Хозяйка «Волшебной флейты» (СИ)

Глава 14. Блистаю на балу

Литератор Лябинский – молодой ещё в общем-то человек с огоньком в тёмных очах и влажными ладонями – встретил меня восторженным возгласом:

– Татьяна Ивановна! Дорогая вы моя! Как же превосходно, что вы не приехали вчера!

Я подошла, настороженно улыбаясь, протянула руку для поцелуя. Антон Парфёныч невнятно чмокнул её и тут же предложил мне локоть:

– Пойдёмте в сад, я покажу вам то, что мне пришло в голову этой ночью!

– Вы творите по ночам? – рассмеялась я. Несколько дней назад мы договорились сделать героями моего сериала юного повесу графа Хлебецкого и молодую дочь помещика средней руки Аннушку. Что же такого этому гению литературы пришло в его кудрявую голову, чтобы вот так восторгаться?

Я узнала ответ на мой вопрос практически немедленно. В саду дома, который Лябинский снимал у полуслепой старухи, вовсю цвели яблони, и этот волшебный аромат окутал меня, понёс на крыльях памяти в детство, заставил улыбаться. Литератор всучил мне густо исписанную от руки бумагу и застыл в ожидании. Я бросила взгляд на первые строчки.

Удивилась.

Спросила:

– Аннушка же дочь помещика! А тут написано: крепостная?

– Крепостная! – возопил Лябинский. – Это будет успех! Она крепостная, он граф!

Я скривилась. Наши сериалы о крепостных крестьянках, влюблённых в знатных мужчин, уже набили оскомину. Какой нафиг успех? Провал это будет, полный провал!

– Антон Парфёныч, ну что в этом может быть интересного? Ну освободит он её, возьмёт замуж…

– Так ведь Аннушка – крепостная не графа Хлебинского, а графа Отребьева, который заметит красавицу и попытается сделать своей любовницей!

– Ах-ах, какой неожиданный поворот сюжета! – съязвила я. – Никогда не было и вот опять!

Лябинский насторожился:

– Кто? Кто писал о таком?

А я вдруг опомнилась. Да, у меня в моём мире популярная темка, но здесь как раз разгар крепостного права. Наверное, никто даже не помышляет писать подобные романы! А это значит… А что это значит?

Что Лябинский прав! Это будет успех, полнейший и бесповоротнейший!

– Никто, – ответила я быстро. – Давайте-ка быстро пробежимся по сюжету.

– Так вам нравится? Скажите искренне, я обещаю, что не обижусь!

– Мне нравится. Только пусть тогда этот граф, как его… Отрепьев?

– Отребьев.

– Пусть он купит поместье со всеми крепостными после смерти хозяина, который был отцом Аннушки, но не успел дать ей вольную!

Лябинский широко раскрыл глаза, и на его лице медленно появилось выражение в стиле «Эврика!» Как будто он сам бы до этого не додумался… Я покачала головой, потом спросила:

– Так как?

– Да это же гениально! Просто гениально, Татьяна Ивановна! Ежели вы начнёте писать беллетристику, я куплю все ваши рукописи!

– Это зачем это? – насторожилась я. Лябинский невежливо фыркнул:

– Затем, что издать вы их всё равно не сможете, а вот я смогу!

– Ха-ха, а вы затейник, – сказала я мрачно. – Ладно, пишите тогда первую серию. Например, встреча всех героев. А мне нужно ехать к модистке. Завтра покажете мне свои записи, договорились?

– Вы прекрасны, Татьяна Ивановна! Езжайте, конечно же, езжайте! До завтра я напишу первый набросок, и мы проработаем детали вместе.

Простившись с ним, я пересекла сад и вышла к коляске. Крепостная… Надо же! кто из моих девочек будет играть Аннушку? Хм-хм, может быть, Аннушка? Захар может быть Отребьевым, а графа Хлебинского сыграет Аглая. Нарисуем ей усики, волосы спрячем под цилиндром…

Две недели! Осталось всего две недели… Успеем ли мы всё подготовить?

Нет, я не буду думать об этом сейчас. Я еду к пани Ядвиге примерять своё бальное платье и этим вечером буду танцевать с прекрасными кавалерами… С Городищевым. Да, я буду танцевать все танцы только с Городищевым! А потом уеду с ним в его маленькую комнатку, и он снова разденет меня, поцелует, увлечёт на постель…

– Приехали, барыня!

Очнувшись от мыслей о прекрасном теле Платона, я увидела крыльцо пани Ядвиги и её вывеску. В душе родилось чувство, приятное всякой женщине – новое платьишко, новые знакомства, бал, шампанское и танцы.

Танцы!

Ёлки-моталки, а что я умею танцевать? Медляки, стриптиз и немного вальс, но нет уверенности, что я не оттопчу партнёру ноги!

Стриптиз с медляками отпадает в полуфинале. Что у нас танцуют на балу в этом мире? В нашем, помнится из каких-то прочитанных книг, танцевали мазурку, полонез, что-то ещё… Как научиться всему этому за три часа? Я не знаю, честно. Стоять же в углу не вариант, мне нужно познакомиться с как можно большим количеством людей!

Выскочив из коляски, я бросилась к двери. Ворвалась в ателье, как бешеная фурия, и едва не сбила с ног служанку – уже новую. Извинилась и зачастила:

– Мне срочно нужно видеть пани Ядвигу! Она шила мне платье, и ещё у меня к ней личное дело, не терпящее отлагательств!

– Прошу вас, проходите, сударыня, – мило пригласила меня служанка, а я словила ощущение, что она собиралась покрутить пальцем у виска. Ну, что поделать, вот такая я сумасшедшая клиентка!

– Пани Ядвига! Мне нужна ваша помощь!

– Как, ещё? – с намёком спросила модистка, обернувшись от платья, которое заканчивала. Я сразу же зацепилась за него взглядом. Оно было великолепным. Даже ещё прекраснее, чем то, которое было на мне.

Блин, как описать эту красоту? Роскошный яркий алый атлас, матовый, но очень глубокий. Кипенно-белое, в голубизну, кружево – вокруг круглого щедрого выреза, по подолу, по юбке каскадами, на манжетах рукавов по локоть – длинное и витиеватое. И больше ничего. Никаких розочек, никаких финтифлюшек, никаких фестончиков. Просто и со вкусом.

– Пани Кленовская, вам очень идёт голубой цвет, – с чувством глубокого удовлетворения отметила пани Ядвига. – Но, держу пари, что красный оживит и украсит вас. На балу у Потоцкой вы сделаете фурор! Но без шкандаля!

– Никакого фурора не будет, – вздохнула я. – Пани Ядвига, я совершенно не умею танцевать.

– Милочка! Пренебрегите, вальсируйте!

Она широко улыбнулась и протянула мне руку:

– Вы вальсируете?

– С трудом, – ответила я.

– Должна вам признаться, что я тоже. Но главное в вальсе – полностью довериться партнёру. Ни за какие коврижки не смотреть на ноги! Смотреть только в глаза кавалеру, вы слышите?

– Понимаю вас.

Понимать-то я понимала, но всей задницей чувствовала приближающийся провал. Я опозорюсь, меня предадут всеобщему презрению, никто и никогда больше не позовёт меня ни на какие ассамблеи, а главное – никто не придёт на премьеру моего музыкального салона!

– А остальные танцы? – с отчаяньем выпалила я.

– Остальные танцы, милая моя, вам придётся пропустить, – жёстко сказала пани Ядвига. – Ибо, если вас не научили им в детстве, любая оплошность может стоить вам доброго имени в обществе!

– Чёрт, – пробормотала я. Как быть-то?

– У вас, у русских, – протянула задумчиво модистка, – всё и всегда идёт через чертей. Скажет такая: ну и чёрт с ним! И всё получается у неё… А Богиню не вспоминает.

Она глянула на меня с поднятыми бровями и продолжила наставительным тоном:

– Молиться надо, Татьяна Ивановна. Молиться.

– Ага.

Молиться мне никогда особо не помогало. Но попробую, чё уж там. Сколько у меня осталось времени до позора? Часа три?

– Я отправлю платье к вам домой, пани Кленовская, – воскликнула модистка. – А вы пока, если желаете, поезжайте в церковь. Богиня всем даёт то, что у неё просят.

Даёт? Ну, раз даёт, можно и попросить. Кивнула, сказала с улыбкой:

– Ладно, схожу в церковь, хоть посмотрю, как оно у вас тут.

Замолчала, сообразив, что ляпнула, но пани Ядвига не обратила внимания на мою оговорку. Только рукой махнула:

– Идите, идите! Всё привезут на дом, идите!

Я вышла из дома, села в коляску и вяло сказала Порфирию:

– В церковь.

Он удивился несказанно, но ничего не ответил, тронул круп лошади поводьями и чмокнул на неё. И мы потряслись к церкви. Богиня эта… Как ей молиться? Я-то крещёная – в детстве мама крестила, но никогда особо по храмам не расхаживала. А уж после того, как в профессию вошла, совсем забыла о религии. Некогда, да и не за чем.

У церкви Порфирий остановился в сени отцветающих вишен, соскочил с передка, чтобы подать мне руку, а я сказала ему:

– Ты со мной иди, а то я не знаю, где что.

– Нам в господскую церковь заказано, – с достоинством ответил кучер. – Али вы, барыня, идите, купите дар и Богине поднесите.

– И свечку поставить?

– Отчего ж нет, можно и свечку.

Но до церкви я не дошла – как будто меня кто от неё отводил. Со ступенек спустилась Аглая. При виде меня она вздрогнула и сделала движение, словно хотела сбежать обратно в церковь и спрятаться. Но всё же подошла, присела в книксене, сказала:

– Добрый день, мадам. А я тут…

– Ты же должна за Захаром приглядывать! – зашипела я, хватая её за локоть и утаскивая с паперти. – А вдруг он сумел развязаться и сбежать?!

– Спит он, – оглянувшись, прошептала Аглая. – Спит, а я пока вот сбегала сюда, чтобы помолиться. За него помолиться!

– За него не молиться надо, а следить, чтобы ничего не случилось, – проворчала я. Впрочем, Захар всё равно не виновен в убийствах. Когда уже полнолуние закончится? Нам же репетировать нужно будет! Я отвела Захару роль противного графа…

– Возвращаюся я, мадам, – покладисто сказала Аглая. – Тама как раз господин Белласти приехали, вальс будем повторять снова.

– О! – воскликнула я, сражённая наповал. Какая же я дура! Как я могла забыть о мсье?! Ведь он может научить меня танцевать! – Быстро в коляску! Поедем вместе!

– Да как же, мадам…

– У меня очень мало времени, Аглая! Бегом!

Порфирий довёз нас до заведения почти галопом – так я напугала его цейтнотом. Я сразу услышала музыку, как только открыла дверь, и точно так же сразу услышала мсье Белласти, который ругался на девушек:

– Коровы безмозглые! Кто вам показывал эти движения?! Разве это мазурка?! Это не мазурка, медемуазель! Это слоновьи игрища на водопое!

На последних словах его голос сорвался на визг, и я поспешила в салон, чтобы мсье не умер от инсульта. Растолкала девушек и схватила учителя танцев за локоть:

– Дорогой мой мсье Белласти! Вы мне очень срочно нужны для важного и конфиденциального дела!

– О-о-о, с удовольствием, госпожа Кленовская, – откликнулся он и позволил увлечь себя в кабинетец. – Конечно же, вы мне платите за обучение этих… этих! Бездарностей, но мои нервы, мои бедные нервы не выдерживают подобного светопреставления!

– Будет, будет. Мсье Белласти, прошу вас, научите танцевать меня!

– Вас?! – изумился молодой человек. – Но я был уверен, что вы получили прекрасное образование, Татьяна Ивановна… И не умеете танцевать?

– Оставим пока в стороне вопрос о моём образовании, – фыркнула я. – Научите меня мазурке, полонезу, что там ещё танцуют на балу? Через три часа мне ехать к княжне Потоцкой, а я только вальс умею, да и то – как Настасья!

– Три часа! – мсье Белласти схватился за голову и забегал по кабинету. – Да вы не понимаете саму природу танцев! Мне за две недели не обучить вас всем тонкостям! Да и движения… Нет, конечно, у вас есть природная грация, но её недостаточно для бала! Я взялся за ваших девушек только потому, что им не выходить в свет, а для музыкального салона будет впору.

– Я уверена, что существует какой-нибудь камень… – пробормотала я в растерянности. – Ведь камни есть для всего на свете! Значит, и для танцев тоже…

Он остановился как вкопанный, глянул на меня диким взглядом. Потом с истинно французским размахом хлопнул себя ладонью по лбу и воскликнул:

– Chère madame! Вы абсолютно правы! Как же я мог забыть!

Он ринулся вон из кабинета, притащил свой изящный кожаный саквояж и с торжеством раскрыл его:

– Вот! Прошу обратить ваше внимание на этот великолепный экземпляр!

Из обитой внутри бархатом деревянной шкатулочки мсье Белласти выхватил маленький почти круглый голыш сиреневого цвета с более тёмными разводами и показал мне со всех сторон. Я подняла брови:

– Как называется этот камень?

– Эрудит! Во всём мире есть лишь сотня подобных камней, и мне посчастливилось приобрести один из этой сотни.

– И что, вы приложите его ко мне, и я сразу же научусь танцевать?

– Разумеется! Вы сможете танцевать, петь, читать книги на языке, которого не знаете, и даже беседовать о политике Великогритинии на Ближнем Востоке! Однако всего лишь с десяток часов, не более! Затем эффект камня спадёт.

– Отлично, – сказала я и протянула руку. – Мне дольше и не надо.

Мсье Белласти сладко улыбнулся:

– Это будет стоить дороговато, Татьяна Ивановна.

– Вам будет заплачено, – сухо ответила я. – Делайте то, что надо.

Через три часа я снова села в коляску и скомандовала Порфирию:

– К княжне Потоцкой.

Алое платье с белыми кружевами сидело на мне великолепно. Вот просто, как вторая кожа, облегало тело до талии! Под пышными юбками было ещё две юбки и свободные панталончики. На ногах – алые же балетки с тоненькой подошвой и белыми кожаными пряжками. Вместо шляпки пани Ядвига прислала бежевую вуальку, которую Лесси умело заколола в причёску на затылке. Вуальку можно было опустить на лицо, а можно было поднять и расположить сзади на локонах. Пара длинных светло-бежевых перчаток отлично сочеталась с ней. На шее у меня была тёмно-красная бархотка, на которую умелая мастерица нашила белые бусины. Мне показалось, что они из камня, но спрашивать у Лесси я не стала. Наверное, какие-нибудь «прекрасиниты» для цвета лица…

Корсет давил, но я старательно выпрямлялась и дышала грудью. Где-то внутри трепетало возбуждение перед балом, и теперь я понимала, как чувствовали себя русские красавицы при первом выходе в свет. Однако у них не было моего превосходства: с эрудитом я знала всё на свете и умела то, чего не умела раньше. И это ощущение наполняло меня лёгкостью и пузырьками радости!

Поместье Потоцких утопало в цветах. Уж не знаю, как именно, но княжне удалось сделать из них целую аллею, ведшую к особняку, и колонны, перевитые сверху между собой. Так получился тоннель, под которым проехала коляска. Порфирий очень красиво прокатил меня до самого крыльца, а там уже стоял наизготовку лакей, который подал мне руку, помог сойти и отвесил поклон, потом сообщил:

– Их сиятельство ожидают гостей в салоне, прошу пожаловать, барыня.

С улыбкой я кивнула ему и, придержав подол, поднялась по ступенькам. В салоне тоже было много цветов: и роз, и тюльпанов, и лилий! Да, в оранжереях Потоцких действительно работают чудо-садовники! В мае столько цветов…

– Татьяна Ивановна! Вы сегодня просто восхитительно выглядите!

Княжна Потоцкая была в белом. Но, когда она подошла поближе и взяла меня за руки, словно желая рассмотреть повнимательней, я поняла, что её платье цвета яичной скорлупы. Такой субтильный намёк: вроде бы уже не девица, но ещё на выданье. Елизавете очень шёл этот фасон – юбка-колокол, лиф на бретельках, весьма скромно открывающий поднятую корсетом грудь, а от бретелек кружева цвета слабенького чая, ниспадающие на руки до длинных перчаток в тон платью. Ещё больше княжне шла причёска, разделённая на прямой пробор и собранная двумя пучками локонов по бокам. И цветочки, цветочки повсюду – искусственные на лифе, настоящие в волосах!

– Вы тоже потрясающи, Елизавета Кирилловна. Очень красивое платье, а ваша причёска мне так нравится!

– Правда?! – искренне обрадовалась она, увлекая меня в глубину салона. – Моя Катенька, горничная, мастерица укладывать волосы, а тут я увидела случайно портрет княгини Боленской, звезды Алексбургских балов, и велела Катьке сделать мне такую же причёску.

Ладонью поправила кудри и улыбнулась слегка заискивающе. Я накрыла рукой её руку и уверила:

– Всем очень понравится, не извольте сомневаться. Но неужели я приехала первой?

– Что вы, что вы, Татьяна Ивановна! Гости прогуливаются по саду, пойдёмте, я представлю вас.

Вместе мы вышли в сад, где были расстелены ковровые дорожки и расставлены фуршетные столики, полные бутылок и бокалов, подносов с жареными поросятами, с сырами и тарталетками, со всяческой снедью, от которой слуги салфетками отгоняли мух. Гости маленькими группками по трое и четверо чинно беседовали, попивая вино. Княжна взяла с подноса проходящего мимо лакея два узких изящных бокала и предложила один из них мне:

– Извольте попробовать шампанское! На сей раз мы закупили его у господина Крыжникова, который совсем недавно открыл ренсковую лавку в городе. Скажите мне, что вы думаете об этом деликатном напитке!

Пригубив из бокала, я снисходительно улыбнулась:

– Неплохо, очень неплохо. Но это не шампанское. Скорее всего, игристое или креман.

– Да вы знаток, Татьяна Ивановна! – воскликнула с удовлетворением в голосе Елизавета Кирилловна. – Это и вправду германский креман! Вас не обмануть. Но право, вот и наш почётный гость, посмотрите! Он беседует с матушкой.

Я посмотрела. В груди родилось нечто тёплое и большое, которое распирало корсет. Приложив ладонь к декольте, я попыталась отдышаться, но удалось это плохо. Все чувства обострились, стало жарко, как этой ночью. Боже, какой он… Какой красавчик, элегантный и строгий, в этом мундире, в этом высоком кивере, в этих позолоченных галунах!

Сердце стучало, как спешащие часы, отзываясь пульсом крови в голове. Наверное, я покраснела или пятнами пошла, поэтому даже отвернулась на несколько секунд. Елизавета Кирилловна заметила моё смущение и встревожилась:

– Вы знакомы? Вам неприятно присутствие графа Городищева?

– С ума сойти, он ещё и граф… – пробормотала я.

– Совершенно верно, граф, надворный советник Михайловской полиции, ротмистр Мариепольского гусарского полка, господин Городищев. Так вы знакомы?

– Приходилось встречаться.

И не только встречаться. Прости меня, княжна, но он мой и только мой. Даже тебе я его не отдам!

С моего молчаливого согласия мы всё же подошли. Я вдруг испугалась, что Городищев не захочет афишировать своё знакомство со мной, но он широко улыбнулся, глаза его потеплели, и полицейский склонился над моей рукой в поцелуе. Княжна с лёгким кокетством представила:

– Татьяна Ивановна Кленовская, моя подруга. Да вы, наверное, её помните! Ведь это именно она вернула мне мою украденную сумочку!

– Как же, отлично помню, – сдержанно ответил он. Но я прочла во взгляде тёмных глаз всё то, о чём мечтала при этой встрече: желание, благодарность, восхищение. Мой, мой, только мой! Никакой княжной в его мыслях и не пахнет! – Вы позволите, Наталья Юрьевна, Елизавета Кирилловна? Хотелось бы лично поблагодарить Татьяну Ивановну за помощь полиции.

– Разумеется, друг мой, – великодушно, хоть и долей сожаления, разрешила старая княгиня. – Мы с Лиззи должны встретить остальных гостей. Ни в чём себе не отказывайте, господа.

Когда мать с дочерью удалились к дому, Городищев шагнул ближе, всё ещё не выпустив мою руку, сказал тихо:

– Татьяна, вы великолепны. Я ослеплён, оглушён, я в прострации! Ведь вы отдадите мне первый танец, моя милая, моя прекрасная?

– Я отдам вам все танцы, Платон, – улыбнулась я, любуясь его глазами.

– Все нельзя, Танечка. Вы же собирались познакомиться с гостями Елизаветы Кирилловны! Но вальс, мазурка и первый полонез – мои, и это даже не обсуждается.

– Я и не собиралась ничего обсуждать, – шепнула нежно. – Забирайте, ради бога!

Ещё один поцелуй тыльной стороны кисти, а я уже практически размякла и чуть было не прижалась к нему всем телом, но тут за спиной раздался знакомый голос, от которого мурашки поползли по коже:

– Госпожа Кленовская, я счастлив видеть вас здесь. И вижу, что вы всё же успели подготовиться.

Оглянувшись, я увидела Черемсинова – невыносимо элегантного в чёрном смокинге и, как и вчера, слегка ехидного. Даже через перчатку я кожей почувствовала, как напрягся Городищев. Взгляд на его лицо подтвердил: оба графа недолюбливали друг друга. И даже больше. Они друг друга терпеть не могли. А ещё я уловила раздражение, исходящее от моего полицейского. Никак не могла понять, отчего именно он так бесится внутри. Ну не ревнует же, в самом деле!

Пауза неприлично затянулась, и мне пришлось ответить, вспомнив про хорошие манеры и этикет:

– Я тоже рада видеть вас, господин Черемсинов. Был обещает быть очень весёлым.

– Надеюсь, что смогу станцевать с вами первый полонез.

Если бы Городищев был оборотнем, он бы бросился на графа прямо здесь и вцепился бы ему в горло. Но оборотнем он не был, поэтому обошлось. А моё сердце запело от счастья – ревнует, как есть ревнует!

– Простите меня, но первый полонез уже отдан мною господину Городищеву.

– Что же, очень жаль, тогда второй полонез вы отдадите мне.

Он сказал это так, будто распорядился отдать ему кошелёк, сейф и руку с сердцем в придачу. И меня это покоробило. А уж на Платона я вообще смотреть боялась. К чёрту этикет, я не стану танцевать с Черемсиновым!

Однако сказала покорно:

– Согласна.