Хранитель истории

Глава 6

Через пару дней Иванов появился вновь, правда, без сопровождения в виде поручика. Я не стала спрашивать, куда подевался Фёдор Алексеевич, но несколько заволновалась. Неужели рассказ Романа Гавриловича произвёл на него такое впечатление, что он решил, что связываться со мной — себе дороже? Или доктор не стал пересказывать Толстому мои слова?

Но Роман Гавриилович сразу понял моё волнение.

— Я думаю, что Фёдору Алексеевичу очень жаль, что он не смог составить мне компанию. Дело в том, что он на гауптвахте… — Иванов на мгновение отвёл глаза, но потом всё же прямо посмотрел на меня. Такие слова требовали от медика изрядной смелости. По всей видимости, поручик не хотел, чтобы товарищ рассказывал о его наказании.

— Спасибо за честность, Роман Гавриилович. — Вот генеральша, вот змея! Наябедничала-таки мужу, так что генералу ничего не оставалось, как наказать Фёдора Алексеевича за такое самовольство. — И за заботу.

— Всё что в моих силах. Полагаю, что больше Вам мои услуги не понадобятся. Говорите, плечо не болит?

— Почти что нет.

С тех самых пор минуло пару дней. Рука моя и правда с каждым днём становилась всё лучше, а вот медальон на груди по-прежнему не радовал – так и оставался заурядным украшением сентиментальной барышни. И если поначалу у меня ещё оставалась надежда на то, что это лишь временный сбой в пространственно-временном континууме, через пару дней связь наладится, и я смогу вернуться домой, то теперь последняя надежда угасла. Стоило предпринимать более конкретные действия.

Мария Алексеевна разговаривала со мной исключительно сквозь зубы и по делу. Это несмотря на наши совместные завтраки. Пётр Александрович вёл себя со мною так, будто бы я всегда сидела за столом четы Толстых и просила блинов на добавку. Что ужасно раздражало его супругу. Не обошли меня стороной и весьма недвусмысленные знаки внимания генерала. Но как на них отвечать, я покуда не решила. С одной стороны, короткий, как вспышка фейерверка исторический роман, пока я сижу тут в засаде непонятно на кого, был бы приятным разнообразием. С другой, а если моё пребывание здесь затянется? Не хотелось бы портить отношения раньше времени с нужными людьми.

– К слову, об этом, Вера Павловна? – Я встрепенулась, когда генерал обратился ко мне. Погруженная в свои мысли, я даже не слышала, что супруги что-то обсуждали. И судя по недовольному лицу Марии Алексеевны, что-то, что генеральше очень не нравилось. Она демонстративно отвернулась. Боги милосердные, бывает эта женщина хоть иногда довольна? Меж тем, улыбка хоть немного бы смягчила её резкие черты лица.

– Простите, Пётр Александрович, я не расслышала, Вы спрашивали что-то? – Для пущей убедительности похлопала ресницами, чтобы создать уж совсем растерянный вид.

– Мы с Марией Алексеевной обсуждали небольшой приём, который пройдёт у нас во вторник. Надеюсь, Вы осчастливите нас своим присутствием и не спрячетесь в своих покоях, как улитка в раковине? – Мне досталась мягкая, полная симпатии улыбка красивого генерала. Ну как тут не растаять?

– Я, право, не знаю… – Краем глаза заметила, с какой надеждой на меня посмотрела генеральша. Ага, думает, что я откажусь? Фигушки.

– Вера Павловна, не заставляйте меня Вас уговаривать! – Шутливо пригрозил мне пальцем генерал.

– У меня ни одного подходящего наряда. – Сделала я вид, что всё ещё сомневаюсь.

– О, если проблема исключительно в этом, то я уверен, что Мария Алексеевна что-нибудь придумает, верно, душа моя? – Мне кажется, я даже слышала, как у «души» скрипнули зубы, когда она согласно кивала мужу.

\

Однако минул день, второй, а от генеральши не было никакого ответа на просьбу супруга. Я долго сомневалась, стоит ли напоминать хозяйке дворца о своей ничтожной персоне, но в итоге решилась, ведь назначенный день приёма был всё ближе.

Я застала Марию Алексеевну в детской. Небольшая, по сравнению с другими залами дворца, комната предназначалась для младших детей четы – погодок Сони, Саши и Егора. Насколько я поняла, наведывалась их мать раз в несколько дней, проверить, всё ли в порядке с детьми и отсидеть свои положенные пару часов. Потом у генеральши резко начинала болеть голова, и она до конца следующего дня пряталась у себя в спальне.

– Мария Алексеевна? – Женщина вскинула на меня взгляд уже порядочно уставший. Это я вовремя, а то бы не поймала её ещё сутки. – Нижайшее прошу прощения, но я хотела спросить…

– Идите-идите! – Не дав мне даже договорить, мать пятерых детей замахала на меня рукой. У неё на колене сидел, по всей видимости, самый младший из Толстых, поигрывая чем-то вроде погремушки. – Не сейчас, Вера Павловна!

Я с поклоном ретировалась. Не сейчас, не сегодня и, очевидно, не завтра. Кажется, план Марии Алексеевны был заставить строптивую приживалку сидеть в своих покоях, как выразился Пётр Александрович, словно улитка в домике. Ну так просто врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»!

Дуняше, что была приставлена ко мне ещё в первый день нахождения у Толстых, я выдала коротенькую записку на французском. Честно признаться, хотела написать сначала на русском, но поняла, что едва ли воспроизведу дореволюционный русский язык на бумаге. Читать могу, а вот писать как-то не доводилось. Благо, во французском и путаться не надо было. К записке прилагался полцелкового – моя гарантия, что моё коротенькое письмо дойдёт до адресата. Конечно, от осведомлённости Марии Алексеевны меня это не спасёт. Вся дворня тут была беспрекословно верна хозяйке. Даже с таким склочным характером. Но это было не так уж и страшно, всё равно, рано или поздно, Толстая окажется в курсе моих похождений.

Не прошло и получаса, как на пороге появился Фёдор Алексеевич. Поручик выглядел на удивление бодро, отдал мне честь.

– Вера Павловна, поручик Толстой по Вашему зову прибыл! – Глаза его знакомо заискрились. – Вы писали, что дело не терпит отлагательства. Может быть, стоит вызвать весь полк?

– Нет-нет, достаточно лишь самого доблестного из гвардейцев. – Рассмеялась я, видя, как приосанивается Фёдор Алексеевич, поправляет сбившийся на лоб локон. – Мне необходима Ваша незаменимая компания, чтобы отправиться за новым платьем.

В моей небольшой сумочке лежало несколько золотых монет, выданных на непредвиденный случай ещё перед путешествием сюда. Дежурные деньги, за которые мне стоило отчитаться по прибытии в институт. Но сейчас было уже не до бюрократии и отчётности. Гардероб на них я обновить, конечно, не смогу, но на два-три в меру скромных для провинциальной барышни платья должно хватить.

По легенде, которую я поведала Петру Александровичу, у меня были деньги, украденные у тётки. Значит, и у него вопросов о моём состоянии возникнуть не должно. Разве только замучить совесть, узнай он о том, что мне пришлось заниматься всем этим без помощи его драгоценной жёнушки.

Поручик, конечно, пришёл в ужас, когда узнал, что я коварно хочу использовать в качестве сопровождающего по женским магазинам. Но когда я заверила его в том, что, кроме него, мне обратиться просто не к кому и он последняя моя надежда, то сердце его смягчилось. Хотя мне думается, что сделано это было лишь из желания поручика немного пококетничать.

Однако Толстой был осведомлений, чем хотел показаться. Он назвал точный адрес, когда мы сели в экипаж, на ходу пояснее мне:

– Едем в ателье, там закажите платьев, а оттуда в Гостиный двор, за туфельками, перчатками и вашими любимыми женскими мелочами. – Глаза его хитро блеснули. Надо думать, что с выбором я попала точно в цель. Навряд ли тот же Иванов был ходок по таким заведениям. Весь внешний вид же поручика, от уложенной причёски до щегловато начищенных до блеска сапог, намекал на то, что тот и сам имеет представление о парижской моде, так и наверняка покупает подарки для противоположного пола.

– Егор Максимович, друг мой! – Ворвался в ателье громогласный Толстой.

Нас встретил радушный управляющий невысокого роста, но одетый с иголочки. Баки и лёгкий, творческий беспорядок из оставшихся на голове волос, прикрывавших лысину, делали его вид слегка комичным, особенно на фоне высокого, молодого и пышущего силой гвардейца. Чем-то управляющий мне напоминал Наполеона с поздних портретов, что не могло не вызвать улыбки.

– А, Фёдор Алексеич. – Ответная улыбка у управляющего вышла немного дёрганой. – Рад видеть, рад видеть. Какими судьбами на этот раз? – Взгляд водянистых глаз наткнулся на меня.

– Знакомьтесь, это моя кузина, Вера Павловна. – Я была выдвинута в центр комнаты прямо на середину пушистого ковра. – Вот, гостит в Петербурге. Изволила захотеть столичных обнов. Угодите? Знаю, лучше ваших мастериц во всей России не сыскать.

– Отчего не угодить. – Улыбка Егора Максимовича стала как-то мягче. – Вы присаживайтесь, сейчас велю подать чаю. – Управляющий указал нам мягкий диванчик со столиком, а сам подхватил из-за конторки стопку какой-то бумаги. – Расскажите пока, Вера Павловна, чего изволите.

Макулатура в руках управляющего оказалась листками из журналов мод, цветных, те что подороже. Почти все французские и несколько английских. Демонстрируя мне картинки, Егор Максимович рассказывал, что шьют они тут исключительно по зарубежным образцам, а не ту безвкусицу в цветочек, что пошивают Авдотьи во всяких губернских сёлах. Я чуть не прыснула, припоминая жуткое платье генеральши. Краем глаза заметила улыбающегося Толстого, кажется, тот тоже вспомнил дневной туалет генеральши. Но дальше всё моё внимание было посвящено картинкам. А посмотреть было на что.

Мода самого начала века пришла из Парижа и была навеяна страстью к давно забытой Античности. «Ампир», - так назывался стиль, - вынуждал облачаться дам в лёгкие наряды, преимущественно белого цвета, в которых барышни походили на изображения с античных ваз и барельефов. Крой платья был призван подчеркнуть естественные формы: оно подхватывалось под грудью и струилось вниз складками лёгкой ткани. Если речь шла о бальном или вечернем платье, то рукава там были короткие, объёмные, а декольте глубоким. Настолько глубоким, что у некоторых модниц можно было разглядеть ореолы сосков. Вот такая ирония века – женская грудь вызывала у мужчин меньше трепета, чем затянутая в чулок, нечаянно мелькнувшая под платьем лодыжка. Если это был дневной наряд, то он шился из более плотной ткани, вырез был поскромнее, но чаще всего его просто прикрывали достаточно высокой нижней рубашкой, которая называлась «шмиз».

Рюши, шлейф, тончайшая вышивка, лёгкие кружева, летящая ткань. За такое с виду простенькое платье можно было заплатить целое состояние. И у меня был соблазн выложить все мои запасы за одно такое платье, чтобы Мария Алексеевна и все её подружки языки проглотили. Но победила практичность. В итоге мною было заказано одно простое, но изящное вечернее платье, в которое я всё же привнесла небольшое новшество. Оно войдёт в моду в Париже лет эдак через пять, но мне это было больше по душе. Одно более скромное бальное платье с коротким рукавом, и одно дневное, плотное, с длинным. Сейчас июль, неизвестно сколько мне ещё предстоит здесь находиться, а погода в Северной столице непредсказуемая. Конечно, если я задержусь до холодов, то нужно будет придумывать что-то ещё… Но думать пока об этом не хотелось. Также Егор Максимович записал за мной три сменные нижние рубашки, без лишних изысков.

– Мадемуазель. – Егор Максимович покосился на поручика. – Что насчёт корсажа?

Конечно, речь всё же шла о деликатных вещах, так что я даже для порядка потупила взгляд. Хотя сам факт того, что мой «брат» пришёл со мной за покупками предполагал поднятие сего вопроса.

– Не нужно. – Денег на новый корсет, который мог стоить как два платья у меня точно не было. А тот что на мне ещё вполне годен. Благо, это не чулки, вещь долговечная.

Управляющий записал все мои пожелания, потом позвал одну из швей. Та обмерила меня с ног до головы, громко диктуя результаты Егору Максимовичу, которые были тоже педантично занесены в небольшую книжецу.

– Бюст: 33 дюйма… Плечи: 17 дюймов… – Не знаю, как должна была вести себя приличная барышня, но я получала искреннее удовольствие от процесса и с интересом следила за портнихой. В нашем времени вещи, пошитые на заказ, считаются либо роскошью, либо блажью, всё давно делали машины. Так что подобный опыт был для меня в новинку.

Когда все положенные процедуры были окончены, а я уже натягивала шляпку, чтобы отправиться дальше в нашем с Фёдором Алексеевиче путешествии, как подал голос управляющий:

– Думаю, что всё будет готово через дня три-четыре. Куда велите доставить? – Я замешкалась, переводя растерянный взгляд с Егора Максимовича на поручика. А действительно, куда доставить?

Зрительно я понимала, что дворец Толстого находится где-то на Невском. Но в девятнадцатом веке не было номеров домов. Посылки и письма доставлялись на определённую улицу, а дом находили по имени владельца или «вот тот с колоннами».

– В дом генерал-губернатора. – Не моргнув и глазом ответил Фёдор Алексеевич.

Мы с управляющим разом застыли на месте. Я от внезапно навалившегося осознания, а управляющий, наверное, решил, что не расслышал.

– Г-генерал-губернатора? – Икнул тот, чуть не роняя карандаш.

– Генерал-губернатора, милейший, я разве не ясно выразился? – Толстой уже подавал мне локоть, чтобы выйти из ателье.

– Всё будет доставлено в лучшем виде! – Провожал меня Егор Максимович уже совсем другим взглядом.

Я вылетела пулей на свежий воздух, чувствуя, что кружится голова, а перед глазами плывёт. Вот вляпалась! Одним из святых правил путешественника во времени было не лезть в политические дела. Не взаимодействовать, не соприкасаться с людьми, близкими к власти, если на это нет специального допущения. Ведь любая помеха, любая ошибка, любая, даже вскользь кинутая фраза может повлиять на глобальный ход истории. Я, конечно, догадывалась, что Пётр Александрович высокого полёта птица, всё же он шеф Преображенского полка. Который, в свою очередь, считается самым престижным в Российской Империи. Но генерал-губернатор Петербурга…

– Что такое Вера Павловна? – Вышедший следом офицер этого самого полка смотрел на меня с усмешкой. – Неужто не знали, кто Вас приютил?

Я отрицательно помотала головой, так что ленты на шляпке закачались. Поручик посмотрел на меня с сомнением. Представляю, как это выглядело в его глазах! Сиротинушка из провинции, которая удачно устроилась в доме одного из самых влиятельных мужчин столицы. Ко всему прочему молодого и весьма симпатичного…

– Клянусь, Фёдор Алексеевич! Его Превосходительство, он… – Я даже не знала, как оправдаться в глазах своего спасителя. И почему, собственно, мне было так это необходимо. – Он не счёл необходимым называть все свои титулы, а разговаривали мы лишь в семейном кругу, где не принято обращаться по званиям…

– Оставьте, мадемуазель. Я Вас не виню. – И одарив меня печальной улыбкой, Толстой пошёл искать извозчика.

Платье – это лишь часть туалета барышни девятнадцатого века. Не менее важной его частью являются составляющие: перчатки, без которых из дома не выйти и на бал не явиться, веер, шляпка, туфельки, чулки. Славно, что пышные украшения для причёски войдут в моду через несколько лет, а то я бы совсем разорилась. Впрочем, я и так потратила на составляющие своего образа почти всё, что было. Даже веер пришлось купить подешевле, не с черепаховым каркасом, а всего лишь с деревянным.

Поручик всё то время, пока мы бегали от лавки к лавке, по большей части сохранял молчание и лишь с лавочниками перебрасывался вежливыми дежурными фразами о погоде, природе и подорожанием пеньки. Лишь когда я взглянула на прилавок с украшениями, жалостливо вздохнула, заглядывая в кошелёчек, сердце Толстого растаяло.

– Что Вам приглянулось, милая моя сестрица? – Это была чуть ли не первая его фраза, адресованная мне, с момента нашего разговора у ателье.

Я нахмурилась, решительно закрывая кошелёк и отходя от прилавка, чем вызвала глубокую досаду на лице у лавочника.

– Если Вы намереваетесь мне что-то дарить, то извольте выкинуть эту дурную мысль из головы. – Я зашагала прочь так быстро, что Фёдору Алексеевичу пришлось меня догонять чуть ли не бегом.

– Ну-ну, Вера Павловна, я что же, обидел Вас чем-то? – Толстой заискивающе заглянул мне в лицо, для чего ему пришлось изрядно потрудиться. Святая простота!

– Не Вы ли, Фёдор Алексеевич, намекнули, что я «удачно устроилась» у… – Я хотела сказать губернатора, но осеклась, поправляя себя, так как к нашему разговору уже прислушивались. – …Петра Александровича?

– Думаю, Вам показалось. – Миролюбиво отвечал поручик.

– Вот как. Теперь я ещё, по-вашему, глупая? – На лицо Толстого было приятно посмотреть. Он всё ещё улыбался, но было видно, как в глазах его мелькает растерянность. Обычная женская логика, ловко заводящая в тупик.

– Вера Павловна… – Поручик сбился с шага, оказываясь у меня за спиной, я уже выходила к дороге.

– Доброго дня, Фёдор Алексеевич. Спасибо за компанию. – Я зашагала вперёд, делая вид, что сейчас сама буду останавливать извозчика. Толстой подбежал ко мне в мгновение.

– Вера Павловна, постойте. Позвольте, я хотя бы довезу Вас до… дома. – Растерянность, непонимание, испуг. Чудесно!

Я сложила руки на груди и молча отвернулась. Мой жест был истолкован, как молчаливое согласие, и бравый офицер ринулся ловить «ваньку».

У дома мы распрощались натянуто-официально. Толстой укатил по своим делам, а я, поднимаясь по парадной лестнице дворца, гадала, что со мной стряслось. Это я-то, которая все конфликты и обиды старается решать мирным путём и словами, сейчас закатила истерику мужчине? Сердце билось сильно и глухо. Отчего-то мне было ужасно, почти до слёз, обидно, что Толстой посчитал меня содержанкой. Хотя и винить его за это было сложно, со стороны оно ведь так и выглядело. Да если говорить начистоту, даже внутри меня шла тихая борьба с самой собой, не принять ли предложение Петра Александровича, которое, я это чувствовала, вот-вот должно наступить.

Слёзы горячим комом подступили к самому горлу. Я бегом бросилась к себе в комнату. По пути попалась Дуняша.

– …подать чаю? – Первую часть фразы я даже не услышала. Я отрицательно покачала головой и поспешила спрятаться за дверью спальни. И только тут позволила горячему кому слёз вырваться наружу.

Усталость последних дней, паника и страх навалились на меня разом. Всё это время я старалась держать оборону, не унывать. Строить планы по возвращении домой, в конце концов. Но с того злополучного дня, как моя машина времени исчезла, уже минуло больше недели. А я ни на йоту не продвинулась. Не на поручика я обижалась, я злилась на саму себя. За бессилие, нерешительность и страх.

Что бы делала на моём месте какая-нибудь Анька Рыкова? Отличница на нашем курсе, которой дали самую интересную дипломную работу. Она бы уже давно тут всех построила, изобрела бы микроскоп или пенициллин, дала бы о себе как-то знать…

Так, стоп. Дала о себе знать.

Мысли мои закрутились в совершенно другом направлении. Стать любовницей генерал-губернатора – это, конечно, хорошо. Но к сожалению, имеет долгоиграющий эффект. О таком не принято говорить в современных газетах. Максимум – в мемуарах. А они могут быть написаны и изданы многим позже, живших тогда на свете людей. Мне нужно что-то, что подействует сразу. Сделает мне имя. Думай, Вера, думай…

Я вскочила с кровати и принялась расхаживать из угла в угол своей небольшой комнатки. Учинить скандал в доме генерал-губернатора? Хорошо, но быстро забудется. Обо мне посудачат неделю, может, две, покуда чей-нибудь роман или свадьба вновь не затмят светскую жизнь Петербурга. Об устройстве микроскопа, как и о пенициллине я знала почти ничего. Ни оптика, ни химия не являются моими сильными сторонами. А что является?

Я застыла на месте, пронизанная осознанием.

Что там говорил Пётр Александрович, будет музыкальный вечер, верно?

В тот же вечер мальчишка, что работал на кухне, передал мне небольшую коробочку, обтянутую синей с узорами тканью. Загадочная посылка была перевязана бечёвкой, за которую была заложена записка на французском:

«В знак дружбы и полного доверия. Ваш Ф.»

Я не сдержала улыбки. Что не делается, то делается к лучшему. Главное, чтобы поручику не досталось по шапке за такие подарочки.

Я старалась аккуратно вскрывать коробочку, но пальцы подрагивали от нетерпения. Люблю подарки, что тут говорить.

На бархатной ткани лежала черепаховая, раздвоенная шпилька в китайском стиле, увенчанная изящным, перламутровым навершием в виде цветка. Я не удержалась от восторженного вздоха. Лавочник утверждал, что эта вещица из самого Китая и была мне, конечно, не по карману. Так что я даже не стала уточнять цену.

Я провела кончиками пальцев по изящному украшению. В мыслях был образ бравого офицера, его искрящиеся шампанским глаза. И в сердце неминуемо становилось теплей.