И это пройдет…

1 Сентября 1998.

На небольшом дворе перед четырехэтажным широким каменным зданием яблоку было негде упасть. Слегка пожелтевшие деревья цепляли тоненькими веточками воздушные шарики. Пихая друг друга пышными букетами из гладиолусов и астр, томились в ожидании первого в своей жизни звонка первоклассники. Их огромные глаза полнились ожиданием. Вот-вот должно было случиться что-то сказочное, совершенно необычное. Девочки в нарядных платьицах, в беленьких гольфах держались гордо и невозмутимо, стараясь не склоняться под тяжестью огромных бантов, украшающих их головы. Мальчики подозрительно озирались, они тонко чувствовали, что их ждет долгое сидение на одном месте. Уже сейчас им было скучно. Одиннадцатиклассники, упоенные взрослостью, с нотками превосходства смотрели на малышей, обсуждали летние каникулы: радостный гомон, веселый смех, дружеские приветствия и объятия; торжественная музыка, директорские напутствия и первый короткий урок.

В светлый класс вошло 30 первоклассников. Они расселись по местам, чинно разложили огромные, доверху набитые всякой всячиной пеналы, сложили руки перед собой и во все глаза уставились на учительницу.

На первой парте ряда у стены, подталкивая друг друга локтями, спорили две девчонки. Их банты почти встретились, словно рога бодающийся коз.

– У меня карандашей больше, – напирая, говорила курносая кареглазая девчонка.

– А у меня ручки гелевые и ранец настоящий, – зыркая зелеными бусинами, отвечала вторая.

– Аня, Мирослава, прекратите немедленно, – раздался откуда-то сверху строгий голос. Над ними нависла их первая в жизни учительница, она смотрела суровым взглядом, через блестящую тонкую оправу очков.

Девочки отодвинулись друг от друга, каждая старалась сесть как можно дальше. Учительница медленно обходила класс, от нее не укрылось, что, даже рассевшись на разные края, Мира и Аня продолжают пихать друг друга под партой ногами. Она улыбнулась. Если бы ее спросили о том, как сложатся отношения двух этих девчонок дальше, то она уверенно заявила бы, что вот так начинается дружба на всю жизнь.

Июнь 1999 год

Аня с опаской поглядывала вниз. Где-то далеко виднелись строительные сваи, бетон и какие-то трубы. Дедушка спокойно сидел рядом и ел бутерброд с копченой колбасой. Аня любила приходить к нему на работу, он брал ее на строящиеся объекты. Сейчас они сидели на стене девятиэтажного дома. Ветер здесь дул довольно сильно, Ане было страшновато, но уверенный вид деда производил впечатление.

– Деда, я Ферби хочу, – просительно сказала Аня.

– Это еще что за штука? – жуя, поинтересовался тот.

– Игрушка, совенок говорящий, у него вот такие глаза, – Аня сложила пальцы в колечки и приложила к лицу.

– По что он тебе, уж в школу ходишь? – ворчливо ответил дед.

– Он такой классный, разговаривать умеет, – восторженно лепетала Аня.

– Ты и про тамагочи так говорила, мать твоя меня месяц ругала, когда я тебе его купил, и где он? – вопросительно поглядывая на внучку, проговорил дед.

Аня потупилась. Она случайно утопила тамагочи в бочке с водой, не зная, как достать его оттуда, она подставила к бочке стул, собираясь туда влезть. Большая, почти в полный рост девочки, железная оранжевая тара была доверху полна водой. Аня только чудом не утонула в ней. Бабушка, мывшая в кухне посуду, увидела из окошка, что собралась делать ее шестилетняя внучка, ринулась по крутым ступенькам старого деревенского дома и едва не опоздала. Когда она выскочила на улицу, Аня уже перекидывала ногу через край бочки. Попало всем: бабушка ругала Аню, мама бабушку и дедушку, за то, что один купил эту дурацкую электронную пищалку, а другая не уследила.

– Ну деда, я больше в бочку не полезу, – обиженно протянула Аня. Она выпятила губа и поникла.

Дед посмотрел на внучку, ее две толстые косички покачивались на ветру, спина сгорбилась, как у старушонки, а на носу повисла капля.

– Ну, ну, не реви, будет тебе этот твой совенок, – поглаживая девочку по макушке, ответил он.

***

«Дон-дон, Дери. Дери-Дери, дурдом. Санчос беби, Санчос-беби. Мексика! Джими, Джими. Ягуар. Джими, Джими. У-А,У-А», – так играли Аня и Мира, хлопая руками и попеременно поворачивая ладони. Девочки сидели на лавочке перед домом и ждали Мирину маму. Вечер был удивительно теплый. Сирени, растущие во дворе каждой пятиэтажки, слегка покачивались. Было слышно, как в гаражах мужики играют в домино.

– Что значит «рыба»? – спросила Аня.

– А, когда кости еще есть, а положить всем игрокам нечего, – махнула рукой Мира.

– Прикольно, а у меня дед не играет, только если в «подкидного» с бабушкой, да и то только в деревне, когда дождь идет.

– А вы что, телевизор так и не привезли на дачу? – удивилась Мира.

– Нет, что ты! – воскликнула Аня, – у нас газовый баллон сперли весной, какой уж телевизор. Бабушка теперь у печки всегда топор держит, чтоб если в дом полезут, можно было отбиваться.

– Да, у нас тоже в этом году лазают, даже ведро украли, а у соседей самовар кто-то попёр, – пробурчала Мира, – папа сказал, что, если найдет, то ноги вырвет!

– Да, он у тебя может, – ухмыльнулась Аня.

– Я и не сомневаюсь, но он сейчас к бабушке на Кубань уехал, так что мы с мамой тоже вдвоем в деревне в выходные. Страшно бывает знаешь как. А уж если ночью в туалет захочется, так совсем жуть, на дворе темно…

– У вас хоть на дворе, а у нас вообще на огороде, – фыркнула Аня, перебивая Миру, – я так не люблю туда ездить, наказание какое-то. Грядки поли, жуков собирай, еще бабушка творог есть заставляет. Представляешь, мнет его вилкой и заливает молоком, – Аня поморщилась.

Мира скорчила моську, делая вид, что ее сейчас стошнит. Девчонки прыснули и рассмеялись.

– А вон и мама твоя идет, – указывая на пригорок, сказала Аня. Мирослава подскочила и понеслась ей навстречу, ловко огибая столбы, между которыми были натянуты веревки с развевающимся бельем. Мама несла две авоськи. Из одной торчала бутылка кефира и обожаемые Мирой молочные сосиски. Громко цокая каблуками, мать шагала по серому, раздолбанному асфальту, мимо глубоких луж, оставшихся после вчерашнего дождя. В одной из них плескался голубь. Он опускал свои сизые крылья в воду, а потом мелко отряхивался. Его взъерошенный вид манил кота, наполовину высунувшегося из подвала, и теперь наблюдающего за аппетитным живым обедом.

Следом за мамой с пригорка катилась малиновая девятка, из приоткрытых окон доносилось:

«Жиган-лимон – мальчишка симпатичный!

Жиган-лимон, с тобой хочу гулять!

Жиган-лимон с ума сводил отличниц

Тебя, жиган, хочу поцеловать1!»

Машина на полном ходу влетела в лужу, из-под колес столбом поднялись брызги. Мирина мама отскочила в сторону, но грязная вода все равно забрызгала ее голубой костюм.

– Витька, сукин ты сын, – закричала она.

Машина затормозила. Из нее выскочил коротко стриженый коренастый парнишка. Его глубоко пасаженные глаза лихорадочно бегали:

– Тетя Марина, простите, я вас не заметил, – оправдывался он, пытаясь отряхнуть испачканный костюм.

– Не заметил он! Вот я тебя сейчас, – замахиваясь на него сеткой, кричала Мирина мама.