И солнце взойдет. Он

Глава 14

Рене завозилась, а потом приоткрыла правое веко. Сквозь сон и удивительное, давно позабытое ощущение тепла в сонный мозг попыталось пробиться неясное чувство неправильности. Что-то было не так, и Рене полностью открыла глаза, уставившись на пробивавшийся через жалюзи свет. Яркий. Весёлый. Словно не было трёх дней дождя и тумана, а только ослепительно голубое небо в оконном проёме и солнце.

Солнце?!

Рене почувствовала, как внутри на секунду всё сжалось, а потом рвануло с обрыва вниз, точно сель. Вот чёрт! Чёрт-чёрт-чёрт! Она проспала! Проспала! ПРОСПАЛА! В половину шестого утра, а именно на это время был заведен сегодня будильник, над городом обычно витала сизая мгла, но никак не яркие лучи, в которых прямо сейчас купалась радостная гербера. Боже, Рене конец. Крышка. Точка.

Взгляд метнулся к часам на комоде – половина двенадцатого. О нет, Энтони её уволит. Убьёт, а потом точно уволит за полную непригодность. В попытке выбраться из-под одеяла Рене судорожно забилась на кровати, но лишь сильнее запуталась и обессиленно рухнула на подушку. Быть может, получится притвориться мёртвой? Она нервно усмехнулась и попыталась взять себя в руки. Глубоко вздохнув, Рене прикрыла глаза, на мгновение затаила дыхание, а затем медленно и настороженно вновь втянула воздух.

От подушки ощутимо веяло мятой. Не просто каким-то кондиционером или позабытым в шкафу саше, нет. От наволочки исходил тот самый, единственно правильный аромат, который вчера резал легкие убийственной свежестью. И имя ему было «Энтони». Рене снова открыла глаза и огляделась. События вчерашнего вечера наконец-то проснулись в ленивом мозгу, но в квартире оказалось удивительно пусто и тихо. Исчезли даже вещи, что сушились на вешалках около вентиляции отопления. Энтони ушёл прямо в мокром и грязном? Но тут взгляд зацепился за незакрытую до конца полку комода, откуда торчала одна из футболок, и Рене раздражённо поджала губы. Рыться в чужих шкафах до ужаса некрасиво, доктор Ланг! Однако иллюзий она не строила. Энтони лишь искал свою старую одежду и, конечно, нашёл. Но догадался ли он, что Рене её сохранила, или действовал на дурака, навсегда останется тайной.

В общем, о том, что в этой самой кровати провёл остаток ночи глава отделения хирургии теперь напоминал только запах. Энтони ушёл, а Рене даже не знала когда. Сейчас, час назад, а может быть, сразу, как перенес её замерзшее тело в постель. Хотя, нет. Сквозь ещё полусонные мысли проникли воспоминания о ровном дыхании у себя на макушке, о тяжёлой руке… а ещё об ужасно холодной ночи и трясущемся теле, которое провалялось бог знает сколько прямо на сырой мостовой. Как после всего у Ланга хватило сил встать и уйти? Да ещё так тихо собраться, чтобы не разбудить. И почему. И куда он вообще пошёл? Столько вопросов… Рене снова пошевелилась и только сейчас вдруг поняла, что по-прежнему целомудренно завёрнута в тот самый плед и лишь потом укрыта тёплым большим одеялом. Угол его был откинут, словно Энтони должен был вот-вот вернуться обратно в постель.

Из груди вырвался нервный вздох. Это были опасные мысли. Неверные. Вчера ей чётко указали на место в этой истории, так не надо всё портить глупой влюблённостью. Та, может быть, и пройдет, а вот дружба доктора Ланга то, о чём следовало хорошенько подумать и чем особенно стоило дорожить.

Рене нахмурилась и села, рассеянно оглядываясь по сторонам. Надо было решить, что делать с опозданием, а ещё на всякий случай проверить, куда исчез доктор Ланг. Хотя насчёт последнего закрадывались не самые приятные мысли. Но тут в глаза бросился стул, который оказался неожиданно придвинут вплотную к кровати, на нём обнаружился телефон, а под телефоном – клочок бумаги. Взяв в руки свой мобильный, Рене первым делом убедилась, что будильник отключен. Следующим изучению подлежал бумажный огрызок, где акварельным карандашом было нацарапано единственное слово: «Отгул». Оно протянулось с одного конца до другого, и Рене вглядывалась в него так долго, что изучила, наверное, вплоть до мельчайших подробностей. Например, она видела, где на третьей букве от непривычного нажима треснул, а затем отломился кончик хрупкого стержня. И где карандаш вдруг попал в мелкую выбоину на досках столешницы, отчего едва не порвал бумагу, так что Энтони пришлось передвинуть листок. Ещё было много чего. Твёрдый почерк – значит, руки уже не дрожали; от спешки оказался чуть смазан конец, но при этом виднелась твёрдая точка. Это значило, что спорить бессмысленно.

Откинувшись на подушки, Рене уставилась на полосы света и пробормотала в ответ на такую категоричную благодарность:

– Всегда пожалуйста, Тони.

Остаток утра прошёл в необычной и совершенно несвойственной для Рене лености. Выходные в её работе выпадали так редко, что она давно привыкла планировать их заранее. А потому неожиданно оказавшись вне графика, Рене растерялась и целый час в полудрёме валялась в постели. Вылезать из уютного убежища, где можно было бы окуклиться до весны, отчаянно не хотелось, но непонятная вибрация выдернула из тёплых видений. Первым делом Рене потянулась к собственному телефону, но тот молчал, пока до ушей совершенно явно доносился звук входящего звонка.

Когда звук повторился, Рене с сожалением сбросила с себя одеяло и осторожно коснулась деревянного пола. Жизнь в этом доме приучила сначала пробовать доски кончиком пальца, а уж потом ставить стопу. Но в этот раз можно было не осторожничать. Огромные квадраты солнечного света спустились со стен и теперь грели отполированные половицы. Где-то опять зазвонил телефон, и Рене огляделась.

Далеко идти не пришлось. Стоило ей встать, как она действительно заметила чужой мобильный, который валялся в углу, между ножкой кровати и комодом. Не удивительно, что его никто не заметил. Наверняка в утреннем полумраке Энтони думал только о том, как не переломать себе ноги в тесной квартирке, а не пересчитывал разбросанные после попойки вещи. Рене ухмыльнулась, подняла тоскливо дрожавший аппарат, а в следующий момент едва не запустила тот в стену.

Последние десять лет Рене старательно избегала любых злых эмоций. Она стремилась не спорить и не ссориться, не распускала и не поддерживала сплетни, пыталась во всем и во всех найти что-то хорошее – нечто, заслуживающее уважение или благодарности, – но в этот раз не смогла. С силой стиснув в ладони почти задохнувшийся от вибрации телефон, Рене медленно выдохнула, а потом зажмурилась. Хотелось нажать на кнопку ответа и едко спросить, в точности повторив интонацию Энтони:

– Лиззи? Да кто вообще такая Лиззи?!

Однако стоило вопросу отзвучать в голове, как она ощутила, что произнесла его вслух. Имя рыжей из кардиологии впиталось в стены с такой ненавистью, какой Рене не испытывала уже много лет. Оно словно пришло из другой жизни. С той поры, когда она была ещё маленькой неблагодарной дрянью, закатывала в балетном классе беспричинные истерики и бредила карьерой великой танцовщицы. Перед глазами стало темно. Словно не было наполненной светом комнаты, не было десяти лет и событий в том жутком подвале, что навсегда перевернули для Рене мир. И это пугало. Казалось, будто её затягивает в лабиринт, где нет входа и выхода, а рисунок стен в точности повторяет татуировку с предплечья Тони.«Ты в Лабиринте…»55Господи, как удивительно точно!

Телефон в руках затрепетал в последний раз и затих, Рене открыла глаза. Она медленно перевела дыхание, а потом опустилась на кровать, вглядываясь в экран до тех пор, пока тот не потух. Впрочем, что там можно было увидеть? Имя и набор цифр? Но было забавно, что Энтони успел даже взять номер у чёртовой Лиззи, тогда как у Рене… Её номер дал Фюрст. Сам Ланг ни разу не спрашивал, да, впрочем, у них никогда и не заходило об этом разговора. Как-то так получилось, что они всегда были поблизости. На расстоянии двух палат, операционного стола или длины кабинета. Им не нужно было звонить, каждый и так знал, на месте ли второй, и где именно. Кроме вчерашнего дня.

Но как раз мысли о прошлом вечере толкнули Рене под руку, ибо ничем другим объяснить глупый порыв не получилось. Схватив с кровати свой телефон, она быстро нашла в списке доктора Ланга и, затаив дыхание, нажала кнопку вызова. Ей казалось, что сотовая сеть соединяла бесконечно долго, словно не хотела выдавать тайн абонента. Но тут послышался первый гудок, а аппарат на коленях испустил долгожданную трель. И Рене не знала от чего вздрогнула сильнее. Оттого, что над её номером не было даже имени, или от неожиданно вспыхнувшего фото, которое наверняка было сделано во времена позорных утренних чтений. А может, причина оказалась в музыке. После тишины прошлого звонка, наполнивший комнату голос Харрисона оказался слишком внезапен и ударил под дых. Ведь если Лиззи было уготовано молчание, то «Here Comes the Sun» стала слишком невероятным выбором. Или совпадением. Или… И Рене зажала рукой рот, чтобы не всхлипнуть. Слишком уж много личного было связано с этой незамысловатой мелодией и жизнерадостным текстом. Очень много того, о чём никто не догадывался: профессор Хэмилтон, его лекции, их беседы, операции и смех. Это была его любимая песня, но Энтони неоткуда о таком знать. Верно? Вряд ли они хоть когда-нибудь были знакомы настолько близко, чтобы обсудить свои пристрастия в музыке.

Рене сбросила вызов и закусила губу. Эмоции были странными и противоречивыми, отчего она плюхалась в них, точно в вязком болоте. Рене посмотрела на экран лежавшего на коленях телефона, а затем честно призналась самой себе – любопытство стало слишком уж сильным. Так что она смело набрала номер Роузи и терпеливо дождалась ответа.

– Матерь Божья, никак пчёлка Майя решила отдохнуть от праведных дел! – раздалось в трубке ехидное фырканье. Умение Роузи начинать разговор с завуалированных оскорблений часто вызывало у доктора Фюрста приступы тяжёлых вздохов, однако Рене находила это забавным. А потому она улыбнулась и немного смущённо пробормотала:

– Не совсем. У меня будет к тебе небольшая просьба.

– Дать Лангу хорошего пинка? Вообще-то, он сегодня на редкость покладист. Неужто замышляет что-то недоброе? Постой! Или он решил выдернуть тебя с выходного? Вот ведь гриб навозник – чёрная башка на бледных ножках!

– Нет-нет! – торопливо перебила Рене, пока подруга не скатилась в привычный калейдоскоп оскорблений. – Я всего лишь хотела попросить тебя об одной услуге.

– Слушаю.

– Не могла бы ты… – Рене замялась, скомкала свободной рукой край одеяла, а потом выпалила на одном дыхании: – Нужно сказать доктору Фюрсту, чтобы тот передал доктору Лангу, что его телефон у меня.

Воздух в лёгких закончился, но она боялась снова вздохнуть. В динамике повисла настолько красноречивая тишина, что Рене невольно скорчила сконфуженную гримасу и впилась зубами в мизинец. Чёрт… Наконец, на том конце послышалось шевеление, лёгкий срежет, а потом Роузи выдала многозначительное:

– М-да…

На этом тирада закончилась, и Рене поняла, что без объяснений не обойтись. Хоть каких-нибудь, иначе фантазия медсестры немедленно улетит в стратосферу, если уже не пробила небесный свод и не вышла в открытый космос.

– Ланг вчера был мертвецки пьян, – негромко начала она, вновь комкая и отпуская одеяло. – Я оказалась единственной, кому он смог дозвониться. Так что пришлось притащить его к себе. На этом всё.

И снова эта отвратительная пауза, во время которой хотелось сгореть от стыда и неловкости. Наконец, Роузи откашлялась и задала самый неожиданный вопрос:

– Хочешь сказать, никакого секса?

– Я… Ну… Что?! Пьян был он, а не я! И вообще…

– А знаешь, что, пожалуй, я ничего не буду передавать. Во-первых, прекрати уже бегать от Фюрста, точно от прокаженного. А во-вторых, твоя монохромная поганка увязалась сегодня вечером с нами в бар. Так что надень что-нибудь обтягивающее и с двадцатью пятью разрезами в самых нетривиальных местах…

– Роузи!

– … и приходи отдавать телефон сама.

На этом вызов невоспитанно, но вполне категорично оборвался, а спустя несколько секунд телефон раздражённо пискнул отправленным вдогонку коротким сообщением:

Рене промолчала и лишь прикрыла глаза. Иногда Роузи была безнадежна.

Следующая половина дня прошла в мрачных попытках не думать о предстоящем вечере. Выходило это плохо, потому что в отдохнувшей и выспавшейся голове рождалось слишком много опасных вопросов. Например, что значила музыка. Или почему Энтони решил прийти в бар. А главное, как он вообще узнал об этой встрече. Рене чувствовала, что упускает нечто важное, но притом настолько примитивное, отчего никак не могла это заметить. Наконец, разозлившись на себя за глупость, она принялась за домашние дела. Но даже за пересадкой цветов, уничтожением многодневной пыли и разбором вещей никак не могла выкинуть из головы мысли об Энтони. Рене нервничала, точно подросток перед первым в жизни свиданием, хотя никаким свиданием это не было вовсе. Всего лишь встреча в баре с приятелями. Ничего личного. Да, они же просто друзья. Только вот откровения вчерашнего вечера и проведенная в одной кровати ночь слишком будоражили не привыкший к подобным треволнениям разум. Так что, отчаявшись совладать с самой собой, Рене отбросила стопку учебников, которые расставляла по алфавиту, и подошла к шкафу.

Пуанты и диск для танцев лежали в самом дальнем и тёмном углу огромного деревянного монстра. Это стало первым, что Рене выложила при переезде и почти не глядя, торопливо закинула в пустое нутро, постаравшись поскорее о них позабыть. Она вообще не знала, зачем хранит живое напоминание о том, чего не случилось. Прошлое следовало оставить в прошлом. Не забыть, нет. Но перестать оглядываться и искать новые поводы для чувства вины, потому что доктор Максимильен Роше был отрезвляюще прав. У неё синдром выжившего. И всё равно Рене достала прорезиненный круг, который чуть ли не зло бросила на пол в центре залитой солнечным светом комнаты, а потом вынула из коробки пуанты. Даже смотреть на них было страшно и тошно.

Десять лет Рене пыталась забыть про балет. Не вспоминать ощущения, не представлять холод станка, запах и звук балетного класса. Но память не отпускала. А потому пуанты сначала прилетели с ней из Женевы, а потом перебрались в Монреаль. Они лежали в помятой коробке, забытые и почти проклятые, но так и не выкинутые в мусорное ведро. Зачем? Для чего? Рене не знала. Просто она не могла это сделать. И вот теперь впервые сама потянулась к ним то ли потому, что наконец-то перешагнула через себя, то ли от ещё большей безысходности.

Надев первый пуант, она машинально пошевелила пальцами и стопой, чтобы найти удобное положение, а затем обернула вокруг лодыжки одну из лент. После пришел черед второй. Рене действовала по привычке, почти безотчетно. Мыслями она была уже где-то не здесь. Ей даже музыка была не нужна, потому что в голове крепко-накрепко сидели мелодии с многочасовых экзерсисов. Relevé в первой, второй и пятой позиции, потом замереть на секунду в passé и пируэт…

Танец всегда помогал. Сколько Рене себя помнила, в самые непростые минуты она сбегала в балетный класс и тренировалась до стёртых в кровь пальцев. Её не волновали ни синяки из-за неизбежных падений, ни болевшие от перенапряжения мышцы, ни мозоли, ни ссадины. Всё это становилось неважным. Почти математическая точность позиций и гармонии музыки выстраивали в голове строгие линии решений. Глупых, конечно. В те времена ещё детских. Но именно там пришло убеждение сделать жертву Виктории ненапрасной. Не отомстить, а постараться спасти как можно больше, раз уж ей самой повезло выжить. Тогда Рене поклялась, что никогда не окажется столь же беспомощной и бездарной, как в те дни в подвале. Так что, да, танец всегда помогал. Вот и сейчас, когда ноги уже тряслись от непривычной нагрузки, Рене вдруг поняла – надо спросить. Задать Энтони честный вопрос и надеяться получить не менее честный ответ. Почему он не записал её имя. Почему поставил лишь фотографию. И, самое главное, почему выбрал песню о солнце. Уперевшись ладонями в подоконник, пока тело пыталось отдышаться, она посмотрела на большие зеленые листья неожиданно довольной герберы, а потом с усмешкой пробормотала:

– А ты, похоже, тоже падка до внимания доктора Ланга. – Рене вздохнула и перевела взгляд на уже тёмную улицу, где горел единственный фонарь. – Безнадёжно, подруга. Для нас с тобой совершенно бесперспективно.

Бар встретил привычной толпой и стуком бильярдных шаров. Периодически от столов доносился смех или приглушённые ругательства, но в целом для вечера понедельника людей было мало. Рене пришла первая, а потому нерешительно замерла в дверях, прежде чем направилась к одной из ниш. По пути она безрезультатно попыталась стряхнуть капли растаявшего снега, что неожиданно повалил с заходом солнца, но бросила бесполезное дело и просто стянула озябшими пальцами тяжёлую куртку. К тому моменту, как в бар ввалились мокрые Роузи и Фюрст, в бокале Рене осталась лишь половина остывшего напрочь глинтвейна.

– Фух, прости! – шумно выдохнула подруга, опустившись рядом в одно из кресел. – Эта комиссия из старых пердунов едва не вытянула из Ала всю душу. Ему пришлось зачитывать ваши с Лангом отчёты.

Рене на мгновение застыла, а потом стиснула прохладный бокал.

– Я не знала, что сегодня новое заседание. Думала, они начнут индивидуальные допросы.

– Не-а, – пробормотала Роузи и пролистала меню. Смысла в том не было, ведь она знала его наизусть, но привычка оказалась сильнее. – Начали в полдень и вот только закончили.

Тем временем за стол уселся растрёпанный доктор Фюрст и попытался хоть как-то привести в порядок торчавшие в разные стороны рыжие пряди. Те слушались плохо, так что теперь глава анестезиологии напоминал кого-нибудь из уличных модников. Роузи хмыкнула. Рене же потупила взгляд и уткнулась в свой напиток. Она все ещё не придумала, что сказать. Однако эту проблему с потрясающей бестактностью и ошеломительной безнаказанностью решила за неё маленькая, но коварная медсестра. Шумно застонав, Роузи ударила ладонью по столу и воскликнула:

– Господи! Да скажи ты ей уже, иначе она проест в себе дырку. Смотри! – Подруга ткнула куда-то в район живота молчавшей Рене, и та невольно взглянула на себя. – Вон! Уже просвечивает.

– Роузи! – сердито оборвал её Фюрст. Он явно считал, что их разговор – не повод для веселья.

– А что? – невинно захлопала глазами Роузи и жестом заказала себе пива, а ещё пирог с малиной, взмахнув нужным рекламным буклетом. Ну а Алан, поняв, что переспорить упрямую занозу не выйдет, откашлялся и прищурился. Рене залпом осушила бокал. На всякий случай. От нервов.

– Давай сразу договоримся, – начал он. – Я ни в чем тебя не обвиняю. Ты действовала в рамках своих компетенций и умений, в то время как Энтони…

– Чем нам это грозит? – перебила Рене. Алкоголь слегка ударил в голову, и она осмелилась посмотреть в голубые глаза главы резидентуры. Фюрст тяжело вздохнул, а затем откинулся на спинку кресла.

– Вам? – тихо спросил он. – Значит, будешь настаивать на своей ошибке?

– Потому что я действительно ошиблась.

– Ты ли? А может быть, Тони, который швырнул тебя в операционную без подготовки и улетел на жёрдочку наблюдать за всем свысока?

– Ему нельзя было оперировать. С таким приступом мигрени все, что он мог, – это лежать.

– Тогда ему стоило позвать другого хирурга.

– Кого? – спросила Рене и с лёгкой улыбкой покачала головой. – Энтони лучший.

– А ты его ученица. И спрос с тебя будет, как с полноценного хирурга, – вздохнул Фюрст и запустил в волосы обе ладони, чем окончательно разлохматил прическу. – В Квебеке к вам будет очень много вопросов.

Воцарилась тяжёлая тишина, пока каждый из сидевших за столом обдумывал свои весьма мрачные мысли, разве что Роузи привычно быстро нашла утешение в чесночных гренках… которые обмакивала в ту самую засахаренную малину с заказанного пирога. Наконец, Алан глубоко вздохнул и задумчиво проговорил:

– На самом деле, у вас не так много вариантов. Либо тебя выгонят с программы, либо у Ланга будут проблемы с лицензией, и тогда мне придётся назначить другого наставника. Первое я не допущу, а вот второе…

– А второе не допустит Ланг, – неожиданно хохотнула Роузи и отсалютовала покрасневшей Рене своей полупустой кружкой.

– С чего ты так решила? – нахмурился Алан, чем заслужил демонстративное закатывание глаз.

– Да потому что всех остальных своих ассистентов он разогнал уже через месяц. А вот над Рене дрожит так, будто она ему денег должна. – Откусив чесночную гренку, Роузи решила сменить тему. – Где, кстати, наш чёрный вдовец? Плетет паутину в углу своего кабинета? Рене, вообще-то, ему телефон принесла.

– Телефон? – не понял ещё больше растерявшийся Фюрст и вопросительно посмотрел на окончательно зардевшуюся девушку. А та было укоризненно взглянула на безмятежную Роузи, но тут же почувствовала, как назло, завибрировавший карман. Быстрый взгляд на экран вызвал очередной приступ ревности, который пришлось гасить в новой порции глинтвейна. Чёртова «Лиззи» названивала целый день.

– Ага, – невнятно пробормотала тем временем Роузи. Теперь она налегала на сырные хлебцы, макая их в абрикосовый джем. Рене передёрнуло, а Алан покосился на забытый пирог и терпеливо протянул проигнорированную салфетку. – Наш Агнец Божий сегодня приютила эту космическую пьянь. А тот возомнил себя Золушкой, и во время побега разбросал свои шмотки.

– Только сотовый!

– Но почему Энтони не позвонил мне? – неожиданно спросил Фюрст и заслужил странный взгляд от Рене. Роузи же перестала жевать. Воцарилось неловкое молчание, пока каждый пытался понять, в чём и где именно его обманули. А потом Рене осторожно заметила:

– Он сказал, что вы не ответили. Так же как Дюссо и…

– Та сука из кардиологии? – снова влезла медсестра и шумно фыркнула. – Господи. Мне её рожа сегодня просто осточертела.

И словно в насмешку телефон вновь завибрировал от настойчивости рыжей Лиззи. Даже не взглянув на экран, Рене мстительно сбросила вызов, а затем подняла голову и неожиданно столкнулась с настороженным взглядом доктора Фюрста.

– Мне стоит беспокоиться об этической стороне? – негромко спросил он, а Роузи удивлённо булькнула пивом.

– Да брось! Это просто очередная пьянка. Мало ли что ему привиделось – звонил не звонил. Думаю, эта летучая мышь вообще ничего толком не помнит, – она говорила весело, почти легкомысленно, но Рене заметила брошенный в свою сторону извиняющийся взгляд. Не укрылся он и от Алана.

– Рене?

– Нет. Причин для волнения нет, – ровно ответила она, не отводя глаз.

Фюрст же нахмурился, словно спешно решал в голове сложное уравнение из трёх переменных: его собственная забота об Энтони, хорошее отношение к Рене и двусмысленность положения вверенного ему резидента. Он покрутил тарелку с терпко пахнувшим пирогом, стёр капнувший на край блюда джем и задумчиво облизнул перепачканный малиной палец. Потом ещё и ещё. И когда, видимо, дошёл до определённого промежуточного ответа, искусственно широко улыбнулся.

– Ясно. Ну что? Сыграем? Тебе пора бы уже научиться. – Алан кивнул в сторону бильярдного стола, но Рене привычно покачала головой и потянулась к бокалу с глинтвейном. Алкоголь на время прогнал часть тревог, а после танцев было слишком лениво куда-то идти, так что она лишь чуть виновато улыбнулась.

– Как-нибудь в другой раз.

Расположившаяся в кресле Рене со смехом наблюдала, как в очередной раз ругались Роузи и Фюрст. Эти двое опять перепутали во время раскатки битки, засмотревшись на спины друг друга. Так что теперь им предстояло решить, кто будет разыгрывать первым. Рене мало что понимала в бильярде, однако была уверена – в правилах не прописано требование уступить ход, когда твой соперник обиженно дуется. Тем не менее Роузи часто пользовалась этой лазейкой, и Рене вела счёт, сколько раз уступит находчивой медсестре слишком воспитанный Фюрст. Она как раз успела дойти до десяти в пользу подруги, когда спинка кресла под головой немного прогнулась, а около уха зазвучал голос:

– Я дал тебе выходной не для того, чтобы ты скучала.

От Тони пахло мокрым снегом и немного загазованной улицей, где в это время наверняка собрались душные пробки. Вдохнув поглубже, Рене молча подняла руку с зажатым в ней телефоном, который наконец-то хранил безмолвие, и почувствовала, как ладони коснулись холодные пальцы. Они зачем-то дотронулись до косточки на запястье, отчего сердце неровно сбилось, а потом всё же забрали на время притихший аппарат.

– А я-то надеялся, что потерял его где-нибудь в канаве.

Послышался смешок, и Рене задрала голову, встретившись взглядом с едва заметно улыбавшимся Энтони. Внимательно изучив его лицо с чёрными кругами теней под глазами и нездоровой даже по меркам самого Ланга бледностью, она вновь переплела пальцы на высоком бокале, сделала глоток и вернулась к наблюдению за Роузи. Та давно плюнула на игру и теперь пританцовывала вокруг что-то втолковывавшего ей Алана. Кто-то из посетителей включил старый музыкальный автомат, а тот, похоже, заело.

– Эй, что-то случилось?

Энтони обошёл стол, стянул с себя знакомую чёрную куртку и повернулся к молчавшей Рене. Он переоделся. Заезжал ли домой или нашёл смену в заначке своего пылевого комода было неясно, но джинсы и свитер определённо сверкали угольной чернотой.

– Нет, – наконец коротко ответила Рене, чем заслужила скептическое хмыканье.

Ланг какое-то время изучал невозмутимо игнорировавшую его девушку, а потом молча подошёл и уселся рядом. В соседнее кресло. Так близко, что мигом напрягшаяся Рене плечом ощутила исходившее от Тони тепло. Чёрт… И она хотела бы казаться невозмутимой, но, похоже, выдала себя с головой. Ну а если нет, то до этого остались какие-то мгновения.

– Я думаю, тебе стоит сделать звонок, – после томительной паузы произнесла Рене.

Она сама не знала, за что злится на Энтони. Между ними не было никаких обещаний и уж точно не звучало признаний, чтобы Рене могла позволить себе такой тон. Но женская ревность и влюбленное сердце оказались худшими помощниками в этом непростом диалоге. И осталось совершенно неясным, считал ли так Ланг, когда демонстративно посмотрел на экран вновь задрожавшего сотового и бросил тот на заставленный тарелками стол.

– Забавно, но я думаю наоборот. Единственный человек, которому мне пришло бы в голову позвонить, сейчас находится в этом зале. Так что не вижу смысла попусту тревожить…

– Ты мне соврал, – неожиданно перебила Рене, за что была удостоена небрежно вздёрнутой брови. – Насчет доктора Фюрста. Он сказал, ты не звонил. Я думала, с достижением звания лучшего друга открывается опция честности, но, видимо, не в этой игре. Верно?

Энтони помолчал, невидяще глядя танцующий по столу телефон, а затем резко спросил:

– А ты бы приехала тогда?

– Я бы приехала в любом случае, – раздражённо откликнулась она и сделала новый глоток. Давно следовало бы остановиться, потому что в голове уже неприятно шумело, но Рене отчаянно требовалось занять свои руки. И рот. Пока не сболтнула чего-нибудь лишнего. Покрутив на донышке остаток из фруктов и специй, она зачем-то шмыгнула носом и договорила: – Возможно, я скажу нечто кощунственное, но ты дорог многим, независимо от навешенных тобой ярлыков.

Рене хотела добавить что-то ещё, но в этот момент телефон завибрировал особенно настойчиво. Закатив глаза, она пробормотала:

– Ответь ей уже. Звонит целый день.

– Зачем мне это?

– Потому что таковы правила вежливости, – начала было она, но увидела недоумённо вскинутые брови и, не выдержав, рассмеялась.

Действительно, глупость какая. Рене покачала головой. Давно пора было запомнить, что воспитание и доктор Ланг лежали на противоположных концах прямой. Неожиданно Рене гулко стукнула бокалом о столешницу и небрежно заметила:

– Я тебе тоже звонила.

Энтони медленно повернул голову, а затем поджал губы.

– Довольно нелогичное решение, – заметил он.

– А по мне, так весьма предсказуемое. Ты даже имени мне не дал, только фото.

– Так тебя это обидело? – неожиданно рассмеялся Тони, а затем повернулся к ней. Он закинул ногу на ногу и неожиданно самодовольно уставился на смущённую Рене.

– Нет, – соврала она насупившись. Ланг, конечно же, не поверил.

– Роза пахнет розой, хоть розой назови её. Хоть нет, – пожал он плечами. – Не видел смысла подписывать. Зачем, если я с первого же взгляда или трёх нот пойму, кто мне звонит?

Рене промолчала. Не сказать, что такой ответ её как-то смягчил, но аргумент показался дельным. Впрочем, не настолько, чтобы немедленно извиняться за непонятную для Энтони вспыльчивость. Он же какое-то время разглядывал, как Рене мелкими глотками цедила оставшийся глинтвейн, а потом внезапно спросил:

– Почему ты не играешь?

– Я не умею.

– Так, давай научу. – Тони предложил это настолько естественно, словно он каждый день обучал слегка нетрезвых девиц премудростям американского пула.

– Не думаю, что хочу, – насупилась Рене, но тут же вздрогнула, стоило Лангу стремительно наклониться вперед и бесцеремонно упереться ладонями в её кресло.

– Как можно не хотеть того, чего даже не знаешь? – спросил он тихо и нахально ухмыльнулся. Но в Рене плескалось уже достаточно вина, чтобы осклабиться в ответ, а затем приблизить своё лицо к бледной физиономии Энтони так близко, что их носы едва не стукнулись друг о друга.

– Я никогда не пробовала жареных кузнечиков и что-то не испытываю желания это наверстывать.

Их глаза на мгновение встретились, а потом отдающий охрой взгляд Тони метнулся на мгновение вниз, но тут же вернулся обратно. И в этот момент Рене почти воочию увидела, как там зажегся непонятный, но такой сладостный огонёк.

– Зря, – шепнул Ланг, и у неё перехватило дыхание. – Они вполне ничего.

А в следующий момент он поднялся, чтобы приглашающе протянуть руку.

– Пойдем, – велел Тони, и ничего не оставалось, как вложить в его большую ладонь свои чудом не вспотевшие пальцы. Рене встала на ноги, отчего весь алкоголь, видимо, решил разом провалиться в желудок, и её немедленно повело в сторону. Раздался смешок. – Да ты пьяна!

– Немного. И это скоро пройдёт!

– Разумеется, – покорно согласился Энтони и отправился выбирать кий.

Если честно, Рене никогда не было настолько весело, как этим вечером. Она смеялась до слёз, пока пыталась сложить пальцы в показанную Лангом фигуру, а потом опереть на них шафт. Затем, разумеется, следовало наклониться, хорошенько прицелиться, но для замутнённого глинтвейном мозга это оказалось почти невыполнимой задачей. Так что нанести сильный, но точный удар Рене не смогла. Ни разу. Нет, она честно пыталась. Щурила то один глаз, то другой, меняла позы, едва не ложилась на стол, – благодарение богу, она не послушалась совета Роузи! – ничего не получалось. Ни разу из пятнадцати, а может, и тридцати попыток она не смогла попасть нужным шаром в лузу. Мало того, биток через раз соскальзывал с наконечника и кувырком упрыгивал куда-то под стол, отчего Рене хохотала. Она била то сильно, то слабо, постоянно отвлекалась на советы от Фюрста и шуточки Роузи, а потом вовсе случайно ткнула Лангу в живот кием. Тот вздохнул и посмотрел с такой укоризной, что Рене едва не взвыла от смеха.

Она понимала, что не плещись в крови алкоголь, их «обучение» показалось бы ей слишком смущающим. Почти на грани приличий, а может, уже и за ними. Ибо то, как склонялся к ней Энтони… Как поддерживал за живот, чтобы она не упала… Как уверенно и до дрожи знакомой тяжестью ладони давил на спину, вынуждая нагнуться к столу… Всё это кружило голову гораздо сильнее каких-то трёх жалких бокалов. И Рене не знала, пьяна ли на самом деле или плавает в эйфории. Потому что ещё былите самыевзгляды. Тот самый момент, когда Тони делал шаг в сторону и будто прятался в тень. Никто другой ничего не увидел бы, но Рене чувствовала каждой клеточкой кожи, ощущала мурашками в волосах, дыханием с призвуком мяты на шее, теплом случайных прикосновений, которых можно было бы избежать, но ни один из них даже не подумал об этом. И радостно прыгая вместе с Роузи после первого в жизни забитого шара, она не могла не заметить, как сжималось внутри чужое счастье. И потому Рене смеялась. Своей радостью прогоняла из их общей памяти ужас вчерашней ночи, воспоминания о съёжившемся на земле Энтони и его беспомощности. Тоже одной на двоих. И когда кто-то пнул надоевший всем автомат с музыкой, она зашептала слова включившейся песни и не могла отвести взгляд от возвышавшегося в полумраке доктора Ланга. А он смотрел на неё.

– Сыграем? – тихо проговорил он, и Рене скорее прочитала вопрос по губам, нежели услышала.

– Конечно, – так же беззвучно ответила она, но Энтони понял. Приглашающе кивнув, Ланг подошёл к столу, чтобы расставить шары, и брошенный на Рене взгляд жёг, как та самая мята, когда за сладким вкусом становилось чертовски больно.

Они знали, что за ними следят. Рене чувствовала взгляд Роузи и тревогу нервно поедавшего пирог Фюрста, почти слышала, о чём они шептались около бара, и истеричный стук инсулинового шприца о ладонь. Но всё равно упрямо кружила вокруг бильярдного стола, точно хотела заколдовать всех невольных свидетелей. Пусть! Пусть этот вечер пройдет. Рассыплется на атомы в воспоминаниях четверых и умрёт где-то в анналах истории. Сейчас она слишком счастлива, чтобы думать об этом.

Ланг не казался ей божеством, как многим влюблённым мерещатся их избранники. Упаси боже! Тони был человечен настолько, что мог бы стать неплохим образцом для инопланетных гостей, если те где-то существовали. Квинтэссенция всех пороков и добродетелей. Умный и ловкий, разумеется, смелый, но при этом совершенно бестактный, грубый и чёрствый засранец, который в тот же миг мог встать на колено и завязать на зимнем ботинке Рене коварный шнурок. Просто так. Потому что Ланг мог и не считал подобное чем-то зазорным, хотя корона его величия при этом сверкала едва ли не ярче сверхновой. Энтони был до одурения земным и таким настоящим, что Рене начинала сомневаться в своей реальности.

Ему не шёл полумрак. Впрочем, свет бестеневых ламп уродовал его лицо гораздо сильнее грубых чёрных провалов, что в темноте бара образовывались вместо глаз, рта и иногда щёк. Энтони был прекрасен в движении. В действии. И неважно, были это раздумья в час сложнейшей из операций или очередное ребяческое баловство в холле. Статичность его убивала, как убивало бездействие или однообразность. А потому Рене казалось, что даже черты лица Энтони стремительны. Нос, челюсть, контуры черепа – резкие линии, в которых не нашлось места для тщательно выверенной траектории.

На свежий воздух они вывалились хохочущей толпой где-то в начале одиннадцатого вечера. Выпавший снег давно растаял, и теперь в свете желтоватых уличных фонарей асфальт переливался яркими пятнами. Несмотря на закрытые двери, на улицу долетала песня из заевшего автомата, но это никого не беспокоило. Роузи мурлыкала себе под нос припев, ну а Рене с наслаждением вдыхала влажный предзимний воздух и чувствовала, как из головы улетучиваются остатки хмеля.

– Ланг всё-таки ублюдок, но что-то в нём есть, – зябко поежившись, задумчиво проговорила подруга. Она смотрела на Рене, которая рассеянно следила за шутливым спором двух мужчин.

В этот вечер Энтони пил исключительно воду и, может, поэтому его обошла стороной вечная меланхолия. Он улыбался, шутил. И с каким-то неясным трепетом Рене прямо сейчас ловила, как его губы в очередной раз растянулись в ехидной улыбке. Тем временем Роузи пнула попавший под подошву камешек и развила свою мысль:

– Меня он, конечно, по-прежнему бесит. Право слово, тот ещё трикстер в шкуре койота – ум без чувства ответственности. Однако я почти уверена, что ты ошибаешься.

– В чём?

– В своей бесперспективности, Ромашка. На каждую его хитрость ты отвечаешь обескураживающей искренностью. А знаешь, как это раздражает?

– Мне кажется, или ты себе противоречишь? – хмыкнула Рене. – К тому же мне ясно указали на место лучшего друга.

– И что? – не поняла Роузи.

– Это взаимоисключающие понятия… Энтони не дурак и не будет рисковать своей карьерой ради очередного быстрого романчика. А ещё доктор Фюрст вряд ли будет доволен такой ситуацией.

– Будто бы Ланга это когда-нибудь волновало, – фыркнула медсестра. – Наше местное божество давно наплевало на все законы. Ну а что насчет Ала – он немец. Ему нужно пару недель, чтобы вписать новые нормы в свод своих правил, которые не обновлялись со времен Вильгельма II.

Рене рассмеялась и покачала головой.

– Господи. Ещё ничего не случилось, а мы уже думаем, как будем решать проблемы.

– Тараканы Энтони весьма заморских пород и способны на многое. Надо быть готовой ко всему.

– Ничего не будет. Я ему неинтересна.

– Нет. Пожалуй, даже инопланетных. Как Черви из «Людей в чёрном».

– Фу!

– В этом весь Ланг. – Подруга похлопала по плечу. – Привыкай.

На этом разговор стих, потому что до девушек долетели обрывки чужого спора. Из шуточного тот незаметно перерос в разговор на повышенных тонах, пока Фюрст пытался разубедить уже надевавшего шлем Ланга. Подойдя ближе, Рене поняла, в чём было дело. Выпавший снег хоть и растаял, но влажное полотно дороги блестело слишком обманчиво. На небе снова редели кустистые облака, в чьих просветах проглядывали редкие звёзды, а значит, температура падала. Мотосезон давно подошёл к концу, но у Энтони всегда находился свой взгляд на очевидные для остальных вещи. Именно поэтому он легко уселся на чёрный байк и едва не слился с тёмным асфальтом. Чёрное на чёрном. Внутри Рене что-то сжалось от нехорошего предчувствия, но она промолчала. Серьёзно, не мог же Энтони так бездумно рисковать?

– Ланг, прекрати. Это идиотская бравада!

Кажется, доктор Фюрст был с ней согласен. И Рене уже собралась сделать шаг, чтобы попробовать убедить воспользоваться, очевидно, не таким весёлым, но куда более надежным такси, однако в этот момент большое сердце мотоцикла довольно рыкнуло. Ланг газанул, и вокруг них поплыло облако дыма, которое мгновенно расползлось по земле и окутало ноги. Ещё и ещё рычал двигатель, пока всё вокруг них не заполнилось густым туманом.

– Тони! – в последний раз воззвал к рассудку друга Алан, но вместо того, чтобы послушать, Ланг демонстративно опустил защитное стекло и с диким визгом шин стартовал. – Чёртов позёр… Здесь же лёд!

Однако если тот и вправду покрывал узкую дорогу возле бара, то мотоцикл Энтони явно обладал волшебным сцеплением. Он вгрызался в асфальт, словно тот был наждачной бумагой, – плотной, шершавой – и дым из-под колес теперь покрывал весь клочок свободной проезжей части. Нервно закусив губу, Рене смотрела, как послушный бледным рукам чёрный монстр рисовал круг за кругом и иногда уворачивался от редко проезжавших машин.

Его танец был опасен и страшен, а потом Энтони неожиданно поднял байк на заднее колесо и отпустил руки. Он развёл их в стороны, словно сам Господь Бог, и в этот момент Рене подумала, что лично его убьет. Как только придурок остановится, она подойдёт и свернёт ему шею. Но адреналин Энтони лишь набирал обороты. Его мотоцикл пронёсся из одного конца улицы до другого, чтобы в резком развороте застыть на переднем колесе прямо перед остолбеневшей Рене и отшатнувшимся Фюрстом. Роузи давно предусмотрительно спряталась за своим другом. Так что прямо сейчас Ланг завис в воздухе над своим ассистентом, а через показавшееся целым столетием мгновение резко вернул байк на землю. По асфальту вновь пополз дым от сожжённой резины и остывавшего в холодном воздухе выхлопа.

– Идиот, – разозлилась Рене, но добилась лишь поднятого вверх щитка. Тони чуть склонил голову набок, а потом подмигнул.

– Садись. – Он похлопал по бензобаку впереди себя.

– И не подумаю! – взвилась Рене и отвернулась, чтобы пойти обратно в бар и вызвать такси. – Я не собираюсь…

Договорить она не успела, потому что, взревев мотором, Ланг вновь пробуксовал колесом под вонючий дым от покрышки, а затем стремительно наклонился вперёд и одним ловким движением схватил Рене за талию. Он легко подтянул её к себе поближе, отчего подошвы зимних кроссовок проскребли по земле, и без каких-либо усилий усадил перед собой. Её тело застыло. Сжалось от ужаса, прежде чем раздался знакомый щелчок. А затем Рене завизжала и вцепилась в скользкий железный бак, когда мотоцикл под ней неожиданно взмыл в чёртов воздух, хотя всеми законами физики ему полагалось спокойно катить по асфальту. Но Энтони, видимо, жил на какой-то иной, совершенно не похожей на Землю планете, потому что, вопреки гравитации, едва не парил над дорогой. Зажмурившись, Рене чувствовала, как бьёт в лицо ветер. Вдыхала морозный воздух с привкусом газа и мокрого снега, когда вдруг услышала сквозь визг мотора:

– Открой глаза. Посмотри!

Она не хотела. Боялась до ужаса! Но в голосе Тони было столько едва сдерживаемого ликования, что Рене не посмела ослушаться. Она осторожно приподняла сначала одно веко, затем другое, продолжая щуриться от бьющего в лицо ветра. Но тут голова будто сама инстинктивно наклонилась немного вперед, отчего Рене невольно повторила позу сидевшего позади Энтони, и это случилось. Рене ощутила, будто и вправду летит. Она не чувствовала ни земли, ни ветра, ни скорости. Внизу проносились белые линии скучной разметки, а впереди, как взлётная полоса, горела огнями пустая линия улицы. Она манила, тянула промчаться по ней. И, кажется, Энтони собирался сделать именно это, потому что прибавил газу. Мотор радостно фыркнул, Рене вскрикнула от неожиданности, а потом рассмеялась над собственным глупым испугом. Совершенно бессмысленным, ведь за спиной сидел Тони – надёжный, как сам проклятый мир.

Они мчались вперёд, и сердце Рене заходилось от никогда прежде невиданного, совершенно бесшабашного счастья. Так что она обернулась, желая разделить свой восторг. И пусть из-за отражавшихся на защитном стекле ярких пятен было не видно золотившихся глаз, Рене знала – он смотрит.

– протянул в голове голос, и на губах почудился мягкий вкус мяты.

А дальше Рене не поняла, как всё случилось. Ни в тот момент, ни днём позже, ни даже спустя многие годы она не могла найти ответ на вопрос – почему? Почему дёрнулось до этого уверенно крутившееся колесо, почему пальцы соскользнули с холодного бака, а руки всегда столь ловкого Энтони схватили пустоту, вместо её дутой куртки. Так просто случилось. Вселенная решила сравнять запущенный кем-то счёт, и когда мотоцикл резко вильнул, Рене почувствовала, что скользит и тянет за собой Тони. Она даже не успела вскрикнуть, когда в мысли ворвался чужой громкий вскрик. Тяжёлый байк на полной скорости рухнул набок, на мгновение больно придавил ногу и в снопе оранжевых искр закрутился на мокрой дороге, уносясь прочь. Её же по закону инерции со всей силы швырнуло в асфальт. Рене ощутила, как диким жжением обожгло щёку, пока тело тащило куда-то вперёд, новый удар пришёлся на спину, а следом в каменный бортик врезалась голова. И на этом мир кончился.