Игра или страсть?

Глава 17

Марион лежала поверх покрывала, полностью одетая, и слушала равномерный стук дождевых капель, стекающих с карниза и шлепающих по крыше центрального гостиничного портала. Она ждала, когда вернется горничная с кувшином горячей воды для умывания и стаканом бренди для притупления чувств.

Теперь Марион понимала притягательную силу бренди. Забвение – вот чего ей хотелось.

Поскольку ее попытки не думать о своих бедах оказались неудачными, она заставила себя подняться и встать с кровати. Огонь в камине не горел, потому что на дворе стоял июнь, начало лета, и только дряхлые старики не стыдились зажигать огонь. Все остальные дрожали молча. Англичанам приятно думать, что они крепкая нация.

И ей нравилось так думать о себе: крепкая, умелая, владеющая ситуацией. Как ни странно, мысль о том, чтобы рассказать Брэнду о своих родителях, страшила ее далеко не так сильно, как мысль о том, чтобы рассказать это сестрам. Он всю жизнь страдал от пятна на своем рождении, он поймет. Но сестры будут потрясены до глубины души. Их благополучная, спокойная жизнь разлетится вдребезги. Они сделаются объектами любопытства, презрения и насмешек.

Марион пыталась мысленно прорепетировать слова утешения, но единственное, что ей пришло в голову: они не сделали ничего дурного, и им нечего стыдиться. Легко сказать, но когда на них начнут указывать пальцами – а это неизбежно, – они все разделят родительский позор.

О Господи, зачем она решилась провести сезон в Лондоне? Как могла положиться на слово Дэвида Керра? Как могла позволить себе обручиться с Брэндом? Раньше они с сестрами были никому не известными провинциалками, теперь же весь свет знает о них.

И это все ее вина.

Марион вновь охватила дрожь. Она долго со злостью смотрела на холодный камин, затем решительно взяла свечу с каминной полки и поднесла ее к щепкам. Когда огонь разгорелся, Марион вызывающе кивнула. Да, она слабая, но никто не увидит.

Тихий стук в дверь заставил ее поднять голову. Наконец-то вернулась горничная.

Однако, когда Марион открыла дверь, на пороге стояла не Дорис, а Брэнд. На какой-то безумный миг ей почудилось, что он вышел прямо из ее грез: темные волосы, растрепавшиеся на ветру, блестят от дождя, сюртук распахнут, а шейный платок сбился набок. Но ее приковали глаза, голубые глаза, в которых ярко горело какое-то сильное чувство.

Он все знал.

Ей хотелось его уважения и восхищения, а не жалости. Один его взгляд, слово могут прорвать плотину сдерживаемых эмоций. Завтра она бы встретилась с ним, но не сегодня.

– Тебе… – Марион прокашлялась, – тебе лучше уйти. Люди подумают лишнее.

– Сегодня я встречался с твоим старым другом, – сказал он. – С Дэвидом Керром, поэтому я уже знаю худшее. – Он помолчал, затем продолжил тем же любезным тоном: – Я встретил горничную на лестнице и велел ей идти спать.

Чуть заметно улыбаясь, он вошел в комнату и ногой захлопнул дверь.

– Что мне делать с этим?

В одной руке он держал кувшин, а в другой стакан с бренди. Обеспокоенно изучая его, Марион поняла, что он настроен воинственно. Неужели он не видит, что она измучилась за последний час – разбитые надежды, страдания, страх немедленного разоблачения? Она ожидала утешения, сочувствия, чего угодно, но не этого холодного, властного голоса, спрашивающего, куда поставить бренди и кувшин с водой.

Она не хотела жалости, но несправедливость его бесчувственного поведения начинала раздражать.

– Бренди дай мне, – проговорила она голосом, холодным как лед, – а кувшин можешь поставить в умывальник.

Он подал ей стакан и поставил кувшин в раковину. Затем велел:

– Пей бренди.

Осторожно поглядывая на него, Марион сделала один глоток. От огненной жидкости в носу приятно. защипало, и долгожданное тепло растеклось по телу. Она сделала еще глоток, и еще, и еще, надеясь оттянуть неизбежный момент, когда ей придется защищаться.

Больше Марион не могла пить. Она не привыкла к крепким напиткам. Еще глоток, и она подавится.

Словно прочитав ее мысли, Брэнд забрал стакан и поставил на каминную полку.

– Пока хватит, – сказал. – Лучше? Она кивнула.

– Хорошо. – Его улыбка испарилась, а голос стал резким. – Знаешь ли ты, что заставила меня пережить, и не только за последние часы, но и за последние недели?

В течение последнего получаса его эмоции круто повернули от ярости на наглость Керра к чувству предательства со стороны Марион. Он повез Керра к гостинице и решил, что прогулка пешком до отеля «Замок» даст ему время поразмыслить над тем, что делать дальше. Мыслей было много, но они постоянно возвращались к неизбежному выводу: Марион не доверяет ему.

– Что ты пережил? Нет, постой-ка…

– Дэвид Керр! – Его голос драматически возвысился. Он отвернулся от нее и начал мерить шагами комнату. – Когда ты назвала его имя в театре, я подумал, что ты боишься его.

– Я и…

– Но позже я стал думать, что ты все еще любишь его. – Он перестал ходить и пригвоздил ее взглядом. – Ты так и сказала. Забуду ли я когда-нибудь эти слова? «В глубине души я, наверное, все еще люблю его».

Она презрительно фыркнула, но это, похоже, лишь еще больше рассердило его.

– Откуда мне было знать? – возмутился он. – Когда я приближался к тебе, ты меня отталкивала.

Его гнев расшевелил сильные чувства и в ней.

– Для твоей же пользы! – закричала она.

Он рассмеялся, но это был безрадостный смех.

– Я позволял тебе отталкивать меня, потому что думал, что Керр соблазнил тебя или, хуже того, изнасиловал.

Она сдавленно ахнула.

– Я держал себя в руках, боясь напугать тебя. Не хотел, чтобы ты подумала, что я грубое животное, думающее лишь о собственном удовольствии. Я терпеливо ждал, когда ты сама проявишь инициативу. И что я получал за это? Холодный душ.

Это заставило ее задуматься. По ее мнению, она отвечала на его поцелуи с такой страстью, которой сама от себя не ожидала.

Задетая, она парировала:

– Ты ждал, когда я проявлю инициативу? Вот это новость!

– Назови хоть один раз, когда это было не так! – Он сделал длинный, успокаивающий вдох. – Я думал… бог знает, что я думал. Может, у тебя есть тайный ребенок, которого ты прячешь в глуши Озерного края?

Она опешила:

– Тайный ребенок? Хорошего же ты мнения обо мне!

– Ну, очень скоро я отбросил эту мысль. Я был уверен, что твой отец вышиб бы мозги Керру, если б он тебя обесчестил.

– Я была сдержанна. Я не хотела и не нуждалась в близком друге, чтобы делиться своими секретами. Если ты разговаривал с Дэвидом, то знаешь почему!

Он схватил стакан с бренди, залпом допил его и со стуком поставил обратно. Его голос был резок.

– Мы же с тобой друзья, ближе, чем друзья. Кто бы смог помочь тебе лучше, чем я? Думаешь, ты единственная, чьи родители не были женаты? Ты должна была довериться мне.

Скажи он эти слова другим тоном, она бы восприняла их иначе, но он нападал на нее, и Марион инстинктивно вздернула подбородок.

– Я должна была довериться тебе?

– Именно, черт возьми.

– Как ты доверился мне?

– Какого дьявола?

Его насупленные брови не испугали ее. Она помахала указательным пальцем у него перед носом.

– Если я сдержанна, то ты как кусок гранита. Узнать у тебя что-то – все равно что пытаться выжать информацию из камня. Если бы мне нужно было написать книгу о тебе, я бы уложилась в два-три предложения. – Она изменила голос, словно читала его биографию: – «Мистер Гамильтон, незаконнорожденный сын герцога, воспитывался дедушкой по материнской линии в непосредственной близости от герцогского особняка» – и понимай это как хочешь! – Марион вновь вернулась к распевному тону: – «Его отец, герцог, заплатил за обучение сына и позаботился, чтобы мистер Гамильтон преуспел на любом поприще, которое пожелает избрать. Он настаивал, чтобы его сын носил фамилию Фицалан. Но отец с сыном так никогда и не примирились. Никто не знает почему».

Она замолчала и скупо улыбнулась:

– Понимаешь, что я имею в виду? Я знаю о тебе несколько фактов, но ты никогда ни о чем не рассказываешь.

– Это не в моих привычках.

– Понимаю. Ну так и не в моих тоже. Взгляд его был суровым и напряженным.

– Ты должна была рассказать мне о Керре. Она сделала нетерпеливый жест рукой.

– Я не видела смысла. Я считала, что решила проблему и что больше никогда о нем не услышу.

Это было не совсем правдой. Она надеялась, что больше никогда о нем не услышит.

Выражение его лица оставалось упрямым, и она не понимала, почему пытается оправдаться – разве только потому, что дорожит его мнением.

– Послушай, – сказала она, – а что, если бы ты оказался прав насчет тайного ребенка? Что, если бы я пришла к тебе и сказала, что Дэвид шантажирует меня из-за этого? Что бы ты сделал?

– Это гипотетический вопрос.

– Видишь? Ты не знаешь. Стоит ли удивляться, что я боялась довериться?

– Марион, – мягко проговорил он, – я думал, ты знаешь меня лучше. Разумеется, я знаю, что бы сделал. Я бы признал ребенка своим. Мы бы поженились и стали для него семьей. – Его руки легли ей на плечи. – Это в том случае, если бы ты согласилась выйти за меня. – Он внимательно вглядывался в ее глаза. – Так ребенок есть, Марион? Ты это пытаешься мне сказать?

У нее перехватило дыхание. Глядя в его глаза, она приоткрыла губы, но не смогла вымолвить ни слова. Голос изменил ей. Мозг, однако, был кристально ясен. Он говорил абсолютно серьезно.

И Марион охватило раскаяние. Какой черт дернул ляпнуть про его детство! Он был одиноким маленьким мальчиком, росшим в тени двух злейших врагов, поэтому не обнажал душу даже перед самыми близкими людьми. В этом не было нужды. Он не дал своему горькому прошлому поглотить себя, но оно сделало из него человека, и он дорог ей именно такой.

Хотя горло сдавило, она заставила себя заговорить:

– До самой смерти я не забуду, что ты сказал мне эти слова. Брэнд, нет никакого ребенка. – Она печально усмехнулась. – Ты был прав, а я ошибалась. Мне следовало довериться тебе.

Он продолжал смотреть на нее с тем же серьезным выражением, ничего не говоря. Она коснулась ладонью его щеки.

– Нет никакого тайного ребенка, – мягко проговорила она. – Клянусь.

Он улыбнулся. Она почувствовала обжигающие слезы, и пронзительная нежность разлилась по телу. Нет ничего, что этот мужчина не сделал бы, чтоб защитить ее. Не думая о последствиях, она привстала на цыпочки и поцеловала его.

Хотя прикосновение ее губ было мягче мягкого, волна желания с головой накрыла его, вызвав дрожь. Он не знал, что делать со своими руками, не знал, что делать со своим желанием.

Он никогда не считал себя импульсивным любовником, скорее, образцом сдержанности. И именно когда он больше всего нуждался в этой сдержанности, она не хотела поспешить на выручку. Секунды шли, а он все боролся с природой. Мысль о Марион помогла ему обрести самообладание, в котором он нуждался. Она была не в себе. Было бы неправильно воспользоваться ею в момент слабости.

Она чуть-чуть отодвинулась, чтобы взглянуть на него.

– Я думаю, – сказала она, – одному из нас лучше запереть дверь.

Понимает ли она, что говорит? Он заглянул глубоко в ее глаза, и то, что там увидел, заставило его позабыть обо всем на свете. Она была полностью, всецело его. Эта смелая, чудесная девушка предлагала ему всю себя без остатка.

Он заколебался, и Марион поняла, что не позволит его совести встать на пути того, чего она желает всем сердцем. Она не знала, что принесет завтра. Стыд? Сердечную боль? Унижение сочувствующих взглядов? Что бы ни ожидало ее, это все будет завтра. Сегодня же она принадлежит Брэнду.

Марион заперла дверь. Он, сложив руки на груди, смотрел на нее с улыбкой.

Эта насмешливость больше не действовала на нее, она знала, что он использует ее как последнюю защиту.

– Марион, – сказал он, – я польщен. Ужасно польщен, но сомневаюсь, что ты хорошо подумала.

– Я хорошо подумала и делаю именно то, что делаю всегда.

– И что же?

– Беру инициативу на себя.

Медленно, чувственно, в шуршании юбок она двинулась к нему и остановилась, когда они оказались лицом к лицу.

– Хватит разговоров.

– Марион, – произнес он, но больше ничего не успел сказать.

С нетерпеливым возгласом она обвила его рукой за шею и заглушила слова пылким поцелуем. Брэнд слабо вскинул руки в безмолвном протесте. Замер во власти сильнейших эмоций. Она единственная женщина, которую он по-настоящему любил, и сейчас она мягкая, женственная и податливая. У него не было ни малейшего шанса.

Крепко удерживая его голову обеими руками, она раздвинула его губы кончиком языка. Его тихий стон пустил ее сердце в бешеныйхалоп.

Поцелуи становились более горячими, более влажными, более безудержными. Он обхватил ее и крепко прижал к себе.

Впервые в жизни Марион почувствовала доказательство мужского желания. Она была в смятении. Несмотря на свои смелые слова насчет инициативы, Марион не знала, что делать дальше.

Брэнд почувствовал перемену в ней, но не знал, сможет ли теперь остановиться. Так долго он мечтал о том, как займется с ней любовью! Он обуздывал свои фантазии, потому что Марион – благовоспитанная, утонченная девушка, с которой следует обращаться со всей бережностью.

А теперь его восхищали ее страсть и нечто большее, но будь он проклят, если знал, что это. И Брэнд был абсолютно уверен, что с ней происходит то же самое.

Они так похожи – оба немного побиты жизнью, но тем не менее борцы. Вот только в последнее время Марион получила от жизни больше ударов, чем могла вынести.

Может, она передумала? Он легко мог соблазнить ее, но это казалось ему неправильным – не здесь, в номере oтеля, в чужой постели, без кольца на пальце. Когда все эти детали будут улажены, тогда она и будет его. И ему не придется ждать долго. Если получить специальную лицензию, они могли бы пожениться уже в конце недели.

Он отстранил ее:

– Я пойму, если ты передумала.

В ее голосе послышались нотки удивления:

– Я не передумала. Просто в голове у меня пусто. Поцелуи – это все, что я знаю. – Она отвела глаза и затеребила лацканы его сюртука. – Если ты не возьмешь инициативу на себя, я так на всю жизнь и останусь девственницей.

Уголки ее губ приподнялись кверху, и она неуверенно взглянула на него.

Его добрые намерения тихо испарились. Он всего лишь мужчина, в конце концов, не святой. Брэнд обнял ее за плечи и сцепил пальцы за спиной.

– Печальный удел, который тебе не грозит, если я возьмусь за дело.

Она рассмеялась.

– Начнем с того, – сказал он, – что избавимся от этой неуклюжей одежды. Она просто мешает. – Он снял с себя сюртук и бросил его на стул, затем проделал то же самое с шейным платком. – Теперь твоя очередь.

Марион пожалела, что не дала горничной переодеть себя ко сну. Казалось таким распутством снимать с себя одежду у него на глазах. Щекам стало горячо. Марион едва не застонала при мысли о корсете. Как она снимет его? Даже горничная с трудом его расшнуровывает.

Нашла время стесняться! Что-нибудь придумает.

Она послала ему ясный, ровный взгляд.

– Тебе придется помочь мне с пуговицами. – И повернулась спиной.

Ее смущенный румянец восхитителен, подумал он и бережно прикоснулся к пуговицам. Однако когда края платья разошлись и обнажилось вначале одно, затем второе изящное плечико, он не смог удержаться и начал целовать ее тело. Ее цветочный аромат наполнил рот, ноздри, горло, легкие. Брэнд стиснул зубы, стараясь помнить о ее невинности.

Марион было трудно дышать. Эти томные прикосновения и влажные поцелуи оказывали на нее странное воздействие. Мышцы размягчались, кости таяли, и становилось все труднее держать голову. Еще минута, и она растворится, исчезнет.

Брэнд расстегнул все пуговицы до единой. Когда же платье соскользнуло к ногам, он, к своему отчаянию, обнаружил еще один барьер. Она была затянута в корсет!

Он торжественно распустил шнуровку, стащил корсет через голову и отшвырнул его прочь. Теперь она осталась в сорочке, панталонах и белых шелковых чулках. Дразняще.

Он слегка удивился, когда она отошла от него, но, как оказалось, только затем, чтобы поднять свою одежду и повесить на стул. Присев на край кровати, она заметила:

– Похоже, ты хорошо знаком с предметами женского туалета.

– Что?

Он все еще наслаждался восхитительной картиной: Марион в нижнем белье. Шелковая сорочка была практически прозрачной, открывая ее роскошные изгибы и плавные контуры.

Она вздернула подбородок, и этот незаметный жест привлек его внимание.

– Ты что-то хочешь сказать? – осторожно спросил он.

– Горничная снимает мой корсет с большим трудом, чем ты.

Он склонил голову набок.

– Марион, ты дуешься?

Когда она сердито взглянула на него, он рассмеялся и сел с ней рядом. Взяв ее руку, поднес к своим губам и поцеловал ладонь.

– Одному из нас лучше иметь небольшой опыт, – заметил он, – иначе получится, что слепой ведет слепого.

Ее подбородок чуть-чуть опустился.

– Небольшой?

Вот уж эту дискуссию он не имел ни малейшего намерения продолжать.

– Меньше, чем небольшой, – пробормотал он у ее губ. – Крошечный, малюсенький, мизерный…

Он опустил Марион на кровать и почувствовал ее улыбку, когда губы коснулись губ, но улыбка стала дрожащей, как только он обхватил ладонью грудь. Он подвинул сорочку, чтобы обнажить грудь – вольность, о которой Брэнд мог лишь мечтать. Он так долго хотел ее.

Опершись на локоть, он залюбовался ею. Ее глаза блестели. Что-то неистовое зашевелилось внутри его, что-то первобытное в своей природе. Она доверчиво взглянула на него.

– Раздень меня, – попросил он.

Марион потянулась к пуговицам рубашки, и, пока расстегивала их одну за другой, дыхание ееучастилось, стало слышнее. Она не понимала, чему он улыбается.

Он стащил рубашку через голову и бросил ее на пол, затем снова вытянулся рядом с ней. К его крайнему удовольствию, она не отвела глаз и не застеснялась, а широко расставленными пальцами дотронулась до его груди.

Марион же была одновременно зачарована и заинтригована. Мускулы, которые он скрывал под своей великолепной одеждой, бугрились под ее прикосновением. Грудь вздымалась и опадала с каждым резким вздохом. Это был сильный и властный самец, которого она каким-то чудом приручила. Эта мысль смиряла ее.

Она потянулась к нему.

– Люби меня, Брэнд. Люби меня.

– О да, – хрипло прошептал он, прежде чем накрыть ее губы своими.

Сквозь ткань сорочки и панталон он целовал ее груди, пупок, живот. Его ласки становились все интимнее, все настойчивее, и она следовала за ним, возвращая поцелуй за поцелуй, прикосновение за прикосновение. Она была слишком погружена в ощущения, чтобы беспокоиться о скромности, когда он снял с нее вначале чулки, затем сорочку и панталоны, слишком захвачена моментом, чтобы удивляться собственной смелости, когда помогала ему избавиться от одежды.

Он говорил ей, что она создана для этого, создана для любви. Она говорила ему, что он слишком медлит. Он поймал ее на слове.

Дыхание болезненно заклокотало в его груди, когда он раздвинул ей бедра. В сотый раз напомнив себе, что она девственница и что он должен быть нежен, он вошел в нее медленно, давая время привыкнуть к вторжению.

Она ахнула и стала тугой, как тетива лука. Через пару мгновений, с полувздохом, полустоном, Марион расслабилась под ним.

– Это было не так уж и плохо, – пробормотала она. Первая и последняя девственница, пообещал он себе, он не сможет пройти через это еще раз. Он отступил и прорвался сквозь последний барьер, погрузившись полностью, и Марион резко дернулась под ним. Слезы боли стояли у нее в глазах. Капли испарины усеивали его лоб. Когда она издала нерешительный смешок, узел напряжения в его груди тихо распустился.

– Больше не будет боли, – пообещал он у ее губ.

– Ты должен был сказать мне.

– Откуда я мог знать? Ты единственная девственница… – Он осекся, испугавшись.

Она не обиделась, совсем напротив. Удовольствие расцвело на ее щеках, и она обняла его.

– А ты мой единственный возлюбленный.

Глаза в глаза, улыбаясь, они двигались вместе в идеальном ритме. Постепенно улыбки исчезли, движения становились все быстрее. Ее тело задрожало. Он спрятал лицо у нее в волосах. Она достигла пика и рассыпалась на тысячи осколков, Брэнд лишь мгновением позже последовал за ней.

Потрясенная, слабая, как котенок, Марион, издавая мурлыкающие звуки, расслабилась под ним. К тому времени, когда Брэнд накрыл их одеялом, она уже погрузилась в сон.