Игры титанов: Вознесение на Небеса

Хайдес не отпускает, держит крепко. Приоткрывает губы:

— Моё слабое место — не «любовь». Это ты. И ничто не причинит мне столько боли, сколько твои страдания, особенно по моей вине. Вот она — моя слабость, Хейвен.

Я едва улыбаюсь:

— Но ты проиграл. И потянул за собой остальных.

Он мотает головой, хотя у Ареса за спиной уже звучат хлопки, подтверждая:

— Одним махом Хайдес, Барби, Герми и Гадюка — выбыли. Остаёмся я…

Хайдес отпускает моё лицо и поворачивается к Аресу:

— Нет. Выиграл я.

Арес продолжает улыбаться в своём бреду вседозволенности. Но что-то в нём дрожит. Возможно, от той уверенности, с которой к нему обращается Хайдес.

— Нет, не выиграл. Ты не поцеловал Персефону.

Палец Хайдеса показывает на меня:

— Она — моя Персефона. Ты не уточнил. Выиграл я, Арес.

Мои губы сами раскрываются. Рядом Лиам театрально ахает — даже чересчур. И когда оглядываюсь, у всех одно и то же лицо: ошарашенное.

Арес, напротив, замирает. На фоне звучит ускоренная Toxic. Единственное, что он делает, — ставит бутылку на пол. Зевс тут же отбирает её.

Прежде чем кто-то успевает вмешаться, Хайдес продолжает:

— Любой твой вопрос можно было обойти. Я только что сложил пазл. Ты ни разу не уточнил, куда целовать, значит, это мог быть поцелуй в щёку, в руку — куда угодно. Выборы, которые ты нам подсовывал, не были настоящими выборами. Лазейка всё время была у нас под носом.

Арес разражается оглушительным смехом. Прижимает руки к груди, запрокидывается, трясётся всем телом, его голос перекрывает музыку.

— Опять за своё, — бурчит Зевс тоном человека, который уже видел брата таким.

Арес тычет в Хайдеса и начинает хлопать, в восторге. Лицо у него багровое — и от алкоголя, и от смеха:

— Вот это башка! Разгадал первую часть игры. Браво.

Внутри меня уже распускается самодовольная улыбка, но хватает её на секунды.

— Первая часть? — переспрашиваю, тревожно.

— Это была простая часть, — подтверждает Арес. — На ней всегда стопорятся эти тупицы из Стэнфорда. Только Лайвли могли пойти дальше.

Хайдес обменивается взглядами с братьями. Афродита кивает — мол, садись, слушаем, что он выкинет дальше. Чёрные глаза Ареса блестят — вспышки чистого безумия. Меня пробирает до мурашек, ладони мокреют. Я тру их о джинсы, пытаясь высушить.

Арес вырывает у Зевса бутылку и допивает остатки. Вместо того чтобы убрать, закидывает её назад через плечо. Грохот разлетающихся осколков перекрывает всё — и снова наступает тишина.

Два чёрных глаза впиваются в меня. По очереди должны быть Гера или Лиам, но Арес решает, что снова моя очередь.

— Коэн, — бормочет он, — что предпочитаешь: чтобы Посейдон потрогал тебе грудь с закрытыми глазами или чтобы я смотрел на неё, не прикасаясь?

Хайдес начинает рычать ещё до конца вопроса.

Я остаюсь внешне спокойной, но сглатываю — и Арес замечает этот выданный горлом жест. В голове — миллиард слов, которые я хотела бы ему сказать. Ни одно не приятное. Одно оскорбительнее другого.

Я ищу глазами Хайдеса. «Помощь» — не в смысле выбрать за меня, а просто молчаливую опору. И в ту секунду, как мои пальцы машинально тянутся к кромке свитера, распахивается дверь.

— На этом всё. Игры закончились, Арес.

Голос мужской, незнакомый. И в то же время… в нём есть что-то знакомое.

Я оборачиваюсь к залу, утонувшему во тьме. Ни звука. Значит, вошедший не двигается. Фигура тонет в темноте.

— Кто там ещё? — шипит Афина, прищурившись.

— Паршивое яблоко, — неожиданно отвечает Зевс. Он не всматривается в темноту — как и остальные Лайвли. Они все знают, кто пришёл. И мне это очень не нравится.

Щёлкает выключатель. Возле входа, у двери, вспыхивает маленький свет. В проёме стоит парень — чуть старше меня на вид, с тёмно-каштановыми волосами. Резкие черты, очень тонкие губы — и такие большие, гипнотические глаза, что я вижу их даже отсюда. На нём чёрный, элегантный костюм с молниями, нашитыми в случайных местах. Высокий и худой, ноги как у модели, худые пальцы.

Он скрещивает руки на груди и плечом опирается о косяк:

— Игры окончены, — повторяет.

— Нет, — возражает Арес.

Его «нет» растворяется: Зевс вскакивает, уставившись на незваного гостя, будто собирается кинуться на него. И тогда незнакомец вытаскивает из внутреннего кармана пистолет. Направляет на Зевса и снимает с предохранителя:

— Сделаешь ещё шаг — я спущу курок, Зевс.

Лиам визжит так пронзительно, что даже гость теряется на секунду. Я хватаю Лиама за руку и шепчу что-то успокаивающее, хотя сердце лупит в груди, и мне тоже страшно. В этом парне есть что-то, что подсказывает: он не хочет никого ранить. Но так близко к себе пистолет я ещё не видела.

Зевс поднимает ладони, ясно и открыто, и отступает, снова опускаясь на место.

— Кто ты? — нахожу в себе голос.

Парень чуть поворачивает голову — ровно настолько, чтобы дать понять: он смотрит на меня.

— Я? Тот, кто оставлял тебе записки. И кто по ошибке чуть не придушил тебя в планетарии, — говорит как ни в чём не бывало. — Прости, между прочим.

— Ни черта я тебя не прощаю, без всяких «между прочим», — влезает Хайдес. — Что тебе от неё надо?

Теперь, когда он признался, мой мозг выходит из ступора. Я безошибочно узнаю голос: особый, мелодичный, аристократический — и всё же юношеский.

После всего этого времени передо мной — тот, кто шифровал записки. Кто предупреждал о Перси, то есть об Аресе. Но зачем? И главное — почему он хочет остановить его игры?

— Это всё равно не ответ, — добавляю. — Кто ты?

Он опускает пистолет, но держит наготове — на случай, если кто-то рискнёт приблизиться.

— Меня зовут Дориан.

Я каменею. Дориан. Самое обычное имя. И по-прежнему ничего не ясно. Зато у меня за спиной Зевс усмехается, зло и тихо:

— Сын… твою… — бормочет.

— Зачем ты прерываешь игры? — давлю я. Я ему благодарна — но не понимаю ничего.

— Ты и не можешь их прервать, — вновь обретает голос Аполлон, хотя и отступил, видимо, из-за оружия. — У них же те же самые «семейные» правила: остановить игры может только член семьи.

— О, я не уточнил, — Дориан смеётся. — Я тоже член семьи. Арес — мой брат. Дома меня зовут «Дионис», в курсе?

У меня челюсть готова удариться о пол. Я отпускаю руку Лиама — он уже не боится, а также потрясён, как и я — и смотрю на Ареса и остальных. Лица не разбираемые. Из оставшихся Лайвли только Афродита и Гермес явно выдают удивление.

— Как мы и говорили, — продолжает Зевс, — он паршивое яблоко семьи. Мы его годами не видели. Украл у мамы с папой миллионы и сбежал.

Дионис громко фыркает:

— И что, я не прав? Вы вообще видели, какая мы семейка психов? Я не хотел иметь с вами дел. И тем более — таскать это дурацкое имя «Дионис». Мне было восемнадцать, Гиперион с Тейей открыли нам доступ к деньгам, вот я и воспользовался случаем, уехал и начал новую жизнь во Франции.

— И зачем же вернулся? — спрашиваю. — Раз там так хорошо…

— Потому что, как ни крути, я люблю братьев. Я пытался увезти их с собой, но они отвернулись. Тогда я принял это за предательство. А сегодня думаю, что они просто рабы этой семьи и не понимают, что могли бы освободиться от её безумий. — Он поднимает на меня пистолет, лишь указывая им. — То, что делает с тобой Кронос, — одно из них, Хейвен.

Тело Хайдеса тут же встает передо мной щитом:

— Опусти пистолет. Немедленно!

Похоже, Дионис только сейчас осознаёт, что поднял его. С нервным смешком прибирает оружие:

— Боже, не специально. Ты защитничек, Малакай, да?

— Дионис, давай поговорим без публики, — на сей раз спокойно вступает Посейдон. — И без оружия.

— Кайли, ты же знаешь, я не могу приближаться к вам. Стоило попробовать — вы почти сдали меня Гипериону и Тейе.

Кайли? Значит, у Посейдона тоже второе имя — как у Хайдеса Малакай.

— Мама с папой — не Кронос и Рея, — защищает их Зевс. — Они правда дали нам любовь и уважение. А ты их предал. Ты должен им кучу денег и вернёшь. Я возьму тебя за шиворот и притащу к ним, уверяю…

Дионис снова вынимает пистолет и взмахивает им в воздухе:

— Я понял. К «семейному примирению» вы не готовы. И ладно. Я здесь только из-за Хейвен. Говорить буду с ней. И только с ней.

— С чего ты взял, что я хочу с тобой говорить? — парирую.

Он мотает головой, всё ещё держа пистолет:

— Потому что я могу помочь. Как, по-твоему, твой брат выбрался из Лабиринта живым? Если бы не я — он бы умер. Ты это понимаешь, Хейвен?

Это моё слабое место. Ньюта я люблю больше всего на свете, и любой, кто ему помогает, автоматически получает кредит доверия.

— Не слушай его, — одёргивает меня Гера. — Врёт. Наверняка уже всё разтранжирил и пришёл украсть ещё. Позор семьи.

В её глазах — в отличие от мужских — мелькает боль. Наводит на мысль, что ближе всех к Дионису была именно она. И ей досталось больше остальных.

— Ах да, Лиззи? — он нажимает на её прежнее имя, которое я уже считала ложным. — Знаю, здесь ты так представлялась, пока не раскрыла личность. Не строй из себя сталь. «Лиззи» — прозвище, которое дал тебе я. И знаю, что ты мне веришь.

Гера опускает голову и молчит. Зевс обнимает её за плечи, мягко прижимает к себе. Они, как и все Лайвли, любят друг друга. Просто ранены тем, что Дионис их бросил, и всё ещё в цепях у Титанов.

— Хейвен, — зовёт меня Дионис. Он медленно пятится к выходу. — В записках я оставил, как со мной связаться. Напиши. Поверь, я могу помочь.

Паника накатывает. Кому верить — Зевсу или Дионису? Голова — Зевсу, сердце — Дионису.

— Подожди! Дай хоть один веский повод.

Он всё дальше:

— Среди Хайдеса, Аполлона, Гермеса, Афродиты и Афины есть тот, кто врёт. Я могу сказать, кто. Это достаточно весомо, Хейвен? — спрашивает, явно забавляясь.

***

Чуть позже Зевс выходит из ванной моей комнаты, челюсть сжата. Резко выдыхает носом — будто всё это время задерживал дыхание. Наши взгляды пересекаются.

— Закончил блевать?

Кивает:

— Думаю, да. Или очень надеюсь.

Мы торчим в комнате уже час — и ровно час Арес согбенно висит над унитазом. После того как Дионис исчез, Арес был так пьян, что не стоял на ногах. Пока Гермес с Афиной глумились над тем, как он «держит» одну бутылку игристого, Зевс и Посейдон дотащили его до моей комнаты — увы, теперь ещё и его. Хайдес пришёл составить мне компанию: не доверяет оставлять меня с ними одну.

Раз игры сорвали, Арес решил забрать весь банк себе.

Я поклялась всё забыть. Ну и ладно. Не новость, что у меня нет денег.

— Пожалуйста, присмотри за ним за нас и уложи спать, — просит Зевс, хмурясь. С таким братом нелегко.

Из ванной, сквозь дверь, доносится голос Ареса:

— Мне не нужен нянька!

— Она вам ничем не обязана, — отрезает Хайдес. — А вам — тем более. Если он тебе так дорог, оставайся и няньчь сам.

Зевс не моргает:

— Ему плохо. Это просто проявление доброты.

Хайдес встаёт с дивана. Я кладу ладонь ему на ногу, удерживая.

— Меня мало волнует: хоть пусть его только что машиной переехало. Я бы проехался следом, — бросает он.

Зевсу это не нравится. Даже Посейдон с Герой подскакивают, становятся рядом, уже настороже:

— Прежде чем тронешь моего брата, тебе придётся иметь дело со мной, Хайдес.

Хайдес мягко отодвигает мою руку — жест резкий внутри, но бережный снаружи — и идёт к Зевсу. Встаёт перед ним, скрестив руки на груди, подбородок задран:

— В любое время, Зевс. Но пока что Хейвен идёт спать. Арес катится к чёрту — по заслугам. Если не согласен — потащи его за ногу к себе. Ясно?

Глаза Зевса метаются ко мне, выпрашивая поддержку:

— Он не злой. Он просто идиот. Ты хотя бы будь разумной.

— Как сказал Хайдес, я ему ничем не обязана. Если он так устал, что не доползёт до кровати, пусть спит на полу в ванной.

— Злая Коэнсоседка! — орёт Арес снова. — Почему бы тебе не отнести меня в постель и не прижать между своими ти… то есть, руками. РУКАМИ, честно!

Зевс, Посейдон и Гера синхронно вздыхают. Гера устало улыбается мне:

— Пожалуй, ты права. Бросим его. В конце концов, он заслужил.

Посейдон и Гера уходят первыми, неловко попрощавшись. Зевс кивает мне и бросает взгляд на Хайдеса, затем тоже выходит и прикрывает дверь.

Хайдес всё ещё стоит, я сижу на диване, скрестив ноги. Он запускает пальцы в волосы, взъерошивая их до смешного; идеальные черты обрамляют торчащие во все стороны пряди.

Хайдес делает два шага, опускается передо мной на колени, кладёт ладони мне на колени. Задирает голову, чтобы поймать мой взгляд:

— Переночуешь у меня и сегодня. Пусть он тут сдохнет. Плевать.

Я улыбаюсь.

— Ребята, пол правда очень неудобный. Вы же не оставите меня тут, а? — не унимается Арес. Слышно, как что-то грохнуло. Потом тишина и стон: — Чёрт, ударился задом о дверь душа.

Я подавляю улыбку и вздыхаю, собираясь сказать Хайдесу то, для чего «красивых» слов не существует. Лучше сразу к делу.

— Я останусь здесь на ночь.

Хайдес разевает рот:

— Что?

Я не обязана Аресу. И он ничего не заслужил. Но меня учили: доброта возвращается. Пока не возвращалась, если честно, но вдруг. Может, именно этот раздражающий тип и запустит мою колесницу удачи.

И ещё — мне нужно, чтобы он ответил на вопрос. Почему он выбрал такой способ прижать меня к стенке. Ответ есть, я это знаю. И если я ему ничем не обязана — он мне обязан.

— Ты не сможешь остаться, если я возьму тебя на руки, отнесу к себе и швырну в свою постель, — наконец заключает Хайдес, всё взвесив.

— Хайдес…

Я сокращаю расстояние и целую его в уголок губ — лёгким «чмоком».

Хайдес улыбается и отвечает на поцелуй. Я беру его за руку, веду к двери. Прижимаюсь спиной к полотну, он остаётся передо мной; одной рукой упирается в ручку у моего бока, другой — в стену у моего лица. Облизывает губы. Колеблется.

— Хейвен…

— Я знаю, — опережаю.

Он хмурится:

— Ты не знаешь, что я хотел сказать.

— Я знаю, что речь не о тебе. Дионис имел в виду не тебя. Не тот брат, который что-то скрывает.

Он стукается лбом о мой — горячее дыхание окутывает меня:

— Я никогда не сомневался в голове своей девушки.

Моей девушки.

Хайдес подаётся к моему уху, обводит его кончик языком и лёгким укусом берёт мочку:

— Моя девушка. I kopéla mou, — повторяет по-гречески.

Он касается поцелуем кончика моего носа и опускается к губам, прихватывая их зубами.

Я хихикаю по-детски, и Хайдес будто выдыхает с облегчением. Кладу голову ему на грудь, позволяю обнять меня в последнем «объятии на ночь».

— Afíste ton na koimitheí sto bánio, — шепчет он в мои волосы.

— И тебе.

Он напрягается:

— Как ты думаешь, что я сейчас сказал?

Мы отстраняемся, чтобы увидеть лица друг друга.

— «Спокойной ночи и сладких снов»?

Хайдес взрывается смехом и взъерошивает мне волосы:

— Это значит: «пусть спит в ванной».

Я провожаю его взглядом по коридору, пока он не сворачивает за угол и — увы — исчезает, оставив меня наедине с Аресом. Запираю дверь на ключ и оглядываюсь. Несколько раз стукаюсь затылком о стену — раз, другой, третий — и мысленно ругаю себя, что не ушла с Хайдесом. В итоге собираю волосы в высокий хвост и беру себя в руки.

Арес всё ещё распластан перед унитазом: одна рука на крышке, одна нога внутри душевой кабины. Его глаза тут же цепляются за меня.

— Привет, Коэнсоседка. Как ты? — слова тянутся, будто он всё ещё пьян. Вид у него паршивый.

— Нормально, спасибо.

— Это сейчас надо спросить меня.

Я открываю кран и плескаю на лицо ледяной водой. Умыться холодной — мой универсальный ритуал против любого дискомфорта; делаю так по нескольку раз в день.

— Раз уж настаиваешь: мне — хреново, — продолжает он.

— Отлично. Тогда лежи и не дёргайся.

Не добавляя ни слова, выхожу, хватаю его подушку и одеяло с односпальной кровати, на которой он должен спать. Кладу подушку на плитку, сверху расправляю одеяло. Арес не шелохнётся, но следит за каждым моим движением — будто не ожидал от меня такой любезности. Чуть приподнимает голову, позволяя подложить подушку, и снова расслабляется.

На лице расплывается довольная улыбка от внезапного удобства импровизированной постели:

— Спасибо, Коэн. — Он закрывает глаза, не переставая улыбаться. — Боже, голова всё ещё кружится.

Беру стакан — его, кажется, оставил Зевс у стаканов для щёток — наливаю холодной воды. Подношу и легонько трогаю его по ноге, заставляя открыть глаза:

— Пей. Полегчает.

Он послушно пьёт, не споря.

— Думаю, теперь у тебя всё есть, чтобы уснуть, — констатирую.

Он кривится:

— Одного не хватает. Поцелуя на ночь.

Я вздыхаю и, пока чищу зубы, просто игнорирую — у меня это отлично получается. Идеальная защитная реакция.

— Я сделал это, потому что думал, что ты такая же, как я, — лепечет он, уже наполовину в стране снов. — Что тебя радует хаос. Я ошибся. Это образ, который я придумал, наблюдая за тобой в шкуре Перси. Ты не такая, как я. Не полностью, по крайней мере.

Я сплёвываю ополаскиватель:

— Что ты имеешь в виду?

С трудом распахивает оба глаза, криво улыбается:

— Ты лучше.

Я усмехаюсь:

— Ласковые слова мало что меняют после того бардака, что ты устроил. — Я уже тянусь к выключателю.

— Это была ты, — бормочет он, глотая слоги. — В сиро… сиро… в орфано… орфанот… — слова цепляются за язык и разваливаются.

Я замираю с пальцем у клавиши. Что он несёт? Видимо, начался бред: алкоголь, разбитый желудок и полная отключка.

— Ладно, Арес. До завтра.

Я гашу свет ровно в тот момент, когда он неожиданно рявкает:

— Подожди! — громко, как ни разу за весь вечер. Я вздрагиваю и застываю, не двигая ни пальцем. В темноте возня, лающая ругань.

Потом — шорох по полу. Что-то скользит и ударяется мне в носок кросовок. Я наклоняюсь и нащупываю конверт. Пальцы дрожат, когда я его вскрываю: у меня плохое предчувствие.

Там — деньги из игры. Все.

— Зачем? — шепчу, надеясь, что он слышит.

Тишина затягивается так, что я уже думаю — уснул. Арес вздыхает:

— Потому что сегодня я понял две вещи: ты лучше меня. И я… может быть, не такой уж и говнюк, как ты думаешь.

Глава 23. НАУЧИТЬСЯ ТАНЦЕВАТЬ ПОД ДОЖДЁМ

Гиады — это группа нимф дождя в греческой мифологии, часто связанных с богом дождя Зевсом и обычно изображаемых как семь сестёр.

Звук электрогитары будит меня рывком. По комнате орёт до боли знакомая песня, так громко, что я чуть не лечу с кровати.

Потом врывается голос Ареса — орёт во всю глотку. И, сколько бы он ни кричал, я ловлю себя на мысли: поёт он отлично.

Это не объясняет, зачем устраивать весь этот бедлам в восемь утра. Сползаю с кровати в отвратительном настроении; ещё полусплю и едва не спотыкаюсь об одеяло. Спасаюсь в последний момент, ухватившись за дверцу шкафа.

Музыка льётся из ванной — дверь распахнута. Я сразу замечаю: на полу больше нет ни одеяла, ни подушки, которые я ему оставила. Видимо, убрал.

А потом взгляд цепляется за Ареса. На нём только белое полотенце, завязанное на бёдрах — слишком низко, так что видна V-линия паха. Грудь ещё мокрая — только что из душа. Он двигается перед раковиной, покачивая бёдрами в такт, мотает головой под ритм. Мокрые пряди разлетаются, забрызгивая всё вокруг — достаётся и мне.

Я высматриваю источник звука: та самая bluetooth-колонка, что была в театре. Он так ушёл в песню, что я ловлю момент, когда он, запрокинув голову, закрывает глаза и поёт; шмыгаю за его спину и тянусь к колонке.

— И что ты делаешь?

Я застываю с рукой в воздухе и выпрямляюсь — и оказываюсь зажатой между тумбой и его влажным телом.

— Уменьшаю громкость, Арес. У нас ванная превратилась в клуб.

Он недоволен. Я тянусь снова — он перехватывает запястье и удерживает на уровне моего лица:

— «Пожалуйста», Куколка, уже не в моде?

Я закатываю глаза. Фыркаю, дёргаюсь — и выскальзываю из хватки. Хватаю колонку и одним нажатием выключаю. На лице Ареса — детская обида.

— Песня не понравилась? Классика же. Should I Stay or Should I Go от The Clash.

Мне нужно пространство. Срочно смыться из ванной и подальше от Ареса, пока я не сорвалась.

— Арес, серьёзно, отойди. Я уже устала от тебя, а мы вместе всего пять минут.

Что-то в моём тоне заставляет его отступить на два шага. Я не теряю ни секунды и выскальзываю за порог, остаюсь сразу за дверью.

Арес ухмыляется, разглядывая меня своими смольными глазами. Берёт колонку и демонстративно снова включает её. Песня врезается на прежней громкости — сердце у меня делает сальто, хотя я этого и ждала.

Арес хватает расчёску с края раковины и зачёсывает волосы назад, напевая. Закончив, поворачивается ко мне и использует расчёску как микрофон:

— «Darling, you got to let me know: should I stay or should I go?»

Ещё дня не прошло, а я уже не выношу его.

— Прекрати! — перекрикиваю вокал. — Соседи сейчас припрутся стучать!

Сосед-по-комнате оскаливается и чуть убавляет звук:

— Уже приходили, если что. Я не открыл. Оставили записку у двери. Она всё ещё там, можешь глянуть. Я даже ответил.

О нет. Чую, вежливостью там и не пахло. Нас скоро возненавидят. Не то чтобы мы знакомы — мы с Джек никогда не стремились болтать с соседями. Мы были слегка… асоциальны.

Я лечу к двери. Не соврал. На коврике — вырванный из тетради лист. Первая строчка — синим, аккуратным округлым курсивом:

Не могли бы вы убавить, пожалуйста?

Ниже — чёрным, печатными капсом. Арес:

НЕ ТРАХАЙ МНЕ МОЗГИ.

Я сминаю лист, пока автор не нашёл и не прочитал переписку. Возвращаюсь — Арес на диване, всё ещё полуголый. Его взгляд прыгает с моего лица на бумажный ком и провожает меня до мусорки.

Я уже сворачиваю к комнате, когда слышу глухие удары в стену у входа. Похоже на кулаки — из соседней комнаты. Я киваю Аресу убавить — он слушается, настороженно прислушиваясь.

Ещё удар.

— Убавь громкость! — орёт женский голос, очень злой.

Арес закатывает глаза:

— Да заткнись ты, стерва.

Слышала она это или нет — мне уже всё равно. Я подбираю одежду, чистое бельё из шкафа и телефон — и запираюсь в ванной. Дважды поворачиваю ключ — для верности.

Песня вновь стартует — если возможно, ещё громче. Я тяжело выдыхаю и замираю перед зеркалом. На сегодня у меня две цели: готовиться к экзаменам и понять, как связаться с Дионисом. Вчера он сказал, что способ спрятан в его записках — а их я сохранила.

Я юркаю в комнату и захлопываю дверь с размаху.

Собираю в рюкзак нужные книги — и на полпути замираю с поднятой рукой. Не особо думая, уже стоя на коленях у кровати, засовываю руку под неё и нащупываю чёрную деревянную шкатулку.

Открываю и высыпаю содержимое на пол — все записки от Диониса. Я должна бы оставить это и идти учиться; можно попросить помощи у Хайдеса и остальных, но у меня вечная слабость к загадкам — хочу решить сама.

Раскладываю бумажки, пытаясь вспомнить порядок, в котором они приходили. Первая — простая:

Не играй с теми, кто, как ты думаешь, соблюдает правила.

Играй с теми, кто их не соблюдает;

только так узнаешь, кто на самом деле искренен.

И как, чёрт возьми, из такой фразы я должна понять, как связаться с Дионисом? В этой семейке нет ни одного «искреннего».

Я уныло на них смотрю. Больше времени — и без воплей Ареса — может быть, я бы и выжала что-то. Хоть отправную точку. И тут крошечная деталь звякает тревожным звоночком. Буквы не везде одинаковые. Почерк один, но «О» в первой записке не такие, как в последних. Совпадение?

Подношу бумажку ближе. Задерживаю дыхание. Это не буквы «О», это нули. Не такие вытянутые, как цифра, но и не такие круглые, как буква.

Я вглядываюсь в фразу — и, когда понимаю решение, мне хочется отвесить Дионису пощёчину. В некоторых местах буквы заменены цифрами. Маскировка такая, что с налёта не заметишь. Когда я нашла записки, я и не задержалась — слишком была поглощена смыслами-предупреждениями.

Если внимательно поставить «буквы-цифры» на место, выходит так:

Не играй с теми, кто н3 думаешь, соблюдает правила.

Игр4 с теми, кто н0 соблюдает;

только так узна1шь, кто на самом деле искрен0н.

Три. Четыре. Ноль. Один. Ноль. Это — номер мобильного.

Я лихорадочно перерываю остальные записки и собираю недостающие цифры.

Сохраняю номер в контактах и убираю всё на место. Закидываю рюкзак на плечо — пока Арес не заметил, что я слишком долго сижу взаперти, и не пришёл надоедать.

Снаружи музыка ещё громче — я морщусь и затыкаю ухо.

— Убавь громкость, Арес, ради Бога! Я в библиотеку, учиться. Постарайся не спалить нашу комнату.

— Библиотека? Я с тобой! — он уже несётся в ванную. — Займи мне место!

— Нет. Оставь меня в покое, — умоляю. Сил терпеть его там у меня нет.

— Какое коэн-поведение плохое.

Мы пару секунд таращимся друг на друга.

— Слишком натянуто, да? — добавляет он.

— Ага.

В двух шагах от входа в библиотеку стоит Хайдес. Привалился к стене, как обычно, с красным яблоком в руке и книгой под мышкой. Задрав нос, уставился в никуда. Заметив меня краем глаза, поворачивает голову — и губы трогает лёгкая улыбка.

И я, как дура, замираю в нескольких метрах, просто чтобы полюбоваться. Как и все, кто проходит мимо — с той разницей, что Хайдес их не замечает. Он смотрит на меня. Только на меня.

На нём чёрная водолазка — сидит безупречно, подчёркивая рельеф рук и груди. Но моё внимание крадёт его «ангельское» лицо, насыщенный цвет губ и серый оттенок радужек. Этот свет в глазах — тот самый, что пропал в Греции.

Позади меня бурчат две девушки, обходят вперёд. Наверное, стоит двигаться.

Я подхожу. Хайдес уже придерживает для меня дверь. Я благодарю улыбкой.

Едва мы переступаем порог, студенты у столов вскидывают головы и таращатся на нас. Сначала не понимаю — почему. Кажется, я ничего не сделала.

— Они не привыкли видеть Хайдеса Лайвли с кем-то, кроме братьев, — шепчет он. Лёгким нажимом ладони внизу спины подталкивает идти.

— Верно. — Значит, не все знают, что мы с Хайдесом вместе. Что я едва могу произнести даже мысленно. Он вслух сказал, что я его девушка, но пока я сама не наберусь смелости это сказать — будто нереально.

Пальцы чуть вздрагивают. Хочется переплести их с его — у всех на виду, чтобы молча сказать «мы». Но я сдерживаюсь. Держу голову высоко — вызов миру — и люди возвращаются к делам.

— Наверное, они думают, что ты тут делаешь со мной, — бормочу.

У него вздёргивается левая бровь. Взгляд падает на мои пальцы, которые меня выдают.

— Возьми меня за руку — и дадим им ответ.

Я на миг ошарашена. Нужно пару секунд, чтобы осмыслить. Не потому, что мне не хочется — наоборот, я дрожу от одной мысли держать его за руку при всех.

Он, впрочем, понимает это неправильно:

— Делай, Хейвен. Или я поцелую тебя прямо здесь.

Он, естественно, протягивает ладонь, и я без колебаний вкладываю свою. Поднимаю голову — часть людей уже перестала пялиться, но другие всё ещё следят, как за новой серией любимого шоу.

Хайдес ведёт меня в самый дальний угол. Там два стола. За одним — Афина, Аполлон, Афродита и свободный стул. Второй пока пуст, но места заняты.

— Кому держите места? — шепчет Хайдес.

— Лиаму, Посейдону, Гермесу и Аресу, — сообщает Афродита.

Хайдес замирает на долю секунды — и стремглав падает на единственный свободный стул рядом с Аполлоном. Поймав мой ошарашенный взгляд, пожимает плечами:

— Прости. Я бы пожертвовал чем угодно ради тебя, но целый день за одним столом с этой четвёркой придурков… это уже слишком.

Смотрю на Афродиту — единственную из Лайвли, кто всегда невероятно эмпатичен и мягок. Она выглядит виноватой:

— Хав, я тоже не спасу, извини.

Ладно. Смотрим на светлую сторону: мы в библиотеке. Закон молчания — свят. Лиам, Гермес, Посейдон и Арес безопасны, если нельзя болтать, верно? Ну сколько шума они способны наделать, молча?

Я раскладываю вещи на крайнем месте — рядом с тем, где сидит Хайдес. Между нами — метр. Пытаюсь его игнорировать, уже чувствуя на себе взгляд. Нужно собраться. Если уступлю хотя бы на тысячную секунды — день пропал.

Позволяю себе только посматривать на братьев Яблока: Афина, Аполлон, Афродита. В голове крутятся слова Диониса со вчера. Один из них, включая Гермеса, недоговаривает. Я столько раз прокрутила сцену перед сном, что изменила подход: теперь думаю не «кто предатель?», а «кто что-то скрывает?». Ведь недоговорённость не обязана значить предательство: причин может быть миллион. И, главное, не стоит принимать за истину слова парня, который меня едва не задушил.

Я осилила всего три страницы, когда дверь библиотеки с грохотом врезается в стену. Вскрики-шёпоты.

— Извините, извините! Я не нарочно! — громогласно вваливается Лиам.

Шёпот усиливается. Гермес бросается к Лиаму и ладонью затыкает ему рот. Посейдон хватает его под локоть. Так они и продвигаются меж рядов — с Аресом замыкающим.

Заметив, что им — к нашему столу, все четверо синхронно улыбаются. Арес плюхается на стул рядом со мной — я глотаю ругательство. Лиам и Посейдон садятся напротив. Гермес — во главе стола. Барабанит пальцами по крышке и таращит на нас глаза:

— Ну что, сыграем в «Имена, вещи, города»?

Я испепеляю его взглядом:

— Герм, это библиотека. Знаешь, что тут делают?

— Точно не оральный секс между стеллажами, «Маленький рай», — поддевает он.

У меня отвисает челюсть. Лиам, Посейдон и Арес таращатся на меня — удивлённые и явно заинтересованные.

— Хайдес тебе рассказал?

Он кивает:

— Мы же братья. Делимся. И тебе стыдиться нечего. Я вообще-то твой лучший друг, да? — Я показываю глазами на троих, которые не перестают пялиться. Он кривит рот: — Упс. Теперь и они в курсе. Но повторюсь: стыдиться нечего.

Поскольку я человек очень зрелый и совершенно не обидчивый, я вырываю листок из тетради Лиама и стаскиваю его ручку. Пишу:

Очень хочется набить тебе морду. Свободен встретиться в спортзале позже?

Мну бумажку и запускаю её в Хайдеса. Комочек падает прямо на его книгу. Он хмурится и разворачивает записку. Пока читает эти две крошечные фразы, кадык у него заметно дёргается. В конце — улыбается.

Аполлон украдкой косится, нахмурив лоб:

— Почему она хочет тебя побить? — бормочет своим низким голосом.

— Потому что я сказал Гермесу, что мы с ней, вот прямо в библиотеке, занимались оральным сексом, — объясняет Хайдес.

Моя челюсть и правда может стукнуться о стол.

Аполлон поднимает обе брови:

— Я не просил настолько вдаваться в детали, но… ну… за вас, пожалуй.

Когда возвращаюсь к своему столу, Лиам, Посейдон и Гермес уже щебечут о чём-то другом. И впервые я благодарна их гиперактивности и полной невозможности фокусироваться дольше пяти секунд на одной теме.

Арес тем временем тычет меня локтем, требуя внимания:

— Так ты прям плохая девочка, Коэн, а? Нравишься мне всё больше.

— А мне ты стабильно поперёк горла. Так что закрой пасть.

Следующий час эта четвёрка рубится в «Имена, вещи, города». У каждого — лист и ручка; доходят до двадцати букв алфавита. Арес пытается мухлевать как может, Лиам старается так трогательно, что почти вызывает слёзы, Посейдон не блещет, но кайфует всё равно. В финале побеждает Лиам и орёт так, что весь зал вздрагивает.

Насытившись играми, они занимаются своими делами. Арес залипает в свои телефонные игрушки, Лиам что-то черкает в тетради, Посейдон грызёт карандаш над книжкой, а Гермес вытаскивает квадратную пурпурную подушечку и отрубает за пару минут.

За соседним столом все уткнулись в учёбу. И Хайдес тоже. Обычно он чувствует, когда я таращусь, и отвечает взглядом.

Я пользуюсь моментом, хватаю телефон. Быстро прячу его в задний карман джинсов, оглядываюсь — и встаю нарочито непринуждённо. Никто ничего не спрашивает и не смотрит. Кажется, все взгляды тянутся к Хайдесу.

Я ныряю в пустой ряд и ухожу в самый конец. Набираю номер, который, как думаю, принадлежит Дионису, и опираюсь на стеллаж, слушая гудки.

— Алло? — похоже на его голос.

— Это Хейвен.

Тишина. Звук — будто что-то поставили на твёрдую поверхность.

— Ты умная.

— Звучишь удивлённо, и мне это не нравится. — Мимо проходит студент, вопросительно зыркает, но не останавливается. — Неважно. Я хочу знать всё. Встретимся.

— Сейчас? Не могу. — В голосе что-то странное.

— Почему? Что у тебя такого важного?

— Фильм смотрю. И я слегка пьян.

Закатываю глаза. Нет, в этой семейке никто не «сохранился».

— Думала, ты не помешан на мифологии, как твои. А выходит, соответствуешь имени.

Пауза такая длинная, что я успеваю решить: не услышал.

— Я пьян не потому, что меня зовут «Дионис», а потому что люблю алкоголь. Мифология ни при чём.

— Как скажешь. Тогда — завтра? — Вспоминаю важное: — А ты где вообще живёшь? Чем занимаешься? Где ты?

Он хихикает; на фоне — голоса актёров.

— Я учусь в Йеле, Хейвен.

— Что? — срываюсь слишком громко. — Это как?

— Ты правда меня не помнишь, ма шери?

Теперь мне и впрямь любопытно и непонятно. Помнить его? Такое лицо не забудешь… и всё же я не помню.

— Нет, точно нет.

В ответ — вздох.

— Дионис? — зову.

— Мы сидели рядом на собрании для перваков в сентябре. Было весело. Я специально говорил с сильным французским акцентом, а ты запаниковала. В конце сказала мне «уи» и убежала, — фыркает.

Этого хватает, чтобы память щёлкнула. Точно. То самое собрание. Он прикинулся, будто плохо знает английский, чтобы троллить меня. Самая длинная получасовая пытка в моей жизни — а он просто развлекался.

— И как ты прятался от Ареса и Геры?

— Живу в другом общежитии. В Йеле их много. А когда надо — приходил сюда оставить тебе записку, — объясняет так, словно это нормально.

Проверяю, сколько мы болтаем: надо возвращаться, пока никто не насторожился. Зевс, к примеру, вполне способен всё испортить.

— Мне пора бежать. Пришли место и время в смс. Я хочу увидеться, — быстро говорю. — Пока.

— À bientôt, Paradis. («До скорого, Рай», по-французски.)

Я делаю пару глубоких вдохов и натягиваю на лицо выражение «всё норм». Выхожу из укрытия — и едва не умираю от испуга: врезаюсь в Ареса. Он опирается на стеллаж, руки скрещены.

Цокает языком:

— Есть что скрывать, Коэн?

— Нет.

Пробую обойти — он перехватывает запястье и неприятным толчком отбрасывает обратно:

— Надеюсь, ты не настолько тупая, чтобы тайком встречаться с моим братом. Скажи, что ты не тупая.

Я мрачнею:

— У Диониса, похоже, есть ответы.

— У Диониса в крови больше алкоголя, чем крови. Он ненадёжен, — жёстко чеканит. И на миг я ему верю. А потом вспоминаю, кто говорит. Арес.

— Это моё дело, — выплёвываю. — В любом случае у меня есть Хайдес. Обсуждать буду с ним. Не с тобой.

Он будто обижается. На секунду. Тут же натягивает фирменную наглую мину и кивает в сторону окон:

— Погодка — что надо, да?

Резкая смена темы сбивает меня на шаг.

И правда, небо снова свинцовое, тяжёлые серые тучи. Кроны деревьев треплет порывистый ветер. Любимая погода Ареса — я уже поняла. И ещё — что за этим есть что-то большее. Его тело каменеет, брови едва сдвинуты.

— Ты часто так говоришь. Зачем?

Он вздрагивает и медленно наводит на меня резкость:

— Просто фраза. Ничего важного. Пойдём к своим.

Я не давлю. Немного страшно — вдруг я начну понимать Ареса. Проще не выносить его, чем сопереживать. Потому иду молча — и внезапно ловлю себя на том, что мне грустно от этой короткой перепалки.

Первым нас встречает взгляд Хайдеса. Будто читая его мысли, Арес говорит:

— Да, мы целовались взасос за стеллажом. Надеюсь, тебя не напрягает.

Окей. Волна ярости к Аресу возвращается мгновенно.

В шесть вечера происходят три вещи: Гермес просыпается после обеденного «пятачка», Арес проходит-таки уровень Candy Crush, на котором застрял полчаса, и на улице начинает лить стеной.

Библиотека наполняется шумом ливня без передышки. Небо темнеет, с фиолетоватым сиянием, от которого не отвести глаз. Внезапная молния на миг выхватывает из мрака столы у окон.

Краем глаза вижу, как пальцы Ареса судорожно сжимают телефон. Руки немного дрожат, но через несколько секунд он берёт себя в руки.

Грохот грома заставляет меня вздрогнуть, а Лиама — издать придушенный писк. Следом — ещё мощнее; люстра метрах в трёх от нас вздрагивает. Лампочка гаснет на секунду — и снова загорается.

— Ненавижу такую погоду, — бурчит Посейдон. — Скучаю по Стэнфорду и Калифорнии.

Новый гром, новый всполох — и все лампы гаснут. Библиотека погружается в темноту; свет — только от мониторов. Шёпот растёт и быстро превращается в суматошный гул.

Ослепительный луч фонарика телефона бьёт мне в глаза — я жмурюсь.

— Герм!

— Ой, я тебе в глаза? — Он отводит луч и заливает соседний стол. Хайдес с Аполлоном закрывают лица, показывая, что их слепит. Гермес в ответ хихикает и водит лучом, чтобы «танцевал» у них по щекам.

— Уважаемые студенты, — женский голос взрывается в динамики, — из-за грозы по зданию произошёл блэкаут. Мы работаем над восстановлением, но непогода вызвала перебои по всему району. Просим возвращаться в общежития и не выходить без необходимости. Спасибо.

Раздаётся грохот двигаемых стульев и шаги — все исполняют распоряжение. Мы тоже. Лиам рассказывает, как в его хомяка ударила молния, а Гермес поддакивает с изрядным драматизмом. Кажется, зверька звали «Фасолька», он был белый.

Мы светим себе фонариками телефонов. Зевс и Аполлон первыми торопятся к выходу, за ними — Афина и Афродита.

Хайдес оказывается рядом в ту же секунду:

— Не шуми и ничего не говори.

У меня нет времени ни удивиться, ни спросить. Его руки обхватывают меня за талию и рывком утаскивают в сторону — в пустой проход между двумя рядами стеллажей. Движение такое быстрое, что идущие сзади проходят мимо, даже не заметив.

Лиам, Посейдон, Гермес и Арес — последние. Хайдес приглушил свет экрана, чтобы они не обернулись на вспышку.

— Что ты делаешь? — шепчу, лишь убедившись, что они далеко.

Хайдес кладёт телефон на деревянную полку экраном вверх — единственный источник света. Где-то ходит заведующая библиотекой, и яркий фонарь выдал бы нас.

— Мне нужно задать тебе вопрос, Хейвен, — в голосе легкая досада, приправленная нежностью.

— Какой?

Он замыкает меня между собой и полкой. Поднимает руку и цепляет ладонь за верхний ряд над моей шеей:

— Сообщаю, что утром я заметил, как ты проверяла, занят ли я книжкой, и ускользнула с телефоном в заднем кармане. Ты нашла способ связаться с Дионисом?

Я вздыхаю. От него ничего не спрятать. Или это я дурында.

— Да. Я позвонила ему и попросила встретиться.

Хайдес молчит. Ждёт, что я добавлю?

— Ты злишься, потому что я сделала это не вместе с тобой?

Контуры его лица проступают чётче — глаза привыкают к темноте. Лоб хмурится:

— Я не злюсь на тебя. Я просто хочу быть включён в каждый шаг этой истории. Потому что это моя вина, что ты в неё угодила.

Я нервно усмехаюсь:

— Это не твоя вина. Я сама упрямилась — хотела играть с вами… с тобой. Не смогла держаться подальше. И теперь принимаю последствия.

Он изучает меня пару секунд, потом мягко берёт прядь моих волос и проводит по ней пальцами:

— Принять последствия — не значит разгребать всё в одиночку. И ты не могла знать, насколько безумен мой отец. Я и сам не представлял, что он зайдёт так далеко.

— Прости, но я всё равно буду думать, что виновата.

— А я всё равно буду говорить, что это не так.

Я улыбаюсь — он отвечает.

— Если бы я выбрала Стэнфорд, а не Йель, может, всё сложилось бы иначе.

Его лицо мгновенно каменеет. Я касаюсь его руки — молчаливое «эй», но он не отвечает. Отпускает мои волосы и прикусывает губу, утонув в мыслях, к которым меня ещё не подпускает.

— Стэнфорд и Йель всегда были твоими главными выборами? В каком возрасте решила поступать именно туда?

Не понимаю, к чему он.

— Кажется, лет в тринадцать. Ньют всегда топил за Йель и делал всё, чтобы затащить меня учиться с ним. Однажды купил две белые футболки и синим несмываемым маркером нарисовал на них «Y» Йеля. — От воспоминания сводит грудь.

— Хейвен… ты осознаёшь, что твои два топ-выбора — те же самые школы, где учимся мы и мои кузены? — Стоит ему это произнести — и меня накрывает. — Не кажется ли тебе странноватым совпадением?

Ещё как.

— И разве не ещё страннее, что я выбрала именно ту, где дети Кроноса Лайвли? Вместо той, где его племянники, которых он, между прочим, терпеть не может?

Хайдес сжимает челюсть и кивает:

— Кто-то ему сказал. Вопрос — кто: твой отец или Ньют?

Лёд растекается по венам. Друзей в старшей школе у меня почти не было — так, поверхностные знакомые: поесть вместе, поболтать у шкафчиков. Отец и Ньют всегда были единственными, кто знал меня. Знал мои мечты и желания. Каждое моё движение.

— Невозможно, — выдыхаю наконец. — Невозможно, чтобы кто-то из них меня предал.

— Это могло быть не специально, — пробует он. И, заметив мой надвигающийся срыв, берёт моё лицо ладонями и заставляет смотреть в глаза: — Хейвен, эй. Причин может быть много. И такие, где ни отец, ни Ньют не при делах. Ты бы удивилась связям Кроноса. Единственное, что мы можем — дать шанс Дионису. Пока.

Я киваю. Мысль о том, что семья меня предала, невыносима. Прежде чем я успеваю утонуть в панике, гром рвёт воздух и разносит в щепки мои клетки-мысли.

Я возвращаюсь в настоящее. Возвращаюсь к Хайдесу. Но одной ногой — всё ещё в завтрашнем дне.

— Раз с вопросами покончено, перейдём к чему-то приятнее… — шепчет он, вплетая пальцы в мои распущенные волосы. — Может, поцелуй, Persefóni mou?

В голове пустеет — остаются только его губы.

— Да.

Хайдес наклоняется и проводит губами по моей щеке; касается подбородка и замирает у уголка рта. Отстраняется на миллиметр:

— Урок греческого № 2: naí значит «да».

Я сглатываю.

— Thes éna filí, Persefóni mou? Хочешь поцелуй, моя Персефона? — горячее дыхание щекочет кожу, и меня пробирает дрожь.

Он, наверное, думает, что я забыла его уроки. Отчасти — да. Но если есть что-то, кроме «я тебя люблю», что я не забыла, — так это как просить поцелуй:

— Fílisé me, Ádis mou.

Глухой звук срывается у него из горла и прорывается наружу хрипловатым стоном. Он кладёт ладонь на мой затылок, поворачивает мою голову и прижимает нас плотнее, целуя. Не ждёт ни секунды, чтобы ворваться языком и закрутиться с моим — быстро, жадно.

Мне сразу не хватает воздуха, и я отрываюсь ровно настолько, чтобы вдохнуть.

— Знаешь, о чём я иногда думаю? — спрашивает он.

Сердце долбит болезненным ритмом:

— О чём?

— Что будто знаю тебя всю жизнь. Не могу объяснить, Хейвен, но такое чувство, что мы уже встречались.

Я улыбаюсь краешком губ и прикасаюсь к нему лёгким целомудренным поцелуем.

Хайдес раскрывает рот, чтобы продолжить, — но новый гром сотрясает нашу тишину. Я подскакиваю, сердце спотыкается. Наверное, у меня испуганное лицо, потому что он серьёзнеет и вглядывается внимательно:

— Ты боишься гроз?

— Нет, — вздыхаю. — То есть… мне они не нравятся. Терпеть не могу. Впервые мне стало страшно, когда я была маленькой. Помню, как прибежала к Ньюту в кровать — отец ночами брал подработки. Брат придумал игру, чтобы отвлечь меня. По очереди называть что-то, что пугает больше, чем гроза за окном. Сказал, что так мы справимся вместе. Я почти сразу уснула. И с тех пор, как только гремело, Ньют вставал и приходил ко мне. Мы играли, пока я не вырубалась. Он никогда не засыпал раньше меня. А теперь… — вижу Ньюта в больничной постели, в коме, и зажмуриваюсь, — …теперь гроза напоминает мне о нём.

Хайдес слушает молча, на лице смесь печали и злости. Ничего не говоря, он забирает телефон и засовывает мне в задний карман джинсов. Потом протягивает руку:

— Пойдём со мной.

Я открываю рот.

— Без вопросов, если сможешь.

Я хватаю его за руку и позволяю вывести меня из библиотеки. Коридоры тёмные, тишина — только стук наших шагов по полу.

— Не думаю, что смогу не задавать вопросы, — признаюсь, миновав общежития.

— Ну и ладно. Постарайся.

— Остроумно, — закатываю глаза.

Добираемся до атриума — он тоже пуст. Видеть Йель таким тёмным и опустевшим неожиданно грустно. Мне нравится постоянная беготня студентов. Нравится знать, что вокруг есть чьи-то жизни, кроме моей, о которых я ничего не знаю и с которыми, уверена, у меня гораздо больше общего, чем кажется.

— Ты что делаешь? — взвизгиваю. Упираюсь пятками в пол и выдёргиваю руку из ладони Хайдеса. — Ты ведёшь меня на улицу? Там ливень. И гром. И молнии.

Он фыркает:

— Я же не собираюсь привязывать тебя к дереву, Хейвен. Хотя, кто знает, может, «удар молнии» тебе к лицу.

Я его игнорирую и смотрю сквозь стеклянные двери. Вода стеной, вдали сверкания. Гром заставляет меня отступить. Но стоит взгляду упасть на Хайдеса — и что-то меняется.

Он снова протягивает руку — с самой тёплым улыбкой, какую я на нём видела.

— Потерять одного из моих братьев, — шепчет.

Я прищуриваюсь:

— Что?

— То, чего я боюсь, — уточняет. Он играет в нашу с Ньютом игру. — Я до смерти боюсь потерять Гермеса, Афродиту, Афину и Аполлона. Они для меня всё.

Ком подступает к горлу. Он ждёт, чтобы я тоже сказала, чтобы мы играли вместе.

— Потерять Ньюта, — добавляю.

Серый в его глазах темнеет, налаживает тень боли на идеальное лицо.

— Потерять тебя, — говорит он.

— Потерять тебя, — эхом повторяю.

Он делает шаг ко мне, едва шевелит пальцами свободной руки — ещё один немой призыв.

— Но мои братья живы. А Ньют в соседней больнице и продолжает бороться. Ты здесь. Я здесь. — Кивает на бурю за дверями. — А это всего лишь один из многих наших ливней. Он пройдёт.

Я берусь за его руку, всё ещё колеблясь. Хайдес тут же подтягивает меня к себе.

— Как там звучала та фраза… про танцы под дождём? — бормочу.

— «Жизнь — это не о том, как пережить бурю, а о том, как научиться танцевать под дождём», — подсказывает.

Свободной рукой он опускает ручку ближайшей двери и резко распахивает её.

Я судорожно сглатываю, пока Хайдес подходит к порогу. Когда он делает шаг наружу, мне хочется отдёрнуть руку и извиниться: я не могу. Но не придётся — Хайдес меня никогда ни к чему не принуждал и не станет. Он размыкает наши пальцы и выходит один, под ливень.

Через считанные секунды он промок до нитки. Чёрные пряди прилипают ко лбу, он отбрасывает их назад движением ладони. Вода висит на ресницах, и каждый раз, моргнув, он распыляет капли в воздух.

Он отступает подальше и раскидывает руки. Останавливается в паре метров от меня, подальше от дерева, посреди мокрой травы. Улыбается. Широко, светло — в полном контрасте с чёрным небом и молниями.

— Иди ко мне и танцуй со мной под дождём!

Это нелепо. И он это знает — вот что трогает. Он мог вернуть меня в комнату и сидеть в тепле, сухой и спокойный. Вместо этого намокает, лишь бы отвлечь меня от мыслей о Ньюте.

Я делаю два шага наружу. Дождь бьёт по мне в полную силу, холод пробирает. За секунды я вся мокрая, волосы тянут воду, капли катятся по лицу. Я чувствую их на губах и слизываю.

Добираюсь до Хайдеса с растянутой улыбкой:

— Ты правда хочешь танцевать под дождём?

— Думаю, это была метафора. Танцевать под дождём — значит принять, что солнце не всегда, и бури — часть жизни. Разве нет?

— А вдруг имелся в виду настоящий танец, — делаю вид, что задумываюсь.

Он берёт меня за предплечья и притягивает к себе:

— Иди сюда и крепко обними, — приказывает мягко.

Пока мои руки обхватывают его талию, его ладони ложатся мне на лицо — тянут ближе, и он целует меня. Поцелуй со вкусом дождя, лёгкой глупости от того, что мы творим, и благодарности.

Когда мы отрываемся, Хайдес заправляет мокрые волосы мне с лица:

— Я бы остался с тобой здесь навсегда, — шепчет в мои приоткрытые губы.

— Под дождём, посередине йельского двора?

Он усмехается и сразу становится серьёзен. Его глаза прибивают меня к месту — такие красивые, что перехватывает дыхание:

— Просто с тобой.

Я кладу голову ему на грудь и прижимаюсь. Сквозь ветер и шум дождя слышу его сердце — оно скачет, как моё.

— Ты от меня не избавишься.

Его трясёт от озноба:

— И отлично. Потому что я безнадёжно в тебя влюблён.

Я запрокидываю голову, чтобы увидеть его:

— А я…

— Ребят, вы какого чёрта творите?

Мы синхронно оборачиваемся. На пороге — Лиам, Гермес и Посейдон. Лица — любопытные. Позади них Афина, Афродита, Аполлон, Зевс, Гера и Арес таращатся, как на сумасшедших.

— Учимся танцевать под дождём! — выкрикиваю. — Пошли с нами. Поиграем!

Большая семья Лайвли плюс Лиам переглядываются.

— Вы чокнутые? Тут льёт, — отзывается Афина.

— Знаешь, что хуже Дивы? — складывает ладони рупором Гермес. — Дива с насморком. Марш обратно!

Хайдес уже собирается поддержать мою агитацию, но Лиам с Посейдоном нас опережают: выскакивают под ливень, за секунду становятся мокрыми и бегут к нам.

— Я сегодня ещё не успел в душ, — сообщает Лиам, выплёвывая воду. — В каждом выборе есть смысл.

Посейдон валится в траву и машет руками-ногами, как будто делает снежного ангела. Потом размахивает рукой в воздухе, зазывая остальных:

— Ну же! Все — наружу!

Афродита подтолкнула Афину, и та, не ожидая, вываливается под дождь. Возразить не успевает: сестра обгоняет её бегом, её хрустальный смех наполняет вечернюю тьму — такой красивый, что на мгновение заглушает бурю.

Аполлон, Арес, Зевс и Гера остаются внутри, но подходят ближе — смотреть. Готова поклясться: у всех — по маленькой улыбке. Арес скрещивает руки, чуть качает головой, что-то беззвучно говорит мне губами — я не разбираю. Улыбаюсь в ответ — и, как по волшебству, его рот тоже расплывается в доброжелательной складке.

Это длится миг. Кто-то подхватывает меня на руки и, как мешок, закидывает на плечо. Восторженный визг Гермеса подтверждает догадку. Я пытаюсь возмутиться, но он носится по газону так, будто я невесомая:

— Держись крепче, «Маленький рай»!

Он виляет слишком рискованно, и я пару раз едва не соскальзываю. В итоге спотыкается он сам — падает первым, а я плюхаюсь сверху. Мы оба разражаемся смехом — пополам из боли и восторга, — и он меня заражает.

— И чего вы тут? — выдыхает меж смешками, пытаясь перевести дух.

— Я не люблю грозы. А Ньют, чтобы меня отвлечь, придумал игру: по очереди называть то, чего боишься больше, чем гром. Хайдес повторил со мной.

Я приподнимаюсь и заглядываю в лазурные глаза Гермеса. Он всё ещё улыбается, но смеяться перестал; лицо постепенно собирается.

— Разочаровываешь. Я надеялся, вы решили трахаться под дождём.

А я-то думала, он скажет что-нибудь серьёзное. Я лохмачу его мокрые волосы, он дёргает за прядь моих в ответ.

— Бесчувственный.

Он корчит язык:

— Хочешь знать что? Если не брать во внимание бред моего отца — про усыновить тебя и сделать Лайвли, — я и так чувствую тебя нашей. Но не как Артемида. И не как Персефона. Как Хейвен. Ты — Хейвен Коэн, и это прекрасно.

Сердце тает, всплеск счастья проходит по мне дрожью до самых костей.

— И ещё я — «Маленький рай».

— Но это — только для меня, — подмигивает. Он подставляет мизинец, и я сцепляю свой с его — детская клятва.

Я люблю его так сильно, что это чувство почти невыносимо.

Крики Лиама обрывают наш трогательный момент. Теперь к нам присоединились и остальные. Если честно, у Зевса и Аполлона вид «лучше бы провалиться под землю», но ничего.

— Афина, — вещает Лиам, гоняясь за ней по всему двору, — ты и мокрая прекрасна. Как ты это делаешь?

Мы с Гермесом хохочем в унисон. В глубине души я знаю: даже Афина начинает питать к Лиаму что-то вроде нежности.

Я скатываюсь с Гермеса, но остаюсь лежать рядом, на траве. Смотрю на тех, кто вокруг. Семья Лайвли — большие фанаты яблок — с чудаковатыми родителями и опасными играми. И Лиам, который вроде бы вообще ни при чём — и при этом будто рождён быть с нами.

Вот что значит «танцевать под дождём». Принять, что солнце не вечно, и найти тех, кто останется под бурей вместе с тобой.

Глава 24. ХИРОН

Хирон был мифическим существом с телом коня и торсом человека. Его описывали как красивого кентавра. Его природа олицетворяла союз божественного и природного.

Он был известен своей мудростью, добротой и знаниями в искусстве и науках. Хирон был учителем и наставником многих героев и мифологических фигур. Среди его самых знаменитых учеников были Ахиллес, Асклепий, Геракл и Ясон.

Он обучал их музыке, медицине, охоте, поэзии и военному делу.

Лиам в пятый раз смотрит на часы и тяжело вздыхает. С тех пор как мы уселись в кафетерии на ужин, он не отрывается от циферблата. Я начинаю уставать.

— Что тебя гложет, Лиам? — сдаюсь я наконец.

Под столом Хайдес крепче сжимает мою ногу.

— Обязательно было спрашивать?

— Седьмое января. Думаю, время вышло, — отвечает он.

— Время для чего? — вмешивается Гермес с набитым ртом спагетти с соусом. Белый свитер уже в четвёртой новой кляксе.

Лиам ковыряет вилкой в тарелке с фрикадельками.

— Мои родители забыли подарить мне сладости от Бефаны. Я жду ещё с шестого.

За столом воцаряется тишина. Теперь все уставились на Лиама. И братья Яблока, и кузены Яблока.

— Сладости от Бефаны? — переспросил Аполлон, растягивая слова.

Арес подталкивает Афину локтем:

— Он про тебя говорит, Бефана?

Афина не удостаивает его ответом. Просто поднимает вилку и со звоном вонзает её зубцы в стол — в сантиметре от пальцев Ареса.

Тот дёргает руку и отшатывается.

— Ты психопатка, честное слово. — Он выдерживает паузу и вдруг ухмыляется: — Но, может быть, ты мне начинаешь нравиться.

— В Италии есть праздник, которого здесь нет, — объясняет Лиам. — Он называется Эпифания. Вечером 5 января дети вешают чулок, и ночью Бефана наполняет его сладостями, если ты был хорошим. А если плохо себя вёл, получаешь уголь.

У меня вырывается новый вопрос:

— Но почему ты, американец, отмечаешь итальянский праздник?

Лиам хлопает глазами, как будто я спросила глупость:

— Потому что моя мама итальянка. Я наполовину итальянец. Моё полное имя — Лиам Джузеппе Бейкер.

— Лиам, это потрясающе! — оживляется Афродита. — А из какого города твоя мама?

Краем глаза я замечаю, что Арес пытается запустить фрикадельку с вилки катапультой. Кусок мяса взлетает и с хлопком падает прямо в салат Аполлона. Тот замирает и смотрит в тарелку. Даже не видя, он прекрасно понимает, кто это сделал.

— Прости, Джаред Лето. Я целился тебе в лицо, а не в еду.

Прежде чем Аполлон вскочит и схватит его за горло, Гермес кашляет и обращается к Лиаму:

— Так, где же родилась твоя мама?

— В Риме. В столице, — отвечает тот. — Это волшебный город. Полный истории, жизни, искусства и культуры. Там можно часами гулять и не уставать, потому что вокруг всё невероятно красиво.

Мы замолкаем. На фоне только гул голосов студентов.

— Самая длинная связная речь, что я от него слышал, — констатирует Хайдес.

— Я всегда мечтала побывать в Риме, — признаётся Афродита. Её голубые глаза сияют, щёки вспыхивают румянцем. — Ты часто там бывал?

— Нет, ни разу.

Хайдес прищуривается.

— И как же ты тогда… Ладно, забудь.

***

Последние дни были… спокойными. И пустыми. Мы проводим дни в библиотеке, вечерами ужинаем в кафетерии и расходимся спать. Все уставшие, даже Гермес, обычно неиссякаемый и бодрый. Не то чтобы у него были особые причины устать: он читает в библиотеке час, а потом устраивает себе «перерывчик для сна» на три.

Каждое утро меня будит Арес, который орёт Should I Stay or Should I Go в душе, с полотенцем на бёдрах. И, клянусь, каждый день он завязывает его всё ниже. Соседи продолжают стучать и оставлять записки. Думаю, уже весь коридор нас ненавидит. Упрямый и задиристый характер Ареса только подливает масла в огонь: отвечать на каждую бумажку он считает своим долгом. Так началась холодная война, в которую я втянута против воли.

Я уже трижды навестила Ньюта в больнице. Его рука всё так же сжата в кулак, неподвижная, несмотря на усилия врачей. Показатели стабильны: хорошо, что не хуже, плохо, что не лучше. Когда я поделилась с Хайдесом тревогой насчёт страховки, он меня успокоил: Кронос всё оплатил. Сначала я не могла в это поверить, потом поняла, что это вполне в его духе. Жалкая попытка влезть ко мне в голову, заставить поверить, будто он не такой уж и плохой.

Дионис после нашего звонка в библиотеке пропал на несколько дней. Сегодня днём, буквально пару часов назад, прислал простое сообщение:

Планетарий, полночь. На этот раз никаких случайных удушений, клянусь. Только ты и Хайдес. Да, я уверен, что ты ему всё рассказала. Но без остальных, особенно без моих брата и сестры.

Поэтому мы с Хайдесом держим всё в секрете. По крайней мере пытаемся. От Аполлона и Зевса скрыть сложно. С Гермесом, Лиамом и Посейдоном куда проще — они настолько витают в облаках, что и конец света проспят.

— Ты доела? — спрашивает Хайдес шёпотом, глядя на мой пустой поднос. Там осталось только красное яблоко.

Я киваю, вытираю руки салфеткой.

— Пошли? — шепчу я, чтобы нас не услышали любопытные.

Он помогает мне встать, обнимает за плечи, и я обвиваю его талию рукой. От его близости мне спокойно. Хайдес тянется и забирает яблоко с моего подноса. Откусывает и, проглотив, говорит:

— Пошли.

Мы идём сквозь зал, и студенты Йеля смотрят на нас, будто на самое яркое шоу дня. На полпути Хайдес протягивает мне яблоко, я тоже кусаю и заставляю его улыбнуться.

Сладость плода разливается по рту, сок хрустит на зубах.

— Уже полюбила красные яблоки? — дразнит он.

И, хотя на нас всё ещё пялятся, я сокращаю расстояние и целую его. На его языке чувствую вкус фрукта и, даже оставаясь поклонницей жёлтых яблок, шепчу:

— В твоём поцелуе они определённо вкуснее.

Дверь захлопывается за нашими спинами, оставляя снаружи шёпот и любопытные взгляды.

***

Планетарий оказался ещё прекраснее, чем я помнила. Это одно из тех мест, которое никогда не приедается. Мне кажется, будто с последнего раза прошла целая жизнь.

Как и прежде, Хайдес исчезает в темноте. Я жду, пока он включит свет. Когда оживает купол и в центре вспыхивают планеты, я закрываю за собой дверь и двигаюсь вперёд.

Он стоит рядом с трёхмерной моделью Земли. Голубые и зелёные огни ложатся на его лицо. Он смотрит на меня странно, отчего я замедляю шаг.

— Что случилось?

— На днях я думал о тебе…

— Только на днях? — я подхожу ближе и улыбаюсь вызывающе. — Сомневаюсь, что я у тебя просто мимолётная мысль.

Он закатывает глаза:

— Ты не мимолётная. Ты навязчивая. Большая заноза в моей жизни.

Я открываю рот, чтобы возразить, но он обхватывает меня за талию и притягивает к себе. Я упираюсь подбородком в его грудь и всматриваюсь в глаза.

— Так о чём ты думал?

— О том, что я ни разу не пригласил тебя на свидание. Нормальные пары так делают. — Его объятия крепнут, его запах свежести и чистоты кружит голову. — Я представил параллельную реальность: ужин в ресторане, я волнуюсь, еду за тобой с букетом цветов. Какие твои любимые?..

— Подожди, букет цветов? Ты хотел сказать — корзину красных яблок?

Он щипает меня за бок, и я подпрыгиваю от щекотки.

— Твой любимый цветок?

— Голубой гималайский мак, — отвечаю без колебаний.

Хайдес застывает с открытым ртом, потом вздыхает:

— Договорились на красных розах.

— Вообще-то слово «гималайский» не значит, что нужно ехать в Гималаи, — поддеваю я. — Его можно найти и ближе.

Он прижимает ладонь к моему рту, смеясь:

— Ты можешь хоть две минуты молчать? Или это уже мировое первенство по болтовне?

Я выдыхаю ему в кожу и киваю.

— Я бы подъехал к твоему дому, припарковался и постучал в дверь с букетом красных роз и фотографией голубого гималайского мака, — добавляет он саркастично. Я корчу ему гримасу.

— Я бы остался стоять, заворожённый, пару секунд, а потом сказал бы, что ты прекрасна, и сопроводил бы тебя к машине. Открыл бы перед тобой дверцу и повёз бы в ресторан с террасой, чтобы рядом с нами горели огни города, а над нами — звёзды.

Только когда он умолкает, я замечаю, что закрыла глаза и упиваюсь его словами, как ребёнок любимой сказкой на ночь.

— А потом? Ты поцеловал бы меня у двери, в конце? Ты из тех, кто целует на первом свидании, или из противоположного лагеря?

Прикосновение его пальцев к моей щеке заставляет меня улыбнуться.

— Я поцеловал бы тебя в тот самый миг, как оказался бы рядом, Хейвен. Не стал бы ждать до конца вечера.

Я довольно киваю, утопая в ощущении его рук и тепла его тела.

— Мне нравится твой метод. Очень.

— Я бы хотел пригласить тебя на настоящее свидание, — шепчет он. — Но наши жизни не похожи на чужие. Прости. Сейчас я могу только привести тебя в планетарий Йеля… — его рука уходит с моего лица, я широко распахиваю глаза. Он роется в заднем кармане джинсов, вытаскивает телефон, возится с ним несколько секунд, — …включить нашу песню и попросить тебя потанцевать со мной.

Он кладёт телефон на ближайшее кресло. Свет экрана меркнет на фоне сияния звёзд и планет. Но музыка льётся отчётливо. Heaven Is a Place on Earth, та самая мелодия, под которую мы танцевали на Зимнем балу у его родителей. Тогда её исполнял оркестр.

Сейчас же — медленная версия. Не голос Белинды Карлайл, скорее кавер. Нежные ноты фортепиано наполняют зал, и у меня наворачиваются слёзы. От красоты этой музыки и от жеста Хайдеса.

Он протягивает мне руку:

— Tha mou charíseis aftón ton choró, Persefóni mou? — его голос звучит особенно низко на греческом. — «Ты подаришь мне этот танец, моя Персефона?»

Я делаю шаг, вплетаю пальцы в его ладонь, а вторую руку кладу ему на плечо. Хайдес охватывает мою талию и прижимает к себе. Через секунду я поднимаю взгляд и встречаю одну из самых красивых его улыбок. Шрам изгибается вместе с губами.

Мы двигаемся в такт музыке. Хайдес ведёт меня, как тогда, в Греции. Я не умею танцевать медленные танцы, но с ним кажется, что мои ноги рождены для этих шагов. Он разворачивает меня в плавном кружении, волосы разлетаются и падают на лицо. Его взгляд не отрывается от меня, он ищет и удерживает мой взгляд — и я ему не отказываю.

Он хватает меня за талию и поднимает вверх. Я вскрикиваю от неожиданности и цепляюсь руками за его плечи, глядя в потолок, где вспыхивают созвездия. Свет ложится на мою кожу, но не ослепляет. Я улыбаюсь. Подо мной Хайдес вертит меня в воздухе, крепко удерживая, а потом опускает вниз. Вместо того чтобы продолжить танец, он заключает меня в крепкое объятие. Такое сильное, что я не понимаю, это бьётся моё сердце или его.

Я первая рвусь дальше — встаю на цыпочки, и он встречает меня на полпути. Мы целуемся. Всего мгновение — и меня уже терзает жгучее разочарование, жажда большего. Хайдес подхватывает меня на руки, и я обвиваю его бёдра ногами.

Он несёт меня к одному из кресел и укладывает. Но вместо жёсткой искусственной кожи меня встречает мягкая ткань. На сиденье расстелен плед. Я поднимаю бровь:

— Ты подготовился заранее?

Он подмигивает, сдёргивает с меня обувь.

— Разве не так делают на свиданиях? Планируют всё до мелочей.

Сердце вот-вот вырвется из груди, пока его руки скользят по моим ногам, останавливаются на поясе брюк. Он легко расстёгивает и стягивает их.

— Отличный выбор одежды сегодня, — хмыкает, уже берясь за мой свитер.

Я останавливаю его, шепчу у самого уха:

— Тогда тебе понравится, что я не надела лифчик.

Хайдес рычит и едва не разрывает свитер, оставляя меня полураздетой. Его зубы вцепляются в губу, взгляд впивается в меня. Он борется с собой, но, в конце концов, сдаётся: срывает с себя футболку, волосы падают на лицо, и вытаскивает из кармана квадратный пакетик, прежде чем отбросить джинсы.

— Ну и? — я откидываюсь на кресле, скрещивая ноги. Уверена, что выигрываю эту игру.

Он кривит губы:

— Ещё не всё. — Становится между моими бёдрами и цепляет пальцами край белья. — Раздвинь ноги, дай снять.

На лице проступает хищная улыбка. Его взгляд скользит по мне снова и снова, задерживаясь на местах, от которых у меня перехватывает дыхание.

— Совершенно потрясающе, — шепчет он.

Он снова перекрывает мне путь к отступлению. Я обвиваю его ногами.

Хайдес кладёт ладонь мне на живот и задерживается.

— Что ты делаешь?

Он поднимает глаза на секунду:

— Здесь свет ложится линиями, будто созвездие. — Его пальцы чертят невидимый рисунок: от пупка вверх к груди, скользят вбок, касаются груди, потом вниз… каждый раз, когда он задевает сосок, сердце у меня подпрыгивает. Я почти уверена: он сам выдумывает эту «карту», лишь бы касаться меня.

— Хайдес, — умоляю я.

Он будто просыпается. Взгляд обостряется, и он накрывает мои губы поцелуем — жадным, животным, до потери дыхания.

Мои руки уже на его боксёрах, я стаскиваю их как могу. Он помогает, поднимается лишь на миг, чтобы стянуть их совсем. Я останавливаю его ладонью на животе.

— Хочу и я увидеть свет на твоём теле.

Он не спорит. Мы меняемся местами: теперь он раскинут подо мной, а я усаживаюсь на его бёдрах. Наши тела соприкасаются, он вздрагивает и вонзает пальцы в мои бёдра.

Я наклоняюсь к его левому боку и осыпаю шрам поцелуями. Он больше не отворачивается, не боится моего прикосновения.

— Ты никогда не устанешь этого делать, да?

Я качаю головой:

— Никогда.

Я приподнимаюсь, обхватываю его стояк ладонью. Он поспешно протягивает мне презерватив, и я надеваю его, направляю его в себя. Задерживаю дыхание, опускаюсь — и он полностью заполняет меня.

Хайдес стонет, и я вместе с ним. Через секунды я двигаюсь в ритме, сердце гремит в груди, дыхание сбивается. Волосы шлёпают по спине, а его руки бродят по моему телу, гладят, будто в поклонении.

Они замирают на груди. Его ладони идеально её охватывают, он сжимает жадно, заставляя меня двигаться быстрее.

— Господи, Хейвен… — хрипит он у моего уха.

Я открываю глаза. Он уже сидит, одной рукой держит мою грудь, другой тянет меня ближе, чтобы поцеловать. Он кусает мою губу, как будто только так может отвлечься от безумия моих движений. Он стонет в мой рот и шепчет моё имя снова и снова, как песню.

Я ощущаю его глубоко, снова и снова, и удовольствие накрывает меня волнами. Пальцы ног судорожно сводит, я прошу его — сама не знаю о чём. Прошу довести меня до конца, потому что накал невыносим. Прошу не отпускать меня, потому что хочу оставаться в этом мгновении вечно.

— Хейвен, — зовёт он, сбивчиво дыша. — Хейвен, посмотри на меня. На меня.

Его ладони обхватывают моё лицо, он прижимает лоб к моему. Наши тела склеены, будто нас кто-то впаял друг в друга.

Я послушно смотрю — да и не смогла бы иначе. Его радужки потемнели почти до чёрного, но свет с купола оставляет в них более светлые, сияющие пятна. Даже если бы хотела, не сумела бы отвести взгляд. Мы вместе догоняем оргазм, не переставая смотреть друг другу в глаза и целоваться, чтобы не сорваться в крик. Ноги у меня дрожат, волна удовольствия накрывает целиком. Я валюсь ему на плечо, уткнувшись лицом в ямку у шеи. Целую туда, мягко, и пытаюсь выровнять дыхание.

Хайдес молчит. Откидывается на спинку и утягивает меня с собой, пока я не оказываюсь свернувшейся клубком у его тёплого, пахнущего чистотой тела. Он целует меня в макушку и проводит подушечками пальцев по моему предплечью.

— До этого… — начинаю, — …когда ты рисовал по мне, что это было за созвездие?

Его ладонь медленно гладит мне спину.

— Созвездие Стрельца. Мы как раз под ним. Смотри вверх.

Я запрокидываю голову к куполу. Он прав. Над нами — рисунок звёзд со словом «Стрелец» рядом, чтобы уж точно не спутать.

— А ты знаешь, как оно появилось?

— Дай угадаю: снова греческая мифология, — поддеваю его.

— Это созвездие в честь Хирона, кентавра. Помнишь, кто такие кентавры?

Мне не нужно задумываться:

— Голова человека и задница лошади.

Он тихо смеётся:

— Хирон родился у Филиры и Кроноса. Помимо внешнего отличия, Хирона выделяла доброта. Он — мягкий, тянущийся к знаниям, к наукам. Не такой, как прочие кентавры, которых в мифах чаще отличали грубость, неотёсанность, иногда — жестокость. — Он передвигается удобнее и переплетает свои ноги с моими. — Хирон был учителем Асклепия, бога медицины; учил его тихо, не присваивая заслуг.

— И при чём тут созвездие?

— Началось всё, когда Геракл сражался с кентаврами. Одних он перебил, другие спрятались в пещере Хирона. Геракл пошёл следом и, пытаясь добить их, попал стрелой Хирону в колено. Рана была страшная — стрела была отравлена. Хирон был бессмертен и умереть не мог, но и вылечиться — тоже. Так добрейший кентавр оказался обречён на бесконечную боль, из которой не видел выхода. Ему было так больно, что он возжелал смерти. Его выручил Прометей, ставший смертным из-за конфликта с Зевсом. Хирон отдал ему свою бессмертность. Зевс сжалился и, чтобы почтить Хирона и держать рядом, поместил его на небо — так родилось созвездие Стрельца.

Я молчу пару секунд, ещё под чарами этой истории.

— Значит, нужно держать твоего отца подальше от лошадей?

Хайдес разражается раскатистым смехом — тем самым, редким, который бывает только из-за меня:

— Это не Кронос-Титан, а его тёзка! Ты дурында, Хейвен, — подкалывает он и осыпает моё лицо чередой быстрых поцелуев.

Я хихикаю и позволяю ему всё это безобразие, упиваясь нежностью.

Он всё ещё зацеловывает меня, когда мой телефон пиликнет новым сообщением. Я пытаюсь подняться, но Хайдес запирает меня в объятиях и надувает губы:

— Нет.

— Это может быть Дионис, — напоминаю. — Он назначил нам встречу здесь и может прийти, а мы — голые.

Хайдес мгновенно отпускает и поднимается первым. Он уже подбирает с пола одежду, и я натягиваю свою за считанные секунды. Сообщение и правда от Диониса.

Иду.

Глава 25. ДЕНЬ, КОГДА…

Афину часто изображают в шлеме, со щитом и копьём — символами войны. Однако её связывают и с символами мудрости, как сова, ставшая её священным животным.

— Сколько звёзд на небе?

— Не знаю. Но я могла бы их сосчитать.

— На это ушла бы целая жизнь, и, может, ты всё равно не закончила бы.

— Неважно. Я сосчитаю их ради тебя и однажды скажу точное число.

В итоге Дионис приходит раньше. Хайдес ещё затягивает шнурки на кроссовках, а я кружу вокруг планет Солнечной системы. Дверь планетария с грохотом распахивается, возвещая его появление.

Сегодня на нём бордовый элегантный костюм, чёрные начищенные туфли.

— Добрый вечер, ребята. Как вы? — он опускается в кресло и закидывает ногу на ногу. — Как поживают мои братики?

Хайдес в мгновение оказывается прямо перед ним.

— Мы здесь не болтать пришли.

Дионис отмахивается.

— Минутку. — Он прижимает палец к губам, а глазами указывает куда-то в сторону.

Я напрягаю слух и замечаю не звук, а луч фонарика, мелькнувший за последними рядами кресел. Хмурюсь.

— Лиам, убери, блядь, этот фонарь, нас же спалят, — шипит чей-то голос в мёртвой тишине. Это Аполлон.

— Упс, — отвечает, догадываюсь, Лиам.

Фонарик остаётся включённым, раздражённые шёпоты множатся. Через несколько секунд на весь зал грохочет песня на максимальной громкости.

— Чёрт, простите, я случайно Spotify включил! — в панике восклицает Лиам.

Шум усиливается. Луч исчезает, музыка обрывается.

Дионис посмеивается, Хайдес выглядит так, будто вот-вот взорвётся.

— Я заметил, что они увязались за мной, пока шёл сюда, — сообщает он тихо. — Посмотрим, сколько им понадобится, чтобы понять, что мы их раскусили.

— Я же говорил, что это хреновая идея, — встревает голос Гермеса.

— Аполлон, хватит лапать свои лианы вместо волос, ты мне обзор перекрываешь, — ворчит Арес.

— Ребята, слишком тихо. По-моему, они нас подслушивают, а мы выставляемся полными дебилами, — шепчет Лиам.

— Ты-то должен быть к этому привычен, — отрезает Аполлон.

— Спорим, Маленький рай и Хайдес уже устроили романтический секс под звёздами?

— Всё, хватит! — рявкает Хайдес, и зал снова тонет в тишине. — Вылезайте. Живо.

Первое, что я слышу, — шаги по полу. В поле зрения появляются Гермес, Аполлон, Арес и Лиам, один за другим, и останавливаются в нескольких метрах от нас. У Аполлона физиономия мрачная, а Арес, наоборот, выглядит так, словно у него лучший день в жизни.

— Вот и наши любопытные, — приветствует их Дионис. — Братик.

Арес закатывает глаза.

— Ну и что тебе, чёрт возьми, нужно?

Он кивает в мою сторону.

— Поговорить с Хейвен. Объяснить, почему мне можно доверять и почему меня надо впустить в план по тому, как надрать Кроносу зад. Просто же?

Я делаю шаг вперёд, но Хайдес мгновенно хватает меня за руку, не давая подойти к Дионису. Сначала кажется чрезмерным, но я вспоминаю, что у него под курткой пистолет.

— Ну так объясни. Почему мы должны тебе верить?

Дионис запускает пальцы в волосы и устало выдыхает.

— Я помог твоему брату в лабиринте, — повторяет то же, что уже говорил в театре. — Когда я вмешался, он был под кайфом от таблеток, так что я подхватил его и дотащил до выхода. Хайдес меня видел.

Моя голова резко поворачивается к нему. Я в замешательстве.

— Ты видел? И ничего не сказал.

У Хайдеса челюсть каменная. Если бы взгляды могли убивать, Дионис уже оказался бы в Аиде.

— Я уловил фигуру, скользнувшую за изгородь, сразу после того, как вернулся Ньют. Не был уверен, что правильно рассмотрел, и не знал, кто это мог быть.

Дионис ухмыляется самодовольно, как кот, растянувшийся на солнце.

— Это был я. Сюрприз. — Его глаза вновь находят мои. — Ну? Теперь больше доверия?

Нет.

— А как ты вообще понял, где выход из лабиринта?

Похоже, это именно та реплика, которую он ждал. Лицо его светлеет.

— Потому что формы лабиринта меняются каждый раз. Кронос лично распоряжается, чтобы изгороди перекраивали, и путь наружу никогда не оставался прежним. Но, видимо, он тебе об этом не сказал, да? Как думаешь, зачем он согласился на твоё жалкое условие?

Кровь стынет в жилах. Господи, как я могла быть такой дурой? Теперь, когда Дионис это озвучил, я не понимаю, как не догадалась сама.

— Всё равно не объясняет, как ты узнал, — вмешивается Арес. — Сомневаюсь, что Кронос вручил тебе карту.

Дионис усмехается.

— Если бы вы внимательнее относились к мифам, знали бы ответ. Нет ни одной игры, которая невозможна — если есть хоть капля мозгов и знаний. Без обид твоему братцу.

— Ну так просвети нас, — подталкиваю его я. Любопытство разъедает изнутри, вместе с жгучей злостью на Кроноса, который собирался мухлевать.

Губы Диониса уже размыкаются, но мой телефон вдруг начинает звонить. Звук разрывает зал и обрывает его на полуслове. Все смотрят на меня, пока я вытаскиваю трубку и вижу незнакомый номер.

Я нажимаю на ответ и включаю громкую связь.

— Алло?

— Артемида.

Кронос. От его голоса у меня мурашки бегут по коже. Я не слышала его уже неделю и почти успела забыть это высокомерное, издевательское звучание.

— У вас пять минут, чтобы подняться на крышу восточного крыла. Все.

Мы с Хайдесом обмениваемся взглядом. Дионис резко вскакивает, в лице тревога, рука метнулась под куртку — явно к оружию.

— Зачем? — спрашиваю я тихо, стараясь, чтобы голос не дрожал.

Тишина. Я уже думаю, что он повесил трубку.

— Потому что, к счастью, у меня есть очень преданная дочь, которая сообщает, когда вся моя семья строит планы меня убить.

Связь обрывается.

Моя рука дёргается, телефон выскальзывает, но Хайдес ловит его в последний момент. Несмотря на реакцию, я читаю в его глазах ужас.

— О чём он говорил?

Вопрос Хайдеса обращён и к Гермесу с Аполлоном — оба выглядят так же сбитыми с толку и дезориентированными. Но когда мои глаза встречаются с чёрными глазами Ареса, я понимаю: он прекрасно знает, о чём речь. И одного его кивка достаточно, чтобы дошло и до меня.

— Эта чёртова сука… — Арес начинает шёпотом, но к концу почти выкрикивает ругательство.

— Что вы от нас скрываете? — настаивает Хайдес.

Я проверяю время. Кронос дал нам пять минут. Дионис первым догадывается, о чём я думаю: показывает на дверь.

— Расскажете по дороге, пока идём к этому психу на крышу.

Мне приходится приложить титаническое усилие, чтобы заставить себя двигаться. Ноги будто не слушаются. Хайдес помогает, хотя с каждой секундой его злость на меня только нарастает.

В коридоре он сам ведёт нас к выходу на крышу, торопя шаг.

— Говори, — приказывает сквозь зубы.

Я сглатываю.

— Когда мы были в Греции, однажды вечером Арес и твои кузены уговорили меня войти в лабиринт и предложить Кроносу сыграть со мной. Цель была — отвлечь его, чтобы попробовать убить. — Слова срываются наспех. Аполлон и Гермес таращатся на меня в ужасе. — С ними была Афина. Она хотела помочь нам его убить. Я сказала, что не верю ей, ведь она всегда была любимой дочерью, верной Кроносу. А она объяснила, что просто играет двойную игру, чтобы предать отца, когда он меньше всего будет ждать.

Молчание. Мы ускоряем шаг по пожарной лестнице. Сердце гремит в груди так, что мне кажется, я могу упасть в обморок. Не верится, что Афина даже притворялась, будто блефует.

— Дионис, дай мне пистолет, — рычит Арес. — Я хочу засадить его этой стерве в задницу…

У самой двери Гермес резко останавливается, и Аполлон чуть не врезается в него.

— Лиам, марш в комнату.

Мы все разом оборачиваемся. Внизу лестницы стоит Лиам, задыхаясь, глаза вот-вот выскочат из орбит. Но в них решимость.

— Нет. Я иду с вами. Хочу помочь. Я никого не боюсь…

Дионис закатывает глаза, вытаскивает пистолет и направляет на него.

Лиам издаёт писк и отскакивает к стене, прижимаясь к ней спиной, а потом начинает боком отползать.

— Хотя… знаете, я что-то устал. Пойду спать. Спокойной ночи.

Дионис прячет оружие обратно во внутренний карман пиджака и кивает Гермесу, разрешая открыть дверь.

***

На крыше Кронос не один. Он стоит у самого карниза, а рядом с ним Афина. Её лицо безразличное, почти скучающее — словно кукла в руках отца. Перед ними — Афродита, Посейдон, Зевс и Гера. Он собрал всех. И мне это не нравится.

Кронос расправляет руки и улыбается во весь рот:

— Мои неблагодарные дети, наконец-то воссоединившиеся с моими столь же неблагодарными племянниками!

Никто не успевает остановить Ареса: он тут же кидается к Афине.

— Ты башку потеряла?! — срывается он. — Как ты могла, грёбаная лгунья?!

Мы останавливаемся рядом с остальными Лайвли. Хайдес становится передо мной, заслоняя, и Кронос улыбается его жесту, но в улыбке есть оттенок раздражения, который я улавливаю.

— Вы и правда думали, что моя прекрасная дочь предаст меня? — весело спрашивает он и гладит бледную щёку Афины. — Она не такая неблагодарная дрянь, как вы. Она знает, что такое верность, и что значит принадлежать семье, чего, увы, вам всем недостаёт. — Он качает головой. — Я так разочарован. Так разочарован и отвратительно оскорблён вашим предательством!

— Афина… — шепчет слабым голосом Афродита. — Почему?

Афина бросает на неё короткий взгляд. А потом её глаза находят мои. И что-то меняется. Может, я схожу с ума, но я готова поклясться: это был знак. Предупреждение.

Я хмурюсь, сбитая с толку. Ищу подтверждение у Хайдеса, и его взгляд даёт понять: он тоже это заметил.

— Дионис! — раскатывается голос Кроноса с нарочитой дружелюбием. — Племянничек, который обчистил моего брата и сбежал. Подойди-ка, поприветствуй дядюшку.

— Не делай… — начинает Аполлон.

Но Дионис не слушает и выходит вперёд, останавливаясь прямо перед Кроносом. Замер, как часовой под чужим прицелом. В любую секунду он может броситься ему в горло или, наоборот, что-то прошептать по-гречески и чмокнуть в лоб. Вот вся непредсказуемость этого человека.

И тут он делает крошечное движение: смещается на пару сантиметров вбок, ближе к Афине. Она будто ждала этого.

В моей голове звенит тревожный колокол.

Всё происходит стремительно. Афина запускает руку во внутренний карман пиджака Диониса и выхватывает пистолет. Она знала, где он его держит, — не ошиблась. И ошибка стоила бы ей слишком дорого.

Афина крепко сжимает оружие правой рукой и отступает назад, направляя ствол прямо на Кроноса.

Титан бледнеет. Лицо искажает ярость, руки у боков начинают дрожать.

— Афина…

Она снимает предохранитель.

— Похоже, я такая же неблагодарная дрянь, как и они, — повторяет его слова. — И да, я знаю, что такое «верность» и что значит «семья». Я верна своим братьям. Они — моя семья. Не ты.

На миг мне становится жаль Кроноса. Его эмоции слишком очевидны. На лице — чистая любовь к Афине. И чистая боль от её удара. Он шумно выдыхает:

— Значит, вот так всё кончится? Вы выпустите в меня по пуле каждый?

Афина нацеливает оружие ему в лоб.

— Может, и больше одной.

Кронос улыбается.

— Всегда обожал твою силу. И твой ум. Ты и правда заставила меня поверить, что работаешь на меня. Браво.

— Афина, какого хрена?! — взрывается Зевс. Он и зол, и напуган. Его тело выдаёт противоречие: он хочет подойти и остановить её, но боится под пулю попасть. — Мы так не договаривались!

Афина не отводит оружия, отвечая ему:

— Знаю. Это моя идея. Я больше не хочу ждать. Ответ всегда был перед глазами. Его нужно просто убить. Без игр, без сделок с лабиринтом. Он всё равно всегда найдёт способ мухлевать. Он должен умереть вот так.

Я поднимаю голову к Хайдесу. Он ведёт молчаливый обмен взглядами с Аполлоном. Тот становится рядом со мной, как второе живое прикрытие. Я пытаюсь вклиниться между ними — несправедливо, что они ставят мою безопасность выше своей.

— Даже не думай, — шипит Хайдес. — Стой сзади.

Я на грани нервного срыва. Единственное утешение — видеть, как Гермес делает то же самое для своей сестры-близняшки, Афродиты. Встаёт рядом, готовый защищать её до последнего. Я начинаю подозревать, что у Афины ещё и прицел так себе.

— Афина, — пытается Гермес, раскинув руки, будто это он под прицелом. — Может, мы уже зашли слишком далеко. Это не решение. Ты не можешь убить нашего отца.

Афина бросает на него быстрый взгляд и перехватывает пистолет удобнее.

— Не могу? Смотри.

— Вы и правда хотите, чтобы всё закончилось так? — вмешивается Кронос. — Отцеубийством? Вы все хотите в тюрьму? Потому что туда вы и попадёте. Вы не сможете меня убить и остаться безнаказанными. Вы это знаете.

Афина чуть пожимает плечами.

— Посмотрим.

— Афина, он прав, — подключается Зевс. — Будут серьёзные последствия. Ты подставишь и братьев.

Она колеблется всего миг. Порыв ветра треплет ей волосы, но она остаётся непоколебимой, источая силу, которую я готова была бы позаимствовать.

— Ты не понимаешь, что значит быть его ребенком. Ты не знаешь, каково расти с ним. У вас был Гиперион. У нас — Кронос.

Кронос поднимает руку, осторожно, раздражённо оттого, что его поставили после брата.

— И подумать только, ты была моей любимицей. Я любил тебя, как самого себя. Я сражался, чтобы усыновить тебя. Я увидел тебя и захотел сразу. Никто не хотел брать тебя в семью. Говорили, у тебя злой взгляд, что ты — злобный ребёнок. Но я — нет. Я хотел тебя. Всем сердцем.

Афина колеблется, но пистолет не опускает.

— Замолчи.

— Он её накручивает, — шепчу я из-за спин Хайдеса и Аполлона. — Нужно вмешаться, иначе всё плохо кончится.

Аполлон качает головой и бросает на меня быстрый взгляд.

— Если полезем, отвлечём Афину, и Кронос вырвет оружие. Мы не можем двинуться, Хейвен.

Не может всё закончиться так. Я не верю, что Афина нажмёт на курок. Что она совершит убийство — прямо здесь, на крыше восточного крыла Йеля.

— Афина, — голос Аполлона хриплый и испуганный, — подумай.

И тогда звучит голос, может быть, самый важный для Афины. Афродита. С глазами, полными слёз, и раскрасневшимся лицом.

— Афина, жми на курок! — кричит она. — Мы справимся. Но так больше жить нельзя. Жми!

Афина переводит взгляд на сестру. Дело нескольких мгновений. Взмах ресниц. И я вдруг до конца понимаю их связь: почему Афродита всегда шла за ней, чтобы гасить её вспышки ярости, почему именно она брала на себя роль успокоительного. Но впервые понимаю и то, что значит совершить роковую ошибку.

Кронос выхватывает пистолет молниеносным движением. Афина, однако, не отпускает, борется, пытаясь вырвать оружие обратно.

— Нажми на курок, Афина! — подзуживает её отец. — Сделай, как сказала эта неблагодарная дочь. Нажми и выстрели в меня! Давай! Смелей!

Ствол всё ещё направлен на него, но такой выстрел — русская рулетка. И всё же Афина долго не выдержит: Кронос сильнее, он вырвет пистолет.

Хайдес рвётся вперёд на помощь, и Аполлон занимает его место, заслоняя меня собой. Я ухожу в сторону — раздражённая и отчаянная. Зову Хайдеса, в панике, с дикой боязнью, что его ранят.

Афина кричит Хайдесу, чтобы он отошёл. Кронос твердит ей стрелять.

И Афина стреляет. Она нажимает на курок ровно в тот миг, когда Кронос резким ударом разворачивает пистолет на сто восемьдесят градусов. Грохает выстрел. В глазах Афины распахивается чистый, первобытный ужас.

Я слышу, как Аполлон выдавливает глухое «нет», и дыхание у него обрывается, голос ломается. Кто-то ещё вторит ему, но я не улавливаю, кто: я слишком занята взглядом, который, как загипнотизированный, провожает траекторию пули.

Я не успеваю понять, в кого попали, пока тело Афродиты не оседает на землю, золотые волосы взлетают и рассыпаются в воздухе. Рядом Гермес подхватывает её на лету, не давая затылку удариться о плитку. На груди, в районе сердца, расползается алое пятно и заливает красным белизну свитера.

«Знаешь что? Я рад, что звёзд — столько. Значит, тебе понадобятся долгие годы, чтобы их сосчитать, а значит — мы будем вместе очень долго».

Глава 26. …ПЕРЕСТАЛА СЧИТАТЬ ЗВЁЗДЫ

В некоторых традициях Афродиту связывают и с утренней звездой — Эосфором, и с вечерней — Геспером. Эти образы подчеркивают её силу и красоту, соотнося их с сиянием небес.

Первое, что я слышу после выстрела, — крик. От того, от кого я ожидала меньше всего: Кроноса. Он бросается вперёд, протянув руку, словно может поймать Афродиту и заслонить её от пули, которая уже пробила её грудь. Падает на колени с такой силой, что я не сомневаюсь — он ушибся. Это крик отца по дочери, которую он любит.

Второе — голос Гермеса. Он держит сестру на руках, поддерживая её голову.

— Нет, нет, нет, нет, — твердит он как безумный. — Афродита, нет, всё хорошо, ты в порядке.

Я не могу пошевелиться. Каждый мускул парализован страхом, который я испытывала всего несколько раз в жизни. На белоснежной ткани её свитера расплывается кровавое пятно, и меня тошнит.

— Надо вызвать скорую, — вмешивается Зевс, и даже с паникой на лице он умудряется мыслить здраво. — Гера, звони. Быстро.

— Это я попала, — произносит Афина, неподалёку от сестры, с расширенными глазами и ледяным голосом. Её передёргивает. — Я её убила? Это я её убила.

Аполлон, смертельно бледный, опускается на колени, чтобы оценить ситуацию.

Гермес качает головой; его руки так дрожат, что удержать Афродиту становится трудно, и у меня наворачиваются слёзы.

— Не поздно! Звоните! Звоните!

Афродита издаёт слабый хрип, глаза приоткрываются на едва заметную щёлочку, показывая ту же яркую голубизну, что и у брата-близнеца.

— Герм… — шепчет она.

Он прижимает её к себе, укачивает, словно младенца.

— Не говори, не трать силы. Держи глаза открытыми, не говори. Всё будет хорошо. Скорая уже едет. Едет.

Афродита качает головой, смиряясь.

Лицо её покрывается потом, кожа стремительно бледнеет. Грудь судорожно вздымается, дыхание становится неровным. Она больше не может.

— Не переставай считать, Герм, — выдыхает она. — Не переставай считать звёзды.

Я не понимаю, но чувствую — это что-то личное, их тайна. И правда: Гермес отвечает:

— Ты же обещала, что сама будешь считать для меня. Всю жизнь. И скажешь число. Останься, Афродита. Останься и считай звёзды на небе. Считай. — Его голос срывается, он вот-вот разрыдается.

Она улыбается печально, но с любовью.

— Не потеряй себя, Гермес. Обещай. Продолжай жить. И…

Мы замираем в ожидании конца фразы. Афродита тянет руку влево — туда, где стоит Афина. Манит её. Но тут же обессилено роняет ладонь на плитку.

— …не вини себя, Афина, — добавляет.

Ещё один хрип.

Гермес твердит:

— Нет, нет…

Аполлон замер, как и я, не в силах сдвинуться ни на миллиметр.

Хайдес — ближе всех. Застыл, шокированный.

Кронос рыдает, всё ещё на коленях, сотрясаемый отчаянными всхлипами. Его лицо багровое, по щекам катятся непрерывные потоки слёз.

Афродита бросает последний взгляд на брата.

— Не переставай считать, Эли.

Делает последний вдох — и задыхается на полуслове. Слеза скатывается по щеке. Тело обмякает. Она уходит так — с глазами, распахнутыми в ночное небо, в объятиях брата. С губ сходит тихая, обречённая улыбка.

— Афродита… — зовёт Гермес, не в силах осознать произошедшее. — Афродита? Афродита? Нет! Афродита! — твердит он и трясёт её.

Зевс и Посейдон подхватывают его за руки, Гера пытается принять тело Афродиты, убирает в карман телефон, с которого собиралась вызвать скорую. Афродита уже знала: это было бесполезно.

Гермес вырывается, отбивается.

— Оставьте! — кричит он. — Оставьте нас! Она ещё жива! Не трогайте, чёрт вас подери, иначе я вам морды разнесу! Дай телефон!

Зевс взглядом зовёт на помощь Хайдеса и Аполлона. Аполлон, как всегда замкнутый, старается держаться собранным. Хайдес медлит, но в итоге подходит. Они вдвоём поднимают Гермеса с земли.

И он разрывается на части. Я никогда не слышала таких рыданий. Его боль разливается в воздухе, разрывает сердце и мне. Он — беззащитный ребёнок. И всё равно, что Хайдес и Аполлон нашёптывают ему слова поддержки, он продолжает всхлипывать, дёргаться, повторять имя Афродиты.

В нескольких метрах вижу Афину. Она на коленях, к нам спиной. И лишь когда рыдания Гермеса затихают, я слышу её рвотные позывы. Она плачет и её тошнит. Кронос держит её за волосы.

— Это не твоя вина, Афина, — слышу его шёпот. — Не твоя. Это моя. Не кори себя. Не твоя вина.

С этим я согласна. Но я уверена: её это не спасёт. С этим грузом она будет жить всегда. Только хочу, чтобы она вспомнила — даже в агонии Афродита нашла силы сказать ей: «Не вини себя».

— Мы должны отвезти её в Грецию, — нарушает тишину Кронос. — Отбросить всё и устроить достойные похороны.

Никто не возражает. Но ясно, что все согласны. Все, кроме Гермеса.

Он вырывается и делает попытку заговорить, но слова не складываются. Срывается с места и исчезает за дверью крыши, быстрый, как молния.

Кронос наклоняется к телу Афродиты, но в этот момент передо мной встаёт Хайдес.

— Нам нужно уйти. Здесь они сами разберутся.

Его лицо непроницаемо. Я не понимаю, что творится у него внутри, и не хочу заставлять его говорить. Просто переплетаю пальцы с его рукой и веду туда, куда убежал Гермес.

— Сначала найдём твоего брата. Нельзя оставлять его одного.

Его ладонь сжимает мою так крепко, что больно. Я размыкаю пальцы и обнимаю его за талию. Он делает то же, положив руку мне на плечи. Его тяжесть давит, как будто ему нужно, чтобы я удержала.

— Гермес не терпит общества, когда ему плохо, — произносит он, пока мы спускаемся по лестнице. — Он нас выгонит.

— Неважно, — отвечаю. — Важно, чтобы он знал: кто-то рядом, когда одиночество станет невыносимым.

Следующие полчаса мы ищем Гермеса повсюду. Йель спит. Лишь наши шаги раздаются в пустоте. Сначала — его комната. Потом — комната Афродиты. Потом — моя. Пусто. Пробуем планетарий — ещё до того ясно, что зря. Заглядываем в столовую. Библиотека уже заперта, значит, не там. Он будто растворился. И с каждой минутой тревога всё сильнее сжимает грудь, хочется закричать.

Мы с Хайдесом останавливаемся в атриуме Йеля. Пока он пытается дозвониться, я пишу сообщение:

Гермес, где ты? Мы волнуемся.

— Никакого ответа. Не сбрасывает, но и не берет трубку, — сообщает Хайдес и запускает уже четвёртый вызов.

Я смотрю молча, телефон прижат к его уху, лицо — словно камень. Но через миг эта маска трескается: черты искажаются, нижняя губа дрожит. Рука больше не в силах удерживать телефон. И Хайдес начинает плакать. Беззвучно. Слёзы катятся по щекам, глаза блестят.

Я подхожу и забираю телефон из его пальцев. Линия уходит на автоответчик — сбрасываю и гашу экран.

Берусь за его лицо.

— Агáпи му… — шепчу.

Он качает головой, будто хочет вытрясти из себя слёзы, но получается наоборот — плачет ещё сильнее, и этим заражает и меня. Мы стоим посреди входного холла Йеля, два силуэта, тихо рыдающих вместе.

— Прошу, Хейвен, заставь это прекратиться, — выдыхает он.

— Прекратить что?

— Боль. Заставь её исчезнуть. Я не выдерживаю.

Я скольжу ладонью к его шее, склоняю его голову к себе, прижимаю лицом к своей груди и обнимаю. В ответ он сжимает меня на том же уровне, и мы держимся друг за друга отчаянно, как будто тонем. Он цепляется, я даю понять, что выдержу и его, и весь его груз.

— Помнишь игру с Ньютом, которую мы повторили под дождём? — бормочет он в мою кожу. — Сбылся один из моих самых больших страхов. Я потерял сестру.

Сердце крошится в груди. Странно, как иногда жизнь путает страхи с желаниями, слышит невпопад и рушит всё.

Желания… падающие звёзды. Мысль уводит меня к короткому разговору Афродиты с Гермесом.

— Может, я знаю, где он, — вырывается у меня.

Хайдес поднимает на меня взгляд настороженно. Проводит ладонями по лицу, смахивая слёзы рассеянным движением.

— Где?

Я видела «игры» Гермеса всего один раз, больше двух месяцев назад, но место осталось в памяти.

Мы поднимаемся на крышу, где он обычно устраивает свои испытания. И впервые с тех пор, как я его знаю, Хайдес не подстраивает шаг под мой — спешка к брату сильнее.

— Здесь, — подтверждает он, упершись плечом в дверь, чтобы та не захлопнулась.

Я прохожу первой — и застываю. Гермес сидит на самом краю, спиной к нам, лицо поднято к ночному небу.

Я не зову его, чтобы не спугнуть. Пусть у него и врождённое чувство равновесия, даже пьяным, сейчас он слишком хрупок. Я не могу рисковать.

Мысль, что я потеряла Афродиту, жжёт. Но мысль, что могу потерять и Гермеса, — рвёт сердце на части.

Я намеренно шаркаю подошвами, чтобы он услышал шаги. Его спина напрягается, он поворачивает голову на долю секунды — и снова отворачивается.

Я замираю сбоку, держа дистанцию от края. Высота всегда пугала меня до дрожи.

— Герм, тебе стоит слезть.

— Зачем? Если сорвусь и разобьюсь, хотя бы увижу сестру.

Удар под дых.

— Не говори так, умоляю.

Он не реагирует.

— Давай сыграем. Загадка для тебя, Хейвен: две руки, две ноги, голубые глаза, светлые волосы. Кто это?

Краем глаза вижу: Хайдес всё ещё у двери. Не двигается, но слышит каждое слово, и боль на его лице режет. Потерять сестру и видеть брата вот так — невыносимо.

— Ну? Это же просто. Это я. Гермес Эли Лайвли.

Эли. То самое имя, которое прошептала Афродита перед смертью. У каждого из них было свое — до того, как Кронос с Реей дали им «олимпийские» имена.

— А её звали «Дейзи», — продолжает он, угадывая мои мысли. — Так назвали при рождении. Женщина-наркоманка, которой не нужен был ребёнок. Тем более — двое. Она отдала нас деду. Ему было за шестьдесят, злой, бессердечный, бил за каждую крошку. Его ремень — наше воспитание. Это был ад. Никто нас не любил. Но Дейзи умела любить без меры. Забавно, правда? Нас учат ходить, читать, писать. Но любить — нет. А любовь ведь куда сложнее.

Я молчу, не отрывая взгляда: боюсь, он оступится.

— Единственное хорошее в дедовой жизни — ферма в глуши. — Гермес усмехается горько. — Когда он ложился спать, мы с Дейзи забирались на крышу и смотрели на звёзды. Она смотрела, а я ходил по черепице, проверяя, как держусь.

Вот откуда его «игры» здесь, в Йеле. Он наклоняется вбок, я дёргаюсь — но зря. Это было нарочно.

— Однажды я перестал балансировать и спросил: «Сколько звёзд на небе?» А она сказала: «Не знаю. Но посчитаю для тебя. Буду считать всю жизнь. И когда-нибудь скажу число».

Гермес закрывает лицо ладонями. Сквозь пальцы прорывается сдавленный звук — и меня пробирает до костей.

Он не замечает, как его тело покачивается над пустотой. У меня сжимает живот так, что подступает тошнота.

Я решаюсь. Подхожу ближе и сажусь рядом, прямо на край. Ладони потеют, дыхание сбивается.

— Что ты творишь? — резко поворачивается он. — У тебя же страх высоты. Слезь.

Я качаю головой, упираю взгляд в дальний светящийся корпус.

— Сижу с тобой. Спустишься ты — спущусь и я. Иначе останусь.

Молчание. Вдалеке — сирена. Полицейская машина проносится мимо ворот Йеля и исчезает. Если бы пуля ушла чуть в сторону, сейчас здесь стояла бы скорая. И, может, Афродита жила бы.

Гермес поворачивается ко мне. Его глаза, обычно лазурные, теперь тёмно-синие, как сапфир.

— Тебе надо уйти отсюда, Хейвен, — шепчет.

— Потому что не хочешь компании, когда тебе плохо? Хайдес сказал. Но я решила рискнуть.

Он качает головой. Кивает кадыком.

— Нет. Потому что боюсь, что ты пострадаешь, сидя тут.

Я накрываю его ладонь своей и кладу к себе на колени.

— Значит, могу остаться?

Его глаза снова увлажняются, и я боюсь, что задела лишнее.

— У тебя паника от высоты, но ты всё равно села рядом. Только чтобы мне было не так одиноко. Ты сумасшедшая, Маленький рай. Я бы никогда не прогнал тебя. Никогда.

Я улыбаюсь. Он тоже, но ненадолго. Я подставляю плечо, и он мгновенно понимает: склоняет голову и остаётся так, прижавшись.

— Не бойся, — шепчет. — Если сорвёшься, я тебя поймаю.

Я закрываю глаза, чтобы не разрыдаться. Он тоже плачет — я чувствую, как моя футболка намокает. У меня сбегает слеза.

— Теперь, когда её нет… кто будет считать звёзды? — спрашивает он, голос ребёнка.

Ответ рождается сам:

— Мы. Вместе.

— Мы?.. я и ты?

— Да. Будем считать вдвоём.

Он понимает: я не заменяю Афродиту. Я просто хочу, чтобы он не чувствовал себя пустым.

Я протягиваю мизинец, жду. Он сцепляет свой. Наш маленький обет. Мы связаны всеми возможными способами. И уже не разделимы.

— Тогда считаем вместе, — говорит он. — Спасибо.

Я улыбаюсь сквозь новые слёзы. Молчу, чтобы он не услышал всхлипов.

Я не говорю, что число звёзд неизвестно даже науке. Что есть те, которых мы не видим. Что игра бесконечна. Я говорю только одно: он не останется один.

— Хейвен?

— Да?

— Больно. Слишком больно.

— Я знаю.

— Как мне жить дальше?

Я запинаюсь. Бессмысленно кормить его шаблонными фразами.

— Не знаю, — отвечаю честно.

И чувствую Хайдеса у нас за спиной, ещё до того, как он заговорит. Его ладонь ложится на золотистые кудри брата.

— Разберёмся вместе, братишка.

Глава 27. БОГИНЯ ЛЮБВИ

О рождении Афродиты в греческой мифологии есть две версии.

Гесиод рассказывает, что, когда Кронос оскопил Урана, его члены упали в море, и из пены морских волн родилась богиня.

Гомер же говорит, что Афродита — дочь Зевса и Дионы. Чтобы примирить эти версии, Платон выдвинул теорию: богинь с одним именем было две — одна воплощала высшую любовь между мужчинами, другая — любовь между мужчинами и женщинами. Платон назвал их соответственно «Афродита Небесная» и «Афродита Земная».

Кронос, в элегантном белом костюме, говорит, опустив голову. Его босые ступни погружаются в песок. Он рассказывает о рождении Афродиты и о том, как меняется её история в зависимости от автора.

Рядом с ним Рея. Длинные светлые волосы распущены, тело — в белом платье, слегка напоминающем древнегреческие одежды. На лице нет макияжа, слёзы всё текут и текут. Подбородок упрямо вздёрнут, но губы дрожат.

Перед ними стоим мы: её братья, двоюродные братья и Лиам. Между нами — несколько шагов и столик, вкопанный в песок. На нём — белая урна с золотыми вкраплениями, вспыхивающими на солнце гипнотическим блеском. Прах Афродиты.

— Моя дочь была воплощением любви, — продолжает Кронос. — И сегодня мы оплакиваем потерю любви в нашей семье. Но, как учат древние, похороны — это не время для жалости к себе и слёз. Похороны нужны, чтобы почтить ушедшего и отправить ему нашу мысль туда, где он теперь, — вздыхает, — чтобы и нам самим было легче сказать «прощай» и идти дальше.

Он кивает в нашу сторону — значит, пора прощаться.

Сегодня на Олимпе чистое небо. Лишь одно маленькое облачко — идеально белое, безупречной формы. Море — гладкая равнина, искрящаяся на солнце.

Гермес подходит к урне. Он тоже в белом, как и все мы. Кроме Лиама. На нём — зебровые брюки, потому что, как выяснилось, полностью белые вещи он не покупает. Говорит, пачкается мгновенно. Впрочем, зебра ведь тоже с белым — никто спорить не стал.

Близнец, оставшийся один, достаёт из заднего кармана сложенный листок. Несколько секунд смотрит на него — и начинает:

— Мне было пять, когда моя сестра посчитала для нас первые десять звёзд на небе. И я поверил, что она будет делать это всегда. Мне было шесть, когда органы опеки забрали нас от деда, спасая от его жестокости. Мы сидели в полицейской машине, когда она прижала лоб к стеклу и, глядя в ночное небо, шёпотом досчитала ещё две. Нам было семь, когда мы официально стали Гермесом и Афродитой, и она прибавила ещё десяток. Потом перестала делиться прогрессом. Хотела устроить сюрприз. — Голос едва заметно дрожит. Он складывает листок и ладонью гладит урну, будто может дотянуться до сестры. — В двадцать она перестала считать звёзды.

Слева рука Хайдеса находит мою. Но стоит мне взглянуть вправо, на Аполлона, сердце сжимается. В отличие от братьев, он не показывает чувств. Такой невозмутимый, что, не знай я его, решила бы — ему всё равно. Но я знаю, как ему больно. Я беру его за руку и переплетаю наши пальцы. Он вздрагивает и смотрит на меня испуганно. Его зелёные глаза несколько раз бегают от моего лица к нашим рукам — словно не верят.

Я пытаюсь улыбнуться ободряюще. Аполлон не улыбается, но глаза увлажняются; он часто моргает, отгоняя слёзы. Сжимает мою руку очень крепко.

— Мы не знаем, что после смерти, — Гермес смотрит только на нас, на своих и на меня. — Кто-то верит в Рай, кто-то — в перерождение, кто-то — в пустоту. Мне нравится думать, что если бог и есть, он сделал Афродиту звездой. Поднял её в небо, чтобы она всегда была рядом — со своей безусловной любовью. Хочу верить, что однажды я подниму голову и увижу одну точку, ярче остальных. Вот где я хочу её видеть. Где всей душой надеюсь, что она теперь — среди прекрасного, что изначально завораживает людей.

Гермес целует урну.

— To lamprótero astéri sto steréoma.

Хайдес шепчет мне на ухо:

— «Самая яркая звезда на небесном своде».

Мы молчим, всё ещё под впечатлением от его слов. Сейчас — момент, когда каждый может выйти вперёд и сказать что-то об Афродите.

Ни Аполлон, ни Афина говорить не собираются: он страдает так, что не может даже заплакать; Афина — бледная, с кругами под глазами, растрёпанные волосы. Платье на ней сидит криво, одно плечо съехало, и она не пытается поправить. Она разбита. И ничего мы с этим не сделаем.

— Афродита умела любить, — внезапно заговорил Хайдес, будто в последнюю секунду решился. — Любила даже то, что большинство ненавидит. Всегда искала каплю красоты в самом уродливом. Когда я спросил, злится ли она на мать за то, что та её бросила, она ответила: нет. Когда я спросил, держит ли зло на деда за побои, ответила: нет. Когда кто-то поступал с ней подло, она улыбалась и спокойно объясняла, в чём он не прав и почему так делать не стоит. Афродита смотрела на мир глазами, полными любви. Она видела мир, который не заслужил быть увиденным так — с любовью. — Он глубоко вдыхает и теснее прижимается ко мне, будто ищет опоры. — Афродиту связывают с красотой, любовью и тщеславием. Наша Афродита была прекрасной, любила всё — и при этом никогда не ставила себя выше других.

Долгая пауза. Потом Гермес берёт урну и идёт к кромке моря. За ним — Афина, Аполлон и Хайдес. Я отпускаю их руки, как ни больно. Это их время. Даже не Кроноса и Реи. Пятерых Лайвли.

Они заходят в воду по колено, и Гермес открывает урну, высыпает в море немного праха:

— Anapáfsou en eiríni. Я знаю, что это значит, — Хайдес рассказал перед началом церемонии. — «Да упокоится с миром».

Урна переходит к Хайдесу — он повторяет тот же жест и те же слова. Так — из рук в руки — пока не доходит до последнего. Аполлон дрожит всем телом, но держит урну крепко и высыпает остаток праха Афродиты.

Первым говорит Зевс:

— Anapáfsou en eiríni.

Подхватывают его братья, затем Кронос и Рея. Мы с Лиамом — последними.

Хайдес и остальные всё ещё стоят в воде, спиной к нам. Мне хочется видеть их лица. Хочется знать, плачет ли Хайдес, — подойти и поцеловать каждую слезу.

Кронос пытается заговорить с детьми, но никто не оборачивается. То ли не услышали, то ли решили не слышать — не важно. На этот раз Кронос сдаётся. Рея берёт его за руку, и они уходят первыми, не сказав больше ни слова.

Наш самолёт в США через десять часов. Но Зевс и его двоюродные братья понимают: момент слишком личный. Они уходят следом, гуськом, оставляя на песке цепочку следов. Я гляжу на них и думаю, не стоит ли и нам с Лиамом тоже отойти.

В последний момент Арес всё же оборачивается. Замирает. Дистанция мешает понять, на кого он смотрит, но вот он подходит ближе — и сомнений уже нет: его взгляд прикован ко мне.

— Пойдёшь с нами, Коэн?

Я морщу лоб. Не ожидала такого.

— С вами? Зачем?

Арес косо смотрит мне за спину — туда, где его двоюродные по-прежнему стоят в воде.

— Не думаю, что им сейчас нужна компания. Это очень личное. И я не хочу, чтобы ты оставалась одна.

Лиам встаёт между нами, хмурится:

— Она не одна, со мной.

Арес кивает:

— Вот именно. Пойдёте с нами оба.

Может, он и прав. В конце концов, как бы Кронос ни считал меня уже своей дочерью, а я хоть и была в приюте вместе с Аполлоном, частью семьи я не стала. Я просто девушка Хайдеса. Наверное, мне стоит взять Лиама под руку и уйти с Аресом и остальными.

Я уже открываю рот, чтобы сказать «да», но меня опережает другой голос:

— Нет. Она остаётся с нами.

Это Гермес.

Четвёрка Лайвли стоит лицом к нам — уже не в воде, а на берегу. Никто Гермесу не возражает.

— Если вы говорите это только потому, что я встречаюсь с Хайдесом… — пробую возразить, — знайте, в этом нет нужды. Я пойму, если вам нужен момент только для себя. Честно.

Лицо Гермеса каменеет, он сверлит взглядом Ареса:

— Мне нужна рядом ты. Как и всем нам.

Хайдес кивает. Аполлон делает знак. И я встречаюсь взглядом с Афиной, ожидая от неё того же «добро».

— Останься с нами, Хейвен, — шепчет она, к моему большому удивлению. — С первой твоей фразы я тебя возненавидела, со второй — уже успела привязаться. Язвишь слишком много и самоуверенности в тебе почти столько же, сколько во мне, но ты — наша. Твоё место здесь. — Она показывает на пустое место между собой и Гермесом.

Жаль, что никто не снял это на видео: мне пригодится этот эпизод нежности Афины — уверена, будут дни, когда придётся себе о нём напоминать.

Я улыбаюсь. И Афина — первая, кто отвечает на улыбку тем же. Я оборачиваюсь к Аресу, чтобы поблагодарить за предложение. В конце концов, он просто хотел быть милым. И сердце подсказывает: показать этот свой слой ему стоило немалых усилий.

Но его уже нет. Я узнаю его фигуру у самой кромки пляжа — маленькую и недосягаемую. Он уже поднимается на виллу Кроноса.

Меня накрывает тяжесть, почти физическая. Я даже тяну руку, будто хочу окликнуть его. С трудом сглатываю:

— Спасибо, — шепчу так тихо, что меня не услышит никто.

Я протягиваю ладонь Лиаму — молча зову с собой. Он смотрит растерянно. Я шевелю пальцами, подбадривая:

— Если я остаюсь, остаёшься и ты. Пакет — семейный. Мы тебя любим, ты в курсе.

Такого выражения у Лиама я ещё не видела. Он прикусывает губу и сжимает мою руку:

— Правда? Можно с вами? Я бы очень хотел. Хотя эти зебровые штаны слишком велики, и у меня всё время полпопы наружу.

Слева слышится глухое «гр-р». Почти уверена — это Хайдес.

— Хейвен, приводи его уже, пока мы не передумали, — говорит именно он.

Мы встречаемся на полпути. Я с Лиамом переглядываюсь, когда четвёрка Лайвли садится прямо у кромки моря, на мокрый песок. Одежда моментально промокает от бегущих туда-сюда волн. И им всем — как будто всё равно.

Гермес дёргает меня за подол, потом тянется, берёт за запястье и опускает рядом с собой. Между ним и Хайдесом. Чувствую: это станет моим любимым местом на планете.

Вода добирается до моих вещей, песок липнет к коже. Я не понимаю, как им удаётся сидеть такими спокойными.

Лиам садится последним — и первым нарушает молчание:

— Простите за бестактность, но чем мы тут занимаемся?

Мне бы тоже хотелось знать. Объясняет Гермес:

— Ничем.

А.

Я ищу глазами Хайдеса, но он рисует пальцем круги на мокром песке — их тут же смывает волной.

— Ничем? — переспрашиваю.

Гермес пожимает плечами:

— Привыкаем существовать без Афродиты. Вот чем. Сидим у моря и ничего не делаем, кроме как начинаем нашу новую жизнь — на одну сестру меньше.

Боже, это так больно, что не верится.

— Афина, а ты как? — спрашивает Лиам. Впервые — без скрытой попытки её очаровать. Ему просто важно. И, кажется, впервые она это ценит.

Афина почти не меняется в лице. По-военному прямо держит спину, сидит, скрестив ноги: