Игры титанов: Вознесение на Небеса

Он делает длинную паузу, и мне хочется кинуться к нему и встряхнуть — настолько я горю узнать концовку.

— Когда я проходил лабиринт один, взял с собой красный шнурок. Попросил у одного из слуг, что приносили нам еду. Привязал к входу и разматывал по мере того, как находил верный путь — до самого конца. И Хайдес им воспользовался, разумеется.

У меня челюсть готова стукнуться об землю. Позади я чувствую, как Хайдес отпускает меня и замирает — по лицу проходят десятки эмоций.

— Шрам, — продолжает Аполлон, рассеянно кивнув в сторону брата. — Ты, видимо, что-то напортачил в играх внутри. Часа через полтора поднялось облако дыма, и последняя секция вспыхнула. Последний пролёт перед выходом полыхал. Щёлку, чтобы протиснуться, едва можно было назвать щёлкой. Я видел твоё худое тело, ты лежал, не зная, что делать. Пламя только разрасталось. Или сгоришь там, или прёшься сквозь. И по лицу я считал: ты готов сдаться.

— Доверься мне. Иди, — глухо говорит Хайдес.

Мы с Аресом переглядываемся, не понимая. Разговор — будто уже только между ними, между Хайдесом и Аполлоном. Вмешайся мы — не заметят. Я беру Хайдеса за руки, он не реагирует.

— Я заорал тебе: «Доверься мне. Иди!», — Аполлон снимает все сомнения. — И ты попробовал. Тебе было всего семь, но упрямство льва. Ты пополз сквозь, огонь начал тебя жрать. Ты тут же отпрянул, и я рванул обратно в лабиринт, чтобы помочь, проклиная Кроноса и Рею, — у меня сердце спотыкается. — Я крикнул: ползи боком — с одной стороны пламя слабее. Ты подставил огню левую часть. И как только половина тела прошла, я схватил тебя за руки и выволок наружу.

Хайдес качает головой; в шоке выпускает мои пальцы. Закрывает лицо и опускается на колени, будто ищет точку опоры, чтобы не распасться.

— Я ничего не помню… Только огонь, — слышу знакомый излом в голосе. Он сейчас заплачет.

— Чёрт, вот это любовь, — комментирует Арес. — Ты в шестнадцать мне ключицу сломал, — кидает Зевсу.

— Арес! — одновременно шикнули на него братья. — Не время, твою мать, — добавляет Гера.

Аполлон подходит к Хайдесу. Все отступают, увеличивая дистанцию. Все, кроме нас с ним. Арес пытается ухватить меня и увести, но я осаживаю его одним взглядом. Настолько ледяным, что он сразу сдаётся.

Если бы не Аполлон, Хайдес был бы мёртв. Вот она — правда. Единственное, о чём я сейчас могу думать. Да, в пяти метрах от нас виселица, и Аполлон угрожает вешать нас по очереди, но я уверена — мы чего-то не понимаем. Не знаю чего. Но крупицу надежды я ещё держу.

За спиной слышу всхлип. Гермес плачет. Лицо пунцовое, слёзы струятся без остановки. Афина обнимает его за плечи и неловко, по-своему, пытается успокоить.

— Кроносу мой «спасательный манёвр» не понравился, — заканчивает Аполлон. — Сначала он хотел отправить тебя обратно в приют, но Рея убедила: до конца ты всё же добрался. Тебе оставалось несколько метров. Так что нас и усыновили. Нас. Первых.

Аполлон опускается перед Хайдесом на колено. Миг — и он обнимает его. Хайдес сдаётся этому объятию. Думаю, лишь под напором момента — тело у него не до конца расслаблено. Игра не окончена; мы всё ещё играем в «Виселицу».

Он помогает Хайдесу подняться.

— Пойдёшь со мной к эшафоту? Если, конечно, хочешь услышать, что скажет тебе Хейвен.

Все мои мышцы каменеют; я уже на взводе.

— Прошу прощения, что? — сиплю. — Я ничего не скрываю от Хайдеса. Ты не наденешь ему петлю на шею, клянусь. Не беси меня, Аполлон.

Аполлон дружески хлопает Хайдеса по плечу:

— Пусть решит он. А потом, как я задам вопрос, ты поймёшь, к чему я.

Мне категорически не нравится, куда это всё клонится. И ещё меньше — как Хайдес, похоже, борется сам с собой, выбирая, как поступить. Он не доверяет мне? Думает, что брат прав?

Потом Хайдес бросает мне улыбку — звучит как извинение. И поворачивается ко мне спиной.

— Хайдес, — выдыхаю, воздух перехватывает. — Хайдес!

Он замирает. Я считаю до пяти — и он ставит ногу за ногой, идёт к виселице. Аполлон идёт следом, регулирует высоту — под рост Хайдеса, Ренья-то была ниже. Надевает петлю ему на шею и отбрасывает мне улыбку во все тридцать два.

Мне хочется размозжить ему лицо кулаками. Вышибить к чёрту все эти ровные зубы. К чёрту благодарность за рассказ о лабиринте.

— Хейвен, — он смакует моё имя по слогам. — Почему бы тебе не сделать то, чего ты, по правде, давно хочешь? Твоё спрятанное желание, спрятанное так глубоко, что ты сама его не находишь. А может, это ты его закопала в уголке головы. Ты не хочешь его находить. Потому что боишься, верно? Боишься этого мелкого, ничтожного желания.

Единственный звук — ветер, шуршащий в кронах у края поля. Трава под ногами колышется, и этот лёгкий шелест почти приятен.

— Какого хрена он несёт? — наконец выдаёт Арес.

— Не улавливаю, — признаюсь. — Не понимаю.

— Дерьмо… — шипит Зевс. Он отходит в сторону и начинает мерить шагами полосу за обнявшимися Гермесом и Афиной. Гера следит за ним с тревогой. Кажется, он уже всё понял. Я бы не отказалась, чтобы он это объяснил. Или он, или Аполлон.

Аполлон постукивает носком по табурету, который сейчас держит жизнь Хайдеса.

— Поцелуй Ареса.

Два слова. Одно имя. И мир рушится мне на голову.

— Какого… — взрывается Хайдес, уже на взводе.

— Осторожней, — одёргивает его Аполлон. — Если слишком дёрнешься и случайно снесёшь табурет, никто уже не успеет. Хоть бегом налетайте, чтобы подхватить. Высота выставлена так, что, как только ноги потеряют опору, удар мгновенно ломает шейный позвонок. Ты умрёшь не от удушья, а с переломанной шеей.

Меня выворачивает. Желудок скручивает узлом, и у меня подступает рвота. Не только из-за его слов — из-за приказа. «Поцелуй Ареса».

— Это уже не «правда», это принуждение, — возражает Арес, — и я вообще не понимаю, с чего он вдруг решил мне помогать. — Ты говорил про правду. Тут нечего «признавать». Ты не можешь заставлять её целовать меня под угрозой, что повесишь её парня. Который тебе, на минуточку, брат, чокнутый ублюдок!

В этот момент мне хочется обнять Ареса и сказать спасибо.

— Ой да брось, Арес. Хочешь сказать, тебя не прёт мысль, что тебя поцелует Хейвен? Мы все знаем, у тебя на неё гигантский стояк, — издевается Аполлон. Кивает на меня. — Вот твой шанс выяснить, что, в глубине души, она тоже этого хочет. Или, как думаю я, получить окончательное «нет» и смириться, что ты ей не нужен.

— Как только спущусь отсюда, я тебе лицо разобью, Аполлон, клянусь, блин! — рявкает Хайдес. Он двигается слишком резко, и даже Аполлон хватается за него, чтобы удержать.

— Ну что, Хейвен, ты поцелуешь Ареса и разобьёшь ему сердце или попрощаешься с Хайдесом? — спрашивает Аполлон. — Решай спокойно. Но не слишком долго. У моей терпелки есть предел.

— У меня нет никакого тайного желания его целовать! — срываюсь на крик, хотя он и так меня слышит. Мне просто нужно кричать. Иначе никак. — Ты не можешь требовать такого. И не смей вешать своего брата!

— Проверь меня. Могу удивить, — он беззаботно пожимает плечами. — Давай, Хейвен. Ты боишься ранить Ареса? Поцелуешь — поймёшь, что к нему ничего не чувствуешь, и разобьёшь то самое сердечко, которое мечтает, чтобы ты его полюбила?

Хайдес шевелит рукой, привлекая моё внимание. Ничего не говорит. Только кивает — обречённо. И, когда я пытаюсь возразить, прижимает палец к губам. Беззвучно складывает: «Хорошо, agápi mou».

Нет, не «хорошо». Это нечестно. Аполлон опять поменял правила. Как делают его братья. Как делают все Лайвли. Я уже знаю их метод, но каждый раз меня бесит так, будто это новость.

Хайдес приговорил меня к игре.

А сколько бы ни было во мне нулей к Аресу, верёвка на шее у Хайдеса — абсолютно реальна.

Я становлюсь перед Аресом. Аполлон оказывается рядом мгновенно — я вздрагиваю. Он хватает нас обоих за предплечья и волоком стаскивает на середину между виселицей и нашими. Мы в центре — центра его цирка. Мерзость.

— Прошу, — подстёгивает он.

Я с трудом сглатываю. Арес сокращает дистанцию, и моя грудь упирается в его живот. Хочется отступить, но он кладёт ладони мне на плечи и удерживает.

— Коэн, — шепчет. — Поцелуй меня и покончим с этим. Если поцелую я, Аполлон тут же придумает, что «не засчитывается», потому что он велел именно тебе.

Он прав. Я ищу взгляд Хайдеса — он прикован ко мне, глаза затянуты болью. Он сам выбрал табурет. Мы могли этого избежать. Это не моя вина. Не моя, — повторяю себе, чтобы не сорваться.

Я не прижимаюсь к нему телом. Только накрываю его губы своими. Первое, что чувствую, — его вкус. Сладкий, почти фруктовый, с никотиновым послевкусием. Видимо, он курил перед тем, как прийти.

Мои губы двигаются, и, хоть сначала он каменеет, через пару секунд сдаётся поцелую. У меня ломается сердце. Потому что Арес пытался отстраниться — и не смог. И если ему сейчас хорошо, то я ненавижу каждую секунду этого. Он целует осторожно, как тот, кто знает: второго шанса не будет.

Он не пытается разомкнуть мои губы языком, не тянется ко мне руками, не рискует. Поцелуй такой невинный, что почти смешно, учитывая, кто его даёт.

Арес отрывается первым, но наши губы всё ещё почти касаются. Глаза закрыты — на лице чистая боль.

— Боже, Коэн, — шипит. — Ты не представляешь, что бы я отдал, чтобы целовать тебя дальше.

Если раньше моё сердце треснуло и застыло, всё в трещинах, то теперь оно крошится на острые осколки. Мне нужно отступить, разомкнуть эту связку и напомнить ему: это была игра.

Аполлон думает иначе.

— Ну что, Хейвен, вердикт?

— Хватит, — рычу. — Ты получил, чего хотел. Развязывай петлю и отпускай Хайдеса!

Лицо Аполлона перекашивает злость.

— Я решаю, когда «хватит». И петлю сниму, только когда ответишь на пару вопросов. «Да» или «нет», Хейвен. Без усилий.

Я уже собираюсь взорваться: как он из человека, который срывал игры ради меня, превратился в того, кто меня запирает? Но Хайдес опережает мой поток ругани:

— Persefóni mou, — мягко говорит, — сделай, как он просит. Худшее позади.

Я кусаю изнутри щёку до металлического привкуса. Арес не решается поднять на меня глаза. Смотрит в пол, вцепившись взглядом в носки своих кроссовок.

— Тебе понравился поцелуй, Хейвен?

Ублюдок. Ублюдок. Проклятый ублюдок.

— Нет.

— Тебе нравится Арес?

— Как друг, — уточняю, потому что отвечать односложно — слишком уж много чести.

— А если бы ты никогда не встретила Хайдеса?.. — я леденею. Аполлон замечает и ухмыляется, довольный, что попал. — У Ареса был бы шанс?

Этого вопроса достаточно, чтобы к Аресу вернулся весь его кураж. Он самоуверен настолько, что знает ответ. И хочет услышать его из моих уст — глядя мне в глаза.

Я, наоборот, закрываю глаза. Потому что не выдержу смотреть ни на него, ни на Хайдеса.

— Нет, — признаюсь.

— Значит, у него не будет шанса никогда, верно? Всегда останется «просто другом», — не отступает Аполлон.

— Не будет. Никогда, — подтверждаю. Голос срывается.

Арес первым разворачивается и возвращается к своим. Становится на краю шеренги, рядом с Герой. Она что-то шепчет ему на ухо, он пожимает плечами, будто ему плевать.

Аполлон проводит ладонью по моей спине — я вздрагиваю, будто меня полоснули лезвием.

— Отлично. Несложно же было, правда? — Он обращается к Хайдесу. — Видал, брат? Мои игры работают. Я помог поставить Ареса на место.

Я не свожу с него глаз, пока он освобождает Хайдеса. Не хочу, чтобы он нас снова надурил или сделал что-то не то. Хайдес спрыгивает с табурета, белый как мел, и машинально трогает основание шеи, там, где только что была петля. Я не жду, пока он сам подойдёт, — срываюсь с места ему навстречу. Моё движение в одно мгновение обрывает Аполлон.

Как будто он и так мало уже вывел меня из себя.

— Стоять, Хейвен. В следующем, последнем раунде на эшафот поднимешься ты.

Хайдес встает передо мной, отталкивает от Аполлона лёгким толчком.

— Ещё раз произнесёшь её имя — и это будет последнее, что ты скажешь.

В паре метров от нас кто-то ещё встаёт на мою защиту:

— Только тронь её — я повешу тебя на твоих же волосах! — орёт Арес. Кулаки в камень, вены на предплечьях вздулись, лицо перекосила такая ярость, что мне становится по-настоящему страшно.

Он встречается со мной взглядом на долю секунды и тут же отводит глаза — чтобы я не успела прочитать всё, что в них есть. Поздно.

— Любопытно, — Аполлон откидывает голову и смеётся. — Вы оба скрываете от неё кое-что. Вы правда переживаете за её жизнь? Или боитесь, что я заставлю одного из вас ответить, чтобы её спасти?

Инстинктивно я обхожу широкую фигуру Хайдеса. Он реагирует слишком поздно, и, когда пробует меня остановить, я поднимаю обе ладони — осторожно:

— Не двигайся, — приказываю. — О чём говорит Аполлон? Ты что-то от меня скрываешь?

Хайдес шумно выдыхает:

— Ты же видела, что он только что с тобой провернул. Ты скрывала что-то? Вроде нет.

— Хватит. Моя очередь, — отрезаю, пока он не довёл Хайдеса окончательно. Как он может вытворять такое с братом? — Хочу знать, что скрывают от меня Арес и Хайдес.

Аполлон поднимается и указывает на табурет, будто приглашает на пьедестал почёта:

— Иди сюда, Хейвен, посмотрим, скажет ли хоть кто-нибудь тебе правду.

Хайдес выставляет руку у меня на пути ровно в тот момент, когда я делаю шаг к Аполлону. Я врезаюсь в его предплечье так сильно, что почти отскакиваю.

— Отпусти, — шиплю сквозь зубы. — Раз ты делал выбор — сделаю и я.

— Коэн, не делай глупостей, — подключается Арес. — Никто тут от тебя ничего не прячет. А если есть что-то несказанное — значит, тебе не надо это знать. Не все секреты созданы, чтобы их вскрывали.

Хайдес поворачивается к Аресу: рот приоткрыт, глаза прищурены.

— Да ты кретин. Только что сказал ей, что у тебя нет секретов, а теперь — что есть, но это не для неё.

— Ты понимаешь, что только подлил масла в огромный костёр Хейвенской любознательности? — уточняет Гермес.

Арес уже набирает в грудь воздух — я вижу, как он лихорадочно подбирает речь, чтобы отговорить меня от эшафота. Хочет пусть самый убедительный спич читает — меня не остановит. Я опускаю руку Хайдеса, всё ещё преграждающую дорогу, и дохожу до Аполлона. Он протягивает ладонь, чтобы помочь взобраться. Я игнорирую её и становлюсь сама.

Стоит поставить обе ноги на табурет, как меня пробирает озноб от ощущения зыбкости. Если выдержал Хайдеса, меня уж точно выдержит. Он тяжелее. Всё хорошо. Всё под контролем.

Аполлон накидывает петлю мне на шею и подтягивает узел.

— Дышится нормально? Не больно?

— Нет.

— Немногословна.

— Иди к черту.

Он отступает, словно я дала ему пощёчину.

— Я делаю это ради тебя, Хейвен.

— Спасибо, — усмехаюсь. — Но всё равно иди к черту, ублюдок.

Он смотрит разочарованно, облизывает губы. Потом вздыхает и обращается к остальным:

— Этот раунд будет другим.

По рядам тут же бежит ропот.

— И Хайдес, и Арес могут спасти Хейвен. Достаточно одному из двоих сказать ей правду, которую он скрывает. Всего одному. Просто, да? Посмотрим, кто менее эгоистичен. Кто по-настоящему достоин любви Хейвен.

Я опускаю голову и уставляюсь на свои ступни. Мне страшно пошевелить ими даже на миллиметр: ощущение, будто подо мной нет ничего устойчивого, вымораживает до костей.

Я не знаю, от кого ждать признания. От Ареса — после всего, что мы пережили? От Хайдеса — потому что он меня любит? Или — ни от кого? А если оба умолчат?

— Я ничего не скрываю, — повторяет Арес таким неуверенным тоном, что меня ещё сильнее клинит. — И даже если бы — думаю, Коэн предпочла бы услышать секрет своего великого любовь-любовь Малакая. Не так ли?

Увы, так. Но рациональная часть мозга понимает: что бы ни скрывал Хайдес, это не может быть тяжелее, чем у Ареса. Хайдес не ошибается. А если ошибается — за этим всегда стоит причина. Всегда стояла. И сегодня тоже будет. Поэтому я ловлю себя на том, что жду признания от Ареса.

Аполлон легонько пинает табурет — вся виселица вздрагивает, вместе со мной. Хайдес оказывается у него вплотную раньше, чем я успеваю заметить движение. Хватает Аполлона за ворот.

— Ты там совсем рехнулся?

Аполлон отталкивает его ладонями в грудь. За спиной у Хайдеса возникает Афина, берёт его за руку.

— Оставь. Смотри: она всё ещё здесь, цела. Спокойно, — шепчет, осторожно оттягивая его назад — так, чтобы он не заметил.

Я ищу глазами Ареса среди Лайвли:

— Пожалуйста, скажи, — выдыхаю. Не уверена, слышит ли он, и сможет ли прочитать по губам.

Арес мотает головой:

— Прости, Коэн.

Сердце делает пропуск. Я не боюсь, что Хайдес промолчит. Он заговорит — я знаю. Ошибся тот, кто промолчал, — Арес.

— Коэн, если заговорю я — ты меня возненавидишь навсегда, — голос Ареса просачивается в мои мысли и возвращает меня в реальность. — Если — Хайдес, ты его так или иначе простишь. Ты всегда его простишь. И будешь любить дальше. А я, если скажу, потеряю даже твою дружбу. Это всё, что у меня осталось.

Я сглатываю с трудом.

— Сознаёшь, что сейчас всё только усугубил? — осаживает его Зевс.

Арес его не слышит. Его взгляд пригвожден ко мне и не собирается уходить.

— Нет. Не усугубил. Я был честен — насколько умею и насколько могу. Коэн знает, что больше — невозможно.

Хуже всего то, что я его отчасти понимаю. Но горечь разочарования не отпускает.

Аполлон хлопает в ладони:

— Итак, Хайдес, твоя очередь. Ты скажешь — или нет?

По бокам с ним стоят Гермес и Афина. Оба что-то шепчут: один в левое ухо, другая — в правое. Не думаю, что он слушает хоть кого-то. Он поднимает лицо мучительно медленно и длинными шагами идёт ко мне. Братья держатся на расстоянии — словно им страшно.

— В день, когда Ньют приехал на Олимп, — бормочет он. Аполлон жестом велит громче. Хайдес повторяет: — В тот день ты попросила меня отвести тебя в зал, где я обычно тренируюсь там. Помнишь? Ты даже дралась с Аресом. Потом мы остались вдвоём и поссорились — я ревновал. И ушёл, оставил тебя одну на несколько часов.

Конечно, помню. Я тогда вырубилась на полу, у боксёрской груши. А проснувшись, нашла поднос с ужином и записку от Хайдеса. Потом встретила Кроноса со скрипкой — и дальше всё покатилось под откос. В тот день Ньют и угодил в лабиринт.

— Пока мы были порознь, я был с… девушкой, которую мой отец называет Персефоной.

Я не реагирую. Я дала себе слово — дослушать. С Хайдесом за любой «не так» всегда есть «почему так». И сейчас будет. Это не то, чем кажется.

— Продолжай, — прошу. Чем дольше он тянет, тем больше времени у моего мозга гонять эту фразу по кругу и мучить меня.

— Я не хотел, — уточняет он. — Это она меня нашла. И я… не смог выгнать её. В конце концов, она была важным человеком из моего прошлого. У меня не было…

— Ближе к делу, — обрываю холодно. — Что именно ты должен мне сказать, Хайдес?

— Она меня поцеловала.

Она. Меня. Поцеловала.

Слова забивают голову. Крутятся, наслаиваются, пока не превращаются в кашу.

— Я оттолкнул её, — Хайдес уже прямо передо мной; я даже не заметила, как он подошёл. — Клянусь, Хейвен. Я на секунду застыл — просто от неожиданности, — но через мгновение отстранил её. И ушёл. Ты должна мне верить.

Я медленно киваю, радуясь хотя бы этой крошечной отдушине.

— Если ты так и отреагировал… почему ты мне ничего не сказал? Почему не рассказал, если это ничего не значило?

— Потому что в тот же день твой брат вошёл в лабиринт. Потом ты разозлилась на меня. Едва разговаривала. Что мне оставалось — ещё и этим тебя грузить?

— Мог сказать позже. Возможностей у тебя было полно, Хайдес, — напоминаю. Отворачиваюсь. — Боже, от одной мысли у меня кровь кипит.

Как я ни держу себя в руках, ревность расплёскивается повсюду — как будто её держали в стеклянной банке, а я только что запустила эту банку в стену. Это нелогично. Хайдес её оттолкнул. Первая поцеловала она. И раз Аполлон не возражает, значит, Хайдес не врёт.

— Хейвен… — Хайдес что-то говорит, но до меня долетает сплошной шум. — Это больше никогда не всплывало, потому что для меня это настолько ничтожно, что я, чёрт возьми, даже забыл, что это было. Вот насколько «важно». Меньше нуля.

Я уставляюсь себе под ноги. Для начала мне нужно слезть с этого эшафота. Чем дольше смотрю вниз, тем меньше уверенности, что он выдержит мой вес. Впиваюсь взглядом в деревянный куб под ступнями, щурюсь, изучая. Как он может казаться таким шатким — и при этом не складываться? Слишком уж хлипко. Как он вообще выдержал Хайдеса? Что-то не сходится.

— Хайдес, — зову, — подсвети мне кроссовки телефоном. Кажется, шнурок развязался.

Все затыкаются. Я и сама понимаю, что это прозвучало странно.

— Такая реплика — это прямо Лиам, — говорит Гермес и хлопает себя по лбу. — Чёрт, надо было всё снять и показать ему.

Я сдерживаю улыбку. Адреналин льётся по венам непрерывно, с каждой секундой сильнее. Хайдес подсвечивает мне ноги, и, как я и знала, со шнурками всё в порядке. Мне это было нужно для другого. Получив подтверждение, я решаю — открыть ли остальным или оставить при себе.

В итоге выбираю первое. Хайдес снова принимается объяснять историю с Персефоной.

Я глубоко вдыхаю:

— Аполлон, выбей мой табурет.

Глаза Аполлона распахиваются. В его выражении есть что-то фальшивое. Или это я уже настроила себя на «знаю, как оно».

— Хейвен, ты что несёшь? — первой находит голос Афина. За её спиной Посейдон, Зевс и Гера смотрят на меня с разинутыми ртами.

Арес уже идёт к нам. Гермес перехватывает его, не подпуская слишком близко ко мне и Хайдесу, будто у нас частная сцена, куда лезть нельзя.

— Давай, — бросаю Аполлону вызов. — Пинай. Сбей его к чёрту.

— Только посмей… — рычит Хайдес; в его голосе такая ледяная угроза, что я боюсь, он и вправду прикончит брата.

Я не смотрю на него, но пытаюсь успокоить:

— Хайдес, доверься мне. Не двигайся. — Аполлон уже в движении, но всё ещё мнётся. — Давай, Аполлон. Сейчас!

Он замахивается — и когда носок ботинка врезается в подставку, та не шелохнётся. Встряхивается весь помост, и я рефлекторно тяну руки вперёд, чтобы ухватиться за Хайдеса. Он подхватывает меня, глаза как блюдца. Конструкция качается ещё пару секунд — и замирает, снова намертво.

— Психопат грёбаный! — орёт Арес в темноте футбольного поля.

Афина прижимает ладонь к груди — я боюсь, у неё сейчас случится приступ.

Моё сердце, впрочем, не в лучшем состоянии. Свет телефона был слабоват, но я почти уверена, что видела: табурет прикручен к настилу. Всё это — спектакль.

— Зачем? — шипит Гермес. — Зачем ты это сделал?

Аполлон молчит. Не торопясь, снимает с моей шеи петлю и помогает спуститься. На этот раз он не даёт мне шанса отмахнуться от помощи, как при подъёме. Я оказываюсь на траве — и он сразу отходит. Хайдес тянется ко мне, но я умоляю глазами держаться подальше. Мне нужно прийти в себя.

— Я был искренен, когда говорил, что ненавижу игры, — бормочет Аполлон. — Что презираю унижения, которыми вы потчуете других. Мне это никогда не нравилось. Поэтому мои «игры» — не игры. И хорошо, что вы сообразили это уже после того, как успели кое-что признать. — Его зелёные зрачки поочерёдно останавливаются на каждом. — Я не Минотавр. Я не злодей. Я хочу только правды. А её тут ещё достаточно — вы это прекрасно знаете, раз так бережно её прячете. Загляните внутрь себя, прежде чем тыкать пальцем в других.

Глава 35. ВСЕ ТЕ ВЕЩИ, КОТОРЫЕ Я ПРОСИЛА У ЖИЗНИ

Аид судит души и решает их судьбу после смерти.

Души умерших пересекают реку Ахеронт и предстают перед ним на суд. В зависимости от того, какой жизнью они жили, их отправляют либо на Поля Элизия (место блаженства), либо на Луг Асфоделей (нейтральное место), либо на Поля Мучений (место страдания).

Я — комок из раздражения, злости, грусти и отчаяния.

Ненавижу, что мне пришлось поцеловать Ареса при Хайдесе.

Ненавижу, что мне пришлось поцеловать Ареса ради игры.

Ненавижу, что я сделала больно им обоим — каждому по-своему.

И ещё сильнее ненавижу то, что мне всё время приходится заботиться о чувствах других. Если бы я парилась чуть меньше, может, и жила бы спокойнее.

Не думаю, что когда-либо давала Аресу повод верить, будто, между нами, что-то возможно. Сам факт, что он ставит меня в положение, когда приходится отказывать ему снова и снова, бесит. Сколько бы я ни повторяла, он продолжает подставляться под разбитое сердце. А я ведь правда не хочу его ранить.

Я выхожу с футбольного поля, надеясь найти Хайдеса. Он убежал после слов Аполлона. Я была слишком ошарашена, чтобы броситься за ним, и он ушёл. Теперь, когда я хоть немного пришла в себя, я пойду искать его повсюду. В каждом углу Йеля. Он мне нужен. Мне нужно знать, что с ним всё в порядке. Что даже если всё вокруг рушится, мы с ним остаёмся стоять — вместе.

Ещё до того, как я достигаю бокового входа в общежития, вижу высокую фигуру, идущую мне навстречу. Я замираю, по коже ползёт длинная дрожь. Слишком много плохих событий за последнее время, чтобы воспринимать фигуру в темноте как что-то безобидное.

— Маленький рай?

Каждая мышца в моём теле расслабляется, услышав голос Гермеса. Я не думаю дважды. Бросаюсь вперёд и, припустив бегом, сокращаю расстояние, между нами. Гермес уже понял, чего я хочу; он встречает меня с распростёртыми объятиями, и я прижимаюсь к его груди. Его руки обхватывают меня крепко, я закрываю глаза, упиваясь теплом и запахом его тела.

Гермес слегка покачивает меня на месте:

— Всё закончилось, — успокаивает он. — Всё в порядке, mikroúli.

Слыша, как он говорит по-гречески, я запрокидываю голову, чтобы взглянуть ему в глаза. Его лицо возвышается надо мной — не так высоко, как у Хайдеса, но всё же.

— Что это значит?

Он усмехается и треплет мои волосы:

— Маленькая.

Я улыбаюсь и снова прижимаю щеку к его груди. Гермес вздыхает и гладит меня по спине мягкими движениями. Он почти сразу умиротворяет меня.

— Почему бы тебе не зайти ко мне в комнату? — шепчет он. — Думаю, Хайдес там. Он не вернулся на поле. — Он чуть отстраняется, чтобы поймать мой взгляд. — Я приготовлю тебе что угодно, хочешь? — делает паузу. — Хотя у нас только ромашковый чай, так что надеюсь, ты не против.

— Отлично, Герм. — Я нехотя разжимаю объятия и иду к двери в общежитие.

Сзади Гермес кашляет, и я замечаю, что он остался стоять. Сначала не понимаю почему, потом он протягивает мне руку — тихое приглашение, почти по-детски. Он надувает губы, и я впервые за часы чувствую, как лицо расправляется в искренней улыбке. Я сразу сплетаю свои пальцы с его.

Мы идём, держась за руки, под тёмным небом, что словно следует за нами. Гермес раскачивает наши руки нарочито смешно — видимо, чтобы отвлечь меня.

— Можно задам бестактный вопрос? — нарушает он тишину, как только мы переступаем порог. В коридоре пусто, а перепад температуры приносит облегчение.

— У тебя нет тактичного?

— Нет.

— Ладно, давай.

Я слежу за его профилем: он облизывает губы и, кажется, подбирает слова. Надеюсь, я не ошибаюсь.

— Во время поцелуя Арес засунул тебе язык в рот?

Я едва не поперхнулась собственной слюной:

— Герм! — одёргиваю я его, но ему всё равно. Он смотрит, ожидая ответа, уже с ключом от комнаты в руке. — Вообще-то нет.

К моему удивлению, Гермес сжимает губы в прямую линию, будто расстроен. Мы останавливаемся у двери.

— Мне жаль его. И одновременно думаю, что ему пора смириться.

— У него не хватает эмоциональной зрелости, — защищаю я его. — Он не привык к таким вещам, к таким чувствам. Думаю, он их даже по-настоящему не испытывает.

Я не раз об этом думала. Кажется, я была самым понимающим и дружелюбным человеком для Ареса — со всеми нашими взлётами и падениями. Вероятно, ему нравится не я, а то, как я могла бы его любить. Он не влюблён в меня, это было бы слишком. Но он влюблён в идею пары, которой мы могли бы быть. Может, он уверен, что я буду любить его так же, как люблю Хайдеса. Что невозможно, и мне больно это даже думать, но это правда. То, как я люблю Хайдеса, не зависит от моей способности любить. Я люблю его так, потому что он — Хайдес. Это выходит естественно. Если бы это был кто-то другой, всё было бы иначе.

— Ну, — вырывает меня из мыслей голос Гермеса. Он дважды поворачивает ключ, замок щёлкает. — Между двух ссорящихся выигрывает третий. Помни, я здесь. — Он подмигивает.

Я закатываю глаза и слегка толкаю его плечом:

— Мы с тобой никогда не станем парой, ты это знаешь лучше меня.

Он кивает:

— Верно. Но признаешь же, у нас был бы очень весёлый секс.

Я игнорирую эту реплику и толкаю дверь, распахивая её. Гермес хочет что-то ответить, но слова застревают у него в горле. Я следую за его взглядом и понимаю, почему он онемел.

— Ребята! — встречает нас Лиам, сидящий на диване. — Наконец-то. Что случилось? Вы живы? Или кто-то умер?

— Аполлон… — начинаю я.

Лицо Лиама бледнеет мгновенно:

— Аполлон умер?! — вопит он.

Гермес кривится и зажимает ухо, закрывая за нами дверь, чтобы никто не пришёл жаловаться:

— Нет, Лиам, мы все живы. Просто произошло дофига всего. Сядь и дыши.

Лиам встаёт, глубоко вдыхает и снова садится:

— Вот. Теперь расскажите мне каждую деталь. С тех пор, как я получил твоё сообщение, я жил в постоянной тревоге. — Хмурится. — Минут десять. Потом отвлёкся мультиком.

Я сажусь на свободное место рядом с ним, а Гермес устраивается на полу у моих ног, как преданный декоративный пёсик.

— Какое сообщение? — уточняю я.

Лиам вытаскивает телефон и показывает переписку с Гермесом. Два часа назад он написал ему:

Аполлон вернулся и снова играет. Похоже, он хочет нас повесить LOL. Сбрендил напрочь. Но наши бошки вроде целы. Созвонимся позже.

Я бросаю Гермесу укоризненный взгляд, а он только пожимает плечами. Ну да, не лучший подход.

— Я вообще-то пришёл вас искать, — признаётся Лиам, чешет подбородок. — Футбольное поле — последнее место, куда я заглянул. Больше идей не было.

— Но мы были на футбольном поле, — отвечаю я.

Он кивает:

— Знаю. Когда увидел виселицу и Хайдеса с петлёй на шее, я свалил.

Я невольно улыбаюсь. Только Лиам мог меня рассмешить после всего, что произошло сегодня. Я так благодарна, что импульсивно тянусь к нему и быстро обнимаю. Прежде чем он успевает задать вопросы, я отстраняюсь.

— Главное, что тебе нужно знать: некая Реня выиграла пятьдесят тысяч долларов, — начинает Гермес.

— Счастливая, — комментирует Лиам. — Может, и мне стоит дать себя повесить Аполлону. — Он указывает за спину Гермеса. На журнальном столике между телевизором и диваном стоит дымящаяся кружка.

Гермес передаёт её ему:

— Хейвен и Арес поцеловались, иначе Хайдеса бы повесили.

Лиам, который уже сделал глоток, выпучивает глаза. Жидкость идёт не в то горло, он закашливается, хлопая себя по груди. Я помогаю ему, похлопывая по спине. Ромашковый чай вылезает у него через нос, глаза слезятся.

— Боже, — стонет он. — Мог бы предупредить, чтоб не пил.

Гермесу, похоже, плевать на этот «деталь», напротив — его забавляет вся сценка:

— В любом случае Хейвен выяснила, что всё было фальшивкой. Табурет, на котором стояли «повешенные», был прикручен к помосту; даже если бы его пнули, он бы не сдвинулся, и никто не умер бы.

Лиам замирает с кружкой на полпути ко рту:

— Чёрт. У твоего брата кукушка поехала.

— Он просто хотел, чтобы мы сказали друг другу правду, — я сама не замечаю, как встаю на его защиту. Две пары глаз тут же упираются в меня. — Знаю, методы были ужасные. Но кто знает, узнали бы мы вообще то, что узнали этой ночью. Подумайте. И потом… что скрывает Арес, если не захотел признаться?

— Хороший вопрос, — бормочет Герм. Он кладёт голову мне на колени, а я перебираю его светлые кудри. — Что бы это ни было, это важно. И касается тебя. Иначе зачем было рисковать твоей жизнью, лишь бы не рассказать?

Я не знаю. Не нахожу ответа. Если я ему так нравлюсь, как он утверждает, почему он не захотел говорить? Почему он был уверен, что Хайдес, наоборот, сделает признание ради моего спасения? Но если бы не было альтернативы с Хайдесом, что бы тогда случилось?

Лиам продолжает выпытывать у Гермеса подробности о «играх» Аполлона, а тот скрупулёзно всё рассказывает. Я откидываюсь на спинку дивана и слушаю молча, ни разу не вмешавшись. Я устала, глаза сами норовят закрыться, и я хочу только спать. И всё же я уверена: даже если бы легла в кровать, не уснула бы. Мне нужно поговорить с Хайдесом, увидеть его и знать, что он в порядке.

Но проходит час, потом ещё полчаса — и ни следа. Почему он не возвращается к себе? Где он? У меня неприятное чувство, что он меня избегает. Или, хуже того, с ним что-то случилось. Теперь именно тревога держит мои глаза широко раскрытыми, устремлёнными на дверь, в ожидании, что Хайдес войдёт.

Я громко зеваю, и две голубые радужки встречают мои. Гермес гладит меня по колену:

— Тебе стоит вернуться к себе и попробовать поспать. С братом поговоришь завтра. Серьёзно, МР, ты никакая.

Лиам подхватывает:

— Он прав. Лицо у тебя никакое. Обычно ты очень красивая, а сегодня выглядишь… — Гермес бьёт его по голени, Лиам дёргается. — Сладких снов, Хейвен.

Я едва сдерживаю смешок:

— Люблю вас, ребята.

— Меня больше, правда? — парирует Гермес, уже поднявшись и протянув руку, чтобы помочь мне встать.

Я принимаю её охотно:

— Ты иногда как ребёнок. — Киваю Лиаму: — Спокойной ночи.

Мы с Гермесом выходим вместе. Когда понимаю, что он не собирается меня отпускать одну, останавливаюсь:

— Останься у себя и тоже ложись. Не нужно меня провожать…

— Хочу напомнить: есть сумасшедший, который хочет тебя усыновить, кузен-вор, появляющийся и исчезающий с фальшивым французским акцентом, чтобы вывалить рандомные факты, и ещё один с длинными каштановыми волосами, который тебя чуть не повесил, — перечисляет он. — По-моему, провожать тебя надо.

Я сдаюсь. В конце концов, мне приятно его присутствие. Я позволяю ему обнять меня за плечи, а сама цепляюсь рукой за его талию.

Мы идём по тихому коридору его общежития и направляемся ко входу Йеля. Некоторые лампы потушены, и единственный звук — ветер за большими стеклянными дверями.

Моё общежитие тоже пустое и укутанное тишиной. Быстрый взгляд на часы на моём запястье даёт исчерпывающий ответ: два часа ночи, сессия. Бодрствуют только те, у кого проблемная семья и навязчивые экстремальные игры.

Но за несколько метров до моей комнаты Гермес трогает меня по плечу и показывает вперёд.

Хайдес.

Он сидит на полу, прислонившись спиной к моей двери, длинные ноги вытянуты. Голова запрокинута, глаза закрыты, но я уверена — он не спит. Выдаёт его настороженная поза.

И точно: стоит нам издать хоть малейший звук, он резко поворачивается к нам. Сначала его глаза находят меня. На лице, полным тревоги, расцветает облегчение. Губы расплываются в слабой улыбке.

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я, поражённая.

— Жду тебя. Уже два часа.

Я поднимаю брови:

— Я тебя ждала. В твоей комнате. Уже два часа.

Мы замираем, глядя друг на друга. Какова была вероятность, что так выйдет?

Гермес уже на шаг позади меня; он развеселён, но качает головой и вздыхает:

— Вам вообще кто-нибудь говорил, что можно просто писать друг другу сообщения и договариваться, где встретиться?

Хайдес одним плавным движением поднимается на ноги и бросает брату хмурый взгляд:

— Ладно, Герм. Спасибо, что её проводил. А теперь иди спать. Спокойной ночи.

Гермес мне подмигивает:

— Спокойной ночи, Дива. — И, прежде чем уйти, лезет в карман и достаёт цветной квадратик.

Презерватив падает к моим ногам. Я смотрю на него в недоумении. Потом поднимаю глаза на Гермеса:

— Герм.

— Что? Одного мало? Ладно, — фыркает он. Швыряет ещё три. — Четыре подойдут? Сразу говорю, Хайдес, потом вернёшь. Не могу же я постоянно вас снабжать.

Я уже давлюсь смехом. Прижимаю ладонь ко рту, чтобы не разбудить кого-то. Нас и так тут все ненавидят из-за музыки Ареса.

Хайдес проводит рукой по волосам:

— Спасибо, Гермес. А теперь уходи, пожалуйста.

Он посылает нам воздушный поцелуй и ускакивает прочь. Но, дойдя до конца коридора и сворачивая за угол, орёт:

— Хорошего траха!

Я прячу лицо в ладонях на несколько секунд, а потом наклоняюсь, чтобы собрать упаковки презервативов. В поле зрения появляются другие руки. Хайдес забирает их у меня и прячет в карман, ничего не говоря.

Я медленно поднимаю голову, пока наши взгляды не встречаются. Его выражение такое серьёзное, что я сглатываю. Не потому, что боюсь, что он злится, а потому, что от того, как он на меня смотрит, у меня подкашиваются ноги от желания поцеловать его.

Но я не могу пошевелиться. Мозг посылает сигнал мышцам — они остаются неподвижными, застывшими под серыми глазами Хайдеса. Это он делает первый шаг. Кончиками пальцев он гладит мою щёку — лёгкое, мимолётное прикосновение, от которого меня пробирает дрожь:

— Как ты?

— Точно так же, как ты, — говорю я.

Его улыбка наполовину похожа на гримасу:

— Тогда мне жаль.

Я раскрываю рот, чтобы возразить, но его руки уже обрамляют моё лицо, и он прижимает меня к стене, следя, чтобы не причинить боли. Его тело прижимается к моему, и я оказываюсь запертой — хотя, если честно, мне это и не нужно.

Хайдес упирается лбом в мой, его горячее дыхание обдаёт меня:

— Я снова и снова вижу, как вы с Аресом целуетесь, Хейвен, — признаётся он. — Смотрю сейчас на твои губы и не могу не думать о его губах на них. Это грёбаная пытка.

— Я…

Большим пальцем он касается моей нижней губы:

— Хейвен, я хочу целовать тебя часами, пока не сотру с твоих губ его вкус. Хочу целовать тебя, пока ты не забудешь, что значит целовать кого-то, кто не я.

— Мне не нужно, чтобы ты заставлял меня что-то забыть, — успокаиваю его.

Он криво улыбается:

— То есть ты не хочешь, чтобы я тебя целовал?

Я тянусь, чтобы стереть расстояние, между нами, но Хайдес отворачивает голову, и мои губы лишь скользят по его челюсти.

— Это не смешно, — ворчу, как ребёнок.

Он легонько щёлкает меня по щеке и украдкой косится на мои часы:

— Поздно. Почему бы тебе не лечь спать, а мы поговорим завтра? Полагаю, ты вымоталась после всего, что случилось этой ночью.

Стоит ему попытаться отстраниться, как я хватаю его за свитер:

— Нет, я не устала. Останься. Со мной. Я хочу поговорить сейчас. Никакого «завтра».

Он проводит указательным пальцем под моим глазом — по всей длине, задумчиво:

— У тебя два огромных синяка под глазами — ты слишком долго нормально не спишь. И лицо у тебя измученное, Хейвен. Я должен поступить правильно и отправить тебя в кровать, но если ты просишь остаться таким голосом и с такими глазами… Я…

— Я не усну, пока мы не поговорим.

Хайдес вздыхает и отходит. Я позволяю — знаю, что убедила его. Он оглядывается и садится на пол, жестом приглашая меня.

Я ещё не готова лезть в историю про Ареса и Персефону… Поэтому задаю вопрос, который гложет меня с восьмого января:

— Как твои родители замяли убийство Афродиты?

Его поза мгновенно каменеет при воспоминании о сестре. Он берёт мою руку и сжимает в своих ладонях:

— Самоубийство. С фальшивым диагнозом депрессии, подписанным психиатром, которого знает Кронос.

— Но ректор Йеля… Почему никто не узнал, что она умерла на крыше корпуса?

— Хейвен… — он вздыхает. — Ты удивишься, если я скажу, что ректор Йеля не раз ужинала у моего отца? Они знакомы много лет.

— Нет, не удивлюсь, — признаю.

— А если скажу, что у него друзья и в попечительском совете?

Я фыркаю:

— Боже, да сколько же людей знает твой отец? У него связи везде?

Моя ирония мало что меняет: Хайдес остаётся серьёзен, глядя на меня:

— Везде, Хейвен. Ты не представляешь, сколько «друзей» покупается за деньги.

Представляю — ещё как. Но молчу. Закрываю глаза и позволяю ему гладить тыльную сторону моей ладони. Когда всё-таки смотрю, отслеживаю линию его профиля. Застреваю на губах. И в голове вспыхивает картинка: другая девушка целует его.

Пальцы сами собой сжимаются в кулак — тот самый, что лежит у него на коленях. Хайдес и бровью не ведёт; мягко разжимает мой кулак и расправляет пальцы.

— Спустя год после лабиринта… — шепчет он, голос предательски ломается. Он прочищает горло. — Через год после того, как я заработал шрам в лабиринте, родители повезли меня в частную клинику в США, чтобы убрать следы. Кожа была… непереносимая. По крайней мере, так они говорили. Врачи советовали подождать ещё несколько лет — я был слишком мал. Они не захотели ждать и положили меня под нож. Что-то пошло не так. Следы ожогов сняли, но инструменты всё равно оставили на мне клеймо того, что я пережил. Если посмотреть совсем близко и при правильном свете, ты увидишь ещё пятна от огня. — Он тяжело сглатывает. — Сначала отец хотел оперировать меня снова. Мать, после долгого разговора с врачами, отговорила: мол, лучше прожить жизнь с таким шрамом, чем с тем, что было до.

Сердце колотится так, что в груди звенит. Хайдес как раз подставляет левую сторону лица — там, где идёт шрам. Я касаюсь его кончиком пальца, будто он ещё свежий и может болеть:

— Я так счастлива, что ты выжил, — шепчу, голос полный эмоций.

Он подносит мою ладонь к лицу и касается её поцелуем:

— Я люблю тебя всем сердцем, Хейвен.

— Тогда почему ты не сказал, что Персефона тебя поцеловала? — выдыхаю я.

— Не называй её так. Персефона — это только ты, — одёргивает он.

Хайдес наклоняется, чтобы попасть в поле моего зрения.

— Скажи мне правду, прошу, — шепчу. — Это хоть что-то для тебя значило? Хоть каплю?

— Разумеется, нет, Хейвен, что за вопросы?

Не в силах усидеть, вскакиваю:

— Те вопросы, которые я должна задать.

Я начинаю наматывать круги по коридору, туда-сюда, без остановки. Хайдес, насестом устроившись на полу, провожает каждый мой шаг. Приподнимает бровь:

— И обязательно задавать их стоя, когда ты бегаешь марафон?

— Да, — выдыхаю. — Ходьба глушит тревогу, переживания и стресс…

— Ладно, но, если ты останешься рядом, я смогу помочь тебе почувствовать себя лучше.

От его низкого, хрипловатого тембра у меня бегут мурашки:

— Перестань меня соблазнять, — рычу.

Он коротко смеётся:

— Хейвен. Тот поцелуй ничего не значил. Я бы залез к тебе в голову, чтобы понять, как это сказать так, чтобы ты поверила — по-настоящему.

Я замираю к нему спиной:

— Если бы той девочкой в приюте с тобой была я… Ты был бы счастливее?

Ответа нет. Я считаю до десяти и оборачиваюсь. Хайдес подался вперёд, глаза прищурены — он смотрит так, как не смотрел никогда. Злой и ранимый одновременно:

— Я попросил бы повторить, потому что боюсь, что ослышался. Но если услышу это второй раз — взбешусь, Хейвен.

Я безнадёжно вздыхаю и прикусываю губу.

— Оставь губу в покое, — мягко одёргивает он.

— Если бы я была той девочкой в приюте с тобой… — продолжаю. — Разве это не было бы волшебно? Двое, знакомые с детства, в грустных обстоятельствах, которых разлучили, а потом… Ты ждал бы меня на том дереве, а потом мы встретились бы здесь, в Йеле. Разве это не красиво? А так ты любишь меня, но есть другая — с которой тебя связывает детство.

Хайдес неподвижен, и мне хочется подойти и помахать у него перед лицом. Его глаза не отпускают меня ни на секунду; он усаживается ровнее.

— Иди сюда, Persefóni mou, — приказывает негромко, но в голосе такая нежность, что сердце тает. — Сядь.

Ноги сами делают шаг. Стоит устроиться рядом на полу, как я замечаю, что он качает головой.

Хайдес щёлкает языком. Постукивает ладонью по своему бедру, и я невольно слежу за движением его пальцев. На среднем — простое серебряное кольцо, на указательном — с прямоугольным чёрным камнем.

— Ты ошибаешься.

Я понимаю, о чём он, но от того, как его взгляд скользит по мне, слова застревают в горле. Жар поднимается волной, скручивая живот.

— Не на пол, — журит он. — На меня.

Я автоматически поднимаюсь и сажусь на Хайдеса, обхватывая его бёдрами. Устраиваюсь у него на коленях, а он кладёт обе ладони мне на бёдра. Впервые я чуть выше его. Хайдес держит голову чуть запрокинутой, не теряя мой взгляд.

Прядь волос выскальзывает у меня из-за уха и падает, между нами. Он отодвигает её пальцем и облизывает губы.

— Ситуация с девочкой из приюта — дерьмовая. Даже не представляю, что ты чувствовала, когда она появилась, и что продолжаешь чувствовать. На твоём месте я бы уже слетел с катушек, — признаётся он. Его руки скользят по ткани моих джинсов и останавливаются у меня на бёдрах. Он тянет меня ближе, и наши тела смыкаются идеально, шов к шву. — В шесть лет я хотел от жизни только семью, которая меня усыновит. В десять — чтобы исчез мой шрам. В пятнадцать — сбежать от Кроноса и Реи. А в восемнадцать перестал чего-то ждать. Перестал чего-то хотеть от жизни, потому что смирился: она всё равно никогда не даст мне того, чего я желаю.

Я обвиваю его шею руками и перебираю волосы у основания.

— Потом я встретил тебя — на лестнице западного крыла. И снова начал чего-то просить. Только изменилось одно: я перестал просить для себя. Всё было ради тебя. Я хотел, чтобы у тебя была блестящая карьера здесь, в Йеле. Хотел, чтобы ты победила в моих играх. Хотел, чтобы ты стала сильной в бою. Хотел, чтобы ты выиграла те тринадцать миллионов, чтобы помочь отцу. Хотел, чтобы жизнь дала тебе всё, чего у тебя не было.

Глаза затягивает пелена слёз. Когда я моргаю, одна скатывается по щеке. Хайдес ловит её губами ещё до того, как она доходит до середины.

— Последнее, о чём я просил у жизни… — шепчет он, горячее дыхание касается моих губ, — …это быть твоим.

— Хайдес…

Он утыкается лицом в мою шею и оставляет влажную дорожку поцелуев; приоткрывает рот, и его зубы царапают мою кожу.

— Я прошу об этом каждый день, Хейвен. Я хочу быть твоим. Хочу только этого — быть твоим. Хочу, чтобы ты выбирала меня каждый день. Ты понимаешь? Понимаешь, что моё место рядом с тобой и ни с кем другим?

Я слабо улыбаюсь и киваю:

— Да.

— После такой речи я рассчитывал на большее, — дразнит он. — Хотя бы на поцелуй.

Я запускаю пальцы в его волосы и подталкиваю голову вверх, чтобы видеть его лучше. Свет от потолка скользит по его лицу, и он кажется самым настоящим ангелом.

— Рядом со мной всегда будет свободное место. Только для тебя. Никто другой его не займёт. Никогда, Хайдес, никогда.

Уголки его губ поднимаются. Я знаю, что этой фразы ему достаточно, даже если она не так прекрасна, как его признание. Каким-то образом — достаточно. Каким-то образом — я ему достаточно.

— «Fílisé me, se parakaló».

— «Поцелуй меня?..»

— «Поцелуй меня, умоляю», — заканчивает он перевод.

Он ещё не успевает договорить «умоляю», как я сокращаю расстояние, и наши губы сливаются. Хайдес вжимает меня в себя, каждый сантиметр наших тел прижат, и я никогда так не ненавидела одежду, как этой ночью. Хайдес пожирает меня буквально, с такой жадностью, что поцелуй становится хаотичным, а его язык гонится за моим, пока у меня не перехватывает дыхание.

— Видеть, как ты целуешь другого, было больно, — шепчет он. — Больно до чёрта, Хейвен.

— Мне тоже было больно. — И Аресу тоже. Этот проклятый поцелуй никому не пошёл на пользу. Я хватаю Хайдеса за лицо и заставляю его смотреть в глаза. — Но мы — это только мы. Здесь есть только ты. Малакай, — медленно произношу его имя.

Для меня он всегда будет Хайдесом. Неважно, что не «с самого начала». Для меня — он. Потому что все дороги моей жизни привели именно к нему. Это тоже судьба.

Мы целуемся снова, прямо у двери моей комнаты, и наконец говорим друг другу «спокойной ночи». Хайдес ждёт, пока я зайду, и только тогда уходит. Я поворачиваюсь, и в животе роем вспархивают бабочки, будто это наш первый поцелуй. Я даже не обращаю внимания.

А потом это случается. Улыбка превращается в гримасу тревоги и ужаса.

Что, чёрт возьми, произошло в этой комнате?

Телевизор валяется на полу, экран вдребезги. Рядом — лампа, сломанная пополам. Диван отодвинут. Тумбочка, на которой стоял телевизор, прижата к стене слева.

— Арес?! — кричу я. Не знаю, больше я злюсь или пугаюсь. С ним могло что-то случиться. Или он сам всё это устроил. — Арес, ты в порядке?!

Не выдержав, бросаюсь в нашу комнату, которую мы, к несчастью, делим. Пусто. Кровать Ареса растрёпана, как он оставил её утром. Но ничего не пропало. Я проверяю и ванную на всякий случай — тоже пуста.

— Арес? — снова зову я, как дура. Его тут быть не может.

Оглядываюсь по маленькой гостиной, в поисках хоть какой-то зацепки, пальцы уже тянутся к телефону, чтобы позвонить. И тут взгляд цепляется за ярко-жёлтый квадратик на полу у двери. Должно быть, я наступила на него, когда вошла.

Почерк я узнаю сразу — видела его в записках для соседей.

Это Арес.

Ушёл по… «делам».

Скоро вернусь. Надеюсь.

Не скучай слишком сильно, Куколка.

Твой Коэнсосед.

Глава 36. АД

У Ареса много лиц. Бог мира — как отсутствия войны, и одновременно покровитель конфликта. Бог щедрых даров или страшных расплат.

Арес

Я с силой распахиваю двери Йеля, мечтая отдалиться как можно дальше от Коэн, от братьев и от кузенов. Одна мысль о том, что она так близко, сводит меня с ума. Каждый мой шаг словно удерживает невидимая цепь на щиколотке, тянущая в противоположную сторону — туда, где она. Я не могу объяснить то притяжение, что чувствую к ней. Это нелепо, жалко, больно. Я не хочу этого. Хочу смотреть ей в глаза и не чувствовать ничего.

Я вообще не думал, что у меня есть сердце. С девушками я всегда думал другим местом.

Но в одном я оказался прав. Поцеловать Хейвен — значит вкусить одновременно и Ад, и Рай. Как теперь делать вид, что ничего не произошло, и смотреть, как она рядом с Хайдесом, когда я знаю вкус её губ? Как вынести, что она принадлежит другому?

Почему она не любит меня? Почему я двадцать лет бежал от любви, а теперь не могу получить её от единственной, кто мне нужен?

Боже, если бы она дала мне хоть один шанс. Я бы доказал, что сумел бы её защитить. Доказал бы, что умею уважать и поддерживать её всегда. Если бы она только посмотрела мне в глаза. Если бы перестала просто видеть и начала по-настоящему смотреть. Она поняла бы, что я готов подарить ей весь мир.

Но, может, именно в этом и дело. Хайдес уже дал ей всё. И продолжает давать каждый день. Она не любит меня, потому что я не могу предложить ей ничего, чего бы у неё уже не было.

— Тупой ублюдок, — шепчу, захлопывая за собой дверь. Удар отдаётся по коже и дарит какое-то больное удовольствие. Мне нужно что-то разбить. Мне нужен хаос. Шум. Нужно видеть, как ломается что-то другое, а не только моё сердце.

Моя мать, та ещё сука, была права, когда твердила, что никто меня не оценит. В конце концов, если тебя не любит женщина, что носила тебя девять месяцев, кто ещё сможет? Надо было понять это раньше. Надо было перестать бороться и просто сдаться.

«Кейден, ты никому не понравишься. Жаль, что я тебя родила, потому что ты никогда не найдёшь своего места».

Я хватаю лампу с деревянной тумбочки слева и швыряю в стену. Лампа с грохотом разбивается и валится на пол в двух частях. Лампочка взрывается, и я смотрю на осколки.

Разворачиваюсь к маленькому плоскому телевизору. Я не думаю. Двумя руками рву провод из розетки и швыряю экран в воздух. Разбитое стекло рядом с лампой приносит мне долгожданное облегчение.

«Ты никогда не найдёшь своего места в мире, Кейден», — повторяю, дыхание сбивается, грудь ходит ходуном. — Можешь надеяться, можешь врать себе сколько угодно, но правда в том, что тебя никто никогда не полюбит. Ты — ничто. Для всех.

По щеке катится слеза. Я смахиваю её так резко, что больно.

Хватаю низкий столик, где ещё секунду назад стоял телевизор, и снова и снова бью его о стену. Но он не ломается, упорно остаётся целым, несмотря на все мои усилия. Мышцы рук горят от напряжения, и столик выскальзывает. Удар об пол звучит так, что, кажется, разбудил даже общагу Стэнфорда.

Я начинаю крушить всё подряд. Любая вещь, попавшаяся под руку, летит в воздух, и я с наслаждением смотрю, как она разбивается. Почему я должен быть единственным сломанным здесь? Я даже пинаю диван, и тут же воплю, когда боль простреливает ногу. Подпрыгиваю на месте, чувствуя себя жалким придурком.

В конце концов я оседаю на пол и ползу к двери. Облокачиваюсь на неё спиной и несколько раз провожу ладонями по волосам — и только потом вспоминаю, что их больше нет, они сбриты, и пряди не соскользнут меж пальцев.

Я хочу, чтобы меня любили так, как Хейвен любит Хайдеса. Хочу, чтобы кто-то посмотрел и сказал: «Я выбираю тебя. Может, в мире миллиарды лучше, но я выбираю тебя».

Я не лёгкий выбор. Не первый. Не тот, что советуют. Я вообще не выбор, если честно.

Я хочу быть чьим-то выбором. А не парнем, про которого думают: «Чёрт, с ним, наверное, тяжко. Стоит ли оно того?»

Стоит мне стукнуться затылком о дверь, как кто-то с другой стороны бьёт в неё в ответ. Один короткий, но уверенный удар.

— Эй! — раздаётся женский голос, незнакомый.

Я замираю. Последнее, чего мне нужно, — это общаться с людьми. Если промолчу, может, уйдёт. Кто бы это ни был.

— Ты решил разбудить всю общагу, швыряя вещи о стены? — продолжает она. — Честно, я бы предпочла твои обычные три песни на репите.

Любопытство побеждает. Я тянусь к ручке и приоткрываю дверь. Поднимаю голову и встречаю карий глаз и половину губ. Даже не видя её целиком, сразу считываю злость.

Держу пари, это та самая, что клеит мне жвачкой злые записки на дверь.

— Я не в настроении, — говорю безжизненно. — Приходи завтра, продолжим обмениваться агрессивными бумажками.

Видимая мне бровь взлетает вверх. И пока я отворачиваюсь, чтобы её отшить, она опускается на колени прямо перед дверной щелью. Теперь мы почти на одном уровне.

— Не в настроении портить всем жизнь? Странно.

— Серьёзно, — бурчу. — День полный дерьма, и я из последних сил держусь, чтобы не разреветься, как избитый щенок. Уходи.

Она не отвечает сразу. Наверное, решает, уйти или остаться. Я молю, чтобы ушла. Я уже на пределе.

— Тебе сердце разбили?

Я фыркаю и отворачиваюсь.

— Потому что, если продолжишь всё крушить, я сломаю тебе руки.

Такого ответа я не ожидал. На губах расползается усмешка, и я совершаю ошибку — встречаюсь с ней взглядом. Она замирает, поражённая моей реакцией.

— Я уже закончил ломать, — говорю, уставившись в стену. — Можешь идти спать. Пока.

Я чувствую её взгляд. Прежде чем я успеваю нагрубить, она садится на пол, прислоняясь к стене. Поворачивает голову ко мне, и теперь я вижу больше. Кожа оливковая, большие ореховые глаза, полные губы. Волосы короткие, тёмные, растрёпанные, но ей идут. В ней есть детская мягкость и женская красота одновременно.

— Женский взгляд со стороны может пригодиться, — говорит она.

Я улыбаюсь без тени веселья.

— Да ну? Есть совет для парня, который по уши втюрился в подругу, счастливо влюбленную со своим парнем?

Моя соседка округляет рот в «О», потом хмурится.

— На самом деле, да.

— Ну, удиви. — Я не жду ничего. Но если заговорит, может, быстрее уйдёт.

— Найди другую.

Я застываю.

— Ни за что. Если любишь, надо бороться.

— Если любишь, ты хочешь её счастья, — парирует она. — Она счастлива со своим парнем?

Я кривлюсь. У тех двоих глаза прямо сердечками светятся.

— Наверное, да, — признаю. — Но я мог бы сделать её счастливее. То есть… не уверен, но я бы хотя бы попытался. В постели я держусь долго и…

К моему удивлению, она тихо смеётся.

— Любовь так не работает, сосед-идиот.

Я решаю проигнорировать это прозвище.

— Да? А ты-то откуда знаешь?

Сначала думаю, что она промолчит. Вопрос слишком личный, и я не жду, что она влезет в подробности. Но она вздыхает и запрокидывает голову к потолку. Я провожу взглядом по её тонкому профилю, пристально разглядываю.

— Парень, с которым я встречалась, влюбился в мою лучшую подругу. И они стали парой. Я сбежала на другой конец Штатов, в колледж, лишь бы больше их не видеть.

— Вот же ублюдки. Я бы ему врезал, а потом…

Два карих глаза впиваются в меня так, что я чуть не дёргаюсь. Не ожидал, что она резко обернётся. И не ожидал, что она окажется такой красивой.

— С ней он был счастливее, чем со мной, — говорит она спокойно. — Честно, они куда более гармоничная пара. Конечно, мне от этого хреново, но что я могу поделать? — делает паузу. — Любить — значит бороться. Но иногда — значит и отойти в сторону. Люди ошибаются, думая, что любовь — это только счастье, где двое любят друг друга без условий. Чаще всего любовь односторонняя. Чувствуешь её только ты.

Боже, какая депрессия.

Она указывает на волосы:

— У меня они были длинные до сегодняшнего утра. Потом я увидела их фото и отрезала сама. Не хватало ещё покраситься.

Она напоминает мне кое-кого. Но я ей этого не скажу.

Я вздыхаю и начинаю барабанить пальцами по полу, между нами.

— Хочешь переспать, чтобы отвлечься?

Девушка просовывает руку в дверную щель и толкает меня. Я, конечно, не шелохнулся, но улыбаюсь.

Руку она оставляет — протянутую, словно ждёт, что я её пожму.

— Я Хейзел. Для друзей — Хел.

— Арес Лайвли, — отвечаю, пожимая её ладонь неуверенно. И не упускаю лёгкий дрожь в её пальцах, когда наша кожа соприкасается. Не упускаю — потому что чувствую то же самое. — Я бы звал тебя Хелл, потому что соседство с тобой — чистый Ад.

Хел отдёргивает руку и закатывает глаза. Я уже знаю, что она сейчас встанет и уйдёт.

— Придурок, — бурчит она.

Я улыбаюсь, но так, чтобы она не увидела. Несколько секунд думаю, стоит ли задать ещё один вопрос, и, когда она почти поднимается, останавливаю:

— А если бы ты знала что-то, из-за чего потеряешь последний шанс с тем, кто тебе нравится, потому что это ещё сильнее привяжет еt к его парню… что бы ты сделала?

Мы смотрим друг другу прямо в глаза. Я знаю, ей хочется влезть в детали, но её выдаёт зевок. Она проводит рукой по коротким растрёпанным волосам и прикусывает губу.

— Сделала бы правильно. Рассказала бы.

Не говоря больше ни слова, она кивает и уходит.

Я наваливаюсь на дверь, чтобы захлопнуть её, и начинаю стучать головой в дерево снова и снова.

Боже, почему быть нормальным человеком так сложно? Это не моё. Я бы с удовольствием переспал с Коэн и запустил презерватив прямо в лицо Хайдесу.

Резко трясу головой. Нет. Арес. Хватит. Остановись.

Я могу быть лучше.

А что, если рассказать Коэн, что именно она была той девочкой, которую Хайдес ждал в приюте, приведёт не к тому, чего я боюсь? А наоборот — подтянет её ближе ко мне. Сделает меня в её глазах правильным парнем. Добрым. Не эгоистом. Честным.

Может, это и есть выход.

Надо вернуться на Олимп, в Грецию, и украсть копию той записи. Недостаточно просто рассказать — надо показать. Поставить точку в этой истории и стать «хорошим парнем».

Я никогда не стану героем, как Хайдес, но могу к этому приблизиться. Хотя часть меня уверена: Принц на белом коне точно шлёпал Золушку в постели.

Надо вернуться к этому старому Саркофагу Кроносу. Сегодня же. И украсть видео.

Глава 37. СТРАХИ ЗЕВСА

Кроме того, что он верховный бог, Зевс был небесным владыкой, дарующим свет и тепло. Через бури и грозы, гром и молнии он являл свою волю и благоволение.

Посейдон, Зевс и Гера появляются в моей комнате меньше, чем через две минуты. Все трое с одинаково тревожными, серьёзными лицами. Их взгляды скользят от меня к Хайдесу, которого я успела вызвать раньше них, и потом по всей комнате — словно Арес может выскочить из какого-то тайного укрытия.

— Что значит «ушёл»? — первым спрашивает Зевс.

Я протягиваю им записку, которую перечитала уже раз двадцать. Трое братьев склоняются над ней, будто одной прочтённой строки им недостаточно.

Я ушёл по одному… «делу».

Скоро вернусь. Надеюсь.

Не скучай слишком сильно, Куколка.

Твой Коэнсосед.

— Ну, прозвище «Куколка» звучит мило, — соглашается Посейдон, впиваясь в меня своими лазурными глазами.

Прядь синеватых волос падает ему на лоб и щекочет нос, из-за чего он смешно шевелит им, пытаясь стряхнуть.

Хайдес глухо рычит.

Посейдон отшатывается так резко, что налетает на Геру.

— Хотя, если подумать, прозвище отвратительное.

Зевс не слушает постороннюю болтовню. Он вырывает у меня бумажку и сжатой челюстью сминает её в кулаке. Похоже, даже неосознанно.

— «Ушёл». Думаю, он имел в виду буквально. Что-то мне подсказывает: Арес действительно уехал. На самолёте или ещё как, но в Нью-Хейвене его уже нет.

Теперь, когда он произносит это вслух, голос моей же тревожной мысли, твердившей то же самое, становится ещё громче.

— Я тоже так подумала… но надеялась, что ошибаюсь.

— Может, ничего серьёзного, — вмешивается Посейдон.

Гера и Зевс одновременно оборачиваются к нему и сверлят осуждающим взглядом.

— Я ему позвоню, — предлагает Гера, уже доставая телефон. Ставит на громкую связь, и мы несколько секунд слушаем гудки.

«Привет, это голосовая почта Ареса Лайвли. Если я не ответил, скорее всего, ты меня бесишь, так что лучше не оставляй сообщение — я всё равно его не послушаю. Чао.»

Я понимаю, что улыбаюсь, только заметив боковым зрением взгляд Хайдеса. Тут же стираю улыбку, вытягивая рот в прямую линию.

— Звони ещё раз, — сквозь зубы приказывает Зевс.

Гера хочет возразить, но между братом и сестрой пробегает немое понимание, то самое, что я уже видела у другой части семьи Лайвли. В конце концов, они не так уж разные. Они защищали бы друг друга до последнего. Это ясно видно по глазам Зевса, затуманенным тревогой, и по пальцам Геры, слегка дрожащим от волнения.

— Теперь даже звонок не проходит. Значит, он выключил телефон, — шепчет Гера.

Зевс резко выдыхает и разжимает кулак. Скомканная бумажка падает на пол, и никто не торопится её поднять. Будто все ждут, что именно он сделает следующий ход, предложит решение.

Мгновения тянутся, никто не двигается. Но стоит мне прислушаться к звукам в коридоре, как я различаю топот спешащих шагов, становящийся всё ближе. Что-то подсказывает: бегут именно сюда.

Перед нами возникает Лиам. Он тяжело дышит, держась рукой за грудь:

— Ребята, я слышал, что Арес пропал. Я пришёл помочь.

Зевс делает два широких шага, пинает дверь и с ходу захлопывает её перед носом Лиама. Гера морщится, сдерживая смех.

— Можно было бы и помягче, — укоряет Посейдон.

Хайдес выходит вперёд, обгоняя меня:

— Лиама можем шпынять только мы, йельские. Так что веди себя прилично. Твой брат вернётся, рано или поздно. Он такая задница, что надолго нас не оставит.

— Если бы твой брат исчез, оставив только мутную записку, ты волновался бы не меньше! — огрызается Зевс. Делает шаг к Хайдесу, и тот отвечает тем же.

— Если бы мой брат исчез, оставив мутную записку, — повторяет Хайдес сквозь зубы, — я бы благодарил небеса за несколько дней тишины.

Гера и Посейдон склоняют головы, пряча ухмылки. Лицо Зевса чуть смягчается, но тревожная складка на лбу остаётся. Он упирается руками в бока и вздыхает:

— Я…

— Ребята! — кричит Лиам из-за двери. — Откройте, я кое-что узнал!

Я бы сказала, что дверь не заперта и он мог войти сам, но слишком любопытно, что за «озарение» посетило Лиама. Может, я зря ему доверяю, но всё же.

Лиам стоит там же, где мы его оставили. Вернее, где его оставил Зевс. Но теперь у него в руке бумажка. Он машет ею и морщится:

— Это было прилеплено к стене. Жвачкой, кстати.

На ней написано нечто совсем иное, чем обычно — не жалоба соседей на громкую музыку.

Слышала, ты перестал кидаться вещами. Значит, выбрал правильный путь? Хелл.

— Кто, чёрт возьми, это? — спрашивает Зевс.

— Что за имя вообще — Хелл? — вторит Гера.

— Ещё и рядом с Хейвен теперь есть Хелл. Осталось только дождаться девицу по имени Чистилище, — ворчит Посейдон.

— Как думаете, она свободна? — встревает Лиам.

Хайдес массирует виски и поднимает ладони, призывая к вниманию:

— Может, уже сконцентрируемся на главном? Комната вверх дном. До игр Аполлона такой не была. Значит, Арес вернулся и швырял мебель об стены. Потом поговорил с этой соседкой, Хелл, и ушёл. Получается, она — последняя, кто его видел. Но ещё важнее: она единственная, кто может объяснить, куда он направился. Мы должны её найти.

— Всё сходится идеально, — кивает Лиам.

Зевс заметно расслабляется, теперь, когда мы знаем о существовании Хелл — важнейшей свидетельницы. Он кивает, задумчиво рассматривая двери вдоль коридора.

— Ты был полезен, Лиам, спасибо. Теперь нужно обойти комнаты и спросить, есть ли тут девушка по имени Хелл, которая клеит записки жвачкой.

— Эм, послушайте, я бы никогда не посмел перечить… — начинает Лиам. — Но сейчас три часа ночи. Может, стоит подожд…

Зевс сверкает глазами так, что имя его становится пророческим.

Лиам бледнеет:

— Конечно, прямо сейчас. Даже если разбудим весь этаж. — И нервно хихикает.

Зевс с Лиамом начинают с первой двери справа. Хайдес щипает меня за бок, подавая знак подключиться и постучать в другую комнату. Посейдон и Гера уже разделились и действуют. Но как только дверь, в которую стучали Зевс и Лиам, открывается, и на пороге появляется сонная девушка с очень короткими волосами — Хайдес замирает.

— Я её помню… — бормочет Хайдес. — Это она. Я встречал её в тот вечер, когда приходил за Аресом и хотел отвезти его в оранжерею. Тогда у неё просто волосы были длиннее, но это точно она.

Девушка округляет глаза.

— Не понимаю. Я могу быть чем-то вам полезна?

— Ты Хелл? — уточняет Зевс и показывает ей записку, которую она якобы написала.

Она насторожена. И я прекрасно понимаю почему: в Йеле к семье Лайвли лучше не приближаться.

— Да.

— Ты разговаривала сегодня с Аресом? — продолжает Зевс. — Он мой брат. Оставил записку, что пошёл «по делу». Телефон отключён, мы не знаем, куда он делся.

Взгляд Хелл перескакивает с Лиама на Зевса, потом задерживается на Хайдесе — всего на секунду. Когда скользит на меня, я пытаюсь успокаивающе улыбнуться. Но ей этого не нужно. Она замечает его руку, обнимающую меня за талию, и в её лице проступает выражение, которое я узнаю мгновенно. Осознание. Как будто она поняла, кто я.

Два варианта: либо она видела статью на первой полосе о том, как я осталась без лифчика в театре, либо Арес что-то ей рассказал.

— Мы разговаривали, — признаётся она, наконец. Её глаза цепляются за Посейдона, и она вскидывает бровь при виде его ярко-голубых волос. — Понятия не имею, где он. Он не говорил, что уйдёт. Мы только спорили о любви.

О нет.

— Что он сказал? — уточняет Зевс.

Хелл отступает на шаг и скрещивает руки на груди.

— Это дела Ареса, а не твои. Если хочешь знать — спроси у него.

Зевс молчит, явно удивлён её тоном.

— Если бы он был здесь, я бы спросил. Но он говорил с тобой и потом исчез. Я просто пытаюсь понять, как его найти, и был бы признателен, если бы ты сказала хоть что-то полезное.

— Тогда жди, пока он вернётся, — отрезает она.

Зевс с силой бьёт ладонью по косяку двери. Лиам подпрыгивает от испуга, Хелл моргает, но не отступает. Лишь хмурится.

— Я хочу только знать, где он. Наша семья не такая, как остальные. Наш дядя…

— Повторяю: жди, пока он вернётся, — каждое слово она произносит с нажимом. — В третий раз тебе уже картинку нарисую, ясно?

Зевс наклоняется к ней корпусом, ноги остаются прочно на полу. Хелл не двигается, лишь приподнимает подбородок, встречая его взгляд.

— Ты начинаешь меня злить, предупреждаю.

— Мне абсолютно плевать, предупреждаю, — огрызается он.

Они сверлят друг друга глазами так долго, что мне становится тревожно. Я всё же решаю вмешаться:

— Зевс, оставь её. Она ни при чём. Если Арес поделился с ней чем-то личным, это не наше дело. Пусть спит. Мы продолжим звонить, и он рано или поздно ответит.

Хелл кивает в знак согласия.

— Спасибо. Хоть кто-то из вас умеет включать голову.

Зевс снова готов вспыхнуть, и я почти уверена, что она нарочно его провоцирует. Впрочем, я бы поступила так же, если бы на меня давили его тоном.

— Это всё нелепо, — резко бросает Зевс, отворачивается и уходит по коридору широким шагом, бронзовые пряди разлетаются от скорости.

Хелл закатывает глаза:

— Наглый придурок.

Смех Посейдона разлетается по коридору. Хелл бросает на него взгляд и чуть улыбается. Я тоже смотрю на него, впервые так внимательно. Его руки в карманах, губы тронуты улыбкой, а глаза прикованы к Хелл. Он смотрит на неё так, что я чувствую себя лишней, но оторваться не могу.

— Посейдон. Очень приятно, — представляется он, подходя ближе и протягивая руку.

Хелл её пожимает.

— Я знаю, кто ты, — отвечает с усмешкой. — Я вижу тебя в бассейне. У тебя потрясающие прыжки с винтом.

Посейдон не отпускает её пальцы.

— Бассейн? Тот, что в Йеле? Ты там тоже бываешь?

Щёки Хелл чуть розовеют. Она мягким движением всё же высвобождает руку.

— Плаваю с шести лет. Это моё место силы.

— Похоже, я только что потерял все шансы, — шепчет Лиам рядом со мной, подбираясь к нам и вставая рядом с Герой. Та лишь беззвучно фыркает.

— Лиам, да у тебя их и не было, — комментирует Хайдес.

— Это не факт! — защищается он. — Я ведь даже не успел с ней заговорить. Значит, шанс был. Пусть маленький, но был. Потом бы я его всё равно потерял, согласен. Но это уже другое.

Посейдон и Хелл о чём-то оживлённо беседуют — кажется, договариваются встретиться у бассейна поплавать вместе. Я удивлена его настойчивостью, хотя и не должна. Он же солнечный, открытый, дружелюбный. Человек, который способен разговорить даже стену. Но сейчас явно не время для флирта.

— Гера, можно вопрос? — вдруг влезает Лиам у меня за спиной.

— Если очень надо, — вздыхает она.

— Представь, что заходишь в бар. А я сижу у стойки: белая рубашка, кожанка, бокал в руке. Ты подошла бы познакомиться?

— Нет.

Я качаю головой — и смешно, и жалко. А потом до меня доносится запах Хайдеса, и через миг его губы касаются моего уха.

— Устала? Пошли спать?

— «Пошли»? — переспрашиваю я.

Он мягко поворачивает мой подбородок пальцем, и я встречаю его серые глаза.

— Думаешь, я оставлю тебя спать одну? Я с тобой. Если захочешь.

Пока все заняты своими разговорами, я ускользаю в комнату, увлекая Хайдеса за собой. Он тихо захлопывает дверь.

И едва мы остаёмся наедине, подальше от глупых вопросов Лиама и от Посейдона, что клеит нашу соседку, Хайдес разжимает наши пальцы, хватает меня за бёдра и легко поднимает. Я обвиваю его ногами, прижимаюсь лицом к его шее, и он несёт меня до кровати.

Он стоит надо мной, кусая губу.

— Что? — спрашиваю.

— Кровать маленькая.

— Будет тесновато, прости.

Он усмехается, склоняется ближе, опираясь руками о матрас:

— Есть вариант: ты сверху. Самое умное решение проблемы места.

Я снова обхватываю его ногами, переплетаю их у щиколоток. Держусь за шею, и Хайдесу остаётся лишь лечь на спину. Он падает на покрывало с глухим стуком — а я сверху. Хихикаю по-детски, наклоняюсь, чтобы взглянуть в его лицо.

И сразу замечаю, что взгляд его затуманен грустью.

— Что-то не так, — шепчу.

Он сглатывает и поглаживает мою щёку.

— Я скучаю по тебе, — признаётся. — Даже когда мы видимся каждый день. Я скучаю по нам, когда всё было проще.

— У нас никогда не было просто, — напоминаю.

— Ты переживаешь за Ареса? — говорит так тихо, что я едва слышу.

Я колеблюсь. Правда в том, что да. Он импульсивный, склонный к саморазрушению, может вляпаться во что угодно — даже в то, что я и представить не смогу. И хуже всего: я боюсь, что он сделает это из-за меня.

Но неправильно сидеть здесь, с Хайдесом, и говорить ему, что мои мысли заняты Аресом.

— Да. Как и за любого из наших друзей, — отвечаю я.

Хайдес отворачивает голову к стене, у которой стоит кровать. Потом едва заметно вздрагивает — если бы это был не он, я бы и не уловила. Поворачивает лицо в другую сторону, и я понимаю, что он только что спрятал шрам. Хмурюсь.

Я кладу ладонь ему на щёку и мягко разворачиваю, подставляя мне повреждённую сторону. Он не сопротивляется, а я наклоняюсь и провожу по коже дорожку поцелуев.

— Однажды… — шепчет он, — …я был с девушкой. Мы встречались, хотя это были такие, подростковые отношения, немного незрелые. Она сидела на мне верхом. И когда я повернулся, показав левую сторону лица, она остановилась и попросила повернуть голову так, чтобы перед ней была «здоровая» кожа, справа. Это была девушка, с которой я потерял девственность. В ту ночь я даже не разделся. Пытался спрятать каждый сантиметр тела. И так же делал со всеми остальными, с кем был после.

Сердце сжимается так, что перехватывает дыхание. Я с трудом сглатываю и пытаюсь произнести его имя — без толку.

— Я был бы лицемером, если бы не признал: большинству я кажусь привлекательным, и вообще, я не урод. Но правда в том, что люди, увидев что-то красивое, почти всегда будут утыкаться взглядом в единственный изъян.

Я молчу. Знаю, он не закончил.

— Прости за то, что было минуту назад, — шепчет он. — Иногда инстинктивно подставляю «другую» сторону. Независимо от того, кто передо мной.

Я ерошy ему волосы — просто, по-тёплому, чтобы отвлечь. Получается: губы расплываются в широкой улыбке.

— Ты когда-нибудь думал набить тату на шрам? — спрашиваю внезапно.

— Да. А что?

Я выпрямляюсь, всё ещё сидя на нём верхом. Меня осеняет идея, и мысль начинает бежать быстрее рук.

— Раздевайся. Сними всё.

Хайдес выгибает бровь и не двигается.

— Моя пауза вызвана тем, что я не уверен: ты просишь не ради секса. И это меня тревожит.

Я фыркаю и задираю край его свитера, оголяя часть пресса. Видеть его голым и ничего не делать будет задачкой, да.

— Не возражай — и слушайся, пожалуйста.

Больше убеждать не нужно. Он одним движением стягивает свитер; я встаю, чтобы он снял штаны. Он смотрит из-под ресниц, указывая на боксеры. Я киваю — и они летят следом. В итоге он ложится на кровать и ждёт.

Я открываю ящик стола, достаю чёрный маркер — прячу его, не показывая. Затыкаю в задний карман джинсов и снова усаживаюсь к нему на бёдра.

— Можно я нарисую, как я вижу твой тату?

Его взгляд не отрывается от моего. Лунный свет скользит в окно и серебрит его черты.

— Рисовать на моём теле?

— Да. Я неплохо рисую. Хочу показать, каким он мог бы быть, — объясняю.

Хайдес закидывает руки за голову и просто смотрит — молчаливое «начинай». Несколько секунд я только любуюсь его оголённым торсом, забывая, что вообще собиралась делать.

С колпачком маркера во рту я провожу чёрные линии по его тёплой коже. Свет не идеальный, но достаточный, чтобы видеть, что получается. Я концентрируюсь на ходу пера — не на его взгляде, впившемся в меня, не на совершенстве тела подо мной. Он лежит неподвижно, а я вожу им, как мне нужно, чтобы закончить рисунок.

Я улыбаюсь себе под нос и тороплюсь, чтобы он не успел начать ёрзать.

— Осталось только лицо… — бормочу, поймав новую идею.

Хайдес приподнимает бровь — явно не в восторге:

— Я никогда не буду бить тату на лице, Хейвен, так что не…

Я подаюсь выше, чтобы дотянуться. Хайдес вздыхает и подставляет шрам на левой щеке. Я обвожу его контур чёрной линией — и добавляю четыре буквы.

— Хейвен, — откликается он. — Ты только что написала «Diva» на моём шраме? На лице?

Он, должно быть, следил глазами за моими буквами. Цокает языком, отбирает маркер, находит губами колпачок у меня между зубов и закрывает. Закидывает руку назад и швыряет его куда-то.

— Ладно, ладно, я закончила. Иди в ванную, посмотри, — сдаюсь я.

— Нет. Лучше расскажи сама. Мне нравится, как ты видишь меня и мир. Тебе я верю больше, чем собственным глазам.

От этой нежности у меня сердце пропускает удар. Я кончиками пальцев намечаю по его коже «маячки» — чтобы он понимал, где что на воображаемом тату.

— Я обвела чёрной линией весь профиль шрама, — начинаю. — А в разных точках нарисовала предметы и абстрактные вещи, которые, как мне кажется, — про твою жизнь. Первое — это Малакай, раненный мальчик. Кокон бабочки, который вот-вот расправит крылья. Сразу после — твои брат и сёстры. Гермес — это солнце, по причинам, которые нам отлично известны. Для Афины — профиль головы волка: благородство и верность. Афродита — созвездие; я не помню карту наизусть, но хочу, чтобы это было созвездие ближе всего к Венере. Я включила и Аполлона, надеюсь, это не проблема. Он — стрела без наконечника: никогда не ясно, что у него в голове и к чему он нацелен. Сейчас я не знаю, куда он её направит. Но часть меня верит, что мишень — не мы. — Я касаюсь его бока там, где «живут» Лайвли.

Перехожу к линии бёдер и ног:

— Тут всё про тебя — каким я тебя вижу. Маленькие розы, а по шраму — шипы. Они напоминают макияж, который ты делал на Хеллоуин. — Мы киваем друг другу и улыбаемся. — Дальше — облако. В ночь моего дня рождения ты сказал: я — солнце, а ты — облака, что его закрывают, чтобы жадно держать при себе. И на икре… — я опускаю взгляд, — надпись по-гречески: «Anima pura». «Чистая душа». Потому что ты считаешь себя испорченным, тогда как порочность — самое далёкое от тебя.

Глава 38. ДОЛГИЕ СТРАХИ ЗЕВСА

Долго Аполлона и Гелиоса считали одной божественной силой — покровительницей истины. Поэтому люди доверяли пророчествам Аполлона, чтобы узнать свою судьбу.

В воскресное утро, через два дня после Игр Аполлона, меня будит гроза — и неожиданное уведомление на телефоне. Новое сообщение. От Ареса.

Последние сорок восемь часов я без конца писала ему и пыталась дозвониться. Ответа не было, но хотя бы гудки давали понять: телефон включён и доступен. Что бы он ни делал, видимо, это не позволяет ему остановиться хоть на секунду и написать, что он жив и в порядке.

Я разблокирую экран дрожащими пальцами.

Со мной всё ок, самолёт из Греции прилетел по расписанию, я уже еду в Йель. Пара часов — и вернётся твой Коэнсосед. Жду поцелуй-привет от Коэн. Желательно с языком.

Как только я получила это, тут же собрала всех у себя. Зевс и Гера пришли первыми. Потом остальные. И вот мы сидим, молча, и ждём.

Ну, «молча» — это громко сказано. Лиам и Герм слишком энергичные, чтобы сидеть спокойно, — уже режутся в карты.

Почти полдень, когда дверь распахивается и на пороге появляется Арес. Кажется, на нём всё та же одежда, что в ночь игр Аполлона. Плюс чёрный рюкзак.

Никто не издаёт ни звука. Наверное, потому что никто ещё не переварил сам факт: он исчез с концами, чтобы улететь в Грецию. Это всё ещё звучит безумно.

— Ну так что ты делал в Греции, Арес? — разрывает тишину Гермес. — Мы вообще-то ждём объяснений.

Арес подходит к столику, вокруг которого сидят Лиам и Герм. Не спрашивая разрешения, смахивает карты и освобождает место под свой ноутбук.

Лиам возмущается, Афина оттаскивает его и шикнула.

Арес что-то набирает.

— У меня кое-что для Коэн и её ручной мартышки, Малакая. Видео, которое вы обязаны посмотреть. Сейчас же.

Я встречаю взгляд Хайдеса. Мы по разные стороны комнаты.

— Клянусь, если это какая-то хрень… — рычит Хайдес, озвучивая общее настроение.

От Ареса мы не знаем, чего ждать. И всё же я хочу ему верить — даже больше, чем уже верю.

Он разворачивает экран так, чтобы первой всё видела я. Остальные подтягиваются кто на пол, кто, стоя, изображая ленивое безразличие.

— Смотрите внимательно, — подбадривает он и жмёт «play».

Запускается ролик с крупным планом Лиама. Он смотрит в камеру:

— Пишешь? Окей, супер. — Кашляет, надевает очки. — Сонет 378: «Розы алые, фиалки голубые, любая пизда годится, но Афины — круче».

Я раскрываю рот. Арес матерится и спешно останавливает. Лиам багровеет.

— Файл перепутал. Секунду.

Со второй попытки попадает. Чёрно-белое видео, снятое под углом: двое детей за столом. Девочка сидит спиной к камере, мальчик — напротив. Его я узнаю сразу. Это Аполлон.

— Это то самое видео, что нам показал отец, в Греции, — перебивает Хайдес. — Хейвен и Аполлон в приюте. История, откуда взялся мантра про «стакан наполовину пуст/полон». Мы это уже знаем.

Арес цокает языком:

— Кронос оборвал его там, где ему было выгодно. Ролик продолжается. Есть часть важнее, чем когда Джаред Лето раздаёт философские советы по жизни.

Видео идёт дальше, за предел той сцены, что мы видели в Греции.

Девочка остаётся за столом со своим стаканом. Ведёт пальцем по краю, где кладут губы, но не пьёт. Проходит несколько секунд — и запись обрывается.

Я хмурюсь.

Арес повторяет. Нажимает «play». Снова сначала. Третий раз — и финал тот же. Арес нервничает и бормочет ругательства.

— Так оно не должно заканчиваться, — поясняет он, снова запускает — уже, кажется, в двадцатый раз. — Я смотрел в тот же вечер, когда Кронос впервые включил его всем. Я клянусь! Видел! Там было продолжение. Ещё один важный кусок.

— Какой кусок, Арес? — срывается Хайдес, окончательно теряя терпение. — Я верю в твои лучшие побуждения, но ты гоняешь ролик, содержание которого нам известно. Может, ты был бухой — как уже бывало — и всё приснилось?

Арес с силой захлопывает крышку ноутбука.

— Арес? — зову я мягко.

Его взгляд находит меня раньше, чем я заканчиваю имя. Он вздыхает и проводит ладонями по светлым, коротко стриженным волосам.

— В том видео появляется Хайдес. И доливает Хейвен стакан.

Мне нужно время, чтобы уложить это в голове.

— То есть мы с Хайдесом были в одном приюте, вместе с Аполлоном?

Он кивает.

Хайдес смотрит на меня. Думаю, в его глазах та же растерянность, что и в моих.

— Как это возможно? Я не помню Хейвен. Если бы мы встретились в шесть лет, я бы знал.

— Хейвен вообще-то забыла, что была в приюте, — напоминает Арес. — Разве не странно, что вы оба не помните, что там познакомились?

Хайдес открывает рот, но опускает взгляд в пол и молчит. Я хочу, чтобы он посмотрел на меня и сказал хоть что-то утешительное. Я не знаю, что именно — но из его уст мне подошли бы любые слова.

— Арес, — осторожно подаёт голос Зевс. — Ты в ту ночь был пьян — да или нет?

Глаза Ареса расширяются, он беспомощно хлопает губами:

— Клянусь, я это видел! Поверьте!

— Вас с Аполлоном усыновили вместе, разве нет? Вы всегда так говорили, — рассуждает Афина, сомневаясь не меньше нас. — Аполлон и Хейвен — из одного приюта. Всё сходится идеально. Вы тоже были знакомы. Значит, вас было трое. — Но в голосе вопрос.

Хайдес не согласен:

— Когда мы говорим «вместе», это значит, нас забрали в один день. Из двух разных приютов. Это подтверждают бумаги. Я не помню ни одного дня в приюте с Аполлоном. Тем более — с Хейвен. Это нелепо.

— Вариантов два, — мой голос перекрывает все остальные, грубо, но мне сейчас не до манер. — Либо Арес был так пьян, что всё придумал. Либо кто-то в детстве покопался у нас в головах и воспоминаниях. Но как?

Все молчат. Арес первым становится на мою сторону:

— Серьезно, Коэн. Я ничего не выдумал. Я знаю, что видел.

Я очень хочу в это верить. Правда хочу. Но без видео и с пустотой вместо памяти — как? Даже если я решу довериться сейчас, стоит потом выясниться, что это ошибка, — и это разорвёт ещё сильнее.

Арес встаёт и подходит ко мне. Я не двигаюсь. Мне трудно сфокусировать на нём взгляд.

— Коэн, клянусь, что-то не так. Это была ты. Это были вы. Я не ошибся. Я сделал это ради тебя. Полетел, чёрт возьми, в Грецию — ради тебя, чтобы сделать тебе хорошо. Хотел хоть раз поступить правильно, доказать, что я не плохой. Я знаю, как тебе это важно, я…

Я накрываю его ладони своими и сжимаю — тепло. Пытаюсь улыбнуться, зная, что улыбка выйдет фальшивой.

— Я знаю, Арес. И спасибо. Правда, спасибо. Но, похоже, истина — другая. Нам остаётся только принять её и двигаться дальше.

— Простите… — вмешивается Афина, глядя куда-то в одну точку. — Ты ведь украл то видео из дома нашего отца, верно?

Арес пожимает плечами, не понимая, к чему она клонит:

— Да.

А я понимаю:

— Странно, что он тебе это позволил.

— «Позволил»? Я был ловкий и быстрый.

— Эй, агент ноль-ноль-шестьдесят-один, придурок, — осекает его Хайдес, — наш отец не «разрешает» красть своё. Если это у тебя — значит, он позволил. Он знал, что ты там, и дал тебе это сделать.

— Молись, чтобы он не пришёл тебя наказывать, — подытоживает Афина.

А что, если… если это видео — не то, что видел Арес просто потому, что Кронос поковырялся в нём, прежде чем оно попало к нам? Насколько безумна такая мысль? Насколько можно цепляться за неё, чтобы потом не разбиться ещё больнее?

Остаток дня я провожу одна.

В Йель возвращаюсь уже после ужина, несмотря на то что и Гермес, и Хайдес писали встретиться в кафе. Я не избегаю никого. Я ни на кого не злюсь. Я просто не выношу собственные мысли — о каком уж разговоре с людьми может идти речь.

Переступая порог, я уже знаю: Хайдес ждёт меня в комнате. Мысль о нём и Аресе на диване, которые стараются не обзываться, вызывает у меня слабую улыбку.

Чем дальше иду — нога за ногой, — тем неуверенее шаг. Всё упирается в ответы. Такой сумбур, что мне, кажется, уже не узнать покоя.

Открываю телефон и переписку с Аполлоном. Понятия не имею, где он: вернулся ли в Грецию или решил послать всех окончательно.

Печатаю на злости, быстро, почти дрожа.

Ты должен связать меня с Персефоной. Как можно скорее.

Ответ прилетает раньше, чем я гашу экран, будто он ждал.

Да.

Где ты?

Дела. В Йель не вернусь. Пока, по крайней мере.

Я замираю у входа, надеясь, что Аполлон ответит быстро — и правда, минут через десять экран вспыхивает. Одновременно прилетают два сообщения: от Хайдеса и от Аполлона. Открываю только второе.

Жди её в саду, под деревом, которое ближе всего к боковому входу в общагу.

Я даже не отвечаю. Запихиваю телефон в карман и вылетаю наружу, обратно в холод. Добираюсь до места, что указал Аполлон, и жду.

Через четверть часа в сумраке вырастает силуэт девушки. Всё это время я пялюсь на уведомление от Хайдеса и так и не открываю его.

Когда мы оказываемся лицом к лицу, обе молчим. Она — ровно такая, как я запомнила.

— Привет, Хейвен.

— Привет, — я запинаюсь. Мне её звать «Персефоной», правда?

Она будто читает мысли:

— Моё имя — Эш. Если хочешь, зови так.

— Ладно. Эш.

Эш закидывает лицо к небу, я провожаю взглядом её идеальный профиль. Она изучает дождь вокруг нас, будто это самое завораживающее зрелище на свете, потом бросает на меня быстрый взгляд:

— Напомню: это ты попросила со мной поговорить. Я слушаю.

Верно.

Я прочищаю горло:

— Ты была в приюте с Хайдесом?

Она поднимает бровь:

— Да. И что?

Боже, почему я уже чувствую себя идиоткой, хотя мы ещё толком не начали?

— Часть меня была уверена, что вы с Кроносом врёте. Что вы с Хайдесом на самом деле не были знакомы. Не знаю почему, но…

Эш улыбается — мягко, с сочувствием, от которого меня знобит от злости. Наконец разворачивает голову ко мне и перестаёт рассматривать серое небо.

— Так было проще. Понимаю. Убедить себя, что у меня с Хайдесом нет прошлого — чтобы он был целиком твоим.

Я скрещиваю руки на груди:

— Мне не нужен он «целиком». Он не вещь. Он сам выбрал быть со мной, даже если у него смутные воспоминания о тебе. Прости.

Эш тихо усмехается, заправляя прядь за ухо:

— Хейвен, я не пытаюсь его у тебя украсть. Как бы он мне ни нравился и как бы я тебе ни завидовала.

— Тогда зачем ты всё ещё у нас на пути? — срываюсь. Мне надоело подбирать слова.

Эш лишь пожимает плечом:

— Спасти ему жизнь. Потому что я к нему привязана. Он хороший мальчик. Кай.

Слышать это имя из её уст меня передёргивает. В моей голове у неё больше прав звать его так, чем у меня. Она знала Малакая. Я — Хайдеса Малакая. Кто, если не она, может говорить: «Кай»?

Потом до меня доходит, что именно она сказала.

— Спасти ему жизнь? О чём ты?

— О том, чего Аполлон не может, но хочет рассказать тебе, потому что Кронос держит его на коротком поводке, — её взгляд прибивает меня к месту, и я понимаю: стреляться шпильками мы закончили.

— Тогда говори ты. Я слушаю.

Эш заметно сглатывает и прикусывает губу, будто я ещё не умираю от нетерпения:

— Кронос контролирует Аполлона с того дня, как усыновил его ребёнком. Это его наказание за то, что он помог Каю выйти из лабиринта. Помнишь историю? Аполлон оставил красную нить, и Кай по ней вышел. Тогда лабиринт ещё не менялся. После этого обмана Кронос и начал перестраивать ходы каждый раз, когда кто-то в него попадал.

Я замираю, не дыша.

— Когда их раскрыл, Кронос хотел отправить Кая обратно. Усыновлять его не собирался: смысл лабиринта — доказать, что дети достойны быть приняты в семью Лайвли. Малакай, по его мнению, не заслуживал стать одним из них.

Я уже понимаю, к чему это ведёт, и даю ей договорить.

— Аполлон умолял оставить Кая. Рея вмешалась и, чтобы сгладить всё, может, по наитию матери, предложила мужу обернуть ситуацию в свою пользу. Аполлон всю жизнь будет следить за братьями и сообщать родителям о любых проступках и важных событиях. Иначе Малакай умрёт. — Даже Эш, рассказывая это, вздрагивает на последних словах. — И мы оба знаем, Кроносу не составит труда убить его голыми руками: для него Хайдес никогда не был по-настоящему ценным. Его шрам — «доказательство», что он не достоин быть Лайвли.

Я так поражена, что даже рот открыть не получается. Я смотрю на неё, и тошнота подкатывает всё ближе. Всё, что я услышала за эти минуты, как ни ужасно, сводится к одному.

Аполлон нас не предаёт. Вернее, он всегда обманывал и продолжает — но только из-за давнего соглашения. Аполлон сдаёт братьев, потому что иначе Хайдес погибнет.

— Мы не можем говорить об этом остальным, — Эш опережает меня. — Аполлон хотел поделиться именно с тобой — рассказал мне, дожидаясь, пока ты выйдешь со мной на связь, а он знал, что ты это сделаешь, — потому что ему нужно, чтобы хотя бы ты ему доверяла. Он правда тебя любит, Хейвен. И ты должна хранить эту тайну — ради него. И ради Кая.

То, что она упорно зовёт его «Кай», бесит меня до дрожи. Я сглатываю ком в горле и киваю:

— Ладно. Но остался главный вопрос: я и правда была в приюте вместе с Хайдесом?

Эш застёгивает кожаную куртку, и я понимаю: наша встреча близится к концу.

— Этого я не знаю, Хейвен. Может быть — да. А может — нет.

Я сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза. Спасибо, очень «полезно». Как можно знать столько всего и не знать вот этого?

— Остаётся только попытаться вспомнить, — бормочу вразброд. Раз никто не может помочь, сделаю это сама.

Палец упирается мне под подбородок и приподнимает голову. Эш стоит совсем близко — я чувствую её дыхание у самых губ. Мы одного роста, и от её взгляда не скрыться.

— Ты хоть слово услышала из того, что я только что рассказала, Хейвен?

Жёсткость в её голосе злит меня — но лишь на миг. Я понимаю. В мозгу всё защёлкивается, круг замыкается.

Ответ таков: да, мы с Хайдесом познакомились в приюте.

Тот фрагмент видео, в краже которого Арес был уверен, существует. И, скорее всего, сам Аполлон сделал так, чтобы ему достался другой файл — не чтобы вставить нам палки в колёса, а чтобы защитить Хайдеса. Это был не Кронос. Аполлон увидел Ареса и опередил отца — снова, чтобы нас вытащить. И одновременно использовал Эш, чтобы рассказать всё мне, потому что, очевидно, Кронос её не прослушивает.

Хайдес не должен об этом узнать. Если Кронос пятнадцать лет одержим идеей усыновить меня, свою «Артемиду», он будет держать меня подальше от сына любой ценой. Для него мы — будто брат и сестра, а значит, «инцест». Вот почему он нашёл Эш — назначил её «Персефоной».

Мне придётся хранить эту тайну. И держать Хайдеса в стороне.

Эш делает что-то вроде улыбки.

— Вижу, дошло. Ты умнее, чем я думала.

Она подмигивает. Вынимает из кармана пачку жвачки, закидывает одну в рот и предлагает мне. Я вежливо отказываюсь, хоть и не совсем понимаю этот жест; она убирает пачку обратно.

— Увидимся, Хейвен.

— Надеюсь, что нет, — шепчу так, чтобы и услышала, и нет.

Я бегу обратно в здание. Сердце уже срывается, дыхание рвётся. Подошвы скрипят и гулко стучат по полу. На шум мне плевать. Наши соседи давно привыкли к внезапной дискотеке Ареса.

В нескольких метрах от моей двери замок щёлкает, дверь распахивается. Из коридора выглядывает белая шевелюра Хайдеса; он ловит меня взглядом, видит, что я ещё и бегу, — хмурится, но улыбается и выходит навстречу.

В мои объятия — как я себе представляла — бросаюсь не я. Это он хватает меня и прижимает к себе. Я утыкаюсь лицом ему в грудь, он опускает подбородок мне на макушку. Обнимает крепко, без шансов вывернуться.

— Я хочу помнить, — шепчет он мне в ухо.

Я вздрагиваю, но он слишком внутри момента, чтобы заметить.

— Хайдес.

Он отстраняется ровно настолько, чтобы взять моё лицо в ладони и посмотреть прямо.

— Они должны нам память. Мне — и тебе. И я её хочу, чёрт побери. Они вырезали кусок нашей жизни, и я его заберу назад — тем более если это тот, в котором я встретил тебя.

— А если это ошибка? Если в итоге окажется, что Арес ошибся и мы никогда не были в одном приюте?

Мой пессимизм его ранит — это видно. Но он не сдаётся.

— Подумаем об этом, когда дойдём. Но у меня другое чувство. Хейвен…

Я кладу ладони на его руки, встаю на носки. Он тянется и целует меня сразу — а я отстраняюсь.

— Давай пока оставим, — выговариваю с трудом. — У нас есть вещи поважнее. Подумаем потом.

Хайдес часто моргает. Его пальцы медленно отпускают моё лицо, руки опускаются.

— «Оставим»? «Есть поважнее»?

Я смачиваю губы. Теперь я знаю, что он чувствовал месяцы назад, когда должен был отталкивать меня.

— Я лишь хочу отложить, Хайдес. И всё. Признай: есть вопросы, которыми важнее заняться прямо сейчас.

Хайдес делает шаг назад. Шрам на щеке деформируется вместе с болезненной гримасой.

— Я не собираюсь откладывать. Я хочу помнить. С тобой там или без — это мои украденные куски, и я их верну, чёрт возьми. — Он указывает на меня пальцем, глаза горят злостью, в которой есть и моя вина. — Узнать, что я встретил тебя пятнадцать лет назад, а не полгода — не изменит того, как я тебя люблю. Но я хочу знать: ты ли та девочка, что сделала мои дни в приюте светлее. Хочу понять, ты ли то цветное пятно в серой, размытой плёнке.

Я бестолково раскрываю рот и ничего не нахожу. Я не умею разбивать людям сердца. Настолько не умею, что у меня трещит сильнее, чем у него.

— Это была Персефона, — говорю глухо. Сжимаю кулаки так, что ноют кости. — Скорее всего, это правда. А мы просто себя обманываем.

Его кадык опускается. Я мечтаю, чтобы он прочёл у меня на лице всю боль, с которой эти слова рвутся наружу.

Он не читает.

— К чёрту всё, — шипит он (и я понимаю — не мне). — Не знаю, почему ты так себя ведёшь, но сейчас я не могу даже смотреть на тебя.

Я знаю, что он уйдёт, и не удерживаю. Смотрю в пол — за его кроссовками, что проходят мимо. Слушаю, как шаги стихают. Когда они превращаются в пустое эхо, я отхожу назад, упираюсь спиной в стену, сползаю и сажусь на пол.

Я не проливаю ни слезинки, но внутри — крик. Я ору, изо всех сил, чтобы заглушить мерзкий гул мыслей и его слова.

Я сделала это ради него. Рано или поздно он поймёт. Поймёт, что я тоже хочу эти воспоминания — сильнее всего на свете, — но не сильнее его жизни.

Я подтягиваю колени и прячу лицо между ними. Сижу так — не знаю сколько. Слышу, как открывается дверь, но не поднимаю головы. Вряд ли это кто-то знакомый, тем более Арес.

— Новый день — новый драматический эпизод, — женский голос. Незнакомый. Кажется.

Я поднимаю взгляд — и вижу нашу соседку. Хелл? На ней снова пижама, короткие волосы торчат, как взбитые. Она плотнее запахивает длинный чёрный кардиган на хрупких плечах. И смотрит на меня. Без жалости.

Честно говоря, и у неё вид так себе. Круги под глазами, усталое лицо. Когда подходит ближе, я готова поклясться: блеск глаз и разгоревшаяся кожа — свежие следы слёз.

Она указывает на пол:

— Можно присяду?

Я пожимаю плечами:

— Конечно.

Она не заставляет просить дважды. Опускается рядом — достаточно близко, чтобы задеть меня локтем. Усаживается точно так же, как я. Я ощущаю её взгляд; краем глаза убеждаюсь — да, изучает.

— Без обид, — нарушает тишину. — Но я видела, с какими психами Лайвли ты тусуешься. И с Лиамом, — она делает очень смешную гримасу. — По-моему, тебе периодически нужна подруга, чтобы выговориться.

В памяти всплывает лицо, которого давно не видела: тёмная сияющая кожа, кудрявые каштановые волосы.

— Была. Моя соседка. Здесь. Её зовут Джек. Теперь она меня ненавидит.

— Ух ты. И кроме неё — никого?

— Никого.

— У меня была лучшая подруга. Потом она влюбилась в моего парня. И они сошлись, — говорит она так, будто рассказывает чужую новость.

— Сочувствую.

Она подмигивает:

— Пустяки. В жизни бывает и похуже, да?

Я невольно улыбаюсь. Потом вспоминаю её прежнюю реплику:

— Ты знаешь Лиама? Лиама Бейкера?

Хелл вздыхает и откидывает затылок к стене:

— Сегодня днём он пришёл прочитать мне стихотворение. Это даже было бы мило, если бы он не забыл поменять имя Афины на моё. — Она раздражённо качает головой. — Я бы ему даже дала шанс.

Мне трудно поверить, что девушка дала бы шанс Лиаму — особенно после его стихов.

Между нами воцаряется спокойная, тёплая тишина. Обычно паузы между чужими людьми неловкие. Но с Хелл этот покой — как раз то, что нужно.

— У нас много общего, знаешь? — говорю через какое-то время.

— Да? И что же?

— Наши имена одинаково коверкают, — начинаю загибать пальцы. — Мы обе — жертвы музыкальных сетов Ареса. И у нас нет подруг, которым можно выплакаться.

Мы серьёзно смотрим друг на друга. Потом Хелл протягивает кулак, и я стукаюсь своим.

— Рай и Ад.

Глава 39. НИКОГДА НЕ НРАВИТЬСЯ

Говорят, Афина родилась из головы Зевса. Царь богов проглотил первую жену, Метиду, опасаясь, что она родит сына, который превзойдёт его силой.

Богиня явилась на свет уже вооружённой — и кричащей.

Хайдес

Я никогда не был счастлив. Я всегда действую так, чтобы не чувствовать боли. Всё, что я делал и говорил, каждый выбор — не чтобы прийти к счастью, а чтобы не болело.

Иногда думаю, что то, что меня бросили через несколько часов после рождения, — самый великодушный подарок, который сделала мне жизнь. Потому что это та боль, которой я не помню — в отличие от всех остальных.

Помню обрывки приюта. Как остальные дети держались от меня подальше.

Помню размытое лицо девочки, которая, наоборот, играла со мной — и была жуткой приставалой. Помню, что она задержалась ненадолго.

Помню, как в первый раз увидел Кроноса с Реей, как они улыбнулись и сказали: «Хочешь семью, Малакай?»

Помню и тот момент, когда понял: они никогда не станут мамой и папой, о которых я мечтал.

Помню шлепки, крики, выволочки, пощёчины и наказания.

Помню ночи, когда я выстраивал планы побега из этого дома — а потом понимал, что там, снаружи, для меня нет места. И, возможно, лучше принадлежать семье, чем быть одному.

Помню, как хотелось, чтобы меня обняли и погладили. Я не просил, чтобы это было каждый день; мне бы хватило редкой ладони на щеке. Руки в волосах. Поцелуя в лоб.

Мне не нужно было счастье. Мне нужно было просто меньше боли.

Стоит мне войти в мини-гостиную и увидеть Лиама на диване, как я закатываю глаза и разворачиваюсь. Чья-то рука хватает меня за рукав худи и тянет назад.

— Перестань быть козлом, Дива, — одёргивает меня Гермес.

Как всегда, он голый. Голый — и с дымящейся кофеваркой в руке.

— Сегодня у меня нет сил терпеть Лиамовы приколы, — обрываю я.

К моему удивлению, Лиам уныло кивает и собирается подняться. Только теперь замечаю: он не такой бодрый, как обычно. Похоже, совсем расклеился.

Ну и ладно. Моя жизнь рушится, а девушка, которую я люблю, рискует умереть в лабиринте. Его драму можно и подождать.

— Нет, Лиам, сиди. Забей на этого мудака, — успокаивает его Гермес и усаживает обратно.

В этот момент дверь распахивается, и вваливается Афина. Завидев Лиама, она реагирует как я: делает шаг назад, но Гермес жестом велит остаться и помочь. И она — поздновато — тоже замечает, что Лиам не в духе.

— Что здесь происходит? — осторожно спрашивает она, приближаясь.

Лиам поднимает на неё грустные глаза и вздыхает:

— Очередной отворот-поворот от женщины.

— Странно, обычно ты прирождённый казанова… — бурчу я. Беру кружку и вырываю у Герма кофеварку, чтобы плеснуть себе кофе.

Афина громко фыркает и опускается в кресло:

— Лиам, тебе когда-нибудь говорили, что твои методы знакомства — отстой? Ты говоришь не к месту, лезешь без спроса и стабильно пересекаешь грань приличия?

Её прямота — внезапная и честная — оставляет меня с открытым ртом. У Гермеса лицо то же.

— Тина, — одёргивает он. — Возможно, это не лучший способ…

Она хлопает ладонью по подлокотнику:

— Ах да? Когда я говорила помягче — не помогало.

Никто не знает, что ответить. По сути, она права. Лиам бывает невыносим. Чаще его ухаживания за моей сестрой смешны, но иногда очень хочется прописать ему в челюсть.

— Можно я кое-что признаюсь? — шепчет Лиам робко.

Гермес садится рядом. Афина делает выразительный жест в сторону его голого паха, и мой брат спешно скрещивает ноги, прикрываясь.

— Конечно, — подбадривает Гермес, кладя ладонь ему на плечо.

— Вам, может, трудно в это поверить, но я… — он мнётся, — девственник.

Мы с братом и сестрой быстро переглядываемся. Афина прочищает горло:

— Постараемся поверить, Лиам. И что?

— У меня никогда не было девушки, — продолжает он, уткнувшись взглядом в пол, будто ему стыдно.

Не вижу причин. Стыдиться ему есть чего — но это точно не первое. Его стихи, например, заслуживают пьедестала.

— У меня не было даже первого свидания, понимаете? — Лиам выдыхает и откидывается на спинку дивана. — И я знаю, что вы думаете: это логично, учитывая, как я себя веду. Вы правы. Но я такой, и меняться не могу. И не хочу, честно. Я всё твержу себе, что когда-нибудь кто-то полюбит меня вот такого, но этот «кто-то» всё не приходит.

— Лиам, тебе не нужно меняться. Нужно только… держать себя в руках, — говорит Афина уже мягче.

— Знаю, я иногда бываю неуместным… но я не нарочно. Я бы с радостью имел невероятное обаяние Хайдеса, но это не в моей крови.

Я ухмыляюсь:

— Начинает мне нравиться его присутствие. Продолжай меня восхвал…

— Дальше, Лиам, — обрывает меня Гермес.

Лиам пожимает плечами:

— Ладно. Возможно, мои поступки кажутся странными. Я пишу стихи о девушках, которые мне нравятся. Я люблю любовь. Люблю женщин. Настолько, что могу влюбиться в любую. Но не потому, что отчаянный и соглашусь на кого угодно. Просто в каждой встреченной женщине я вижу что-то красивое.

Он строит смешную гримасу.

— Ну ладно, возможно, тут ещё играет роль тот факт, что я всю жизнь девственник и мне не терпится переспать… но…

Напряжение сразу спадает. Вот в этом и плюс Лиама. Неуместный? Почти всегда. Но если кто и способен поднять настроение, то он. Правда, иногда так хочется склеить ему рот суперклеем.

— Я знаю, что тебе не нравлюсь и никогда не понравлюсь, Афина, — продолжает он уже серьёзно. Смотрит ей прямо в глаза, и она отвечает тем же. — Я шучу. И мне жаль, если для тебя это всего лишь огромная обуза. Прошу прощения. Но правда в том, что я тобой восхищаюсь. Даже если никогда не получу этого чувства в ответ. Ты красива. Настолько, что тебе подошло бы имя Афродита. Ты умна. Настолько, что я бы доверил тебе принимать решения даже за меня — был бы уверен, что они правильные. У тебя непробиваемая броня, но сердце мягкое. Ты как бетонный блок с сердцевиной из поролона.

Афина приподнимает бровь — наверное, её позабавило это сравнение. До последней фразы речь звучала очень трогательно.

— Я странный, неловкий, неуместный, постоянно несу чушь, и, наверное, у меня больше шансов продать шампунь лысому, чем завоевать девушку. Но… я такой. И, может, мне правда нужно, чтобы вы помогли стать лучше, — заканчивает он.

Афина кивает Гермесу, и тот тут же поднимается. Они меняются местами.

— Могу я попросить тебя прочитать хотя бы одно-два стихотворения, которые ты писал для меня? Знаю, ты уже пытался, но я никогда не слушала. Просто глушила твой голос и отвлекалась.

Лиам отшатывается:

— Немного обидно, знаешь ли.

— Ты их помнишь? Прочитаешь?

— Да ну, их слишком много! — он чешет затылок, потом достаёт телефон. — Но тебе повезло: у меня всё сохранено. Есть копия в файле.

Я бы предпочёл свалить, чтобы не видеть этого спектакля. В отличие от Афины, я всегда слушал его стишки, и удовольствие то ещё.

Лиам несколько секунд листает экран, потом замирает. Мы навостряем уши.

— «Милая Афина, конечно, я бы не сравнил тебя с китом. И уж точно не с гиеной. Но и с…»

— Лиам, — перебивает его Гермес. — Мы пытаемся тебя защищать. Не усложняй задачу.

Афина не выглядит раздражённой. Наоборот, кладёт ему руку на предплечье и привлекает внимание:

— Я не хочу эти глупости. Их и так полно. Но я знаю, что среди них есть и серьёзные, так ведь? Прочитай одну. Всего одну, Лиам. Докажи, что я не зря ни разу не ударила тебя, веря, что в тебе есть что-то большее.

Возражать можно было бы много, но сегодня я позволяю себе сомнение. И жду вместе с братьями. Лиам пролистывает экран и останавливается. Теперь он явно смущён. Странный парень: смущается всегда не там, где надо.

— «Если бы мне велели изобрести новую ноту, я бы сделал её звучание, как твой голос. Если бы велели создать новый цвет, я бы выбрал оттенок твоих волос на солнце. Если бы велели придумать новый аромат… я бы растерялся, потому что ни разу не был так близко, чтобы вдохнуть запах твоей кожи.»

— Чёрт, — срывается у меня.

Не Шекспир, конечно, но гораздо лучше всего, что я слышал раньше.

Лиам блокирует телефон и прячет его сбоку, между диваном и бедром.

— Ну вот. Очередной раз выставил себя идиотом и…

Афина перехватывает его ладонь. Этот жест заставляет его замолчать, а меня — задержать дыхание.

— Видишь? В тебе есть больше, чем кажется. И если когда-нибудь захочешь помощи в любви, мы тебе поможем. Только… перестань читать свои стихи девчонкам на каждом углу, ладно?

Лиам кивает рассеянно, потом вздыхает:

— Не знаю, смогу ли. Это всё равно что попросить Боттичелли бросить живопись.

— Лиам, — хором одёргиваем мы.

— Ладно, ладно, понял.

Глава 40. РЕБЁНОК, КОТОРЫЙ ХОТЕЛ ШОКОЛАД

Как и Аид, Персефона владеет силой проклятий. Она воплощает их через эриний, которые, по некоторым мифам, считались её дочерьми и олицетворяли месть и преследование тех, кто совершил страшные преступления.

Хайдес

Восемь пятнадцать. Я отодвигаю стул, скрип раздаётся по кафетерию, и все головы поворачиваются ко мне. Поднимаю с пола спортивную сумку, закидываю на плечо. Но меня интересует только одна пара глаз — разного цвета, принадлежащих той, на которую я всеми силами стараюсь не смотреть.

— Уже уходишь? — спрашивает не Хейвен. Это Гера, с кусочком курицы, зависшим на вилке в воздухе.

— Пятница. Игры Афины, — поясняет Гермес, жуя. — Дива должен подготовиться. Даже на ринге ему нужно быть при параде.

Игры начинаются в десять. Мне кажется, прошла вечность с тех пор, как я участвовал в них в последний раз.

Я не даю никому возможности задать лишние вопросы. Поднимаюсь и направляюсь к выходу из кафетерия. На полпути поворачиваю голову — одного взгляда хватает, чтобы Хейвен поняла приглашение и вскочила за мной. По дороге мы не произносим ни слова, но моя ладонь дрожит от желания встретиться с её.

Зал уже освещён, ринг готов. Я обхватываю запястье Хейвен и веду её в раздевалку.

Сумка падает на пол, я наклоняюсь, чтобы расстегнуть молнию. Хейвен садится на скамью и не отводит от меня взгляда. Когда я снимаю свитер и остаюсь по пояс голым, её глаза на секунду расширяются. Сбрасываю кроссовки, расстёгиваю джинсы. Аккуратно складываю одежду и достаю из сумки форму: простые чёрные штаны и удобные кеды.

В последнюю очередь беру две вещи: косметичку с гримом и маленькую чёрную коробочку. Хейвен наклоняется вперёд, хмуря брови.

— Краска для волос… — шепчет. — Красная?

Улыбаюсь и потряхиваю коробку. — Надоели белые волосы. Так что… — Подхожу к зеркалу и киваю на скамью. — Сдвинь, пожалуйста, свою попку, мне нужно пододвинуть её к зеркалу.

Хейвен почти подпрыгивает, встаёт и пытается поднять скамью сама. Она издаёт забавный звук от усилия и начинает волочить её по полу. Я не выдерживаю, иду навстречу, перехватываю её за середину и поднимаю без труда. Ставлю к зеркалу и сажусь.

Хлопаю ладонью рядом: — Идёшь?

Хейвен кивает, становится на колени на скамью напротив и начинает помогать с краской.

Её тело так близко, что я ощущаю исходящее тепло и её фирменный аромат, сводящий меня с ума.

— Ты правда невероятно красива, — говорю.

— Значит, ты больше не злишься на меня?

Я облизываю губы. Мой взгляд скользит к её груди, так близкой, что стоит чуть наклониться — и мои губы её коснутся. — Конечно, злюсь, Хейвен. Я до сих пор не понимаю, как ты можешь не хотеть узнать правду о нашем прошлом. Но проблема в том, что, как бы ты меня ни бесила, я не в силах держаться от тебя подальше.

— Отлично, — отзывается она. Отходит на шаг, оглядывая мою голову. — Готово. Нужно полчаса подождать.

Она снимает перчатки, убирает их в коробку с краской вместе с кисточкой, потом усаживается напротив, широко расставив ноги.

Я кладу ладони ей на колени и медленно веду вверх по бёдрам, останавливаясь в миллиметрах от её живота. — Жду, когда ты извинишься за ту херню, что сказала мне недавно.