Игры кавалеров

3. ГВАРДЕЙЦЫ ГИМЕНЕЯ

Женское сердце в отличие от мужского стучит иначе. И как тело питается кровью и воздухом, так душа женщины жива любовью и тонкими, исключительными чувствами.

В начале просвещенного XIX века сердце российской женщины так же тянулось к любви, как и в прежние времена. Но идеалом прекрасного пола прочно утвердился образ мужчины на военной службе. Лишь офицерские эполеты прельщали восторженные девичьи сердца, лишь воинская служба считалась наиблагороднейшей. Исключение дамами делалось лишь для дипломатического поприща их будущего избранника, но и только!

— Офицер… — шептали во сне сотни трепетных губок. — Только офицер!

И не просто офицер, а непременно состоящий в гвардии! Это был предел мечтаний и одновременно лучезарный идеал для всякой русской барышни, в особенности живущей в провинции.

Не была здесь исключением и Татьяна из тихой и дремотной Ларионовки.

— Тебе, душечка, нужен человек солидный, во фраке и с положением, — наперебой твердили маменьки, норовя убаюкать сердца своих дочерей. Но те упорно мечтали о гусарских поручиках, лихих рубаках-майорах и геройских полковниках, благо 1813-й год был временем молодых генералов, баловней судьбы, таких как любимец света, румяный Милорадович, знавший своих солдат в лица и по именам.

— Ах, маменька, во фраке — это скушно, — капризно надували губки непослушные дочки. — То ли дело — красная венгерка со шнурами! А сабля в серебре? А горячий конь под седлом!

— Конь да сабля — вот и весь капитал твоего гвардейца, — резонно осаживала дочку практичная родительница, разумно помалкивающая о сладких грехах собственной молодости. — Да еще бесчисленные долги и сплошные распутства.

— А я хочу в Петербург! — безапелляционно отвечала на маменькины доводы упрямая дочь. И это был весомый аргумент!

Гвардейские офицеры русской армии во времена Отечественной войны 1812-го года, как правило, были весьма обеспеченные молодые люди, происходившие из богатых дворянских фамилий, в отличие от армейцев, доходы которых невелики. Только родительские капиталы позволяли им содержать себя и вести разгульный образ жизни, полагавшийся в гвардии само собою разумеющимся. А где его и вести, как не в столице!

— Это же самое главное! — не раз говорила Таня Оленьке в минуты задушевных бесед, когда подруги делились друг с дружкою самым сокровенным. — Если мужчина служит в Гвардии, стало быть, в Петербурге! Если бы ты знала, мон шер, как мне осточертели здешние избы и проселки, мокрые косогоры и нескончаемый осенний дождь. А в столице — свет! Балы, выезды, приемы…

Она мечтательно закрывала глаза, и Ольге казалось в те минуты, что лицо ее подруги озаряет нездешнее сияние столичной жизни. Наша героиня даже подозревала, что Татьяна всерьез сожалеет, что война милостиво обошла их края стороной.

В здешних имениях не квартировали офицеры, тут не стояли штабы, лишь армейские резервы натужно месили грязь стоптанными сапогами, торопясь на запад, где постепенно отдалялась далекая канонада фронта. Местные барышни откровенно скучали и, собираясь кружками в долгие тоскливые вечера, уныло щипали корпию для раненых в лазаретах, утешая хотя бы таким образом свои патриотические чувства. Но в душе жаждая совсем иной жизни, отличной от их привычного, серого существования, ограниченного домашним кругом, рукодельем да редкими выездами в гости.

Молодая помещица Ларионова знала о гвардейцах буквально все. Но особенно ее восхищало, что эта блестящая столичная служба предоставляла известные выгоды по сравнению с обычной армейской. Гвардия давала офицеру преимущества сразу в два класса чинов.

— Коли бы мой муж был гвардейским офицером, — не раз говаривала Татьяна, — то служил бы безупречно, не то что всякие повесы и маменькины сынки. И потому, выйдя в отставку из гвардии, к примеру, будучи капитаном, получил бы сразу полковничий чин!

— И была бы ты полковницей, шер ами! — смеялась в таких случаях Ольга, нежно обнимая подругу. — И так же ездила бы в свою Ларионовку на лето — денежек-то, чай, у гвардейцев обыкновенно бывает маловато, с приемами да балами, а?

Обе вздыхали, при этом думая все об одном. Ни той, ни другой девушке судьба не даровала богатых родителей, и строить виды можно было только лишь на местных женихов. А здешние кавалеры были все как один мелковаты душою, да и телесно слишком уж тучны — ни тебе полета души, ни мужского обаяния. Только и оставалось — вздыхать.

Впрочем, у Оленьки имелся сердечный друг Владимир Оболенский, и собою хорош, и человек серьезный, с планами на ее счет. Да вот беда — до сего дня пребывал за границей, в германском городе Геттингене, где проходил очередной курс каких-то мудреных наук, названия которых Оленьке и выговорить-то было делом весьма затруднительным.

По всем этим причинам Ольга отнеслась бы к неожиданному демаршу подруги с пониманием — уж коли и чудить, так в молодые годы! Но тайный знак в Танином письме призывал ее к решительным действиям, и она устроила господину Оленину форменный допрос. То, что ей довелось услышать, уже с первых слов молодого дворянина повергло ее в глубокое смятение.

— Избранник госпожи Ларионовой — особа мне известная, — первым делом сообщил Оленин. — Еще не будучи знакомым с ним приватно, довелось мне неоднократно встречать в самых аристократических петербургских гостиных этого господина. Гвардеец, весьма хорош собою, обходителен, и притом горит во взгляде особенная, мужская дерзость, делающая его обладателя крайне опасным для дам.

— Скорее, для мужей, — поправила его Ольга, и Оленин согласно кивнул.

— Такие люди, Ольга Петровна, вообще страшны для любого неприятеля. И в бою возьмут верх, и в светской беседе обнаружат тонкое знание предмета. А уж женскому сердцу, тем паче неискушенному, устоять против этакого молодца просто нет никакой возможности.

— Вот как? — сухо заметила Ольга.

Она слушала Оленина со всевозрастающим интересом, однако не упускала случая вставить реплику или уточняющее замечание. Так рыцарь перед решительною битвой проверяет амуницию, крепка ли, не даст ли слабины щит и нет ли на мече опасных зазубрин. Девушка чувствовала: предстоит бой, и не шуточный. А ставка тут — судьба и доброе имя ее лучшей подруги!

— Именно, — подтвердил Оленин. — Хотя мне известен случай, когда один такой герой, лихой рубака и наездник, гвардейский офицер, к тому ж, несмотря на грудь, увешанную крестами, добытыми в сражениях с французом, сам пал на любовном поле брани. Доселе владел обширной коллекцией дамских сердец и вдруг безнадежно и страстно влюбился в некую княжну.

— Странно, что вас это удивляет, — поджала губки Оленька. — Но коли сия история не имеет к нашему делу прямого касательства…

— Имеет, сударыня, — покачал головою Оленин. — Господин, о котором я теперь имею честь вам рассказывать — граф Всеволод Орлов. Тоже из гвардии. Он-то и есть избранник вашей подруги.

— Стало быть, из гвардии, — удовлетворенно вздохнула Ольга, впервые за всю беседу.

— Вы правы, сударыня…

Оленин странно посмотрел на нее, точно ожидал в словах своей прекрасной собеседницы какого-то подвоха.

— Именно гвардия. Но только вовсе не та, что вы думаете…

И он отчего-то криво усмехнулся.

— Что вы имеете в виду, сударь? — вдругорядь нахмурилась Ольга.

— Выслушайте мою историю, и вы все поймете, — с неожиданной мягкостью, почти нежно взглянул на нее Оленин. — А после уж давайте решать вместе, что нам делать дальше.

Когда к дяде Евгения, Петру Кирилловичу Оленину, обер-секретарю императорских архивов, обратился с личной просьбою некий граф Орлов, старого чиновника это отчасти удивило и в известной степени заинтриговало. Но чем далее вникал Петр Кириллович в суть вопроса, бывшего одновременно и предложением, тем более проникался уважением к остроте ума и проницательности графа.

На первый взгляд просьба Орлова проистекала из чистой воды любопытства, понятного для блестящего офицера гвардии, наконец-то всерьез озаботившегося своей будущностью в смысле имущественного положения. Война шла к победному концу, Наполеон в панике бежал, бросив остатки армии, а российский гвардеец всерьез подумывал о женитьбе. Вот только невесту граф Орлов желал не из высшего общества, а, как ни странно, из числа провинциальных барышень на выданье, которых во всякое послевоенное время становится не в пример более в сравнении с мирными годами.

— Буду с вами откровенен, — сразу признался Орлов в приватной беседе с архивным червем. — Дела мои неважны, состояние поистощилось, и помочь могла бы выгодная женитьба. Потому и прошу вас нижайше, любезнейший Петр Кириллович, изучить родословные древа, кои могли захиреть в последние годы. Или, к примеру, оборваться на поле брани. Не осталось ли где наследниц женского пола, быть может, и не прямого свойства, из числа дальних родственниц? Быть может, они и по сей день пребывают в неведении относительно своего изменившегося наследственного положения? И вовсе не подозревают, что в столице найдется достойный человек — и не один, спешу вас сразу уверить! — желающий составить счастье всей их жизни.

Старый лис понял молодого с полуслова. Он из своих доверенных источников знал, что война больно ударила по благосостоянию большинства первых фамилий России. То одно, то другое дворянское имение закладывалось в Государственном банке. В скором времени эта же судьба должна была постигнуть большую часть не только именитых родов. Так что некий маркиз де Кюстин, посетив Россию, с изумлением напишет в своих заметках: русский император ныне не только первый дворянин своего государства, но также и первый кредитор собственного дворянства!

И Петр Кириллович с жаром принялся за дело, сдувая пыль со старинных манускриптов, роясь в церковных книгах, скрупулезно изучая сводки военных потерь и реестры пропавших без вести в лихую годину неприятельского нашествия.

В скором времени он пришел к ошеломительному открытию. Оказывается, в России, совсем неподалеку от двух столиц — холодного официального Петербурга и негласной столицы капитала, богатой, купеческой Москвы прозябало минимум три молодых барышни в полнейшем неведении о том, что они уже год как могли бы претендовать на богатые наследства оборвавшихся старинных дворянских родов. Капиталы их пребывали в целости, многие и приумножились, будучи помещены в заграничных банках; поместья же избежали разорения войны и большей частью отошли государству, в то время как их вполне можно было востребовать, имея документы на право наследство.

Другое дело, что такого рода лакомые документы мог выправить именно Петр Кириллович, большой знаток русской старины и дока по части отслеживания родственных связей и сопоставления оных. Только он мог узреть в обособленном древе какого-либо дворянского рода веточку или даже единственный росток, привитый вследствие брака с другого могучего древа, ныне уже увядшего. И доказать эту связь, что зачастую пахло большими, огромными деньгами и богатыми родовыми имениями, Петр Кириллович сумел бы, разумеется, при известной ловкости и личном интересе.

Вот тогда граф Орлов и предложил обер-секретарю взаимовыгодную сделку.

В те поры у красавца-графа образовался узкий кружок приятелей, отпрысков старинных дворянский фамилий, пребывавших подобно Орлову в финансовых и имущественных затруднениях.

— Они будут рады составить счастье какой-нибудь провинциальной дурочки, коли вы, Петр Кириллович, сделаете ее богатою наследницей, — заверил Оленина-старшего граф. — И при этом, поверьте, готовы оценить ваши услуги по достоинству!

Дядюшка Евгения согласился не медля. И дальнейшее было уже, как говорится, делом техники. Обговорив сумму своего вознаграждения в каждом конкретном случае, Петр Кириллович, однако ж, выставил еще одно непременное условие. Граф должен был принять в «предприятие», как они отныне договорились именовать свое деловое соглашение, племянника Петра Кирилловича, молодого Евгения, служащего по дипломатическому ведомству.

— Полагаю, вам, граф, мой протеже придется по сердцу, — заверил Орлова дядюшка. — Я принимаю участие в судьбе юноши, поскольку дал в том твердое слово его родителям по достижении Евгением совершеннолетия. Устроил его в дипломатический корпус, выхлопотал службу за границей… Но семья его, мягко сказать, небогата, а молодость требует своего.

— Почту за честь, — поклонился знатоку архивных дел граф Орлов. — У нас уже сформировался узкий круг, так сказать, потенциальных женихов. Этакая гвардия Гименея, жаждущие успешного супружества…

Орлов криво усмехнулся, и ответом ему была тонкая, понимающая улыбка обер-секретаря.

— Все достойнейшие люди, смею вас уверить, — заметил светский лев. — И мы почтем за честь принять в свой круг вашего племянника.

— Благодарю, — с достоинством поклонился дядюшка, еле удерживаясь от настойчивого желания потереть руки. — Стало быть, я как пойнтер на охоте, буду выслеживать для вас болотную дичь?

— Именно что болотную, — довольно хохотнул в ответ граф. — Сами посудите, любезный Петр Кириллович, что и взять с этих провинциальных дурочек окромя их будущего капитала?

— А коль скоро я выслежу для вас достойную добычу, дело уж за вами, — шутливо погрозил графу обер-секретарь. — Впрочем, полагаю, такие блестящие светские львы, как вы, граф, способны увлечь в свои сети и глупенькую куропатку, и осторожную глухарку, и жирненькую тетерочку.

— Именно, — засмеялся Орлов. — Клянусь своею фамилией, перед истинным мужским обаянием им не устоять. Орлы всегда выследят добычу, только шепните им на ухо — где и кто.

И два пройдохи, старый и молодой, подмигнули друг другу.

— Так я и оказался в доверенном, строго секретном кругу этих пресловутых «гвардейцев Гименея», — признался Евгений, прерывая на миг свой удивительный рассказ. — И пребывал бы там и по сей день — молодость, знаете ли, не порок. Но сейчас желаю покинуть сей сомнительный кружок, оттого и вызвался встретиться с вами под предлогом доставки письма от Татьяны Дмитриевны.

Ольга немного помолчала, обдумывая историю Оленина. После чего слегка пожала плечиками.

— Все это, безусловно, интересно и занимательно, сударь, — сказала она. — Но только мне невдомек, при чем здесь моя подруга?

— Вы разве еще не поняли, сударыня? — тихо спросил Оленин, глядя на Ланскую. Лицо его стало бледным, и на нем резко обозначились глаза, горящие странным, почти что лихорадочным блеском.

— Что именно, сударь? — холодно уточнила Ольга.

— Единственно то, что ваша подруга, госпожа Ларионова — богата, — последовал ответ молодого человека.

Как ни крепилась Ольга, но при этих словах Оленина она громко расхохоталась.

— Это вздор, сударь, — заявила, наконец, сумев взять себя в руки, Ольга. — После смерти папеньки Татьяна бедна как церковная мышь. Все, что у нее есть, — эта Ларионовка с сотней душ, да пруд, да лесные угодья…

— Все это сейчас не имеет ровным счетом никакого значения, — покачал головою Оленин. — Неужто вы до сих пор не поняли — госпожа Ларионова не случайно стала добычей этой своры охотников до богатых наследниц? Она — наследница. Это доказал мой дядюшка, чтоб ему пусто было…

Ольга почувствовала, как сердце медленно падает куда-то вниз, на самое донышко ее существа.

— Чья? — пролепетала она.

— Князя Мещерского, — медленно произнес молодой человек. И совсем уж еле слышно прибавил: — Того самого.

— Мещерского?

Ольгины глаза округлились, она взирала на Оленина в полнейшем изумлении. — Золотого вдовца? Измаильского «Турки»? «Али-Бабы»?

И теперь Оленин лишь молча кивнул.

А Ольга медленно опустилась на стул. Силы вдруг покинули ее в мгновение ока. Столь невероятным было известие, только что сообщенное этим странным, застенчивым молодым человеком!