Иметь все

Глава 17

– Ой, мамочка, посмотри, это почтальон!

Лиз выгрузила из машины сумку с ракушками и с удивлением посмотрела на почтальона. О нынешнем месте их пребывания знало так мало людей, что она вовсе не ждала никаких писем.

В возбуждении Джейми побежал к дому и открыл входную дверь. На коврике лежало написанное от руки письмо. Он его поднял и стал разглядывать.

– Оно Дейзи и мне! Как ты думаешь, от кого оно? – А Лиз уже знала от кого. Письмо было от Дэвида.

Она почувствовала, как счастье этого дня вдруг испарилось, а к ней вернулась так знакомая ей тупая боль. Попыталась взять себя в руки и говорила себе, что это лучше, гораздо лучше, что он написал, что не исчез совсем из их жизни, что она должна быть рада.

– Мамочка, мне можно открыть его?

Посадив Дейзи рядом с корзинкой игрушек, она аккуратно вскрыла конверт ножом и вернула Джейми, даже не посмотрев.

– Мам, ты прочтешь его мне?

Джейми читал уже достаточно хорошо, и она надеялась, что он прочтет письмо сам, что ей не придется увидеть почерк Дэвида и услышать его слова, словно бы сказанные им самим, сидящим среди них. Но потом поняла, что именно поэтому Джейми и хотел, чтобы письмо прочла она. Этот маленький акт как будто на мгновение снова сближал его мать и отца.

Лиз подняла мальчика и посадила к себе на колени.

«Дорогие Джейми и Дейзи, я надеюсь, что вам хорошо в деревне. Мамочке и мне очень жаль, что какое-то время мы не можем быть вместе…»

Она на секунду прервала чтение. Что он хочет сказать этим «какое-то время»? Как и у нее, у него просто не хватает духу сказать детям, что это навсегда? Внезапно она поняла, как трудно, наверное, было Дэвиду написать это письмо. Он, конечно, знал, что на каждое его слово она будет смотреть через призму своей боли и горечи. Нет, надо читать его слова так, как они написаны, и прекратить этот бессмысленный анализ.

Но Лиз почувствовала комок в горле, когда дошла до слов: «Мамочка и я хотим, чтобы вы знали: что бы ни случилось, мы очень-очень любим вас и я приеду повидать вас, когда у вас все наладится». Но когда это случится? Когда у них все наладится без него? В этом году, в следующем, когда-то потом, никогда?

«Попросите мамочку крепко поцеловать вас за меня. Я люблю вас. Папка».

И это было все. Ни слова ей. Никакой приписки с извинением или объяснением. А на что она рассчитывала? На постскриптум со словами: «Скажите мамочке, что я люблю ее больше всего на свете и что последние несколько недель были самыми тяжелыми в моей жизни»?

Когда Джейми прервал ход ее мыслей, она устыдилась, что позволила собственной боли вытеснить беспокойство о том, что чувствовал он.

– Мамочка, а когда мы поедем домой, к папе?

– Не знаю, дорогой мой. Не сейчас. А тебе разве не нравится здесь?

Он мужественно улыбнулся, зная, какого ответа от него ждут:

– Да, мам, здесь интересно.

Однако, когда он соскользнул с ее коленей и пошел к Дейзи, Лиз услышала тихое, но ясно различимое всхлипывание. Джейми пытался понять свою мать, помочь ей, но ему только пять лет. Он быстро вытер слезы и поднял на нее глаза.

– Но я хотел бы к папе.

Лиз, спотыкаясь, выбежала в сад. Она знала, что ей нужно побыть одной, чтобы не потерять последние остатки мужества и не разрыдаться прямо перед Джейми. Правильно ли она поступила, так окончательно порвав с Дэвидом? Правильно ли с точки зрения интересов детей, а не ее? Впервые ей вдруг стало ясно, почему люди «остаются вместе ради детей». Раньше она считала, что они поступают нелепо, бесчеловечно, старомодно. Но сейчас, вспоминая страдание на лице Джейми, она могла посочувствовать им. Дети не понимают развода. Они просто хотят, чтобы мамочка и папочка снова были вместе. Лиз читала о случаях, когда годы спустя после развода родителей, уже давно создавших другие семьи, их дети мечтали вернуть их друг к другу.

Она вытерла слезы и огляделась вокруг. Ее взгляд остановился на огромной белой лошади, вырезанной на меловом склоне далекого холма. Лиз снова спросила себя, как спрашивала уже и раньше, что она означает.

– Вы, кажется, разглядываете лошадь, дорогая?

Лиз вздрогнула, обернулась и увидела Руби, восьмидесятилетнюю соседку, которая была занята прополкой своей грядки ревеня.

– Я как раз думала, откуда она там, Руби? С доисторических времен?

– Нет, не с доисторических, – Руби ковырнула тяпкой засохшее растение, – а с прошлого века. Молодая девушка полюбила своего слугу. Конечно, тогда это было неслыханное дело. Ее родители, естественно, не разрешили им пожениться, и она верхом на лошади бросилась вниз со скал у Бичи Хэд.

Руби отряхнула грязь с листьев ревеня и посмотрела на белую лошадь.

– Ее отец-помещик вырубил эту лошадь в память о ней. Я думаю, что он жалел о своем упрямстве, не правда ли? Но тогда жалеть было уже немного поздно.

Руби покачала головой, явно осуждая недальновидность мужского пола, и вернулась к своему ревеню, предоставив Лиз возможность в одиночку любоваться белой лошадью.

Жизнь была так сурова к женщинам на протяжении столь многих лет! Они были собственностью мужчин, были вынуждены делать то, что им приказывают, под страхом бесчестья или даже, как эта бедная дочь помещика, смерти. Но зато сегодня у них есть выбор. Лиз свой выбор сделала, и ей надо его держаться, какие бы у нее ни были сомнения в его правильности. Пусть дети тоскуют по Дэвиду, пусть его письмо было трогательным, но он предал и унизил ее. И ни за что она не будет жертвой любви, вроде той девушки на белой лошади. Она перебралась сюда, чтобы начать новую жизнь. И хотя бы в чем-то эта новая жизнь лучше старой.

Лиз поставила вазу с букетом последних осенних астр из своего сада на середину кухонного стола и улыбнулась. Самой большой радостью последних нескольких недель было для нее открытие, сколько удовольствия можно найти в маленьких ритуалах вроде сгребания опавших листьев, развешивания на веревках белья, наведения порядка в ящиках или изготовления симпатичных подушечек. Раньше у нее никогда не было времени на домашние дела, и теперь она с изумлением обнаружила, сколько наслаждения они приносят. Разве не старалась она когда-то любыми способами избежать этой нудной работы, переложить ее на плечи нянек и уборщиц, разве не жалела тех бедняжек, которые обречены, помилуй их, Господи, сами вести свое домашнее хозяйство? Так почему же теперь она так наслаждается всей этой чертовщиной?

Лиз с упоением предавалась радостям домашней работы. И постепенно, неделя за неделей, превращала коттедж из голого неуютного строения с облупленными стенами и сырыми углами в чудо тепла и гостеприимства.

Однажды после обеда она отважилась вытащить электрическую швейную машинку, которую купила много лет назад и с тех пор не вынимала из коробки, и принялась изучать инструкцию. Чтение инструкций, как скоро обнаружила Лиз, было проклятием одиноких женщин. С тоской и одиночеством она могла справиться, но ее никто не предупреждал, какой мукой для нее будет чтение инструкций к самым простым бытовым приборам. Может быть, это как с муками родов, которые все скрывают от вас, считая, что вы будете не в состоянии перенести их. В самом деле, когда, вооружаясь инструкцией, принимаешься менять ремень пылесоса или начинаешь собирать комплект мебели по описанию, переведенному с румынского языка, тут крыша вполне может поехать. Почему, черт побери, после этой сборки всегда остаются три лишних шурупа?

Но удивительнее всего ей было обнаружить, что она получает удовольствие от экономии на маленьких расходах. Она, которая никогда не изучала отчетов, присылаемых из «Америкэн Экспресс», которая не отказывала себе в удовольствии поесть в дорогом ресторане, которая всегда презирала мелочную расчетливость в любой форме! Теперь ее приводила в радостное волнение экономия от сушки белья на веревке, а не в стиральной машине, от хранения бутылок с кетчупом горлышком вниз и от повторного использования пластиковых пакетов. Лиз считала себя раньше непрактичной, но оказалось, что она прижимиста. И ей это нравилось.

В Лондоне она всегда жалела людей, которые у кассы вытаскивали принесенные с собой старые пластиковые пакеты. Это так убого, казалось ей, и так грустно. Но теперь она знала, что это вовсе не грустно. И поняла, что в маленьких победах, вроде этих, черпает силы. Они помогают ей смотреть в лицо куда более страшным несчастьям, над которыми она не властна: переживаниям ее детей, ее собственному одиночеству и в не очень отдаленном будущем денежным проблемам, решить которые не сможет повторное использование никакого количества пластиковых пакетов.

Бритт смотрела на спящего рядом с ней Дэвида и улыбалась. Трудно поверить, что прошло уже два месяца, как он перебрался к ней. Она никогда не думала, что сможет прожить с кем бы то ни было два месяца, не сойдя с ума, – ее рекорд равнялся двум выходным дням, и то к воскресному завтраку она начинала нервничать. Но с Дэвидом все было по-другому. К ее удивлению, с ним было интересно.

У него были, конечно, кое-какие неприятные привычки. Он постоянно влезал с ногами на ее белую софу – хотя надо признать, что перед этим он снимал ботинки. Но потом неизменно забывал их возле софы, и ей, которая никогда в своей жизни не прислуживала ни одному мужчине, приходилось либо целыми днями смотреть на них, либо самой относить их наверх. У него была также привычка оставлять все полотенца влажной кучей на полу ванной. Кроме того, он упорно приносил домой букеты увядших хризантем, которые покупал у продавца цветов рядом с редакцией. У того недавно ушла жена, и Дэвид жалел его, хотя Бритт настаивала на том, чтобы все цветы в ее доме доставлялись каждую неделю из цветочного отдела магазина «Хил».

Иногда она спрашивала себя, совместимы ли они просто по уровню опрятности: Бритт не могла уснуть, если телефонные книги не были сложены в должном порядке, а Дэвиду было наплевать, имеет ли пробка ванны форму пробок пива «Гиннесс» и валяются ли его носки на полу, просясь в стиральную машину. К своему ужасу, она однажды обнаружила недоеденный сандвич с яичницей и томатным соусом на его ночном столике.

Все это, однако, можно, уладить, когда они поженятся. Потому что женитьба, как решила Бритт, была единственным надежным способом удержать его. Разумеется, она сама улавливала здесь иронию: ведь он был женат, когда начался их роман, и это тем не менее не помешало ему уйти к ней; но она знала, что он не из тех мужчин, которые способны проделать такое дважды. Конечно, Бритт еще не сказала ему об этом, потому что не была уверена, что вытеснила из его сердца Лиз. Но она вытеснит ее. Все, что ему нужно сейчас, – это регулярный прием по утрам и по вечерам того же самого лекарства, – сладостного, отнимающего разум, взрывного секса.

Она осторожно проскользнула под одеяло и принялась лизать мягкую плоть в верхней части его бедра, по-кошачьи водя языком по его коже вверх и вниз, пока Дэвид не начал шевелиться и не потянулся к ней во сне. Бритт медленно поднялась на четвереньки и взяла в рот его член. Он нравился ей таким: похожим на змею и мягким, ждущим, когда его станут лизать и поглаживать, пока он не приобретет наконец так хорошо знакомую ей жесткость шомпола.

Но сегодня она с легким чувством тревоги осознала, что ничего не происходит. Что она делает не так? Стараясь не впадать в панику, попробовала знакомую процедуру: подула на мошонку, легкими движениями пальцев помассировала головку члена, словно меся тесто, и провела пальцем назад, к другому, запретному источнику страстного наслаждения, ко все было напрасно.

Ну ладно, подумала Бритт, выбираясь из-под одеяла, сегодня он слишком устал. В конце концов сегодня воскресенье, а прошлой ночью они побили рекорд. Трижды, не разнимая объятий. Она даже порвала резинку на своем поясе от Джанет Рейджер.

Бритт бесшумно соскользнула с кровати и прихватила одежду с собой в ванную. Она займется своими бумагами и даст ему выспаться. Ей нравилось поработать в выходной, и почему бы этим не заняться сегодня. Она тихонько закрыла за собой дверь ванной комнаты и пустила воду. И не видела, как он открыл глаза, в которых не было ни следа сна, и взял со столика книжку.

– Проклятая железяка! – Лиз пнула холодную как лед «Агу» своим шлепанцем. – Чтоб тебе ни дна, ни покрышки!

«Ага», как она знала, является пределом мечтаний любого дачника. Для них она больше чем просто печь, для них она – образ жизни. Каким-то загадочным образом она олицетворяет собой все прочное, надежное и, конечно же, деревенское в сельской жизни, поставляя в дом тепло и горячую воду двадцать четыре часа в сутки и превращая кухню в уютное гнездышко. Однажды она даже видела целую телевизионную передачу, каждый из участников которой признался, что «Ага» изменила его жизнь и что теперь он не смог бы жить в доме без «Аги». У нее было несколько знакомых, которые выломали обычную плиту с белым керамическим верхом, чтобы смонтировать на ее месте просторную, сияющую голубой эмалью «Агу», – и это в Челси!

– Мам, почему ты кричишь на плиту? – Она не заметила, что босой Джейми появился за ее спиной в холодной кухне. За ночь на дворе бабье лето превратилось в английскую зиму, а «Ага» для того, чтобы скурвиться, выбрала самый неподходящий момент: на три дня должна была при ехать Мел.

Лиз с досадой посмотрела на суссекский пудинг, над которым она трудилась весь вчерашний вечер: ждала, пока к полуночи поднимется тесто, чтобы добавить в него топленого жира и облепить им целый лимон. После этого в миску для пудинга был положен жженый сахар и сверху все обвязано марлей, в которой пудинг предстояло варить три часа сегодня утром.

Однако сдаваться Лиз не собиралась. Особенно в предвидении замерзающего дома и отсутствия горячей еды на все время визита Мел. Припомнив тон, которым когда-то заявляла: «Я – руководитель программ компании «Метро телевижн», она позвонила на завод, где сделали «Агу», и потребовала к телефону директора. Ему она сообщила, что именно по его персональной вине ее плита сломалась и что ее маленькая дочь может схватить воспаление легких, а у пятилетнего сына астма уже началась. И что – и тут в ее обольстительном голосе прозвучала угроза – если он немедленно не пришлет кого-нибудь, то она будет вынуждена позвонить своей лучшей подруге Эстер Рантзен, королеве всех экспертов потребительских обществ, и будет очень жаль, если та в телевизионной программе спустит всех собак на компанию «Ферл фернасиз», не правда ли?

Когда бедняга вежливым голосом сказал, что сегодня у них нет на работе ни одного инженера, Лиз поинтересовалась, не сможет ли он в таком случае заехать к ней сам.

– Мамочка, мамочка, «бентли» приехал!

В ночной рубашке от Лоры Эшли и в халате Лиз поспешила к окну и увидела, как из стоящего возле ее коттеджа почтенного возраста автомобиля вышел не менее почтенного возраста джентльмен.

– Миссис Уорд, если не ошибаюсь?

Лиз застегнула пуговицу на своей рубашке и запахнула халат.

– Вот, пожалуйста, возьмите подушку!

Он был настолько разбит артритом, что процедура опускания на колени заняла у него пять минут, и у нее не было уверенности, что он сумеет подняться снова. Он с благодарностью поставил колени на подушку и просунул голову в плиту. Повторяя «так, так», он осмотрел горелки, а потом перенес свое внимание на индикатор на стенке плиты.

– Ага, – он поднялся с колен, – я вижу, в чем у вас проблема.

– Это у вас проблема, у вашей фирмы, – отрезала Лиз.

Она все больше входила в роль потерпевшего потребителя. Мел должна была скоро приехать, а в доме все еще стоял холод. – Плиту обслуживали в прошлом месяце, а эти приборы рассчитаны на работу в течение всего гарантийного срока, даже нескольких гарантийных сроков…

– Да, но только если вы заливаете в них мазут, – мягко прервал ее джентльмен.

Лиз замолкла на середине своей тирады.

– Как вы сказали?

– Я сказал, что у вас кончился мазут. Взгляните на этот индикатор. Вы видите на нем букву «П». Она означает…

– Пусто! – закричал Джейми и начал хихикать.

– Помолчи, Джейми.

Это нечестно. Она так старалась прочесть все инструкции, но инструкция к «Aгe» была потеряна, наверное, еще до первой мировой войны. Дэвид всегда сам следил за плитой. Ей было стыдно поднять глаза на пожилого джентльмена.

– А как скоро вы могли бы привезти мазут?

– Самое скорое через четырнадцать дней.

– О нет, это у нас единственный источник тепла… У моей малютки воспаление легких…

– Именно так. А у вашего мальчугана астма, – снова прервал он, глядя на стоящих возле нее и лучащихся здоровьем Джейми и Дейзи, – поэтому в качестве маленькой меры предосторожности в багажник своего «бентли» я прихватил баррель мазута. Его вам хватит, по крайней мере, на пару дней. Но боюсь, что заливать его вам придется самим. У вас найдется воронка?

Она была готова расцеловать его. Ей так хотелось, чтобы к приезду Мел в доме было тепло и уютно, чтобы он являл собой картину сельской идиллии. И провожая пожилого джентльмена к его машине, Лиз спрашивала себя, почему ей так это важно. В конце концов Мел была ее лучшей подругой и не стала бы возражать, если бы ее встретили в домашнем халате и в нетопленом доме. Она только нашла бы это забавным и предложила бы пойти в китайский ресторанчик или в паб.

Но Лиз знала, что это будет значить для нее самой, если к приезду Мел в доме будет холодно и темно. Тогда Мел может подумать, что Лиз совершила ошибку, переехав сюда. А ей так нужно, чтобы подруга одобрила ее поступок. Потому что именно сейчас она поняла, что не уверена, правильно ли поступила.

Поиски воронки по всем закоулкам заняли у Лиз целых десять минут, но в конце концов она нашла ее и принялась осторожно заливать в бак мазут, которого должно было хватить на три дня.

Стоя на коленях на каменном полу кухни и наблюдая медленное движение стрелки по шкале индикатора вверх, она приложила руну к стенке плиты и ощутила первые слабые признаки тепла.

Откинув голову, Лиз рассмеялась в ответ на радостные вопли Джейми. Она, еще несколько недель назад командовавшая огромной технологической империей, как ребенок, радовалась тому, что не потерпела поражения в схватке с кучей железа, изготовленной почти три четверти века назад.

– Мамочка, это твоя подруга!

– О нет! Этого не может быть!

Но Джейми был прав: почти на час раньше срока по дорожке к коттеджу подъезжала машина Мел, а Лиз была все еще в грязном комбинезоне, который надела, чтобы помочь старикашке из «Ферл фернасиз» донести из машины мазут. Она собиралась сменить его на купленные на прошлой неделе в Льюисе новые синие джинсы, а детей нарядить в сшитые ею из наборов яркие костюмчики, которые действительно шли им, создавая картину здорового, краснощекого сельского детства.

Ну да ладно. Уговаривая себя не делать из мухи слона, Лиз поспешила во двор, чтобы увидеть, как Мел вылезает из своего служебного БМВ. Она приехала сразу с заседаний, и на ней все еще был костюм деловой женщины, хотя Мел оставалась собой и надела его с желтоватой шелковой блузкой, низкий вырез которой создавал интересную перспективу.

Как всегда, Мел нарушила сразу все правила: ее огромные болтающиеся серьги брякали о массивную оправу темных очков, и она щеголяла в туфлях из кожи «под леопарда», которые вполне подошли бы уличной проститутке. Но Мел носила все это с таким вызовом, соединила это с настолько шикарным, настолько хорошо сшитым костюмом, что все вместе выглядело потрясающе.

На долю секунды Лиз ощутила себя раздавленной. Мел с ее БМВ и в костюме за полтыщи фунтов выглядела здесь пришельцем с другой планеты. И хотя это могла быть та самая планета, которую ты добровольно покинула, в прошлом всегда есть вещи, по которым тоскуешь. Внезапно, неожиданно Лиз ощутила такую тоску по дружеским отношениям на службе, по сплетням и безобидным розыгрышам, по язвительным комментариям в лифте. Она бросила взгляд на свой промасленный комбинезон. Если бы Мел приехала на полчаса позже и Лиз, как собиралась, встретила бы ее на крыльце – благополучная мать с двумя очаровательными детьми, – а на плите варился бы восхитительный суссекский пудинг, то, возможно, она и устояла бы перед этой возникшей вдруг волной зависти, которая сейчас грозила затопить ее.

– Лиз! – Мел наконец заметила ее в дверном проеме. – Лиззи!

И она бросилась в объятия подруги. Когда Мел сняла свои темные очки, чтобы поцеловать ее, Лиз поняла, что они были не для красоты. Глаза Мел были красны от слез.

– Он не позвонил мне, Лиззи-и. Ни разу за два месяца. И если я в редакции захожу в комнату, он выходит из нее. Он даже стал присылать статьи по почте, а не приносить их сам! Он избегает меня, я знаю. Я звонила ему, наверное, дюжину раз! Я знаю, что не должна преследовать его, но, Лиззи, он самый замечательный мужик, которого я встретила за многие годы!

Внезапно словно груз свалился с души Лиз – она увидела, что ни одна из этих побрякушек, этих символов успеха не имеет абсолютно никакого значения. Ты можешь издавать глянцевый журнал, но это не помешает тебе быть такой же одинокой, как девушка за конторкой почты. Власть и деньги, дорогие рестораны и роскошные приемы – все это ничего не значит, если ты любишь человека, но ему не нужна.

– О, Мел, – она обняла ее и крепко прижала к себе, – как же чертовски здорово увидеть тебя!

Бритт бросила взгляд на кипу бумаг, над которыми собиралась поработать на этот раз, пока офис был пуст, а телефон молчал, и поняла, что из этого ничего не выйдет. Она просто не могла сосредоточиться на работе. Ей не давала покоя мысль о безвольном члене Дэвида. Возможно, она придает этому слишком большое значение. В конце концов, у каждого время от времени возникают проблемы. Возможно, что прошлой ночью они перетрудились. Ей действительно надо взять себя в руки.

Она взглянула в окно на пустынную улицу. Все сейчас дома со своими семьями, кроме неисправимых работоголиков вроде нее. Бритт всегда гордилась своей трудоспособностью – когда надо, она могла работать хоть всю ночь. И любила хвастать, что в этом заткнет за пояс любого мужика. Они всегда в конце концов поднимают лапки кверху: или соскучились по женушке, или по телеку, или им хочется храпануть под одеялом. Словом, рано или поздно они сдаются. Но не Бритт. По крайней мере, до сегодняшнего дня. Сегодня она вдруг поняла, что работать не хочет, хотя именно сегодня дел было навалом. Ей захотелось свернуться клубочком на диване возле Дэвида и почитать воскресные газеты, как все нормальные люди.

Послушай, Уильямс, сказала она себе в панике, ты распускаешь нюни. Так тебе скоро захочется ворковать с младенцами и ковыряться в поваренных книгах. Ради Бога, возьми себя в руки!

Но это оказалось не так-то легко. Раз уж она не могла иметь его в постели, ей хотелось хотя бы сидеть рядом и просто быть вместе. Бритт посмотрела на часы, и ей пришла в голову внезапная мысль. Пять тридцать. Она вытащит его поужинать. Ее любимый ресторан «Чайнатаун», самый старый китайский ресторан в Лондоне, всего в какой-то миле от ее дома. Снова почувствовав себя уверенно, она по телефону заказала столик на половину седьмого и отправилась домой, чтобы сделать Дэвиду сюрприз.

– Ммм, пахнет изумительно! – Мел склонилась над плитой и вдохнула теплый терпкий запах лимона.

– Фирменное блюдо этого дома. Суссекский пудинг!

– Уже местные рецепты. Я потрясена!

Мел с восхищением осматривала коттедж, пробуя на ощупь яркие красные розы ситцевых занавесок, лоскутные покрывала и опрятную сосновую мебель.

– Симпатичные занавески.

Мел ничего не смыслила в занавесках. Она поручала их своему декоратору. Лиз вспыхнула:

– Я сделала их сама.

– Ой! Оставьте место на первой странице! Босс телевизионной империи сама шьет занавески! Я вижу это на обложке «Верайети»!

Лиз хихикнула:

– Бывший босс, с вашего позволения. Пойдем-ка, я покажу тебе фасоль босса империи.

Она вытащила Мел в сад, смеясь над тем, как та пробирается между кочешками брюссельской капусты на своих четырехдюймовых каблуках.

– Да, фермершей тебе не стать!

– Еще бы! Если я не в пределах поездки на такси от клуба «Гручо», я сразу начинаю чувствовать себя не в своей тарелке.

– Мамочка, мамочка! Иди сюда!

Лиз понимала, что Джейми ревнует ее и Мел и хочет, чтобы на него обратили внимание, но видеть Мел было таким счастьем, что она притворилась, будто не слышит его, и продолжала показывать подруге свой огород.

– А это мои альбертинки. Они бледно-розовые и цветут дважды в год. Я хочу добиться, чтобы они обвивали мою дверь, – как на коробках с шоколадом! Это вот дельфиниум, я вырастила его сама, это наперстянка, а это кентерберийские колокольчики. А это, – она показала рукой на пучок бледно-зеленых листьев, – мое самое большое достижение, садовые лилии!

Мел улыбнулась, слыша гордость в голосе подруги. Для нее садоводство было чем-то вроде бега трусцой: она много раз собиралась заняться им, но откладывала до тех пор, пока желание не проходило. Однако она могла понять, что значит оно для Лиз. Черт побери, она выглядела такой серьезной, стоя на коленях в своем грязном комбинезоне и хвастаясь всеми этими садовыми лилиями и дельфиниумами, словно речь шла о миллионных контрактах, которые она только что заключила!

Как Мел ни любила ее, Лиз всегда оставалась для нее загадкой. Когда она оставила работу, чтобы стать женой и матерью, Мел была в ужасе. Это было что-то вроде жертвоприношения – отказаться от власти и привилегий, словно они ничего не стоили, словно тысячи других женщин не пошли бы на убийство ради обладания всем этим. И когда Дэвид ушел к Бритт, то Мел, хотя ей было больно смотреть на страдания Лиз, сочла это своего рода карой за тот безумный, сумасшедший шаг. Ты из большой шишки становишься кухаркой, а твой муж дает тягу с деловой сукой, твоей лучшей подругой. А что же ему еще остается? Чего еще могла ждать от него Лиз?

Это знамение времени. Это двадцать лет назад твой муж мог бросить тебя, если ты осмелилась стать деловой женщиной, но не сегодня. Сегодня он бросит тебя, если ты осмелилась стать домашней хозяйкой! И вот вам Лиз без мужа и без работы подрубает занавески, выращивает цветы, печет суссекский пудинг и, похоже, всецело поглощена этим!

– Ты никогда не скучаешь по работе? – спросила Мел с интересом.

Лиз поднялась с коленей.

– Конечно же, скучаю. Именно о ней я подумала сегодня утром, когда ты подкатила на своем чертовом БМВ и в своем потрясном костюме! Вдруг мне захотелось брать на работу и увольнять, быть в курсе служебных интриг, узнать, ушел ли Конрад от своей жены к Клаудии, просто радоваться тому, что передача удалась!

Мел с облегчением усмехнулась. А Лиз продолжала:

– Но потом я вспомнила все это политиканство, всю эту пустую трату времени, все эти идиотские заседания, которые какому-нибудь гребаному чудаку может вздуматься назначить на шесть вечера только потому, что он домой не спешит! Вот все это я вспомнила. Мел, мы, как и прежде, можем выиграть, только играя по мужским правилам! Мы даже становимся похожи на них. Мы перенимаем их агрессивность и склонность к соперничеству. Мы превращаемся в Бритт, помилуй нас, Господи. Мы начинаем ставить работу на первое место и плевать на все остальное!

Лиз сорвала одну из последних роз и протянула ее Мел.

– Я знаю, что ты поверишь мне с трудом, но здесь я получаю наслаждение. У меня есть такая штука, которую называют вечерами! По утрам я сама решаю, чем буду заниматься сегодня. У меня есть то, чего нет у тебя, – время. Время посидеть в саду, время приготовить обед, время поиграть с детьми, время почитать…

– Мама, мама! – Джейми снова высунул голову из-за двери. – Здесь странно пахнет.

– Мне лучше пойти посмотреть. Ему показалось, наверное, но я должна проверить. Я вернусь через секунду.

Мел побрела по саду, держа в руке свою рюмку вина и стараясь не уколоться на сношенном газоне. Иней сошел, небо голубело, а в воздухе была лишь легкая прохлада. Даже она была готова признать, что это действительно чудесное место. Казалось, вся деревенька спит в лощине Даунса, как в колыбели, убаюкиваемая пролетающими над ней столетиями. Живя здесь, в самом деле можно забыть о существовании того, другого мира с его спешкой и суетой. И Мел впервые спросила себя, не права ли Лиз.

Но тут она услышала взрывы хохота, доносящиеся с кухни, и поспешила туда через лужайку. Джейми и Дейзи, хохоча, катались по полу, застеленному самодельным лоскутным ковром, а Лиз держала в рунах почерневшую кастрюлю с обугленными останками суссенского пудинга. Слезы смеха катились по ее щекам.

– Ну и слава Богу, – Мел обняла Лиз и тоже рассмеялась. – Может быть, теперь ты перестанешь воображать себя Матушкой-Природой!