Инопланетянка варвара

Часть 4

РÁХОШ

Разворачивающаяся передо мной сцена — оживший самый страшный мой кошмар. Маленькая фигурка Лиз стоит на краю обрыва, она сжимает в руке свое странное оружие. Мэтлаксы — дикие, непредсказуемые существа — окружают ее. Я видел, как они за считанные секунды разрывают охотника на части, и я видел, как они проходят мимо другого, словно он и не существует вовсе. Их совершенно невозможно понять, к тому же они — настоящие дикари, если их спровоцировать.

А детеныш стоит невыносимо близко от ноги Лиз, что однозначно посчитается провокацией.

— Беги! — я снова ей приказываю, но упрямая женщина меня не слушается. Вместо этого она поднимает одну из своих остроконечных костяных стрел и, прицеливаясь, выжидает. Меня накрывает яростная реакция защитить, когда один из мэтлаксов обнажает свои большие, желтые зубы в ее сторону. Они хотят причинить вред моей паре? Отнять ее у меня после столь долгого ожидания? Я переломаю им кости и растопчу их грязные шкуры под своими сапогами, прежде чем позволю им прикоснуться к ней! Дикий рык вырывается из моего горла, и я вытягиваю из чехла один из своих смертоносных костяных ножей, держа в другой руке копье.

Лиз делает еще один шаг назад, еще больше приближаясь к краю утеса. Сердце у меня в груди бешено колотится, и меня накрывает волна жуткого страха.

— Лиз, — рявкаю я, когда один из мэтлаксов подкрадывается к ней. — Беги мимо меня. Давай, прямо сейчас. Я отвлеку их. Быстро!

— Я не брошу тебя здесь, — кричит она, не отводя взгляд от ближайшего к ней мэтлакса.

— Не глупи, — рычу я, так как существо подступает к ней все ближе и ближе. Еще пару шагов и оно сможет дотянуться до нее своими длинными руками. Ей нужно действовать быстро. — Давай, Лиз…

Мое сердце останавливается, когда он бросается на нее. Я издаю боевой клич и резко устремляюсь вперед, а мое копье отправляется в полёт. Оно проносится по воздуху и врезается в бок мэтлакса, который потянулся за моей драгоценной парой. Он пошатывается, а потом падает вперед, по-прежнему продолжая тянуться к ней. Я издаю яростный вопль и мчусь сквозь снег, чтобы встать перед ней.

Другое существо издает рев и начинает бить себя кулаками в грудь, отправив яростный зов через снега. Другие мэтлаксы отзываются, а один бросается вперед. Я уже раньше видел эту тактику. Они будут подталкивать нас к краю утеса и подберут наши тела позже, как только поймут, что мы мертвы. Я отказываюсь отступать, чтобы падать вниз.

Шшшшшчок.

Одна из костяных стрел Лиз пролетает мимо и оказывается в глазнице одного из крупнейших самцов. Он стонет и, судорожно дергаясь, падает в снег. Ее выстрел превосходен, и я отмечаю потенциал этого оружия.

— Следи за руками, — она призывает меня, когда поднимает следующую стрелу и прицеливается. Когда еще один бросается на нас, Лиз опять стреляет, и снова ее костяная стрела поражает свою цель. Мэтлакс подыхает еще до того, как падет в снег.

Одно загляденье на это смотреть, и всплеск огромной гордости за мою пару растет внутри меня.

Тогда остальные мэтлаксы начинают кричать и кидаются в атаку все одновременно.

Мои инстинкты отточились за годы охоты, мое желание защитить неистовствует внутри меня, и я резко устремляюсь вперед, издав вопль. Я слышу отчаянный крик Лиз, но это лишь подстрекает мою свирепость.

«Они не доберутся до нее. Сначала им придется пройти через мое мертвое тело».

С беспощадным гневом я обрушиваюсь на ближайшее существо, своим костяным ножом разрезая его шею, покрытую мехом, с такой свирепостью, что его голова практически отделяется от тела. Я делаю стремительный выпад на следующего, однако вместо того, чтобы драться со мной, оно убегает и прячется. Еще один прыгает мне на спину, дергая за мои волосы и одежду. Острые клыки погружаются в мое плечо, и я слышу вопль Лиз. Я всаживаю нож в того, что прямо передо мной в то время, как тот, который у меня на спине, скатывается на землю. Я кидаю взгляд вниз и вижу еще одну тонкую костяную стрелу Лиз, торчащую из его горла.

— У меня осталась только одна, — кричит она у меня за спиной в то время, как еще двое существ запрыгивают на меня, а третье нападает спереди. В драке один на один — они не были бы проблемой. Но мэтлаксы — дикие, раздирающие в клочья твари. Их когти и клыки, вцепившись в меня, уже погружаются в мою кожу. Я рычу от боли, когда один из них резко полосует мне лицо, и стекающая кровь заливает мне глаза.

— Рáхош! — кричит Лиз откуда-то на расстоянии. — Ты подошел слишком близко к краю обрыва! Я… эй! Вернись!

Интонация ее голоса меняется от предупреждения на страх, и я рыча поворачиваюсь к ней. Трое существ, молниеносно наступая, направляются к ней, оскалив свои большие клыки. Тот, что сидит у меня на спине, начинает бешено кусать мою шею, и я чувствую, как взрывные волны острой боли проносятся сквозь мою руку, как раз тогда, когда мое лезвие погружается в грудь другого.

«Нужно спасти мою пару».

Эта мысль крутится у меня в голове снова и снова.

«Нужно спасти Лиз».

«Она — мое все».

С диким воплем я хватаю двух мэтлаксов, что передо мной. Мои пальцы погружаются в их косматый мех, сжимая его в кулаки, и я бросаюсь к обрыву скалы.

— Рáхош! Берегись! — кричит она.

Впрочем, она не понимает мой план, но уже поздно. Я слышу крик Лиз, полный муки и страданий, когда опрокидываюсь прямо в обрыв, забирая с собой пять из этих беспощадных существ.

Я уровняю ее шансы хотя бы таким образом. Надеюсь ей удастся сбежать от двух-трех оставшихся.

Воспоминания о лице Лиз всплывает у меня перед глазами за мгновение до того, как я с тошнотворным треском ударяюсь об землю, и все вокруг меня погружается во мрак.

ЛИЗ

Я кричу в ужасе, когда высокое тело Рáхоша пролетает над краем обрыва вместе с несколькими существами. Я несусь к краю, где он упал, и смотрю вниз. Это как минимум падение с тридцатифутовой высоты (Прим. ок. 9 м), Рáхош неподвижно лежит на спине в снегу. Одна нога у него вывернута под странным углом, и его тело лежит на мертвом мэтлаксе. Остальные разбросаны вокруг него и не двигаются, а снег забрызган кровью. Я не могу понять, живы ли они или мертвы.

«Я не могу оставаться здесь одна. Я не могу».

«Я не хочу его потерять».

Меня пронзает неистовая паника. У меня осталась только одна стрела, а тут все еще три существа, наряду с детенышем, который все еще резвится и играет в снегу, будто все это лишь игра. Я не знаю, что делать дальше. Они продолжают двигаться вперед, и я вижу, что каждый их палец оканчивается страшным когтем, а их волосатые лица, когда они приближаются, становятся все более и более зловещими.

И они убили Рáхоша! Гребаные ублюдки.

Моя последняя стрела дрожит в моей руке, и тогда у меня появляется идея. Я отбрасываю свой лук в сторону и хватаю детеныша мэтлакса, когда, проказничая, он приближается, я приставляю стрелу под его челюстью, прижимая его к своему телу. Заложник — сейчас мой единственный шанс, но я не знаю, достаточно ли эти существа умны, чтобы понять, что это ситуация с заложником. Их лица как будто кажутся человекоподобными, но я могу ошибаться. Они могли просто пялиться на меня, а затем все равно подойти и вырвать мне горло.

Однако они начинают пронзительно кричать и останавливаются, когда я захватываю детеныша. Он извивается и корчится в моих руках, а его когти погружаются в мои руки, но я преисполнена зловещей решимостью добиться своего, держу стрелу под его челюстью. Я делаю шаг в сторону, а они пристально следят за мной своими дикими глазами. Они горлом издают странные тихие кудахтающие звуки, и тот, что в моей хватке, отвечает.

Все… может получиться.

Я бросаю быстрый взгляд через край обрыва, отчаянно желая спуститься вниз. Я должна добраться до Рáхоша. Я обязана. В своих мыслях я думаю, что, если смогу добраться до него, то смогу его спасти. Сообщить ему, что я не так уж и ненавижу его, что я просто растерялась и недовольна, но своими улыбками он делает этот мир не таким уж плохим…

Я делаю несколько шагов вперед по краю, следя за остальными мэтлакс-тварями в то время, как прокрадываюсь вокруг утеса, выискивая путь вниз. Я замечаю нечто похожее на тропу, и направляюсь к ней, мой заложник извивается и царапается в моих покрытых царапинами руках. Я смотрю на остальных, чтобы понять, не останутся ли они здесь. Они сутулятся в снегу, наблюдая за мной хищными глазами.

— Рáхош! — зову я, надеясь, что он ответит и с ним все в порядке, а мои глаза лишь ошибаются. Но в ответ не слышу ни единного звука, кроме молчания. Я снова отчаянно зову его по имени, скользя вниз по крутой дорожке. — Рáхош! Прошу тебя! Ответь мне!

«Дорожка» заканчивается совсем недалеко от самого дна, и мы с моим пленником падаем последние несколько футов до земли и приземляемся в толстом снегу. Воздух выбивается из моих легких, и я задыхаюсь, растянувшись на спине. Возле меня мой пленник поднимется на ноги и бросается прочь, направляясь в другую сторону от утеса вместо того, чтобы вернуться обратно к своим родителям. Он исчезает за другим сугробом, и я подумываю о погоне за ним, но беру себя в руки и встаю на ноги, схватив свою последнюю стрелу, а затем бросаюсь к Рáхошу.

— Рáхош? — я прижимаю ладонь к его груди. У него изо рта стекает струйка крови, а глаза закрыты. В том месте, где расположена его голова, растеклась маленькая лужица крови, и, увидев ее, я начинаю громко, судорожно всхлипывать. Я прижимаюсь к защитному покрытию кожи у него над сердцем и слышу его медленное, но верное биение.

О, слава тебе Господи! На секундочку мне хочется броситься обнять его вокруг здоровенной синей шеи и выплакаться, но я поднимаю глаза вверх по склону, все еще сжимая в руке свою стрелу, ожидая увидеть, не последовали ли остальные за мной и ребенком.

Однако ничего подобного я не вижу. Еще несколько минут ничего не происходит, я сижу возле Рáхоша в состоянии крайней бдительности и выжидаю. Я, конечно, могу и дальше продолжать просто ждать, или же я могу помочь ему. Я сосредотачиваю внимание на упавшем мужчине, лежащем рядом со мной. Я провожу по нему своими дрожащими ладонями, пытаясь определить полученные повреждения. Его нога под неправильным углом, и он еле дышит, но я не могу понять, сломаны ли ребра или есть травмы и похуже. Я пытаюсь не думать об этом. При моем прикосновении его вошь пускается в ход, и я надеюсь, что это добрый знак.

— Я вытащу тебя отсюда, — шепчу я на ушко его бессознательному телу. — Можешь на меня положиться. Все будет в порядке.

Как мне хочется, чтобы он открыл глаза и улыбнулся мне. Или окинул меня хмурым взглядом. Или еще что-нибудь. Но он такой неподвижный.

Один из мэтлаксов начинает подергиваться и издает крик от боли. Я задыхаюсь и поворачиваюсь к нему, а руками быстро и неловко пытаюсь отыскать оружие. Единственное, что у меня есть — моя последняя стрела, но лук остался наверху скалы.

Тем не менее, он не поднимается. Он издает жалобный плач и, лежа на земле, судорожно подергивается в конвульсиях, будто пытается подняться, но не может. Бедра у него расположены под странным углом, и, когда я оглядываюсь, вижу, что еще один мэтлакс задвигался, но лишь чуть-чуть. Я поднимаю взгляд на вершину скалы, чтобы убедиться, не возвращаются ли остальные, но они как сквозь землю провалились.

По-моему, этих раненых бросили умирать.

У меня слегка сжимается сердце, так как мне как-то не по себе. Я бы не пожелала переносить такую боль даже тем, кто на нас напал. Звуки, которые они издают, ужасны, и я оглядываюсь вокруг и всего в нескольких шагах от нас замечаю костяной нож Рáхоша. Я хватаю его и встаю над телом одного из раненых существ. В общей сложности их пять, но лишь двое из них двигаются. Понятие не имею, оказалось ли это падение достаточно серьезным, чтобы убить их, и не знаю, что буду делать, если они очнутся и снова нападут.

У меня не так уж много вариантов. Так что я встаю на колени возле первого.

— Я сожалею, — выдавливаю из себя и перерезаю ему горло. Я напоминаю себе, что это — убийство из сострадания. Это уже не «убей или будь убитым», а ситуация, когда тяжело раненым абсолютно не под силу прийти в себя и доползти до дома. От этого все ровно мне легче не становится. Легче было это сделать в действии, когда они нападали, и нельзя было терять время на раздумье. Я перехожу к следующему существу. Оно неподвижно, но я все равно перерезаю ему горло, просто на всякий случай. К тому времени, когда я заканчиваю с последним, я вся забрызгана кровью и заливаюсь слезами.

Я подхожу к Рáхошу и пальцами прикасаюсь к его щеке. Чувствует ли он себя нормально? О, Боже. Я не знаю, что делать.

— Прошу, Рáхош, не умирай у меня на руках. Пожалуйста, прошу тебя.

Я наваливаюсь на него и какое-то время поддаюсь девичьим слезам, громко и судорожно всхлипывая. Но затем все-таки сажусь и вытираю глаза, потому что слезы волшебным образом ему не помогут.

Я должна доставить его домой, в нашу пещеру.

— Ладно, шевели мозгами, Лиз, — говорю я себе и, шмыгая носом, озираюсь вокруг. — У тебя большой гудящий инопланетянин, которого ты не можешь нести и который не может ходить, а ты должна доставить его домой.

Я окидываю взглядом Рáхоша и задаюсь вопросом, может моя вошь сделала меня более сильной. Я могу его тащить? Наш дом в пещере находится наверху этого склона и в нескольких милях отсюда, но должен же быть способ, как подняться обратно наверх, не связанный с той дерьмовой дорожкой, по которой я спустилась сюда. Должен быть обходной путь. Я просто обязана найти его. Я поднимаюсь на ноги и разглядываю Рáхоша, затем хватаю его за руку и осторожно тяну за нее.

«А жеребчик довольно-таки тяжелый!» Я тяну сильнее, пытаясь сдвинуть его. Он издает тихий стон, полный боли, и я тут же останавливаюсь.

— Вот дерьмо. Прости! — я проверяю его другую руку для того, чтобы посмотреть, может та хоть немножко получше, но я вижу торчащие кости из перелома возле его запястья. Черт. Я не могу тянуть за нее. Оно и к лучшему, потому что этот пробный рывок лишь дал мне понять, что он жутко тяжелый.

Мне надо придумать способ получше.

В отчаянии я озираюсь вокруг. Вдали ветер нагибает и развивает розовые, гибкие деревья, и у меня возникает идея, поэтому я хватаю костяной нож Рáхоша и направляюсь к ним. Когда мой папа застреливал оленя, мы, как правило, привязывали его ноги к палке, а затем закидывали себе на плечи, но на сей раз, здесь нет никого, кто бы подставил для меня другое плечо. Хотя, однажды, когда я повела себя как скулящий младенец, и мой папа рассердился, он сделал для себя волокушу[11] из двух ветвей и непромокаемого брезента и потащил оленя домой позади себя, а я в то время, рыдая, тащилась рядом с ним.

Слава Богу, что я была хреновым ребенком. Я могу соорудить волокушу и потянуть Рáхоша домой в ней.

У меня уходит почти час на то, чтобы срубить одно из хлипких деревьев, но они просто прекрасно подойдут для моей цели. «Ствол» достаточно большой, чтобы мне было удобно ухватиться, и даже при том, что на ощупь он липкий и губчатый, я смогу вполне нормально тащить его. Я срубаю второе, и к тому времени, когда я тяну их обратно к Рáхошу, меня трясет от усталости, к тому же меня беспокоит, что я испортила его костяной нож, совершенно его притупив.

Сейчас не время беспокоиться об этом, потому что теперь падает мелкий снег, а небо закрывается тучами. Если мне не удастся доставить Рáхоша домой, мы окажемся в глубоком дерьме. Поэтому я опускаюсь на колени и сбрасываю теплый плащ, который он дал мне этим утром, и начинаю привязывать его к шестам, чтобы сделать основание волокуши. Я использую несколько шнурков со своих штанов, чтобы привязать плащ, и к тому времени, когда я заканчиваю, я дрожу от холода, моя одежда разрушена и наполовину исчезла, а снег уже идет плотной завесой.

— Рáхош? — я тихонько зову его, похлопывая по щеке, чтобы увидеть, пришел ли он в себя. Никакой реакции. В каком-то смысле, я рада. Будет не так больно, если он будет без сознания. Мысленно извиняясь, я хватаю его за здоровую руку и тяну на волокушу. Он стонет от боли, но не пробуждается.

Я хватаюсь за шесты, зажимаю в зубах нож и начинаю тянуть за собой свою импровизированную волокушу. Черт. Они жутко тяжелые, но у меня нет выбора. Я просто должна перетерпеть это. Нам нельзя здесь оставаться. Я прикусываю губу и начинаю дальний путь медленного волочения домой.

Мне нужно несколько часов, чтобы найти выход из каньона, но как только мне это удается, я могу видеть остатки наших следов в виде впадин в выпавшем снегу, а вдалеке — ледник. Я могу добраться до дома. Я смогу. Мои пальцы превратились в глыбы льда, и у меня на руках мозоли, но уже виден свет в конце туннеля.

Когда я делаю очередной рывок волокуши вперед, Рáхош начинает стонать. Я задыхаюсь и аккуратно опускаю его вниз, затем мчусь к нему.

— Рáхош? Ты пришел в себя?

Он беспокойно мотает головой, а затем пристально смотрит на меня остекленевшими от боли глазами. Я не совсем уверена, что он осознает, где находится.

— Лиз, — он выдыхает и пытается дотянуться до меня рукой. Его лицо искажается в агонии, и он падает обратно в волокушу.

— Не двигайся, — говорю я ему. — Я вытащу тебя отсюда. Все будет в порядке.

— Оставь… меня…, — он, задыхаясь, выговаривает. — Я слишком изранен.

— Не говори ерунду, — говорю я ему, хотя он высказывает вслух то, что больше всего меня пугает. — Ты в порядке! Тебе просто нужно парочку дней отдохнуть и восстановиться. Пусть вошь делает свою работу!

— Тебе… здесь… опасно… оставаться, — его глаза снова закрываются.

— Со мной все в порядке, — я рычу немного громче, чем нужно. Я наклоняюсь вперед и хватаю Рáхоша за воротник. — Ты меня слышишь? Я в порядке, и ты будешь в порядке. Не вздумай умереть у меня на руках! — он не отвечает, и я начинаю немного паниковать. Я трясу его, вызвав у него очередной стон, полный боли. Мне плевать. Если он стонет, значит жив. — Не смей, черт возьми, бросать меня, Рáхош! — я отпускаю его и разглаживаю его одежду, затем наклоняюсь, кладу руку ему на грудь. Его кхай при моем прикосновении начинает вибрировать, и я решаю, что подкуп — самое лучшее оружие, которое у меня есть. Я вплотную приближаюсь своими губами к его уху. — Если ты выберешься из этого живим, Рáхош, я затрахаю тебя до чертиков, Богом клянусь.

РÁХОШ

Мое сознание сейчас охвачено туманом раскаленной боли и зловещих снов. Время от времени кхай у меня в груди резонирует, и все становится лучше. Время от времени мое тело пронзает разряд ослепительной боли, и я все глубже и глубже погружаюсь в бездну тьмы. Мне нужно сосредоточиться, сконцентрироваться, но мой разум больше не хочет оставаться бдительным.

«Но я должен, — напоминаю я себе. — Я должен защитить Лиз».

— Лиз, — я выдыхаю. — Моя пара.

— Я здесь, — говорит нежный голос во тьме. Нежные пальцы ласкают мои щеки, и я борюсь против нахлынувшей волны боли, которая пытается затянуть меня обратно на дно. Такое ощущение, будто кто-то уселся на моих веках, настолько они отяжелели. — Успокойся, — говорит она, и ее дыхание такое сладкое. Я чувствую, как ее губы целуют меня в щеку, а потом она снова ласкает меня. — Ты в безопасности. Просто исцелись, ладно?

Я облизываю свои сухие губы.

— Мэтлаксы…

— Все уже улажено. Я развела огонь и положила сушиться мясо, и я заново затачиваю твой нож, — она поглаживает мою грудь и руки, и я ощущаю, как меня накрывает вспышка огненной боли, когда она это делает. Мое дыхание с шипением вырывается из горла. — Ты быстро поправляешься. На самом деле, очень быстро. Мне пришлось вправлять тебе кости. Прости. Я знаю, это, должно быть, очень больно. Просто успокойся, хорошо?

Мой кхай напевает у меня в груди, и я слышу, что ее кхай откликается. Даже несмотря на то, что я тяжело ранен и тону в боли, в ответ мой член начинает возбуждаться. Мы слишком долго тянули, чтобы ответить на призыв резонанса, и мое тело напоминает мне, что скоро мы должны будем подчиниться.

— Не оставляй меня…

— Не оставлю, — говорит она нежным голосом. — Только выживи. Засыпай, — она проводит пальцами по моим губам. — Засыпай, — снова повторяет она.

И я засыпаю.

***

Кажется, что целую вечность я то прихожу в себя, то меня поглощает тьма. Когда она наливает мне в горло бульон, мой разум переполнен нежными прикосновениями рук Лиз, ее успокаивающими словами, а также пульсирующей болью моего тела, хотя мой кхай и занимается его излечением. Мои конечности — не единственное, что у меня болит — мой член яростно горит по моей паре, и я беспокоюсь, что, когда очнусь уже исцеленным, захочу лишь улечься на Лиз и заставить ее спариваться.

Не думаю, что человеку это понравится. Не со всеми их ритуалами отрицания.

Но этот выбор — не мой собственный. Моему телу нужно время отдохнуть, чтобы исцелиться, и поэтому я вновь и вновь проскальзываю в дремоту.

В какой-то момент я прихожу в себя на удивление с ясной головой. У меня все тело болит тягучей ноющей болью подобно гнилому зубу, хотя и не слишком болезненной. Мне удается раскрыть свои глаза, но без ощущения тяжких мучений, и я смотрю на костер.

Там Лиз кипятит воду в моем кожаном мешке на треноге, размещенной над огнем. Она точит о камень мой нож, и когда я оглядываюсь по сторонам, то вижу куски вяленого мяса, свисающие с сетки сплетенных тростников, размещенных на стене. Ее лук — не этот, другой, новый — находится у дальней стены, а неразрывно связанные к нему дополнения расположены поблизости ослабленной тетивы.

У меня ощущение, будто мой рот покрыт сухой, потресканной кожей. Я облизываю губы и пытаюсь сесть, измученный жаждой. Я слишком слаб, а мой кхай пульсирует и мурлычет, страдая от голода.

Лиз сразу же оглядывается и удивленно смотрит на меня.

— Рáхош! — она подходит ко мне и кладет руку мне на грудь. — Не вставай. Я серьезно. Ты все еще слишком слаб.

Я не обращаю внимания на ее излишнюю и чрезмерную суету вокруг меня и сажусь прямо, проверяя свое тело. У меня все болит, но в моем теле все, похоже, на своих местах. Я поднимаю одну руку и сгибаю ее. Она болит раскаленной болью, но она прямая и вокруг нее наложена самодельная шина.

— Мне пришлось вправить кости, — объясняет Лиз, заправляя шкуры вокруг моего тела. — Как рука, чувствуешь ее нормально?

— Ты все правильно сделала, — говорю я ей хриплым голосом. Из-за ее близости я страдаю от совсем иного вида голода. Мой член болит, а кхай резонирует, когда она наклоняется, чтобы прижаться своими маленькими пальчиками к моему лбу. Я хватаю ее руку и целую ладонь, желая, чтобы она была обернута вокруг моего члена и гладила его. Я помню это из прошлого — это навсегда въелось в мой мозг.

— Ты хочешь пить? Голоден? — спрашивает она, а глаза у нее широко раскрыты и вопрошающие. Она вынимает руку из моей хватки и встает, двигаясь к огню. — Я приготовила тебе немного бульона. Тебе нужно набираться сил.

Когда она приносит мне маленькую чашку бульона, аромат ее теплой кожи для меня представляет больший интерес, чем напиток. Моя пара поднимает руку, чтобы поднести чашку к моему рту, а я начинаю сквозь одежду ласкать ее округлую, красивую грудь. Лиз вздрагивает, и мой кхай резонирует в унисон с ее кхаем.

— Вижу, тебе уже лучше, — говорит она дрожащим голосом и отталкивает мою руку. — Сейчас не будет никаких «шуры-муры».

— Шуриимурии? — переспрашиваю я. Я не знаю, что это за слово. К тому же, меня это особо-то и не волнует. Волосы Лиз убраны с лица и заплетены сзади, выставляя напоказ ее красивую шею, и мне так хочется спрятаться туда лицом. Я хочу прижать ее маленькое тело к себе, чувствовать ее сердцебиение, вдыхать ее возбуждение, прикасаться к ней и заявить права на нее как на свою.

— Вот именно, — проговаривает она, запыхавшимся голосом. Я слышу, как у нее в груди резонирует кхай. — Сейчас не самое подходящее время. Ты еще не совсем здоров.

Пальцами ласкаю ее щеку, провожу по ее челюсти, горлу. В то время, как она подносит чашку к моим губам и вынуждает меня пить, я прикасаюсь к ней везде, где могу, прежде чем она отодвигается. Когда она тянет чашу назад, я с закрытыми глазами прислоняю голову к стене пещеры. Я устал, но, когда касаюсь ее, от этого мне становится лучше.

Она откладывает чашку в сторонку и стягивает с моих ног шкуры. Я слышу приглушенное фырканье.

— Ну, что ж, похоже, кое-какая часть тебя работает просто идеально, — говорит она.

Я открываю глаза и смотрю вниз. Мой член стоит по стойке смирно, выпирая прямо вверх относительно моего тела. Он ноюще болит, и на мгновение меня охватывает робкий луч надежды, что она снова возьмет его в свой мягкий человеческий рот и оближет его. Однако, этого не случается. Лиз сосредоточена только на деле и проверяет мои повязки, причитая о моих ранах.

— Ты идешь на поправку, но все равно еще не вылечился.

— Моему кхаю все равно, — говорю я ей. В то время, как она суетится над моими повязками, Лиз наклоняется вперед, и ее лицо находится рядом с моим членом. — Он требует, чтобы я заявил свои права на тебя.

Она издает напевающий гортанный звук, но я не могу понять, это ее согласие или нет.

— Скажи своему кхаю, что сейчас еще не время.

Я смотрю, как она встает и передвигается по пещере. Ее тело под бесформенной кожаной одеждой изящное и тоненькое, и ее глазки блестят. Она пахнет как самый ценный мед, и мои чувства переполнены ею. Я снова укладываюсь в своем ложе.

— Я помню… обещание, которое ты дала.

Ее лицо заливается румянцем, и она двигается к костру, заправляя одну из ее косичек за ухо.

— Как только ты поправишься, я намерена сдержать свое обещание. Ну, а пока тебе необходим сон.

Она трет себе один глаз, и я вижу, что на ее бледной коже у нее под глазами ярко выделяются темные круги. Она выглядит осунувшейся и уставшей. Ее одежда грязная и рваная, а ее волосы не видели воды много дней. Она совсем исхудала и выглядит такой же, как во время своей болезни.

— Как долго ты уже ухаживаешь за мной? — робко спрашиваю я. Пока я тут лежу, отсыпаюсь и позволяю своему кхай медленно себя исцелять, она тяжело трудилась.

Она подходит к стене пещеры и прикасается к ней, и я замечаю маленькие черточки, которые нарисованы на камне.

— Девять дней, — она подсчитывает, ну а потом берет меловой камень и добавляет еще одну черточку. — Ну, вообще-то, десять.

Неудивительно, что мое тело реагирует на ее близость. Я никогда не слышал, чтобы пара столь долго уклонялась от резонанс-спаривания. Кроме того, мне интересно, связано ли это с тем, сколько времени требуется моему телу, чтобы исцелиться. С помощью целительницы Мэйлак перелом можно вылечить за считанные дни. Если в течение девяти дней я в основном находился в бессознательном состоянии, меня беспокоит, что мой кхай перенапряжен и не удовлетворён.

Вскоре он перестанет спрашивать и начнет требовать. Интересно, понимает ли это Лиз?

***

Теперь, когда я снова в сознании, мой кхай решает, что должен утвердить Лиз как пару, я должен заявить на нее права сейчас же. Не имеет совершенно никакого значения, что мое тело все еще исцеляется, или насколько Лиз истощена. Все, что имеет значение, — требование кхая спариваться. Лиз резонирует каждый раз, когда приближается ко мне, а иногда когда она возвращается в пещеру, от ее рук исходит ароматом секса, словно она сама себя ублажала. Я понимаю, что ее не особо-то затрагивает потребность между нами. Она, должно быть, скрывает свои желания, полагая, что мое тело более хрупкое, чем оно есть на самом деле.

Единственное, что является хрупким, — мой контроль.

Каждую ночь она сворачивается калачиком возле меня, за день измотанная охотой и поддерживанием огня, ну и еще — ухаживанием за мной. Она нежно купает меня и кормит кусочками вяленого мяса из дичи, которые она убила на охоте. Она все время занята изготовлением оружия или плавит побольше воды или опустошает мой ночной горшок, так как настаивает на том, что мне надо избегать нагрузки на ноги.

Становится уже невозможно сопротивляться ее чарам. Когда она проходит мимо меня, я автоматически тянусь к ней. Когда ее тело в постели прижимается к моему, требуется вся моя сила до последней капли, чтобы не толкнуть на землю и не трахнуть ее.

А когда она возвращается с руками, пахнущими ее сладким влагалищем? Я вынужден закрывать глаза и напоминать себе, что не грубой силой, а только контролируя себя, я добьюсь своего человека.

Однако контролировать приходиться все более агрессивно, и боюсь, что моя выдержка прольется сквозь пальцы, как вода.

ЛИЗ

Мне приходиться справляться с большим количеством работы, а также заботиться о Рáхоше. День кажется бесконечным списком обязанностей по дому. Уборка пещеры, купание Рáхоша, встряхивание шкур, растопить воду для питья, еда, проверка ловушек, коптить излишнее мясо, растопить побольше воды, мастерить оружие, заботиться о Рáхоше, растопить еще воды, и так далее и тому подобное. Кроме того, Рáхош — исключительно ужасный пациент. Он исцеляется быстрее, чем я когда-либо видела, и подозреваю, что это — работа воши. К сожалению, все это совсем не поднимает его настроение. Он распускает руки, несмотря на свои раны, и капризничает, когда я отталкиваю его. Он исцеляется, а это означает, что крутить шашни — ужасная идея, независимо от того, как бы здорово мне это не казалось.

Правда в том, что я неописуемо возбуждена.

За всю свою жизнь я ничего подобного никогда не испытывала — словно я должна запрыгнуть на Рáхоша или умру. Но кости Рáхоша недавно заново срослись, и я просто не могу. Ему нужно беречь свои силы. И правда в том, что я устала и чувствую себя не такой уж хорошенькой. Я грязная и потная от всей той работы, которую делаю по дому, а моя кожаная одежда испачкана кровью Рáхоша, моей, и мэтлаксов, которых я убила, наряду с кровью добычи, на которую я охотилась.

Но сегодня после полудня, снаружи свирепствует снежная буря, а топлива для костра здесь полно. На ужин вяленое мясо, а Рáхош посапывает под шкурами, раскинув под ними свои длинные ноги. Иногда он наблюдает за мной и тогда притворяется, что спит. Хотя сейчас, мне кажется, он и правда спит. Я почесываю свою зудящую кожу на голове, и мои туго заплетенные в косички волосы кажутся дико грязными. Я смотрю на огонь и задумываюсь, удастся ли мне, пока он отдыхает, по-быстрому обтереть себя горячей мочалкой.

Как только мне в голову приходит эта мысль, я решаюсь на это сразу. Я заполняю снегом кожаный мешок для приготовления пищи, и пока он тает, все продолжаю добавлять горсти снега, пока над огнем не нагревается уже немалый объем воды. Я нахожу мыльные ягоды, которые, как мне объяснил Рáхош, используются для купания, а не для еды, и между пальцами раздавливаю несколько из них и добавляю их в воду. Пока она нагревается, я снимаю с себя кожаную одежду и скидываю ее вблизи огня.

Рядом с Рáхошем я не раздеваюсь в основном, потому что не хочу соблазнять его. Дело не в том, что я и дальше не хочу заниматься с ним сексом. Почти потеряв его, я поняла, что… ну ладно, конечно, я и правда хочу заняться горячим, развратным и ненасытным сексом с этим мужчиной… эээ, инопланетянином. Отвергая его, я лишь мучила себя. Я не совсем уверена, согласна ли я рассматривать этот вопрос с точки зрения «пары» и «малышей», но всему свое время, ну а прямо сейчас я зациклена на сексе. Секс, секс, секс. Мастурбируя по-тихому снаружи пещеры — это просто избавление от зуда в одном месте, и я еле сдерживаюсь, выжидая тот момент, когда парень опять поднимется на ноги, чтобы я смогла затащить его в постель и надрать его задницу.

Выражаясь в переносном смысле, конечно.

Ну, а пока мы вынуждены жить в состояния физических лишений, искупаться по-быстрому кажется просто потрясающей идеей. Я беру небольшой кусочек кроличьей шкурки и окунаю его в теплую воду, ну а потом начинаю омывать себя. Когда я моюсь, грязь разводами стекает с моих рук, и я сдерживаю стон удовольствия, который готов сорваться с моих губ. От моего обтирания просто потрясающее ощущение. Я быстро вымываю свое тело, проводя мехом по своей коже, сзади моей шеи и по рукам. Мои груди очень чувствительны, и я хныкаю, когда мокрый мех скользит по ним. Я едва ли не боюсь, практически заранее предвидя, каковы будут ощущения, омывая мои девичьи части тела. Тем не менее, когда я добираюсь до них, с искаженным в гримасу лицом, я их мою быстро и энергично, пытаясь не прикасаться к себе больше, чем необходимо. Нет смысла в том, чтобы возбудить себя лишь для того, чтобы свести к нулю свое освобождение. Я промакиваю шкурку и выжимаю воду на мои косички, намачивая их, в надежде хоть немножко отмыть волосы. Я чувствую себя уже немного чище, когда отжимаю свои косы, чтобы удалить из них воду, и тогда все, что остается, — помыть мои ноги.

Я наклоняюсь вперед, чтобы сильными движениями отдраить свои голени.

Но тут теплые руки хватают меня за задницу, напугав меня.

— Рáхош?

Я оглядываюсь через плечо и вижу, что он прижимается губами к моему бедру, а выражение его лица — абсолютное и полное блаженство. Он обнажен — он лежал голым в постели целыми днями. И он полностью возбужден.

И у меня пульс просто впадает в бешенство, равно как и моя вошь.

— Тебе нельзя вставать, — говорю я ему столь же бездыханно, как я себя и чувствую.

Он осыпает поцелуями мое мокрое бедро, а его рука скользит вверх с внутренней стороны моих бедер.

— Я чувствую твое возбуждение, моя пара. Чувствую его запах на твоих руках, когда возвращаешься в пещеру. Думаешь, я не замечаю?

Горячий румянец заливает мои щеки.

— Я, эээ, держала все под контролем.

— У меня нет вообще никакого контроля, когда дело касается тебя, — он бормочет, покусывая мою кожу своими длинными, нечеловеческими клыками. Я понятия не имею, почему их вид меня так сильно возбуждает, но это так. Проклятье, всегда возбуждали.

— Ты еще не выздоровел…

— Моя самая большая боль вообще не имеет никакого отношения к костям, — говорит он, пальцами настойчиво перебирая складочки моей киски.

Хныканье срывается с моих губ.

— Наклонись вперед, — его дыхание щекочет мне ногу. — Я хочу испробовать на вкус свою пару.

Я сжимаю мокрую шкурку, которую использовала в качестве мочалки, и просто отбрасываю ее в сторону. Все мое тело полыхает жаром, и, хотя где-то в глубине моего сознания отдается мысль, что я не должна поддаваться желаниям инопланетянина, моя вошь напевает восхитительную мелодию в такт с его, к тому же я так возбуждена, что могу вылезти из собственной кожи. Так что я медленно наклоняюсь вниз и кладу руки на тыльной стороне голеней, словно я сейчас в тренажерном зале и занимаюсь растяжкой. За исключением того, что я — в чем мать родила, полностью голая и возбужденная.

Я чувствую, что Рáхош раздвигает пошире мои ягодицы, ну а потом его рот уже на моей киске и лижет с ненасытной свирепостью, от которой мои колени слабеют. Я издаю вопль и тут же, спотыкаясь, падаю вперед, слишком близко к огню. Лишь его сильная рука вокруг моих бедер не дает мне упасть в пламя. Более того, он, подняв меня, с размахом разворачивает по кругу до тех пор, пока не располагает меня лицом в шкуры, и тогда он подталкивает меня вперед, его рука все еще сжимает меня вокруг бедер. От его толчка я в шкурах по инерции скольжу вперед, щекой двигаясь к полу, а моя задница торчит в воздухе.

И по-прежнему он с целенаправленной интенсивностью пожирает меня. У меня пальчики на ногах подгибаются, и из моего горла раздается пронзительный вопль, когда его язык, шершавый и плотный, пронзает меня глубоко внутри моей сущности. О, черт. Это уже чересчур, чтобы я могла справиться. Ощущения слишком приятны.

Он издает стон и приостанавливается, пока я ловлю воздух, пытаясь отдышаться.

— Такая сладкая.

Это — единственное предупреждение, что я получаю, прежде чем он снова погружается внутрь, и мои ноги напрягаются от терзающей потребности всего этого. О, Боже. Я уже так близко к тому, чтобы кончить, а все, что он сделал, — нырнул лицом в мою киску и начал лизать. Ну, конечно же, перспектива этого сводит меня с ума, и я извиваюсь против его рта, все сильнее взбрыкиваю бедрами назад и пытаюсь тереться о его лицо.

— Моя, — рычит он в мою плоть, а затем снова толкается своим языком внутрь меня.

Я кричу и сжатыми в кулаки руками хватаюсь за шкуры, когда кончаю, и мои ноги жестко напряжены от оргазма, пронзающего меня насквозь. Я чувствую, как мое тело сотрясается в конвульсиях от силы моего оргазма, и влажность заливает мои ноги.

От этого у Рáхоша сносит крышу. Он издает рык и снова хватает меня за бедра. Прежде чем мне удается перевести дух, он перекидывает меня на спину, задрав мои ноги вверх. Он берет свой член в руку и толкается внутрь меня.

И я снова кричу. Такое ощущение, будто меня пронзили насквозь, настолько он огромный. Я чувствую себя совершенно потрясающе. У меня и раньше был секс, но я никогда не чувствовала каждый дюйм мужчины, когда он внутри меня. Обычно чувствуешь себя лишь более или менее наполненной.

Но это кажется насыщенно-интенсивным. Я ощущаю каждый нарост его члена, каждый бугорок, каждую вену. И, черт побери, я определенно чувствую шпору над его членом. В тот момент, когда он вонзается внутрь меня, она скользит между губами моей киски и задевает клитор, плавно двигаясь как еще один палец.

Я полностью перегружена очарованием ощущений.

Он замирает надо мной, его пылающие глаза сужаются, когда он пристально смотрит вниз на меня. Он совершенно неподвижен, даже не дышит. Я не могу разобрать выражение его лица.

— Лиз? — спрашивает он. — Я… сделал тебе больно?

Он тянется рукой к своему рту, и я понимаю, что за своим тщательно замаскированным выражением лица он скрывает свое беспокойство.

— Я в порядке, — говорю я ему и приподнимаю свои бедра. — Прошу тебя, не останавливайся.

Он издает низкий гортанный рык, и его лицо снова накрывает дикое, необузданное выражение. Он наклоняется вперед и кладет руки мне на бедра, а затем снова врезается в меня.

И я снова кричу, потому что, о Господи, как же мне не кричать? Такое ощущение, будто он трахает мою душу, выворачивая ее наизнанку. Это самое потрясающее, что я когда-либо испытывала. Его волосы свисают близко к моему лицу, и я хватаю несколько локонов, цепляясь за них так же сильно, как он вцепился в меня.

— Не смей прекращать трахать меня, — рычу я ему в ответ. — Никогда не смей останавливаться!

У него раздуваются ноздри, и тогда Рáхош врезается в меня еще сокрушительнее, чем прежде. Я кричу, когда кончаю, дергая его за волосы и вскидывая бедра, чтобы встречать его полные страстного желания толчки. Такое впечатление, что мой оргазм, который у меня был несколько мгновений назад, так и не проходил. Он просто все продолжает накатывать на меня, и я кричу и воплю, пока он все продолжается и продолжается. С каждым толчком шпора Рáхоша терзает мой клитор, и мне кажется, будто я ступаю по небесам обетованным. Я не могу справиться с таким сильным наслаждением. Это мне не по силам.

Тело Рáхоша двигается резкими толчками, и какое-то мгновение мне кажется, что он вот-вот начнет сетовать на свое колено или судороги в мышцах, настолько крайне удивленное выражение у него на лице. Но тогда у него с шипением вырывается дыхание сквозь его туго сжатые губы, его тело судорожно подергивается, и я понимаю, что он тоже кончает.

РÁХОШ

Я полностью переродился.

Все мышцы моего тела, все сухожилия, все органы — ничто больше не принадлежит мне. Все это забрала себе Лиз. Я целиком и полностью принадлежу ей.

Я обрушиваюсь поверх своей пары, обессиленный от нашего бешенного спаривания. На это ушло совсем немного времени, и мой член все еще подергивается, несмотря на то, что похоронен глубоко внутри нее, и я кончил. Однако резонанс не проходит. Если уж на то пошло, с каждым моментом он становится все сильнее, и наши кхай объединились в общую песню.

Руки Лиз выскальзывают из моих волос, и ее лицо искажается в гримасу, увидев длинные пряди волос на своих пальцах.

— Я…, кажется, выдернула немного. Прости.

Она возвращает мне их обратно.

Я беру эти пряди волос и отбрасываю их в сторону.

— У меня их более чем достаточно.

Она может выдрать хоть все, если ей хочется. Мне плевать. Я лишь хочу остаться навсегда внутри нее. Я переворачиваюсь на бок и прижимаю ее к своему телу, опуская ее лицо к своей груди. Я никогда не чувствовал себя настолько… хорошо.

Она моя. Полностью моя. И сейчас она полна моим семенем. Я чувствую, как ее влагалище сжимает меня горячими, сильными спазмами, проходящими сквозь ее тело. Она слегка задыхается от каждого из них, и мне думается, что они возбуждают ее. Я поглаживаю ее светлые косы, мокрые от купания.

— Моя пара, — шепчу я. — Моя Лиз.

С губ моего человека срывается приглушенный полувздох-полустон, полный наслаждения. Она прижимается лицом к моей груди, а рукой проводит вниз по моей руке. Я делаю ей то же самое, наслаждаясь различием структур наших тел. У нее нет мягкого пушка, покрывающего кожу моих людей. Человеческая кожа совсем не похожа, но… я наслаждаюсь ею. На ощупь она ощущается слабой, привыкшей к неге, и я сразу вспоминаю, как лизал ее гладкое влагалище.

Это — приятные воспоминания, и это то, что я хочу немедленно снова повторить. Я пальцами движусь к основанию моего члена, по-прежнему всаженного глубоко внутри нее, и провожу пальцами вдоль краев ее щели, где она охватывает меня в глубоких тисках внутри себя. Ее складочки туго растянуты.

Она втягивает воздух.

— Что…

— Мне нравится ощущать, когда я внутри тебя, — говорю я ей, и ее покрасневшее лицо обретает еще более ярко красный цвет. — Тебе приходится широко растянуться, чтобы принять меня.

— Хвастунишка, — говорит она дразнящим тоном, а ее рука старательно спускается вниз по моей груди. — Кстати, как бы это сказать, но мы сделали все совершенно неправильно.

— Неправильно? — я ни на шутку потрясен, что чем-то умудрился разочаровать ее. — У людей есть какой-то ритуал, который я пропустил?

Она хихикает и кончиками пальцев пробегает по мышцам моей груди, а затем щелкает по моему соску.

— Ну, не то, чтобы уж совсем, если только не считать прелюдию ритуалом, — она сдвигается, и своим членом я ощупаю каждую мышцу внутри ее тела. Я резко вдыхаю, потому что готов прямо сейчас снова взять свою пару, однако она все еще разговаривает, так что пытаюсь внимательно ее слушать. — В основном, — продолжает она, — женщины хотят, чтобы их соблазняли к сексу.

Соблазняли к сексу? Я не понимаю. Она взывала ко мне. У меня во рту до сих пор ощущается вкус ее влажного возбуждения. Я секунду изучаю ее, задумываясь над этим. Ааа, наверное, настал момент выразить то слово, означавшее ухаживание.

— Нeвввп, — говорю я ей.

Она шлепает меня по груди.

— Что ты хочешь сказать этим своим «нeввп»? — она выглядит оскорбленной. — Может, я ожидаю что-то вроде чертовой прелюдии! Не думаю, что я многого прошу.

— Погоди. Разве это слово не означает ухаживание?

Она возмущенно вскрикивает.

— Я просила тебя всего лишь о прелюдии, а ты говоришь мне «нет»?

— Я сказал нeввп, — уточняю я. — Это неправильно? Ты ведь говорила мне это раньше, и было совершенно очевидно, что тебе нравились мои прикосновения.

Лиз скептически смотрит на меня и толкает меня в грудь.

— Я понятия не имею, о чем ты говоришь, чудак. Отпусти меня…

— Никогда, даже и не мечтай, — заявляю я и наматываю на кулак ее волосы так же, как она сделала со мной. Она все еще в моих объятиях, и я разглядываю ее и вижу, что на ее красивой шее учащенно бьется пульс, в ее глазах пылает яростный гнев и похоть. — Ты должна объяснить мне, что такое эта «прелюдия».

— Черт, ты, должно быть, шутишь надо мной?

Это слово крутится у меня в голове, но его перевод не кажется правильным.

— Нет, мой член не стал бы утверждать тебе о том, что шутит.

— О Господи, я не это имела в виду. Я… — она тяжело вздыхает от разочарования. — Ну, ладно. Прелюдия. Это, когда ты типа тискаешь сиськи и все такое. Тебе нужно подготовить девушку к сексу. Позаботиться, чтобы она была готова, намокла и нуждалась в этом.

Я смотрю на нее сверху вниз хмурым взглядом.

— Ты была мокрой.

— Знаю! Но…

— Я лизал твою влагу изнутри твоих бедер. Твое влагалище было настолько промокшим, что из него прямо стекало…

Она пальцами сжимает вместе мои губы и выглядит при этом… крайне смущенной.

— Такие пошлости нельзя говорить.

Пошлости? Было так прекрасно воочию увидеть всю ту влажность, которую я вызвал. Я пил бы ее сладкий нектар час за часом, но ей, кажется, неудобно даже думать об этом. Люди очень странные.

— Тогда объясни мне, — настаиваю я. — Что такое «тискать сиськи»? Я не понимаю смысл этих слов.

— О, Боже, — выдыхает она. — Чему из земного, спрашивается, этот переводчик научил тебя? — она похлопывает себя по груди. — Понимаешь, сиськи. Груди. В смысле, если к ним прикасаешься, от этого испытываешь удовольствие.

Я тут же кладу ладонь поверх одной и нежно ее сжимаю, затем смотрю ей в лицо.

Лиз хихикает.

— Нет, не сейчас. Перед сексом, чтобы возбудить меня. Чтобы я была готова.

— Я уже готов, — указываю я ей. Мой член тверд и все еще внутри нее, и мне уже не терпится возобновить толчки, тем не менее, я жду ее человеческий намек, что она одобряет это. Такого, как эта прелюдия. Так что я еще раз неуверенно сжимаю ее грудь. — Вот так?

Она сводит брови.

— Ты хочешь сказать, что… опять хочешь заняться сексом?

— Это именно то, что это означает? — я сжимаю ее грудь еще раз.

— Нет, так ты только бибикаешь моей грудью.

— Ты сама сказала, что именно этого хочешь!

Она закатывает глаза.

— Я говорю на сленге, детка.

— А сейчас ты говоришь, что я ребенок? — теперь мне даже обидно. — Я…

Ее пальцы снова накрывают мои губы и вынуждают меня умолкнуть.

— Детка — это нежное обращение к партнеру. Разве у твоих людей нет таких слов? Как бы ты называл меня?

— Лиз?

Она шлепает меня по груди.

— Типа ласковой клички. Прозвища, которым обращаешься к другому, выражая свою привязанность.

На мгновение я задумываюсь.

— Женщина?

Она раздраженно вздыхает.

— Знаешь что? Не бери в голову. Просто забудь…

Но теперь я понимаю, о чем она просит.

— Моя женщина? — шепчу я, приподнимая ее голову ко мне и проводя своими губами по красивой линии ее челюсти. — Моя Лиз?

Я чувствую, как легкая дрожь пробегает по всему ее телу, и она содрогается глубоко внутри влагалища.

— О Боже! У тебя снова встал, да? Я тебя чувствую.

Ее кхай напевает и резонирует еще громче, и я воодушевлен.

— Чем еще люди занимаются во время прелюдии? — я провожу языком по ее коже в том месте, где ее губа переходит в небольшую ямочку под ее крошечным человеческим носиком. Она мягкая, такая мягкая.

Она в моих объятиях тихонько вздыхает и закрывает свои глаза.

— Целоваться — весьма неплохо. Поглаживания. Нежные прикосновения. Ласки.

Ааа. Так, значит, я «прелюдировал»[12] ее уже раньше. Я просто не знал этого слова.

— Я бы сейчас занялся с тобой прелюдией, Лиз. Хочу, чтобы твое влагалище снова было готовым заполниться моим членом.

— Ты уже внутри меня, поэтому эту часть мы довели до конца, — говорит она, однако слегка ерзает напротив меня, словно напоминая, что мое тело, похороненное внутри нее, лишает ее покоя.

Моя рука все еще запутана в ее волосах, и мне по душе, что я пригвоздил ее в этом положении. Вижу, что ей тоже очень нравится. Ее дыхание начинает переходить в тихие, быстрые вздохи, и когда она открывает глаза, чтобы пристально посмотреть на меня, в ее глазах отражается ленивый, полный возбуждения взгляд.

Ну, тогда я сейчас буду прелюдировать ее. Она хочет поцелуи? Я подарю ей поцелуи. Это то спаривание ртами, которое так сильно нравится людям и о котором так высоко отзывался Вэктал. Я тоже этим раньше наслаждался. Рот Лиз такой же мягкий и гладкий, как и ее влагалище. Так что я провожу губами по ее губам, и когда ее губы для меня приоткрываются, я скольжу языком против ее языка схоже тому, как мой член задает такт глубоко внутри нее.

В ответ она задыхается и стонет.

Мне это нравится. Да нет же, я в восторге. Я безумно жажду этого. Моя пара наконец-то в моих объятиях и позволяет мне заявить на нее права. Ничего на свете нет лучше этого. Я никогда не испытывал ничего подобного, и сейчас уже мною движет ненасытность по отношении к ней. Мои губы захватывают ее раз за разом, пока она не задыхается и трепещет подо мной. Я облизываю ее полную, розовую нижнюю губу, а затем осторожно прикусываю ее, ведь она такая мягкая, сладкая и напоминает мне о ее восхитительном влагалище. В то время как ее зрачки расширяются, и она напрягается подо мной, тихий слабый вскрик срывается с ее губ, и я чувствую, как ее влагалище дрожит и сжимается вокруг моего члена.

Я снова скольжу языком по ее приоткрытым губам.

— Я правильно занимаюсь с тобой прелюдией?

— Кажется, я только что опять кончила, — она выдыхает, и ее глаза покрыты томной поволокой.

— Хочешь, чтобы я остановился?

— Господи, нет, конечно, — этот затуманенный взгляд сосредотачивается на моем лице, и я чувствую, как она подо мной начинает вращать бедрами. — Я чувствую себя невероятно.

— Это все кхай, — говорю я ей и прижимаюсь ладонью между ее грудей. — Мы последовали их пожеланиям, и теперь они нас вознаграждают.

— Спасибо, вошь, — она приподнимает подбородок, тонко намекая, чтобы я снова ее поцеловал. Я с превеликим удовольствием счастлив это сделать, как раз когда моя рука движется, чтобы охватить ладонью ее грудь. Ее человеческая грудная клетка дрожит от силы кхая, вибрирующего внутри нее, а соски у нее набухли и напряжены. Я провожу по ним рукой, и она, зажмурив глаза, снова кричит.

«Ааа. Надо растянуть удовольствие от прелюдий».

— Мне приложиться ртом сюда?

Взгляд, которым она смотрит на меня, ошеломленный, но полон жажды.

— Не тяни с этим.

Я задумываюсь.

— Это значит… «да»?

— Да, теперь груди, — заявляет она, подталкивая мою голову к своей груди. — Потом поговорим.

Я перемещаюсь ниже, как она того требует, и мой член выскальзывает из ее влажного тепла. Она издает слабый звук, полный разочарования, но довольно скоро я вернусь туда. Как она выразилась — теперь груди. Я захватываю ее затвердевший сосок в рот. Лиз подо мной задыхается и извивается, в своей потребности, практически отрываясь от шкур. «Ааа. Мне это нравится». Я щелкаю языком по кончику соска, упиваясь ее криками наслаждения.

Лиз стонет, ее руки тянутся к моим волосам, моему оставшемуся рогу, и она отчаянно цепляется за меня. Ей это сильно нравится. Мой член до боли хочет вернуться в ее влажное тепло. Я не в силах противостоять искушению прикасаться к ней, поэтому рукой скольжу к ее влагалищу и играю с мягкими, влажными складочками. Между ног она скользкая, мое семя и ее смешались вместе, и моя пара издает стон, когда я снова погружаюсь пальцами внутрь нее.

— Этого мало, — проговаривает она.

Я осторожно прикусываю кончик ее груди.

— Моих пальцев?

— В игру «найди точку джи» мы можем поиграть и позже, — снова она говорит всякую чепуху из ее человеческого языка. — Мне нужно, чтобы ты вернулся внутрь меня, Рáхош. Я хочу тебя. Пожалуйста.

Мой член подскакивает, но я еще не наигрался с ней. Я все продолжаю исследовать свою сладкую, мягкую пару, не смотря на то, насколько сильно она возражает. Я не свожу взгляда со своих пальцев в то время, как толкаюсь ими внутрь-наружу ее влагалища, и струйка моего семени прослеживает вниз по ее складочкам. Я тут же подхватываю ее пальцами и толкаю обратно в нее. Я возьму ее столько раз, что мы вместе создадим ребенка. Ну а тогда, когда ее живот округлится плодом нашего спаривания, мы вернемся к моим людям, и никто не сможет отнять ее у меня.

— Что ты делаешь? — она в беспокойстве быстро сдвигается ко мне.

— Обеспечиваю, чтобы мое семя осталось внутри тебя.

— Весьма по-варварски с твоей стороны, — бормочет Лиз. Ее ноги раздвигаются чуть шире, и она выдыхает. — Знаешь, что обеспечило бы еще больше твоего семени во мне?

— И что это?

— Если ты снова меня трахнешь, — Лиз слегка виляет бедрами. — Исключи посредника и обратись непосредственно к источнику.

И снова кое-какие ее слова совершенно бессмысленны, но это не имеет значения. Она требует, чтобы я занялся с ней сексом, и это — все, что мне нужно знать. Мой кхай мощно резонирует, упорно настаивая, чтобы я взял ее снова. И как я могу отказаться, когда она просит так сладко? Я скольжу обратно вверх по ее телу и целую ее в губы, а она начинает хныкать и цепляется за меня. Ее бедра снова приподнимаются, и поэтому я, пристроив свой член к ее складочкам, снова толкаюсь головкой сквозь ее влажность.

— О, Господи, да, — она стонет и снова сжимает в кулаках мои волосы. — Покажи мне все, на что ты способен.

Я погружаюсь внутрь, и она вопит от удовольствия. У меня закатываются от наслаждения глаза. Никакие ощущения несравнимы с теплым захватом влагалища моей пары, туго обнимающего мой член. И как только я начинаю врезаться в нее ритмичными толчками, лишь одна мысль крутится у меня в голове, снова и снова, резонируя так же сильно, как и мой кхай.

Лиз моя.

Лиз моя.

Моя пара.

Моё все.

ЛИЗ

Через какое-то время ранним утром, когда я просыпаюсь, моя щека прижата к груди Рáхоша, и я немного обслюнявила его. Упс. Я сажусь и вытираю свой рот, а затем и его обнаженную кожу, но он только сдвигается в постели и снова прижимает меня к себе.

— Мне нужно пописать, — говорю ему сонно и встаю с постели.

Я ковыляю за порог пещеры, чтобы справить свои грязные делишки — при этом «ковыляю» самое точное слово этому. Прошлой ночью меня так усердно и так часто трахали, что я удивлена, как мои ноги вообще функционируют.

Теперь я понимаю, почему Джорджи абсолютно не возражала, когда Вэктал утверждал ее своей парой. Если он хоть в чем-нибудь похож на Рáхоша, то он трахнул ее мозги к чертовой матери. Я тоже чувствую себя чертовски безмозглой, и у меня голова идет кругом. Конечно, я занималась сексом и раньше, однако секс с Рáхошем? Это как бы СЕКС заглавными буквами и маленькими сердечками, парящими вокруг него. Более потрясающего траха мне в жизни не приходилось испытывать. Всем своим телом я чувствую себя липкой и потрепанной, но из-за эндорфинов я ошарашена и довольна до чертиков.

Я беру немного снега и протираю им свои ноющие девичьи части, чтобы вымыться, а затем еще несколько очень приятных горсток пропускаю по своей липкой от пота коже, чтобы смыть его с себя. Ну а потом, зевая, возвращаюсь в пещеру.

Сейчас он проснулся, сидит среди шкур и наблюдет за мной хищным взглядом, от которого моя вошь снова начинает напевать. Понятия не имею, смогу ли я выдержать еще один раунд траха, не расплавившись в лужицу, поэтому я сажусь возле костра, крепко сжав вместе ноги, и берусь палкой размешивать угли.

— Возвращайся в постель, — говорит он и похлопывает по шкурам рядом с собой.

Мда, я абсолютно уверена, что не сон у него на уме.

— Скоро начнет светать, — говорю я. — У меня много дел на сегодня.

— Это может подождать.

— Слушай, а у тебя на удивление много энергии для парня, у которого еще на прошлой неделе было бессчетное количество сломанных костей.

Он поднимает одну свою руку, и на какое-то мгновение я уж было подумала, что он собирается применить силу. Но он лишь рассматривает ее и пожимает плечами.

— Кхай помогает нам излечиться быстрее, — он снова смотрит на меня, а потом похлопывает по шкурам. — Иди сюда. Я снова наполню тебя своим семенем.

Моя глупая вошь начинает напевать, как идиотка, однако я не обращаю на нее внимания.

— А как насчет того, что мы, ну, понимаешь, поболтаем о том, что нас ждет дальше?

Он поднимает голову и окидывает меня любопытным взглядом.

— Зачем?

В ответ я шиплю с жаром.

— Что ты хочешь сказать этим своим «зачем»? Мы же налаживаем здесь отношения!

Рáхош, сузив глаза, смотрит на меня таким образом, что мне подсказывает, он думает о том, как бы сохранить терпение, хотя на самом деле это не так.

— Не вижу ничего, что стоит обсуждать. Ты — моя пара. Ты принадлежишь мне.

Я шиплю в ответ.

— Значит, мы теперь вернулись обратно к собственности? — мое посткоитальное блаженство испаряется. Я поднимаюсь и иду к своей одежде. — Знаешь, что? Не хочу я с тобой сейчас разговаривать.

— Что ты делаешь?

— Одеваюсь. Я должна проверить свои ловушки.

Он встает на ноги и выхватывает из моей руки одежду.

— Тебе нельзя отправляться на охоту. Уже сейчас ты можешь носить под сердцем моего ребенка. Нашего ребенка.

О, нет, он ведь не бросил мне только что в лицо идею «босой и беременной лучше-ка заняться делами на кухне».

— Ты правда хочешь увидеть, как у меня голова взорвется, да?

Он не одобрительно хмурит брови.

— Я ни за что не желал бы причинить тебе вред…

— Аааа! — я вскидываю руки. — Просто замечательно. Тебе обязательно нужно быть таким? — я тыкаю пальцем ему в грудь — что оказалось довольно-таки больно, потому что чертова штуковина покрыта защитным слоем. — Между нами ничего не изменилось, за исключением того, что мы чуток потрахались как кролики. У нас был секс, вот и все. Я не стала твоей чудо-собственностью, а ты словно по волшебству стал моим мужем. Мы такие же, какими мы и были, а это означает, что мы — два придурка, которым нравится ссориться друг с другом. Мои охотничьи навыки не пострадали от твоей спермы. Я знаю, что вокруг много опасностей. Ты помнишь, что я тащила твое искалеченное тело целые три чертовы мили по снегу (Прим. ок.5 км)?

Он скрещивает руки на груди.

— Ну да, так я и думала, — я жестом указываю на вход в пещеру. — Так что теперь я пойду и поймаю для нас завтрак. Ты можешь сидеть здесь и словно троглодит изо всех сил бить себя кулаком в грудь или что-то в этом роде.

Я направляюсь, чтобы забрать свой лук, но он хватается за него, прежде чем мне удается перебросить его через плечо. Я свирепо смотрю на него.

Когда Рáхош начинает говорить, говорит он вполголоса и очень серьезно.

— До того, как ты появилась здесь, в этом мире, у меня не было ничего, ради чего стоило бы жить. Я охотился. Я существовал. Мне не к чему было стремиться. А теперь здесь ты, и уже сейчас ты можешь носить под сердцем моего ребенка, — он стискивает челюсти. — Я знаю, что ты отлично справляешься. Проблема не в тебе. Она во мне. Этот мир слишком опасен, и одна только мысль, что ты, одна-одинешенька, где-то там, в дикой природе, это — гораздо больше, чем я в силах вынести, — он так долго и так пристально смотрит на меня, что мне кажется, у него челюсть переломится от силы стискивания зубов. — Если я потеряю тебя, — наконец хрипло проговаривает он, — У меня не останется ничего.

И потому, что мое сердце как зефир, я смягчаюсь. Я протягиваю руку, чтобы похлопать его по щеке, но при моем прикосновении он наклоняется, и это превращается в ласку.

— Рáхош, я серьезно. Я знаю, как позаботиться о себе.

— Как и я. Тем не менее, меня одолела стая мэтлаксов.

Ладно… в его словах есть смысл.

— Ну, тогда пошли со мной. Можем поохотиться вместе, — я киваю ему головой. — Если чувствуешь, что справишься с этим.

— У меня идея получше, — шепчет он и выхватывает лук из моих рук. — Мы можем есть и копченое мясо. Ты вернешься в постель и позволишь мне заполнить твое мягкое влагалище моим твердым членом, — его руки обнимают меня за талию, и он притягивает меня к себе. В тот момент, когда мы соприкасаемся, наши воши начинают резонировать. — А завтра мы отправимся на охоту. Вместе.

Трудно долго злиться на парня, когда он гладит твою кожу, и от этого всем телом ощущаешь пронзающее желание. На мгновение я задумываюсь.

— А что с моими ловушками?

Он смотрит на вход в пещеру.

— Идет снег. Что бы там ни было, это может там оставаться замороженными еще на один день.

— Ммм, — я притворяюсь, что обдумываю. Там и в самом деле нечего делать. Моя вошь несется со скоростью мили в минуту, и я знаю, что уже влажная между ног от потребности. Я поднимаю глаза на него. — Если мы собираемся стать парой…

— Нет никакого «если». Мы и есть пара, — настойчиво утверждает он.

— Тогда мы должны быть равными партнерами, — говорю я ему. Я провожу ладонью по его великолепной, обнаженной груди, а затем двигаю рукой вверх к его шее, лаская его затылок. — Нет такого понятия, как собственность. Ты мой так же, как и я — твоя. Уяснил?

— Я твой, — соглашается он. — Целиком и полностью.

— Тогда и я тоже могу быть твоей.

Он наклоняется и нежно целует меня в губы.

— Моя пара. Моя Лиз. Ты для меня все.

«Нда, определенно трудно продолжать злиться после этого».

***

В конечном итоге мы валяемся в постели еще несколько часов, еще несколько раз занимаемся любовью и дремлем. Надо отдать ему должное, Рáхош обещает быть более понимающим относительно охоты. Когда он думает, что я не замечаю, он все время ласкает мой живот.

Я никогда особо не подумывала о том, чтобы быть чьей-то мамой. Но ясно ли это Рáхошу? Я и этот ребенок — все для него. И это заставляет меня задуматься, на что похожа его жизнь в домашних пещерах. В устах Вэктала это звучало так, будто все они были довольными и беспечными весельчаками, живущими в ледяном жилище или что-то вроде этого дерьма, но, может, там более одиноко, как мне кажется, для такого мужчины, как Рáхош, у которого шрамы и отстойные навыки общения с людьми. То, что он оказался старым добрым девственником, говорит мне, что в племени, где лишь несколько женщин, они точно не ломились в его дверь ради его члена.

И неважно, насколько великолепно он оснащен.

И это странно, но я даже рада, что он весь мой. Там нет ни одной девчонки, ожидающей, когда он вернется домой. Никаких бывших подружек, с которыми мне, возможно, пришлось бы столкнуться. Он — только… мой. Будто он всегда ждал именно меня.

Итак…, похоже, что я не стану отправляться на охоту в одиночку, если он от этого и впрямь так психует.

Но к тому моменту, когда мы настолько голодны, чтобы поужинать, я начинаю колебаться при одной мысли о том, чтобы опять есть сухое, безвкусное вяленое мясо.

— Ты можешь пойти со мной, — упрашиваю я Рáхоша. — Мы можем проверить ловушки и заполучить что-то свеженькое и вкусное, чем полакомиться. Было бы здорово? — я похлопываю себе по животу. — К тому же, если я и правда беременна, свежая еда была бы лучше.

В ответ он издает рык и надевает свою набедренную повязку, так что, думаю, этим подразумевается, что мы выходим наружу. Странно, но я очень рада выбраться на свежий воздух и пробираться через сугробы, утопая в снегу по самые уши. Мне приятно видеть, если что-то попало в мои ловушки. И у меня на самом деле пристрастие к свежему, сырому мясу. Это… странно, я знаю.

Мы окружаем валом костер и хорошенько прибираемся в пещере, а затем, одетые и вооруженные для похода, отправляемся в путь. Погода пасмурная, и, похоже, что снова может пойти снег. Ну, надо же, какой сюрприз. Здесь снег идет каждый чертов день.

Пока Рáхош выздоравливал, я вытащила из воды еще двух тех уродливых копье-рыбье-подобных существ и сделала два лука и целую кучу стрел. Мне даже удалось из кое-какой лишней кожи сделать парочку импровизированных сумок для стрел. Я без малого настоящий Даниэль Бун[13].

Странно, я помню, как мы вместе с отцом охотились, когда я была маленькой девочкой, но никогда не задумывалась над этим. Теперь, когда я вместе с Рáхошем сама вышла на дело, мне вспоминаются вещи, которые я уже и позабыла, и более того… — которыми я наслаждалась. Я никогда не считала себя типом любительниц приключений, но ничто не может дать такого удовлетворения, как отправить отлично сделанную стрелу в дичь.

Ну, ладно, ладно, секс с Рáхошем приносит намного большее удовлетворение. Охота — на втором месте.

Пока мы пробираемся сквозь сугробы, Рáхош слегка витает в раздумьях до того, как я шлепком не отбиваю его руки, когда он пытается помочь мне пробраться через особенно глубокий сугроб снега. Его губы изгибаются в насмешке, когда я стреляю в него раздраженным взглядом, и я понимаю, что он дразнит меня.

Вот же хрен. Я припомню ему этой ночью, когда мы вернемся в пещеру. В то время как мы проверяем ловушки, я мысленно продумываю способы, как могу сексуально помучить своего инопланетянина. Если снять секс с повестки дня — это наказало бы меня так же, как и его. Может, миленький, томный минет, и не дать ему кончить…

— Эй! — доносится издалека незнакомый голос, этот звук, унесенный ветром, почти неслышен.

Я удивленно смотрю на Рáхоша. Это и вправду прозвучало на английском? Может мне померещилось?

Рáхош неподвижно замирает, а затем просматривает горизонт. Тут же он хватает меня за руку и торопит меня вернуться обратно, откуда мы пришли.

— Скорее, Лиз.

— Постой. От чего мы убегаем? — пока мы пробираемся сквозь снег, я держу наготове свой лук. — Там опять мэтлаксы?

— Рáхош! — выкрикивает голос, а затем произносит несколько слов, которых я не понимаю.

Я ахаю.

— Это люди из твоего племени?

Я останавливаюсь и поворачиваюсь, прикрывая глаза от пасмурного неба, чтобы убедиться, смогу ли я рассмотреть, кто там.

— Возвращаемся в пещеру! — рычит Рáхош и спотыкается в снегу.

У меня сердце в пятки уходит, и я дергаю его за руку. Порезвиться в постели — это совсем другого типа активность, нежели утомительно пробираться через обильные снега, и я беспокоюсь, что он себя перенапрягает. Только на прошлой неделе он сломал ногу.

— Рáхош, подожди. Только не повреди себе…

Он хватается за шкуру моего тяжелого плаща и тянет меня к себе. Мне требуется лишь миг, чтобы осознать, что он поднимает меня и уносит отсюда. «Он пытается сбежать от них?»

— Рáхош, да постой же!

— Они не отнимут тебя у меня, Лиз, — заявляет он свирепо. — Ты моя! Моя пара.

— Они не могут отнять меня, — говорю я успокаивающе, пытаясь погладить его по плечу. Я боюсь, что он навредит себе. — Рáхош, пожалуйста. Ты меня пугаешь.

Это вынуждает его прекратить свое отчаянное продвижение вперед. Он останавливается в снегу и осторожно снова ставит меня на землю. Он рукой прикасается к моему животу, ну а потом обнимает ладонями мое лицо.

— Ты для меня все, Лиз, — бормочет он перед тем, как впивается мне в губы страстным поцелуем.

— Знаю, — говорю я в растерянности.

— Рáхош! Человек по имени Лииз! — провозглашают уже два голоса, из которых один слышится впервые. — Не убегайте!

Нас обнаружили.

Рáхош закрывает глаза и прижимает меня к себе, сжимая в руке нож. Это очень беспокоит меня. Я кладу свою ладонь поверх его в молчаливой просьбе не нападать на них.

И мы ждем.