Искушение леди

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Скалистый край Англия, 1818 год

Деборе Персиваль следовало заподозрить неладное сразу же, в тот самый момент, как она получила приглашение на званый вечер к баронессе Алодии по случаю прихода весны.

Хотя ее сестра и была замужем за любимым племянником баронессы, с тех пор как она последний раз посещала подобные мероприятия, минуло уже несколько лет. Дебора невероятно обрадовалась возможности отвлечься от траура и снова вернуться в общество, напрочь позабыв о том, что баронесса Алодия использовала званые вечера в качестве средства обустроить окружающий мир по своему усмотрению.

То есть Дебора не вспоминала об этом до тех пор, пока баронесса не избрала ее объектом своего внимания.

– Ваш траур уже закончился, не так ли, миссис Персиваль?

Резкий, скрипучий голос хозяйки громким эхом разнесся по залу в тот самый момент, когда в разговоре вдруг образовалась неловкая пауза. Баронесса была высокой костлявой женщиной со здоровым румянцем во всю щеку, серо-стальными волосами и любовью к пурпурному цвету. На коленях у нее, облизываясь, восседал мопс Мильтон.

Сорочья болтовня собравшихся мгновенно прервалась. Приглашенные дамы, числом около двадцати, достойные члены избранного общества Скалистого края, восседали на великолепных стульях, расставленных полукругом в центре огромной, похожей на пещеру гостиной баронессы. Все они разом повернулись к Деборе, и в их глазах отразилось удивление… и интерес.

Дебора переложила чашку с блюдцем из одной руки в другую.

– Вы правы, баронесса Алодия, мой траур закончился три месяца назад.

– В таком случае вам самое время заняться поисками нового супруга, не так ли? – вопросила пожилая дама с величественными манерами.

Дебора настолько растерялась, что на мгновение у нее перехватило дыхание, и ни о каком ответе, естественно, не могло быть и речи. Одиннадцать лет назад, вскоре после безвременной кончины ее отца, на подобном званом весеннем вечере баронесса Алодия вместе с прочими дамами решила, что юная и наивная Дебора непременно должна выйти замуж за мистера Ричарда Персиваля, который был старше ее на тридцать семь лет. В то время он как раз затеял длительную тяжбу со своими взрослыми детьми и попросил руки Деборы с намерением создать новую семью, таким образом лишив их наследства.

Подобно любой нормальной молодой женщине Дебора пришла в содрогание при мысли о том, чтобы выйти замуж за человека намного старше себя. Но прочие дамы Долины, вот эти самые дамы, настояли на том, что долг повелевает ей выйти замуж, дабы иметь возможность содержать овдовевшую мачеху и двух сводных сестер.

Долг. Дебора всегда делала то, чего от нее ожидали. За прошедшие годы ее чрезмерно развитое чувство ответственности еще более обострилось, не в последнюю очередь из-за того, что даже спустя столько лет после смерти ее мать по-прежнему считалась здесь чужой. Во-первых, потому что была француженкой, а во-вторых, потому что нарушила матримониальные планы всей деревни в отношении самого завидного жениха.

Дебора с ранних лет усвоила, что должна явить собой образец добродетели, следуя общепринятым нормам, если не хочет, чтобы и ее обвинили в приписываемых матери смертных грехах.

И теперь она обвела взглядом комнату. Все они ждали, прямо-таки жаждали услышать ответ – то есть почти все, за исключением ее сестры Рейчел, Сидевшая рядом с Деборой, та внезапно проявила повышенный интерес к содержимому чашки, которую держала в руках.

После смерти мистера Персиваля Дебора вынуждена была жить с Рейчел и ее мужем Генри. Причитающееся ей содержание было поистине ничтожным, и Генри счел сей факт унизительным и оскорбительным для чести семьи. Несмотря на то, что Дебора работала больше его супруги и всех слуг, вместе взятых, он был непоколебим в своем недовольстве, и теперь она не могла не задуматься над тем, не приложил ли Генри руку к внезапному интересу, проявленному его теткой Алодией.

– Вам нечего сказать? – высокомерно приподняв брови, требовательным тоном поинтересовалась баронесса. И фыркнула, обращаясь к остальным: – Я задаю вопрос и не получаю ответа. Или молодые женщины более не находят применения своим ушам?

О, ответ у Деборы был: «За что на меня ополчились степенные матроны провинции Айлэм? В очередной раз! За что?»

Как говаривал в таких случаях ее покойный супруг: «Будь я четырежды проклят!»

Но она, конечно, не могла позволить себе озвучить подобные мысли перед лицом сливок айлэмского общества.

Вместо этого Дебора смущенно откашлялась и призналась:

– Я еще не думала об этом, мадам.

– Вы не думали о браке?– Баронесса Алодия произнесла последнее слово с нажимом, чтобы в полной мере выразить свое недоумение. – Каждая женщина должна выйти замуж.

Дебора могла возразить, что сама-то баронесса Алодия как раз и была вдовой, причем вполне довольной собой и собственной жизнью, но вовремя прикусила язычок.

– На мой взгляд, еще слишком рано…

– Вздор! – нетерпеливо прервала ее баронесса. Пурпурные ленты и кружева на чепце почтенной дамы энергично затряслись, вторя энтузиазму, с которым она оседлала своего любимого конька. – Ваш траур уже закончился. Сколько вам лет, милочка? Двадцать восемь? То есть почти тридцать. Вы уже не первой молодости, а детей по-прежнему нет.

– Да-да, детей-то и нет, – поддакнула миссис Хеммингс. Неизменная компаньонка баронессы Алодии, бесцветная и невзрачная особа, являла собой живое предостережение: вот в кого со временем может превратиться и сама Дебора. Жизнь благородной и воспитанной женщины, зависящей от милости родственников, вряд ли можно было назвать счастливой и безоблачной.

– Собственно, мне исполнилось только двадцать семь лет, – поправила баронессу Дебора, чувствуя, как жарко запылали щеки. Она не любила конфликтовать.

– Двадцать восемь, двадцать семь, какая разница? – Баронесса Алодия небрежным взмахом руки отмела ее возражения как несущественные. Она взяла Мильтона на руки и бесцеремонно вручила его миссис Хеммингс. Пес зарычал, выражая свое недовольство тем, что его потревожили. – Прогуляйтесь с ним, Хемми, – распорядилась баронесса, – а мы пока попробуем убедить миссис Персиваль проявить хоть немного здравого смысла.

– Да-да, капельку здравого смысла, – эхом откликнулась миссис Хеммингс и вышла из комнаты.

Не успела за ней захлопнуться дверь, как баронесса Алодия приступила к делу.

– У каждой женщины должен быть муж и дети, если только она не бесплодна. Но тогда она вообще ни на что не годится. Сколько бы вам ни было лет, миссис Персиваль, моложе вы не становитесь. Более того, ваши темные волосы и глаза совершенно не в моде. Светлые волосы и голубые глаза, вот как у вашей сестры, задают шарм и стиль. Черные волосы и темные глаза – это слишком по-иностранному. Это чересчур похоже на Континент, а его более не любят. После войны, во всяком случае.

Дамы принялись выискивать подтверждение справедливой оценке, высказанной баронессой Алодией, и Дебора почувствовала себя под перекрестным огнем любопытных взоров. Даже Рейчел оторвалась от созерцания чайной чашечки и уставилась на нее. Дебора нахмурилась и этим заставила сестру опустить глаза.

Свою убийственную оценку баронесса Алодия завершила хлесткой фразой:

– И прямой нос тоже старится очень некрасиво.

Деборе потребовалась, вся сила воли, чтобы не поднести руку к лицу и не потрогать свой нос. Внешность досталась ей от матери, знатной дамы из Лиона, семья которой лишилась своего состояния в страшные годы революционного лихолетья, обрушившегося на страну. Она познакомилась с отцом Деборы в Лондоне, где тот изучал юриспруденцию. Их брак вызвал нешуточный скандал, поскольку все в Долине ожидали, что он женится на своей подруге детства, Памеле Элвуд. Впрочем, после того как мать Деборы умерла во время родов, он поступил именно так.

Памела оказалась хорошей мачехой, упокой Господь ее душу, но Дебора всегда чувствовала, что остальные считали ее нежеланным ребенком. До нее доходили разные слухи. Кое-кто считал, что ее отцу вообще не следовало обращать внимание ни на кого, кроме местных девушек. И что ее сестры, а отнюдь не она, Дебора, были именно теми детьми, которыми он должен гордиться.

– Я отдаю себе отчет в том, что не являюсь писаной красавицей, – негромко ответила она.

– Тогда можете считать, что вам повезло, потому что я отыскала для вас супруга, – заявила баронесса Алодия.

О нет, только не это, Дебора ощутила, как в душу закрадывается дурное предчувствие.

– В самом деле?

– Да! Это наш викарий Эймс, – с триумфом провозгласила пожилая дама.

Сидящие кружком женщины восторженно закудахтали, восхищаясь ее умом.

– Конечно! – закивали они головами в знак согласия. Миссис Хайтауэр из Доувдэйла подалась вперед, покровительственно похлопала Дебору по руке и сказала:

– Просто замечательно! Вы составите чудесную пару, милочка!

Дебора едва не поперхнулась от возмущения. Местный викарий был намного ниже ее ростом, совершенно лыс и невыносимо назойлив. Хуже всего, у него было шестеро детей, считавшихся наказанием всей деревни. Даже его покойная супруга не могла с ними справиться, а сам священник относился к числу самых никчемных и слабовольных мужчин, которых когда-либо видела Дебора. Он славился своей велеречивостью, медоточивой и неуклюжей манерой поведения и ужасающей надоедливостью. Да при первых же словах его проповеди ее начинало клонить в сон!

Каково это – сидеть с ним за одним столом каждый вечер? Деборе даже не хотелось думать об этом. Коттедж викария вкупе с его неуправляемыми малолетними отпрысками представлялся ей намного хуже приюта для умалишенных.

Словно издалека до нее донесся собственный голос, говоривший что-то о том, как она скорбит о покойном супруге.

Баронесса Алодия жизнерадостно отмахнулась от ее возражений.

– Какие глупости вы говорите! Вам давно пора перестать быть приживалкой в доме сестры и обзавестись собственным хозяйством. Кроме того, это единственный мужчина в, деревне, который подходит женщине с вашим происхождением и отсутствием какого бы то ни было состояния.

Баронесса была права. Будь я четырежды проклята!

Остальные дамы живо включились в разговор, с восторгом планируя и обсуждая будущее Деборы и викария Эймса. Они даже принялись советовать, как приструнить его непослушных детей.

Дебора прикусила язычок. Но когда вечеринка закончилась и они с Рейчел отправились по тропинке к дому, она дала себе волю.

Слова, которые у нее вырвались, были исполнены горечи и гнева.

– Ты ведь заранее знала, о чем пойдет речь, правда?

Рейчел решила прикинуться невинной овечкой:

– Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Она поднялась по ступенькам на стену, сложенную из камней, без раствора, которая отделяла зеленые пастбища Генри от соседских. День выдался очень приятный, располагавший к прогулке на свежем воздухе, и на синем небе там и сям были разбросаны пушистые белые облака, похожие на тучных овечек.

Дебора шла позади сестры, но, поднявшись на стену и спрыгнув на землю, встала перед ней.

– Я не могу выйти замуж за викария Эймса. Он мне не нравится.

– Тебе и мистер Персиваль не особенно нравился, – возразила Рейчел и попыталась обойти сестру. Но Дебора преградила ей дорогу.

– О нет, ты все отлично знала! Нам необходимо поговорить и выяснить отношения, пока Генри не слышит. Это ты подговорила баронессу Алодию заняться поисками мужа для меня.

На мгновение ей показалось, что Рейчел примется с жаром все отрицать… но та не стала этого делать. Плечи у сестры бессильно поникли, она опустилась на каменные ступеньки, взяла Дебору за руку и заставила сесть рядом.

– Родная моя, тебе следует жить своей жизнью. Я люблю тебя и знаю, чем тебе пришлось пожертвовать ради мамы, и Лизбет, и меня, но Генри… он иногда бывает таким несдержанным. – Она легонько сжала ее руку. – И еще у меня будет ребенок.

Гнев Деборы сменился восторгом.

– Рейчел, это прекрасно! Я знаю, как вы с Генри хотели, чтобы у вас была настоящая семья.

– Ты права. – На лбу у Рейчел собрались морщинки. – Но Генри беспокоится, что нам придется кормить слишком много ртов. Да и вообще хватит ли всем места под одной крышей.

Ну вот, она услышала то, чего ждала и боялась. Генри хочет, чтобы она ушла. Как хорошо, что мистер Персиваль никогда не терзался подобными чувствами.

Глаза Рейчел заблестели.

– Я знаю это. – Она так крепко обняла сестру, что даже капор съехал на затылок, и расплакалась.

Дебора не докучала ей утешениями. Еще в раннем возрасте она обзавелась привычкой заботиться и ухаживать за сестрами, даже когда они ее раздражали. Она нашла в себе силы пробормотать:

– Все будет хорошо, Рейчел. Я понимаю, я все понимаю.

Рейчел подняла голову.

– Правда? Ты меня не обманываешь?

– Конечно. – Дебора с трудом проглотила комок в горле. Она знала, что когда-нибудь этот день непременно настанет. Нетерпимость Генри ни для кого не была секретом. Тем не менее, она никак не ожидала, что это случится так скоро. Скрывая огорчение, она сказала: – Я все устрою. Ведь есть еще Лизбет…

– Лизбет слишком важничает. Она чересчур много думает о себе, чтобы заботиться о нас! – Рейчел поправила капор и вытерла глаза платочком. – С тех пор как они с Эдмондом уехали в Лондон, мы почти ничего о них не знаем. Хотя ты сказала, что будешь оплачивать почтовые расходы и что ей можно не волноваться на этот счет.

– Эдмонд занимает высокое положение в обществе. У него ответственная должность, а Лизбет, я уверена, с головой ушла в домашнее хозяйство. Она ведь должна выглядеть рядом с мужем достойно. Кроме того, ты же знаешь, у них совсем недавно родился ребенок.

– Да, но зато у нее есть няня, повар и целая армия слуг. Во всяком случае, так говорит Генри.

– Они ей нужны, – примирительно ответила Дебора. – В Лондоне респектабельность имеет очень большое значение, а ведь мы хотим, чтобы Эдмонд сделал успешную карьеру.

Ее зять числился секретарем герцога Этериджа и твердо рассчитывал в будущем получить должность в правительстве.

– Ну да, конечно, Лизбет уехала и взвалила все на мои плечи, – пробормотала Рейчел, жалея себя.

У Деборы наконец-то лопнуло терпение. Она встала со ступенек и поправила шляпку.

– Тебе не пристало жаловаться. Мистер Персиваль дал тебе все, что ты хотела. А когда ты вышла замуж, то получила очень приличное приданое. Тебе даже не пришлось ухаживать за матерью, когда она заболела, Теперь уже я превратилась в камень у тебя на шее. Согласна, две женщины под одной крышей – это чересчур, тем не менее, я вовсе не считаю себя такой уж большой обузой! – И она зашагала по тропинке через пастбище.

Рейчел пришлось ускорить шаг, чтобы догнать сестру. Она схватила Дебору за руку:

– Нет, конечно, никакая ты не обуза. Но разве, родная, тебе не хочется иметь своих детей?

Дебора резко остановилась. Она хотела иметь детей. О, как хотела! Иногда она испытывала в буквальном смысле физическую боль из-за того, что их у нее нет.

Словно прочитав ее мысли, Рейчел продолжала:

– Я понимаю, что викарий Эймс не подарок. Но он, по крайней мере, не настолько уродлив, как мистер Персиваль. И ты, кажется, неплохо уживалась с ним.

– Неплохо уживалась? – Не веря своим ушам, Дебора уставилась на Рейчел, не зная, смеяться или плакать. – Да он же был на тридцать семь лет старше меня!

В голубых глаза Рейчел светилось любопытство.

– Ты никогда не жаловалась.

От эгоизма и бесчувственности сестры Дебора на мгновение лишилась дара речи. Опомнившись, она воскликнула:

– А разве кому-нибудь стало бы от этого лучше?

Она повернулась и пошла по тропинке. Общество сестры было ей неприятно, и она хотела хотя бы ненадолго оказаться от нее как можно дальше. Рейчел поспешила за ней.

– Но ты могла хотя бы намекнуть… А так и мама, и Лизбет, и я… Все мы считали, что ты вполне счастлива.

– Я делала то, что должна была делать. – Дебора сердито пнула подвернувшийся сорняк.

– Согласись, нельзя ожидать, что мы будем знать то, о чем ты не рассказываешь.

Дебора молча шла впереди. Тогда Рейчел была слишком юной, чтобы понять, что она испытывала, выходя замуж за мистера Персиваля. Но теперь-то сестра должна представлять, о чем идет речь! Сейчас она, без сомнения, может догадаться, каково было Деборе, даже не зная деталей.

– Я ни в чем не виновата перед тобой! – со слезами в голосе воскликнула Рейчел.

Дебора остановилась и обернулась. Та стояла футах в десяти от нее, достаточно взрослая и самостоятельная замужняя женщина. Тем не менее, в обществе старшей сестры она по-прежнему вела себя, как несмышленая девушка-подросток. Такое впечатление, что обе они играли свои, раз и навсегда навязанные роли. Дебора всегда была честной, прямой и открытой, надежной дочерью, пожертвовавшей собственными чувствами ради блага семьи. И как она могла объяснить теперь Рейчел, пусть уже даже вышедшей замуж, что представляла собой ее семейная жизнь? И что она испытывала во время еженедельных визитов своего супруга? И какая пустота царила в ее сердце, несмотря на то что супруг, в общем-то, оказался совсем неплохим человеком?

Дебора осмелилась возразить мужу один-единственный раз, настояв, что ее сестры должны выйти замуж по любви. Так оно и случилось. Вот только она никак не ожидала, что их мужья окажутся такими эгоистами. И того, что ее сестры уверуют, будто в двадцать семь лет Дебора уже ничего не ждет от жизни.

Ничего. Это слово приводило ее в отчаяние. В конце концов, должно же быть в жизни нечто большее, чем долг или просто существование.

– Ты не понимаешь, что я чувствую, – просто ответила Дебора.

Рейчел подошла к ней вплотную.

– Но я хочу, чтобы ты была счастлива.

– Тогда не устраивай мой брак с викарием Эймсом.

– Но ведь здесь, в Долине, нет других подходящих для тебя холостых мужчин.

– Ох, да поможет мне Господь! – набожно вздохнула Дебора и взяла сестру под руку. Они шли по зеленому лугу, покрытому сочной травой, и впереди уже виднелись каменная крыша и трубы дома Рейчел.

– Конечно, викарий – не самая лучшая партия, – признала Рейчел, – но он не такой уж плохой человек. У него доброе сердце, и он будет хорошо с тобой обращаться. В конце концов, он никогда и пальцем не тронул этих своих ужасных детей.

Логика Рейчел помимо воли заставила Дебору рассмеяться. Но она не могла, да и не хотела продолжать разговор на эту тему.

Как она могла объяснить сестре, внимательно прислушивающейся к общественному мнению, что в последнее время ее одолевают непонятные желания и томления… причем того сорта, которые Рейчел ни за что бы не одобрила?

Деборе не нужен был ни очередной старик, ни даже «подходящий» мужчина.

Нет, она обратила внимание как раз на неподходящих. Например, на бондаря Кевина с карими смеющимися глазами и мускулистыми руками. И на Дэвида, старшего конюшего баронессы Алодии, с широкой грудью и сильными, пусть и кривыми ногами наездника. Она грезила этими крепкими, здоровыми молодыми людьми, слухи о любовных похождениях которых подогревали ее пылкое воображение и не давали спать по ночам.

Разумеется, она не могла дать им знать о том восхищении, которое испытывала. Это была ее сокровенная тайна. Дебора Персиваль была слишком утонченной и воспитанной женщиной, чтобы поддаться похоти. Даже если для этого потребуется пожертвовать частичкой собственной души. И еще она не могла дать лишний повод для подтверждения разговоров о «нечестивой французской крови», позволив фантазиям взять над собой верх.

Но ведь женщина может помечтать…

Рука об руку сестры шли по дорожке к дому. На ступеньках, поджидая их, стоял Генри. Он был довольно привлекательным мужчиной, крепким и мускулистым, который, невзирая на свою прижимистость и даже скупость, был, в общем-то, вполне удачливым фермером.

– Обещай подумать о том, чтобы выйти замуж за викария, – попросила сестру Рейчел, когда они подходили к дому. – В конце концов, он совсем неплохой мужчина, да и его детям нужна мать.

Дебора не ответила. Она просто не могла говорить. Молодая женщина отчаянно молила Бога о том, чтобы в ближайшее время произошло нечто такое, что избавило бы ее от очередного запланированного замужества.

– Обещаешь? – настаивала Рейчел.

– Ну хорошо, хорошо. Я подумаю об этом.

Сестра быстро обняла ее.

– Я знала, что ты согласишься. – И прежде чем Дебора успела возразить, Рейчел, повысив голос, обратилась к мужу: – Дебора не думает, что викарий Эймс – такая уж неподходящая партия.

– И она выйдет за него замуж? – прямо поинтересовался Генри.

– Разумеется, – ответила Рейчел и отвернулась, избегая смотреть Деборе в глаза. Жалкая трусиха!

Генри внезапно сменил тему:

– Пришло письмо от вашей сестрицы из Лондона. По-моему, у нее неприятности.

Взгляды женщин были прикованы к нему, и Генри протянул им пухлый конверт. Дебора завладела им первой.

– Он вскрыт.

Ее зять пожал плечами.

– Письмо пришло на адрес моего дома. – Он взглянул на жену. – Герцог уволил Эдмонда. Так что теперь они едва сводят концы с концами, живут очень скромно и стесненно. Держу пари, она умоляет позволить им вернуться сюда и поселиться под моей крышей.

Развернувшись, он решительным шагом вошел в дом. Его поведение не оставляло сомнений в том, что он думает обо всем происходящем.

Дебора быстро пробежала глазами исписанные страницы. Лизбет никогда не могла похвастаться хорошим почерком, вдобавок некоторые слова расплывались от упавших на них слез. Хуже всего, сестра пребывала в столь расстроенных чувствах, что из письма почти ничего нельзя было понять. Судя по тому немногому, что Дебора все-таки сумела разобрать, Генри в общих чертах правильно обрисовал ситуацию.

Если не считать последних отчаянных строчек.

– Что случилось? – озабоченно поинтересовалась Рейчел.

– Эдмонд занят поисками нового места, но им пришлось уволить всех слуг. – Дебора сложила письмо. – Лизбет не может одна управляться с ребенком. Она хочет, чтобы я приехала и помогла ей.

– Ты? Ты поедешь в Лондон? – не веря своим ушам, переспросила Рейчел и после паузы добавила: – Одна?

– Да. – Хотя поначалу мысль о поездке тоже показалась Деборе дикой. Она еще не бывала нигде дальше Дерби. Но другие люди ездят в Лондон и не находят в этом ничего необычного. Иногда ездят каждый день… если живут достаточно близко от него.

– Полагаю, ты захочешь, чтобы я дал тебе денег на дорогу? – Голос Генри грубо разрушил начавший было складываться план. Он вновь вышел на крыльцо, явно не в состоянии держать свое мнение исключительно при себе.

– Я никогда не просила у тебя денег, – отрезала Дебора, производя в уме некоторые подсчеты. Она была очень ограничена в средствах, тем не менее, вполне могла позволить себе поездку в Лондон, чтобы помочь сестре. – Мне хватит того, что есть. Едва-едва, но все-таки хватит. – Гордость помогла ей принять решение немедленно. – Я должна поехать. И мне ничего от тебя не нужно.

– Дебора! – взмолилась Рейчел.

– Это твое последнее слово? – пожелал узнать Генри. Он не любил оставаться в дураках, даже если сам был в этом виноват. – В таком случае я не хочу, чтобы ты вернулась обратно вместе с Эдмондом, Лизбет и их недоноском в придачу!

– Генри! – потрясенно воскликнула его супруга.

– Я не вернусь, – твердо пообещала Дебора. Зять ответил ей презрительным фырканьем.

– А как быть с викарием Эймсом? – полюбопытствовал он. – Я уверен, что моя тетка Алодия будет настаивать на том, чтобы он нанес тебе визит. Что ему сказать?

Дебора улыбнулась.

– Скажи, что меня нет дома.

Лондон

Энтони Алдерси, графа Бернелла, никак нельзя было назвать игроком. Слишком уж тяжким трудом досталось ему ныне весьма значительное состояние, чтобы просто взять и пустить его на ветер. Кроме того, он был отшельником, если и не по собственному выбору, то уж по воле судьбы, во всяком случае.

Поэтому, когда полковник Филипп Борд и капитан Аллен Кристоферсон пригласили его присоединиться к ним для игры в карты, Тони был польщен. С Бордом они когда-то вместе учились в школе, но не виделись уже много лет. В юности они поддерживали приятельские отношения, по крайней мере до той поры, пока отец Тони, печально известный банкрот, не пустил себе пулю в лоб, доведенный до отчаяния, как поговаривали, многочисленными изменами супруги.

Последовал громкий скандал, в результате которого многие аристократические семейства запретили своим отпрыскам поддерживать дружеские отношения с молодым графом. Впрочем, их смущали не столько похождения его любвеобильной матери, сколько тот малоприятный способ, которым его отец предпочел разрешить сложившуюся ситуацию. Более того, самоубийство немедленно обросло всевозможными слухами о некоем умственном расстройстве, даже помешательстве, которое якобы передавалось в семье из поколения в поколение. Вполне естественно, в обществе сочли, что сыновья и отпрыски почтенных семейств не могут иметь ничего общего с человеком такого рода, к тому же лишенного сколь бы то ни было значительных средств к существованию.

Вот так и получилось, что за членами семьи Алдерси закрепилось прозвище «ненормальные», и этот вердикт тяжким грузом висел над Тони, превратив его в изгоя. Поэтому нет ничего удивительного в том, что со временем он привык довольствоваться собственным обществом.

Он много и усердно работал и добился выдающихся успехов, восстановив и приумножив семейное состояние. Хотя, разумеется, в первую очередь он стремился доказать, что ничем не походит на своего отца.

Следует признать, что он был удивлен и даже взволнован, когда обнаружил, что четвертым за их карточным столом изъявил желание быть лорд Лонгест, один из наиболее заметных и значимых столпов лондонского высшего света. Собственно говоря, лорд Лонгест не пожалел усилий, чтобы дать Тони ясно понять, что именно ему последний обязан приглашением к участию в игре.

Тони прекрасно сознавал, что его обхаживают, и ему не терпелось узнать, что же понадобилось от него элегантному Лонгесту. Ждать пришлось недолго.

Примерно через час после начала игры с невысокими ставками Лонгест поинтересовался:

– Бернелл, вы знакомы с моей дочерью Амелией?

Тони удивленно поднял глаза от карт. Взглянув на партнеров, он понял, что слова лорда озадачили их в неменьшей степени.

Поскольку от него явно ожидали ответа, он сказал:

– Кто же не слышал о прекрасной леди Амелии? Ей каждый день посвящают поэмы, претенденты на ее руку выстраиваются в очередь у дверей вашего дома, а ее именем нарекают все – от щенков до восхитительных духов. Лонгест довольно улыбнулся.

– Да, она произвела сенсацию после первого же выхода в свет, если мне будет позволено высказаться столь откровенно. – Отложив в сторону карты, он подался вперед. – Как вы отнесетесь к предложению жениться на ней?

На мгновение Тони показалось, что он ослышался. Похоже, Борд и Кристоферсон были ошарашены и поражены ничуть не меньше его.

– Вы предлагаете мне ее руку, милорд?

– Да.

– Почему именно мне? – Его вопрос был неприлично прямым, зато честным.

Но Лонгест ничуть не оскорбился. Лениво откинувшись на спинку кресла, он ответил:

– Я давно наблюдаю за вами, Бернелл. Теперь, когда с беспорядками на Континенте покончено, мы вступаем в новый век. В воздухе витают перемены. И вы как раз тот человек, которого я хотел бы иметь рядом с собой. Человек, который знает цену деньгам и умеет их делать. Союз между нами будет взаимовыгодным.

– Вы, часом, не сошли с ума, милорд? – перебил его Борд, кипя от негодования. – Вы не можете отдать леди Амелию за сына самоубийцы! Говорят, его отец страдал умственным расстройством… Кто знает, каким окажется сын? Если бы я знал, что вы задумали, то ни за что не удовлетворил бы вашу просьбу разыскать Бернелла и привести его сюда!

Тони почувствовал, как в нем закипает гнев. Но он понял и другое: эти слова задели его сильнее, чем он хотел бы признаться даже самому себе. Возобновление юношеской дружбы оказалось всего лишь фикцией, очередным ударом судьбы.

Прежде чем он успел ответить, лорд Лонгест холодно сказал:

– Вас ни в коей мере не должно касаться то, за кого я намерен выдать свою дочь, полковник. Кроме того, именно вы вызвались устроить нашу встречу, когда я изъявил желание побеседовать с Бернеллом.

– Я поступил так потому, что… – Борд замолчал на полуслове. Ему пришло в голову, что озвучивать собственные мысли в данном случае не стоит.

Он бросил взгляд на Кристоферсона, сидевшего напротив. Тот уткнулся в карты, и ему явно хотелось оказаться в эту минуту где-нибудь в другом месте. Борд неловко поднялся из-за стола. Он намеренно повернулся спиной к Тони, подчеркнув, что обращается исключительно к Лонгесту:

– Я, конечно, слышал, что у вас неприятности с кредиторами…

– Я бы посоветовал вам выбирать выражения, – предостерегающе заявил Лонгест. – Вы забываетесь, полковник.

– Ничуть не бывало, – парировал Борд. – Если вы намерены подороже продать дочь, то почему бы не выбрать для этой цели достойный денежный мешок? Уж наверняка он окажется более подходящим мужем для леди Амелии, чем полоумный молодой человек сомнительного происхождения…

Тони решил, что с него хватит.

– Почту за честь стать мужем вашей дочери, – обратился он к Лонгесту, заставив Борда умолкнуть. И встал из-за стола, демонстрируя лорду свой внушительный рост и возвышаясь как скала над разбушевавшимся полковником.

Действительно, отчего бы и не жениться? В конце концов, ему исполнился уже тридцать один год, так что рано или поздно, а обзаводиться спутницей жизни придется. Так почему бы не сочетаться браком с женщиной, которая по праву считается первой красавицей Лондона? Ее красота будет способствовать укреплению его репутации, а связи и влияние отца помогут отворить двери, которые он полагал давно и навсегда закрытыми.

Борд повел себя так, словно Тони оскорбил его действием. На щеках у него заиграли желваки, а глаза чуть ли не метали молнии.

Кристоферсон поднялся из-за стола.

– Полковник, по-моему, нам лучше уйти отсюда.

– Я не могу уйти, – стоял на своем Борд.

– Вам придется это сделать, – заявил Лонгест, и в голосе его зазвучала сталь. – Игра закончена, и мы с Бернеллом должны еще обсудить условия брачного контракта.

Мысль о том, что его попросту использовали, пришлась Борду не по душе.

– Все упирается исключительно в деньги, не так ли? – обвиняющим тоном обратился он к лорду.

Во вкрадчивом голосе Лонгеста явственно зазвучала угроза.

– Вот уже второй раз вы забываетесь, полковник. На вашем месте я бы вел себя осмотрительнее. – У лорда было достаточно связей и влияния для того, чтобы военная служба превратилась для Борда в наказание.

Кристоферсон, не теряя времени, обогнул стол, желая успокоить разгневанного приятеля. Лонгест отпустил обоих небрежным взмахом руки и повернулся к Тони.

– Я бы предпочел, чтобы свадьба состоялась как можно быстрее. А завтра вы нанесете визит Амелии.

Не обращая внимания на гневные взгляды, которыми награждал его Борд, Тони ответил:

– Разумеется. Однако должен сообщить, что вскоре мне придется покинуть город. У меня есть кое-какие дела на севере. – Он имел в виду фамильное поместье в Йоркшире.

– Мы воспользуемся специальным разрешением,[1] так что я не предвижу никаких проблем, – лениво протянул Лонгест. – Как вы отнесетесь к тому, чтобы свадьба состоялась сразу же по вашем возвращении?

Тони кивнул в знак согласия.

– Я рассчитываю покончить с делами к середине следующего месяца.

– Прекрасно. Через несколько недель после вашего возвращения… скажем, пятнадцатого? – Он быстро произвел в уме необходимые подсчеты. – Это среда, хороший день для бракосочетания. – Лонгест сделал слуге знак подать еще вина. – Давайте выпьем, чтобы скрепить наш договор…

Борд оттолкнул игорный столик. Карты, стаканы и монеты разлетелись в стороны. Он злобно прошипел в лицо Тони:

– Ты ее недостоин. Я скорее умру, чем допущу, чтобы она вышла за тебя замуж.

Тони стиснул зубы.

– Ты переходишь все границы, – предостерег он бывшего приятеля.

– Когда имеешь дело с собакой, никаких границ не существует, – огрызнулся Борд.

На такое оскорбление не отреагировать было невозможно.

– Я требую удовлетворения.

– С удовольствием, – ровным голосом ответил полковник. – И я решу проблему, разрубив тебя пополам.

Тони не потрудился ответить. Он прекрасно владел шпагой и стрелял из пистолета. Когда становишься предметом шуток и острот, причем отнюдь не безобидных, то быстро обучаешься искусству постоять за себя. Так что его ловкость в обращении с оружием скажет лучше всяких слов. Особенно если учесть, что защищать свою честь подобным способом ему приходилось неоднократно.

Лонгест не сказал ничего, но выглядел вполне удовлетворенным.

Борд гордо выпрямился.

– Мы встретимся на рассвете, раз уж ты так торопишься в Йоркшир. В конце концов, нельзя же допустить, чтобы обручение и дело чести мешали деловым интересам.

Последние слова он буквально выплюнул. Впрочем, Тони не удивился. Многие относились к нему с презрением только потому, что ему нравилось работать.

– До завтра, – любезно ответил Тони.

Борду не оставалось ничего другого, кроме как откланяться, что он и сделал, расправив плечи и унося с собой оскорбленную гордость. Кристоферсон последовал за ним.

– Пылкий молодой человек, – меланхолично заметил Лонгест. – Почему-то, побывав хотя бы раз на поле боя, они проникаются убеждением, что и во всех прочих случаях можно идти напролом. – Он отдал слугам распоряжение убрать со стола и принести непочатую бутылку бренди. – А теперь, Бернелл, предлагаю обсудить финансовую сторону нашего союза, как подобает истинным джентльменам.

Истинным джентльменам.

Лонгест улыбнулся.

– Хочу заранее предупредить, что дешево Амелию я вам не отдам.

– Я и не рассчитывал на это, – откликнулся Тони. В конце концов, все имело свою цену – и респектабельность в том числе.

На следующее утро, которое выдалось хмурым и облачным, Тони встретился с Бордом под одним из каштанов в Гайд-парке, где быстро и безжалостно пролил первую кровь. Секундантом с его стороны выступал Аллендэйл, поверенный. Борд пожелал было драться до смерти, но секунданты полковника увели его буквально силой.

Не нанеся урона своей чести, Тони и Борд расстались. Врагами.

Исход поединка не доставил молодому графу удовольствия. Стерев кровь со шпаги, он ощутил себя еще более одиноким, чем раньше.

Подошел Аллендэйл и протянул ему шляпу. Пряча шпагу в ножны, Тони сообщил:

– Я женюсь, Аллендэйл. Через два месяца.

– Очень хорошо, милорд, – последовал лаконичный ответ. У поверенного, ровесника Тони, были песочного цвета волосы и бледно-голубые глаза, скрывавшиеся за стеклами очков.

Тони бросил взгляд в сторону экипажа, увозившего Борда и его секундантов. Они отвезут его домой, перевяжут раны и станут выражать сочувствие, называя графа Бернелла мерзавцем и подлецом. А Тони предстоит возвращение в пустой дом.

Он перевел взгляд на своего верного помощника.

– Разве вам нечего сказать мне, нечего посоветовать? Ни добрых слов, ни предостережений? Ведь вы женаты уже… – Тони умолк, внезапно осознав, как мало ему известно о жизни своего поверенного. А ведь Аллендэйл работает бок о бок с ним уже более пяти лет. Он переманил его у герцога Кенмора, и впоследствии оказалось, что это был очень мудрый поступок. Советы и опыт Аллендэйла помогали Тони неуклонно взбираться по ступеням социальной лестницы, ведущей к успеху и признанию.

– Восемь лет, милорд.

Тони никогда не видел супругу своего поверенного. Когда он бывал в городе, они с Аллендэйлом часами просиживали за работой, но никогда не говорили на личные темы.

– А стоит ли вообще женитьба той цены, которую за нее приходится платить? – цинично поинтересовался Тони.

– Я получаю от нее истинное удовольствие.

Неожиданно теплая нотка, прозвучавшая в голосе обычно сдержанного поверенного, не осталась незамеченной Тони.

– Я тоже на это рассчитываю, – откровенно признался он.

Аллендэйл кивнул, но ничего не сказал. Не хлопнул Тони по спине, сопроводив этот жест добрыми пожеланиями. Не начал подшучивать над ним. Не стал демонстрировать радушие и дружелюбие. Впрочем, поверенный ведь и не был другом, всего лишь наемным; работником, которому платили за услуги.

– Впрочем, оставим это, – спохватился Тони. – У нас еще немало работы, если я собираюсь уехать завтра с первыми лучами солнца.

Он зашагал к поджидающим лошадям, Аллендэйл последовал за ним.

Они прошли несколько ярдов, когда Аллендэйл спросил:

– Вы позволите высказать одно замечание, милорд?

– Да, что именно? – ответил Тони, мысли которого уже были в предстоящей работе. Он протянул руку, чтобы взять поводья своей лошади.

– Вы не производите впечатления человека, которому может прийтись по нраву холодная постель.

Неожиданное дружеское расположение, прозвучавшее в словах поверенного, словно открыло запертую доселе дверь.

– К чему вы клоните, Аллендэйл?

Помощник выглядел смущенным, очевидно, решив, что и так сказал уже слишком много. Он поправил очки на носу.

– Мне бы не хотелось показаться бесцеремонным….

– Договаривайте, раз начали.

Аллендэйл откашлялся и заметил:

– Я полагал, что вы, учитывая семейное прошлое, предпочтете жениться по любви.

– Чье прошлое вы имеете в виду? – полюбопытствовал Тони. – Мое или родителей?

Поверенный понял, что ступил на тонкий лед, но нашел в себе силы продолжить.

– Да, милорд, вы правы. Хорошо… – Он сделал паузу и, запинаясь, сказал: – Я полагаю, столь несчастливый брак был устроен без их согласия?

Тони про себя подивился его тактичности.

– Это обычный порядок вещей, Аллендэйл. Так создаются союзы. И всегда создавались, начиная с незапамятных времен. В истории Англии, во всяком случае.

– Да, милорд, хорошо. – Аллендэйл взял поводья лошади, считая, что разговор на эту тему закончен.

– Вы не одобряете мой поступок? – не сдавался Тони.

– Я полагал, что вы будете вести себя более современна, милорд. – Аллендэйл сел на лошадь»

Тони последовал его примеру.

– А в чем, по-вашему, заключается современность? Что нынче в моде?

Аллендэйл покраснел до корней волос, но ответил:

– Привязанность. Мужчины и женщины вступают в брак, потому что испытывают друг к другу уважение и желание. – Он вперил в Тони строгий взгляд из-под очков. – Они женятся по любви.

Любовь… Именно любовь стала причиной того, что его мать украсила голову отца роскошными рогами. Любовь заставила его покончить с собой и разрушила жизнь Тони.

– Только не в моем кругу, – решительно отрезал он. – Любовь – это всего лишь недостижимая мечта простолюдинов.

Не успели эти слова сорваться с его губ, как он пожалел о них. Тонкая ниточка дружеской привязанности, протянувшаяся между ними, оборвалась. Оба вернулись к своей роли – хозяина и слуги.

Несколько часов спустя Тони явился с визитом к лорду Лонгесту. Его приняли в гостиной. Леди Амелия ожидала его – как всегда прекрасная, несмотря на припухшие глаза и покрасневший носик. Похоже, совсем недавно она безутешно плакала.

Тони официально попросил ее руки. Едва слышным голоском она дала согласие.

Немедленно между ними вклинился Лонгест и предложил тост. Леди Амелия отпила крошечный глоток шерри, извинилась и, сославшись на головную боль, вышла из комнаты.

– Ну, вы же знаете женщин… – доверительным тоном сказал Лонгест. – Это настолько эмоциональные создания… Мысль о предстоящем замужестве привела мою дочь в такое волнение, что она просто сама не своя. К тому времени, когда вы вернетесь из Йоркшира, Амелия придет в себя и успокоится.

Тони решил не высказывать вслух свои сомнения по этому поводу.

Вечером он в одиночестве ужинал в своем большом доме, обставленном с той роскошью, какую только можно купить за деньги, и размышлял над тем, почему же он не чувствует удовлетворения. Аллендэйл советовал отложить поездку – учитывая, что ему предстояло столь важное дело, как заключение брачного контракта. Тони отказался. Он и так слишком много времени провел в Лондоне. Его ждали неотложные дела, требующие внимания; кроме того, ему необходимо было срочно повидаться с Марми, чтобы рассказать о своей женитьбе. А Аллендэйл сможет сообщить необходимые подробности письмом.

Единственное, чего он не стал делать, – это отправлять уведомление о своем бракосочетании матери. Впрочем, кто-нибудь из дальних родственников, живущих в городе, наверняка напишет ей обо всем.

На следующее утро он покинул Лондон, причем отправился в путь в одиночестве – так ему больше нравилось. Ни камердинера, ни лакеев, только он и его конь. Аллендэйл уже давно уговаривал его нанять личного секретаря, но Тони пока не принял окончательного решения по этому вопросу. Круг людей, которым он привык доверять, был очень ограничен. Знание того, что самые близкие люди легче всего идут на предательство, досталось ему дорогой ценой.

Выехав из города, он остановил коня и полной грудью вдохнул свежий воздух. С юга надвигалась гроза. Он попытается обогнать ее.

И постарается не думать о будущем, в котором его может ожидать холодная постель.