Искушение страстью

VII

Париж, 1958

Мари изо всех сил пыталась сохранить достоинство. Несколько минут назад зал накрыла волна смеха, и председатель суда, сдерживая улыбку, звонил в колокольчик, требуя тишины. Шарль не просто мастерски опровергал доказательства, но и отпускал шуточки в адрес общего и гражданского обвинителей. Гражданским обвинителем сегодня была его племянница, но это обстоятельство никак на него не повлияло. Он не изменил ни одной фразы в своей защитительной речи, не смягчил резкость слов. Нападки Шарля могли бы уничтожить и более сильного противника, а у Мари он просто выбил почву из-под ног. Дважды она пыталась парировать его удары, но он лишь с новой силой обрушивался на нее. Мари прекрасно понимала, что надо рассердиться, потребовать порядка, обвинить защиту в том, что, отстаивая интересы подсудимого, она унижает пострадавшего, но Мари как будто потеряла дар речи. Инициативу подхватил было прокурор, но и он не имел успеха.

Мари была не в состоянии противостоять Шарлю. Разрываясь между гневом и восхищением, она одновременно хотела и уничтожить его, и зааплодировать ему. Сколько раз она с удовольствием наблюдала, как он разносит в клочья противников? И как она могла подумать, что сама избежит этой участи? Пришла ее очередь попасть под пресс его язвительных вопросов, стать посмешищем.

Вчера она тщательно репетировала обвинительную речь, пытаясь учесть предполагаемые аргументы Шарля, ведь он имел преимущество выступать последним. Она прекрасно изучила его профессиональную стратегию: он любил лирические нотки, играл на чувствах аудитории, умел ее растрогать. Но Мари никак не ожидала, что Шарль противопоставит ей хлесткую иронию. Его блестящее чувство юмора и сатирические выпады вызывали симпатию судей и сеяли сомнения у присяжных. Как же можно разбирать дело, если защитник позволяет себе такой бездушный цинизм? Быть может, он считает, что обвинение в лице Мари не стоит принимать всерьез? Шарль был профессионалом и в заключительной части речи вдруг заговорил драматическим тоном: он бичевал тех, кто потащил невинного на скамью подсудимых, и настоятельно требовал его оправдания.

Покидая зал суда, Мари видела, как за Шарлем бегут судебные репортеры, – это был последний удар. Еще одна публикация будет посвящена Шарлю Морвану-Мейеру; он низвел ее до уровня сопливой девчонки – и это перед судом, перед прессой, перед коллегами.

В гардеробе она сдернула мантию, в которую с таким восторгом облачилась всего несколько часов назад. Надела вместо нее свой серый пиджак и причесалась. Никогда больше она не будет противостоять Шарлю, отныне она будет сразу же отказываться от исков, если в процессе участвует Шарль. Иначе она окончательно утратит веру в себя и возненавидит свою профессию! А теперь ей предстояло выйти и мужественно пройти по коридорам Дворца правосудия, выдержать понимающие улыбки, снисходительные взгляды. Глубоко вздохнув, Мари решила, что ей нет дела до мнения коллег, и открыла дверь.

– Мари? Я боялся, что ты уже ушла.

Шарль стоял в коридоре, прислонившись к стене, и выглядел скорее смущенным, чем торжествующим.

– Тебе придется сталкиваться с более сильными противниками, чем я, – примирительно сказал он. – Надо было биться со мной. Здесь я тебе не дядя, Мари, таковы правила игры.

Независимо дернув плечом, она хотела пройти мимо, но он поймал ее за руку.

– Подожди! Я хочу поговорить с тобой. Это важно. Ты моя ученица и…

– И ты искрошил меня, как капусту! – воскликнула она. – Ты даже не взглянул на меня, вел себя, как чужой, как враг, как…

– Противник. Мы были противниками, разве нет?

– Шарль, зачем было заходить так далеко? Ты должен был говорить только о деле. Но эти намеки на мой возраст, на неопытность, на то, что я женщина. Эти удары ниже пояса совсем не нужны.

– В речи защитника нет ничего ненужного. Главное – доказать! Как бы там ни было, я выполнял свою работу, только и всего. Но я бы хотел, чтобы ты защищалась сильнее.

– Ладно, ты слишком силен для меня! Ты это хотел услышать?

Повысив голос, она попыталась высвободиться, но он крепко держал ее.

– Ты поужинаешь со мной? – спросил он.

– Конечно, нет! Я обещала детям…

И тут же, рассердившись, вспомнила, что Сирил и Лея были на авеню Малахов: они всегда там ночевали, когда ей предстояло выступление в суде. Для таких случаев Клара нанимала приходящую няню и была счастлива принимать у себя правнуков.

– Послушай, Шарль, мне надо вернуться домой, переодеться, я хочу вообще забыть об этом заседании.

– Вот уж нет! Напротив, нам надо обсудить его. Идем же, я хочу есть.

Он резко потянул ее, и она чуть не потеряла равновесие.

– Пусти, мне больно! Я ухожу, ну, пусти меня… Но Шарль всегда любой ценой получал то, что хотел. И вся независимость Мари оказалась бессильной.

– Я поведу тебя в «Пре Катлан», – с улыбкой пообещал он.

Рука Мари покраснела, пальцы покалывало, она ненавидяще смотрела на дядю – в ответ тот только смеялся.

– Если бы ты разозлилась несколько минут назад…

– То что? Что бы я ответила? Зал суда – не место для сведения счетов!

– О чем ты, Мари? Разве у нас с тобой есть счеты?

Больше она не могла ему сопротивляться и сдалась. Она преклонялась перед ним и не могла долго сердиться: она знала, что всем своим, пусть небольшим, талантом была обязана ему.

Она успокоилась, и они вышли из Дворца правосудия под руку. Шарль пустил племянницу за руль новенького «Ягуара» и всю дорогу разбирал ее ошибки.

– Ты сказала себе: «Я знаю Шарля, мы не будем ставить друг другу палки в колеса». Как только ты занервничала, я получил зеленую улицу. Я ни о чем подобном не просил! Никогда не иди на поводу у эмоций. Я дал бы этот совет каждому, но тебе он просто необходим.

– Мне? – взвилась она. – Почему это?

– Ты женщина, а когда женщина нервничает, то сразу начинает кричать. Голос срывается на визг, и председатель суда затыкает уши! Припаркуйся вон там…

Выбрав профессию адвоката, Мари пошла нелегкой дорогой и не должна была пасовать перед трудностями.

Они вошли в ресторан, и Мари с удовольствием отметила, что у многих Шарль по-прежнему вызывает интерес. Во-первых, он был знаменит, во-вторых, несмотря на свои пятьдесят лет, остался очень привлекательным. Седина в каштановых волосах смягчала его лицо, одевался он элегантно, да и улыбался теперь гораздо чаще, чем раньше.

– Похоже, женщины мне завидуют… – весело сказала она.

Мари и подумать не могла, что вечер этого кошмарного дня проведет с Шарлем и при этом получит удовольствие.

– Разве твои воздыхатели не водили тебя сюда?

– Воздыхатели?..

Личная жизнь Мари была тайной для всей семьи, не исключая и Шарля. Дочь Лея, как и Сирил, родилась от никому не известного отца, и Мари не давала никаких объяснений. Винсен и Ален относились к роли крестных очень серьезно: оба понимали, что на них лежит большая ответственность.

– Ну да. Ты не рассказываешь об этих типах, но они ведь существуют, правда? – пошутил он.

– Это мое дело!

– Однажды оно коснется твоих детей. Тебе придется отвечать на их вопросы. Что ты им скажешь?

– Что-нибудь придумаю.

Шарль пронзительно посмотрел на Мари, и она закусила губу, опасаясь, что пустится в откровения. Если он возьмется за нее, как брался за свидетелей в суде, то она все ему выложит. Надо переключить его внимание, перейти в наступление.

– Тебе его не хватало? – медленно спросила Мари.

– Кого?

– Отца. Анри.

– Не так чтобы сильно.

– Вот видишь!

– Мари, это нельзя сравнивать! В отличие от тебя моя мать всегда была рядом со мной. Кроме того, отец погиб на войне. Он не был каким-то незнакомцем. Я всегда мог представить себе героя.

Мари обратила внимание, что Шарль говорит так, будто он единственный сын в семье, ни словом не упоминая брата. Она вообще не слышала, чтобы Шарль произносил имя Эдуарда после его смерти.

– Странная у нас семья, – произнесла она.

– И ты изрядно добавляешь странности, – ответил Шарль. – Эти твои тайны, эти суфражистские[22] наклонности…

– Ты пригласил меня, чтобы читать мораль? А я думала, ты хотел меня утешить. Я столько пережила сегодня по твоей милости.

Подошел метрдотель, и Шарль сделал заказ. Когда они снова остались одни, он ответил:

– Не утешить, а отругать. Ты носишь имя Морван. Ты – мэтр Мари Морван. Каждый раз, когда ты будешь не на высоте, я буду напоминать тебе об этом. Мне не доставляет удовольствия делать из тебя посмешище в юридическом мире.

– Какая забота…

Это была шутка, но он вдруг так стукнул кулаком по столу, что Мари вздрогнула.

– Я серьезно, Мари! Если ты не уверена в себе, нечего позориться в суде. Сиди в своем кабинете, пролистывай дела и тихо мечтай о блестящих выступлениях на публике.

Его резкий тон был обидным, и она тут же парировала.

– Не бойся, тебя зовут Морван-Мейер, это всем известно. Так что нас не перепутают. Особенно если я ничтожество! И скажи мне, чего ради ты так возишься со мной? Мои братья могли хоть циркачами стать, ты бы и пальцем не шевельнул! Моего отца ты вычеркнул из памяти, мою мать ты открыто презираешь, но со мной ты так заботлив…

С потемневшим лицом Шарль молча смотрел на нее. Враждебность дяди заставила ее замолчать, она не боялась его, просто знала границы, которые нельзя переходить. Перед ними поставили блюдо с морепродуктами, сомелье[23] подал шабли.

– Великолепное… – сказал Шарль, пригубив вино. Он озадаченно посмотрел на племянницу. Этот спор совсем не привлекал его. Он не очень любил детей Эдуарда, еще меньше Мадлен. Если Мари тронула его сердце, то только потому, что в ней было что-то от Клары. И еще она была молодой, одинокой, беззащитной женщиной, и, видя ее с детьми на руках, Шарль думал о Юдифи.

Юдифь… Он вспоминал о ней, когда Мари ласкала маленькую Лею. Или когда встречал на улице темноволосую женщину, чем-то похожую на его жену. Однако Шарль был уже не так одержим, и терзался меньше, чем несколько лет назад, – и это очень не нравилось ему. Память о Юдифи и Бет не может исчезнуть: если он хотя бы один день не вспомнит о них, это будет предательством по отношению к ним.

– Я расстроила тебя, Шарль? Прости…

Она с искренним беспокойством смотрела на него и ждала, что он рассердится, но он мягко ответил:

– Я не отстану от тебя до тех пор, пока ты не станешь настоящим тенором. По-моему, у нас не говорят «сопрано» адвокатуры? Угощайся.

Взяв устрицу, Мари полила ее уксусом из лука шалота и осмотрелась. Зал был полон, между столами неслышно скользили официанты. Одна женщина, встретившись с ней взглядом, отвернулась, и Мари рассмеялась.

– Похоже, меня принимают за твою любовницу, – вполголоса сообщила она.

В ответ он только рассеянно улыбнулся, и она добавила уже серьезно:

– Я хотела бы встретить мужчину, похожего на тебя.

Мари сама удивилась тому, как легко прозвучало это признание. Шарль нахмурился.

– На меня? Странная мысль. Ведь меня всегда считали мрачным и ты, и твои братья, и даже мои сыновья! Я слышал краем уха ваши характеристики, приятного мало…

Мари покраснела и поспешно глотнула вина, пытаясь скрыть неловкость. Что могло донестись до дяди из всех гадостей, которые в те времена позволяли себе отпускать пятеро беззаботных подростков? В ее памяти возникало множество прозвищ, одно хуже другого.

– Ты была не самая злая, – добавил он, будто угадав ее мысли.

Он всегда вызывал в ней странные чувства, так было и сегодня. Из-за него она выбрала право. Из-за него ни один мужчина не нашел дороги к ее сердцу. Мари уже долгое время гналась за химерой, искала того, кто был бы одновременно и Шарлем, и кем-то другим.

– В университете все парни казались мне незрелыми и глупыми. Я чувствовала себя лет на двадцать старше своих однокашников. А когда мне кто-то нравился, я думала, что ему нужны деньги нашей семьи! Я не красавица, и характер у меня не сахар. Я не умею жеманиться или «восторженно внимать», как некоторые девушки. Мои интересы не ограничиваются «домом и хозяйством». Словом, я не многих заинтересовала…

– Мари! Ты шутишь! Ты умна, полна обаяния, тебе еще нет тридцати! С чего такая капитуляция?

– Капитуляция? Нет! Я прекрасно живу и преуспеваю: у меня есть дети и работа.

– А любовь не в счет?

– А для тебя она в счет? Его взгляд стал враждебным.

– Шарль, уже почти двадцать лет, как ты… как вас с Юдифью разлучили. Если не считать эту цацу Сильви, я не видела тебя дважды с одной и той же женщиной. Не говори, что нет такой, с кем ты мог бы провести больше одной ночи!

– Ты стала несдержанна на язык.

– Я просто беспокоюсь за тебя. Винсен и Готье уже ушли, скоро наступит черед Даниэля. Ты нас всех вырастил, и скоро тебе пятьдесят. Тебя не пугает перспектива остаться с мамой и бабушкой?

Подавшись вперед, он сдержанно произнес:

– Знаешь, пятьдесят лет – это еще не конец жизни!

– Но разве ты никогда не влюблялся?

– Нет, никогда. И не хочу. Кроме того, я мог бы задать тебе те же идиотские вопросы. Ты тоже рискуешь остаться совсем одна, так что избавь меня от своих поучений, красавица моя.

На этот раз он разозлился. Мысль, что Мари его жалеет, выводила его из себя. Мало того, она заговорила о Юдифи, о годах войны и смерти, а Шарлю было невыносимо любое напоминание об этом. Он вдруг увидел в ней врага – старшую дочь Эдуарда и Мадлен.

– Запомни раз и навсегда: мне не нужны ничьи советы, – отрезал он.

Она растерянно уткнулась в свою тарелку с остатками краба, только что она его с таким удовольствием ела. Благосклонность дяди к племяннице имела предел, и имя ему было Юдифь. Мари не должна была произносить ее имя. Еще одна тактическая ошибка на сегодня. Ну и денек выдался! Подняв голову, Мари встретила ледяной взгляд Шарля.

– Прости меня, – виновато сказала она.

Ей вдруг вспомнились насмешливые комментарии коллег и слова прокурора, который цитировал Нерваля: «Мрачный, одинокий, безутешный[24]… Шарль Морван-Мейер понял, что нравится дамам… и клиентам! Он умел пользоваться ситуацией». Обвинять его в том, что он воспользовался личной драмой для карьерного роста, было неприлично, но его успехи, гонорары, победы у женщин вызывали зависть.

– Заказывай десерт, и поговорим о чем-нибудь другом, – решил Шарль.

Он мог бы просто потребовать счет и не произнести ни слова. Мари видела, что он делал над собой усилие, чтобы не испортить ужин, а такие проявления были нечасты. Может, Шарль и в самом деле хотел утешить ее после провала в суде, а может, просто хотел еще поговорить; как бы там ни было, Мари была тронута его любезностью.

– Хорошо, – согласилась она, – десерт. А теперь расскажи, как там поживают твои внуки и как ты чувствуешь себя в роли дедушки.

Он вдруг рассмеялся и, откинувшись на спинку стула, не спеша закурил.

Под бдительным оком заведующего хирургическим отделением Готье уверенно накладывал швы. В операционном блоке царила тишина, она нарушалась только звоном инструментов, опускаемых в лоток.

– Ножницы, – попросил Готье через маску.

Обрезав нитку, он отложил последний инструмент и посмотрел на главного хирурга – тот присутствовал на операции в качестве наблюдателя. «В память о моем друге Эдуарде», – сказал он Готье.

– Очень даже неплохо, молодой человек, – сухо обронил он. Потом повернулся к коллегам и подмигнул. – Многообещающий практикант… Мы сделали удачный выбор!

То, что Готье оказался в отделении ортопедической хирургии, где начинал работать его отец, было не случайно. Однако желание Мадлен тут было ни при чем. Готье подал заявление в больницу Валь-де-Грас исключительно потому, что там работала медсестрой Шанталь и там они будут чаще видеться. Он надеялся, что никто не станет связывать его имя с именем Шанталь Мазойе или с именем профессора Раймона Мазойе. В семье его считали избалованным любимчиком, и он не хотел, чтобы так же случилось на работе: его могли заподозрить в использовании личного знакомства для получения места. Готье сознательно выбрал ортопедию, а не сосудистую хирургию: так никто не скажет, будто он выпросил у будущего тестя подачку.

Переодевшись, он поднялся в ординаторскую выпить чашечку кофе. Его первая операция прошла успешно, и он почти ликовал. Слова главного хирурга обнадеживали: теперь ему доверяют, он будет оперировать, и его имя появится в списке хирургов на доске в холле. Такую цель он поставил себе семь лет назад, в начале учебы. Семь лет он выслушивал восторженные завывания матери, терпел, когда она в экстазе упоминала, что «бедный Эдуард» был бы горд видеть, как младший сын пошел по его стопам. А Готье почти не помнил отца и тем более не хотел походить на него. Еще одно непонимание между ним и Мадлен. А когда она с заговорщицким видом объявила, что собирается «особо выделить» его, Готье чуть не подскочил от возмущения. Он делал попытки разозлить мать, оказаться в лагере Мари и Алена, но та не поддавалась и совершенно не понимала, в какую трудную ситуацию ставит сына.

В компании других практикантов Готье пил обжигающий кофе. Большие часы показывали почти полдень, и он подумал, не пообедать ли сегодня с Шанталь. Ее дежурство заканчивается через полчаса, самое время сходить к ней в родильное отделение. Готье радовался, что работает в одной больнице с ней, и ему было плевать на злые языки. Наверное, Шанталь тоже приходится терпеть шуточки коллег: они с самого начала не признавали ее. Им было непонятно, зачем дочери профессора Мазойе надо работать. Но объяснение было простым: она очень любила свою работу. Когда они с Готье начали встречаться, то вместе смеялись над слухами, ходившими о них. Их теплые отношения от этого только укреплялись. «Теперь тебя обвинят в том, что ты ухаживаешь за мной, чтобы получить протекцию отца!» – предсказала она.

Готье и Шанталь познакомились вдали от медицинского мира, в кинотеатре, они вместе плакали над мелодрамой с «тем самым» Габеном. О том, чем занимается ее отец, Готье узнал только на втором свидании, когда уже был по уши влюблен. Маленькая, изящная, очень жизнерадостная, до Готье она встречалась лишь с одним молодым человеком. Через несколько дней она поняла, что влюбилась в этого высокого парня, но довольно много времени прошло, прежде чем она призналась ему в этом. А когда уже не сомневалась в своих чувствах, повела Готье знакомить с отцом.

Осторожно шагая по коридорам родильного отделения, Готье заглядывал во все палаты. Он увидел Шанталь над колыбелью, она прикармливала недоношенного младенца. Белый халат был ей великоват, из-под чепца выбилось несколько темных прядей.

– Сейчас иду, – совсем тихо шепнула она ему, опасаясь потревожить малышей.

Он стоял у двери, не сводя с нее глаз, и был счастлив от мысли, что скоро прижмет ее к себе и расскажет об успехе в операционной. Теперь ей остается только назначить день свадьбы: он был готов создать семью. Больше всех обрадуется Мадлен и еще сильнее будет обожать младшего сына. Она, как всегда, подумает, будто он так решил, чтобы угодить ей, а Готье никогда ничего не делал с этой целью. Наоборот, он радовался, что не рассорился с Мари и Аленом. Они смирились с тем, что мать выделяет его, и понимали, что Готье тут не виноват. Медициной он хотел заниматься с детства и действовал по призванию, а не по воле Мадлен, хотя ей очень хотелось так думать. Теперь она будет в полном восторге от его выгодного брака с дочерью самого профессора Мазойе! Это еще одно недоразумение. Пора поговорить с матерью.

Рука Шанталь легко легла ему на плечо.

– Ты поведешь меня обедать?

Быстро оглянувшись и убедившись, что коридор пуст, она поднялась на цыпочки и поцеловала его в уголок губ. Готье с радостью обнял ее и сразу забыл о матери и всех семейных проблемах.

– К вам мадам Уилсон, мэтр…

Пропустив Сильви в кабинет Шарля, секретарша закрыла двойные обитые двери.

– Рад тебя видеть, – поднимаясь ей навстречу, сказал он.

Эти обычные слова вежливости он произнес с искренней теплотой.

Взяв Сильви за руки, он долгим взглядом смотрел на нее.

– Ты прекрасна… по-прежнему верна Жаку Фату?

– Нет, Жак умер, и я не смогла туда вернуться… Да и потом, его жена специализируется на мужской моде… Это модель от Живанши. Тебе нравится? Я, представь себе, устроилась к нему рисовальщицей.

– Все-таки решилась…

Она беззаботно пожала плечами, но в ее жесте чувствовалась усталость. Три года она тщетно пыталась забеременеть, это становилось все менее возможным, она консультировалась у многих врачей во Франции и США и теперь полностью обессилела. Работа в доме моды казалась ей единственным лекарством от безысходности.

– А Стюарт? – неохотно спросил он.

– Его часто не бывает дома. Он все время в разъездах – закупает ткани.

– Странное занятие для мужчины, – презрительно усмехнулся Шарль.

– Прошу тебя! Он много работает, его рвут на части. Все модельеры пытаются что-то противопоставить костюму Шанель, а из тканей только твид и чесуча! Конкуренция жесткая, клиентов мало, и они уже не так богаты… словом, надо искать новые пути… К тому же Стюарт обожает путешествовать!

– Правда? Это хорошо. А ты что делаешь? Никакого ребенка не предвидится? Его же не надует ветром…

Оскорбленная таким цинизмом, Сильви взяла с кресла сумочку и хотела было уйти, но он удержал ее за плечи.

– Прости, Сильви. Ты права, плохая шутка. Но не сердись. Сядь.

Он усадил ее в кресло, а сам устроился рядом.

– Хочешь чего-нибудь? Могу попросить у секретарши чаю.

– Да, пожалуйста.

Пока его не было, она медленно вдохнула и успокоилась. Шарль мог рассердить ее, взволновать, заставить реагировать на каждое слово. Рядом с телефоном лежала раскрытая записная книжка, исписанная, наверное, его почерком. Ей он никогда не писал, у нее не было ни одного письма от него.

– Вот, – входя, сказал он, – чай для мадам!

Он нес тяжелый поднос с серебряным чайником и тонкими чашками из китайского фарфора. Поставив ношу на стол, Шарль вернулся и закрыл дверь. Сильви услышала звук повернутого в замочной скважине ключа и удивленно посмотрела на него.

– Боишься, что нам помешают?

– Нет, сюда никто не войдет без разрешения, обо всех пришедших мне сообщают по переговорному устройству. Я закрываюсь, чтобы ты не убежала.

Он встал за спинкой кресла и положил руки на плечи молодой женщины. Он гладил ее шею, она опустила голову.

– По-прежнему «№ 5»? – спросил он, целуя ее волосы.

– Я пользуюсь ими только для тебя.

– Тогда флакон никогда не кончится! Ты так редко…

Не глядя друг на друга, они поняли, что хотят одного и того же. Каждый раз, когда приходила Сильви, он умел вовремя остановиться, но наступит день, когда он больше не захочет сдерживаться. Его руки медленно спустились к вырезу на пиджаке, нежно гладя кожу.

– Ты все такая же красивая, – шептал он, склонившись к ее уху.

Он хотел убедиться, что Сильви по-прежнему не может устоять перед ним. Почему-то ему надо было это знать, хотя он сам был виноват в их разрыве. Она, закрыв глаза, откинула голову; Шарль вздохнул и неохотно отпустил ее.

– Стюарт зря оставляет тебя одну, – сказал он. Он налил чаю, добавил в чашку сахара и чуть-чуть молока.

– Почему ты говоришь о нем? – удивилась она. – Ведь это он одержим тобой, а не ты им!

– Он? Мной?

– Ну да. Шарль, он же не наивен и не думает, будто я совсем забыла тебя! Он тебя ненавидит. Он милый, забавный, внимательный, но стоит при нем назвать твое имя, как он приходит в ярость. Если бы ты знал, как я плакала у него на плече, ты бы понял, почему он тебя терпеть не может.

– Ты плакала из-за меня? Это комплимент.

Несмотря на легкую насмешку, он все же был искренен. Успехи у женщин мало трогали его, зато постоянство чувств Сильви льстило ему, создавало ощущение жизни. Последней его победой была двадцатипятилетняя девица, но он не хотел ни видеть ее, ни вспоминать о ней. Приключение на один вечер: он отыграл перед ослепленной девчонкой роль соблазнителя, отца и любовника. Чувства к Сильви были гораздо сильнее, чем ему того хотелось.

– Почему вы не усыновите ребенка? – вдруг спросил он.

Он прекрасно понимал, что ей скоро сорок. Она отчаянно хотела стать матерью, ради этого она изменила всю свою жизнь, связав ее с нелюбимым мужчиной.

– Я хочу, чтобы ты была счастлива, – серьезно проговорил Шарль. – Даже без меня.

– Тогда мы хотим одного! – раздраженно воскликнула Сильви.

Она требовательно посмотрела на него. Его морщины и седые пряди ничего не изменили: Сильви по-прежнему завораживал взгляд его серых глаз, ради него она была готова на все. Ни один мужчина не будет иметь для нее такого значения, но Шарль причинял ей боль, и каждая их встреча заканчивалась плачевным провалом.

– Женись на мне, – с трудом выговорила она.

– Разве ты не замужем?

– Я разведусь завтра же, если ты согласишься.

– Сильви!

– У тебя внуки, – быстро заговорила она. – И внучатые племянники! Поверь мне, я буду хорошей мачехой и отличной тетушкой! Я буду заниматься ими! Я уже не в том возрасте, чтобы быть молодой мамой, но ведь я могу нянчить детей!

Ее боль задела Шарля. Может быть, вместе они смогли бы стать счастливыми? Может, еще не поздно? Встав перед ней на колени, он забрал чашку из ее рук.

– Прекрати, – тихо взмолился он.

Она могла поколебать его уверенность только на мгновение, он прекрасно знал, что если подумает, то вернется к давно принятому решению: он не хотел жить с ней и не имел права обманывать ее. По ее щекам текли слезы, тушь размазалась, и Сильви вдруг стала такой жалкой, что Шарля охватил стыд. Конечно, это она звонила ему, не отпускала его, но ему и самому не хватило бы мужества отказаться от встреч с ней. И он радостно соглашался и каждый раз спешил увериться, что его власть над ней остается прежней.

– Я твой друг, – неуверенно начал он. – Ты можешь на меня рассчитывать, можешь рассказывать мне обо всем и просить, о чем хочешь.

– Лучше бы ты был моим любовником, – жестко ответила она. – Не надо прикрываться псевдоморалью. Шарль, мы скоро состаримся! Мы все потеряли! До сих пор не понимаю, почему ты отказался от меня…

Он не ответил, и, оттолкнув его, она встала. Сегодня прилетал Стюарт, и она опаздывала в аэропорт Ле Бурже. Шарль тоже поднялся, смущенный, что ему нечего возразить.

– Может, подправишь макияж? – предложил он.

Сильви остановилась у зеркала над белым мраморным камином, достала из сумочки пудреницу. А Шарль смотрел на нее и мысленно обзывал себя безнадежным тупицей.

Клара осторожно вынула желтую розу из огромного букета. Мадлен, поджав губы, молча наблюдала за ней.

– Ален всегда такой внимательный! – воскликнула Клара.

Она сказала это не просто так: к цветам прилагалась открытка.

– «Моей горячо любимой бабушке», – выразительно прочла Клара. – Я обожаю его! И все это в честь подписания контракта с англичанами. А ведь я тут ни при чем…

– Вы много помогали ему, – кисло напомнила Мадлен, – помнить об этом – его долг.

Сев на банкетку спиной к пианино, Клара посмотрела на невестку.

– Без Алена Валлонг был бы домом с заколоченными ставнями. Пустой скорлупой.

Тюлевые занавески пропускали солнечные лучи, и будуар был залит мягким светом. Это была любимая комната Клары, сюда все приходили к ней за советами. Уж если Мадлен, пусть ненадолго, покинула свою гостиную на первом этаже, значит, у нее на то очень веские причины. Сцепив руки, Мадлен начала:

– Я хотела бы поговорить о свадьбе Готье.

Она так забавно округлила рот, чтобы произнести имя любимого сына, что Кларе стало смешно.

– У вас все лето впереди! Свадьба-то в сентябре!

– Конечно, но надо все продумать до мелочей.

Мадлен очень огорчало безбрачие Алена и Мари, три года назад на свадьбе Винсена она только и мечтала о том дне, когда Готье подарит ей такую же радость. Клара ничего не пожалела для Винсена. После мессы в Сент-Оноре д'Эйло был устроен грандиозный прием на двести человек в особняке на авеню Малахов, а закончился праздник в «Серебряной башне» семейным ужином на двадцать пять персон. Великодушная Клара усадила Одетту как единственную представительницу семьи Магали на почетное место и нарядила ее в костюм от Диора. Отважная кухарка держалась молодцом, хотя этот мир был ей совершенно чуждым: она сидела молча и всем улыбалась, потрясенная окружающей ее роскошью. Магали произвела настоящий фурор: на ней было белое атласное платье от Баленсиаги, а рыжие волосы уложены в сложный пучок. Фотография сияющих новобрачных на ступенях церкви стояла в Кларином будуаре на самом видном месте – на пианино. Винсен был элегантен, как отец в молодости, а Магали просто очаровательна.

– Тут не будет, как со свадьбой Винсена, – объяснила Мадлен, указывая на фотографию, – мы должны учесть желания другой семьи! Профессор Мазойе должен сказать свое слово.

– Или свадьбу устраиваю я, или они, – отрезала Клара. – Если захотят устраивать прием у себя, я и пальцем не пошевелю.

Таким образом она уколола Мадлен: та уже раздражала ее и, несомненно, еще несколько месяцев будет нудить про замечательного профессора Мазойе. Готье сделал идеальный выбор: мать наполнялась радостью и гордостью при мысли об этом союзе. Она без конца говорила, как «дорогой Эдуард был бы счастлив» и как «бедный Эдуард был бы горд», и совершенно не понимала бешенства Шарля.

– Может, их следует пригласить на ужин? – забеспокоилась Мадлен.

– Семью Мазойе? Когда пожелаете, моя маленькая Мадлен, решайте сами.

Эти слова возлагали на Мадлен непомерную ответственность, и Клара внутренне посмеялась над ее растерянностью. Несмотря на свои семьдесят шесть лет, Клара сохранила чувство юмора, благородные манеры, властность. Сегодня утром в ванной она критически рассматривала себя в зеркало, жалела, что состарилась, но благодарила небо за прекрасную форму. Ревматизм не обострялся, сердце не давало почти никаких поводов для беспокойства, она по-прежнему придерживалась диеты и была стройной. Но главное, по ее подсчетам, вот уже тринадцать лет трагедии обходили семью стороной, и это она считала своей заслугой. Тринадцать лет без драм и смертей, – похоже, клан Морванов восстанавливается от старых ран и умножается новыми рождениями. После свадьбы Винсен и Магали не стали тянуть с ребенком: у них родился сын Виржиль, а потом дочка Тифани, и, похоже, они не собирались на этом останавливаться. Считая Сирила и Лею, получалось четверо новых Морванов. Казалось, будущее обеспечено.

– …мог бы надеть на ужин такой же смокинг, как Винсен?

Внезапно вернувшись к реальности, Клара посмотрела на Мадлен.

– Готье? Конечно… Я дам вам адрес.

Но каким бы приятным ни был Готье, он никогда не будет таким, как Винсен. Клара еще раз упрекнула себя за особую любовь к Винсену, но, взглянув на фотографию, не смогла сдержать улыбку. При мысли о том, что когда-нибудь к нему будут обращаться «господин председатель», Клара заливисто смеялась, но хорошо представляла его в красной мантии. В начале года его назначили судьей в Авиньон, и он переселился в Валлонг вместе с семьей. Магали вернулась на родину, Одетта была счастлива! А Ален и Винсен стали жить рядом и были очень довольны.

– Есть еще кое-что, Клара: мне нужен ваш совет.

– По поводу чего?

Мадлен подошла к Кларе, нервно потирая руки.

– Ваш нотариус все никак не может меня понять…

– Вот как? Вы к нему обращались?

Клара все прекрасно знала, но не должна была быть в курсе поступков невестки.

– Я три раза встречалась с ним по поводу Готье.

– Опять этот Готье! Вы просто… Я вас слушаю, Мадлен.

– Я подумываю приобрести пай или акции клиники.

– Странная идея. Вы что, решили заболеть?

Клара рассмеялась, а Мадлен угрюмо смотрела на нее и продолжала:

– Это очень серьезно. Мишель Кастекс обещал поговорить с вами. Надо высвободить капитал… И поскольку вы всем управляете…

Она говорила плаксивым, почти испуганным голосом, но Клара знала, что, как только речь заходила о младшем сыне, Мадлен становилась упрямой. Откладывать объяснение дальше было нельзя.

– Вы хотите сама управлять вашим состоянием? – спокойно спросила Клара. – Со своей стороны я не создам вам в этом препятствий.

– Вовсе нет! Я ничего не понимаю в денежных делах, я полностью доверяю вам. Я хотела бы только…

– Да-да, я вас поняла. Назовите сумму. Услышав цифру, пораженная Клара подалась вперед.

– Боже правый! Да вы хотите купить целый больничный комплекс!

– По-вашему, это слишком много?

– Не знаю… Что вы собираетесь с этим делать?

– Подарить Готье. Это будет мой свадебный подарок.

– Отличная идея! Но будем разумны. Подумаем и о других ваших детях. Существуют законы, каждый имеет право на свою обязательную долю, и это надо уважать…

Мадлен согласно закивала головой, счастливая, что убедила свекровь взять дело в свои руки.

– Я постараюсь, – пообещала Клара.

Эта фраза ни к чему ее не обязывала, зато теперь у нее были развязаны руки. Она частично удовлетворит Мадлен, как можно больше ограничивая убытки от ее пристрастия к младшему сыну. Откинувшись в кресле, она спокойно улыбалась, и тут голос Даниэля принес желанное разнообразие.

– Можно к тебе, бабушка?

Дверь была открыта, но он не решался переступить порог, и Клара сделала ему знак войти.

– Я очень рада, дорогой!

Молодой человек вежливо улыбнулся Мадлен и устроился на большом пуфе у ног Клары. После отъезда Винсена он стал чаще других заходить к ней. Время от времени, внося немного оживления, приходила Мари с детьми, да иногда между двумя ночными дежурствами в больнице появлялся Готье. Но чаще всего Даниэль оказывался между тетушкой, с которой не о чем было говорить, и отцом, который говорил с ним только о будущем. Поболтать можно было только с Кларой, и Даниэль снова полюбил дискуссии. Успехи в учебе изменили его. Красноречивый, интересующийся всем, наделенный прекрасной памятью, он мог бы показаться легкомысленным, если бы не дипломы, которые он с такой легкостью получал. Став лучшим выпускником Политехнической школы, он поступил в Национальную школу администрации; учение и там было ему в радость.

– Твой отец вернулся?

– Нет еще. Но когда вернется, приготовься слушать похвалы генералу де Голлю. Как всегда!

– Ох уж эта алжирская история… – скучающе вздохнула Мадлен.

Раздраженные, Клара и Даниэль одновременно посмотрели на нее.

– Национальное собрание проголосовало за срочное введение войск, – напомнил Даниэль.

– Возможно. Только от политики у меня голова идет кругом, – вставая, ответила она.

Разочарованная, что разговор будет не о Готье, она сослалась на незаконченную вышивку и ушла.

– Как хорошо, что ты пришел, – проворчала Клара, – ты избавил меня от нее!

Протянув руку, она взъерошила волосы Даниэля.

– Ты что, к экзамену не готовишься? – пошутила она.

Он постоянно проходил какие-то конкурсы и, казалось, вечно что-то учил.

– Я решил сделать перерыв… Бабушка, а кто это прислал тебе розы?

– Твой кузен. Очень мило с его стороны, он всегда так галантен.

Даниэль ничего не ответил: последние слова его смутили. Четыре года назад он видел Алена с Жаном-Реми в парке Валлонга и с тех пор в его присутствии все время испытывал неловкость. Даже с братом он больше не разговаривал об этом: Винсен не хотел, чтобы кто-то обсуждал Алена.

– Скорее бы лето, тогда мы поедем туда, – вздохнул он.

Клара поцеловала внука в висок: так она всегда делала, когда они еще были детьми. Незаметно для себя Даниэль сказал очень важные слова: Клара надеялась, что Валлонг будет всегда прибежищем для всей семьи, ее связующим звеном. Что станет с Морванами после нее? Шарль не возглавит семью, это точно. Вырастив детей Эдуарда, он исполнил долг, но сделал это неохотно и только потому, что к этому принудила его Клара. Всецело отдав себя семье, она заключила с ним сделку. Нет, вслух ничего не было сказано, но все-таки договор был заключен. Молчание скрепляло Клару и Шарля гораздо сильнее, чем любые клятвы.

Поежившись, Клара набросила на плечи шаль и улыбнулась Даниэлю. Она не была уверена, что Шарль сможет молчать до конца. Если однажды ненависть возьмет верх над разумом, семья будет обречена, и тогда окажется, что Клара так долго и отчаянно сражалась ни за что. Нет, пока она жива, она будет сохранять свой клан.

– Бабушка, ты где-то далеко, – ласково проговорил Даниэль. – О чем ты задумалась?

Голубые глаза Клары встретились с ясными глазами молодого человека.

– О вас, дорогой мой, о вас…

Но мысли ее были не только об этом.

Шарль ходил, по кабинету и составлял начало новой речи. Сильви ушла несколько часов назад, и он сразу же погрузился в работу – так легче забыться. О Сильви напоминала только запись в ежедневнике: «16.00 Мадам Уилсон».

– …правосудию нужны доказательства, а не туманные презумпции, которые… нет!

Он не мог сосредоточиться и, только остановившись, понял, что очень устал. Часы на столе показывали восемь вечера, секретарши уже ушли, в конторе было тихо. Скоро на авеню Малахов подадут ужин. Шарль хотел было позвонить матери, предупредить, что не придет, но передумал. Его не привлекал одинокий ужин в кафе поздним вечером. Да и дело было несрочным.

Шарль машинально выглянул на улицу. Там уже зажигались фонари, по тротуару куда-то спешили люди. Где-нибудь в Париже Стюарт, наверное, рассказывает Сильви о поездке. Пытается ли он развеселить ее? Очаровать? Он не боится, что, оставшись одна, она ему изменяет?

Подавив вздох, Шарль отошел от окна. Он сложил бумаги, написал короткое послание своему поверенному. Мысль о Сильви была навязчивой, он не мог ее отогнать.

«Я состарюсь один, умру один… Если где-то есть рай, я хочу встретить там Юдифь».

Вот только веру в это он потерял.

«Зачем верить? Что изменится? Все равно ад для меня гарантирован».

В детстве Клара учила их Закону Божьему и десяти заповедям, которые он не соблюдал. Он не смог подставить вторую щеку, он поддался жажде мести. И если есть божественное правосудие, то он будет наказан и никогда не встретится с той, которую любил больше всего на свете. Редкое, неповторимое чувство. Огромная всепоглощающая любовь, – и только с Юдифью он познал, что это такое, и эта любовь изначально толкала его на крайности. То, что он испытывал к Сильви, имело лишь отдаленное сходство с той страстью, которую вызывала в нем жена двадцать лет назад. И такую силу чувству придала не ее трагическая гибель: каждый раз, обнимая Юдифь, живую, вне опасности, он дрожал в упоении. Отречься от нее, заменить ее кем-то – значит, предать ее память, и он должен построить последний оплот против забвения. Сыновья почти не помнили мать, а он готов был кричать от боли при мысли о ней. Стоило ему закрыть глаза и сосредоточиться, как перед ним возникала она: ее лицо, ее запах, ее жесты. И ее взгляд, в котором Шарль терялся, с наслаждением утопал. Он любил ее до головокружения, даже в повседневной жизни. Страдания, годы и разлука не остудили эту любовь, а просто скрыли глубоко внутри него. Он мог разбередить рану в любое время по своему желанию.

– Без тебя никогда, – вполголоса сказал он.

Быть счастливым с другой? Никогда. Ему не нужна ни капля счастья, ни половина счастья. Он даже думать об этом не хотел. Особенно о том, что Юдифи навсегда тридцать лет, а ему скоро пятьдесят.

Сделав несколько шагов к панели, скрывающей сейф, он привычным жестом отодвинул ее. Если надо, он заставит себя вновь и вновь перечитывать эти строки, и это лучший способ не сдаться. Он взял наугад блокнот, открыл его.

Однажды у него не останется выбора, он и так зашел слишком далеко. Он отвратителен мне до тошноты. Твое возвращение будет ему худшей карой, он это знает, но это сильнее его. Однажды утром ты появишься на дороге, как в том фильме – помнишь – ты будешь как все, кто возвращается с войны. Я все время жди тебя, каждую минуту надеюсь, убеждаю себя, что ты в пути и успеешь спасти меня. Но то, что люди рассказывают о побегах, очень страшно, я не должна желать твоего скорейшего возвращения.

Шарль, мне не хватает тебя, как воздуха и воды, но не бунтуй, не давай им повода еще больше терзать тебя. Я не хочу, чтобы ты страдал.

Держа блокнот в руке, он, задыхаясь, прислонился к стене. Страдать? Он помнил лицо немецкого офицера, который превращал в бесконечную пытку недели в мрачной крепости. Шарль думал, что Юдифь и их дети в безопасности, в Валлонге, и это придавало ему силы, и он все терпел. Или почти все. «Я не хочу, чтобы ты страдал». Интуитивно – они ведь чувствовали друг друга – она предвидела опасность, нависшую над ним: даты совпадали. Она догадывалась, что он сходит с ума в клетке, что он на грани. А у него не было никаких предчувствий, ничто его не тревожило: он был слишком занят своим выживанием. Тогда как Юдифь сама была на краю пропасти.

Он перевернул страницу. Строки запрыгали.

В эту ночь тебя особенно не хватает. Мне стыдно писать об этом. Ты мне все открыл, все подарил, а теперь осталась только пустота и страх. Я хочу вдохнуть твой запах, запустить пальцы в твои волосы, услышать твое дыхание, а потом прижаться к тебе и обнять всего. Мы будем строить планы на будущее, ты будешь говорить тихо-тихо – я обожаю твой голос, – и я буду уверена, что рядом с тобой мне ничего не грозит. Обними меня, Шарль, защити меня, ты же клялся.

Блокнот мягко упал на ковер. Зачем он заставлял себя это читать? Что хотел доказать? Что боль еще жива? Она и так терзала его каждый день! Юдифь давно умерла, нет могилы, к которой можно припасть, но он все равно любил ее. Тогда зачем мучить себя? После всего, что он преодолел, единственное, что ему оставалось, – это как можно страшнее отомстить за нее.

«Нет, не только, сыновья должны узнать всю правду…»

Признания, запертые в сейфе, ждали своего часа, это будет последнее откровение.

«Подонок…»

Ненависть была неизлечима, как горе, и он удивился, как до сих пор жил с этими двумя чувствами. Борясь со слезами, Шарль нагнулся и гневно схватил блокнот. То, чего не смог выбить из него немец, каждый раз выбивали слова Юдифи. Он не мог встать, а только опустился на колени и, обхватив голову руками, зарыдал.

Через несколько минут зазвонил телефон, и Шарлю показалось, будто он проснулся от кошмара, отчаяние душило его. Еще никогда ему так сильно не хотелось отказаться от задуманного и уйти вслед за призраком жены, найти его, где бы он ни был. Поднявшись с ковра, Шарль одной рукой взял трубку, другой поправил галстук.

– Это ты, Шарль? У тебя странный голос… Уже поздно, я не думала, что ты здесь! Стюарт не прилетел этим самолетом, я нашла дома телеграмму, он задержится еще на неделю. Я тут подумала… Если у тебя нет планов, мы могли бы поужинать вместе.

Он сомневался лишь мгновение: в голове у него не было мыслей, он крепко вцепился в трубку.

– Буду у твоего дома через десять минут, – пробормотал он.

В конце концов, общество Сильви – это лучше, чем тишина и демоны из прошлого. Он имел право на эту маленькую слабость: ему был так нужен отдых.