Истинный джентльмен

3

Майкл Фоссет

Я невнятно бормотал себе под нос любовную чепуху, но мысли мои были, увы, не с девушкой, которая так неожиданно стала моей невестой. Я размышлял о женской наивности, если не сказать самонадеянности. Из того, что я не гоняюсь за красотками, как большинство моих знакомых, Вероника сделала вывод, что чувство любви мне незнакомо. Удивительная логика! Она была бы разочарована, если бы знала правду. К сожалению, я слишком хорошо знаю, что такое любовь. В первую очередь это боль, которую ничем не успокоить. И разум абсолютно бессилен перед чувством, как крошечный катерок бессилен перед сокрушающей мощью океанского цунами.

Я познакомился с Ней два с половиной года назад. Познакомился – звучит очень самоуверенно. Скорее, я увидел Ее впервые два с половиной года назад. До этого я был уверен, что мое сердце обладает странным иммунитетом. Ни одна женщина серьезно не затрагивала его. Конечно, два или три раза я чувствовал некоторое увлечение и привязанность, но все это очень быстро проходило. Я был уверен, что с рождения обделен умением любить, особым даром, который дается не каждому… Как же я ошибался! Она в одночасье изменила все.

Два с половиной года назад судьба случайно занесла меня в Париж. Один знакомый пригласил меня на свою помолвку. Заодно я хотел присмотреть подарок матушке на день ангела. Побродить в одиночестве по старинным улочкам тоже было неплохо, и я предвкушал спокойную счастливую неделю, вдали от развлечений лондонского высшего света.

Первую половину недели я провел именно так, как планировал. Тихий неприметный отель, о существовании которого знают немногие избранные, прогулки по городу в обход традиционных туристических маршрутов, уютные кондитерские с изумительной выпечкой, мой любимый погребок на Рю де ля Франс, где готовят отличное мясо с апельсинами. Правда, пришлось однажды отвлечься на помолвку того самого Джеральда Астора, но это пустяки, всего лишь несколько зря потраченных часов.

Зато через два дня произошло событие, которое превратило меня в совершенно другого человека. Мне посчастливилось достать билет на премьеру «Тоски» в Гранд-Опера с легендарной Селин Дарнье в главной роли. Этой певице еще нет и тридцати пяти, но она по праву считается легендой. Селин все время гастролирует, и ее не так-то легко застать в Париже. В Лондон, насколько мне известно, она не приезжала ни разу. Я большой поклонник оперы, хотя и не самый большой ее знаток, и предвкушал изумительный вечер.

Правда, уже в театре я осознал, что совершил ошибку, купив билет в ложу. Там меня, естественно, обнаружили знакомые и вынудили к ним присоединиться. Как я мог наивно полагать, что в Париже мало знакомых англичан! Они встречались мне там на каждом шагу…

Однако божественная музыка Верди заставила замолчать даже моих легкомысленных соседей. В такие минуты я всегда жалею о том, что не обладаю талантом сочинять музыку, ибо ничто не в состоянии сравниться с ней в выразительности и воздействии на человеческую душу!

Хотя тут я не прав – есть нечто, что затмевает даже Музыку. Это Красота. На сцену Гранд-Опера вышла Селин Дарнье, и я забыл, кто я и где я. Красота ее поразила меня настолько, что я чуть было не вскочил с места. Селин – истинная дочь французского народа, подвижная как ртуть, энергичная, властная, с громадным запасом улыбок, от нежно-романтических до издевательских. Я никогда не видел ничего похожего на ее Тоску. Это была повелительница, величавая даже в нищенском платье, покорительница сердец, из-за которой с такой легкостью совершаются кровавые преступления! Передо мной была незаурядная актриса, и, судя по реакции зала, не я один так думал.

Однако голос Селин затмевал даже ее красоту и актерские таланты. Она пела так, что слезы наворачивались на глаза. Все остальные исполнители казались по сравнению с ней жалкими дилетантами. Слушая Селин, я понимал, что она просто не в состоянии взять неверную ноту. Пение для нее – все равно, что вода для рыбы или воздух для человека. Это ее мир, ее среда, и петь сложнейшие партии для нее также естественно и нетяжело, как для нас дышать или для птицы лететь. Я был заколдован и повержен в прах. Я сходил с ума, потому что на моих глазах совершалось чудо – богиня сошла со своего небесного трона на один вечер, чтобы продемонстрировать смертным, что в мире есть еще место истинной Красоте…

Как закончился спектакль, я не помню. Кажется, музыка стихла, и в зрительной зале вспыхнули мириады электрических лампочек. В едином порыве зрители повскакивали со своих мест и зааплодировали. Артисты кланялись, и изо всех концов зала плыли цветы, от скромных букетов до пышных корзин. Все складывали к ногам Селин Дарнье, которая с королевской простотой принимала эти знаки внимания.

Как во сне я вышел из театра. Кто-то заговаривал со мной, я что-то отвечал, не задумываясь и не видя лиц собеседников. Перед моим внутренним взором стояло лицо Селин, прекрасное, холодное и недоступное. Тогда я еще не думал о ней, как о женщине. Она была для меня неземным существом, чей необычайный блеск слепит глаза обычного человека. Я уже боготворил Селину, но еще не представлял себе, что ее можно любить…

Моя парижская неделя растянулась на целый месяц. Город потерял для меня былое очарование. Я купил билеты на все спектакли, где была задействована Селин. «Тоску» я посмотрел четырнадцать раз и выучил наизусть все либретто оперы. Я запомнил расположение актеров на сцене, их костюмы, особенности голосов, ужимки.

Лишь одна Селина не переставала удивлять меня. Она была разной на каждом спектакле. Ее Тоска была то нежной и уступчивой, то храброй и непокорной, то соблазнительной, то девически наивной, то мягкой, то неистовой… И каждый раз она была невероятно красивой. Я уже тщательно изучил лицо Селины, но оно все равно поражало меня совершенством своих черт. Через месяц я понял, что больше не могу любоваться своим божеством на расстоянии. Мне захотелось взглянуть на нее поближе.

Устроить знакомство с мировой знаменитостью было проще, чем я предполагал. Полезно иметь связи в высшем свете, как бы я ни относился к светской жизни. Среди парижских друзей моей матери оказалось немало людей, кто давал приемы в честь примадонны Гранд-Опера. Селин Дарнье была чрезвычайно модна в то время. Я без труда получил приглашение на один из таких вечеров.

Вопреки всем мрачным ожиданиям, вблизи Селин была еще красивее, чем издалека. Красивее и неприступнее. Я никогда не видел женщину, которая была бы настолько вежлива и настолько холодна одновременно. У любого ловеласа, имеющего солидный опыт в обращении со слабым полом, отнялся бы язык в ее присутствии. Что же говорить обо мне? Я ощущал себя ничтожнейшим из людей, когда ледяной взгляд Селин скользил мимо меня.

Я до сих пор не знаю, как у меня хватило смелости подойти к ней и представиться. Эта храбрость была сродни отчаянию. Если ты не сделаешь этого сегодня, сказал я себе, ты будешь обречен вечно следовать за ней безмолвной тенью. Возможно, если подойти к ней ближе, ее очарование рассеется без следа, и я перестану быть ее жалким рабом.

Хозяйка дома подвела меня к Селин.

– Позвольте представить вам, душечка, Майкла Фоссета, большого почитателя вашего таланта, – привычно проворковала она. Интересно, сколько раз за вечер ей приходилось произносить нечто подобное?

Селин посмотрела мне прямо в глаза и слегка кивнула головой. Ее лицо можно было чеканить на монетах. Идеальный овал лица и идеальный профиль. В ее лице нет ничего, что нельзя было бы назвать идеальным. Ровный прямой носик, обладать которым сочла бы за честь любая древнегреческая богиня. Точно срисовать четкий абрис ее губ могли бы только Джотто или Рафаэль, остальным такой титанический труд был бы не под силу…

Глаза Селин были способны говорить лучше, чем слова. Ее брови, ресницы и волосы были чернее воронова крыла, что, как известно, составляет один из важнейших канонов красоты древних египтян. Ее глаза кто-то вульгарно называл серыми, однако я подобрал бы для них другой описание – хрустально-жемчужные. В них нестерпимый блеск граненого стекла на ярком солнце и мягкое теплое мерцание темного жемчуга, гибкость стального клинка и веселье весеннего ручейка, пробивающегося сквозь толщу снега. В Оксфорде я писал стихи и, говорят, недурные, но сейчас я твердо знал, что обладай я даже пером Шекспира, я не сумел бы передать всю прелесть облика Селин и мое восхищение этой необыкновенной женщиной.

Она вела себя на удивление скромно, и случайный гость ни за что бы не подумал, что эта неразговорчивая девушка в лиловом вечернем платье – звезда мировой оперной сцены, и что ей рукоплескали все столицы музыкального мира. Однако не заметить Селин было невозможно. В ней было столько скрытого достоинства, что, проходя мимо нее, каждый невольно замедлял шаг.

– Вы очень любите оперу, мсье Фоссет? – спросила меня Селин.

Как хорошо я изучил ее голос, и все же от его звука у меня мурашки побежали по коже. По-английски Селин говорила с явным акцентом, но он не только не портил ее речь, но придавал ей какое-то особое очарование. Она говорила тихо, плавно, но очень отчетливо, и ее голос, казалось, достигал самых глубин моего сердца…

Я люблю вас! – чуть не вырвалось у меня. Но разве она не привыкла к подобным признаниям? Мужчины не чета мне склонялись перед ней и будут склоняться всю жизнь, потому что такая красота неподвластна годам.

– Да, – просто ответил я. – Ваша Тоска изумительна.

Селин едва заметно улыбнулась, словно мой банальный комплимент доставил ей удовольствие.

– Как долго вы еще пробудете в Париже? – услышал я собственный голос со стороны и ужаснулся. Неужели это я, Майкл Реджинальд Фоссет, спокойно беседую с женщиной, которая вот уже месяц является мне во сне?

– Еще четыре дня. – Селин вздохнула, как будто сожалея об этом. – Я очень люблю Париж, но мой гастрольный график заставляет меня двигаться дальше…

Через четыре дня ее уже не будет в Гранд-Опера! Во что превратится моя жизнь, если в ней не будет Селин?

– Но если пожелаете, вы можете послушать «Аиду» в Ла-Скала. Милан – моя следующая остановка, – улыбнулась она. – Потом Рим, Венеция и краткий тур по Восточной Европе.

Сердцеед усмотрел бы в этих словах откровенное приглашение, но я-то знал, что для Селин они ничего не значат. Просто только что армия ее поклонников увеличилась на одного человека, а настоящая звезда никогда не упускает возможности подстегнуть интерес к себе…

– Как, должно быть, хорошо путешествовать по миру, – вежливо заметил я.

Всегда ненавидел так называемую светскую болтовню, когда абсолютные банальности изрекаются с видом откровений. Но сейчас я был счастлив, что многолетняя привычка дает мне возможность разговаривать с Селин, в то время как в голове нет ни одной мысли!

– В первые несколько месяцев, да, – кивнула она. – Но потом это ужасно надоедает. Везде одно и то же. И после спектакля, если честно, нет никаких сил для осмотра достопримечательностей. Я вижу лишь театры и гостиницы… И только сцена вознаграждает меня…

– Сцена и любовь поклонников? – предположил я.

– Да, – усмехнулась Селин. – И любовь.

Я слушал ее с открытым ртом. Я знаю, что влюбленный человек склонен выдумывать себе то, чего нет на самом деле, но я готов поклясться в том, что в глазах Селин мелькнуло какое-то особое выражение. Она словно спрашивала меня о чем-то… или намекала… или призывала к чему-то…

Но в этот момент наше уединение было нарушено. Новому гостю вздумалось побеседовать со знаменитостью, и мне пришлось отступить в сторону. Больше за весь вечер я не смог подойти к Селин и поговорить. Она все время была занята. За ней ухаживали, ей целовали руки и говорили комплименты, ее пытались увлечь, пленить, поразить…

Я никогда не был специалистом в сложной науке ухаживания за женщинами и не мог достойно соперничать со всеми этими ловкими господами, которые соревновались за право пододвинуть стул Селин или поднять упавший цветок или веер. Она как мухи жужжали вокруг нее, а она принимала ухаживания с благосклонной, но рассеянной улыбкой. Два раза мне показалось, что я поймал на себе ее внимательный заинтересованный взгляд, но, конечно, я ошибался. В каждом городе ей встречается сотня таких, как Майкл Фоссет. Королева не может помнить всех своих подданных, а им остается лишь наслаждаться ее далеким светом и не мечтать о большем!

Моей решимости помнить о Селин как о прекрасном недоступном видении хватило ненадолго. Я вернулся в Лондон, продержался ровно две недели (огромный срок, учитывая то, что о Селин я думал постоянно!) и рванул в Италию. Селин Дарнье была уже в Риме, где на первый же спектакль я послал ей корзину белых роз. Естественно, без визитной карточки. Она не должна думать, что я вульгарно пытаюсь завоевать ее расположение.

Все время, что Селин пела в Риме, я любовался ею из бельэтажа и посылал ей цветы. Таких, как я, было немало. В Риме Селин пользовалась, пожалуй, успехом даже большим, чем в Париже. Итальянцы намного экспрессивнее французов и уж тем более нас, англичан, и они приходили от Селин в неистовый восторг. А я был настолько глуп, что ревновал к каждому, кто осмеливался подойти к сцене и лично вручить красавице свой букет!

Затем была Венеция, где я попал на карнавал, устроенный специально для знаменитой певицы. На один вечер венецианский особняк на площади Святого Марка вернулся на несколько столетий назад. Домино и маски, скрывающие половину лица, костюмы, изменяющие до неузнаваемости, бесконечные танцы и фейерверки, свечи в высоких золоченых подсвечниках и конфетти… Если бы не маленькие катера за окном вместо проворных гондол, можно было подумать, что хозяин особняка и вправду изобрел машину времени и нашел способ забросить всех нас в шестнадцатое столетие.

Селин искренне наслаждалась праздником. Несмотря на маскарадный костюм, я сразу узнал ее. Только она умеет двигаться с такой грацией и достоинством, только она в состоянии носить старинное венецианское платье с пышными рукавами-фонариками с таким же шиком, как и современный наряд. Платье Селин было молочно-белого цвета из расшитой золотом парчи. Ее блестящие черные волосы были уложены в высокую замысловатую прическу. В руке она сжимала атласную маску, поблескивающую драгоценными камнями. Селин часто улыбалась и веселилась от души.

Конечно, человеку, привыкшему к сценическим костюмам, маскарад кажется приятной забавой! Я же в нелепом наряде Пьеро чувствовал себя глупо и старался не попадаться Селин на глаза. Вокруг нее были блестящие сеньоры в бархате, и проворные мушкетеры, и рыцари, и Арлекины, и пираты… Зачем ей грустный неловкий Пьеро?

И все же я столкнулся с Селин носом к носу. После очередного танца я спасался бегством от одной назойливой хохотушки Коломбины. Спрятался за колонну и буквально налетел на Селин, которая обмахивалась своей маской как веером. Я обомлел и даже забыл поздороваться.

– О, мсье Фоссет! – воскликнула Селин. – Вам ужасно не идет этот костюм. Вам следовало бы нарядиться звездочетом или художником.

Я не мог вымолвить ни слова. Удивительным было то, что она узнала меня спустя три недели после нашего случайного знакомства, узнала в этом дурацком костюме. Более того, она запомнила мое имя! От счастья голова шла кругом…

– К сожалению, мне не подвернулось ничего более достойного, – ответил я. – В этом костюме я действительно выгляжу глупо.

– О нет, не глупо, – покачала головой Селин и улыбнулась так, что мое сердце на секунду перестало биться. – Просто намного красивее было бы… Хотя нет, не то…

Она нахмурилась, стараясь подобрать подходящий английский оборот.

– Другой костюм подчеркнул бы ваши достоинства, – продолжила она по-французски и начала переводить.

Но мои познания французского были достаточно глубоки.

– Боюсь, что вы ошибаетесь, – ответил я на том же языке. – Если говорить о достоинствах, наряд Пьеро – лучшее для меня решение.

Грустный поэт у ног прекрасной принцессы – что может подходить мне больше?

– Вы говорите по-французски? – удивленно воскликнула Селин.

– Немного. – Ее удивление было мне непонятно.

– Как вам не стыдно! – рассмеялась Селин. – Вы хладнокровно заставляли меня демонстрировать мой отвратительный английский, в то время как мы могли спокойно разговаривать на французском!

Видимо, кокетливо-беспечная атмосфера венецианского карнавала уже ударила Селин в голову. Иначе она ни за что бы не позволила себе расточать такие улыбки, от которых меня бросало то в жар, то в холод.

– Вы отлично говорите по-французски, мадемуазель Дарнье, – возразил я, стараясь не смотреть на ее соблазнительные губы.

– Зовите меня просто Селин, – сказала она с обезоруживающей простотой. – А я буду звать вас Мишель. Вы не против?

Против? Да я полжизни отдал бы, чтобы услышать свое имя из ее уст!

– Вы можете звать меня, как угодно, – прошептал я.

Если бы на дворе был действительно шестнадцатый век, я бы немедленно опустился перед Селин на колени и признался бы ей в любви. Но в двадцатом веке, даже на карнавале Пьеро не встают на колени перед королевами. Они слишком боятся насмешки и ревностно оберегают свои чувства…

– Значит, тогда вы будете для меня Мишелем, – торжественно произнесла Селин и вдруг положила руку мне на плечо. – Послушайте, Мишель…

Договорить она не успела. Мы были обнаружены. Люди в масках и сверкающих доспехах окружили нас и увлекли за собой Селин. А я понимал, что теперь вечно буду терзаться из-за того, что не узнал, что именно хотела сказать мне Селин Дарнье на карнавале в Венеции.