Итальянские каникулы

Глава 20

Сегодня столовая виллы преобразилась. Двухсотлетний обеденный стол ломился от яств. На расписных овальных блюдах лежали жареная баранья нога и цесарка, которую Рен начинил чесноком и шалфеем. Листья салата эскариоля, поджаренные до золотисто-коричневого цвета, несли на себе душистый груз кедровых орешков, оливок, анчоусов и изюма. А тонкие ломтики ветчины украшали блюдо с зелеными бобами. Караваи свежего хлеба выглядывали из корзинки, устланной древними льняными полотенцами с фамильным гербом.

Невзирая на величественные арки и фрески на религиозные темы, атмосфера была теплой и дружеской. Дети гоняли по тарелкам крошечные равиоли с мясом и набивали рты домашней пиццей. Рен потребовал добавку пасты с каштанами, а Изабел наслаждалась вторым кусочком поленты, поджаристой сверху и мягкой внутри. Кроме всего этого, были поданы ломтики пекорино, инжир в шоколаде и вино — густое красное, с виноградника Рена, а также фруктовое белое «Чинкве терре» («Пять земель»).

Рен, как истинный итальянец, любил вечеринки и воспользовался отъездом семейства Бриггсов как предлогом устроить ужин. За столом сидели также Витторио, Джулия и многочисленные члены семьи Анны и Массимо. Доктор Андреа Кьяра, как ни странно, отсутствовал, хотя Изабел предлагала его пригласить.

Массимо непрерывно толковал о сборе винограда, который должен был начаться через два дня. Анна и Марта то и дело вскакивали, чтобы принести новое блюдо. Никто не упоминал о статуе. Они закончили обыскивать металлоискателями оливковую рощу, но ничего не обнаружили.

— Вы так добры к ней, — заметила Джулия шепотом, очевидно, опасаясь, что Трейси услышит их с другого конца стола. — Будь она первой женой Витторио, я бы ее возненавидела.

— Вряд ли, если бы Витторио старался избавиться от нее так же усердно, как когда-то Рен.

— Даже если бы и так… — Джулия выразительно взмахнула рукой. — Ах, вас не обманешь. Я просто завидую. Некоторым женщинам стоит только взглянуть на мужчину, чтобы забеременеть. Даже Джози, внучка Паоло, снова ждет ребенка.

— Я была с детьми, когда вы рассказывали Рену о вашем разговоре. Что она сказала?

Джулия придавила ногтем хлебную крошку и жалко улыбнулась:

— Что беременна. Вторым ребенком. Иногда мне кажется, что все женщины в мире беременны, и я начинаю жалеть себя, в чем, конечно, ничего хорошего нет.

— Она ничего не знает о статуе?

— Почти ничего. После смерти матери Джози было очень трудно объясняться с Паоло, потому что она не слишком хорошо знает итальянский. Но они все же перезванивались, и он всегда посылал ей подарки.

— Подарки? Думаете…

— Но не статую. Я специально спросила об этом. После того как она сказала, что долго не могла забеременеть первым ребенком.

— Неплохо бы иметь список всего, что он посылал. Может, где-то есть указание на тайник. Карта, вложенная в книгу, ключ… хоть что-то.

— Об этом я не подумала. Сегодня же позвоню еще раз.

— Хочу на горшок! — взвизгнул Коннор, до этого мирно восседавший за столом на детском стульчике. Маленький агрессор удивительно точно угадал момент, когда Анна внесла яблочный пирог.

Гарри и Трейси вскочили одновременно.

— Хочу его! — объявил Коннор, тыча пальчиком в Рена. Тот скривил губы:

— Дай пожить спокойно, парень! Иди со своим папашей.

— Хочу тебя!

Трейси замахала руками, как испуганная курица:

— Не спорь с ним, иначе приключится Б-Е-Д-А.

— Он не посмеет, — заверил Рен, пронзив малыша убийственным взглядом. Тот сунул палец в рот и хихикнул.

Рен вздохнул и сдался.

— Он не сразу привык, но всего за день сообразил, что к чему, и теперь сам просится! — похвасталась Трейси Фабиоле, пока Рен уносил Коннора в ванную. — Наверное, после четверых детей наконец понимаешь, каким образом их легче всего приучить к горшку.

Рен, слышавший все из соседней комнаты, ехидно хмыкнул.

Час незаметно перетек во второй. Появились обжигавшая горло граппа и более легкое винсанто, чтобы обмакивать в него усыпанное фундуком печенье. Ветерок, врывавшийся в открытое окно, заметно посвежел, но Изабел оставила свитер на ферме, когда переносила туда вещи. Поэтому она поднялась и коснулась плеча Рена, оживленно обсуждавшего с Витторио проблемы итальянской политики. Прерванный на полуслове, Рен недовольно поморщился.

— Я иду наверх за одним из твоих свитеров.

Рен рассеянно кивнул и вернулся к разговору.

Хозяйская спальня была обставлена тяжелой темной мебелью, включая резной гардероб, позолоченные зеркала и кровать с четырьмя толстыми столбиками. Вчера вечером они с Реном провели краденый часок между этими столбиками, пока семейка Бриггсов любовалась местными достопримечательностями.

Передернувшись от озноба, она почти смирилась с возможностью стать сексуальной маньячкой. Впрочем, нет. Она помешана не столько на сексе, сколько на Лоренцо Гейдже.

Изабел направилась было к комоду, но тут же застыла, глядя на покрывало. Что это?

Она подошла ближе.

Рен посчитал, что вина с него достаточно, поэтому отказался от граппы. Сегодня он намерен оставаться трезвым, чтобы ночью попробовать новые грязные штучки с доктором Изабел. С некоторых пор над их головами словно тикали гигантские часы, отсчитывая оставшееся у них время. Меньше чем через неделю он должен ехать в Рим на встречу с режиссером, а вскоре уберется отсюда навсегда.

Он поискал Изабел взглядом и вдруг вспомнил, что она поднялась в его спальню позаимствовать свитер.

В мозгу завыла тревожная сирена. Он оттолкнулся от стола и бросился к лестнице.

Изабел узнала шаги в коридоре. У него вполне различимая походка, размеренные шаги, легкие и грациозные для такого высокого мужчины.

Остановившись в дверях, он сунул руки в карманы.

— Нашла свитер?

— Нет еще.

— На бюро лежит серый. — Он шагнул к ней. — Самый маленький из всех, что у меня есть.

Изабел, сжимая в руках сценарий, села на край постели.

— Когда ты это получил?

— Может, лучше возьмешь голубой? Это? Дня два назад. Голубой совсем чистый, а серый я несколько раз надевал.

— Ты ничего не сказал.

— Наверняка сказал.

Рен принялся рыться в ящике.

— Ты не сказал, что получил сценарий.

— На случай, если не заметила, здесь все это время был настоящий сумасшедший дом.

— Не настолько уж сумасшедший.

Рен пожал плечами, вытащил свитер и поискал второй. Изабел провела пальцем по наклейке.

— Почему ты не упомянул о сценарии?

— Да так, много всего было…

— Мы с тобой говорим с утра до вечера. Ты слова не сказал.

— Наверное, не подумал.

— Трудно поверить, тем более что я знаю, как это для тебя важно.

Хотя движение было почти незаметным, казалось, он изотовился к удару.

— Это начинает походить на допрос.

— Ты все твердил, как тебе не терпится прочесть последний вариант сценария. Странно, что ты ничего не упомянул о нем.

— А мне это странным не кажется. Моя работа — дело личное.

— Понятно.

Минутой раньше она с удовольствием вспоминала их постельные игры, но сейчас на душе было тоскливо, а сама себе она казалась дешевкой. Она была женщиной, с которой он спал, — не его другом и даже не подлинной любовницей, потому что настоящие любовники делят друг с другом не только секс.

Он старательно отводил взгляд.

— Ты никогда не любила мои фильмы. Так не все ли тебе равно?

— Нет. Потому что тебе не все равно. Потому что мы говорили об этом. Потому что я рассказываю о своей работе. Выбирай любую причину.

Она отшвырнула сценарий и поднялась.

— Ты делаешь из мухи слона. Я только… Дженкс немного изменил основное направление сценария, вот и все. Я работаю над ним. Ты права, я должен был сказать, но, наверное, не хотел снова заводить эту волынку. Честно говоря, Изабел, я немного устал защищать то, чем зарабатываю на жизнь.

Сначала его гнев, потом угрызения совести, а теперь он пошел в атаку. Классика.

Ей хотелось отомстить, но так достойные отношения не строятся, а ей очень хотелось, чтобы эти отношения были достойными.

— Правильно. Это справедливо. — Она пощупала браслет и прерывисто вздохнула. — Я зря тебя осуждаю. Не мое это дело. Но мне не нравится чувствовать себя совершенно посторонней.

Он закрыл коленом ящик комода.

— Иисусе, ты представляешь все это так, словно… словно между нами… черт!

— Отношения? — Ее ладони мигом стали влажными. — Именно это ты хочешь сказать? Словно между нами какие-то отношения?

— Нет. У нас действительно отношения. Прекрасные. И я этому рад. Но…

— Это всего лишь секс, верно?

— Это ты установила правила, так что нечего валить с больной головы на здоровую.

— Именно это, по-твоему, я сейчас делаю?

— По-моему, ты обращаешься со мной как с одним из своих проклятых пациентов.

Нет, она больше не выдержит. Не сможет спокойно все это выслушивать. Не сможет покорно глотать все, что он ей скормит, а потом жить по своим принципам, в которые так глубоко верила. Он снова прав. Она установила правила и теперь сама же их нарушает. Но эти правила были изобретены целую эмоциональную вечность назад.

Изабел зябко обхватила себя руками.

— Прости. Я действительно лезу не в свое дело.

— Ты просто слишком многого ожидаешь, вот и все. Я не святой, как ты, и никогда им не притворялся, так что давай закончим, ладно?

— Конечно.

Она пошла к двери, но не успела взяться за ручку, как услышала его голос:

— Изабел…

Святая наверняка повернула бы назад и попыталась бы помириться, но она святой не была и поэтому не остановилась.

Рен стоял в дверях, глядя на мраморные статуи в саду, слабо освещенные лунным светом. Все было тихо, если не считать разрывающего сердце пения саксофона Джекстера Гордона, тихо игравшего за спиной. Гарри и Трейси решили провести ночь на вилле, чтобы дать покой Изабел, но они легли спать несколько часов назад.

Рен потер глаза. Доктор Изабел Фейвор, свято верившая в выяснение отношений, повернулась к нему спиной и ушла. Не то чтобы он ее осуждал. Потому что вел себя как последний мерзавец.

У его амазонки оказалось слишком много уязвимых мест, и он ухитрился попасть в каждое. Но так уж создан мир — либо бить самому, либо оказаться битым. А он не мог позволить ей снова копаться в его душе. Лазать во все уголки, сочившиеся отвращением к себе, которое он копил с тех пор, как вышел из пеленок. И она сама твердила, что между ними только секс. Недолгая, чисто физическая связь.

Рен зажег сигарету. Почему она так чертовски напориста? Сама ведь сойдет с катушек, поняв, что ему предстоит играть маньяка-детоубийцу! И не только это. Она знает, сколько времени он проводил с девочками! В два счета сообразит, что к чему, и поймет, что он делал это, чтобы получше вжиться в образ. И тогда разразится настоящий ад, и он потеряет даже те крохи ее уважения, которых смог добиться. История его жизни…

Он глубоко затянулся. Вот его наказание за связь с праведницей. Все эта чокнутая добродетель, которая засосала его, и теперь он за это поплатится. Еда не казалась такой вкусной, когда ее не было рядом. Музыка не была такой сладостной. Ей давно следовало ему надоесть. А он тосковал без нее.

Он мог добиться ее расположения простым извинением: «Прости, я скрыл от тебя…»

Ей бы в голову не пришло таить обиду, и в отличие от него она не умела дуться. И заслуживает извинений, но что потом? Господи, помоги ей, она в него влюбилась. Он не хотел признаваться в этом даже себе, но ее так же легко читать, как раскрытую книгу. Он видел это в ее глазах. Слышал в голосе. Самая умная из всех его знакомых женщин и влюбилась в человека, оставляющего невидимые отметины на ее коже каждым своим прикосновением. И хуже всего то, за что он не мог простить себя: невыразимое удовольствие, которое он испытывал, принимая любовь праведницы.

Он вдруг разозлился на нее, сознавая при этом, что сам виноват во всем. Она успела узнать его лучше, чем кто бы то ни было, так почему не смогла уберечь себя? Эта женщина заслуживает мужчину с безупречным прошлым. Бойскаута, президента студенческого совета, из тех, кто проводит студенческие каникулы строя дома для бедных, не растрачивает жизнь впустую.

Он затянулся в последний раз, бросил окурок на лоджию. Желудок горел, словно обожженный кислотой. Любой подлец, достойный такого титула, воспользовался бы ситуацией. Срывай цветы удовольствия и спокойно уходи.

Подлецов легче понять.

Но что сделал бы герой?

Герой постарался бы удалиться, прежде чем сердце героини будет бесповоротно ранено. Герой нашел бы способ расстаться с ней так, что героиня вздохнет от облегчения при мысли о том, как легко избежала несчастья.

— Я услышала музыку.

Развернувшись, он увидел Стеффи, шлепавшую по мраморному полу к выходу в сад. Это была ее последняя ночь здесь. Когда детишки уберутся наконец, можно будет жить спокойно… да вот беда: он уже разрешил им каждый день плавать в бассейне.

На ней была выцветшая желтая ночнушка с узором из каких-то мультяшных персонажей, которых Рен так и не смог распознать. Темные стриженые волосы были старательно зализаны, а на щеке была складочка от подушки. Когда она подошла ближе, он отчетливо осознал, что, играя Стрита, будет полагаться исключительно на те актерские приемы, которые успел усвоить, потому что, хоть он и старался войти в образ, так и не смог понять, как кто-то, пусть и маньяк, способен причинить боль ребенку.

— Что поделываешь?

Она задрала рубашку до бедер, и он увидел на ее икре тонкую царапину.

— Бритни лягнула меня во сне и поцарапала ногтем ногу.

Ему нужно выпить.

Он не желал, чтобы темноволосые малышки приходили утешать его среди ночи. Днем все по-другому. Он мог отрешиться от всего и остаться в роли наблюдателя. Но не по ночам, когда он уже чувствовал себя тысячелетним стариком.

— Ничего, выживешь. Иди спать.

— Ты злой.

— Иди к маме и папе. Темные брови сошлись на лбу.

— Они заперли дверь!

— Да, жизнь штука сложная, — невольно улыбнулся Рен.

— А если я увижу паука? — вознегодовала Стеффи. — Кто его убьет?

— Ты, дружище.

— Не-а!

— Знаешь, что я делал, когда был маленьким и видел паука?

— Придавливал ногой?

— Нет, брал в ладошку и выпускал.

Ее глаза стали круглыми и испуганными.

— Зачем еще?!

— Я люблю пауков. Однажды у меня даже был ручной тарантул.

Тарантул умер, конечно, несмотря на все заботы Рена, но этого он ей не скажет.

— Большинство пауков — очень милые создания.

— Ты смешной.

Она присела, рассматривая облупившийся голубой лак на большом пальце ноги. Ее беззащитность тревожила его. Ей, как и Изабел, не мешало стать немного тверже.

— Перестань нести чушь, Стеф. Весь этот бред с пауками уже устарел. Ты умна и достаточно сильна, чтобы самой справиться с проблемой, а не бегать каждый раз к маме с папой, как маленькая!

Она окатила его высокомерным, перенятым у матери взглядом.

— Доктор Изабел считает, что мы должны откровенно говорить о своих чувствах.

— Да, точно, все мы знаем, что ты испытываешь к паукам, и уже устали это слушать. То, что ты делаешь, — это определенный вид эмоционального переноса.

— Вот и она так говорит. Потому что я волнуюсь за папу и маму.

— Ну, сейчас о них нечего волноваться.

— Считаешь, что больше я не должна бояться пауков? — скептически осведомилась Стеффи, но он различил крохотный оттенок надежды.

— Можешь их не любить, но зачем придавать такое большое значение? Лучше смело встречаться лицом к лицу с тем, что тебя пугает, чем бежать, как последний трус.

«Лицемер!»

Когда это он посмел встретить лицом к лицу ту столетнюю пустоту, которая так нагло утвердилась в душе?

Стеффи почесала бедро.

— Знаешь, мы будем ходить в здешнюю школу!

— Слышал.

Очевидно, Джереми возглавил восстание детей против попыток Трейси учить их дома. Бунт кончился тем, что Гарри выписал чек местным чиновникам, чтобы дети могли посещать школу в Касалеоне до самого отъезда в конце ноября. Когда Гарри спросил его мнение, Рен ответил, что они уже достаточно знают итальянский и вполне смогут объясняться с учителями, а кроме того, для детей это будет неплохим опытом общения.

— А ты собираешься жениться на докторе Изабел?

— Нет!

— Почему? Она ведь тебе нравится.

— Потому что доктор Изабел слишком для меня хороша, вот почему.

— Но ты тоже хороший. Я так думаю.

— Просто ты ничего не понимаешь. Девочка зевнула и взяла его за руку.

— Уложи меня в постель, хорошо?

Рен взглянул на темную макушку и быстро прижал Стеффи к своему боку.

— Ладно, но только потому, что мне делать нечего.

Наутро все собрались перед виллой проводить Бриггсов, хотя они уезжали совсем недалеко. Рен сунул Джереми пару компакт-дисков, которые тот любил, вытерпел слюнявый поцелуй Коннора, восхитился колесом Бриттани и прочитал Стеффи наставление о недопустимости быть занудой. Изабел разговаривала с кем угодно, только не с ним. Неудивительно, что она до сих пор злится. В ее мире тот факт, что он не желал упоминать о присланном сценарии, считался чем-то вроде государственной измены.

Когда машина исчезла из виду, Изабел помахала Анне и направилась к ферме. Марта на время перебралась к Трейси, чтобы присматривать за детьми, и Изабел останется одна.

Глядя ей вслед, он чувствовал, как съеденная за завтраком булочка оседает в желудке твердым комком. Что же, самое время покончить с этим.

— Постой! — окликнул он. — У меня для тебя что-то есть. Изабел обернулась. Он уставился на черный, аккуратно повязанный на талии свитер. Да и все в ней было безупречным, если не считать чувств к нему. Неужели она еще не поняла, что попалась на приманку? И не она одна.

Он поднял сценарий, оставленный между столбиками балюстрады, подошел ближе и протянул ей тетрадь:

— Возьми.

Она ничего не ответила. Просто смотрела на его руку.

— Ну же, давай! Прочти!

Она не съязвила, как сделал бы он на ее месте. Не съехидничала. Просто кивнула и сунула сценарий под мышку.

Глядя ей в спину, он убеждал себя, что поступает правильно. Но, Господи, как же ему недостает ее! Как же тоскует по всему, что было между ними, если… если не считать терзающей его уверенности, что он каким-то образом успел ее развратить.

Остаток утра Рен провел в винограднике: единственный способ сохранить в целости пачку сигарет, не выкурив все до единой. Слушая Массимо, он пытался не думать о том, какую именно сцену читает сейчас Изабел и как на нее реагирует. Он наблюдал, как старик то и дело поглядывает на небо, перечисляя все несчастья, которые могут свалиться на них до завтрашнего сбора винограда: внезапный шквал, ранний заморозок, который превратит спелые ягоды в дряблую слизь.

Не в силах больше вынести мрачных предсказаний Массимо, он повернул к вилле, но она казалась угнетающе пустой без детского смеха и топота. Он решил было пойти поплавать, но тут пришла Джулия, искавшая Изабел.

— Она на ферме, — пояснил Рен.

— Не передадите ей? Она просила меня позвонить внучке Паоло и спросить насчет подарков, которые он ей пересылал. Я потолковала с Джози, и здесь все, что она помнит.

Рен развернул листок бумаги и пробежал глазами список.

Все практичные, годные в хозяйстве вещи: глиняныегоршки, набор каминных приспособлений, лампа для спальни, кольцо для ключей, мешочки сушеных грибов, вино, оливковое масло…

Рен постучал пальцем по бумаге:

— Лампа… может, основание?

— Алебастровое и слишком маленькое. Я спросила.

— Но попытаться стоило.

Он сложил бумагу и убрал в карман. Пусть он не верит в свойства статуи, все же неприятно, что так и не удалось помочь ее найти. Он, хозяин поместья, почему-то считал, что должен сделать все, чтобы статуя отыскалась.

После ухода Джулии он отправился в бассейн немного поплавать. Вода оказалась холодной, но не настолько, чтобы окоченеть, а именно этого он добивался. Заморозить тело и мозг. Устав, он лег на спину и только тогда увидел сидевшую под зонтиком Изабел.

Она откинулась на спинку стула, скрестила ноги и пониже надвинула на лоб шляпку. На коленях лежал сценарий. Рен нырнул и выскочил на поверхность как можно дальше от нее, словно трусливо пытался оттянуть неизбежное. Но все же решился, вылез на бортик и схватил полотенце.

Она спокойно смотрела, как он идет к ней. Обычно ее старания отвести взгляд от туго натянувшихся спереди плавок только забавляли его, но сегодня почему-то смеяться не хотелось.

— Потрясающий сценарий, — объявила она. Вероятно, решила убаюкать его бдительность, прежде чем нанести смертельный удар.

Рен, изображая пресыщенную кинозвезду, растянулся рядом с ней, откинул голову и заслонил глаза от солнца.

— Угу.

— Нетрудно понять, почему ты не хотел мне его показы вать.Доброжелательное отношение — лучший способ сделать уничтожающие выводы.

— Лекции меня не интересуют.

— Я не собираюсь читать тебе лекции. Вряд ли я встану в очередь за билетами, но знаю, что буду исключением. Критикам он понравится, и публике тоже.

Он открыл один глаз. Не желая действовать прямо, она избрала обходные пути атаки.

— Понимаю, почему ты так взволнован. Эта роль потребует от тебя всех сил и умения, — продолжала она. — Твоя карьера сейчас именно на том этапе, когда необходим толчок.

Больше ему не вынести!

— Стрит издевается над детьми! — взорвался он.

Изабел недоуменно моргнула.

— Знаю, ты не на это подписывался, но все равно: поразительно сложная задача для любого актера!

Она еще имеет наглость улыбаться!

— Ты невероятно талантлив, Рен, и, конечно, все это время ждал такого случая.

Он пинком отшвырнул стул и шагнул к бортику бассейна. В этот момент он почти ненавидел ее, такую неумолимо рассудительную, безжалостно справедливую. Что же, он выложит все начистоту.

— Похоже, ты не заметила, что я все это время проводил с девочками Трейси, пытаясь вжиться в характер своего персонажа.

— Да нет, это я как раз сообразила.

— Стеффи и Бриттани! — прорычал он. — Эти чудесные девчушки! Не понимаешь? Я пытался влезть в шкуру Стрита, увидеть их его глазами!

Поля шляпы затеняли ее лицо, и ему показалось, что он неправильно истолковал его выражение. Но вот она шевельнула головой, и он увидел, что не ошибся. В ее глазах светилось сочувствие.

— Могу представить, как тебе было трудно.

И тут он окончательно взбесился! Значит, ей недостаточно сорвать с него кожу. Нужно еще и кости погрызть! Черт бы все это побрал! Он ненавидит ее добродетель, ее участие — все, что разительно отличает Изабел от него.

И он ушел бы, да вот только ноги не двигались, и не успел он оглянуться, как она обхватила его за талию и прижалась щекой к груди.

— Бедный Рен. Несмотря на весь свой сарказм, ты обожаешь малышек. И подготовка к роли — тяжелейшее для тебя испытание.

Он хотел оттолкнуть ее, но она была бальзамом для его ран, и руки сами притянули ее поближе.

— Они так чертовски доверчивы.

— А ты достоин абсолютного доверия.

— Я использовал их.

— Ты скрупулезен в своей работе. И конечно, для этой роли необходимо понимать детей. Ты ни на секунду не представлял угрозы для девочек.

— Боже, я знаю, но…

Она не собирается уйти!

В глубине души он понимал, что это означает одно: нужно начинать все сначала. Но не сегодня. Не прямо сейчас!

И вопреки всяческой логике он хотел говорить с ней об этом. Поэтому отступил на достаточное расстояние, дабы не волноваться о том, что развращает ее.

— Сценарий… он куда лучше первого варианта. В некоторых сценах публика будет поддерживать именно Стрита, хотя он чудовище.

— Именно эти моменты делают роль блестящей и ужасающей одновременно.

— Они показывают, каким искушением может быть зло. Всем, кто увидит фильм, придется заглянуть в себя. Дженкс — гений. Я знаю это. Только… — Во рту мгновенно пересохло.

— Понимаю.

— Я превращаюсь в проклятого зануду.

— Не ругайся, ты всегда был занудой. Но при этом таким прекрасным актером, что этого никто не понимает.

Изабел надеялась заставить его улыбнуться, но он был слишком захвачен собственным душевным смятением. И это объясняло, почему он был так раздражителен в последние дни. Как бы страстно он ни мечтал сыграть роль, она его отвращала. И ужасала.

— Этот фильм Стрита, — выговорил он наконец. — Натан, так зовут героя, — просто пустое место.

— Раньше ты без всякого труда мог дистанцироваться от своих персонажей, думаю, и сейчас проблемы не возникнет.

Она хотела успокоить его, но он еще больше встревожился.

— Никак тебя не пойму. Тебе следовало откреститься от подобных обсуждений. И сценарий не должен был вызвать у тебя ничего, кроме отвращения. Разве ты не величайший в мире сеятель добра и света?

— Да, именно так я хочу прожить собственную жизнь. Но нет ничего простого, когда речь идет об искусстве, не так ли? Артисты должны передавать переживания и настроения своих персонажей, какими их видят, а их видение не всегда бывает красивым.

— Ты считаешь этот фильм произведением искусства?

— Да. И ты тоже. Иначе не хотел бы пройти через это.

— Я просто… мне… жаль, что мой агент не вынудил их поставить мое имя над названием!

Зря он бравирует! Ее не обманешь. Ему явно не по себе.

Сердце болело за него. То обстоятельство, что его, очевидно, раздирали внутренние противоречия, могло означать одно: он устал маячить в темных переулках. Может, в следующий раз ему захочется сыграть героическую роль. Давно пора изжить ограниченное мнение о себе как об актере и человеке.

Однако сейчас в глазах не было ничего, кроме цинизма.

— Итак, ты даешь мне отпущение греха, который я собираюсь совершить.

— Съемка в картине — не грех. И вряд ли я имею право отпускать грехи.

— Ты лучшее из всего, что у меня есть.

— О, Рен! — Она подошла к нему. Откинула с его лба прядь волос. — Когда же ты начнешь представлять себя в истинном свете, а не выдумывать всякие ужасы?

— Нет, это ты никак не снимешь розовые очки! Изабел напомнила себе, что она его возлюбленная, а не психотерапевт, тем более что себя так и не исцелила.

Она повернулась, чтобы уйти, но он сжал ее руку, сильно, почти до боли.

— Пойдем.

В его лице она увидела что-то похожее на отчаяние. Он потянул ее к ферме. Домой. В спальню. Она сознавала, что происходит неладное, но уже подхватила от него лихорадку и, подобно ему, с таким же отчаянием срывала с себя одежду.

Когда они повалились на матрац, она притянула его на себя. Ей хотелось только прогнать предчувствие конца, наступавшего куда быстрее, чем она предполагала. Конца, который оба не в силах оттянуть.

Он подхватил ее под коленки. Раздвинул ее ноги.

Ее оргазм был сокрушительным. Но не радостным. Тенью, на миг заслонившей солнце.

Рен обвязал талию полотенцем и отправился на кухню. Он ожидал самых разных реакций от Изабел после прочтения сценария. Но похвалы… не говоря уже об искреннем ободрении… нет, такое ему в голову не приходило. Раз в жизни он был бы рад, поведи она себя вполне предсказуемо, но именно непредсказуемость ее поведения была одной из причин, по которым он никак не мог ею насытиться.

Он начинал испытывать нечто вроде…

В голову пришло слово «паника», но он немедленно прогнал его. Он никогда не паниковал. Даже в конце фильма, когда его ожидала жестокая неминуемая гибель. Просто… просто ему немного не по себе. Но и только.

Сверху послышался шум воды: видимо, Изабел наполняла ванну. Он надеялся, что она будет прилежно орудовать губкой, чтобы стереть невидимые отпечатки, оставленные им на ее коже, — те самые, о которых она не знала. Зато знал он.

Он похлопал себя по бедру в поисках сигарет, но пальцы наткнулись на полотенце. Значит, придется обойтись стаканом воды.

И когда он шагнул к раковине, взгляд скользнул по стопке писем, лежавших на разделочном столе. Рядом с ними лежал пухлый мягкий конверт с обратным адресом ее нью-йоркского издателя. Рен проглядел лежавшее на самом верху.

«Дорогая доктор Фейвор! Раньше я никогда не писал знаменитостям, но услышал вашу лекцию в Ноксвилле, когда вы туда приезжали. Эта лекция изменила все мое отношение к жизни. Я начал слепнуть в семь лет…»

Он дочитал письмо и потянулся за следующим.

«Дорогая Изабел!

Надеюсь, вы не возражаете, что я называю вас по имени. Но я считаю вас своим другом и уже давно мысленно сочиняю вам письмо. А когда прочла в газете обо всех ваших неприятностях, решила написать по-настоящему. Четыре года назад, когда муж оставил меня и двоих детей, я слегла в такой депрессии, что не могла подняться с кровати. Но моя лучшая подруга принесла мне аудиозапись одной из ваших лекций, которую взяла в библиотеке. Вы говорили о необходимости верить в себя. С тех пор моя жизнь стала другой. Я получила диплом об общеобразовательной подготовке и сейчас хожу на курсы…»

Рен потер живот, но дурнота, подступившая к горлу, не имела ничего общего с тем, что сегодня он забыл пообедать.

«Дорогая мисс Фейвор!

Мне шестнадцать, и пару месяцев назад я пытался покончить с собой. Видите, я думаю, что, возможно, родился геем, а жить с этим нельзя. Но однажды я случайно нашел оставленную кем-то в кафе книгу, которую написали вы. Думаю, именно вы спасли мне жизнь».

Рен тяжело уселся за стол. По лбу поползли крупные капли пота.

«Дорогая Изабел Фейвор!

Не могли бы вы послать мне фото с автографом? Для меня это так много значит! Когда меня уволили…»

«Доктор Фейвор!

Мы с женой обязаны вам — вы спасли наш брак. У нас начались проблемы с деньгами и…»

«Дорогая мисс Фейвор, я никогда раньше не писала известным людям, но если бы не вы…»

Все письма были написаны уже после неудач. Изабел впала в немилость, но, очевидно, авторам было совершенно на это наплевать. Их волновало только то, что она сделала для них.

— Довольно жалкий итог, верно?

В дверях стояла Изабел, завязывая на талии халат. Горло снова сдавило дурнотой.

— Почему ты так говоришь?

— Два месяца. Двенадцать писем, — тяжело вздохнула Изабел, сунув руки в карманы халата. — В мои золотые деньки, солнечный мальчик, они приходили мешками.

Он так порывисто вскочил, что письма посыпались на пол.

— Спасение душ, по-моему, основано не на количестве, а на качестве, не находишь?

Изабел как-то странно взглянула на него.

— Я только хотела сказать, что так много имела и не смогла удержать. Все испортила!

— Ничего ты не испортила! Прочти эти письма! Только прочти письма и перестань, черт возьми, жалеть себя!

Он вел себя как последний подонок, и любая другая женщина разорвала бы его в клочья. Но не Изабел. Она даже не поморщилась, только мгновенно погрустнела, и его словно по сердцу полоснули.

— Может, ты прав, — кивнула она, отворачиваясь. Он было начал извиняться, но заметил, что глаза ее закрыты. Этого он не вынесет. Он знал, как справиться с женщинами, которые плачут, орут, ругаются, но как общаться с женщиной, которая молится?!

Пожалуй, самое время поступать геройски, как бы это ни шло против его натуры.

— Мне нужно возвращаться. Увидимся утром, на сборе винограда.

Она не взглянула на него. Не ответила. И кто мог бы ее винить? Зачем объясняться с дьяволом, если выбрала в спутники Бога?