Ивана Купала

8.

Пропитавшиеся оттаявшим снегом мокасины размякли и скользили по босым ногам, но Иван Иванович не чувствовал холода. Втянув голову в плечи скорее по привычке, чем от промозглого февраля, он дошёл до назначенного места и остановился. Замер.

Покрытая плиткой широкая пешеходная площадка отделяла здание музея народного искусства от плотного потока машин. Из площади торчали в строгом порядке в четыре ряда голые деревца. Иван Иванович не чувствовал их. Так, одна декорация – равно как и те металлические конструкции в форме деревьев с гирляндами вместо листвы.

Он не чувствовал этот город. Зато ощущал порцию приземного озона, оксид углерода, щепотку сероводорода и диоксида серы.

Что ж, каждый сам делает свой выбор.

Из-под стеклянного здания появился невзрачный персонаж в тёмно-синей куртке. Он быстро огляделся по сторонам, заметил Ивана Ивановича. Подошёл. Не вытаскивая рук из карманов, шмыгнул носом.

– Здорова. Меня ждёшь?

– Тебя, – по-прежнему не двигаясь, ответил Боровой.

Персонаж недоверчиво обернулся, расстегнул куртку на три четверти, достал из-за пазухи конверт формата А4. Он протянул его Ивану Ивановичу и быстро застегнулся. Боровой сложил конверт вдвое и спрятал за пальто.

– Ну, это, я пошёл, – сказал персонаж, но замялся.

– Что-то ещё?

– Да не… – решался тот. – Слушай, ты, это, Анне Владимировне привет передай. Скажи, я всегда готов.

– Скажу.

Он всё ещё мялся.

– Как она?

Боровой вопросительно молчал.

– Ну, это, всё такая же?

– Такая же, – ответил он, хотя не до конца представлял, какой она была для этого тёмно-синего человека.

Тот, удовлетворившись ответом, развернулся и, не прощаясь, быстрым шагом скрылся под стеклянной конструкцией.

Иван Иванович выждал и двинулся по плиточному пути.

Дорога до второй точки на машине заняла бы 15 минут, но Боровой, несмотря на лёгкую хромоту, предпочитал передвигаться ногами. Тем более время до следующей встречи позволяло.

Он шёл почти бездумно, как обычно погружённый в себя, пока его внимание не привлёк молодой человек на стремянке, установленной на газоне. Одной рукой он держал у рта мегафон, другой размахивал воздушными шарами. Парень призывно вещал про распродажу курток и пуховиков по сниженным ценам.

Боровой с недоумением огляделся: вокруг редкие прохожие, поток машин, уходящий под эстакаду, по левую руку – дорожки парка, где в будний день, когда яркое весеннее солнце без остановки менялось местами с тусклым серым небом февраля, не было ни души.

Странные эти горожане.

Когда-то, в другой жизни, он, пожалуй, и сам был таким.

Через пару перекрёстков поток прохожих стал плотнее. На светофоре скопилось c десяток человек, из которых пятеро – на самокатах, в жёлтых и зелёных куртках, с прямоугольными рюкзаками за спиной. Иван Иванович не сразу понял, кто эти «близнецы», пока не вспомнил, что теперь так доставляют еду.

Похоже, уже нет необходимости выходить из коробок. Для всего есть интернет.

Боровой не осуждал цивилизацию. Каждый делает свой выбор, каждый несёт его бремя. Новому времени – новые боги.

Так было от рождения первого человека и будет до скончания времён.

Неизменным оставался только страх человека неизвестностью и вера во всемогущество – сначала непознанной природы, потом – единого бога под разными именами, наконец, самого себя, Homo sapiens.

Что дальше? Чего боялся Homo digital?

И вновь неизвестности: что будет, когда или если машина, плод труда Homo sapiens, вытеснит создателя из реального мира, как вытеснил когда-то человек Бога и его армию?

Какие демоны проснутся, когда виртуальный мир заменит реальный?

Из страха человек стал всемогущим, или, скорее, уверился в своём всесилии. Но тысячи лет он оставался неизменным в своих страхах и вере. Не изменился и сейчас.

К чему осуждать цивилизацию, если она как вода найдет себе путь через твёрдую скалу. Всё равно что осуждать людей, которыми с сотворения мира движет всё то же мельничное колесо.

Всё равно что осуждать Бога.

Боровой, не глядя на часы, которых у него просто не было, определил, что до назначенного времени оставалось около 10 минут. Он ускорил шаг и вскоре дошёл до площадки с 6-метровой бронзовой стеной из человеческих тел. Ещё одно напоминание человеку о его истинной природе, жестокой в своем псевдо-всемогуществе.

Напротив, через широкий перекрёсток, светло-красная восьмиэтажка со скруглёнными углами и сплошным ленточным остеклением, авангардный эксперимент позднего конструктивизма с каркасной системой, где внутреннее пространство опирается на колоны, а стены – только защита от окружающего мира.

Иван Иванович ухмыльнулся иронии – два полюса 30-х годов прошлого века на одном перекрёстке.

Какие напоминания останутся от нынешнего времени?

– Прошу прощения, вы не меня ждёте? – прервал его размышления высокий сутулящийся парень в очках, мутных от капель.

Иван Иванович не заметил, как солнце опять сменилось тучами, и над кварталом повисла морось.

– Вас, – ответил он.

– Здравствуйте, – незнакомец протянул для пожатия руку.

– И тебе не хворать, – отреагировал Боровой, но рук из карманов не достал.

Парень смутился, но использовал поднятую руку, чтобы снять очки и протереть платком от воды.

– Принёс?

– Да-да, сейчас. А обязательно на бумаге? Я бы мог сканы через «облако» переслать. Мне не очень удобно отходить с работы в такое время, шеф может дёрнуть.

– Так спокойней, – сказал Боровой.

Парень напрягся, с мелкой дрожью в руке открыл портфель, достал пухлый бумажный свёрток формата А4 и протянул Ивану Ивановичу.

– Думаете, это настолько опасно? – наконец, выдавил он из себя.

– Жизнь вообще штука опасная, а хорошая жизнь – вдвойне.

– Извините, а можно тогда наличкой?

Иван Иванович усмехнулся:

– Быстро учишься.

Он достал из пальто пачку новеньких тысячных купюр.

– Прощу прощения, извините, они настоящие? Без подстав?

– Перегибаешь, парень.

– Извините. Конечно. Благодарю. Если что я на связи.

Он развернулся и широким неуверенным шагом, как кукла на шарнирах, направился к подземному переходу. Боровой, не двигаясь, смотрел ему вслед.

Страх – древнейший механизм управления человеком.

Преодолев на время извечный страх, сегодня вечером этот человек отдаст все деньги в полулегальном притоне на юго-западе Москвы, где чистенькая шлюха, плотно обтянутая кожей, даст выпороть себя, театрально умоляя о пощаде. Там, на задворках большого года, он почувствует себя всемогущим, накажет за детские обиды мать-диктатора, ранившую когда-то девушку, смеющуюся над ним коллегу – да бог его знает, кого ещё. И успокоится ещё на время.

Такие всегда найдутся. А, значит, пусть спускает пар в жестокой игре. Всё лучше, чем настоящая охота.

Боровой ухмыльнулся: выходит, он сделал доброе дело.