— Что с ней? — Альберт, не раздеваясь и не разуваясь, быстро прошёл в комнату, в которой на диване лежала Люси. — Что случилось, Милана?
Я не знала, что случилось с моей малышкой, я только предполагала.
— Кажется, она отравилась. — поднесла я ко рту трясущуюся ладонь. — Она рафаэллок наелась вместе с фантиками. Я у неё один изо рта вытащила. Уже пожёванный.
— Как, Милана? Как? — Альберт положил ладонь на ослабевшее и почти безжизненное тельце Люси.
Та только мутный глазик приоткрыла и дёрнула хвостиком. Собачье тельце снова содрогнулось в рвотном спазме, но ничего не произошло.
— Мы с Дианкой ели пиццу и пили вино в комнате. — всхлипнула я. — А потом пошли на кухню, потому что решили перейти на чай. Всё здесь осталось, на столе. И вино, и коробка с пиццей, и вазочка с конфетами. Стол стоял слишком близко к дивану.
У меня действительно не было желания пить, и аппетита не было, мой единственный кусочек пиццы так и остался недоеденным лежать на тарелке, а вино в бокале едва тронутым. Но Люся не позарилась на лежащий рядом аппетитный кусок пиццы, её заинтересовали только конфеты.
Когда я проводила Дианку домой и вернулась в комнату, Люсенька стояла на четырёх лапках, понурив голову, и её крошечное тельце содрогалось от рвотных позывов, а вокруг на диване были только кокосовые крошки.
— Ей плохо, Альберт. Люсю нужно к врачу, а я без машины. И такси, как назло, одно за другим отклоняют заказ.
У меня сердце разрывалось от боли и чувства вины. Недосмотрела! Упустила момент, когда Люси добралась до вазочки с конфетами! Я Альберта всегда пилила за оставленные без присмотра фантики. Люськина любимая забава — жевать шуршащие бумажки до состояния сопливой мягкой тряпочки. Однажды она всё-таки съела такую дрянь и потом всю ночь её тошнило, и Люся металась по дивану, жалобно скуля от боли. В клинике, куда мы её привезли посреди ночи, ей промыли желудок и вкололи обезболивающее.
В этот раз было всё намного хуже. Собаку даже не рвало, спазмы, которые сотрясали её крошечное тельце, ни к чему не приводили, только с каждым разом всё больше ослабляли малышку.
— Сколько конфет она съела? — Альберт уверенно, но осторожно завернул Люсеньку в собачий плед и, расстегнув куртку, спрятал малышку на своей груди.
— Я не знаю. — замотала я головой. — Я не сразу заметила. Мы оставили вазочку здесь на журнальном столике, рядом с диваном. А я на кухне чай заваривала, и мы потом его там пили. А Люся здесь командовала.
— Поехали! — Альберт, наконец, обернулся ко мне, бегающей за ним на цыпочках по квартире. Смерил недовольным взглядом. — Одевайся, Милана. Ты должна была уже быть готова к моему приходу. Чего ты ждёшь? Времени у нас мало.
Я быстро натянула на ноги угги и схватила с вешалки шубку.
— Блять, Милана! — неожиданно грубо рявкнул на меня Альберт. — Быстро одела тёплые штаны и кофту! На улице мороз, а она в лосинках и футболочке собралась выходить!
— Сейчас. Я быстро. — путаясь в штанинах тёплых джинсов и в рукавах свитера, бормотала я, натягивая непослушными руками на себя одежду. — Я секундочку. Люсенька, моя, потерпи.
Уже на ходу, закрывая на ключ дверь в квартиру, одновременно надевала на себя шубку. Альберт нажал кнопку вызова лифта и оглянулся на меня. Внимательным взглядом проинспектировал мой вид и только головой недовольно качнул.
— Шапка где?
— Забыла. — пропыхтела я, вставая рядом с мужем и заглядывая ему за пазуху, пытаясь понять состояние Люси.
— Милана… — укоризненно начал Альберт, но в этот момент со скрежетом открылись дверцы подъехавшего лифта, и мы ввалились в него, едва не толкая друг друга плечами.
Я быстро нажала кнопку первого этажа, лифт дёрнулся и поехал вниз.
— Как она? — я снова попыталась заглянуть под куртку мужа и только сейчас поняла, что вид у любимого пуховика мужа был ужасно потрёпанный. Да у него воротника не было! Вместо воротника торчали обрывки ниток и ткани. И сама куртка была грязная, словно её по земле таскали и потоптались по ней ботинками.
— Альберт… — ахнула я, только теперь заметив здоровую ссадину на его лбу. — Ты что, подрался?
Муж с досадой нахмурился и отвёл взгляд. И в этот момент лифт угрожающе дёрнулся. Раз, второй. И, мелко дрожа, остановился как вкопанный.
— Мамочки. — пропищала я, цепляясь за Альберта.
— Твою же мать! — муж начал нажимать кнопки на панели. — Где здесь аварийный вызов? Где открытие дверей?
Наш дом был далеко не новый, и лифт в нём не менялся со времён заселения первых жильцов. Узкий, тесный, провонявший куревом, мочой и какой-то кислятиной. Вдобавок, большинство кнопок на панели были давно сожжены лифтовыми вандалами.
— Работает здесь хоть что-нибудь? — рычал Альберт, тыкая в безмолвные кнопки. — Только этого не хватало!
Я уткнулась носом в куртку мужа. Туда, где под тканью и мягким наполнителем, чувствовалось безжизненное тельце Люси. Ещё тёплое, чуть заметно дышащее, и тихонько заплакала.
— Люсенька, девочка моя, прости… Продержись, пожалуйста, ещё чуть-чуть. Мы выберемся отсюда и сразу к доктору. Потерпи, маленькая моя…
— Твою мать! — не выдержал мой скулёж Альберт и со всего маху хрястнул кулаком по панели с кнопками. — Сука! Как не вовремя!
Кабина лифта резко дёрнулась и со страшным скрипом поползла вниз. Я вцепилась в Альберта и уткнулась носом в его грудь. Муж обнял меня одной рукой и прижал к себе.
— Завтра же домой! Милана, слышишь меня? — тихо рычал мне в макушку. — Чтобы не смела в этот лифт больше заходить! Это гроб-убийца какой-то!