Измена. Предательство (не) прощается

7

Настя

Андрей с Машей в детской. Я слышу её смех, их голоса переплетаются, как раньше. Они строят что-то из конструктора — наверное, замок. За ужином Маша не сводит с него глаз и постоянно рассказывает обо всём, что с ней произошло за последние дни. Андрей кивает, слушает её всерьёз, как всегда. Маша счастлива, она обнимает его и целует в щёку, как будто он не пропадал из её жизни.

Наконец, наступает время сна, и, как когда-то раньше, Андрей идёт её укладывать. Я остаюсь на кухне одна, убираю со стола и пытаюсь разложить по местам беспорядок в мыслях. Меня раздирает обида. Как так получилось, что я снова позволила ему войти в наш дом, как будто ничего не произошло? Снова этот уютный, но лживый семейный вечер, как будто у нас всё по-прежнему. Как будто за этими стенами нет ни его Светланы, ни её растущего живота.

Злость закипает внутри, как чайник на плите. Зачем я пошла на это? Я снова тащу этот груз, притворяясь, что мы семья, когда на самом деле это лишь красивая фикция.

Наконец, Андрей выходит из детской. В его лице читается усталость, но он старается казаться спокойным. Я замираю в дверях спальни, он подходит ближе, говорит негромко, почти шёпотом, чтобы не разбудить Машу.

— Я останусь здесь на ночь, — говорит он тихо. — Давай потерпим ради Маши.

— Потерпеть? — мой голос срывается на шёпот, полный едва сдерживаемой ярости. — Ты серьёзно? А как же Света? Она, ведь волноваться будет! Надеюсь, ты хотя бы её предупредишь, что будешь ночевать в чужой постели.

— Справедливости ради, это постель пока еще моя, — тихо рычит он.

— Она больше не твоя! И развод – это всего лишь формальность.

Его лицо напрягается, он выдыхает и говорит, избегая моего взгляда:

— Настя, я понимаю, как тебе трудно. Но Маше важно видеть нас вместе, хотя бы ненадолго. Ради неё, прошу тебя.

Я сжимаю губы, пытаясь успокоиться, но это оказывается почти невозможно. Всё слишком остро, слишком больно.

Он молча стягивает с себя рубашку, достаёт из шкафа плед и, не спрашивая меня, стелет его на полу у нашей кровати.

— Ты что делаешь? — шепчу я с возмущением. — Уйди в гостиную, спи на диване!

— Если Маша проснётся и увидит, что я сплю где-то ещё, она всё поймёт, — отвечает он тихо, укладываясь на пол. — Я останусь здесь.

Я злюсь на него ещё больше. Мне кажется, что это очередная манипуляция. Бессильно сжимаю зубы и в порыве ярости швыряю в него подушкой, но он только подтягивает её ближе и закрывает глаза.

Так и ложусь спать, отворачиваясь от него, чувствуя горечь и пустоту.

Ночь тянется бесконечно. Я лежу с закрытыми глазами, но сон не приходит. Где-то рядом, на полу, слышно ровное дыхание Андрея. Я невольно прислушиваюсь, понимая, как привычно его присутствие. Это так глупо, так больно и так нелепо, ведь он рядом — но не со мной. Его жизнь теперь с другой.

Тишина комнаты вдруг становится гнетущей, слишком насыщенной невысказанными словами, которые давят, как тёмное, неподъёмное облако. Я ворочаюсь, пытаясь найти хоть какое-то удобное положение, но кажется, что постель становится только холоднее.

В какой-то момент Андрей тоже начинает шевелиться, его рука на секунду поднимается, будто он собирается что-то сказать, но тут же опускается, как будто передумывает. В эту минуту мне почему-то так хочется, чтобы он заговорил, сделал хоть что-то, чтобы развеять эту болезненную тишину, заполнившую спальню. Но он молчит. И я молчу.

Так проходят долгие минуты. Я уже не знаю, сколько времени прошло, когда вдруг слышу тихий голос Андрея:

— Знаешь, Настя... Мне жаль, что всё так получилось.

Я замираю, не отвечая. Мне не нужны его слова жалости, его пустые извинения. Это не меняет ничего. Ещё больше боли от того, что он продолжает держать меня в этом, продолжает лить масло в огонь, когда уже всё давно и так сгорело.

— Настя, — он чуть приподнимается, садится на полу, словно набирается смелости сказать что-то важное. — Я знаю, что сейчас говорить это, наверное, поздно. Но мне не хватает Маши, и... — он замолкает, потом тихо добавляет: — И тебя тоже.

Я медленно поворачиваю голову, смотрю на него в полутьме. Его лицо кажется таким знакомым, и одновременно совершенно чужим. От этих слов мне становится только хуже.

— Хватит, Андрей, — шепчу я, пытаясь не заплакать. — Очень жаль, что до тебя это дошло так поздно. Лучше бы ты думал о нас с Марусей, когда перед другой женщиной снимал свои трусы!

Он опускает голову, тяжело вздыхает, и снова ложится на пол, укутываясь пледом. Снова — тишина.

Бывший муж молчит в ответ, и кажется, что разговор закончен. Но через несколько мгновений я слышу его усталый, почти равнодушный голос, прорывающий тишину:

— Я знаю, что у тебя есть другой мужик.

Эти слова, как пощёчина. Я чувствую, как внутри всё сжимается. Какой мужик? О чём он вообще говорит? Я стараюсь не показывать замешательства, но сердце предательски колотится. Как он вообще может меня в чём-то упрекать, когда сам предал нашу семью?

— Вас видели в городе.

Ах, вон откуда ветер дует! Моя любимая свекровь.

— Ты сейчас серьёзно? — с трудом произношу я, сжимая кулаки. — Ты обвиняешь меня? Тебе измены показались в глазах собственной матери? Вижу, что она тебя хорошо подготовила.

Андрей качает головой и, не поднимая на меня глаз, продолжает:

— Значит, правда.

Я замираю, смотрю на него, как на чужого. Эти слова обжигают.

— Правда, — с дрожью в голосе шепчу я. — Вся твоя семья всегда думала, что я недостаточно хороша для тебя. Что я — просто жена, не соответствующая вашим стандартам. Может быть, именно поэтому ты так легко ушёл к другой? Тебе нужен был предлог. А твоя мама подкинула его.

Он криво усмехается, как будто моя попытка объясниться только подтверждает его правоту.

—Зато теперь, у меня появился мужчина, который мной восхищается! — безбожно вру я, чтобы сделать ему так же больно, как он сделал мне.

— Рад за тебя, — произносит отстранённо, хладнокровно, и от этого мне становится только хуже.

— Мне твоя радость не нужна! — Я почти кричу, но сдерживаюсь, чтобы не разбудить Машу. — Прибереги её для Светланы! А за меня есть кому радоваться.

Андрей прикрывает глаза и выдыхает, словно пытается сдержать вспышку гнева:

— Знаешь, я всегда думала, что в браке нужно работать, даже если это тяжело, — говорю я, чувствуя, как в голосе проскальзывают нотки отчаяния. — Но, видимо, ты решил, что проще сбежать, найти ту, кто ничего не требует, — продолжаю вколачивать гвозди в крышку гроба нашей семейной жизни. — Её жизнь была для тебя лёгкой, пока я разбиралась с Машей, домом, бытом… Слишком тяжело оказалось быть настоящим мужчиной в этом доме, да, Андрей?

На секунду мне кажется, что он не выдержит, что он сорвётся, что его лицо исказится от гнева. Но он остаётся спокойным, и это спокойствие причиняет боль даже сильнее его слов.

— Ты всегда знала, как задеть меня, — тихо отвечает он. — Но откуда тебе знать, как там у меня было?

— Так, ты сам мне говорил, что тебе надо было напряжение снимать в обед! Разве, не так?

— Так, — рявкает.

— Тогда что ты здесь делаешь, Андрей? — спрашиваю я, горечь пропитывает каждое слово. — Зачем мучить нас обоих? Понимаешь ли ты, что своим появлением только усложняешь всё? Маше будет гораздо больнее, если ты снова исчезнешь.

— Я делаю это ради неё. Ты не хочешь меня видеть, я это понимаю. И поверь, я сам не знаю, правильный ли это поступок. Но я не могу просто уйти, потому что хочу, чтобы она знала, что я рядом. Пусть даже на какое-то время.

Он отворачивается, и в полутьме мне кажется, что я вижу проблеск сожаления. Впервые мне становится страшно от осознания, что, возможно, он действительно сожалеет о случившемся.

Наступает молчание, давящее и болезненное. Я не могу подобрать слов. На этот раз мне больше не за что зацепиться, потому что я вижу перед собой не того, с кем провела столько лет, а совершенно чужого человека.

Стараясь не смотреть на него, поворачиваюсь лицом к стене и укрываюсь одеялом, пытаясь спрятаться от этой жестокой реальности. Спустя несколько минут слышу, как Андрей тихо ворочается на полу, устраиваясь поудобнее. От обиды и бессилия мне хочется плакать, но я зажимаю рот рукой, чтобы не выдать своих чувств.

Утром я просыпаюсь рано, хотя почти не спала. Первые лучи солнца пробиваются сквозь шторы, разливая мягкий свет по комнате. Я поворачиваюсь, ожидая увидеть его на полу, но он уже ушёл. Плед аккуратно сложен у кровати, а подушка лежит на своём месте, будто его здесь и не было. Лишь лёгкий запах его парфюма напоминает о ночи, которая тянулась бесконечно.

В доме тихо. Маша, должно быть, ещё спит. Я встаю, иду на кухню и машинально включаю чайник. Слышу лёгкие шаги за спиной — оборачиваюсь и вижу Марусю, сонную, с растрепанными волосами и мягким одеялом, которое она тащит за собой.

— Мам, а где папа? — спросонья шепчет она, потирая глаза.

Вопрос пронзает меня, как холодная игла. Я заставляю себя улыбнуться и спокойно говорю: — Он ушёл рано утром, солнышко. Но вчера он с тобой поиграл, да?

Маша кивает и улыбается. Я вижу, как её лицо светится от счастья, и мне больно осознавать, что эта мимолётная радость скоро сменится разочарованием.

— Папа обещал, что скоро придёт опять, — говорит она с уверенностью, от которой сжимается под ложечкой. Её детская наивность и вера, что всё ещё может быть как прежде, просто невыносимы.

Я киваю, не в силах ответить, и отвожу взгляд, боясь, что Маша заметит мою горечь. Она спешит за стол, а я готовлю ей завтрак, стараясь сосредоточиться на привычных действиях. Чайник шумит, и этот звук кажется мне утешительным в тишине, заполнившей кухню.

В какой-то момент слышится стук в дверь, и моё сердце учащённо бьётся. Я вспоминаю, как ещё недавно такие моменты наполняли меня ожиданием, радостью, а теперь — лишь тревога и боль. Я подхожу к двери и открываю её, стараясь выглядеть спокойной.

Это Андрей. Он вернулся, и его лицо напряжено, как будто он принял тяжёлое решение.

— Можно войти? — говорит он, осторожно бросив взгляд на Машу, которая сидит за столом, что-то лепечет себе под нос и даже не замечает его появления. — Я свежих круассанов с вишней принес. Их Маша любит.

Я молча отхожу в сторону, пропуская его. Закрываю дверь, поворачиваюсь к нему и начинаю, стараясь сохранить голос на грани шёпота:

— Ты издеваешься?

Андрей немного сжимает пакет с выпечкой.

— Чтооо? Я не тебе их принес! Не надо так на меня смотреть, — он снимает ботинки и вешает пальто на вешалку.

— Ох, каким же ты заботливым отцом друг стал! — укоризненно качаю головой. — Где же вы мужчина раньше были?

— Не начинай, — фыркает и движется на кухню.

— А знаешь, что, приходи. Я не против. Буду спокойно себе на свидания ходить и не думать, на кого оставить ребенка!

Андрей замирает, едва сделав шаг в сторону кухни. Он оборачивается ко мне.

— Свидания? Значит, уже планируешь гулять по ночам, пока я, по-твоему, "играю роль отца", да?

Я оскаливаюсь, чувствуя, как внезапное облегчение растекается внутри.

— А почему бы и нет, Андрей? — спокойно отвечаю я, скрестив руки на груди. — Ты ведь не возражаешь? Мы же с тобой в равных правах? Если можно тебе, то можно и мне.

Андрей делает вид, что это ему безразлично, но его рука сжимается на пакете с выпечкой сильнее, и он упрямо смотрит в сторону, будто не в силах взглянуть мне в глаза.

— Знаешь что, а ходи! — наконец отвечает он, оборачиваясь.

Вот так просто!

Я вздрагиваю от возмущения. Я думала, что он сейчас бесноваться будет, ревновать… а он вот так легко меня отпустил.