Измены

1

— Лорис, малышка, пожалуйста, посиди смирно. Как я могу причесать тебя красиво для папы, когда ты все время крутишь головой?

— Но, мамочка, ты уже причесала.

Уставшая от бесконечной суеты своей матери, девочка развалилась на заднем сиденье лимузина, подняла ноги и закинула их на бархатную кромку сиденья. Мать вздохнула и расческой сбросила ее ноги, утешая себя тем, что все внимание водителя приковано к дороге. Стеклянная перегородка между ними была закрыта, но мать понизила голос до шепота.

— Не клади свои грязные ноги на сиденье.

Она поспешно обмахнула сиденье, хотя даже ребенку было понятно, что оно не было испачкано.

— Не волнуйся, мамочка, мои туфли действительно чистые. — И Лорис вытянула ноги. — Видишь?

Девочка впервые надела свои туфельки. Подошвы были практически без единого пятна, а черный кожаный верх блестел так, что можно было смотреться как в зеркало.

— Я не знаю, малышка, но здесь все из натуральной замши, — сказала молодая женщина с благоговением. — Она запачкается, если ты будешь так поступать. Посмотри, какая она нежная. — И неторопливо, как бы растягивая удовольствие, провела пальцами по дверце. — Ты когда-нибудь видела что-нибудь подобное?

Откинув голову назад, Лорис изучала машину. Внутри «роллс-ройс» был почти весь обит замшей, а плюшевый ковер на полу был такого же перламутрово-серого оттенка. Каждое стекло обрамляла блестящая серебряная трубка.

— Это папина машина?

— Да, малышка.

— Она такая шикарная, правда?

Анхела Касталди не смогла удержаться от улыбки над столь важным выводом своей дочери. Лорис еще не было и шести лет, но ее разговоры и действия были полны зрелости, и иногда это обескураживало.

Не по возрасту высокая и необычайно грациозная, она была самым красивым ребенком, которого Анхела видела. Лицо Лорис было правильной овальной формы. У нее были отцовские большие светло-серые глаза и прекрасная фигура, а ее кожа была такой белой, что казалась почти прозрачной. К счастью, она унаследовала и лучшие материнские черты: тяжелые иссиня-черные волосы, длинные густые ресницы и губы с нежным изгибом, как у мадонны на полотне Леонардо да Винчи.

Анхела обожала свою дочь. Ей не было семнадцати, когда родилась Лорис, и многие считали их сестрами. Так как Картера послали в Сайгон на два года, а семья Анхелы отказалась от нее, Лорис была единственным, ради кого жила Анхела. Иногда она сама пугалась того, насколько сильно любит свою дочь — такая страстная любовь была слишком тяжелой ношей, чтобы маленькая девочка могла выдержать ее. Мать знала, что недостойна такой исключительной дочери, и это также пугало ее: она часто слышала, что ребенок несет на себе грехи отца, — а как насчет грехов матери?

Все чаще и чаще за последние два года Анхела просыпалась в холодном поту и, трясясь от необъяснимого ужаса, бросалась к спящей девочке, чтобы удостовериться, что она дышит. Все закончилось тем, что Лорис стала спать вместе с ней на двуспальной кровати.

По ночам, когда было особенно страшно, а в спальне тени напоминали привидения, Анхела не засыпала до тех пор, пока свет восходящего солнца не заглядывал в окно. Только после этого она позволяла себе заснуть, а маленькое беззащитное тельце Лорис было зажато в ее охраняющих объятиях. И все время она боялась, что возмездие ее найдет.

— Мамочка, — вскрикнула Лорис, дергая обеими руками ее за рукав. — Пожалуйста, мамочка!

Анхела попыталась освободиться от своих тяжелых мыслей и выдавила улыбку.

— Что такое, малышка?

— Ты опять куда-то ушла.

На лице девочки было столько страдания и растерянности, что это еще больше усилило тревожное ощущение.

— О нет, я… Я просто думала.

Крепко обняв Анхелу, Лорис спрятала лицо на теплой груди матери, словно только такая близость могла успокоить ее.

— О чем?

— Как о чем? Конечно, о том, как мы встретимся с папой. — Анхела немного натянуто рассмеялась. — И как все будет прекрасно теперь.

Лорис выглянула в окно.

— А почему папин дом так далеко?

— Он не так уж и далеко. Ньюпорт находится примерно в сотне миль от Манхэттена.

— Это также далеко, как Вьетнам?

Анхела снисходительно улыбнулась.

— Нет, малышка. Вьетнам в тысячах миль отсюда. Я показывала тебе на атласе, помнишь?

Лорис вскинула подбородок так, как она обычно делала, когда с ней обращались как с ребенком.

— Я знаю. Поэтому наш папа никогда к нам не приезжал?

— Но теперь наш папа дома.

Положив руку на ее хрупкое плечико, Анхела успокаивающе погладила дочь.

— Он дома, и все будет хорошо.

— А сколько папа с нами пробудет, прежде чем опять уедет?

— Это то, что я старалась тебе доказать, Лорис. Ему больше не надо будет уезжать.

— Никогда?

— Да, никогда.

Лорис сбросила ноги так же резко, как и подняла.

— Да, так и будет.

— Лорис, ты так говоришь, будто наш папа хотел бросить нас. Он должен был приехать, — настаивала Анхела. — Его договор, подписанный в Вашингтоне, закончился, а он был необходим в Сайгоне для…

Она не могла вспомнить причину, которую сказал ей Картер для своего неожиданного отъезда.

— Для того чтобы покончить с войной, — закончила она неубедительно и улыбнулась Лорис. — Я знаю, как сильно он по тебе соскучился. Он просто умирает от нетерпения увидеть тебя.

Скинув руку матери, Лорис снова уселась прямо.

— Тогда почему он так долго не писал? — спросила она недоверчиво. — Он даже забыл о моем дне рождения.

— Я же говорила тебе, Лорис. Твой папа — очень занятой и важный человек. У таких людей всегда не хватает времени писать. Но это не означает, что он не любит тебя. Папа любит нас обеих очень сильно.

Лорис скорчила гримасу. Она знала все оправдания, которые приводила ее матьв защиту отца, но все еще боялась верить им. Иногда она думала, что мать и сама-то не очень им верит.

— Тогда как же он вытерпел целых три дня, если так соскучился? — упорствовала она. — И если это на самом деле так, и он действительно нас так любит, тогда почему он не приехал за нами вместо шофера?

— Ой, посмотри, малышка, — с улыбкой прервала ее Анхела, — посмотри, какая красивая лошадь.

Лорис вздохнула от изумления, когда выглянула в окно и увидела черного коня, несущегося галопом через поле прямо к ним. Его изящные ноги сливались на ходу, а копыта словно не касались земли.

— Иди сюда, лошадка!

Она бесстрашно вытянула руку в окно движущейся машины, стремясь обнять и овладеть лошадью, как собственностью. В своем восхищении она вряд ли услышала взволнованный крик матери.

— Давай сюда, лошадка!

Торобред остановился в нескольких ярдах от ограды, отделявшей большое поле, засеянное травой, от дороги с двусторонним движением. Он стоял там, мощные мускулы играли под его блестящей шкурой, словно он понял призыв ребенка. Затем, гордо тряхнув гривой, он повернул свою голову и посмотрел через плечо, игнорируя проезжающий «ройс».

— Ой, сделай так, чтобы он вернулся, мамочка, — умоляла Лорис.

— Будут еще, Лорис, Лучше этого.

Анхела указала щеткой для волос, которую все еще держала в руке.

— Посмотри, видишь лошадку-маму и лошадку-ребеночка?

Лорис вскрикнула от восторга, когда увидела кобылу, которая двигалась медленным аллюром так, чтобы жеребенок не отставал от нее. Жеребенок был черным с янтарной гривой и хвостом, которые сверкали, как золото, на солнце. В ожидании, когда эта парочка подойдет к ним, жеребец в нетерпении бил копытом.

«Это сигнал, — сказала себе Анхела. — Они наконец послали сигнал, о котором я так просила». Она глубоко вздохнула и почувствовала, что воздух пахнет свежескошенной травой. Это был ее первый свободный вдох за последние два года.

— А почему все дома такие низкие? — спросила Лорис, показывая на двухэтажные дома, мимо которых они проезжали. — И где все люди?

— Это деревня, малышка. В ней всегда так спокойно и тихо. Ты бы хотела жить здесь всегда, Лорис, а не в грязном и шумном городе?

Лорис перестала наблюдать за лошадьми и повернулась, чтобы взглянуть на мать.

— А можно я возьму с собой Анни?

— Ты можешь забрать всех своих кукол. Но я уверена, что папа купит тебе много новых.

— Но я хочу Анни.

— Вот теперь у тебя будет все, что ты захочешь, малышка.

Анхела оттянула Лорис от окна и повернула так, что они снова оказались лицом друг к другу.

— Но сначала ты дашь мне причесать твои волосы.

— Нет.

Вырвавшись из рук матери, Лорис подняла руки, защищаясь от расчески.

— Больше не дам.

— Ты не хочешь показаться перед папой красивой?

Лорис чувствовала себя очень неуютно в нарядном жестком платье из тонкой кисеи, над которым мать сидела всю ночь. Оно было белым в красный горошек, прямого покроя, с ярко-красной отделкой на воротнике, с короткими рукавами «фонариком». Сатиновый поясок вокруг талии был того же цвета, что и лента в волосах.

— Мне все равно, как я выгляжу.

— Никогда не говори так! Ты даже не представляешь, какая ты счастливая. Многие маленькие девочки отдали бы все, чтобы быть такими красивыми, как ты.

— Почему?

— Потому что, когда человек красивый, каждый изумляется его красоте и хочет общаться с ним.

Задумчивая улыбка смягчила черты Анхелы. Римский нос, свидетельствующий о ее происхождении, немного портил ее привлекательное лицо.

— Когда девочка красивая, она сможет иметь все, что ей захочется в этом мире, даже если она родилась при таких… неблагоприятных обстоятельствах.

— А почему?

— Просто так всегда случается.

Она не могла объяснить непререкаемый закон природы, такой же, как то, что солнце поднимается на востоке и садится на западе.

— И поэтому никогда не говори, что тебе все равно, как ты выглядишь.

Она снова подняла руку с расческой из черепашьей кости.

— А теперь ты будешь хорошей девочкой и разрешишь мне поправить твою прическу.

Лорис не была уверена, что ей очень хотелось быть красивой: это было слишком надоедливым и суетным занятием. Она упрямо покачала головкой.

Глаза матери стали грустными, а это всегда заставляло Лорис чувствовать себя не в своей тарелке.

— Ты не хочешь, чтобы мама гордилась тобой?

Со смиренным видом Лорис положила руки на колени, и тотчас была награждена благодарной улыбкой.

— Когда папа увидит, какая ты красивая стала, — сказала Анхела с возрастающим восхищением в голосе, поправляя локоны, — он так возгордится, что он твой папа, и никогда нас больше не покинет. Тогда мы будем жить все вместе… как настоящая семья!

Глаза Лорис увеличились так, словно заполнили все лицо.

— Папа собирается жить с нами?

— Да, малышка.

— Так же, как… папа Бетти?

— Да!

— Это то, что он сказал по телефону?

— Ну, не совсем такими словами, — Анхела замялась, — но…

— Я знала об этом. — Лорис отдернула голову, ускользая из рук матери. — Я так и знала, что все это было неправдой!

— Но это правда, — вскричала Анхела. — Папа всегда говорил, что мы будем жить вместе, как только он получит постоянное место в Вашингтоне. Почему же ты думаешь, он пригласил нас к себе домой? Он никогда не делал этого прежде, ведь так? Он всегда только приезжал к нам.

Лорис кинула на мать тяжелый взгляд.

— И как же это произойдет?

— Мы наконец сможем познакомиться с его отцом и матерью, а может быть, даже с его старшей сестрой, — настаивала Анхела. — Потому что теперь мы тоже станем частью его семьи. Вот так.

Лорис опустила глаза.

— Я бы не была такой уверенной, — сказала она, уставившись на свои кожаные туфли.

Теряя терпение, Анхела взяла Лорис за подбородок.

— Когда-нибудь было такое, чтобы мама нарушала свое обещание?

— Нет.

— Я не говорила тебе, что в один прекрасный день папа вернется? И он вернулся, не так ли? А теперь все идет так, как я тебе всегда обещала.

Лорис все понимала, но для нее это было неубедительно.

— Не думаешь ли ты, что Бог, выслушивая все твои молитвы ночь за ночью, не отзовется на них, малышка? — ласково спросила Анхела. — А?

— Не знаю.

— Да нет же, конечно, отзовется!

Анхела понимала, Бог мог проигнорировать ее собственные молитвы, так как она слишком долго жила в смертельном грехе, но как он мог отвергнуть ее дочь, такое безгрешное создание! Никто не сможет отвергнуть такого красивого ребенка — даже сам Картер.

— А кроме того, я получила сигнал!

Анхела засмеялась громче, чем хотела, не в силах удержать ту радость, что наполняла ее уверенностью, что теперь все будет замечательно.

— Все идет так, как я обещала тебе, малышка. Ты увидишь.

Она осторожно накрутила один из локонов Лорис на указательный палец и стала рассказывать о тех прекрасных вещах, о которых говорила уже не раз. Не желая портить матери счастливое настроение, Лорис сидела молча, держа руки на коленях. Медленно, неумолимо и безжалостно она втягивалась в семейную драму, окружавшую ее.

— Мы все будем жить вместе в огромном доме в деревне, — говорила ее мать нежным и ласковым голосом, — и у тебя будет очень много подружек и друзей. Теперь каждому захочется играть с тобой.

От убаюкивающего, тихого гипнотизирующего голоса и плавного движения машины Лорис с трудом удерживалась, чтобы не заснуть. Это были те же слова, которые мать повторяла ей каждый вечер перед сном, пробуждая детские фантазии.

— Ты будешь учиться в лучших школах. Будешь брать уроки музыки и изучать французский язык. Потом, когда подрастешь, ты займешь свое место в обществе наравне с остальными членами семьи твоего отца.

Лорис заморгала глазами. Она знала все дальнейшие события наизусть так же, как ребенок знает сказку о Синдерелле или о Красной шапочке, и поняла, что мать опережает события.

— И теперь, когда мы собираемся жить в деревне, у меня будет собака такая же, как Ласси, — подсказала она, с нетерпением возвращаясь к любимейшей части этой волшебной сказки.

— Правильно. И у тебя будет много-премного игрушек и красивых новых платьев.

— Ты забыла про пони, — напомнила Лорис. — Расскажи мне о пони!

— Я как раз к этому подхожу.

Улыбка матери уверила ее, что они все ближе приближаются к самому интересному.

— Папа купит тебе твоего собственного пони — белоснежного арабского пони с длинными развевающимися гривой и хвостом.

Кончиком расчески она сняла последний локон с пальца.

— Он будет самым лучшим пони во всем мире.

— И самым быстрым!

— Да, и самым быстрым, — согласилась Анхела. — Ты научишься ездить верхом и перепрыгивать преграды, и…

Неожиданный автомобильный гудок прервал рассказ. Лимузин остановился в конце дощатой деревенской дороги. Анхелу так поглотили разговоры с Лорис, что она даже не заметила, когда машина свернула с основной магистрали. Она выглянула в окно и глубоко вздохнула.

«Роллс-ройс» стоял у огромных стальных ворот. С обеих сторон возвышались башни из гранита и высокая стена с острыми выступами, которая простиралась так далеко, насколько хватало глаз. В одной из башен открылась металлическая дверь, и оттуда вышел человек гигантского роста. Несмотря на черную униформу, фуражку с золотым околышком и перчатки, он был похож на вышибалу из бара.

Кивнув в их сторону, он подошел к воротам с ключами на пальце. Из-за своего роста ему пришлось нагнуться, чтобы вставить ключ в замок. Анхела заметила револьвер в кобуре, которая висела у него на ремне. Снова выпрямившись, без особых усилий одним рывком он распахнул створку ворот, затем отошел в сторону.

«Роллс» проскользнул через арочный вход, и Анхела выдохнула:

— О Боже, мы здесь!

Она торопливо пробежалась расческой по своим длинным до пояса волосам, которые составляли все ее богатство.

Лорис сидела на краю сиденья, стараясь лучше разглядеть все происходящее впереди через переднее стекло. Гигантские дубы стояли рядами по обеим сторонам нескончаемой аллеи, и все они были одного размера и высоты.

— Мамочка, как они смогли заставить деревья вырасти одинаковыми?

— Что, малышка? — рассеянно пробормотала Анхела.

Все о чем она могла думать, это о том, что через несколько минут она снова увидит Картера. Она была в таком состоянии, что ее сердце то останавливалось, то билось так, словно готово было вырваться из груди.

Лорис обратилась к матери еще раз.

— Как они смогли…

— А теперь послушай меня, Лорис.

Ее пальцы дрожали, когда она поправляла красный бант в волосах Лорис.

— Через каких-нибудь несколько минут мы снова увидим нашего папу и наконец познакомимся с его семьей. Обещай мне, что будешь на высоте.

— Ты можешь не беспокоиться об этом, мамочка, — заверила ее Лорис. — Я буду хорошо себя вести.

— О, ты всегда себя хорошо ведешь, малышка. Я не это имела в виду. — Ее пальцы пробежали по платью в горошек и поправили ее пышные рукавчики. — Но ты же знаешь, какой ты становишься тихой и забитой, когда встречаешься с людьми в первый раз! Сейчас постарайся не быть такой. Я хочу, чтобы все увидели, какая ты роскошная девочка и… и как легко и хорошо ты можешь вести себя и держаться в обществе, и…

Несмотря на то, что она старалась говорить медленно, чтобы ребенок понял ее слова, она пробормотала их в огромной нервозности.

— И если ты повиснешь или… или крепко уцепишься за мою руку, как ты всегда это делаешь, они подумают, что ты все еще ребенок.

— Я не маленькая, — возразила Лорис, выпятив свой подбородок. — Это всем понятно.

— Тогда ты поняла, что я имела в виду?

Лорис растерялась, не совсем уверенная, что поняла, чего же от нее ждут. Но мать ждала ответа: ее лицо светилось надеждой и восторгом.

— Да, мама.

— Я так и знала, малышка.

Наклонившись, она проверила, блестят ли ее туфельки и подтянула ее гольфы, хотя они сидели так высоко, как было только возможно.

— Я твердо знаю, что ты произведешь прекрасное впечатление!

Лорис не была уверена, в чем заключалось огромное впечатление, но решила не спрашивать, испугавшись, что о ней подумают, как о маленькой.

— Я очень постараюсь.

Снова выпрямившись на сиденье, Анхела широко улыбнулась ей, и эта улыбка была сильным контрастом ее умоляющему взгляду, отчего Лорис растерялась еще больше.

— Пожалуйста, постарайся, малышка, — просила она. — Это на самом деле очень важно, чтобы вся папина семья восторгалась тобой.

— Почему?

— Потому что, если этого не произойдет, папа не сможет с нами остаться навсегда. Теперь ты понимаешь, как это важно?

Лорис до сих пор не понимала, что нужно было делать, но точно знала, что все надо сделать хорошо. На всякий случай она кивнула.

Лимузин доехал до конца длинной дубовой аллеи, окруженной лесом. Огромная долина, раскрывшаяся перед ними, казалось, была брошена ковром через пологий склон возвышенности.

Сорокакомнатный викторианский дворец стоял на вершине холма, сверкая на сентябрьском солнце и ослепляя своей белизной. Газон окаймлял веранду с мраморными колоннами и низкими треугольными сиденьями в стиле дворцов XIX столетия.

С одной стороны дома было то, что Анхела посчитала теннисным кортом, граничащим с садом. Дальше была лесосека и огороды. На таком же расстоянии от дома с другой стороны была терраса из мрамора, скрывающая бассейн, вокруг которого стояли шезлонги и кофейные столики под полосатыми зонтиками. Навес такого же цвета был натянут над баром и крутящимися стульями рядом с раздевалкой, в миниатюре напоминавшей основной дворец.

Бриллиантово-голубая вода бассейна соперничала с водой океана, искрящейся у подножия другой стороны горы. Застекленная веранда взгромоздилась на отвесном берегу и выступом проходила над частным пляжем. Последние осенние розы поднимались по ее стенам и цепко держались за позолоченную резьбу крыши.

— Ой, мама, — вздохнула Лорис, слишком напуганная, чтобы говорить громко. — Это прямо как в кино.

Единственно, что могла сделать Анхела, это кивнуть в знак согласия, когда лимузин совершил свой последний поворот на извилистой дороге. Она знала, что Картер происходил из богатой светской семьи, но все-таки не ожидала того, что увидела.

Радость и восхищение, наполнявшие ее оттого, что она снова его увидит, стали медленно угасать. Теперь она поняла, что его семья никогда не позволит ему жениться на ней. Как она может осуждать их, когда это так очевидно даже для нее: она не принадлежит к этому обществу!

Медленная надоедливая пульсация в висках сигналила ей о начале конца одной из ее фантазий.

— Мама, в какой квартире живет наш папа? — услышала она, словно эхо, вопрос Лорис.

— Что, малышка?

Когда Лорис повторила свой вопрос, Анхела уже была в состоянии сконцентрироваться на ее словах и оставить свои мрачные мысли позади.

— Это не многоквартирный дом, Лорис. Это дом нашего папы… целиком.

— Весь?

Ребенок задумчиво посмотрел на дворец, четко сравнивая его с их квартирой на Ловер Ист Сайд. «Роллс» подкатил к стоянке напротив входа.

Несмотря на свое упавшее настроение, Анхела рассмеялась над впечатлением Лорис.

— Да, малышка, и теперь ты здесь.

В порыве она обняла Лорис и прижала к себе, извлекая надежду из теплого красивого маленького тельца. И вдруг все опять показалось возможным. Кроме того, Картер сам пригласил их сюда. Он бы не сделал этого, если бы не был уверен, что она с Лорис не принадлежит ему.

Радость и восторг пронизали ее опять, и она не могла дождаться, когда они с ним увидятся. Успокоив Лорис, она взяла сумку с сиденья, толкнула дверцу и, не дожидаясь пока шофер подаст ей руку, выпрыгнула из машины.

Взгляд шофера, подошедшего к дверце и опустившего поданную ей руку, дал Анхеле понять ее оплошность. Она еле сдержала стон, когда он поджидал, пока Лорис выберется из машины.

Анхела не увидела ничего, кроме упрека в его глазах. Он, должно быть, сравнил ее со светскими дамами из круга Картера — женщинами, которые, она знала, привыкли ездить в лимузинах с шоферами, как она привыкла добираться на метро. Надоедливая пульсация снова начала биться в веках и висках. Если уж она шокировала даже шофера, то как она победит семью Картера?

Не успела она и потянуться к латунному молоточку, как входная дверь стала медленно беззвучно открываться.

В небольшой проем двери выглянул дворецкий в ливрее. Он так оглядел Анхелу, что она подумала, что он закроет дверь прямо перед ее носом. Затем он наградил таким же взглядом Лорис и наконец позволил ей войти.

Когда мать и дочь появились в вестибюле, он поднял руку в белой перчатке, приказывая жестом им остановиться.

— Не смогла бы мадам подождать здесь, пока я сообщу о ее приезде?

В полуобморочном состоянии Анхела кивнула.

Размеренными шагами дворецкий прошел к небольшому роскошному столу. Его полированная поверхность из красного дерева контрастировала с завитками из атласного дерева и отделкой по краям блестящей медью, его крышка была из тонкого сервского фарфора. Предназначенный для кофе или шоколада, в настоящее время он служил подставкой под телефон.

Пока дворецкий звонил, Анхела осматривалась. Огромная хрустальная люстра, переливаясь, как грозди бриллиантов, была доминирующей в вестибюле с широкой лестницей из красного дерева. Огромный, во весь рост, портрет Гейнсборо в позолоченной раме висел на стене. У стены напротив стоял выпуклый мозаичный комод, охраняемый торшером в этом же стиле. Вместо свечей на выпуклых ножках были высокие хрустальные вазы с живыми экзотическими цветами, выращенными в оранжерее.

Хотя Анхела была не в состоянии назвать ни стиля мебели, ни мастеров, создавших их, у нее не было проблем определить их подлинность. Любая вещь этой коллекции была болезненным напоминанием разницы происхождения ее и Картера.

Кто-то такой же, как ее отец, трудолюбиво укладывал симметричный рисунок на этом полу. Но ее отцу так никогда и не разрешили пройти по нему после завершения работы. Хотя ее отец очень гордился своим мастерством и считал себя художником, но и он был просто рабочим для таких людей, как члены семьи Картера. Они, конечно, всегда будут думать о ней как о человеке, стоящем ниже по уровню.

— Мама, — позвала Лорис громким шепотом. — Мама, тебе что-то говорит этот дядя.

Это были первые слова, которые Лорис осмелилась произнести, с тех пор как они вошли в дом ее отца. Незнакомые люди и места всегда пугали ее, а этот высокий худой мужчина совсем смутил ее. Она придвинулась ближе к матери, но вспомнив ее указания, отказалась от порыва взять ее за руку.

Анхела не заметила, что дворецкий уже положил трубку и теперь обратился к ней. Она вся ушла в свои мысли, и только голос дочери вернул ее к действительности. Она дотянулась до руки дочери и вцепилась в нее, единственную твердую точку в ее постоянно меняющейся жизни. Ребенок посмотрел на свою мать со смешанным чувством удивления и спокойствия.

— Не была бы мадам так любезна, чтобы последовать за мной? — повторил дворецкий Анхеле. — Мистер Кинсли ожидает вас в библиотеке.

— Да, спасибо.

Пытаясь объяснить свое поведение, она добавила:

— Я очарована домом. Красивей этого я еще не встречала.

Ничего не выражающий высокомерный взгляд на его лице дал понять, что ему совершенно не интересны ее впечатления.

— Конечно, в Ньюпорте есть и другие, даже более известные летние особняки, — произнес он, ведя их по холлу. — Например, замки Белкорт и Брейкэз, или мраморный дом.

Анхела была поражена тем, что дворец оказался простым летним особняком в Ньюпорте.

— Но некоторые находят это щегольством богатства и изобилия, а некоторые какой-то изысканностью.

Самодовольная легкая улыбка искривила его губы, когда они проходили через открытые двери, возбуждающие проблески ложных надежд.

— Королевские покои всегда были знамениты своей пышностью и элегантностью.

— О да, все это очень элегантно, — нетерпеливо согласилась Анхела.

Совершив оплошность с шофером, ей было необходимо завоевать расположение дворецкого.

— Я никогда не видела ничего более прекрасного. Не удивительно, что вы, будучи частью этого, гордитесь им.

Его выражение лица стало жестким, словно он нашел что-то оскорбительное в ее попытке разговорить его. Анхела поняла, что вновь оплошала. Взглянув в сторону, она увидела такую огромную гостиную, каких в жизни не видела.

Основная гостиная, как она обычно называлась, могла вполне вместить пять или шесть гостиных ее современной квартиры и на самом деле своим убранством создавала впечатление нескольких комнат, только без стен между ними. Массивные диваны и кресла, обитые переливающимся шелком, стояли группками вокруг столов редкой красоты, создавая мерцающие островки. В этот момент прислуга, методично следуя по комнате от предмета к предмету, накрывала их бумагой.

Анхела поспешила за дворецким, волоча за руку Лорис.

— Почему они накрывают мебель?

— От пыли, мадам, — ответил он ей лукаво. — Мы скоро собираемся закрывать летнюю резиденцию.

— Закрывать? Но зачем?

— Потому что сезон практически закончился.

Он всем своим тоном выражал, что это объяснение не интересует никого, кроме нее.

— Мистер и миссис Кинсли и их дочь вчера вернулись в свою квартиру на Пятой авеню.

Анхела резко остановилась, и Лорис наткнулась на нее.

— Вы имеете в виду, что вся семья Картера уже уехала?

— Конечно, мадам.

Его поразила ее растерянность. Неужели ей не понятны даже такие простые вещи? Она не знала, что оставаться в Ньюпорте хоть на один день дольше семи недель считалось дурным тоном.

— Мистер Кинсли-младший пробудет здесь еще один день, — добавил он. — Мне сказали, что к этому его вынуждает одно очень важное дело.

Его уничтожающий взгляд через плечо на ходу давал ей понять: исключительно из-за них обеих произошло такое серьезное нарушение этикета.

У Анхелы появились тревожные мысли, но она проигнорировала их так же, как это делала все предыдущие три дня. Молча она следовала за дворецким, пока они не подошли к двум огромных размеров дубовым дверям.

— Библиотека, мадам, — объявил он, открывая двери.

Анхела лишь мельком окинула эту комнату, которая показалась ей мрачной и нескончаемой. Пол был покрыт рисунчатым паркетом, на котором лежали два ковра восточной работы. Напротив камина стояло кресло, создающее островок уюта; его каштановый цвет сочетался с бордово-коричневыми кушетками, стоящими друг против друга, и лакированным морским капитанским сундуком, служащим кофейным столиком, между ними. В дальнем конце библиотеки, у окна, задрапированного дамасским шелком, стояло старинное зеркало в позолоченной раме, в котором отражались бюро и стулья в стиле Людовика XIV.

Ряд за рядом одну из стен закрывали старинные издания в кожаных переплетах, а на других висели картины XVIII века в позолоченных рамах — пейзажи и сцены охоты. Необычайная коллекция серебряных кубков, выигранных за много лет на состязаниях членами семьи Кинсли, горделиво сверкали на мраморном камине.

— Не могла бы мадам быть так любезна и подождать здесь? Мистер Кинсли сейчас выйдет.

Он помедлил в дверях, словно размышляя, можно ли их одних оставлять среди такого количества ценностей. Затем, четко подчиняясь приказанию, неохотно закрыл дверь.

— Мамочка, мне этот дядя не понравился.

Лорис решила, что наконец-то она осталась одна в безопасности со своей матерью. Подняв голову, она взглянула на потолок из орехового дерева, который возвышался на двадцать футов над ней, затем уставилась на камин, который показался ей таким большим, что спокойно мог ее проглотить.

— И это место мне тоже не очень нравится.

— Почему ты так говоришь, Лори?

— Этот дом меня не целует. — И она скривила гримасу.

Ее слова удивили Анхелу и ранили. Она не осознавала до этого момента, что ее дочь так же, как и она, понимала, что они не подходят этому дому.

— О, малышка, — настаивала она, — этот дом будет полон любви для тебя, как только они с тобой познакомятся.

— Не уверена, — пробормотала Лорис серьезным тоном.

— Лорис, неужели ты не рада снова увидеть своего папу?

Девочка неуверенно переминалась с ноги на ногу. Из своего опыта она уже знала, что, когда она слишком радовалась встрече со своим отцом, она еще больше радовалась, когда он опять уезжал.

— Да, мамочка, — сказала она, понимая, что именно это хочет услышать от нее мать.

— Тогда ты должна улыбнуться, особенно когда увидишь своего папу, чтобы он понял, насколько ты счастлива видеть его. Ты не забыла, что мама говорила тебе до этого?

Лорис гордо вскинула подбородок.

— Я все помню.

Анхела наградила ее любящей ласковой улыбкой.

— Я так тобой горжусь, малышка. Ты такая красивая.

— И ты, мамочка, — немедленно обернулась Лорис.

Она все еще не привыкла к новому странному наряду матери, но для нее она оставалась самой красивой в целом свете — и всегда будет такой.

— Как ты думаешь, папе понравится мой новый наряд?

Анхела непрерывно одергивала свое пестрое белое с красным и черным мини-платье — точная копия модели от Сен-Лорана, последний писк моды. На ногах у нее были сочетающиеся с ним белые ботинки из искусственной кожи, а на плече висела черно-белая сумочка.

Молодая женщина хотела произвести впечатление на родителей Картера тем, что ее наряд соответствует последнему слову моды, и таким образом она достойна их сына.

В тот момент, когда она уже стала судорожно перебирать все возможные причины задержки Картера, открылась дверь в деревянной панели, и он вошел в комнату.

Мир вокруг Анхелы стал безмолвным. Она неожиданно потеряла способность говорить и двигаться. Ее разум словно закрылся для самозащиты. Картер также молчал, не выражая никаких эмоций, и это ощущение было для него не очень уютным.

Темно-синий кашемировый блейзер, белые брюки в тонкую полоску четко подчеркивали его гибкую изящную фигуру, делая его выше его шести футов. На двойном ряду латунных пуговиц, украшавших пиджак, блестели эмблемы яхт-клуба для высокопоставленных лиц; такой же знак был вышит красными и золотыми нитками на нагрудном кармане, из которого выглядывал носовой платок с монограммой. Шелковый платок на шее дополнял элегантность.

С тех пор, когда она видела его в последний раз, в нем произошли большие перемены. Он отрастил усы, придававшие солидность мальчишеским чертам, но и это его не очень спасало: он все равно казался моложе своих 32 лет. Следуя последней моде, его светлые пепельные волосы и бакенбарды были удлиненными. Анхела неожиданно осознала, что его волосы выгорели, а его светло-серые глаза оттенялись загаром на лице, словно он вернулся из путешествия. У нее появилось смутное подозрение, что он не мог так сильно загореть за три дня.

Он озарил ее своей неотразимой мальчишеской улыбкой.

— Ха, Анхела.

Мгновенно паралич Анхелы сменился необузданной радостью.

— Картер!

Пронесясь через комнату, она бросилась ему на шею и поцеловала его в губы затяжным поцелуем.

От неожиданности Картер в волнении отступил назад.

«Она все еще способна меня возбудить», — с обидой и возмущением подумал он, стараясь высвободиться. Он откинул голову, но она крепко обняла его руками за шею и снова потянулась своими губами к его.

— Анхела, мы не одни, — пробормотал он, кивком указывая на то, что было сзади него.

Привыкшая открыто выражать свои чувства, Анхела всегда вела себя при дочери очень свободно, поэтому она поняла, что это относится не к ней и, повернув голову в указанном направлении, увидела стоявшую в дверях высокую худощавую женщину.

На вид ей было около тридцати пяти, а может быть, ее манеры держаться делали ее старше. На ней был брючный костюм, быстро ставший альтернативой мини-юбкам. Ее светло-каштановые волосы были гладко зачесаны назад в безжалостно маленький пучок, пронзенный насквозь ярко-желтым карандашом. Было невозможно определить цвет ее глаз; их скрывали большие очки с толстыми стеклами, которые, казалось, были специально так задуманы, чтобы иметь возможность разглядывать человека, при этом создавая трудности рассматривать ее самою. Она стояла наблюдая за ними с блокнотом в руке; ее губы, выражая неодобрение, были вытянуты в жесткую, тонкую линию.

Руки Анхелы соскользнули с шеи Картера. Она отступила.

— Это мой секретарь мисс Прескотт, — жестко сказал он.

В отличие от Анхелы он не привык выражать публично свои чувства.

Достав носовой платок из нагрудного кармана, он вытер помаду Анхелы со своих губ, но никак не мог освободиться от ее вкуса. Он подумал с удовлетворением о своем решении пригласить Анхелу к себе в дом. Все приезды к ней всегда заканчивались постелью; так было и за день до его отъезда в Сайгон, когда он так и не отважился сделать то, что было необходимо.

Картер все вытирал губы — словно пытаясь уничтожить все ее следы, — и безрассудная радость, возникшая в Анхеле в первое мгновение встречи с ним, стала угасать. Смутное предчувствие, раздражавшее ее до встречи, наваливалось на нее, приводя в сознание. Отбросив свои длинные волосы, Анхела повернулась и, готовясь последовать за ними, стремительно схватила Лорис за руку.

Лорис была занята мыском своей туфельки, очерчивая рисунок на каштановом ковре. Ее сердечко учащенно билось.

— Это и есть маленькая Лорис? — спросил Картер, наконец замечая дочь.

Он видел ее и не раз, но сейчас совершенно не узнал.

— Надо же, я с трудом ее узнал. Она так выросла.

— Да, она теперь похожа на маленькую леди, — сказала с гордостью Анхела. — Подойди и поздоровайся, Лорис.

Когда Лорис подошла к нему, Картер нахмурился.

— Анхела, мне кажется, я ясно сказал по телефону, что ничего хорошего не выйдет из того, что ты привезешь с собой ребенка. Нам необходимо обсудить серьезные проблемы.

— Картер, я не помню, чтобы ты мне говорил об этом.

Во время их разговора по телефону было много такого, что она была не способна понять и потому свалила все на плохую слышимость.

— Я же специально делал на этом ударение.

— Серьезно? Даже не могу представить, как я упустила это.

Она легкомысленно рассмеялась, удивившись его резкому тону.

— Даже если ты это сказал, я все равно не смогла бы оставить Лорис дома. Она умирает от нетерпения снова увидеться с тобой. Все эти три дня она ни о чем другом не говорила, кроме как о встрече с па…

Она прервалась на полуслове, закусив губу, чтобы не дать неосторожным словам вырваться наружу, и виновато посмотрела на секретаря.

— Ты можешь свободно говорить при Прескотт, — заверил ее Картер. — Она хорошо знает нашу… ситуацию.

«Это то, из-за чего они приехали, — подумала Анхела, — из-за ситуации?»

— Уверен, ты согласишься со мной, что было бы лучше не посвящать ребенка в наш серьезный разговор.

Его левая бровь поднялась на целый дюйм. Словно получив сигнал, Прескотт, стоявшая неподвижно, как статуя, с тех пор как вошла в комнату, сразу же взяла инициативу в свои руки. Большими шагами она подошла к письменному столу, нажала одну из кнопок на специальной панели, положила под мышку блокнот, затем подошла к Лорис.

— Лорис? Тебя так зовут, да?

Лорис кивнула и придвинулась ближе к матери.

Прескотт улыбнулась ей своими тонкими губами.

— Какое красивое имя. И такая очаровательная маленькая девочка.

Наклонясь к Лорис, она протянула ей руку.

— Ты не против сходить на кухню? Там тебе повар даст чего-нибудь вкусненького.

Лорис, отрицая, покачала головой и еще ближе придвинулась к матери.

— Ты бы не отказалась от большой чашки шоколада, — настаивала она, — и большого куска слоеного торта?

Лорис схватилась за подол платья Анхелы.

— Нет!

Прескотт опять протянула ей руку. Не привыкшая общаться с детьми, она растерялась. Выпрямившись, она посмотрела на своего босса, словно ожидая дальнейших указаний.

— Анхела! — жестко сказал он, перебрасывая проблему на нее.

— Лорис, что с тобой случилось? — упрекнула Анхела. — Ты даже не поздоровалась со своим папой. А теперь подойди и крепко поцелуй его и расскажи, как ты счастлива видеть его, так же как ты мне говорила до этого.

Она отступила за спину матери, пальцами сжимая крепче кусок ее платья и из-под своих длинных ресниц смотрела на красивого незнакомца, который назывался ее отцом. Она вся была во власти волнения и страха.

— Обычно она не такая, — поспешила заверить его Анхела с приветливой улыбкой. — В действительности она чересчур рассудительная и слишком яркая для своего возраста. Полагаю, она просто растерялась, снова увидев тебя, Картер.

Палец за пальцем она отцепляла руку Лорис.

— Обо всем этом она говорила в машине по дороге сюда: как она соскучилась по своему папе и как счастлива, что мы все теперь будем наконец вместе.

— Анхела, пожалуйста, — неумолимо сказал Картер. — Не усложняй все еще больше, чем оно есть на самом деле.

— Почему, она даже выучила специально для тебя песенку, — поспешно сказала Анхела, — чтобы отметить твое возвращение домой! Давай, малышка.

Она слегка подтолкнула девочку и поставила ее прямо перед отцом.

— Покажи папе, как красиво ты поешь.

Всецело поглощенная ребенком, она не заметила раздражительного взгляда, промелькнувшего между Картером и мисс Прескотт.

— Мы все вместе живем в желтой субмарине.

— Желтой субмарине, — послушно подпевала Лорис, — желтой суб…

— Ради Бога! — прервал со злостью отец. — Сейчас не время и не место для такого представления!

Лорис так и не закрыла рта, хотя ей было слишком стыдно выдавить еще какой-то звук. В шоке глаза Анхелы расширились, и, казалось, она окаменела. Даже сухая Прескотт почувствовала себя очень неуютно.

Дворецкий, появившийся в дверях библиотеки, нарушил воцарившуюся тишину:

— Вы звонили, сэр?

Первой ожила Прескотт.

— Да, Финли, — сказала она. — Пожалуйста, проводите ребенка на кухню и проверьте, чтобы ей дали чашку шоколада с молоком и какое-нибудь печенье или пирог.

Дворецкий надменно подошел к Лорис, глядя на нее, как на полукровку, дворняжку, которую приказано вывести.

— Хорошо, мадам.

— Иди, Лорис, — сказала с улыбкой Прескотт.

В поисках защиты Лорис повернулась к матери, но, к ее ужасу, та кивнула ей, соглашаясь с ними.

— Пожалуйста, мамочка, — умоляла она, — не заставляй меня идти с этим дядей. Я сделаю все, что ты скажешь, — я обещаю.

— Сделай, что тебе говорит эта красивая тетя, Лорис. Маме с папой надо поговорить.

Голос матери опять выражал покорность, робость, а в глазах была такая тоска и печаль, которые всегда заставляли Лорис страдать. Не желая расстраивать ее еще больше, после того как она не смогла правильно спеть песенку, она неохотно послушалась.

— Итак, начнем?

Картер встал за бюро Людовика XIV и движением холеной с маникюром руки указал Анхеле на стул.

Анхела упала на один из стульев напротив письменного стола: мисс Прескотт села на другой.

— Я несколько раз намеревался поговорить с тобой, Анхела, — сказал Картер, не глядя на нее, и прокашлялся.

— Мне тоже надо о многом поговорить с тобой, Картер, но не могли бы мы с тобой это сделать наедине?

— Присутствие мисс Прескотт жизненно необходимо. Она нам нужна в качестве свидетеля.

— Свидетеля?

— Да. Видишь ли, я попросил моих адвокатов составить вот такую бумагу.

Он опять прочистил горло и достал из шкатулки, работы Фаберже, несколько листов бумаги стандартных размеров.

— Я уверен, что это более чем справедливое соглашение. На самом деле, очень благородное.

Он улыбнулся ей со смирением и одновременно с самодовольством.

— Мои адвокаты, естественно, думают так же.

Он положил назад оригинал и протянул ей копию.

— Я уверен, что прочитав его, ты так же станешь думать, Анхела, — поспешно сказал он. — Все, что тебе надо сделать, — это подписать его. А Прескотт засвидетельствует твою подпись.

Анхела посмотрела на одного, затем на другую. Она почувствовала себя полностью сбитой с толку. Все было совершенно не так, как она себе представляла.

— Что происходит?

— Чтобы понять, ты должна прочитать документ, — сказал Картер, стараясь держаться с ней спокойно, но чувствуя, как растет в нем страстное желание.

Читая второй параграф, Анхела отказалась от попыток разобраться в юридическом лексиконе, который был ей совершенно непонятен.

— Я ничего не понимаю, что здесь написано.

С усиливающимся раздражением Картер провел рукой по выгоревшим волосам. Обычно все его дела решались без него, но в этой очень личной ситуации он был вынужден сам принимать участие. У него появилось чувство утомления. Он повернулся к секретарю.

— Прескотт, пожалуйста, объясните ей. Не думаю, что у меня получится хорошо.

— Я сделаю все возможное, мистер Кинсли.

Она с большим рвением склонилась к Анхеле. Безотносительная официозность была ее защитой от общепризнанного хаоса жизни. При выполнении любого задания ни одна, пусть маленькая деталь, не ускользала от ее внимания, и для нее не существовало нерешаемых проблем.

— Мисс Касталди, перед нами договор между мистером Кинсли и вами, — объясняла она. — Здесь ясно указано, что ваш… союз с мистером Кинсли прекращается.

Она услышала возглас Анхелы, но сделав вид, что ничего не произошло, продолжила:

— В благодарность за годы службы ему, мистер Кинсли считает, что договор на сумму в пятьдесят тысяч долларов будет подходящим. И вы будете ежемесячно получать чек в пять тысяч долларов на обеспечение вашей дочери.

— Моей дочери? — вмешалась Анхела.

Кажется, до нее впервые стал доходить смысл происходящего и значение сказанных ей слов.

— Но она также и его дочь!

Прескотт поправила очки на переносице.

— Это никогда юридически не было установлено, мисс Касталди.

Анхела повернулась к Картеру за подтверждением.

— Картер, ты больше, чем любой другой, знаешь, что Лорис твоя. Ты знаешь, как мы в первый раз… Что я была… У меня не было мужчин до тебя!

Картер заерзал на своем стуле, но промолчал. Анхела повернулась к Прескотт.

— За все эти годы у меня не было других мужчин, кроме него!

Из-за эмоционального порыва Анхелы Прескотт растерялась на момент: такое естественное, ненаигранное отчаяние вызвало у нее сочувствие. Но Прескотт должна вести себя, словно ничего не случилось, словно эта молодая женщина перед ней — еще один вариант дешевой золотоискательницы. Она сосредоточила все свое внимание на документе, в котором было что-то чрезвычайно успокаивающее, даже в пространстве между строчками, между буквами.

— Если вы обратите внимание на страницу три, параграф два, мисс Касталди, — рассуждала она, — вы увидите, что все требования мистера Кинсли в этом благородном и щедром договоре сводятся лишь к тому, что вы отказываетесь от всех своих будущих и настоящих притязаний и что с этого дня всякий контакт между вами прерывается. Вышеуказанная Лорис Касталди будет продолжать носить это имя, и ни теперь, ни в будущем не будет претендовать на титулы мистера Кинсли и его семьи, и ни в какое время никоим образом не будет претендовать на кровные узы, которые, в соответствии с законом, не доказаны.

Прескотт взглянула на Анхелу, чтобы удостовериться, насколько эта молодая женщина поняла все прочитанное.

Кровь прилила к лицу Анхелы.

— Я не верю в это.

Резко поднявшись, она обеими руками ухватилась за угол бюро.

— Это тебя твой отец заставил сделать, Картер? Ты сам никогда бы не смог так поступить с Лорис и со мной. Я положила на весы всю мою жизнь ради этого.

— Анхела, я…

— Ты хотел жениться на мне сразу, когда мы узнали, что я беременна, но твой отец взял с тебя обещание подождать до…

— Это не связано с моим отцом!

— И натянул вожжи, отправив тебя в Сайгон в надежде порвать эту связь навсегда. Теперь я все понимаю.

— Это я попросил его сделать этот перевод, — сказал он раздраженно.

Он не ожидал, что она причинит ему какие-то беспокойства — Анхела всегда была покладиста.

— Я подумал, что ты достаточно сообразительна, чтобы понять это.

— После последней встречи, когда мы с тобой провели ночь в любви, как я могла думать об этом?

Два последних года Анхела жила воспоминаниями той ночи. Она потянулась к нему с болью и замешательством, но все что он видел, — это высокую грудь под ее платьем.

— Неужели ты забыл ту ночь?

Картер опустил глаза. Все это случилось из-за таких ночей, которые он позволял себе, прекрасно сознавая, что приличествующие его положению отношения не могут продолжаться так долго.

— Ты должна понять правду, Анхела. Я собирался сказать тебе, что эти ночи были основной причиной того, что мне следовало уехать, чтобы прекратить наши отношения. Я пытался тебе сказать, но…

Он не привык оправдываться, а то, что она заставляла его чувствовать свою вину, раздражало его еще больше.

— Ради Бога, как я мог знать, что ты будешь меня ждать целых два года!

Ее пальцы соскользнули с угла письменного стола на колени.

— Но я же тебе сказала, что буду ждать.

— Все это говорят в порыве страсти.

— Нет, не все, — резко возразила она. — Моя мама честно ждала отца почти шесть лет, пока он не заработал достаточно денег и не вернулся к ней и моим братьям. Вот что представляют собой женщины нашей семьи.

— Анхела, послушай меня, — оборвал ее Картер, чувствуя, что его силы на исходе. — Мне жаль, что я ввел тебя в заблуждение. Я хотел только переспать с тобой. У меня не было каких-либо серьезных намерений.

В доказательство своей искренности он достал подписанный чек на пятьдесят тысяч долларов из шкатулки с документами и порвал его на мелкие клочки, за исключением правого угла.

— Прескотт, — произнес он загадочно, протягивая ей уголок, в котором сохранилось отпечатанное число, — пожалуйста, уничтожьте этот чек и выпишите другой на сумму семьдесят пять тысяч долларов.

Прескотт, казалось, не проявила ни тени удивления.

— Конечно, мистер Кинсли.

— Нет, — возразила Анхела, прежде чем секретарь успела подняться. — Я не хочу семьдесят пять тысяч долларов, Картер.

Циничная улыбка искривила правильную линию его губ. Очевидно, он ожидал, что она потребует большую сумму.

— И сколько же ты хочешь?

— Мне не нужно от тебя денег. Мне ничего не надо от тебя, за исключением помощи вырастить нашу дочь.

— Но что-то тебе надо, — сказал он как бы между прочим, словно это была обычная процедура в их отношениях.

— Я хочу, чтобы ты сделал то, что обещал мне несколько лет… жениться, на мне и дать Лорис свое имя!

Он громко рассмеялся, словно она сказала одну из очень веселых шуток.

— Это не подлежит обсуждению. Сейчас я бы не смог на тебе жениться, даже если бы и захотел.

Над глазами Анхелы опять началась прежняя медленная раздражающая пульсация. Одна ее часть хотела покончить со всем этим, стереть все мысли и чувства, а другая боролась, чтобы сохранить их. Она не могла предать свою мечту, она должна была думать о Лорис.

— Но как же насчет твоих обещаний? — требовала она. — И всех обещаний, которые я дала Лорис от твоего имени? Все эти годы мы жили только этими обещаниями. Как я ей скажу, что все они оказались неправдой? Я не могу… я не позволю тебе причинить ей такую боль!

Перед тем как задать следующий вопрос, Картер и его секретарь переглянулись.

— И что ты собираешься делать?

— Я… я не знаю, — растерянно сказала Анхела. — Но я что-нибудь предприму. Я должна получить гарантии, что ты признаешь Лорис своей дочерью и предоставишь ей достойную жизнь.

Картер и его секретарь обменялись легкой понимающей улыбкой, они также рассчитали и этот шаг.

— У тебя есть выбор, Анхела. Ты можешь возбудить судебное дело в связи с моим обещанием или принести ходатайство в признании отцовства. Я прав, Прескотт?

— Да, мистер Кинсли.

— Я надеюсь, ты в курсе, что повлекут за собой эти твои действия. На самом деле скандал, который ты поднимешь, никак не отразится на моем честном известном имени, но твое имя прозвучит во всех бульварных газетенках, и Лорис будет облита грязью на всю страну.

Он потянулся через стол, словно пытаясь дотянуться до нее.

— Теперь, как ты предполагаешь, твой отец отреагирует на это?

При упоминании отца, чью честь она запятнала, давящая пульсация над глазами Анхелы усилилась. Она не видела его с того дня, как он узнал, что она беременна. Он выгнал ее из дома. Глубоко верующий, набожный человек, он заставил ее мать и братьев поклясться на Библии никогда впредь не говорить о ней и не видеться с ней. Через несколько недель после рождения Лорис она принесла к нему в дом ребенка в надежде на помилование и обнаружила, что он уехал. Он сбежал от того позора, в котором оказалась его семья, он не смог больше смотреть в глаза своим друзьям и соседям.

Анхела заставила себя сделать несколько глубоких вдохов, что всегда помогало остановить эту пульсацию и рассеять туман в голове.

— И чего ты достигнешь через суд? — говорил Картер. — Когда все это кончится, тебе не станет легче, и твоя жизнь не станет лучше той, какая у тебя будет, если ты подпишешь это соглашение.

— Мистер Кинсли прав, мисс Касталди, — поспешно подтвердила Прескотт. — Даже если вы выиграете это дело, что очень нежелательно для его положения в обществе, суд только определит вам денежное содержание.

— Однако суд не сможет распоряжаться моими деньгами в той степени, как я, — вступил в разговор Картер.

— А по поводу ходатайства об отцовстве, вы уверены, что у вас не будет никаких трудностей доказать, что именно он является отцом вашего ребенка?

— Но он же действительно отец моего ребенка!

— Давайте рассмотрим тот вариант, что вам каким-то образом удастся доказать это, — допустила она. — Опять же, суд сможет только вынести свое заключение, чтобы мистер Кинсли обеспечивал ребенка, что он и сам собирается сделать.

— Итак, ты видишь, Анхела, — добавил Картер, — что ты ничего не добьешься через суд. Никакой суд на земле не заставит меня жениться на тебе.

— Но у нас же ребенок!

Не получив ответа от Картера, она повернулась к его секретарю.

— Неужели это ничего не значит?

Прескотт аккуратно поправила свои очки.

— Боюсь, что мистер Кинсли опять прав, мисс Касталди. По закону никогда нельзя заставить человека жениться против его желания.

— Тогда что же будет с Лорис? — вскричала Анхела. — Все забудут о ее существовании. Неужели у нее нет никаких прав?

С утомленным видом Картер уселся в кресло.

— Ты победила, Анхела. Я заключаю соглашение на сто тысяч долларов при условии, что ты подпишешь этот договор здесь и сейчас.

Она уставилась на него, словно увидела его в первый раз в жизни, и заметила крохотные капельки пота на лбу.

— Чего ты боишься, Картер?

— Я ничего не боюсь, — он отвернулся. — Я только хочу оставить свои ошибки позади и быть уверенным, что они не смогут нарушить мои планы в будущем.

Она покачала головой.

— Это не получится. Рано или поздно, мы все расплачиваемся за свои грехи.

— Я и расплачиваюсь за свои, — с презрением огрызнулся он. — Ценою в сто тысяч долларов.

Анхела вздрогнула, словно он ударил ее, ее голос дрожал, когда она наконец смогла говорить.

— Я не возьму и миллион долларов. Нет тех денег, которые смогли бы заменить Лорис отца или вычеркнуть из ее жизни презренное понятие, что она незаконнорожденная.

— Тебе надо было думать об этом раньше! — бросил он ей в лицо. — Мой отец нашел для нас лучшего врача на Парк-авеню, чтобы решить эту проблему. Ты отказалась. Ты не можешь меня обвинять в том, что случится с твоим маленьким выродком! Все несчастья принесла ей ты!

Промелькнувшая в нем праведная ярость заставила его подняться.

— И ты это тоже должна понять и перестать обманывать себя пустыми надеждами выйти за меня замуж. Я женюсь на другой. Объявление об этом будет помещено в следующей «Санди таймс».

Анхела ощутила, будто что-то оборвалось у нее внутри. Она почувствовала, что ее трясет, но ей казалось, что это была не она, а кто-то другой.

— Боже правый! — застонал Картер.

Мисс Прескотт подскочила к ней.

— Мисс Касталди, что с вами?

Лицо Анхелы стало похоже на маску, ее глаза затуманились, каждый мускул в ней был натянут, как струна.

Сбитые с толку, Картер и Прескотт переглянулись. Произошло то, чего никто из них не предвидел.

Наклонившись, Прескотт взяла Анхелу за плечи и встряхнула.

— Мисс Касталди, вы слышите меня?

Ответа не было.

— Как ты думаешь, что это? — спросил Картер. — Может, сердечный приступ?

Анхела слышала и видела их обоих, но только издалека. Как будто стеклянная стена появилась между ней и всем остальным миром — темная, светонепроницаемая стена.

— Кажется, она в шоке.

— Хорошо, как нам, черт возьми, вывести ее из него?

Картера, не волновало, что он не скрывает своих эмоций. Скандал сможет разрушить его намеченную женитьбу, а также его великолепную политическую карьеру, которую отец создал для него.

Прескотт подошла к бюро, подняла телефонную трубку и набрала номер дворецкого.

— Финли, ты можешь привести сейчас ребенка, — сказала она, когда он ответил. — Пожалуйста, поскорей.

— Ты думаешь, это правильно, — слабо возразил Картер, — при таких обстоятельствах?

— Кажется, она безумно обожает своего ребенка. Давай надеяться на то, что Лорис сможет вывести ее из этого состояния. Иначе… — оставив все худшее недосказанным, она повесила трубку.

— Иначе мы будем вынуждены привлечь кого-нибудь со стороны, — беспощадно закончил Картер.

Чувство стыда стало проникать в пустоту, окружающую ее. Она не могла позволить себе, чтобы Картер увидел ее такой, и заставила себя вдохнуть воздух в парализованные легкие и освободиться от тех пут, которые грозились полностью захватить ее, потом, сжимая стул, напряглась и, дрожа всем телом, встала.

— Мисс Касталди, вам сейчас лучше?

— Да, я… со мной все в порядке.

Она почувствовала себя такой посрамленной, что не могла смотреть им в глаза.

— Я знаю, что со мной случилось. Здесь есть ванная, которой я смогла бы воспользоваться. Мне просто надо немного холодной воды, чтобы побрызгать на лицо.

— Да, конечно.

Прескотт указала на дверь, из которой раньше вышли они с Картером.

— Там мой кабинет. Женская комната находится за первой дверью справа, как войдете. Вам нужна моя помощь?

— Нет!

Анхела подняла руки, будто защищаясь от удара.

— Я смогу все сделать сама. Спасибо.

Ее лицо все еще было бледным, а глаза затуманенными. Только собрав все свои силы на то, чтобы переставлять ноги, она смогла выйти из комнаты.

— Слава Богу! — воскликнул Картер со всей неподдельной неистовой религиозностью, на которую был способен.

— Вы опаздываете, — напомнила ему Прескотт. — Вы забыли о коктейле с Рэйнолдс в клубе?

— Черт! — он автоматически взглянул на часы. — Я не могу уехать. Я должен сегодня покончить с этим.

Улыбка извращенного удовлетворения сделала губы Прескотт еще более тонкими.

— Думаю, что на сегодня вы принесли достаточно зла, не так ли? Лучше бы вы позволили мне теперь позаботиться об этом. Кроме того, вы собирались отложить решение этой проблемы на шесть месяцев.

Ее тон выражал, что ничего не произойдет, если он примет ее совет.

— Днем раньше — днем позже, что случится?

— Полагаю, ты права, — неохотно согласился Картер.

На самом деле он успокоился, что у него есть уважительная причина, чтобы уехать. Слава Богу, что у него есть старая, надежная Прескотт. Он одарил ее благосклонной благодарной улыбкой.

— Я знаю, что могу доверить тебе все заботы об этом.

— Разве когда-то было по-другому?

Она посмотрела на него испытующим взглядом.

— Но ты должен был сказать мне, что она любит тебя.

Картер опять посмотрел на часы.

— Позвони мне завтра. В любое время — можешь поздно. Я хочу быть в курсе дальнейших событий.

— Конечно.

— Ты уедешь, как планировала, сегодня в Нью-Йорк?

— Конечно. И думаю, что это будет лучшим вариантом, — поспешно прибавила Прескотт, стремясь сложить вещи до возвращения Анхелы, — если мне не придется вести ее назад в моей машине. В таком состоянии она может неизвестно что рассказать шоферу.

— Но сначала ты должна будешь добиться от нее подписать этот чертов документ.

Если отец обнаружит, что он не смог порвать с Анхелой, он вообще больше не захочет его слушать.

— Положись на меня, Картер. На этот раз мы имеем дело не с одной из твоих сучек.

Ее тон был резче, чем она намеревалась, но она была расстроена, что он не посвятил ее полностью в свое дело.

— Я обо всем позабочусь так же, как это было всегда.

Картеру было неприятно вспоминать, как она покрывала и вытаскивала его из многих очень сложных ситуаций. Она обращалась с ним, как со слабым непослушным ребенком, словно взяв уроки у его отца! Но он все еще позволял ей это, так как в присутствии других она вела себя очень достойно по отношению к нему.

Она была единственной женщиной, которую он не смог совратить. Она также была единственной женщиной, за исключением его прелестной, но глупой и ветреной матери, перед которой он не испытывал угрызений совести. Если кто-то и мог его вывести из себя, так это была Прескотт, и это было еще одним ее преимуществом. Он озарил ее, по его понятиям, своей самой обезоруживающей улыбкой.

— Позаботься обо всем, Прес, и за это я тебя хорошо отблагодарю.

Она странно посмотрела на него и отвернулась, прежде чем он смог понять этот взгляд.

— Я буду ждать твоего звонка, — напомнил он, уходя через боковую дверь как раз в тот момент, когда вернулась Анхела.

Он снова выдавил из себя улыбку, выражающую нежную озабоченность.

— Тебе лучше, Анхела?

Она кивнула. Холодная вода привела ее в чувство. Она ощущала себя как смертельно раненное животное, единственным желанием которого было вернуться с остатками чувства собственного достоинства в свое логово и умереть там.

— Я хочу домой.

— Но сначала, Анхела…

— Не беспокойся, Картер.

Ее тон был ровным и разрушающим.

— Я не буду претендовать на тебя.

Она посмотрела на него, пытаясь не видеть, насколько красив он все еще был для нее, — несмотря ни на что.

— Мне не надо твоих денег. Ничто меня теперь не заставит подписать эту бумагу. Ты способен лишить Лорис отца, но я — никогда.

Рассматривая Анхелу, глаза Прескотт сузились. Молодая женщина, возможно, была глупой, подходя к мужчине с этой стороны, — но тогда многие женщины таковы. Она все еще не могла с ней согласиться. В мире не так много людей, которые неподкупны. На самом деле сама Прескотт не видела таких. Но она знала, что бывают очень ранимые люди. У каждого есть что-то, что он ценит превыше всего. Она была специалистом в определении и манипулировала этим. И она нашла уязвимое место Анхелы.

— Теперь, Анхела, будь рассудительной, — нетерпеливо настаивал Картер. — Ты знаешь себя…

Прежде чем он успел сказать, Прескотт перебила его.

— Мистер Кинсли, вы опоздаете на… — начала она, только для того, чтобы вмешаться.

— Мамочка! — закричала Лорис, проскальзывая в узкий проем между двумя дверьми. В своем стремлении поскорей увидеть мать она не дала возможности дворецкому окончательно раскрыть дверь.

Прескотт напряглась, защищая свое мировоззрение.

— Любовь — последнее, о чем вы должны думать. Это любовь привела вас к такому неприятному делу.

Анхеле совершенно не хотелось, чтобы ей сейчас еще раз напоминали обо всем.

— Отлично, малышка, едем, — сказала она Лорис, которая очень нервничала в своем стремлении скорее уехать домой. — Сначала поблагодари мисс Прескотт за то, что она подвезет нас до дома.

— Я понимаю, что очень резка, — сказала Прескотт, прежде чем Лорис заговорила, — но я только старалась помочь. Сейчас не время и не место, но нам необходимо поговорить. Можно мне позвонить вам завтра? Мы бы с вами вместе провели ленч.

— Нет, спасибо.

Анхела была любезной, но холодной; она заметила, как секретарь положила бумагу с договором в свою большую сумку.

— Никто не поймет вашей гордыни так, как я, — искренне сказала Прескотт уже в машине. — Но гордость это та самая вещь, которую вам сейчас надо обойти. Вам надо подумать о вашем будущем.

Анхела рассмеялась. Что-то отозвалось предупреждающим звонком в голове Прескотт. Она обернулась к Анхеле:

— Вы уверены, что с вами все в порядке?

В ответ она пожала плечами. Даже если бы ей и очень захотелось, Анхела знала, что никогда не даст понять мисс Прескотт, как она себя чувствует. Годами она жила в страхе, ожидая неизбежного наказания Бога за грехи, и вот расплата наступила. Единственное, что она сейчас ощущала, это чувство успокоения, расслабления. Все кончилось. У нее больше не будет замирать дыхание в ожидании.

— Подождите, — окликнула ее Прескотт, когда Анхела взялась за ручку дверцы. Из нагрудного кармана пиджака она торопливо достала карточку и ручку. — Это моя визитная карточка. Вы можете меня найти в конторе с восьми до шести… И… — она прибавила, делая запись, — это мой домашний номер телефона.

Она протянула ей карточку.

— Пожалуйста, разрешите мне помочь вам.

Анхела опять рассмеялась.

— Если вы хотите, я отдам это маме, — сказала Лорис.

— Конечно, почему же нет? — Прескотт отдала ей визитку и проследила, как ребенок аккуратно положил ее в кармашек своего платья.

— И спасибо вам за то, что вы привезли нас домой, — прибавила Лорис, отходя в сторону, предоставляя матери возможность закрыть дверь.

«Какая яркая, с каким самообладанием эта маленькая девочка, — подумала Прескотт. — Но слишком красивая, чтобы быть счастливой».

Она была уверена, что Лорис закончит жизнь так, как и ее мать, — а может быть, и хуже. Когда она наблюдала за ними, как они, взявшись за руки, поднимались по ступенькам к подъезду, она не могла в тот момент сказать, кого ей было больше жаль. Она напомнила себе, что так и не выполнила свою миссию. «Но единственно, что можно сделать, — убежденно думала она, — это сыграть на любви Анхелы к своей дочери. Осознав, что сто тысяч долларов смогут гарантировать будущее Лорис, она без промедления подпишет договор».

С самодовольной улыбкой Прескотт осторожно вывела свою машину в общий поток.

Анхела закрыла дверь и автоматически шлепнула по выключателю. Она вздрогнула, когда верхний свет представил перед ней ее гостиную со всей ее утонченной убогостью, беспощадно освещая дешевые, купленные в магазине безделушки и маленькие вышитые подушки — жалкие потуги превратить меблированную квартиру в обжитой дом. Она выключила свет.

— Он такой яркий — просто режет глаза, — сказала она в ответ на тоненький возглас удивления Лорис. — И так светло.

Она указала на свет от уличного фонаря, проникающий сквозь прозрачные шторы, купленные на распродаже в «Гимпеле», отблеск гигантской рекламы, которая играла огнями на улице напротив их жилища, отражался на потолке.

— Все же видно, малышка, правда ведь?

— Да, мамочка.

Пройдя на цыпочках, Лорис закрыла входную дверь, так как ее мать забыла это сделать.

Анхела бросила ключи и кошелек на стол.

— Теперь, Лорис, будь хорошей девочкой и сама приготовься, чтобы лечь в постельку. Сегодня мама очень устала.

Она говорила скучным, отсутствующим голосом, и, проходя по комнатам, каблуки ее обуви тяжело отдавались эхом.

— Позови меня, когда ты будешь готова, и я приду, чтобы укрыть тебя.

— Но мы еще не пообедали, — возразила Лорис.

Анхела вообще забыла о еде. Ей показалось, что сейчас три часа утра. Ей только хотелось, чтобы поскорей закончился этот день.

— Пожалуйста, сделай, что я тебе сказала, Лорис.

— Но я хочу кушать!

За целый день она ничего не съела, кроме чашки шоколада и нескольких иеченьицев.

— Хорошо, — сдалась на просьбу дочери Анхела. — Через несколько минут я приготовлю тебе поесть.

— Я сама все сделаю, если ты устала, мама, — предложила Лорис, обрадованная тем, что ее не укладывают в постель так рано.

Ее неожиданно охватило чувство восторга.

— Можно я? Можно я сделаю сама?

Она запрыгала на одном месте.

— Пожалуйста, а? Я сделаю сенгвичи.

Неправильное произношение слова «сандвичи» обычно вызывало улыбку у Анхелы. Сегодня это довело ее до слез.

— Хорошо, малышка. Будь осторожна, чтобы не запачкать своего нового красивого платьица.

«Хотя это уже ничего не значит», — напомнила себе Анхела, когда радостная Лорис выскочила из комнаты. Теперь уже ничто не имело значения. Она прошла и села на полинявшее ситцевое кресло в углу. К ней пришло необычайное спокойствие — спокойствие человека, которому нечего терять. Она сидела, положив руки на потертые подлокотники, медленно выдыхая, пока в легких совершенно не осталось воздуха.

В маленькой кухне Лорис достала четыре куска белого хлеба и, помазав их маслом, положила на свой любимый поднос с рисунком Снуппи. Разворачивая вощеную бумагу на «салями», она очистила большой кусок. Ее мать всегда давала ей первый кусок, когда делала сандвичи, поэтому она решила, что не будет ничего страшного, если она и сейчас отправит кусочек колбасы в рот. «Салями» было ее любимым лакомством после мороженого.

Она стала с большой аккуратностью раскладывать колбасу на хлеб. Ей так хотелось сделать все красиво, чтобы мать гордилась ею. Все было вскоре готово и, по ее мнению, очень красиво. Ей запрещалось брать в руки что-либо острее ножа для масла, поэтому она оставила сандвичи неразрезанными на половинки.

Достав из холодильника пакет с молоком, она осторожно налила в две чашки и тоже поставила на поднос и, осторожно балансируя с ним, на двух руках, внесла его в комнату. Привыкшая к яркому свету на кухне, она поморгала, пока ее глаза не приспособились к полумраку и наконец не определили местонахождение матери.

— Посмотри, мамочка!

Горя желанием показать свои достижения, она поспешила к ней с подносом в руках, подняв один угол, чтобы не расплескать содержимое. Увидев лицо матери, Лорис резко остановилась.

Анхела уставилась в то место на потолке, где с постоянными интервалами мерцало отражение рекламы в доме напротив. Резкий белый свет делал ее кожу бледной, как у мертвеца, тени делали ее глаза невидимыми, лицо походило на череп.

— Посмотри, мамочка, — закричала Лорис, подставляя поднос к ее лицу. — Посмотри!

Но Анхела была далеко, чтобы услышать ее. Пульсация в ее голове усилилась до такой степени, что ничто уже не могло туда проникнуть, чтобы вырвать ее из этого ритма и дать возможность услышать и понять произнесенные кем-то слова. Затем она ощутила будто ее тянут куда-то. Она попыталась стряхнуть это, но не смогла сдвинуться с места. Все еще непонятный, но странно знакомый голос возвращал ее в действительность. Она ощутила давящую боль в груди, когда Лорис стала бить по ней. Воздух неистово ринулся в легкие, разрывая всю связь со спасительным светом, оставляя рот открытым. Она была бессильна остановить входящий в нее поток воздуха. Теперь Анхела узнала звук, который состоял из двух слогов — ма-ма — и повторялся снова и снова, как заклинание.

— Ма-ма… ма-ма… ма-ма!

Она поморгала, как человек неожиданно попавший из темноты в ослепляющий свет. Ей потребовалось много времени, чтобы осознать, что недовольный требовательный кусок плоти, ползающий по ее коленям, был ее дочерью. Неожиданно к ней подступила тошнота, похожая на утреннюю слабость. Ее тело почувствовало отвращение к ребенку.

В голове что-то беззвучно щелкнуло. Она удивилась, что ее тело отодвигается от ребенка, пока они не оказались на противоположных крутых обрывах, оглядывая широкую пропасть. Длинный тонкий провод протянулся между двумя берегами, и вдруг она оказалась между ними, подвешенная в пустоте. Неожиданная вспышка озарения дала ей понять, что огромным усилием воли она сможет опять вернуться в реальность.

Это было последней рациональной мыслью Анхелы. Она опустила провод, позволив себе упасть в бездну.

Элен Блейк закончила разговор, глубоко затянулась сигаретой и резко выдохнула. После пережитой ночи никакой алкоголь не сможет ей помочь расслабиться. Бросив мертвого таракана в пепельницу, она снова выглянула в окно.

Четырнадцатая улица, обычно забитая машинами начиная с десяти утра, была пустынной из-за дождя, который вот уже целый час лил стеной. Масляные следы от бесчисленных машин превратили асфальт в мерцающее черное зеркало, в котором отражались вспышки огней витрин.

Улица была безлюдна, поэтому, когда Элен заметила женщину, выходящую из «доджа», припаркованного недалеко от ее дома, она напряглась. Это, должно быть, она. Походка незнакомки соответствовала голосу, услышанному полчаса назад. На женщине было длинное пальто военного образца и такого же цвета хаки шляпа; она была без зонта. Ее голова была высоко поднята — что редко кто делал под дождем.

Когда женщина подошла прямо к окну, Элен Блейк вытянула шею, чтобы посмотреть на заросли орегана и марихуаны, произрастающие в ящике на окне.

— Вы мисс Прескотт?

Женщина подняла лицо к ней.

— Да.

— Слава Богу! — И Элен в нетерпении рванулась к ней на лестницу.

— Вот сюда!

Она открыла дверь на улицу, прежде чем Прескотт успела подойти к порогу.

— Очень рада вас видеть. Я думаю, она…

— Нам бы лучше уйти с дождя, — предложила Прескотт с типичным для нее присутствием здравого смысла, заметив, что соседи уже притаились у своих окон.

— Да, конечно, — неопределенно кивнула Элен и вернулась в вестибюль, пропуская Прескотт. — Меня зовут Элен Блейк… это я позвонила вам.

— Вы владелица дома?

Прескотт не могла скрыть своего удивления.

Молодая женщина едва вышла из подросткового возраста, и, судя по ее одежде, манерам и резкому запаху напитка, распространяющемуся вокруг нее, она была хиппи. На голове у нее была шапка кудрявых светлых волос. Она была очень симпатичной, в лучшем проявлении своего юношеского возраста, ее большие голубые глаза были сонными, не сосредоточенными.

— Этот дом принадлежит моему отцу, лорду трущоб, — пояснила она, лениво пожимая плечами.

Столовая ложка висела на цепочке у нее на шее, вместе со значком, на котором было написано: «Война не полезна ни детям, ни всему остальному, живущему на земле».

— У него так же, как и у меня, есть место, когда я пропадаю. Это здорово.

— Что случилось, мисс Блейк? — нетерпеливо перебила ее Прескотт. — Вы сказали по телефону, что звоните по крайней необходимости.

— Зовите меня Элен, — сказала она, повернув голову на 180 градусов. — Все правильно. Подождите и вы увидите ее.

— Где она?

— Она на один этаж выше.

Коллекция серебряных и простых металлических браслетов на руке Элен звякнула, когда она указала на лестницу в конце узкого коридора.

— Здорово, я видела несколько страшных вариантов, — трещала она, показывая дорогу, — но такого никогда.

— Что конкретно случилось, Элен?

— Примерно час назад начался дождь, — сказала она трагическим голосом, делая ударение на каждом слове с силой на уровне жизни-смерти, как это делает подросток, находящийся под огромным впечатлением. — И как обычно, когда идет дождь, я всегда проверяю, все ли окна закрыты, вы понимаете? И вот, когда я поднялась на второй этаж, я услышала, как закричала маленькая девочка. Она закричала так громко, что можно было услышать через закрытое окно, и я…

— Кто-нибудь еще услышал ее?

Поднимаясь по лестнице, Прескотт старалась выдерживать безразличный тон.

— Или как-то пытался помочь?

— Здесь? — хихикнула Элен. — Кто заметит? Здесь кто-нибудь всегда занимается чудачеством. Но такие, как Анхела, вы же понимаете, что она не из дурочек. Я имею в виду, что она действительно приятная женщина, и она не наркоманка. Я полагаю, что кто-то плеснул в нее кислотой. Когда я увидела ее, мне стало понятно, почему бедный ребенок так кричал, потеряв голову!

Теперь, когда они поднимались по лестнице на второй этаж, над грязным, узким проходом воцарилась тишина, нарушаемая только каплями дождя, бьющимися о стекло.

— И что вы сделали потом? — подсказала Прескотт.

— Сначала я не могла сообразить, что делать. Я знала только одно, что ад не позовет к себе свиней.

— Ты поступила правильно, Элен, — заверила ее Прескотт. — Кому надо, чтобы полиция совалась не в свое дело?

Улыбка, выражающая облегчение и благодарность, осветила лицо хиппи.

— Это то, что и я подумала. И когда Лорис дала мне вашу визитку, — она сказала, что вы знаете чем помочь, — я сразу позвонила вам.

— Не беспокойся, Элен, я позабочусь обо всем.

Она решительно постучала в дверь.

Лорис с прижатой к боку куклой открыла дверь. Теперь ребенок был притихшим, очевидно, выплакавшись до конца, но ее глаза были полны ужаса. Она прижала к себе куклу, словно ее жизнь зависела от нее.

Прескотт поправила очки на переносице.

— Я здесь, чтобы помочь твоей маме, Лорис. Где она?

— Я не знаю, — пробормотала она потерянным голосом, посмотрев через плечо в другой конец комнаты.

— Она опять ушла… но в этот раз не возвращается.

— Что ты имеешь в виду?

Прескотт отстранила ребенка. Не сделав и двух шагов по направлению в гостиную, она ошеломленно остановилась.

— Боже… Господи!

Анхела все еще сидела в углу кресла. Ее тело окаменело и было без движения, как отдельный предмет мебели. Она была в состоянии общего кататонического отрешения, и, казалось, совсем не дышит. Ее лицо было похоже на маску мертвеца, мертвенно-бледное от недостатка кислорода. Она уставилась не мигая на отражение огней рекламы на потолке.

— Я старалась, но она не возвращается.

Слезы снова полились из глаз Лорис, и она обхватила куклу обеими руками.

— Это я во всем виновата.

Ее подбородок начал дрожать, и слезы потоком побежали по ее лицу.

— Это все из-за меня, что па не…

— Это ерунда, — оборвала ее Прескотт резко. Кивком головы она показала Элен, чтобы та закрыла дверь. Она подождала, пока Элен выполнит ее просьбу, и продолжила разговор с ребенком голосом более нежным и более уверенным.

— Твоя мама заболела. Ты не должна винить себя. Ты хочешь мне помочь сделать так, чтобы мама почувствовала себя лучше?

Хлюпая носом, Лорис кивнула.

— Сначала ты должна перестать плакать.

Достав полосатый носовой платок, Прескотт помогла Лорис высморкать нос.

— А теперь я хочу, чтобы ты пообещала мне, что будешь делать все, что я скажу.

Лорис прекратила тереть нос тыльной стороной ладони и снова кивнула.

— Где здесь телефон?

— В маминой спальне.

— Это через дверь направо.

Элен сделала шаг вперед, желая показать дорогу.

— Я найду, — поспешила заверить ее Прескотт, ей не нужны были никакие свидетели. — Я была бы очень благодарна, Элен, если бы ты позаботилась о ребенке. А я сейчас вернусь.

Не давая ей возможности ответить, она повернулась и направилась в спальню. Она быстро взвесила все «за» и «против». Ее главной задачей было прикрыть Картера.

Она понимала, что самым простым было бы отвезти Анхелу в «Белевью», но эта больница связана с полицией, а тогда начнутся расспросы. Лучше поместить Анхелу в частную клинику, где такие вещи держатся под секретом.

Прескотт уже случалось обращаться в такую клинику. Только месяц назад она договаривалась там об аборте для одной из сучек Картера.

Она поставила свою большую сумку на в постель, расстегнула ее и достала телефонную книжку, нашла нужный номер телефона и набрала его.

Клиника «Мартингейл» на Парк-авеню обслуживала тех немногих, чьи проблемы и мелкие грешки, если узнавались, то становились яркими заголовками на первых страницах газет За определенную плату богатые и знаменитости могут прийти сюда, чтобы втайне избавиться от запоя, выйти из состояния отравления, сделать незаконный аборт и снять нервный стресс. Как обычно, обслуживание клиники было безупречным. Она только упомянула имя Картера, дала краткое описание «проблемы», и сразу же палата в психиатрическом отделении была забронирована. «Скорая помощь» без опознавательных знаков незамедлительно выехала по названному адресу.

Положив трубку, Прескотт заметила а свою визитную карточку, лежавшую на ночном столике рядом с телефоном. Очевидно, хиппи — хозяйка дома — забыла ее здесь. Она положила ее в карман пальто. Оглядывая в спальню, она заметила на ночном столике фотографию в рамке, на которой Картер улыбался своей мальчишеской улыбкой. Снимок стоял таким образом, чтобы утром, проснувшись, а также ночью, засыпая, Анхела могла сразу его увидеть. Расстегнув огромное отделение в записной книжке, Прескотт вставила туда снимок, рамку и все остальное. Она обнаружила несколько моментальных снимков Картера в ящике стола и пачку любовных писем, связанную сатиновой лентой; страницы, оттого, что их часто держали в руках, истерлись, и текста почти не было видно. Эти вещи она также сложила в сумку.

Перед тем как уйти ей было необходимо проверить всю квартиру и аккуратно все, что было связано с Картером, убрать. Для этого сначала она должна выпроводить Лорис и Элен. Вернувшись в гостиную, она нашла их сидящими на диване, отвернувшимися от ужасного зрелища в углу. Элен с нежностью держала ребенка на руках и мурлыкала ей колыбельную песенку. Измученная Лорис с трудом держала глаза раскрытыми.

— Здесь обо всем позаботятся.

Прескотт посмотрела на Элен многозначительным взглядом, а ребенку успокаивающе улыбнулась.

— Сейчас, Лорис, приедет доктор, чтобы позаботиться о твоей маме. Мы уедем отсюда, поэтому тебе придется тоже уехать…

— Уехать… куда? — Лорис прижалась к Элен. — Я без мамы не поеду!

— А почему? — спросила Прескотт успокаивающим тоном. — Но если ты хочешь поехать со своей мамой, тебе все равно надо надеть пальто и шапку. Я не знаю, где они. Покажи их мне, пожалуйста.

Она улыбнулась, однако ребенок продолжал смотреть на нее настороженно. Прескотт никогда не была очень ласковой с детьми.

Хиппи пришла ей на помощь.

— Сладкая, куда твоя мама убирает пальто и шапку?

— В мою уборную.

— Отлично, пойдем туда и заберем их.

Лорис позволила Элен помочь ей встать, но прежде чем она сделала следующий шаг, она потребовала у Прескотт:

— Мама тоже поедет?

— Да, конечно, — соврала Прескотт.

Лорис поморщилась.

— Тогда ладно.

Все еще прижимая к себе куклу, она направилась в свою комнату.

— Это моя комната, — сообщила она, с гордостью открывая дверь.

Чтобы включить свет, она встала на цыпочки и потянулась.

— А это моя уборная.

Она была слишком мала ростом, чтобы дотянуться до крючков, на которых аккуратно в один ряд висели ее вещи, а тем более до верха вешалки с рядом крошечных капоров.

Прескотт быстро нашла ее пальто и шапку и спрятала их за детский стульчик ребенка, замаскировав их плюшевым мишкой без уха.

— Мы поедем не прямо сейчас, Лорис, поэтому почему бы тебе не лечь и немного не вздремнуть? Уже поздно, и ты давно уже должна быть в постельке: я же вижу, какая ты сонная. Не волнуйся, — поспешила она добавить, прежде чем маленькая девочка успела возразить, — как только приедет доктор, и твоя мама будет готова отправиться, мы тебя разбудим.

— Обещаете?

— Я обещаю.

Ее мать никогда не нарушала своего обещания, поэтому Лорис считала, что все взрослые поступают так же, и без слов послушалась Прескотт. Едва ее голова коснулась подушки, она заснула глубоким сном.

— Бедный ребенок, — сказала Элен, когда Прескотт закрыла дверь. — Что с ней теперь будет? И как насчет Анхелы?

— Я договорилась, чтобы Анхелу положили в одну из частных клиник, где за ней будет прекрасный уход. Таким образом, Элен, не привлекая полиции, мы сможем избежать огласки этого несчастного случая в газетах.

— О, я вам так благодарна.

Так как два ее жильца недавно угнали машину, ей совершенно не хотелось иметь дело с полицией, хотя у нее появилось смутное подозрение: почему пресса могла заинтересоваться такой, как Анхела?

— Кстати, ты никому не говорила об этом?

— Здесь нет больше никого. Я не знаю никого из ее семьи… или друзей. Где-то есть отец ребенка, но я не знаю его адреса, чтобы связаться с ним.

— Ты когда-нибудь его встречала?

— Да, я много раз видела, как он приходил, но всегда по ночам и…

Она замолчала, не желая раскрывать своей привычки рассматривать в окно каждого, кто приходит и уходит.

— Он не появлялся уже около… кажется, двух лет. Я полагала, что они поссорились. Вы не знаете, где он?

— Он умер два года назад, Элен, — проговорила Прескотт трагическим голосом. — Убит во Вьетнаме.

— Хей, что за оказия! — она покачала головой, тряхнув своей кудрявой шапкой. — Но она же всегда говорила, что он вернется к ней.

— Я знаю, — лицо Прескотт приняло печальный вид. — Она всегда отказывалась признавать его смерть. Она до сих пор говорит о нем в настоящем времени и как о живом.

— И Лорис также. Только вчера она рассказывала мне, что ездила к папе.

Прескотт повесила свою сумку-кошелек на плечо.

— А она не говорила, кто ее папа или куда они ездили к нему?

Элен потребовалось время, чтобы обдумать.

— Нет, я просто спросила, почему она так празднично одета, а она ответила, что мама брала ее с собой на встречу с папой.

— Боюсь, что это было одно из заблуждений Анхелы.

Элен заморгала, пытаясь понять происходящее.

— Но я видела, как за ними приезжал большой лимузин с шофером.

— Серо-перламутровый «роллс-ройс»?

— Да, настоящий буржуйский кабриолет.

Прескотт понимающе улыбнулась.

— Это я присылала лимузин, Элен. Они провели день со мной на моей вилле. Я думала, что смена обстановки поможет Анхеле — последнее время, когда я разговаривала с ней по телефону, у нее была такая депрессия. Но каким-то образом она убедила себя, что это он зовет, а не я. Я пыталась ей доказать, что пришло время повернуться лицом к правде, что ее поведение вредит ребенку, заставляя верить, что отец жив, — она опять приняла печальный вид. — Она очень расстроилась. Я не могла предположить, что наш разговор приведет к таким последствиям.

— Хей, не возлагайте на себя всю вину. Она уже давно периодически впадает в «даун».

— Не знаю, как тебя благодарить, Элен, за твою доброту и понимание.

Расстегнув внешний карман своей записной книжки, Прескотт достала обычный белый конверт. Перед тем как ехать к Анхеле, она взяла тысячу долларов из кассы Картера, предназначенной для непредвиденных случаев, когда необходимо дать взятку. Она вытащила пять банкнот достоинством в сотню долларов каждая — сумма, которая, она была уверена, будет достаточной, чтобы гарантировать благодарность хиппи, не вызывая у нее подозрений.

— Пожалуйста, прими этот маленький подарок в знак моей благодарности.

— Ни за что!

Элен побледнела и посмотрела на деньги с презрением.

Прескотт не могла понять, к чему идет это новое поколение, но настаивать не стала.

— С твоей стороны это очень благородно. А если бы я тебя попросила еще об одной услуге?

— Только скажите.

— «Скорая» приедет буквально через минуту. Ты не могла бы спуститься и подождать ее, чтобы потом проводить сюда?

— Конечно.

— А я за это время соберу один чемодан для Анхелы и другой для ребенка.

— О, бедная, маленькая девочка, — сердечно пожалела Элен. — Что с ней будет?

Мисс Прескотт успокаивающе улыбнулась.

— Я позабочусь о Лорис. Я знаю, что ее отец был бы не против моей опеки.

Сводчатый потолок и высокие арки в готическом стиле над дверьми и окнами вестибюля женского монастыря «Святое зачатие» потрясли и ошеломили Лорис. Тяжелые коричневые шторы на каждом окне закрывали ослепительное сентябрьское солнце. Постоянно беззвучно всплывали и выплывали фигуры, одетые в черное и с черным платком на голове. Лорис никогда не предполагала, что существует такая тишина, в которой она сейчас находилась.

Она не могла сказать, как долго уже сидит и ждет на деревянной скамейке, куда посадили ее и положили ее вещи. Это время, казалось, пропадало внутри этих массивных каменных стен Она только знала, что за этими дверьми, как раз напротив того места, где она сидит, сейчас решают, что с ней делать дальше, и то, что от нее никоим образом не зависело это решение.

Малышка ужасно соскучилась по маме.

Тот шок, когда, проснувшись утром, она обнаружила, что мама ушла, уже прошел, но чувство вины в том, что уснула, когда ее забирали, жило вместе с ней. Мисс Прескотт сказала, что мама заболела и должна была поехать в больницу, и Лорис знала, что и в этом тоже была ее вина. Слезы навертывались на глазах, но она поморгала и прогнала их назад. Мисс Прескотт сказала, что если она будет плакать или не слушаться, тогда мама никогда не выздоровеет и она ее никогда больше не увидит.

Заветная дверь через холл открылась, показалась мисс Прескотт, которая направилась к Лорис, чтобы сопровождать ее. Та без промедления послушалась.

— Это Главная мать, Лорис, — сказала она, входя вместе с ней в кабинет. — Она благосклонно согласилась, чтобы ты пожила здесь до тех пор, пока не поправится твоя мама.

Главная мать была красивой статной женщиной, если бы не отталкивающий вид ее суровой черной робы и жесткого белого апостольника. С каждым ее вдохом серебряное распятие на груди поднималось и отсвечивало так, что создавалось впечатление, будто Христос тоже дышит.

— Спасибо, — вежливо сказала Лорис, — но я не хочу…

— Ты будешь говорить тогда, когда тебе скажут, Касталди.

Тон Матери был твердым, но не резким. Это был голос человека, привыкшего говорить в аудитории, требующего полного внимания и уважения, согласно его положению. Она строго выговаривала Лорис, сидя за большим дубовым столом.

В отличие от вестибюля обстановка в ее кабинете была очень скромная, похожая на армейский барак. Действительно, Главная мать часто думала о монастыре как о духовной крепости с ней во главе, ведущей непримиримую борьбу с Дьяволом и его войском; последнее, как она считала, его проявление было в безбожной эре мини-юбок и рок-н-ролла.

Лорис неуютно переминалась с ноги на ногу под ясным, леденящим душу взглядом монахини, инстинктивно понимая, что, когда кто-то что-то делает не так, как сказала Главная мать, это вызывает у нее крайнее раздражение.

Монахиня была очень недовольна фривольным поведением ребенка и более чем напугана, узнав после расспросов, что Лорис совершенно не признавала католическую доктрину. Ее мать только приучала ее веровать в любящего Бога, который всегда отзывался на ее молитвы. Лорис ничего не знала о мучениках и святых, Дьяволе и его искушениях, или муках в огне преисподни. Несмотря на это, она решила, что душа, так нуждающаяся в искуплении, была знаком свыше, ответственностью, от которой нельзя уклониться. А заодно монастырь получит прибыль в пять тысяч долларов.

Она перевела взгляд на мисс Прескотт.

— Ее необходимо немедленно окрестить.

Ее тон не терпел возражений.

— Поступайте так, как считаете нужным.

Главная мать взяла серебряный колокольчик и позвонила в него. Не успела она положить колокольчик на место, как дверь в кабинет открылась и важно вошла монахиня.

— Это сестра Тереза. Она отвечает за детей первых и вторых классов.

Сестра Тереза ростом была не выше пяти футов и казалась очень широкой, однако ее движения были на удивление энергичными и проворными. Ее бледное, одутловатое лицо выдавалось вперед из апостольника, как поднимающееся тесто, и, казалось, что последний с трудом вмещает его. Тугие, накрахмаленные ленты врезались в его плоть и создавали впечатление постоянного нахмуренного взгляда и зловещего рта. У нее были темные глаза-бусинки, густые брови и маленькие усики.

Если Главная мать была командиром в их духовной крепости, то сестра Тереза была сержантом-инструктором души. В ее обязанности входило лишить новобранцев их индивидуальности и преподносить им в соответствии со строгими правилами и инструкциями монастыря первые уроки. Но по выражению ее лица было ясно, что она чувствовала удовлетворение от своей работы.

— Пошли со мной, — бесцеремонно сказала она.

Лорис охватил неожиданный ужас, и она вцепилась в платье мисс Прескотт.

— Пожалуйста, не оставляйте меня здесь, — умоляла она, держась за нее как за единственное спасение. — Пожалуйста, верните меня обратно к маме. Пожалуйста!

— Лорис, ты мне обещала хорошо вести себя, помнишь? Ты не знаешь, как плохо станет твоей маме, когда я ей расскажу о таком твоем поведении?

— Я буду хорошей!

Отпустив платье Прескотт, Лорис попыталась разгладить складки, которые она помяла.

— Пожалуйста, не говорите маме! Я буду хорошей — честно, буду!

Чтобы доказать это, она поспешила за сестрой Терезой, которая нахмурилась еще больше из-за ее невыносимого поведения.

— Одно слово для предупреждения, Касталди, — сказала Главная мать, подвигаясь на стуле. — Мы рады тебе, как любой другой душе, независимо от того, молишься ты перед обедом или нет. Но, чтобы получить милость Божию, ты должна будешь трудиться и молиться вдвое больше других девочек.

Лорис беспомощно уставилась на нее: она совершенно не понимала, о чем говорила Главная мать. Та объяснила:

— Так как ты родилась, чтобы соединить непосвященных в святое таинство брака, Дьявол уже поставил на тебе свою отметину.

Почувствовав стыд, который она вряд ли поняла, Лорис последовала за Терезой.

Темные волосики над губой Терезы ощетинились, когда она неодобрительно кудахтала.

— Какой стыд!

В поисках источника своего стыда, Лорис посмотрела на себя в одинокое зеркало, висевшее над рядом раковин. Она сидела на табурете в общей ванной комнате, ослепленная блеском белоснежных кафельных стен и пола. По остальным трем стенам располагались «стойла», достаточно большие, чтобы принимать душ; они разделялись белыми коттоновыми занавесками, которые закрывались при мытье.

Продолжая неодобрительно ворчать, сестра Тереза подошла к шкафчику, висевшему над одной из раковин, и достала полотенце, маленькую миску и длинные ножницы. Она набросила полотенце на плечи Лорис и поставила миску — днищем вверх — на голову.

— Не шевелись.

Лорис была слишком подавлена, чтобы разговаривать или двигаться, а так как миска закрывала ей глаза, она даже не могла ничего увидеть. Она почувствовала, что монахиня взялась за один из ее локонов и оттянула его, затем услышала ужасный звук режущих ножниц. Через несколько минут все ее волосы лежали на кафельном полу. Монахиня сняла миску. Зная, как расстроится мама, когда увидит ее обстриженные волосы, она расплакалась.

— Прекрати немедленно плакать, Касталди!

Плоской стороной ножниц монахиня сильно ударила ее по пальцам. От шока и боли Лорис закричала. Ужас и страх заморозили ее слезы.

Быстро положив ножницы и миску в шкафчик, она достала необходимые для мытья предметы и повела ее к душу, все время читая нотацию о грехе тщеславия. Она была ошарашена, когда ребенок начал раздеваться перед ней с бесстыдством дикого язычника.

— Твоя мама не учила тебя, что ты никогда не должна снимать свою одежду перед другой живой душой?

Сопя, Лорис покачала головой.

— Тогда мы научим тебя настоящему христианскому пути разоблачения.

Она бросила Лорис грубую белую полосатую сорочку.

— Натяни ее через голову, руки оставь внутри.

Лорис сделала, что ей сказали: она уже не отваживалась на какие-то самостоятельные поступки, хотя не видела смысла во всем этом.

— Теперь ты можешь снимать свою одежду, не теряя при этом своей скромности. — Сестра одобрительно кивнула и стала готовить воду — Зайди под душ и хорошенько потри и — нет! — испуганно закричала она, когда Лорис стала снимать сорочку, перед тем как встать под душ. — Она должна быть на тебе! Разве ты не знаешь, что это смертельный грех смотреть на свое обнаженное тело?

Лорис непонимающе уставилась на монахиню. Такая концепция греха была совершенно ей неизвестна.

— Но как же я могу мыться в одежде?

— Надо научиться.

Она подождала, пока Лорис опустилась в почти обжигающую воду и протянула ей тряпку, намотанную вокруг куска коричневого щелокового мыла.

— И всегда пользуйся тряпкой. Никогда не касайся своего тела голыми руками, иначе ты подвергнешь опасности свою бессмертную душу.

Мыться под прилипающей мокрой сорочкой было намного труднее, чем раздеваться под ней, а сестра Тереза следила из-за занавески, чтобы Лорис не дотрагивалась до своего тела. Лорис удивлялась, в какое сумасшедшее место она попала.

Надев повседневную униформу — темно-зеленый джемпер и рыжевато-коричневую блузку с длинными рукавами, — Лорис последовала за всеми остальными ученицами на обед. Ее посадили за первый из четырех длинных, узких столов, которые стояли по всей длине трапезной. Ученицы сидели в возрастающем порядке, начиная с первого класса по восьмой. Монахини, ответственные за каждый класс, сидели за отдельным столом, который стоял на возвышении и давал полную возможность наблюдать за своими подопечными. Во время еды они постоянно делали замечания.

Лорис быстро узнала, что разговаривать за столом было запрещено, а скрести вилкой по тарелке было большим нарушением. Запуганная той странной средой, в которую попала, она на беду еще и опрокинула свою еду. Она поймала себя на мысли, что очень трудно радоваться жизни, когда повсюду нарисованы сцены страдания и боли.

Огромное распятие доминировало на стене, над столом монахинь. Скорчившееся от боли тело Христа отвратительными настоящими гвоздями, пробитыми через его руки и ноги, было подвешено для пыток. На противоположной стене висел образ Иисуса, обнаженного и связанного. Длинные красные рубцы от побоев покрывали его худую грудь и спину; ярко-красные капли крови падают с тернового венца ему на лицо.

Прямо перед глазами Лорис был портрет, который еще больше пугал и окружал таинственностью. Она узнала в одинокой леди в белой одежде и бледно-голубой мантии Мадонну, потому что у ее мамы тоже была такая картина. Но на ее образке Мадонна держала на руках маленького Иисуса и была счастливой, а на этой глаза выражали неодолимую печаль и тоску. И ее сердце было проткнуто семью длинными ножами.

— Касталди!

Лорис окаменела, услышав свое имя, прозвучавшее невыносимо громко в создавшейся тишине. Сто тридцать семь пар глаз обернулись посмотреть на нее, заставляя съежиться от смущения.

— Ты должна перестать тратить время попусту и есть быстро, как это делают другие девочки.

Сестра Тереза остановилась на своем третьем блюде, картофельном пюре, чтобы предостеречь свою подопечную.

— Каждое блюдо должно съедаться в унисон со всеми, или твою тарелку уберут, прежде чем ты закончишь есть. Это понятно?

Лорис кивнула, затем, не успев вовремя сдержаться, она выпалила:

— Зачем эти ножи воткнуты в сердце Мадонны?

— Кинжалы, — поправила монахиня. — Это Мадонна семи печалей. Каждый раз, когда ты плохо себя ведешь или не делаешь то, что тебе говорят, — как, например, не ешь вовремя свой обед — ты вонзаешь кинжал в сердце Святой Богоматери.

Чувствуя взгляд с выражением боли и тоски, наблюдавший за ней каждый раз, когда она клала кусок в рот, Лорис заставила себя побыстрее покончить с едой. Прозвучал громкий звонок, который поднял на ноги всех девочек. Построившись в одну шеренгу, они вышли из трапезной и молча прошли в свои классы, чтобы делать домашнее задание и в предвкушении часа отдыха перед сном.

Неспособная побороть свою врожденную стеснительность, Лорис уселась в уголке, ожидая, что может кто-нибудь пригласит ее поиграть. Когда компания второклассниц, которые долго шептались и хихикали в кружке, обратили на нее внимание, ее приподняла радость.

Сначала они ее долго разглядывали молча, осторожно, словно она была представителем другой планеты.

— Что это она здесь уселась? — спросила Дебби, курносая блондинка, высокую ширококостную девочку.

Из-за своего роста и агрессивного характера Мэри Элизабет Киган была заводилой компании. Ее волосы были такими же оранжевыми, как морковь. Того же цвета были ее короткие ресницы, из-за которых белки казались налитыми кровью. Когда сестра Тереза была рядом, ее манеры были очень благочестивыми. Но сейчас сестры Терезы не было, и рот Мэри Элизабет — такой маленький, каких Лорис не видела вовсе, — скривился в усмешке.

— Потому что мисс Высокомерие слишком хороша, чтобы играть с нами.

Она толкнула книгу с картинками, которую рассматривала Лорис.

— Только потому, что она обаятельная, очаровательная кошечка, она думает, что ей будет лучше, если она не станет с нами общаться. Не так ли?

Лорис была слишком расстроена и растеряна, чтобы защищаться от придирок старшей девочки и недружелюбного хихиканья остальных. Она не могла понять, что такое она им сделала, чтобы они возненавидели ее. Неужели это возможно, удивлялась она с горечью, что они смогли увидеть в ней отметину на руках Дьявола?

Сидя в одиночестве в другом углу, за всем наблюдала Патриция Шварц, круглолицая второклассница с каштановыми волосами, с массой веснушек и глазами цвета растаявшего шоколада, взгляд которых был намного старше ее возраста. Она знала из своего собственного опыта, что новая девочка проходит испытание.

Она была полуеврейкой, и ее родители были разведены. Поэтому она считалась школьным подкидышем. Ее первый год в монастыре был настоящей преисподней из-за того, что она стойко отказывалась подлизываться к девочкам или пытаться найти расположение у монахинь. Она смогла выжить только благодаря волшебному миру книг. В новой девочке было что-то такое — она выглядела такой потерянной, совсем беззащитной, что интуиция подсказывала Патриции встать на ее сторону и поддержать ее. Но она задушила в себе этот порыв.

Лорис буквально спас звонок, хотя Мэри Элизабет пообещала, что больше никогда не подойдет к ней. Быстро сложив свои учебники, девочки строем пошли в общую спальню. Сестра Тереза показала Лорис ритуал подготовки ко сну, затем прозвучал еще один звонок, и спальня окунулась в полную темноту.

Впервые в жизни Лорис поняла, что значило быть совсем одной в холодном бесчувственном мире. Уткнувшись лицом в подушку, она наконец дала волю слезам, сдерживаемым ею с пор, как ее привезли в это ужасное и жуткое место. Она так соскучилась по своей маме, что подумала, что умрет с тоски.

В шесть часов следующего утра Лорис проснулась, вздрогнув от громкого звонка и неожиданно включенных ярких ламп дневного света. За окном было еще темно и холодно. Она последней поднялась с постели и поэтому оказалась последней в очереди, чтобы умыться и почистить зубы. Она очень нервничала, стараясь не отставать от других учениц, когда они переодевались под своими ночными рубашками. Пока она все еще боролась со своей блузкой и джемпером, остальные девочки уже стояли по стойке «смирно» у своих убранных кроватей. Сестра Тереза начала свою проверку.

Каждая ученица, вид постели которой не соответствовал инструкциям, заслуживала раздражительного порицания, которое вносилось в черный гроссбух сестры Терезы; в него записывались все нарушения, совершенные девочками за день; их подушки и одеяла сбрасывались с кровати. Простыни и одеяло Лорис оказались среди тех, что теперь лежали на полу.

— Исключительно из-за того, что ты сегодня это делала в первый раз, Касталди, мы не вынесем тебе никакого порицания.

Она позвала Мэри Элизабет, свою любимую ученицу, преуспевающую в уборке постелей.

— Мэри Элизабет покажет тебе, как надо убирать постель, и если ты не успеешь одеться и не будешь готова ко второму звонку, ты будешь лишена завтрака.

Сестра Тереза пронзительно свистнула в свисток, висевший у нее на шее. Ученицы построились в одну шеренгу и стали выходить из комнаты. Черные волосы ее усов ощетинились, когда она осталась проверить постель Патриции Шварц, которая только что ее застелила. Она сорвала одеяло и швырнула его на пол.

— Ты сегодня опять останешься без завтрака.

Мэри Элизабет подождала, пока монахиня выйдет из комнаты, и повернулась к Лорис.

— Мне, наверное, тоже придется остаться без завтрака из-за тебя. Я знала, что у тебя будут неприятности.

— Мне жаль, — прошептала Лорис.

— Не оправдывайся перед ней, — отозвалась Патриция со своего места. — Она всегда выслуживается, чтобы стать мисс Аккуратность, и подлизывается к сестре Терезе.

— Да?

Мэри Элизабет резко дернула за угол простыни.

— Ты была бы счастлива, если они тебя выгонят.

Кареглазая рассмеялась.

— Из твоего рта да Богу в ухо.

— Я не знаю, как они все еще могут держать здесь грязную еврейку, — презрительно огрызнулась Мэри Элизабет.

Девочка побледнела так, что точки веснушек четко выделились на ее лице. Лорис не поняла, что подразумевала Мэри Элизабет под «грязной еврейкой», но могла сказать, что и прежде она несколько раз слышала, как Патрицию так обзывали. Словно превозмогая боль, Патриция гордо выпрямилась. Не говоря ни слова и без единого взгляда в их сторону, она стала застилать постель.

Лорис подумала, неужели Дьявол оставил свою отметину и на Патриции Шварц.

Картер Кинсли был в необъяснимо дурном настроении. Привыкший к тому, что каждая его прихоть моментально исполняется, он не выносил, когда этого не происходило. Даже исчезновение Прескотт на три дня вывело его из состояния равновесия. Это было не только из-за того, что Прескотт держала его в неведении относительно Анхелы, но и оттого, что без нее его кабинет пришел в состояние полного хаоса.

Картер обнаружил, что, не сознавая это, Прескотт сделалась ему необходимой. Даже личный секретарь его отца, которого он привлек в помощь себе, не знал, где что находится. В своей фешенебельной конторе в Манхэттене с висящим на стене Балтусом и буссеевским ковром на полу Картер Кинсли разбирался в картотеке на уровне клерка, получающего семьдесят пять долларов в неделю.

Он по-настоящему успокоился, когда женщина, которую он так проклинал, наконец-то вошла в его кабинет.

— Что ты делаешь? — потребовала Прескотт.

Ее тон давал понять, что она совершенно не одобряет разрушения своей картотеки.

Картер дал волю своей раздражительности:

— А на что похоже то, чем я занимаюсь? Я пытаюсь найти документы по объединению «Тор-Тэк».

Она скривила рот в улыбке и с шумом закрыла за собой дверь.

— Чтобы найти «Тор-Тэк», попробуй на букву «Т».

— Я уже смотрел на букву «Т»…

— В активном файле. А то, что ты смотришь, — это пассивный, дополнительный файл.

Она посмотрела на него и нетерпеливо оттолкнула его в сторону.

— Дай, я найду.

Такая пренебрежительная и повелевающая манера ее поведения, когда они оставались одни, всегда возмущала его, но так, как сейчас, — никогда. Он захотел разбить ее холодный неприкосновенный фасад и понимал, что единственно, как он мог это сделать, — крепко обнять и поцеловать в губы. Картер знал, что Прескотт влюбилась в него в первый же день их совместной работы, но никогда не признавалась в этом даже себе. Она посвятила свою жизнь его карьере, и это устраивало его. Но ему была ненавистна мысль о том, что она ему необходима, и именно сейчас он много дал бы за то, чтобы увидеть ее, стоящую на коленях с раскрытыми губами перед его членом и умоляющую оттрахать ее.

Он слышал в конторе сплетни, что Прескотт была извращенкой. Она не давала повода таким слухам, но люди считали так из-за того, что она отказывалась наносить макияж, всегда носила одну и ту же строгую неженственную прическу, а ее одежда была больше похожа на мужскую, чем на женскую. Картер не верил, что она лесбиянка. Он был убежден, что Прескотт была просто фригидной — скорее всего, старой девой, и ей было суждено остаться такой навсегда.

С холодной высокомерной улыбкой она протянула ему скоросшиватель:

— Вот, пожалуйста, «Тор-Тэк».

Он надеялся, что она не найдет его, и практически вырвал папку из рук.

— Где ты, к черту, пропадала три дня? И почему не позвонила в воскресенье вечером, как обещала? Я ждал почти до половины второго.

— Сожалею, что причинила тебе беспокойство, Картер, — медленно произнесла она. — Я была занята уборкой того беспорядка, который ты навел.

— Три дня?

— Этот беспорядок был намного больше, чем обычно.

Повернувшись, Картер пошел к своему столу; Прескотт направилась к своему месту. Он отложил в сторону папку и посмотрел на нее.

— Полагаю, ты добилась от Анхелы подписания договора?

— Боюсь, что Анхела пока не может подписывать что-либо.

Она молча села в замшевое кресло напротив его стола.

— Если сможет вообще. Анхела сейчас в состоянии полного психического расстройства.

— Боже мой, — застонал Картер. — Когда это случилось?

В своей типично официальной манере Прескотт быстро пробежалась по событиям воскресной ночи.

Картер помолчал какое-то время. Он искренне жалел Анхелу. Он никогда не хотел, чтобы с ней случилось что-то дурное; она подарила ему столько приятных часов. В то же время он с содроганием подумал: что могло бы случиться, не имей Прескотт такого присутствия духа, такой трезвости ума. Его прежнее раздражение улетучилось, и он одарил ее своей благодарной улыбкой.

— Ты молодец, что додумалась поместить Анхелу в клинику «Мартингейл». Были какие-нибудь вопросы?

— Я все сняла. Шумная владелица дома заявила, что видела тебя несколько раз, но она сошедшая с ума хиппи, поэтому нам не надо беспокоиться по ее поводу. Она даже не знает твоего имени.

Ее рот искривился в улыбке.

— Кажется, Анхела сошла с ума, защищая свою репутацию.

— Похоже на то, — согласился Картер, его светло-серые глаза потемнели от сожаления. — Она была единственной женщиной из тех, кого я когда-либо знал, которая отдавала все, ничего не прося взамен.

Прескотт обиженно и ревниво выпрямилась. Какая другая женщина сделала для него столько, сколько она! За половину того, что она натворила ради него, она могла оказаться в тюрьме. И разве она когда-нибудь требовала от него что-либо взамен?

— Я нашла несколько вещественных доказательств, — сказала она ему, принимая, как обычно, для защиты холодный вид, — фотографии, любовные письма… — Она саркастически улыбнулась. — Не хочешь их сохранить?

— Боже мой, сожги их!

— Я уже это сделала.

Она спрятала их в сейф: решит позже, что с ними делать.

— Я убрала все, что могло тебя связывать с Анхелой.

— А что с ребенком?

— Я поместила ее в пансион. Монастырь «Святое зачатие» в…

— Я не хочу знать, где она.

— У него прекрасная репутация, — продолжала она. — Со старыми традициями. Монахини неохотно взяли ее из-за непонятного происхождения. Боюсь, что мы должны будем внести за нее компенсацию в пять тысяч долларов. И за начальное обучение девятьсот пятьдесят долларов.

Картер нахмурился, чувствуя снова странное раздражение. Он не мог понять, зачем надо ей беспокоить его из-за таких мелочей, как деньги.

Она сделала вид, что не заметила его реакцию.

— Конечно, мы могли бы поместить ее в государственный сиротский приют, но…

Он нахмурился еще больше, желая, чтобы она перестала говорить «мы».

— Я думаю, что мы в долгу перед ребенком и должны дать ей хорошее образование.

Он кивнул, соглашаясь.

— Только бы она не нашла пути вернуться ко мне.

— Я заверила каждого, кто интересовался, что ее отец был безымянной свиньей и два года назад погиб во Вьетнаме.

— Все оплаты счетов и все необходимые документы должны быть на твое имя.

Она пожала плечами:

— Я так и сделала.

На мгновение Картер почувствовал страшную ненависть к этой женщине. Если бы он был человеком, контролирующим свои эмоции, ему бы было понятно, что его раздраженное состояние было отражением его собственной вины. Картер не выносил чувства вины; такое ощущение к нему приходило намного реже, чем плохое настроение. Он напомнил себе, что Прескотт снова выручила его. Он наградил ее одной из самых обезоруживающих улыбок.

— Ты отлично сработала, Прес. Не знаю, что бы я делал без тебя.

— Ты же знаешь, что всегда можешь рассчитывать на меня, Картер, — сказала она, сияя от его легкой похвалы.

— Еще одна вещь, — добавил он. — Дай мне знать, когда Анхеле станет лучше.

— Анхела пробудет в «Мартингейле» недолго. В пятницу мы должны будем перевести ее в государственный психиатрический институт.

— Ты не можешь поместить ее в такое место, — возразил он. — Никто никогда не выздоравливал в таких гадюшниках и змеиных ямах. Даже если ты совершенно нормальный и не сходишь с ума, тебе уже гарантировано, что станешь таким, прежде…

Он оборвал себя на полуслове, осознав правильность намерений Прескотт.

— Я только думала о тебе, — сказала она. — Мы ничего не сможем сделать для Анхелы.

Картер уставился на Прескотт со смешанным чувством трепетного уважения и жуткого отвращения. Ее план был настолько же исключительным, насколько и дьявольски жестоким: пока Анхела не оправится от своего нервного расстройства, она не может угрожать ему. Если бы он не позволил охватить себя сентиментальным мыслям, он сразу должен был это понять.

— Конечно, ты права. Поступай, как считаешь нужным, — согласился Картер и почувствовал, что это еще одно звено в той цепочке лжи и предательств, связывающей его с Прескотт все крепче и крепче.

Держась только на вере, что мать любит ее и никогда не забудет, Лорис смогла выдержать ту первую страшную неделю в монастыре. Живя в атмосфере полной свободы, она, на беду, стала оспаривать твердые догмы монахинь и после этого жила в постоянном страхе сурового наказания, которое они обычно применяли за наиболее значительные поступки. Каждый день она все больше и больше скучала по маме, каждую ночь она призывала ее поспать с ней.

Не зная настоящую природу заболевания Анхелы, Лорис была убеждена, что ее мать очень скоро поправится. Кроме того, она помнила, что когда мать прошлой зимой заболела гриппом, то через неделю уже была на ногах.

Как раз прошла неделя, как ее мама заболела.

По воскресеньям учебный класс, где обычно ученицы ждали оклика своей фамилии, когда родители или родственники приходили навестить их, весь гудел от нетерпеливого ожидания. Лорис с трудом могла сидеть спокойно. Она всякий раз вскакивала, когда сестра Тереза заглядывала в класс, чтобы вызвать кого-то из девочек.

— А твоя мама сегодня к тебе не придет, — издевалась Мэри Элизабет, сидя за столом напротив. — И я знаю почему.

Повернувшись к Дебби, сидевшей рядом, она что-то прошептала ей на ухо. Глаза Дебби расширились, уставившись на Лорис. Хихикая, она быстро передала секрет девочке, которая сидела рядом.

Лорис не позволила им расстраивать себя: ведь в любую минуту может войти мама и забрать ее из этого страшного места. Она подскочила, когда снова увидела полное лицо сестры Терезы.

— Киган, — вызвала монахиня. — Стивенс и Дэвис.

Выходя, Мэри Элизабет через плечо кинула на Лорис враждебный взгляд.

К вечеру Лорис перестала вскакивать. Одно за другим все имена были названы, и девочки стремительно покидали комнату, пока она не осталась в ней совсем одна. Когда девочки стали возвращаться, она рассматривала в окно удлиняющиеся тени деревьев. Последняя из машин уехала.

— Что я тебе говорила, мисс Очаровательная кошечка?

Мэри Элизабет поставила блестящую, покрытую золотой фольгой, коробку с шоколадными конфетами.

— Может, теперь ты не станешь нами пренебрегать? — Ее голос звучал достаточно громко, чтобы привлечь всеобщее внимание. — Что у тебя есть, чтобы быть такой? Я все знаю о тебе. Ты — уб-лю-док. У тебя нет отца. А твою мать заперли в сумасшедшем доме!

— Не говори так о моей матери!

Стул Лорис издал ужасный скрип, когда она вскочила на ноги и бросилась к своей обидчице, ударяя, кусая и царапая ее. Хотя старшая девочка была крупнее и сильнее, только вдвоем одноклассницам удалось оторвать от нее Лорис.

— Это правда! — выпалила Мэри Элизабет — Сестра Тереза рассказала мне. А сестры никогда не врут!

В ту ночь Лорис обмочила свою постель.

Так как это было в первый раз, сестра Тереза сказала ей, что ее наказание будет незначительным: она должна будет стоять в углу во время завтрака и часа отдыха. Такое публичное унижение еще больше усилило ощущение того, что она отверженная, а также страха, что ее бросили. Когда на следующую ночь она снова обмочила свою постель, ее заставили стоять в углу во время ленча и обеда, а также во время всех занятий.

— До сих пор мы были очень терпеливы к тебе, Касталди, — кудахтала сестра Тереза, когда Лорис переодевалась в свою ночную рубашку. — Но если ты еще раз нарочно обмочишь свою постель, мы будем вынуждены преподать тебе урок, который ты никогда не забудешь.

— Я не обмочу постель, я не сделаю этого, — бормотала Лорис, пока монахиня отчитывала ее. — Я обещаю!

Мэри Элизабет подождала, пока сестра Тереза не отошла далеко, чтобы услышать ее и сказала:

— О, ты сделаешь это, зассыха. — Злобная улыбка скривила ее рот. — Вот увидишь.

Высокомерно тряхнув головой, словно она знала что-то, чего не знала Лорис, она отошла.

Мэри Элизабет и ее компания не упускали никакой, пусть маленькой возможности, чем-нибудь унизить Лорис, показно зажимая пальцами носы и произнося звуки абсолютного отвращения, каждый раз когда она проходила мимо них. В учебном классе однажды вечером они устроили большое представление, сев как можно дальше от ее стола. Когда Сюзанн, робкая девочка, которая по ночам скрежетала зубами, случайно почти подошла к стулу Лорис, Мэри Элизабет окликнула ее, предупредив:

— Ой, не садись туда. Неужели ты хочешь, чтобы тебя вырвало от вони?

Рука Сюзанн замерла в воздухе. Она всегда мечтала быть в дружбе с Мэри Элизабет. Союзничество с Лорис, даже случайное, уничтожит шанс, который у нее появился, и она подошла к другому столу. За это она была награждена благосклонной улыбкой Мэри Элизабет.

Закрыв книгу, Патриция Шварц вышла из своего угла и подошла к деревянному стеллажу, на котором лежали разнообразные игры. Она принесла одну из них Лорис.

— Ты любишь составлять картинки-загадки?

Лорис уставилась на нее, не понимая.

— Я не знаю… я никогда не делала этого.

— Это так интересно.

Патриция взяла стул и поставила его так, что теперь они с Лорис сидели рядом.

— Не садись сюда, — предупредила испуганным шепотом Лорис, — а то они возненавидят тебя.

— С некоторыми людьми, если они тебя не любят, ты не должна себя чувствовать оскорбленной, — объяснила ей Патси громким четким голосом.

И только для Лорис тихо прибавила:

— Не показывай им, что они могут ранить тебя. Это то, чего они добиваются.

Открыв коробку с картинками Бампи, она высыпала разноцветные ее фрагменты на стол. Шум, произведенный ими, увеличился из-за воцарившейся неожиданной тишины. Больше никто из девочек не осмелился ослушаться Мэри Элизабет, и теперь все ждали ее реакции.

— Пу…уй! — трагическим голосом воскликнула Мэри Элизабет, зажимая свой нос. — Как воняет, даже еще больше, чем всегда!

— «Пу», интересно, почему? — Патриция продолжала вынимать карточки на стол. — Ты что, опять пукнула?

Рот Мэри Элизабет скривился в злобной гримасе.

— Ты одна из тех, кто воняет. Христова убийца!

Патриция Шварц нежно улыбнулась.

— Жопа!

— А! Я все расскажу сестре Терезе. Как ты ругаешься!

Улыбка Патриции стала еще шире.

— Жополизка!

В компании Мэри Элизабет раздался общий стон, но другие девочки насмешливо, иронически засмеялись.

— Все твое нутро заключается в этом, — вдалбливала Патриция. — Задирать тех, кто меньше и слабее тебя, и лизать задницу сестре Терезе.

Теперь еще больше девочек рассмеялись. Лицо Мэри Элизабет становилось все красней, пока не стало такого же цвета, как и волосы. Она привыкла нападать, а не получать пощечины. Хотя она искала отходные позиции, но единственно, что она могла сделать, — это беспомощно капитулировать. Те немногие девочки, которые еще продолжали молчать, включая Сюзанну, неожиданно забыли свой страх и, вспомнив все насмешки и едкие замечания, которыми она их награждала, также рассмеялись.

— Посмотри, в этом нет ничего трудного, — дружелюбно сказала Патси, прикладывая один кусочек картинки к другому. — А теперь попробуй сама, Лорис.

Лорис решила, что кроме своей мамы, она теперь еще любит и Патрицию Шварц, как никто другой на целом свете. Так девочки стали лучшими подругами.

Приглушенные звуки, которые раздавались в комнате отдыха, заставили сестру Сицилию, учительницу музыки, растеряться. Заглянув в дверной проем, на одном из столов она заметила маленькую согбенную фигурку: это была девочка по фамилии Касталди. Она уткнулась головой в руки и плакала так горько, словно ее сердечко разбилось.

Молодая монахиня, чьи темные выразительные глаза казались слишком большими на худощавом лице, не могла не посочувствовать ей. Даже те ученицы, которых родители редко забирали по воскресеньям, уехали домой на рождественские каникулы. Лорис была единственным ребенком, оставшимся во всей школе. У нее был порыв положить руку на шапку кудряшек, которые не подчинялись даже стрижке.

Сестра Сицилия напомнила себе еще раз, что она не имеет права выражать свои эмоции никому из детей. Давая клятвы, она отвергала любые привязанности; монахине даже не позволялось ухаживать за растениями.

Она спрятала руки в широкие рукава своего платья.

— Иди, Касталди, — приказала она. — Иди и перестань плакать.

Вскрикнув, Лорис выпрямилась: она не слышала, как монахиня подошла к ней. Как ребенок, которого застали за проделками, она мгновенно перестала плакать. Она не была уверена, считался ли плач проступком, за который наказывают.

— Ты не должна впадать в уныние, — сказала сестра Сицилия. — Уныние есть грех против надежды. Ты должна молиться Богу, который всесильный и милосердный. Только он может сделать так, чтобы твоей маме стало лучше.

— Но я молюсь Ему. Я молюсь Ему все время. — Слезы упали с ее ресниц и покатились по щекам. — Но он не слышит меня.

— Бог всегда слышит, но иногда он хочет большего, чем слова. Ты должна сделать ему букет.

Лорис вытерла рукавом нос.

— Как это?

— Букет — это пучок различных цветов. Но твой должен быть сделан из добрых дел. Вот здесь, дай мне тебе показать.

Сев рядом с Лорис, молодая монахиня взяла лист бумаги и коробку с цветными карандашами.

— Ты знаешь, как рисовать цветок?

Лорис выпятила подбородок: она гордилась своими рисунками.

— Конечно.

Она нарисовала желтый кружок, закрасила его, затем вывела розовые петли лепестков вокруг него.

— Это маргаритка.

— Теперь каждый раз, как ты сделаешь доброе дело или неэгоистичный поступок, или принесешь какую-то жертву, ты нарисуешь цветок на листе, затем другой, третий, пока не получится целый букет.

— А сколько цветов мне надо для букета?

— Ты должна заполнить весь лист.

Лорис растерялась.

— Я не знаю, смогу ли я быть такой хорошей.

Сестра Сицилия спрятала улыбку.

— Ты должна постараться, потому что, когда ты закончишь свой букет, ты сможешь предложить его Богу, и Он ответит на твои молитвы, и твоя мама поправится.

— Он так сделает? Действительно?

— Я обещаю.

— Ой, спасибо!

В порыве благодарности Лорис кинулась на шею сестре Сицилии и крепко обняла ее.

Она не сознавала, что делает, пока не услышала возглас удивления монахини и не почувствовала на щеке серебряное распятие, которое было холодное как лед. Она отпрянула, испугавшись наказания.

Недисциплинированное сердце сестры Сицилии поступило по-другому. Потянувшись, она пригладила непослушный локон за ухо Лорис.

— И я буду каждый день упоминать в своих молитвах твою маму.

С этого дня над Лорис довлело быть предельно послушной: приходилось отказываться даже от таких мелочей, как леденцы, которые приносили ей удовольствие. Она так часто рисовала розы, что на ее большом пальце появились мозоли. И она больше не завидовала тем девочкам, которые плохо вели себя на неделе, но их все равно по воскресеньям забирали родители, потому что знала, что, как только она закончит свой букет, ее мама тоже придет к ней.

К концу месяца букет уже был готов — буйство цветов, нарисованных различными цветными карандашами, которые только были в коробке. Печатными буквами она подписала: «Богу от Лорис».

В тот четверг, в середине урока по арифметике, ее вызвали в кабинет Главной матери.

— К тебе посетитель, — сказала сестра Тереза, и, прежде чем послать ее вниз, она тщательно осмотрела ее одежду.

Переполненная радостью встречи со своей матерью, Лорис быстро пробежала два пролета лестницы и весь остаток пути по холлу.

Она постучала, перед тем как открыть дверь. Ее посетителем была мисс Прескотт.

— Где моя мама?

Лорис оглядела кабинет в поисках, где могла бы спрятаться ее мать.

— Это то, о чем я приехала тебе сказать, Лорис, — сказала печально мисс Прескотт. — Твоя мама не сможет прийти к тебе… никогда. Она…

— Твоя мама ушла на небеса, Касталди, — помогая, закончила Главная мать, — чтобы быть с Богом.

Лорис, не понимая, смотрела то на одну, то на другую. Она точно знала, что это означало, но отказывалась верить тому, что они говорили.

— Я хочу мою мамочку!

Лорис неистово бросилась на мисс Прескотт и стала бить ее своими крохотными кулачками.

— Это вы забрали от меня мою мамочку! Отдайте назад мою мамочку!

Такое явное оскорбление подняло Главную мать со своего места.

— Касталди, немедленно прекрати такое неприличное поведение.

— Я хочу мою мамочку!

Прескотт схватила за плечи плачущего ребенка и с силой встряхнула ее, но та уже была не в состоянии остановиться.

— Лорис, твоя мать умерла!

— Нет, — вскричала Лорис, еще и еще раз.

Ее мать не могла умереть. Бог никогда не позволит, чтобы такое случилось, — ведь она только что закончила свой букет.

Только тогда, когда она стояла перед розовым деревянным ящиком, глядя своими собственными глазами на застывшее лицо Анхелы, Лорис наконец приняла правду.

Лорис пообещала себе, что никогда больше она не будет молить Бога о помощи! Никогда, никогда не забудет, что Он сделал ее матери.