Изнанка

Глава 11

Это была адова неделька. Первые пару дней все было тихо, не считая того, что Вика все чаще нервничала. К концу же шестого дня она уже капризничала, отказывалась от еды, кидалась игрушками и стала походить на настоящего дьяволенка, хотя всегда отличалась покладистым характером и вроде как смиренно и даже с каким-то пониманием принимала отказы. Но сейчас… Мы забыли, когда последний раз высыпались или просто отдыхали.

Вытерев с пола очередную перевернутую тарелку с фруктовым пюре и уже даже не пытаясь успокоить дочь, я не выдержала и приняла решение при первой же возможности предельно серьезно поговорить с Антоном. Нельзя объяснить ребенку, что наследный принц соседнего мира не лучший претендент для спокойной взрослой жизни в будущем, но и невозможно больше слышать, как обычно спокойная Вика всхлипывает во сне или плачет до сорванного горла. Нельзя просто поговорить с ней и объяснить свою позицию. Зато можно объяснить мужу, почему гиперопека считается диагнозом.

Наверное, я не лучшая в мире мать, да и не стремлюсь к этому званию, но я точно не хочу повторять ошибки своей родительницы и решать, каким именно будет будущее дочери и кем она станет*. Я не думала, что это так страшно — принимать решения за своего ребенка. И куда страшнее доверить принятие решения ей, но я как никто другой знаю, что наша задача как родителей — не носить ее всю жизнь на руках, а помочь ей подняться, если она упадет. Возможно, полтора года не лучшее время предоставить ей свободу выбора в таком сложном вопросе, но… случай ведь особенный.

(*подробнее в романе «Дом напротив»)

С трудом дождавшись ночи, завела непростой разговор с Антоном. Я долго не знала, как начать, и, как обычно, начало беседы началось как удар мешком по голове.

— Вика по нему скучает…

Я лежу на груди мужа и по факту слышу только гулкие удары сердца прямо в ухо, но после сказанной фразы в моем воображении отчетливо звучит скрип его зубов.

— …Знаю, что тебе это не нравится, но ей сейчас правда плохо…

Грудная клетка под ухом медленно наполняется воздухом до отказа и так же медленно опускается.

— …За меня всю жизнь решала мама, давай не будем повторять ее ошибок?

— Это не то же самое. Ей полтора года, Тоня, — вздыхает Антон.

— И поэтому она острее реагирует на отсутствие Рэва. Ей не объяснишь, что так вроде бы правильно.

— Вроде бы?

Приподнимаюсь на локте и смотрю в глаза Антону.

— Ты же видишь, что с ней происходит в последние дни. Если бы мы все делали правильно — для нее правильно, не для нас — ей бы не было так больно.

— Иногда нужно пройти через боль.

— Не уверена, что это тот самый случай. Я вообще ни в чем не уверена, но точно знаю — ей сейчас очень плохо.

Антон надолго замолкает. Так надолго, что я устаю опираться на локоть и укладываюсь обратно на его грудь. И когда мне уже начинает казаться, что он заснул, слышу, наконец, то самое, что надеялась услышать в конце разговора:

— И что ты предлагаешь?

— Позвать Рэва.

Ненадолго воцаряется пауза.

— Имя у него как собачья кличка, — кривится Антон и снова замолкает.

Грудная клетка под ухом вздымается бессчетное количество раз, но вот он глубоко вздыхает и устало проводит ладонью по лицу. Стараюсь не ликовать раньше времени, да и вообще не ликовать, ибо неизвестно, чем обернется наше решение пойти на поводу у привязанности Вики, но именно так Антон ведет себя, когда вынужден принять решение, от которого он не в восторге.

— Если мы не собираемся ограничивать их встречи, — выдавливает из себя, и я снова будто бы слышу скрежет его зубов, — то есть смысл обсудить его идею и уменьшить разницу в их возрасте.

Подскакиваю так резко, что матрас по инерции пружинит, подкидывая меня выше.

— Переселиться на изнанку?!

— Именно, Тоня. Если не хотим мешать им, то давай сделаем все, чтобы помочь.

Антон откровенно морщится, не пытаясь скрыть своего отношения к этой идее, но я смотрю на него и пытаюсь сдержать накрывшую меня бурю эмоций: облегчение от того, что Вика перестанет мучиться; восторг — Антон самый лучший!; любопытство — а что там, на изнанке; опасения, страх — а что там, на изнанке?! И еще целый набор эмоций, которые у меня никак не получается распознать.

Хотя… какого черта я вообще пытаюсь быть сдержанной в спальне? Обхватываю его шею и, промахнувшись в порыве чувств, со второго раза нахожу губами его губы.

Антон

Вика снова капризничает, и я с трудом удерживаю похожую на юлу мартышку на руках.

— Рви, — вздыхаю, разглядывая тонкую, с первого взгляда золотую цепочку в руках Тони — артефакт, который оставил нам умник с собачьей кличкой на случай, если он по какой-либо причине понадобится Вике.

В тот момент к сомнительному дару я отнесся скептически, но готов поспорить — гаденыш знал, что совсем скоро мы им воспользуемся.

Когда звенья цепи с тонким звоном лопаются — это как удар по яйцам — провоцирует прилив тупой ярости. Ненавижу, когда мной манипулируют. Но готов признать, что не оставил ему выбора.

Рэв

Неделя была не из простых.

Рэв мрачно разглядывал собственное отражение в зеркале и напряженно размышлял, правильно ли он поступил, согласившись на условия отца девочки так быстро. И хотя внешне все эти дни он старался не выдавать нервозности, внутри все скручивало от понимания, что малышке гораздо тяжелее.

Рэв открыл кран и плеснул в лицо холодной водой.

В сотый раз вспомнил ее реакцию на сомкнутые вокруг его шеи пальцы. В отличие от нее попытка придушить Рэва голыми руками не была для него сюрпризом — это желание без проблем читалось в глазах будущего родственника. И когда навстречу его горлу двинулась рука, Рэв намерено оставил в непроницаемой защите брешь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍На это было несколько причин. Во-первых, он не желал ставить отца его будущей невесты в неловкую ситуацию. А поломанные о его шею пальцы — ситуация все же неловкая и владельца пальцев бесящая. Во-вторых, в тот момент ему нужно было сцедить его ярость, а не доказывать свою неуязвимость. Нужно было, чтобы при принятии окончательного решения будущий родственник больше не желал убить его. Но ей-то не объяснить, что он контролировал все от начала и до конца, невозможно хотя бы намекнуть, что все хорошо, и на месте ее отца он поступил бы так же, если не хуже.

Дипломатия, переговоры и компромиссы, что б их.

«Манипуляция» — шепнул внутренний голос, но Рэв только поморщился и снова плеснул в лицо водой.

Как ни назови, у детей все куда проще.

О своей затее Рэв пожалел практически сразу, но отступать от плана, который сформировался в момент его обнаружения в детской, было невозможно. Потому что план первый — рассказать все и выторговать хотя бы редкие встречи — ожидаемо провалился. А запасной — просто забрать ее себе — был куда хуже манипуляций и серьезно ни разу не рассматривался. И убедить ее родителей можно было, только продемонстрировав им истинную суть вещей — привязанность девочки к Рэву. Его привязанность к ней их мало интересовала.

И поэтому, когда спустя мучительно долгую неделю он почувствовал дернувший его артефакт призыва, рванул навстречу в чем был — в пижамных штанах и накинутом на плечи тяжелом халате.

Тоня

В правильности принятия решения я убедилась практически сразу. Вика плакала вплоть до открытия портала. Но замолчала сразу же, будто кто-то нажал на неизвестную нам кнопку, когда портал только начал открываться. И когда Рэв появился перед ней, заплакала снова и едва не вывернулась с рук Антона, вытягиваясь к нему всем телом.

Но это были уже совсем другие эмоции. Это были слезы ребенка, которого бросили и почему-то не сразу нашли. И когда Антон без слов, стиснув зубы, передал ее Рэву, она крепко обвила его руками и ногами, уткнулась в шею и заревела с новой силой.

Антон засунул руки в карманы. Очевидно, чтобы снова не попытаться придушить Рэва. Парень стоял не шелохнувшись, спрятав выражение глаз за ресницами, но его настоящие эмоции выдали прерывистое дыхание и судорожно сжавшиеся на спинке дочери пальцы.

Я с облегчением выдохнула. И если и есть какая-то материнская интуиция, то вот сейчас, несмотря ни на что, она оглушительно аплодировала принятому ночью решению.