Изнанка модной жизни

2

Наверное, здесь - рядом с ребятишками - я просто пыталась "согреться". Жизнь потеряла краски, я постоянно хандрила, цепляла болячки. Врачи, к которым обращалась, разводили руками: мол, падение иммунитета, вследствие стресса - обычное дело. Все, как один, диагностировали мне клиническую депрессию.

Поэтому, я не удивилась, что в числе первых загремела на больничную койку от модной в это время мировой напасти. Пока первые доктора изобретали схемы лечения, а первые пациенты справлялись с вирусом за счёт собственного иммунитета, я лежала под кислородом, открывая глаза только на голос медсестры.

И с каждым разом все хуже и хуже понимала, что она говорит. Мне казалось, что я просто засыпаю…

- Мадлен...Мадлен!.. По-моему, эта бледная немочь выглядит немного получше, как ты считаешь, ягодка? - голос, порожденный моим воспаленным сознанием, звучал крайне неприязненно. Даже брезгливо.

- Тётя, по-моему, она всегда так выглядит, даже когда здорова. - послышалось мелодичное хихиканье и я, всё-таки, решила через силу открыть глаза с мыслью: «Неужели бред может быть таким отчетливым?»

К великому удивлению, глаза открылись легко, а на лице не было кислородной маски. Неужели стало лучше? Сердце радостно подпрыгнуло – дышалось мне легко. Потому что, не смотря на все мои печали, захотелось жить дальше, и, возможно, даже – долго и счастливо.

Сфокусировав зрение, не увидела ни больничных стен, ни аппаратов. Я находилась в какой-то комнате, которая больше была похожа на декорации к историческому фильму: кровать с невзрачным балдахином, покрывало тоже на вид сильно отличалось от больничного - стеганое большими ромбами - оно имело совершенно безвкусную расцветку. Какой интересный бред.

Краем глаза заметила некое шевеление и перевела взгляд вправо. Рядом с кроватью стояли две женщины. Нет, простите - дамы. Мозг тут же безошибочно определил наряды, как относящиеся к предреволюционному периоду. Я всмотрелась в высокие прически-пуфы... Ну, точно — исторический спектакль относится к временам Марии-Антуанетты.

С профессиональным интересом рассмотрев крой и ткани платьев, поражаясь качеству и проработке костюмов, перевела взгляд на лица.

На меня изучающе смотрела очень привлекательная девушка с почти смоляными локонами и карими глазами, идеальной формы носиком и маленькими пухлыми губками. Не смотря на модельную внешность, выражение лица было крайне неприятным и презрительным.

Взглянула на вторую: пожилая дородная женщина, немного смахивающая на французского бульдога, увеличенного раз в шесть. Короткий нос, тонущий среди морщин и складок лица, неряшливо обвисшие брыли, и без того узкие губы сжаты «в ниточку». Женщина протянула руку и коснулась моего лба холодной неприятно-влажной рукой. Я невольно ойкнула и осознала, что это вовсе не бред.

Женщина одернула руку и зашипела на меня:

- Фу ты, напугала...

В панике посмотрела на свои руки - они были чужими. Потом этими же чужими руками ощупала своё лицо. Вернее, оно тоже было не моим...

- Господи! - я вскочила с кровати, чем немало напугала уже обеих дам, и заметалась в поисках зеркала.

Молодая девица визгливо запричитала:

- Тётя Марион, что это с ней?! - они отступили на несколько шагов, наблюдая, как я, путаясь в длинной рубашке, не обнаружив зеркала, рванулась к застекленному книжному шкафу.

В пыльном стекле дверок отражалась молодая девушка лет восемнадцати, - почти точная копия той визжащей девицы. Ощупала еще раз лицо, коснулась плеч и убедилась, что в дверце отражаюсь именно я...

Смутно вспомнила прочитанные когда-то фэнтези, в памяти всплыло слово “попаданцы” и тут до меня окончательно дошло, что я фантастически влипла.

Издав протяжный стон, сползла на пол, держась рукой за шкаф. Дамы немного пришли в себя и рискнули подойти ближе. А я стала быстро соображать: если здесь одно лицо с этой манерной визжалкой - значит мы, скорее всего, сёстры...

Возможно, если бы не пыльное стекло, в котором смутно разглядев свою новую внешность, я успела бы наговорить глупостей, как все попаданки во всех романах. Типа – «А кто вы такие?», «А куда я попала?», «Хочу вернутся в свой мир, где у вас главный волшебник?!»

Но сейчас у меня не было возможности наглупить. Две свидетельницы явно не пылали ко мне любовью и не станут рассказывать, кто я такая, где мой принц и как попасть домой. Страх учит соображать быстро!

И, прижав руку к груди, я постаралась сказать как можно убедительней:

- Тётя...- черт, как же её там? - Тётя Марион, всё в порядке, просто показалось, что задыхаюсь, а потом закружилась голова, от того, что резко вскочила... - надеюсь, они не подумают, что в меня вселились бесы, а то положение моё станет совсем незавидным.

Тётушка Марион сжала и без того тонкие бескровные губы и сухо промолвила:

- Ну раз так, ты совсем здорова. Поднимайся с пола и одевайся, провалялась без сознания, как бесполезное бревно почти десять дней. Еще немного и пришлось бы вызывать доктора, упаси Господи от таких трат... - тётя набожно перекрестилась, за ней благочестиво повторила крестное знамение сестра.

- Думаю, тетя, она просто дрыхла все это время!

- Пойдём, Бернардет, детка, - и обе царственно выплыли, больше не взглянув на меня.

- Ага, сестра, значит, Бернардет. Что за имя - как лязг алюминиевого листа? Интересно, что оно означает... Что-то к “детке” отношение совсем иное.

Я присела на кровать и огляделась: комната - обветшалая, обоям и драпировке - лет двадцать, не меньше. В платяном шкафу обнаружилось несколько нарядов, хотя “нарядами” их можно было назвать с большой натяжкой - они скорее напоминали униформу.

Абсурдность ситуации и общая слабость вызывали слезы на глазах.

Пожалуй, мое состояние было близко к истерике... Только вот я совершенно отчетливо понимала, что позволить себе сорваться - не могу ни при каких обстоятельствах! Если вообще хочу выжить в этом безумии - должна стать Мадлен! Хотя бы — на первое время. Делать, что велят, не вызывать подозрений и не отсвечивать...

Я, примерно, представляла себе, что творится в монастырях этого времени! Заподозрят, что я не Мадлен — сошлют в самый нищий! И не факт, что смогу сбежать оттуда. Значит — молчание и терпение.

Натянув сиротское платьице серого цвета, оглядела себя со всех сторон. Впрочем, на самом деле оно было милое, в отличие от яркого кричащего платья так называемой сестры.

В дверь просунулась голова Бернардет на длинной шее. Голова зашипела совсем по-тёткиному:

- Ну скоро ты там? Сегодня у нас гости, ты должна помочь всё организовать. - и, распахнув дверь, поторопила меня.

Я вздохнула. Жалость к себе упорно пыталась прорваться наружу: мало было в той жизни бед - и здесь тоже “повезло”. И пошла из комнаты под требовательным взглядом сестры.

К вечеру съехались гости - мадам Кларисса и мадам Барбара - подруги тётушки Марион.

Мадам Барбара была с дочерью, мадемуазель Валери, которая сразу уединилась с Бернардет в дальнем углу гостиной, и оттуда целый вечер доносились хихиканье и аханье-оханье, судя по звучавшим фамилиям — обсуждали женихов.

Я, еле живая от усталости, присела на кончик стула в дальнем углу. Руки и ноги дрожали от слабости. Весь день работала, понукаемая тёткой, почти наравне с прислугой, которая тоже пыталась давать указания с молчаливого одобрения родни. Закусив губу, делала, что велели, не смея перечить. Хотелось есть и пить, но никто не предлагал.

Наконец, осмелилась подойти к Бернардет, которая подняла на меня недоуменный взгляд. Честное слово, она смотрела на меня, как на жабу.

- Я могу пойти поесть?.. - появилась мысль пройти на кухню и перехватить чего-нибудь там.

- А кто за столом будет ухаживать за гостями? - ответила она, еще больше кривляясь перед подругой.

Не было сил, ни дерзить, ни спорить:

- Я вернусь очень быстро.

- Ну ла-а-дно... - протянула "сестра" и отвернулась.

А я поймала на себе немного сочувственный взгляд мадам Валери.

На кухне, разыскав девочку-поваренка, попросила какой-нибудь еды. Та не удивилась - похоже, это было нормой. Молча принесла мне кусок лепешки с сыром и стакан молока. Я старалась съесть этот скудный ужин побыстрее, пока меня не хватились, потому что, была уже не уверена, какие тут относительно меня существуют порядки.

Вернулась в гостиную вовремя - как раз послышался голос тётки, призывающей меня:

- Мадлен! Мадле-е-ен! - подошла ближе, чтобы она меня заметила:

- Да, тётя Марион.

Она смерила меня раздражённым взглядом:

- Подай со столика нюхательный табак, сколько тебя звать можно...

Огляделась в поисках столика... А, вон он. И, взяв с него шкатулку, тут же её выронила - она оказалась неожиданно тяжелой, а руки после болезни и трудного дня подрагивали от напряжения и усталости.

- Вот мерзавка! - тётка взвилась удивительно резво для своей комплекции.

Я стояла, молча ожидая своей участи.

Тем временем подруги успокаивали тётушку, чтобы та не переживала из-за какой-то растяпы.

- Марион, дорогуша! Не волнуйтесь так, но сколько же можно терпеть эту пигалицу?! - так высказалась мадам Кларисса. Мадам Барбара тоже смотрела на меня осуждающе.

Тётя Марион обреченно взмахнула рукой и прижала платочек к глазам:

- Ах, дорогие мои - это, наверное, мой крест навсегда! Как же от нее избавишься? Всё-таки родня... Да и Бернардет очень расстроится - никто, как Мадлен, не умеет столь искусно обращаться с утюгом и кружевом. - заметив, что я всё еще стою рядом со столиком, она побагровела:

- Убери там всё за собой и ступай к себе... Никакого от тебя толку.

Выходя из гостиной, я снова услышала, как бедную тётушку жалели уже все четверо.

Вернулась к себе в спальню, но прилечь решилась только после того, как на пороге дома прозвучали прощания и уговоры поехать завтра утром на променад. Нырнув в постель, взмолилась, чтобы обо мне забыли хотя бы на сегодня, и провалилась в сон.

Наутро дверь распахнулась без стука и ворвалась тётка с криком, что я еще не одета. Оказалось, что мы, все вместе, должны были поехать на прогулку по Елисейским полям.

Тётушка таким образом, наверное, решила убить двух зайцев сразу - проявить ко мне милость перед своими ледями, ну и заодно было бы кому таскать шали, накидки, шарфы и нюхательные соли. Так я думала, одеваясь и не зная, что жизнь преподнесет мне сегодня.

Прогулка проходила мирно, прицепиться было особо не за что - звучали иногда колкости в мою сторону, но это были мелочи. Я старалась не слушать, смотрела в открытое окно кареты на пробегавшие мимо симпатичные пейзажи, на едущие стройными рядами легкие коляски и кареты, и отдельных, гарцующих всадников.

Вдруг, послышался неистовый собачий лай, которой вывел меня из некоторого оцепенения. Послышались крики, ругань кучера, а затем потолок кареты вдруг стал переворачиваться и наступила темнота.