Каждый день декабря

Седьмое декабря

Я бродил между стеллажами в супермаркете «Теско» возле маминого дома. Из динамиков неслись рождественские песенки – за то короткое время, что я там находился, подборка, отзвучав один раз, запускалась по новой, – и я, видимо, в приступе сезонного безумия, положил в тележку банку с начинкой для сладких пирожков и ванночку со взбитыми сливками. Вот мама изумится, думалось мне, когда я с торжествующим видом принесу ей сладкий пирожок, прямо из духовки, с оседающими на нем сливками, похожими на снег, тающий на теплом крыльце.

Вчера она вымоталась, а иначе разве позволила бы, чтобы Дейв готовил жаркое? Я чуть не лишился трех зубов – ума не приложу, как ему удалось сотворить такое с картошкой, а чтобы спалить горох, нужно отдельно постараться. На лице у мамы читалась усталость, глаза смотрели безжизненно, кожа была бледной. Не думаю, что это из-за рака, похоже, у нее бессонница – весь день она хорохорится и держится бодрячком, а ночью не может уснуть, переживая о том, как нас оставит, если случится худшее. Я знаю, каково это, когда сон не идет, и мысль о том, что я бессилен сотворить чудо и ей помочь, разбивает мне сердце.

Поэтому я пошел в супермаркет, потом настряпал кучу всякой всячины, которую положил в морозильник, и сейчас готов достать из духовки сладкие пирожки. Давным-давно, лет в двенадцать, я уже занимался стряпней, – тогда я пытался загладить вину за какой-то косяк, хотя в чем именно он состоял, уже не помню. Зато мне памятна буря чувств, когда я подавал угощение маме. Вот ради этой обоюдной радости я и затеял все сегодня.

Но сюрприз ждет не только маму – я должен рассказать об этом Белл. Мне не терпится узнать, как все прошло вчера, но навязываться не хочется. Я собирался свести их, а потом отойти в сторону. Тот факт, что ни она, ни Джамал с тех пор не проявились, не сулит ничего хорошо. Меня это настораживает.

Эти двое просто созданы друг для друга, и, когда эта мысль пришла мне в голову, я так обрадовался. Остальным невдомек, но я-то знаю, что ближайшие несколько месяцев Джамал проведет в Британии, репетируя «Кориолана» в постановке «Королевской шекспировской труппы». Премьера назначена на лето. Джамал политически активный, имеет твердые убеждения относительно власти и связанной с ней ответственности, и эта роль, как он сказал мне, дает возможность для высказывания на тему абсолютной власти. А еще он только что вернулся из Америки и в эти выходные приехал в Бристоль повидаться с семьей – если это не вселенная оказывает содействие, тогда я не знаю, как это расценить.

Я достаю телефон.

Ты не поверишь, но прямо сейчас, вот прямо сейчас я готовлю сладкие пирожки. Из ничего. Сладкие пирожки.

Отправляю. Будем думать, это ее развеселит, и она, вероятно, расскажет о том, что было вчера. Я возвращаю на полку мамину кулинарную книгу, старую блочную тетрадь с красной обложкой, в которой хранятся все бабушкины рецепты, – они рукописные, чернила на них выцвели. Бабушка умерла от рака груди, но я все утро стараюсь не думать об этом. По сравнению с тем временем, когда заболела бабушка, медицина шагнула далеко вперед. Таймер срабатывает одновременно с сигналом уведомления о сообщении.

Сладкие пирожки. Вау. Это круто. Собиралась написать тебе, но весь день в запарке. С чем связано потепление твоего ледяного рождественского настроения?

Она ставит знаки препинания в сообщениях. Само собой. И занята, а это хороший знак. Пожалуй, пессимизм стоит умерить. Возможно, они с Джамалом не вышли на связь, потому что всю ночь строили планы, ее энтузиазм заразителен – в этом я убедился на собственном опыте. Я ощущаю легкое беспокойство, поворачиваюсь к плите, открываю духовку и достаю пирожки. Запах потрясающий.

Потепление, пожалуй, сильно сказано. Верь мне на слово, Рождество я по-прежнему ненавижу. Но я люблю маму. А она любит сладкие пирожки.

Ну, тебе повезло, потому что я решила быть твоим личным рождественским эльфом и…

Что это значит? Я представляю ее в костюме эльфа, волосы собраны в хвостики, и быстро мотаю головой. По непонятной причине возникший образ точь-в-точь воспроизводит фотографию из «Плейбоя» примерно 2002 года. В тринадцать лет я бы пришел в восторг, но нынешний я старается как можно быстрее избавиться от этой ментальной картинки. Это Белл Уайльд, и во время короткого визита домой осложнения мне не нужны. Причин тому – воз и маленькая тележка. Я все еще не оправился от потери, мы не подходим друг другу, ей не нравятся мужчины моего типа, она не Джесс. Впрочем, мне хочется знать, что она имеет в виду. Телефон снова пищит.

…и у меня есть билеты на сегодняшнее вечернее представление на «Брюнель СС». Тебе ведь нравятся корабли;-)

И как только она запомнила? Должно быть, я упомянул о том, что мне нравятся старые корабли, когда подвозил ее домой. Память тут же услужливо подсунула картинку, как мы хохочем, представив, что угоняем стоящую на приколе баржу и уплываем, забыв о преддипломных треволнениях. Точнее, хохотала она, а я наверняка говорил что-то ужасно сознательное. Забавная у нас была тогда дружба.

Я бывал на «Брюнель СС» в детстве. Тогда мне очень понравилось. Думаю, и сейчас развеяться мне не повредит.

Я иду через парковку и замечаю ее прежде, чем понимаю, что это она. Я надеюсь, что обознался, но нет. Поджидающая меня особа переливается огоньками – они освещают физиономию красноносого оленя Рудольфа, который красуется на ее рождественском свитере, и подмигивают с шапочки эльфа у нее на голове. Мои брови ползут вверх.

– Это чтобы ты проникся духом Рождества.

– Только этого мне и не хватало.

– Ну, не знаю, просто я подумала, что именно этого тебе не хватает.

– Хм-м. А ты в курсе, что существуют рождественские фобии? Вдруг то, что ты сейчас делаешь, верх жестокости? Как, скажем, запереть в птичьем вольере человека, который боится птиц.

– Брось. Ты выдумываешь.

– Вовсе нет. Это называется селафобия – боязнь вспышек света – и применительно к моей селафобии это означает, что лампочки на твоей шапочке меня травмируют.

– Блин.

– Блин? И это все, что отсюда следует?

– Если честно, мне стало легче. – Она стягивает шапку и щелкает по кнопке, затем запускает руку под свитер и щелкает еще раз. – Я купила это, потому что люблю Рождество и решила, что так будет весело. Но, честно говоря, я всегда стеснялась их надевать. Возможно, это первый и последний раз. И сделала я это потому, чтобы ты знал, что я отношусь к своим обязанностям эльфа очень серьезно. Действительно серьезно.

– О’кей, в таком случае убери это подальше.

– Ладно. – Она запихивает шапку в рюкзак. – Тогда будем держаться подальше от мест, где много огней.

Она подмигивает. Она не похожа на Белл, которую я знал в университете. Эта Белл мне нравится больше. Она не такая издерганная и отчужденная.

– Есть еще какие-нибудь рождественские фобии, о которых мне следует знать?

Мы направляемся к кассе, где сидит особа, облаченная в викторианское платье.

– Да, сейчас… Спасибо, – говорю я контролеру, который гасит наши билеты и показывает, куда двигаться дальше. – Во что ты меня втянула?

– Не переживай. Давай-ка сначала закроем тему с фобиями.

Не нравится мне эта улыбка. Если в итоге я буду вынужден принять участие в какой-нибудь историко-рождественской пантомиме, ее эльфийские дни будут сочтены. Я кину ее за борт, а там уж как решит река Эйвон. Я бросаю на Белл выразительный взгляд – пусть знает, что ходит по тонкому льду. Она ухмыляется.

– Ладно. Существует дорофобия, при которой люди ненавидят получать подарки. Дорофобы не могут справиться с социальной тревожностью из-за того, что на них в этот момент смотрят, – продолжаю я.

– Это мне понятно.

– Правда?

– Я расслаблена, если мне очень комфортно с человеком или м-м… как ты раньше помнишь, когда была под кайфом, а в остальных случаях моя социальная тревожность зашкаливает. Мне приходится уговаривать себя пройти через какие-то социальные ситуации, потому что я не хочу, чтобы меня контролировали. Думаю, поэтому лучше всего я чувствую себя дома, занимаясь шекспировским проектом. Я не просто реагирую на социальные сигналы, а всегда задаюсь вопросом, адекватно ли это делаю. Так что верно, даже получая подарки, я переживаю, а вдруг я отреагировала не так, как ожидалось. Не пойми неправильно, я люблю подарки и скорее готова испытать неловкость, чем навсегда их лишиться.

– Вау.

– Твое «вау» наводит меня на подозрения, что я выставила себя дурой.

– Ты…

Я осекаюсь. Я собирался сказать, что-де ты стояла, переливаясь огоньками, а сейчас переживаешь о том, что могла выставить себя дурой. Но она только что открылась мне, рассказав о своей социальной тревожности, и это прозвучит бестактно. Еще я понял, насколько ей было дискомфортно с этими огоньками и как я ошибался насчет Белл, которую, как мне казалось, знал.

– У тебя нет оснований для беспокойства. Извини. Хочешь еще что-нибудь узнать про фобии, рождественский эльф?

Она с улыбкой кивает. Я прощен.

– У меня есть кристогенниатикофобия, что неудивительно… – Я снова делаю паузу, но у нас разговор начистоту. Просто я не привык быть честным с собой, не говоря уже о других. – Такое длинное слово, сразу и не выговоришь. Это боязнь Рождества. – Ну вот, я произнес это вслух. И ничего. Я боюсь Рождества, по крайней мере этого периода. Дискомфорт нарастает по мере приближения самого дня, а потом, когда наступают предновогодние дни – или, как теперь выражаются, «твиксмас», – сменяется забвением. Я бросаю на Белл быстрый взгляд, но, судя по всему, мои слова ее совсем не смущают. Она просто принимает к сведению. Как будто вполне возможно и вполне нормально, что у меня есть какой-то иррациональный страх. Я делаю глубокий вдох, киваю и продолжаю: – Еще есть мелеагрисофобия – боязнь индеек. Как именно реагируют на мертвую индейку страдающие этой фобией – вопят от ужаса или испытывают облегчение – я не знаю, но такая штука есть.

Она смеется.

– Подозреваю, что ты можешь страдать от сингенезофобии, которая обостряется в декабре, причем дважды. У меня ее нет. Мне других фобий хватает.

– Не верится, что ты боишься индеек, мистер Уолтерс. А насчет сингенезофобии, хм… дай-ка подумаю. «Син» это не «одинаковый», это по-гречески «гомо»… «Син» означает «с»? – Она вопросительно изгибает бровь, и я киваю. Звучит правдоподобно – в любом случае ей лучше знать. – Хм, а «генес» – это «род». Получается «страх рода», и моя натужная догадка на … сто… процентов… верна.

Последние слова она произносит с паузами и торжеством в голосе.

– Ура, ты угадала.

– Забавно. Еще одну?

– Возможно, это только нам забавно. А со стороны может показаться, что мы со странностями.

– Ты и так со странностями, – с невозмутимым видом говорит она.

– Я открываюсь перед тобой, обсуждаю признанные медициной страхи, связанные с Рождеством, а тебе забавно? Ты всегда такая садистка?

– Да.

Мы находимся на корабле, и я в таком восторге, как будто вернулся в детство. Последний раз я был здесь много лет назад и помню, какое впечатление на меня произвели восковые фигуры Викторианской эпохи – я был заворожен и вместе с тем испуган.

– Может, сначала здесь оглядимся, а после пойдем туда, куда ты там задумала?

– Конечно. Задуманное начнется примерно через полчаса в кают-компании первого класса, так что мы можем перекусить на прогулочной палубе и прогуляться. Я здесь впервые. Так что будь моим гидом.

– Охотно.

Мы берем по сладкому пирожку, я решительно отказываюсь от глинтвейна – у Луизы мне просто повезло, – и мы движемся назад по обшитым деревом коридорам. Они настолько узкие, что мы идем вплотную друг к другу, я чувствую дыхание Белл, когда она заглядывает то в одну каюту, то в другую.