Каникулы Рейчел

11

Ну а дальше что? Теперь-то наконец я получу свой массаж? Я внимательно наблюдала за остальными, нервы у меня были, как натянутые струны. Куда они теперь пойдут, интересно… По коридору, заворачивают за угол и… о, только не это! – опять в столовую. Все пациенты из группы Джозефины и из других групп снова сошлись в столовой, и опять началось чаепитие, громкие разговоры, бесконечные перекуры. Может, они просто наскоро перекусывают перед сауной?

Отказавшись от предложенной чашки чая, я примостилась на краешке стула. Пропади он пропадом, этот чай! Чтобы потом во время сеанса ароматерапии мечтать о походе в сортир? Я нетерпеливо переводила взгляд с одной чашки на другую. «Ну, давайте, пейте быстрее! – хотелось мне крикнуть. – Уже скоро обед, и мы не успеем на массаж». Но они чаевничали издевательски медленно. Мне хотелось выхватить у них их чашки и быстро-быстро выпить самой весь чай.

Выцедив наконец свой противный напиток, они с невыносимой неторопливостью стали наливать себе по второй чашке и лениво смаковать ее. Ладно, нервно сказала я себе, может, хоть после второй…

Но время шло, и вот уже и вторые чашки были выпиты, и закурены сигареты, и налиты третьи чашки, как я и опасалась. Приходилось смириться с мыслью, что они намерены обосноваться здесь надолго. Но, может быть, после чая все-таки что-нибудь произойдет? Конечно, я могла спросить кого-нибудь и узнать точно. Но почему-то у меня на это не хватало духу.

Возможно, я опасалась, что обыкновенные пациенты вроде Джона Джоуи и Майка сочтут меня тщеславной пустышкой, если я буду так уж сильно интересоваться всякими приятными процедурами или местами обитания знаменитостей? Может быть, они как раз хотели, чтобы я на них – на обыкновенных – обратила внимание? Наверно, их уже тошнит от людей, которые, глядя мимо них, высокомерно заявляют: «Уйдите с дороги. Мне пора принимать травяную ванну с великолепным Хиггинсом!»

Что ж, придется притвориться, что я просто счастлива сидеть тут с ними и хлебать чай целую вечность. Тогда они меня полюбят. Ничего, у меня еще два месяца впереди, утешала я себя, куча времени.

Я оглядела всех собравшихся за столом. Они насыпали в чашки полные ложки сахара и нахваливали чай. Жалкое зрелище!

– Вы не курите? – спросил мужской голос. Оказалось, он принадлежал Винсенту – мистеру Злючке, что меня весьма встревожило.

– Нет, – нервно ответила я.

Во всяком случае, обыкновенные сигареты я точно не курила.

– Бросили? – Он придвинулся ко мне поближе.

– Никогда и не начинала. – Я отшатнулась.

Ах, как мне хотелось уйти! У меня не было ни малейшего желания заводить с ним дружбу. Эта черная борода, эти крупные зубы! Люпус – вот какая кличка ему бы подошла, если только «люпус» и в самом деле значит «волк».

– К тому времени, как выйдете отсюда, будете выкуривать штук по шестьдесят в день, – пообещал он мне, с гадкой улыбкой выпустив струю дыма (ну и воняет у тебя изо рта. Винсент!).

Я огляделась, надеясь, что Майк придет мне на помощь, но его нигде не было видно.

Изо всех сил стараясь не показаться грубой, я все-таки повернулась к Винсенту спиной и очутилась лицом к лицу с безумным Кларенсом. Из огня да в полымя! Хоть я и опасалась, что он снова начнет гладить меня по голове, но все-таки заговорила с ним.

Вдруг мне пришла в голову мысль, что я здесь уже целый день, а про наркотики не вспомнила ни разу. Это вызвало у меня теплое и приятное чувство, которое длилось до тех пор, пока я не побеседовала последовательно со всеми собравшимися в комнате. Разговоры были похожи один на другой, как близнецы. Каждый норовил припереть меня к стенке и выведать обо мне все. Именно так вели себя все, кроме того симпатичного молодого человека, которого я заприметила в столовой за ланчем. С ним-то и хотелось поговорить, но он не обращал на меня ни малейшего внимания. Если честно, то его и в комнате-то не было.

За пару часов я рассказала свою краткую биографию бессчетное количество раз. Она звучала примерно так: «Меня зовут Рейчел. Мне двадцать семь лет. Нет, я не страдаю анорексией, но спасибо за комплимент, я польщена. Нет, я не всегда была такая высокая. Когда я родилась, я была несколько пониже. Последние два с половиной года жила в Нью-Йорке. А еще бывала в Праге…»

– Прага, это где? – спросил Джон Джоуи. – Это на Типперери?

– О бо-оже! – Кларенс с отвращением покачал головой. – Нет, вы слышали? «Это на Типперери?» Ты, тупица! Всем известно, – авторитетно добавил он, – что Прага – это в Слиго.

Я уже сожалела о том, что сказала, что жила в Праге. Почему-то стоит упомянуть этот город – и все сразу начинают волноваться. И не только в Клойстерсе. Только скажи кому-нибудь: «Я жила в Праге», – и на тебя градом посыплются вопросы. Как правило, их бывает три. Три основных. Всегда одни и те же – всегда. Это невыносимо! Помню, когда я приезжала из Праги домой на каникулы, эти три вопроса всякий раз доводили меня до белого каления. Мне хотелось заранее раздать всем присутствующим отпечатанный текст: «Первое: да, вы правы, Прага – действительно красивый город. Второе: нет, магазины сейчас там стали гораздо лучше. Все-все можно купить. Конечно, это не Керриголд, ха-ха-ха (именно Керриголд обычно доводил меня до белого каления). Третье: да, стоит туда съездить, пока эти янки не прибрали город к рукам».

Кроме того, разговоры о Праге всегда напоминали мне о несовершенстве моей натуры. Мне было стыдно, что в Праге, в таком красивом и благодатном месте, я не чувствовала себя уютно. Скучно, слишком здоровый образ жизни, мало скандального. Мне бы поменьше катания на лыжах и лазанья по горам в выходные, и побольше ночных клубов – тогда все было бы хорошо.

Краснолицый Эдди как раз расспрашивал меня о пражских ценах, когда в комнату вошел тот самый симпатичный молодой человек.

– А вот и Кристи! – воскликнул мужчина с роскошной черной шевелюрой и огромными сталинскими усами, совершенно седыми. Он произнес «Кри-и-исти», тем самым дав понять, что он «соль земли», то есть чистокровнейший, коренной дублинец. Кристи уселся через несколько стульев от меня. Это настолько меня смутило, что я потеряла нить разговора и ляпнула Эдди, что пиво в Праге гораздо дороже, чем в Ирландии. Что, конечно, было неправдой. Он очень удивился и даже отстал от меня на несколько секунд.

– А водка? – потом спросил он.

– Что водка?

– Дешевле или дороже?

– Дешевле.

– А виски?

– Дороже.

– «Бакарди»?

– Э-э… кажется, дешевле.

– Но почему «Бакарди» дешевле, а виски дороже? – удивился он.

Я что-то рассеянно промямлила в ответ, потому что была слишком занята внимательным разглядыванием Кристи. Да, я не ошиблась. Он был вполне ничего. Даже за пределами Клойстерса он считался бы интересным. Его глаза горели каким-то бледно-голубым огнем, будто он перекупался в хлорированной воде.

Полузадушенный внутренний голос пискнул, что ему все еще нравится Люк, но я немедленно велела ему заткнуться. Нравится, не нравится, а я твердо решила переключиться на Кристи. Необходимо стереть из памяти боль, которую причинил мне Люк, а что может быть лучше в данном случае, чем сосредоточиться на ком-то другом? Мне просто повезло, что Кристи оказался таким привлекательным, что от него было глаз не оторвать (мне, впрочем, то и дело приходилось отвлекаться, потому что Эдди был весьма требовательным собеседником).

Боковым зрением я наблюдала, как Кристи оживленно беседует с усатым. У Кристи был как раз такой рот, какой мне нравится, – как у Дейва Аллена.

Дейв Аллен – это мастер разговорного жанра. Я была без ума от него в конце семидесятых. Мой отец периодически развлекает знакомых (то есть, наоборот, нагоняет на них смертную скуку) рассказами о том, как я орала благим матом, чтобы мне разрешили лечь спать попозже и посмотреть по телевизору Дейва Аллена. К тому времени мне было двадцать пять. Шутка.

Как бы там ни было, а рот как у Дейва Аллена – это удача для мужчины. Это необычный рот, он всегда кажется слишком большим для лица, которому принадлежит. Но это-то и привлекает. Очень подвижный рот, его уголки то поднимаются вверх, то опускаются вниз, будто живут своей собственной жизнью. У человека, которому повезло иметь такой рот, всегда несколько насмешливый вид.

Я продолжала изучать Криса. И волосы его мне понравились. Пшеничного цвета и хорошо подстрижены. Несмотря на подвижный рот, он выглядел очень мужественно. Казалось, на него можно положиться. Он был не из тех, про кого точно знаешь, что он тебе никогда не позвонит, нет, про такого думаешь: «Этот меня из горящего дома вынесет, если надо». Итак, я находила его великолепным, конечно, если не считать роста. Когда Крис встал, чтобы дотянуться до чайника, я увидела, что он не намного выше меня. Это, конечно, разочаровывало, но я к подобным разочарованиям давно привыкла.

К тому же у него было много существенных достоинств. Он был худощавый. Не бледная немочь, похожая на плетистое растение, с решеткой для тостов вместо ребер и макаронинами вместо ног, – нет, пожалуй, лучше было бы назвать его стройным. Рукава его джемпера были закатаны, и руки выглядели сильными и мускулистыми. До них хотелось дотронуться. И ноги у него были что надо. Правда, несколько короче, чем полагалось бы при его росте. Но меня такая длина устраивала. Если мужчина симпатичный, то коротковатые ноги лишь прибавляют ему сексуальности. Не знаю, почему. Может быть, это как-то связано с устойчивостью. Может быть, наводит на мысль о густой растительности на теле.

Я знаю, что всем нравятся длинноногие мужчины, но лично я вовсе не схожу по ним с ума. Длинноногие – это, так сказать, сливки, нечто слишком изысканное. В общем, я не понимаю, почему вокруг длинных ног поднимают столько шума. А по-моему, тонконогие мужчины напоминают жирафов или балерин. Они кажутся мне женоподобными.

Кристи никак нельзя было назвать женоподобным.

Теперь-то я поняла, почему протестанты с таким упоением распевают о Теле Христовом. Увидев такое своими глазами, я бы тоже не колеблясь встала на колени… Но довольно об этом. Я вдруг почувствовала себя ужасно одинокой и поняла, что скучаю по Люку, по Бриджит, по кому-нибудь, с кем я могла себе позволить говорить пошлости.

Я усилием воли оторвала свои мысли от Люка и заставила их снова заняться Кристи и его телом. Как здорово было бы, подумала я, если бы у нас с Кристи что-нибудь получилось. Если бы мы влюбились друг в друга. И вместе вернулись бы в Нью-Йорк, и в один прекрасный день встретили там Люка. И тогда Люк понял бы, что по-настоящему любит меня, и стал бы унижаться и умолять меня порвать с Кристи. А я бы сказала ему что-нибудь ужасное, например: «Мне очень жаль. Люк, но ты оказался таким мелким… А с Кристи у нас настоящее…»

И тут Люк попытался бы ударить Кристи, но Кристи вовремя схватил бы его за руку и сказал бы с жалостью: «Послушай, ты ей не нужен, разве не видишь?» Внезапно я услышала грохот – это несколько человек бросили на стол пригоршни вилок и ножей. Кристи был в их числе, что меня весьма удивило, потому что в моем воображении он все еще разбирался с Люком.

– Пора пить чай! – жизнерадостно провозгласил толстяк Эймон.

Пора что?.. Какого черта? Что это они тут затевают? К моему изумлению, пациенты бодро накрывали на стол. Я-то подумала, что они стучали вилками для того, чтобы на кухне поняли, что они собрались и ждут еды. Но нет. Оказывается, этот стук был всего лишь прелюдией к сервировке стола. Они принесли молочники, нарезанный хлеб, расставили на столе масленки, вазочки с джемом («На-ка, передай на тот конец стола, только Эймону не давай, а то сожрет»).

– А почему вы накрываете на стол? – настороженно спросила я Майка. На мою помощь пусть не рассчитывают. Я вообще никогда не накрываю на стол, и уж тем более не собираюсь делать это на отдыхе.

– Потому что мы все – очень милые люди, – улыбнулся Майк. – Мы хотим сэкономить Клойстерсу деньги. Мы ведь так мало платим за пребывание здесь.

Ну что ж, если они не обязаны делать это, а просто так… Хотя, честно говоря, Майк не очень-то меня убедил. Возможно, потому, что за его словами последовал громовой раскат хохота.