72

Дрожащими руками я распечатала конверт. Письмо было адресовано мне. Переслано из Женского общежития Аннандейл, Западная 15-я улица, Нью-Йорк. Оно было от Люка.


Я не собиралась возвращаться в Нью-Йорк. Никогда. Но на пятнадцатом месяце моего воздержания от наркотиков Нола вдруг предложила мне сделать это.

– Поезжай, – небрежно сказала она, как будто мне это было раз плюнуть. – Нет, правда, почему бы и нет?

– Нет, – отрезала я.

– Поезжай! – настаивала она самым противным голосом, на какой только была способна, то есть не очень противным. – Если не съездишь, потом всю жизнь себе этого не простишь. Поезжай!

Сходи туда, где ты обычно бывала, помирись с теми, кого ты расстроила или обидела.

Нола всегда говорила что-нибудь такое мягкое и нейтральное, вроде «кого ты расстроила или обидела» вместо того, чтобы сказать «чью жизнь ты разрушила».

– С Люком, например, – сказала я, потрясенная тем, как меня взволновала даже сама мысль о возможности его увидеть.

– Особенно с Люком, – улыбнулась Нола. – Он такой милый! – добавила она.


Я уже не могла не думать о Нью-Йорке. Эта мысль захватила меня целиком. Кажется, уже не было другого выхода, кроме как поехать туда. И теперь, когда все это приобрело реальные очертания, шлюзы в моем сознании открылись, и хлынул поток. К своему ужасу, я полностью осознала то, что подозревала уже давно: я все еще была от него без ума. А он, возможно, ненавидит меня, или забыл о моем существовании, или давно женат на ком-нибудь другом.

– Это даже неважно, – убеждала Нола. – В любом случае, встреча с ним будет тебе полезна. Он – такой лапочка! – прибавила она с лукавой улыбкой.

Родители насторожилась.

– Это не навсегда, – объяснила я. – Я все равно должна вернуться к началу октября. У меня начинаются занятия в колледже.

(Люди, уполномоченные принимать такие решения, сочли возможным дать мне шанс попробовать изучать психологию. Я сплясала на радостях в тот день, когда получила уведомление об этом.)

– Ты остановишься у Бриджит? – с тревогой спросила мама.

– Нет, – ответила я.

– Но ведь вы с ней помирилась, – сказала она.

– Да, я знаю. И все-таки это будет не очень удобно.

Я была совершенно уверена, что Бриджит позволила бы мне поспать на ее кушетке. Но мне самой было бы тяжело оказаться в этой квартире в качестве гостьи. Кроме того, хоть я и относилась к Бриджит с большой теплотой, мне казалось, что как-то здоровее для меня, вернувшись в Нью-Йорк, больше от нее не зависеть.

– Но ты ведь увидишься с ней в Нью-Йорке? – мама все еще волновалась.

– Ну конечно, – успокоила я ее. – Мне и самой очень хочется с ней повидаться.

А потом все закрутилось очень быстро. Я заняла кучу денег, обменяла большую часть на доллары, заказала билет на самолет, забронировала комнату в женском общежитии, потому что снять квартиру не могла себе позволить, и собрала вещи. В аэропорту Нола дала мне листок бумаги с адресом.

– Это моя подруга в Нью-Йорке, позвони ей, передай привет от меня – и она о тебе позаботится.

– Надеюсь, она не наркоманка? – спросила я, картинно закатив глаза. – Ты ведь знакомишь меня только с наркоманами. Нет ли у тебя каких-нибудь обыкновенных друзей?

– Поцелуй от меня Люка, – невозмутимо сказала Нола. – И до встречи в октябре.


Нью-Йорк в июле – это как будто тебя завернули во влажное теплое одеяло. Для меня это – слишком. Запахи, звуки, гудки на улицах, толпы людей, которые вечно бегут, как оглашенные, огромные здания на Пятой авеню; влажная июльская жара; желтые такси, бампер к бамперу, в уличной пробке; воздух, настоянный на выхлопных газах и непечатной брани.

Мне стало трудно выдерживать бешеную энергию этого города. Меня раздражали разные придурки, которые сидели напротив меня в метро, или шли рядом по тротуару. Все это было слишком «в лоб». Первые три дня я отсиживалась в своей комнате в общежитии. Спала или читала журналы, задернув шторы.

«Не надо было приезжать», – думала я подавленно. Только разбередила старые раны. Я скучала по Ноле и остальным. Я скучала по своей семье. Мне позвонила из Дублина Джини, и я сначала ужасно обрадовалась. Пока она не выдала мне:

– Ты уже была на собрании?

– Э-э… Пока нет.

– А подруге Нолы звонила?

– Нет.

– А работу начала искать?

– Пока нет.

– Так давай, черт возьми, начинай! Прямо сейчас!

И я заставила себя покинуть мое убежище и принялась беспорядочно бродить по душному городу. Ну, честно говоря, не совсем беспорядочно. Это была в некотором роде ретроспектива моей жизни в Нью-Йорке. Возвращение к старым адресам. Вот здесь я купила свои зеленоватые босоножки без задников, в которых была, когда познакомилась с Люком; вот в этом здании работала Бриджит; вон на той улице стоял мерзкий гараж, в который мы с Люком и Бриджит ходили смотреть поганую «постановку», в которой участвовала сестра Хосе.

Я слонялась по городу, изнемогая под бременем воспоминаний. Стоило мне сделать шаг – и тут же накатывала ностальгия, мгновенно превращая меня в беспомощного инвалида. Я прошла мимо того, что раньше называлась «Лама», и где теперь помещалось «Киберкафе». Проходя мимо «Ля бон шери», куда водил меня Люк, я чуть не опустилась на колени и не зарыдала от тоски по той жизни, которая у нас с ним могла бы быть.

Я все шла и шла, совершая круг за кругом, каждый следующий – мучительнее предыдущего. Наконец я почувствовала, что уже в состоянии пройти по улице, где жил Люк. Меня немного тошнило на нервной почве, а может быть, и просто от жары. Я стояла около дома, где он жил, а может быть, и до сих пор живет, и вспоминала, как была здесь впервые, после того вечера в «Рикшо». А потом вспомнила свой последний приход сюда, вернее уход отсюда – воскресным вечером, перед тем, как попала в больницу с передозировкой. Тогда я еще не знала, что в последний раз здесь. Если бы знала, возможно, я бы отнеслась ко всему более внимательно. И, может быть, предприняла бы какие-то шаги, чтобы тот раз не стал последним.

Итак, я стояла на тротуаре, перегораживая дорогу пешеходам, погруженная в бесполезные переживания о том, что все сложилось именно так, а не иначе. Мне очень хотелось вернуться назад и изменить прошлое. Чтобы я по-прежнему жила в Нью-Йорке, никуда не уезжала, не принимала наркотиков, была девушкой Люка.

Я немного потопталась около дома в надежде, что Люк сейчас появится, и ужасно боясь, что появится. Потом, сообразив, что если кто-то на меня сейчас смотрит, наверняка подумает, что я – преступница и высматриваю жертву, я пошла. Но в конце улицы остановилась. Мне пришлось это сделать, потому что слезы застилали мне глаза, и я запросто могла с кем-нибудь столкнуться или попасть под машину. Я прислонилась к стене и плакала, плакала, плакала. Оплакивала прошлое, другую жизнь, которой могла бы жить, если бы все сложилось иначе.

Может быть, я бы и до сих пор там стояла, если бы не появилась энергичная испаноговорящая женщина со шваброй и не предложила мне убираться и не портить настроение всему кварталу.


Я надеялась, что после этой небольшой прогулки тоска по Люку меня на какое-то время отпустит. Это было просто необходимо, потому что в таком состоянии у меня не хватило бы смелости встретиться с ним.

Я постаралась сосредоточиться на налаживании своей жизни (вернее, того, что от нее осталось). Первым делом надо было найти работу. В Нью-Йорке это было несложно. Если, конечно, ты не возражаешь против нищенской зарплаты. Итак, семья итальянцев содержит маленькую гостиницу. И все очень славно, кроме денег, разумеется. Оглядываясь назад, я не могла понять, и как это я раньше могла работать в таком ужасном месте, как мотель «Барбадос»!

Потом я позвонила Бриджит. Конечно, я немного нервничала, но все же очень хотела с ней повидаться. По иронии судьбы, она как раз улетела домой, в Ирландию, в отпуск. Следующие несколько недель представляли собой обычную рутину. И довольно скучную. Работа, собрания, вот и все. Девушки в общежитии были, в основном, из сельской местности, из южных штатов – мировой столицы инцеста. Они откликались на составные имена вроде Джимми-Джин, Бобби-Джейн, Билли-Джилл. Мне очень хотелось с ними подружиться, но они вели себя настороженно со всеми, кроме друг друга. Дружелюбна со мной была только Ванда – вечно жующая жвачку техасска почти двухметрового роста, у которой были явные трудности в общении с остальными. И еще – плотная, коротко стриженая женщина с усиками, по имени Брэд. Вот она особенно хотела подружиться со мной, и я прекрасно понимала, почему.

Это было странное время. Оказалось, что одиночество и оторванность от всех – не так уж неприятны. Разве что время от времени я особенно остро ощущала, что я снова в Нью-Йорке. Иногда ностальгия по прошлому просто убивала. А еще я то и дело ужасалась, думая о своей прежней жизни. Вспоминая, как легко и бездумно шла домой к совершенно незнакомым людям, я испытывала панический страх за себя, прежнюю. Меня столько раз могли изнасиловать или даже убить. Я вспомнила, как мне казалось, что весь город – против меня. Возвращение на прежние места открыло шлюзы новой порции воспоминаний. Тоска по Люку все не утихала. Даже наоборот. Я стала видеть его во сне. Изматывающие сновидения: моя жизнь еще не погибла, он все еще любит меня… Разумеется, кошмаром был не сон, а пробуждение.

Я знала, что должна увидеть его. По крайней мере, попытаться. Но я боялась этого: он ведь мог встречаться с кем-нибудь другим, а этого я бы не перенесла. Я пыталась утешать себя: может быть, у него нет сейчас девушки. А, собственно, почему нет? Даже у меня было нечто отдаленно похожее на секс за это время, а ведь мне было прописано воздержание.

Дни проходили в полусне. Надо мной, как дамоклов меч, висела необходимость встретиться с Люком. И, как это свойственно мне, я все время откладывала встречу. Трудно отделаться от старых привычек. Можно было бы оправдывать промедление тем, что у меня нет его номера телефона. Но он у меня был! Я его наизусть помнила. Даже два номера – рабочий и домашний. Если, конечно, допустить, что он по-прежнему живет и работает там же, где и полтора года назад. А это вовсе не обязательно – в Нью-Йорке часто меняют работу и квартиру.

Однажды вечером, проведя в Нью-Йорке уже недель пять, я лежала на кровати и читала. И вдруг… решилась позвонить. Мне внезапно показалось, что это элементарно – подумаешь, большое дело! Быстро-быстро, пока не прошел порыв, и пока я не отговорила себя сама, с кошельком в руке я помчалась в холл общежития, едва не сбив по пути нескольких человек.

Звонить оттуда было, конечно, неудобно: все эти Бобби-Энн и Полли-Сью выстроились в очередь за мной, вероятно, чтобы побеседовать со своими любимыми, оставленными дома. Но сейчас мне было все равно. Я бесстрашно набрала номер Люка, и только когда раздались первые длинные гудки, в панике сообразила, что совершенно не знаю, что сказать. Может быть, так: «Люк, приготовься к неожиданности», или так: «Люк, угадай, кто это!», или так: «Люк, не знаю, помнишь ли ты меня…»? Или, может быть, так: «Люк, пожалуйста, не вешай тру…»?

Я так тряслась, что просто не поверила своему счастью, когда услышала этот его проклятый автоответчик («Жить молитвой» – «Бон Джови»). Я так мучалась, а его… просто не оказалось дома. Испытав одновременно горькое разочарование и огромное облегчение, я повесила трубку. Что ж, по крайней мере, теперь я точно знала, что он живет по тому же адресу. Но после такого испытания я почувствовала себя настолько измотанной, что решила лучше сначала написать ему. По крайней мере, трубку не повесит.

После примерно ста семидесяти восьми безуспешных попыток я, наконец, написала письмо, в котором в нужных пропорциях содержались самоуничижение и дружеское расположение, без всяких претензий на что-то большее. В большинстве черновиков, которые отправились в мусорную корзину, меня бросало в крайности: то «я не достойна целовать подошвы твоих ботинок», то довольно холодные извинения, судя по которым можно было бы подумать, что не так уж сильно я и сожалею. Я безжалостно комкала черновики и отправляла их в корзину.

А последние слова! «Искренне твоя» или «Всегда твоя»? А может, «Спасибо, что прочитал»? Или «С наилучшими пожеланиями»? «Самые теплые пожелания»? А может, «С любовью» или «С самыми нежными чувствами?», или просто «Люблю»? А то еще можно: «О сексе не может быть и речи». Какие слова лучше всего выразят то, что я хотела бы сказать ему? Ведь я и сама толком не понимала, что хочу ему сказать.

«Дорогой Люк», – было написано в письме, которое я, в конце концов, все-таки опустила в почтовый ящик, – «Может быть, ты удивишься, получив от меня письмо. Я ненадолго приехала в Нью-Йорк, и была бы тебе признательна, если бы ты согласился уделить мне немного времени. Я очень хорошо понимаю, как ужасно вела себя по отношению к тебе, когда мы были вместе, и мне бы хотелось лично извиниться перед тобой. Меня можно найти по указанному адресу. Если ты не захочешь иметь со мной ничего общего, я вполне пойму тебя. С дружескими чувствами, Рейчел (Уолш)».

Мне показалось, что тон письма – извиняющийся, но без глупости и пошлости; дружественный, но без навязчивости. Я очень гордилась этим письмом до того самого момента, как опустила его в почтовый ящик. Тогда я вдруг поняла, что это самое ужасное и нелепое письмо из всех, какие когда-либо были написаны и отправлены. Мне потребовалось сделать над собой огромное усилие, чтобы не остаться дежурить у почтового ящика в надежде перехватить свое нелепое послание, когда будут вынимать почту.

Я изо всех сил надеялась, что Люк откликнется. Но старалась морально подготовиться и к тому, что он может не отозваться. Был очень велик шанс, что я больше не значила в его жизни так много, как он в моей. Может быть, он уже едва помнит меня. Или наоборот, помнит слишком хорошо и ненавидит. Тогда мне не дождаться от него ответа. Четыре дня подряд я околачивалась у конторки в холле, ожидая, когда принесут почту, и четыре дня подряд уходила с пустыми руками.

Но на пятый день я вернулась домой с работы и обнаружила под своей дверью письмо. Без марки. Его просто подсунули под дверь. Он отозвался! Вспотевшей рукой я взяла конверт и долго на него смотрела. Мне было страшно заглянуть внутрь. «По крайней мере, потрудился написать», – утешила я себя. Правда, может быть, его хватило только на одно слово: «Отстань». Вдруг я осознала, что лихорадочно рву конверт, как тигр – убитую антилопу. Я набросилась на письмо, как дикий зверь на свою жертву.

Письмо было коротким и деловым. Даже подчеркнуто деловым. Да, он согласен встретиться со мной. Как насчет восьми вечера в кафе «Негро»? Если какие-то проблемы, оставить сообщение на его автоответчике.

Тон мне не понравился. Он показался мне недружелюбным. Не похоже, что он собирается принять от меня оливковую ветвь. Вряд ли в финале фильма мы возьмемся за руки и, раскачиваясь, исполним «Конец войне», или «Черное дерево и слоновая кость», или еще какую-нибудь сладкую песенку про мир и дружбу.

Я была ужасно разочарована. Мне даже показалось, что подобный тон – наглость с его стороны… Пока я не вспомнила, как сама вела себя с ним. Если он до сих пор на меня злится, он имеет на это полное право.

И все-таки он согласен встретиться со мной. «А вдруг он согласился только потому, что вспомнил еще несколько ужасных вещей, которые забыл сказать мне в Клойстерсе?» – подумала я и снова приуныла.

Загрузка...