Капитуляция

Влетев внутрь, она захлопнула за собой входную дверь, тяжело дыша. Холл был погружен в темноту, что вполне устраивало Эвелин, — зачем тратить свечи, если здесь ждали лишь её одну? Эвелин сняла промокшую до нитки накидку. Остальная её одежда была сухой, но туфли и чулки промокли.

Перекинув накидку через руку, Эвелин в темноте поднялась по лестнице, направившись прямо в комнату Эме. Как и сказал Лоран, дочь крепко спала. Поправив её одеяло, Эвелин поцеловала Эме в лоб. Дождь теперь колотил в окна и по крыше у них над головой.

Оказавшись в своей спальне, Эвелин зажгла свечу, повесила накидку и сняла мокрые туфли и чулки. В этот момент послышался громкий раскат грома. Вслед за этим Эвелин услышала, как Лоран вошел в дом и закрыл за собой парадную дверь. На мгновение она почувствовала облегчение, кобыла отправлена в конюшню и накормлена на ночь, а Лоран поднимался наверх, надежно заперев дом.

Эвелин вытащила из волос шпильки, которые в конце дня всегда вызывали у неё головную боль, и просто бросила их на пол. Распуская волосы, она вдруг осознала, как сильно утомилась. Раздеться в таком состоянии было тяжелой задачей, но ей всё же удалось с грехом пополам стянуть с себя платье и нижнее белье, затем надеть белую хлопковую ночную рубашку. Во Франции это свободное и незатейливое, но дорогое одеяние с рукавами-фонариками, отделанное кружевом, называлось «платьем невинности».

Эвелин уже собиралась было снять салфетку с подноса, который оставила для неё Аделаида, и попытаться съесть что-нибудь, когда снизу до неё донеслись какие-то звуки. Эвелин застыла на месте, встревожившись, но вскоре поняла, что её внимание привлек стук ставня, колотившегося о стену дома.

Что ж, теперь Эвелин должна закрыть эти ставни — она ни за что не смогла бы уснуть при таком стуке. Эвелин взяла зажженную свечу и поспешила вниз, в холл. На лестнице она замешкалась: ветер стих, дождь постукивал уже легче, тихо и равномерно, и грохот ставня тоже смолк.

В этот момент пророкотал гром.

Эвелин подскочила от неожиданности, сердце подпрыгнуло в груди, и она обругала себя за то, что оказалась такой глупой. Теперь она слышала лишь легкий, равномерный, ритмичный стук дождя.

Эвелин уже собиралась повернуться и направиться в свою комнату, когда заметила огонек света, двигавшийся внизу.

Она остолбенела, не веря своим глазам. А потом, осторожно прокравшись к самой вершине лестницы, Эвелин поняла, что в гостиной горит тонкая свеча.

Сердце оглушительно и тревожно заколотилось.

Эвелин всмотрелась с вершины лестницы вниз, окинув пристальным взором холл и гостиную, которая была погружена в тень. И всё же было совершенно очевидно, что единственный источник света находился именно внутри этой комнаты.

Кто-то пробрался в гостиную…

Эвелин чуть не вскрикнула, но спохватилась, надеясь, что это Лоран, однако вспомнила: слуга поднялся в комнату, которую занимал с Аделаидой, в этом можно было не сомневаться.

Эвелин нужно было добраться до оружия. Пистолет хранился под матрасом её кровати. Как же поступить — бежать за пистолетом или звать на помощь Лорана?

И пока Эвелин лихорадочно размышляла, что делать, её взору предстал какой-то человек, прошедший через гостиную.

Эвелин снова замерла от страха.

Поступь человека была неспешной, ленивой — и удивительно знакомой.

Волосы зашевелились у Эвелин на голове. Сердце гулко стукнуло.

Он появился в проеме гостиной, держа в руке бокал, и поднял на неё взгляд.

И даже в сумраке, в тот самый момент, когда их взгляды встретились, Эвелин безошибочно определила, кто это был.

— Я слышал, что вы ищете меня, — сказал Джек Грейстоун.

Глава 3

Он произнес это серьезно, без улыбки.

Эвелин схватилась за перила, чтобы устоять на ногах. На какое-то мгновение, длившееся, казалось, целую вечность, она потеряла дар речи. Она всё-таки нашла Джека Грейстоуна, или, точнее, это он её нашел.

И он совершенно не изменился. Оставался таким же необычайно привлекательным. Высокий и крепко сложенный, он был одет в сюртук для верховой езды, под которым виднелся жилет оттенка потемнее, а из рукавов выглядывали модные кружевные манжеты. Наряд дополняли замшевые бриджи и черные ботфорты со шпорами, забрызганные грязью.

Его золотистые волосы были небрежно зачесаны назад, несколько прядей выбились из косы. Но это лишь подчеркнуло его высокие скулы и мужественность подбородка. Взгляд его серых глаз был сосредоточен на ней.

Сердце Эвелин снова стукнуло — Грейстоун рассматривал её одеяние, причем чересчур внимательно.

Эвелин почувствовала, что вспыхнула, ведь она была одета для постели, а не для приема гостей.

— Вы напугали меня до смерти, сэр!

— Прошу прощения, — произнес Грейстоун таким тоном, что Эвелин не могла понять, действительно ли он извиняется. — Я редко выхожу куда-нибудь средь бела дня и никогда не пользуюсь парадной дверью.

Их взгляды теперь соединились надолго. Эвелин, по-прежнему ошеломленная появлением Грейстоуна в её доме, никак не могла унять колотившую тело дрожь. Сейчас контрабандист явно намекал на назначенную за его голову награду.

— Конечно, я понимаю, — выдавила из себя Эвелин.

— Я ведь не ослышался, правда? — криво усмехнулся он, очень спокойный, в отличие от неё. — Полдюжины моих знакомых предупредили меня о справках, которые вы довольно опрометчиво обо мне наводили. Вы ведь действительно искали меня, леди д’Орсе?

— Да, — ответила она, внезапно осознав, что Грейстоун только что обратился к ней как к графине д’Орсе, а не к виконтессе Пеклер. Она так и не призналась, что намеренно ввела его в заблуждение по поводу своего имени. Когда они распрощались четыре года назад, сразу после высадки на берег немного южнее Лондона, Грейстоун всё ещё считал её леди Лассаль, виконтессой Леклер. — Мне отчаянно требуется поговорить с вами, сэр.

Выпалив это, Эвелин вспомнила их первую встречу, состоявшуюся четыре года назад. Тогда она тоже была в отчаянии — и, помнится, именно так и сказала.

Но пристальный взгляд Грейстоуна ни на миг не дрогнул, выражение его лица не изменилось. Эвелин пришло в голову, что контрабандист не помнил ту встречу — и просто не узнал её.

Но как он мог не узнать её? Разве это вообще возможно?

Грейстоун задержал на ней взгляд. Немного помедлив, он заметил:

— Какая симпатичная ночная рубашка, графиня.

Он не узнал её, теперь Эвелин в этом не сомневалась. Это просто потрясало её! У неё были яркие, приметные черты — так говорили все. Эвелин могла быть уставшей и бледной, но она оставалась красивой женщиной. Тревельян думал именно так.

Эвелин покраснела, не понимая до конца, что же имел в виду Грейстоун и не прозвучала ли в его тоне насмешка. Эвелин не знала, как отвечать на подобного рода замечание или как быть с тем, что он не узнал её.

— Я как-то не ожидала обнаружить незваных гостей в своем доме, да ещё и в столь поздний час.

— Само собой, — скривил он рот. — Если вас это успокоит, могу сказать, что у меня две сестры, и я повидал на своем веку много женской одежды.

Теперь Эвелин уже не сомневалась, что он над ней смеялся. Ей вдруг пришло на ум, что та самая женская одежда, которую он видел, не принадлежала его сестрам.

— Да, я слышала.

— Вы слышали, что я привык видеть женщин в ночных рубашках?

— Вы знаете, что я не это имела в виду, — ответила Эвелин, хотя его слова, вероятно, были истинной правдой! — Мне нужно накинуть халат — я скоро вернусь!

Казалось, происходящее от души забавляло Грейстоуна, который невозмутимо потягивал вино, глядя вверх на стоявшую на лестнице Эвелин. Она повернулась и понеслась за халатом, не в силах поверить в происходящее. В спальне она набросила хлопковый халат, прекрасно сочетавшийся с ночной рубашкой. Возможно, Грейстоун узнает её, как только она полностью выйдет на свет. Но, лихорадочно думая об этом, Эвелин вдруг почувствовала себя странным образом уязвленной.

Неужели он не счел её привлекательной?

Она заставила себя перейти на шаг поспокойнее и вернулась вниз. Грейстоун по-прежнему был в гостиной — он успел зажечь несколько свечей и взглянул на показавшуюся в комнате Эвелин.

— Откуда вы знаете о моих сестрах? — поинтересовался он мягким, вкрадчивым тоном. — Вы и о них наводили справки?

Эвелин задрожала, её пульс участился, но она застыла на месте, мгновенно ощутив, что отважилась вторгнуться на опасную территорию. Грейстоун явно был недоволен, подумала она и поспешила заверить:

— Нет, конечно нет. Но о них упомянули в ходе беседы.

— Беседы обо мне? — Он вперил в неё неумолимый взгляд.

Эвелин снова вздрогнула.

— О вас, сэр.

— И с кем же у вас состоялась столь насыщенная сведениями беседа?

— С Джоном Тримом, — поспешила ответить Эвелин. Неужели Грейстоун опасался предательства? — Он безмерно восхищается вами. Как и все мы.

Его серые глаза сверкнули.

— Полагаю, я должен быть польщен. Вам холодно?

Пульс Эвелин безудержно колотился, но она едва ли озябла — она была обескуражена, растеряна, совсем сбита с толку! А она и забыла, каким мужественным был Грейстоун, как его присутствие будоражило её чувства…

— Идет дождь.

Грейстоун небрежно стянул шерстяное покрывало, наброшенное на спинку дивана. Эвелин напряженно застыла на месте, когда незваный гость направился к ней.

— Если вы не замерзли, — тихо заметил он, — то сильно взволнованы. Но, с другой стороны, это и понятно, ведь вы буквально на грани отчаяния.

На мгновение Эвелин подумалось, что Грейстоун намеренно подчеркнул последнее слово: возможно, он всё-таки вспомнил их первую встречу, когда она была в таком же отчаянии… Но выражение лица Грейстоуна ничуть не изменилось, даже когда он накинул покрывало ей на плечи.

И Эвелин поняла, что он не помнит её.

— Я не привыкла принимать гостей в такой час, — наконец сказала она. — Мы не знакомы, и мы одни.

— Сейчас — половина десятого, графиня, и вы сами просили об этом рандеву.

«А кажется, будто уже полночь», — подумала она. И совершенно очевидно, Грейстоун не был хоть сколько-нибудь взволнован их встречей.

— Я каким-то образом встревожил вас? — осведомился он.

— Нет! — Эвелин быстро расплылась в притворной улыбке. — Я очень рада, что вы пришли.

Грейстоун искоса наблюдал за ней. Сверху вдруг раздался оглушительный раскат грома, и ставень громко стукнул о стену дома. Эвелин подскочила на месте.

Незваный гость поставил на стол бокал.

— Просто в голове не укладывается, что вы живете в этом доме всего-навсего с одним слугой! Я закрою ставни. — И Грейстоун скрылся в темноте.

Когда он удалился, Эвелин схватилась за спинку дивана, пытаясь справиться с дрожью. Откуда этот контрабандист узнал, что она обитает здесь практически одна, с Лораном, её единственным лакеем? Похоже, Грейстоун тоже расспрашивал о ней.

Но он не узнал её. В голове не укладывалось, что она в свое время не произвела на него никакого впечатления.

Грейстоун вернулся в гостиную, еле заметно улыбаясь, и закрыл за собой обе двери. Встретившись с ним взглядом, Эвелин поглубже зарылась в шерстяное покрывало, крепко обернув его вокруг груди.

Грейстоун прошел мимо разделявшего их дивана и взял со стола бокал вина.

— Мне хотелось бы, чтобы никто здесь, кроме вас, не знал о моем визите сегодня вечером.

— В этом доме абсолютно все заслуживают доверия, — выдавила из себя Эвелин, по-прежнему стоя по другую сторону дивана.

— Я предпочитаю лично выбирать, когда рисковать и как рисковать. К тому же я редко доверяю кому бы то ни было, а незнакомцам — и вовсе никогда. — Грейстоун холодно улыбнулся. Он снова говорил с этой странной насмешливой интонацией. — Это будет нашим маленьким секретом, графиня.

— Разумеется, я сделаю так, как вы просите. И я искренне сожалею, если мои расспросы о вас, столь открытые, вызвали у вас какие-то опасения.

Он сделал глоток красного вина, которое то и дело потягивал.

— Я привык ускользать от властей. Вы — нет. Что вы им скажете, если однажды они постучат в вашу дверь?

Эвелин изумленно взглянула на него, донельзя встревоженная, поскольку она никогда ещё не задумывалась о таком повороте событий.

— Вы скажете им, что не видели меня, леди д’Орсе, — тихо, с нажимом произнес Грейстоун.

— Так мне стоит ожидать визита представителей власти?

— Думаю, да. Они станут настоятельно советовать вам связаться с ними в тот самый момент, когда вы меня снова увидите. А подобные игры лучше оставить тем, кто хочет играть по самым высоким ставкам. — Он прошелся по комнате. — Хотите, я зажгу огонь? Вы всё ещё дрожите.

Эвелин пыталась постичь смысл того, что он сказал, и, совсем растерявшись, повернулась к нему. Она понимала, что дрожит не от холода, а трепещет в присутствии этого мужчины.

— Вы, судя по всему, только что пришли сюда, попав по дороге под дождь, так что, полагаю, вам огонь не помешает. Да и мне тоже.

Грейстоун сбросил с себя влажный шерстяной сюртук.

— Я так полагаю, вы не против? Раз уж сегодня вечером обошлось без парадных одеяний?

Неужели она в который раз покраснела? Он что, снова насмехался над ней? Еле передвигая ноги, Эвелин подошла к нему и забрала скинутый сюртук.

Шерсть была превосходного качества, и Эвелин предположила, что сюртук имел итальянское происхождение.

— Надеюсь, он высохнет до вашего ухода, сказала она, хотя дождь опять забарабанил по крыше.

Грейстоун пристально взглянул на неё, потом достал из кармана жилета трутницу, опустился на колени перед камином и зажег огонь. Пламя быстро разгорелось. Потом он перемешивал поленья железной кочергой до тех пор, пока дерево не схватилось огнем. Поднявшись, он закрыл каминную решетку.

Эвелин подошла к Грейстоуну, приподняв его сюртук перед разгоравшимся огнем. Контрабандист мельком взглянул на неё. Теперь, когда они стояли так близко, Эвелин видела в его глазах какой-то странный блеск. Этот блеск казался двусмысленным и таким обольстительным — он напоминал типично мужскую, примитивную оценку.

— Не хотите ли бокал вина? — мягко поинтересовался Грейстоун. — Я так не люблю пить один! Это бордо выше всяких похвал. И надеюсь, вы не возражаете, что я угостился.

Его тон стал ласковым, и кожа Эвелин покрылась мурашками.

— Конечно, я не возражаю. Это меньшее, что я могу предложить вам. Что же касается меня, то нет, благодарю вас. Я не могу пить спиртное на пустой желудок, — честно призналась Эвелин.

Грейстоун повернулся и поставил один из находившихся в гостиной стульев перед огнем. Потом забрал у Эвелин свой сюртук и повесил его на спинку стула.

— По-прежнему сгораю от любопытства по поводу вашего страстного желания поговорить со мной. Даже представить себе не могу, что от меня понадобилось графине д Орсе. Он неторопливо подошел к сервировочному столику и взял свой бокал.

Эвелин наблюдала за Грейстоуном, осознавая, что не должна теряться от его тона, от его близкого присутствия, — только не теперь, когда ей предстояло уговорить его на серьезное дело, приведя важные доводы.

— У меня предложение, мистер Грейстоун.

Он взглянул на неё поверх бокала:

— Предложение… Теперь я заинтригован ещё больше.

Ей показалось или он только что разглядывал её через халат и ночную рубашку? Эвелин подошла к дивану и села, всё ещё вне себя от беспокойства. Она напомнила себе, что хлопок был слишком плотным, чтобы Грейстоун мог хоть что-то сквозь него рассмотреть, но всё равно чувствовала себя так, будто этот дерзкий контрабандист только что быстро окинул взором её обнаженное тело.

— Графиня?

— Мое внимание привлек тот факт, мистер Грейстоун, что вы, вероятно, лучший фритредер в Корнуолле.

Его темные брови взлетели вверх.

— Фактически, я — лучший контрабандист во всей Великобритании, и у меня есть основания утверждать это.

Эвелин еле заметно улыбнулась: его высокомерие показалось ей притягательным, а самоуверенность — успокаивающей.

— Кого-то ваша бравада могла бы оттолкнуть, мистер Грейстоун, но бравада — именно то, что мне сейчас нужно.

— Ну а теперь вы меня окончательно заинтриговали, — отозвался он.

Эвелин перехватила взгляд его серых глаз и принялась гадать, не заинтересовался ли он ею как женщиной.

— Я хочу нанять контрабандиста, не простого контрабандиста, а умелого и отважного, чтобы вывезти семейные реликвии из шато моего мужа во Франции.

Он поставил бокал на столик и медленно произнес:

— Я правильно вас расслышал?

— Мой муж недавно умер, а эти фамильные ценности чрезвычайно важны для меня и моей дочери.

— Я сожалею о вашей потере, — сказал Грейстоун, на самом деле, похоже, ничего подобного не испытывая. Потом, подумав, произнес: — Это довольно трудная задача.

— Да, я представляю, насколько это непросто, но именно поэтому я и разыскивала вас, мистер Грейстоун, ведь вы, несомненно, человек, способный выполнить подобную миссию.

Он пристально и долго смотрел на неё, и Эвелин уже начинала привыкать к тому, что не может даже отдаленно предполагать, каковы его мысли и эмоции.

— Пересекать Ла-Манш опасно. Путешествие по Франции сейчас — сущее безумие, страна по-прежнему охвачена кровавой революцией, графиня. А вы просите меня рисковать жизнью ради ваших семейных реликвий.

— Эти реликвии оставил мне и моей дочери мой недавно умерший муж, и больше всего на свете он хотел, чтобы я забрала их, — твердо сказала Эвелин. Видя, что выражение лица контрабандиста не изменилось, она добавила: — Я должна забрать семейные реликвии, а у вас просто выдающаяся репутация!

— Убежден, они важны для вас. Как убежден и в том, что ваш муж желал передать их вам. Однако мои услуги весьма дороги.

Она не могла точно определить, что означает его взгляд, но Грейстоун говорил ей то же самое четыре года назад. Собираясь предложить ему часть золота, как только оно окажется в её руках, Эвелин осторожно произнесла:

— Реликвии имеют немалую ценность, сэр.

Она не считала разумным рассказывать ему о том, что Анри оставил ей целый сундук золота.

— Разумеется, они имеют ценность… Речь ведь, очевидно, идет не о ностальгии или прочих сантиментах. — Он кивнул на едва обставленную комнату.

— Мы оказались в весьма стесненном материальном положении, сэр. Я в отчаянии и полна решимости.

— А я не в отчаянии, да и решимости мне не хватает, предпочитаю беречь свою жизнь, и рискнул бы ею только по веской причине. — Он пронзил её взглядом. — Только за справедливое вознаграждение.

— Так это и есть веская причина! — с жаром выдохнула она.

— Это спорный вопрос, — отрезал Грейстоун, будто ставя точку в разговоре.

Неужели он собирался отказать ей?

— Я ещё не изложила все свои доводы, — поспешила сказать Эвелин.

— Но что это изменит? Мои услуги очень дорого стоят. Не хочу показаться грубым, но вы явно не можете их себе позволить. Мне потребовался бы по-настоящему серьезный стимул рисковать жизнью ради вас. — Он перехватил её взгляд. — Вас вряд ли можно назвать лишь обедневшей вдовой из Корнуолла. Вы наверняка найдете способ поправить свое положение.

Эвелин облизнула пересохшие губы, потрясенная осознанием того, что их разговор вот-вот закончится, а ей так и не удалось добиться его помощи.

— Но эти семейные реликвии очень ценны, и я готова предложить вам весьма неплохую долю, — быстро произнесла Эвелин.

— Долю? — рассмеялся контрабандист. — Мне всегда платят вперед, графиня. И как вы собираетесь сделать это?

Улыбка сбежала с его лица. Его взгляд стал твердым и скользнул вниз по халату Эвелин и её ночной рубашке. Помрачнев, Грейстоун отвернулся. Опустив голову, он принялся расхаживать по комнате с бокалом в руке.

Эвелин дрожала, наблюдая за ним. Теперь ей требовалось сосредоточиться. Когда они бежали из Франции, она заплатила ему рубинами — заранее. Теперь у неё почти не осталось драгоценностей. Она даже представить себе не могла, что придется расстаться с последними вещицами.

— Понятно, что вы находитесь в тяжелом материальном положении, — изрек Грейстоун, наконец-то подняв на неё взгляд. — К сожалению, такова общепринятая практика: плату за услуги берут заблаговременно, и это выгодный бизнес. Меня не интересуют «весьма неплохие доли» после оказания услуги.

Удрученная, Эвелин потерянно смотрела на него. Конечно же, он хотел получить плату авансом — но что, если он отправится во Францию и не сможет забрать золото?

Или пострадает во время путешествия? Слишком многое могло пойти не так, не заладиться и воспрепятствовать успешному исходу операции.

Но Эвелин не могла заплатить ему вперед. Так что же теперь оставалось делать? Как бы то ни было, она не сомневалась лишь в одном: отступать нельзя.

— Разве вы не можете сделать исключение? — наконец медленно спросила Эвелин. — Для меня и моей дочери? Как видите, мы переживаем ужасные времена. Я в отчаянии, потому что я мать! Если всё пройдет благополучно, вы будете щедро вознаграждены, только не авансом, и я клянусь, что так и будет!

Грейстоун медленно повернулся и посмотрел на неё, его серые глаза потемнели.

— Я не готов рисковать жизнью ради вас, графиня.

Мысли лихорадочно заметались в её голове, ведь он отказывал ей — отказывал Эме!

— Но я могу пообещать, что вы получите справедливое вознаграждение даю вам слово! Несомненно, у вас есть сердце, чтобы сделать сейчас исключение, не ради меня, а ради моей дочери!

Грейстоун поднял бокал и осушил его.

— Даже не пытайтесь использовать свою дочь, чтобы уговаривать меня, — предупредил он.

Эвелин и не собиралась делать ничего подобного, но он уже направлялся к двери — этого нельзя было допустить! Совсем отчаявшись, Эвелин в порыве безрассудства бросилась к двери перед Грейстоуном, чтобы преградить ему путь.

— Пожалуйста, не отвергайте мое предложение! Ну как же мне убедить вас хотя бы обдумать его?

Теперь он смотрел на неё в упор.

— Я уже его обдумал.

Эвелин задрожала, ошеломленная, как никогда прежде. Повисла убийственная тишина. Сама атмосфера наполнилась напряжением и неумолимый, безжалостный взгляд Грейстоуна не дрогнул ни на мгновение.

Неужели она не могла убедить его помочь ей? Мужчины всегда оказывали Эвелин знаки внимания, бросались к ней со всех ног, чтобы помочь перейти улицу, открыть для неё двери, усадить её в карету. Эвелин никогда прежде не придавала значения силе своей красоты, но она не была глупой — Анри влюбился в неё благодаря её красоте. Лишь после того, как Анри познакомился с ней ближе, он полюбил Эвелин и за её характер, темперамент.

Грейстоун не узнал её, но она не сомневалась в том, что заинтересовала его. Когда он смотрел на неё вот так, в упор, это был взгляд, понятный любой женщине.

Сердце Эвелин екнуло. Анри сейчас наверняка в гробу перевернулся! Броситься в объятия этого контрабандиста было последним спасительным средством.

— Мистер Грейстоун, я в отчаянии, — тихо повторила она. — Я умоляю вас передумать. На карту поставлено будущее моей дочери.

— Отправляясь в плавание, я рискую не только своей собственной жизнью, но и жизнью своих людей. — Теперь он, похоже, начинал терять терпение.

Эвелин едва могла дышать.

— Я — вдова, оказавшаяся в большой нужде, без защиты и средств к существованию. Вы — джентльмен. Вне всякого сомнения…

— Нет, я не джентльмен, — резко оборвал он, снова давая понять, что разговор окончен. — И я не привык благородно спасать девиц в беде.

Разве у неё был какой-нибудь другой выбор? На кону стояло будущее Эме, и Грейстоун, похоже, не собирался уступать. Она должна была заполучить это золото, она должна была обеспечить блестящее будущее своей дочери! Эвелин подняла руку и робко коснулась подбородка Грейстоуна.

Его глаза расширились от удивления.

— Я в трауре, — прошептала Эвелин, — и, если во Франции так опасно, как вы утверждаете, я прошу вас рискнуть жизнью ради меня.

Его густые темные ресницы опустились. Эвелин не могла видеть его глаза, и снова повисло молчание. Она опустила руку, не в силах скрыть дрожь. Грейстоун медленно поднял ресницы и взглянул на Эвелин.

— Разве вам не любопытно, графиня? Неужели вы не хотите узнать, почему я пришел сюда? — очень тихо спросил он.

Эвелин почувствовала, как гулко стукнуло сердце.

— Почему же вы пришли?

— У вас тоже сложилась определенная репутация.

— Что это значит? Какая репутация у меня может быть?

— Я слышал, как вокруг все твердили, будто графиня д’Орсе — самая красивая женщина во всей Англии.

И тут вдруг стало так тихо, что она могла услышать дождь, не только барабанящий над их головами, но и бегущий по желобам на крыше. До неё доносилось и потрескивание дров со щепками в камине. А ещё она слышала оглушительное биение собственного сердца.

— И мы оба знаем, что это до смешного неверно, — заплетающимся языком еле произнесла она.

— Да неужели?

Странным образом ошеломленная, Эвелин облизнула губы.

— Безусловно, вы согласитесь… Подобное утверждение — сущий вздор.

Грейстоун медленно расплылся в улыбке.

— Нет, я не согласен. Какая вы скромница!

Эвелин не знала, что делать, к тому же теперь она не могла мыслить здраво. Ей ещё никогда не приходилось находиться в объятиях какого-либо мужчины, кроме Анри, а муж не был молодым, необычайно красивым или чувственным. Сердце заколотилось ещё сильнее. Эвелин охватили тревога и смущение, к которым примешивался некоторый страх, но, главным образом, она ощущала приятное возбуждение.

Эвелин замялась.

— Мне было шестнадцать лет, когда я вышла замуж.

Грейстоун оживился:

— Какое это имеет отношение к тому, что мы обсуждаем?

Она пыталась объяснить ему, что не была по-настоящему искушенной в любовных делах, но теперь это, казалось, не имело значения. Джек Грейстоун был самым привлекательным мужчиной, которого когда-либо встречала Эвелин, и не только потому, что он оказался столь хорош собой. Он был таким в высшей степени мужественным, таким дерзким и самоуверенным, таким сильным! Её колени подгибались. Сердце оглушительно грохотало. Кожу покалывало.

Эвелин никогда ещё не испытывала ничего подобного.

Встав на цыпочки, она приготовилась поцеловать его, их взгляды слились. Глаза Грейстоуна изумленно, с недоверием распахнулись. Но тут же ярко засверкали.

Внутри у Эвелин всё оборвалось в ответ на этот взгляд, и она легонько коснулась губами его рта. В то самое мгновение, когда их губы встретились, её пронзило потрясающее ощущение блаженства.

Эвелин стояла, неумело лаская его губами, и чувствовала себя так, словно тело объял огонь.

Грейстоун схватил её за плечи и стал целовать. Эвелин задохнулась, потому что его губы были слишком решительными, даже требовательными, и он припал к её рту с ошеломляющим неистовством.

И Эвелин ответила на его поцелуй.

Непостижимым образом она оказалась в объятиях Грейстоуна. Эвелин прижималась к его мощному телу, которое будто окутывало её, а её груди вдавились в его торс. Впервые в жизни Эвелин осознала, каково это — гореть в муках страстного желания. Это лишало разума, заставляло забыть обо всём на свете…

А потом он вдруг отстранился и оттолкнул Эвелин от себя.

— Что вы делаете? — потрясенно ахнула она.

Грейстоун смотрел на неё, тяжело дыша, — его серые глаза возбужденно пылали. Эвелин плотнее обернула халат вокруг тела. Потом схватилась за диван, чтобы удержаться на ногах.

Неужели она только что была в кольце сильных рук Грейстоуна? В объятиях совершенно незнакомого мужчины? И когда это прежде кто-то целовал её вот так — с таким неудержимым желанием, со столь мощным накалом страстей?

— А вы проказница, графиня, — резко бросил он.

— Что? — вскричала Эвелин. Некоторое подобие здравомыслия постепенно возвращалось, и она уже не могла поверить в то, что творила всего пару минут назад!

— Мне очень жаль, что вы в отчаянии, графиня. Мне очень жаль, что вы остались без средств к существованию. Но одной ночи в вашей постели недостаточно, чтобы склонить меня к путешествию во Францию ради вас. — Его глаза сверкали желанием, но в них отчетливо читался и гнев.

Эвелин встрепенулась. Она всего лишь поцеловала его — она не предлагала любовную связь.

— Мне действительно очень нужна ваша помощь! - неожиданно для себя самой закричала она.

— Вы — опасная женщина. Большинство мужчин — глупцы. Я — нет. — Окинув Эвелин безжалостным взглядом, он прошагал мимо неё. И задержался в дверях. — Уверен, вы найдете кого-нибудь другого, готового выполнить вашу просьбу. Спокойной ночи.

Эвелин была настолько ошарашена, что не могла пошевелиться, даже когда до неё донесся стук парадной двери. Эвелин в бессилии рухнула на диван. Она нашла Джека Грейстоуна. Она осмелилась поцеловать его, и он целовал её в ответ, с необузданной пылкостью. А потом он отказался внять её мольбам и ушел, оставив её, как ни в чём не бывало!

И теперь Эвелин твердила себе, что плачет из-за Эме, а вовсе не потому, что Джек Грейстоун сжимал её в объятиях лишь для того, чтобы отвергнуть.

Джек всё ещё пребывал в отвратительном настроении. Теперь, когда солнце уже стояло высоко, он спрыгнул с коня, привязал его к изгороди перед трактиром и потрепал по крупу.

Джек только что бросил якорь на одном из берегов, расположенных ниже деревни Бексхилл, и, поскольку на часах уже было половина первого, он явно опаздывал.

Трактир «Серый гусь» представлял собой обветшалое, покрытое белой штукатуркой здание с гонтовой крышей, пыльным двором и великим множеством подозрительных постояльцев. Несколько севернее Гастингса, утопая в холмистых зеленых лугах, располагалось излюбленное место встреч Джека, не желавшего проходить через Дуврский пролив из-за опасения оказаться там, в окружении своих врагов. Джек мог удирать от больших военных противолодочных кораблей и таможенных судов, и он не раз делал это, но в Дуврском проливе не было достаточно пространства для маневра.

Войдя в темный, прокуренный холл трактира, Джек вздохнул. Дождь прекратился задолго до рассвета, когда Джек поднял паруса и отчалил от бухты близ Фоуи, но он немного замерз после этой сырой, холодной ночи. В трактире, по крайней мере, было тепло, но «Серый гусь» находился слишком далеко от лондонского дома его дяди на Кавендиш-сквер, где Джек предпочел бы сейчас оказаться.

Объявленная за его голову награда стала по-настоящему ограничивать его передвижения. Новость о её назначении, которую Джек узнал полтора года назад, поначалу даже позабавила его. Увы, вместо того, чтобы беседовать сейчас со своими братом и дядей в комфортной обстановке городского дома на Кавендиш-сквер, ему приходилось ограничиваться тайной встречей в задней комнате вонючего придорожного трактира. И это уже не казалось таким забавным.

Джек крутился среди контрабандистов с пятилетнего возраста, когда он увязывался за несущими вахту взрослыми жителями деревни, следящими, чтобы неожиданно не нагрянули таможенники. Больше всего на свете Джеку нравилось наблюдать за контрабандистами, которые обычно бросали якорь в Сеннен-Коув и разгружали товары, за исключением тех случаев, когда ночи ярко освещались факелами таможенников, мчавшихся вниз по утесам и заполнявших берег, сверкая оружием.

В таких ситуациях бочки тащили в тайные пещеры, в то время как другие емкости с грузами приходилось оставлять представителям власти. Одни контрабандисты бросались наутек и исчезали, другие открывали ответный огонь, целясь в сотрудников таможни. Джек неизменно ввязывался в заваруху и участвовал в сражении — до тех пор, пока кто-нибудь из взрослых не замечал мальчика и не оттаскивал его, протестующего, подальше.

В семь лет Джек катил бочки, полные бренди, вдоль берегов Сеннен-Коув, ведь он был слишком маленьким, чтобы переносить эти грузы на плечах. В десять лет Джек пустился в плавание юнгой с Эдом Льюисом, который в то время был одним из самых скандально известных и удачливых фритредеров Корнуолла. В двенадцать Джек уже был такелажником, в тринадцать — первым помощником капитана. В семнадцать стал капитаном своего собственного судна — шлюпа [5] с косым парусным вооружением. Теперь Джек командовал «Морским волком-II», восьмигаллонным фрегатом, построенным специально для торговой деятельности. Корпус судна был выполнен так искусно, что нос фрегата разрезал водную гладь, как дельфин. Джек ещё ни разу не попадался, дерзко бросая вызов властям.

Он провел большую часть жизни, удирая от преследования и водя за нос финансовых инспекторов, таможенников, а теперь и британский военно-морской флот. Он привык к риску и погоне — и приходил от этого в неописуемый восторг. Особенно ему нравилось, когда за ним охотились, а потом он менял курс относительно ветра и сам становился охотником. Как же он любил преследовать врагов и сажать их на мель — ничто не доставляло ему большее наслаждение!

А ещё он привык залегать на дно и скрываться от властей.

У него не было ни малейшего намерения отправляться в тюрьму, оказаться высланным или окончить свои дни на виселице, будучи обвиненным в государственной измене.

Джек и не думал, что его жизнь может так сильно измениться, причем из-за какой-то денежной премии, назначенной за его голову. Но обе его сестры вышли замуж за представителей высшего британского общества, став супругами графов Бедфордского и Сент-Джастского соответственно. А Джек стал объектом восхищения света.

Джентльмены восторгались им за обеденными столами, в то время как леди теряли голову, услышав рассказы о его подвигах во время своих походов по магазинам. С именем Джека связывалось немало сплетен, самых невероятных домыслов, и было в этом даже нечто вроде поклонения. Толпы дебютанток приезжали с визитами к сестрам Джека в надежде снискать его внимание!

Кроме того, власти сделали Джека своей главной мишенью. Он, вне всякого сомнения, был тем самым контрабандистом, которого больше всего хотело схватить и повесить военно-морское ведомство.

Он не был в Лондоне по меньшей мере шесть месяцев. Его брат Лукас останавливался в квартире на Кавендиш-сквер, а за этим домом обычно вели слежку. По всей видимости, наблюдатели время от времени занимали свои посты у Бедфорд-Хаус и Ламберт-Холл. Несколько лет назад Джек мог открыто, не таясь, приезжать в столицу, делать покупки на Пэлл-Мэлл, появляться на званых ужинах и балах. Даже год назад, пока не начался весь этот ажиотаж вокруг его имени, он ещё мог тихо прибыть в Лондон, чтобы навестить сестер. Отныне такой возможности у него не было.

У Джека подрастала племянница, которую он ни разу не видел. Но, впрочем, его едва ли можно было назвать семейным человеком.

Джеку приходилось проявлять предельную осторожность везде, куда бы он ни отправлялся. Осторожно он действовал и когда рискнул проникнуть в Розелинд прошлым вечером.

Расспросы графини Джек счел возможной западней. Но за ним не следили, и никто не появился у её двери, чтобы арестовать его во время их разговора.

Джек остановился на пороге общей комнаты, пытаясь хоть что-то рассмотреть сквозь дым, и почувствовал, как его сковало мощным сексуальным напряжением. Графиня д’Орсе оказалась именно такой красивой, как твердили все вокруг. Встретиться с ней Джека заставило любопытство. Он хотел посмотреть, действительно ли она столь необычайно красива, — так и оказалось на самом деле. А ещё проверить, не устроила ли ему графиня ловушку, — чего у неё и в мыслях не было. Но Джек никак не ожидал, что она окажется той самой женщиной, которую он спас во Франции четыре года назад.

И в тот момент, когда Джек узнал её, он почувствовал себя так, будто кто-то неожиданно и со всей силы ударил его в грудь.

Джек тотчас осознал, что она была той эмигранткой, назвавшейся виконтессой Леклер. Он был ошеломлен, но сумел это скрыть.

Он мог с легкостью простить ей этот обман. Он не стал обвинять графиню в том, что она скрыла от него свою личность, и никогда не подал бы виду, что знает об этом.

Но за прошедшие годы он так и не забыл эту женщину. Её образ настойчиво преследовал его на протяжении многих дней и даже недель после того памятного пересечения Ла-Манша.

А теперь выяснилось, что старик, за которым она была замужем, умер.

Еще какое-то мгновение Джек смотрел перед собой невидящим взором, не замечая дюжину мужчин в трактире, куда он только что вошел. Джек мог видеть лишь Эвелин д Орсе с её темными волосами и яркими голубыми глазами, такую миниатюрную, изящную…

Джек вел опасную жизнь, и его выживание зависело от его инстинктов. Они были отточены годами беготни от таможенников, а теперь и от двух военно-морских флотов.

И в данный момент инстинкт предостерегал его, советуя держаться подальше от Эвелин д’Орсе.

Джек думал так не только потому, что счел её ошеломляюще красивой четыре года назад, — такой красивой, что он чуть не потерял голову с первого взгляда. Но когда эта женщина смотрела на него своими огромными голубыми глазами, умоляя его спасти её, она пробудила в душе Джека сильнейшее и совершенно незнакомое ему желание — неудержимое желание защищать, оберегать. Ему показалось, будто у неё за плечами была целая жизнь боли и страданий, которые он должен был как-то облегчить. Джек был глубоко тронут её отчаянием ещё тогда, четыре года назад. Но он скрыл это, взяв рубины в качестве платы за свои услуги. Помнится, он приложил все усилия, чтобы остаться как можно более безразличным и холодным.

Вчера вечером он снова не поддался очарованию этой женщины.

Это было нелегко. Он и забыл, какой потрясающе красивой она была, какой изящной. И эти тени страданий всё так же омрачали её глаза. Когда она смотрела на него этими наполненными отчаянием глазами, Джек ощущал ту же всепоглощающую потребность, что и прежде, — потребность защищать её ото всех жизненных невзгод. Потребность спасать её. Потребность крепко сжимать её в объятиях.

Это было просто абсурдно.

Так что, пусть сейчас она и обеднела, Джек напомнил себе: её жизнь едва ли была полна невзгод — в свое время эта женщина была замужем за одним из самых титулованных людей Франции. Долгие годы она была богата. И все эти странные потребности, начинавшие будоражить Джека, стоило графине посмотреть на него, были совершенно бессмысленны. А неистовое влечение… что ж, он, разумеется, мог оправдать это чувство — и отогнать его от себя.

Но, сказать по правде, Джек помог нескольким семьям бежать из Франции, вообще не получив от них никакого вознаграждения. Эти французы и француженки покинули свою страну, бросив всё, что у них было; он даже не думал отказывать им.

Но с графиней д’Орсе всё было иначе. Джек знал, что ни в коем случае не должен примешивать к делу её спасения личные чувства. Их отношения должны были оставаться сугубо безличными — в этом он нисколько не сомневался.

Она была просто слишком соблазнительной и слишком интригующей. Она будоражила слишком много чувств, и Джек с легкостью мог привязаться к ней. А он не нуждался в привязанностях вне своей семьи. Он жулик, контрабандист и шпион, и он любил свою жизнь такой, какой она была: ему нравилось существовать вне общества, ему нравилось находиться в бегах.

Что же касается их поцелуя, то Джеку стоило перестать думать об этом. До сих пор он никак не мог выбросить злосчастный поцелуй из головы. Джек не мог вспомнить, чтобы когда-либо был так возбужден, но, целуя её, не мог отделаться от ощущения, будто сжимает в объятиях невинную дебютантку.

И всё же он прекрасно знал: она была графиней, взрослой женщиной, вдовой и матерью. Она не была невинной и неопытной. И если бы Джек поверил, пусть даже на мгновение, что может испытать блаженство в её постели, и при этом не увлечься ею всерьез, он бы немедленно соблазнил её. Но он не думал, что сможет с легкостью покинуть красавицу графиню после одной-единственной ночи, так что предпочел держаться от неё подальше.

Поэтому, независимо от того, что предлагала графиня, независимо от того, как она это предлагала, Джек не собирался отправляться во Францию ради неё. Никогда ещё он не был настроен столь решительно.

— Ну вот, ты и добрался сюда, и ты цел и невредим. — Голос брата вдруг вторгся в его мрачные мысли.

В следующий миг Джека крепко сжал в объятиях высокий мужчина с золотистыми волосами, одетый гораздо изысканнее его. Увидев их вместе, любой безошибочно узнал бы в них родных братьев — ошибка в данном случае исключалась.

— Мы — в задней комнате, — явно излишне напомнил Лукас.

Джек был счастлив видеть старшего брата. Их отец оказался безответственным негодяем, который бросил их мать, когда Джеку было шесть лет. Лукасу в ту пору ещё не исполнилось десяти. На протяжении нескольких лет их дядя, Себастьян Уорлок, управлял поместьем за них, главным образом на расстоянии, как землевладелец, не живущий в своем имении. Лукас стал во главе поместья примерно в двенадцать лет, переняв бразды правления в раннем возрасте. Теперь Лукас и Джек были близки, как только могут быть близки родные братья, хотя их характеры различались, как небо и земля.

Лукас стоял во главе не только имения, но и всей семьи. Джек понимал, что тяжелая ноша упала с плеч брата, когда их сестры влюбились и вышли замуж. Теперь Лукас проводил большую часть времени в Лондоне или на Европейском континенте.

— Как дела? — спросил Лукас.

Джек улыбнулся:

— Разве тебе нужно об этом спрашивать?

— Ну вот, теперь передо мной — брат, которого я так хорошо знаю. Почему ты так вглядывался в толпу? — Лукас повел его в отдельную комнату.

Джек уже подумывал кое-что рассказать брату о графине д’Орсе, но заметил Себастьяна Уорлока, который стоял лицом к камину и спиной к ним. Как обычно, дядя был одет в черный бархатный сюртук и темно-коричневые бриджи. Лукас закрыл дверь, и глава шпионской сети премьер-министра обернулся.

— Ты редко опаздываешь. — Он пронзил Джека взглядом.

— Да, благодарю вас, со мной всё в порядке, вашими молитвами, — язвительно отозвался Джек.

— Полагаю, он опоздал, потому что трудно путешествовать по стране, когда за твою голову назначена награда, — заметил Лукас, отодвигая стул от рассчитанного на четверых стола.

В камине ярко горел огонь. На столе были хлеб, сыр, эль и виски.

— Когда твой брат обеспокоен, Джек, он начинает занудно бубнить одно и то же, как женщина, — сказал Уорлок. — А беспокоится он всегда о тебе. Впрочем, эта награда — идеальное прикрытие.

— Да, это идеальное прикрытие, — согласился Джек. Лукас занимался вывозом эмигрантов и тайных агентов с земли врагов, зачастую буквально вырывая их из рук неприятеля. Он был патриотом и тори, так что его активное участие в войне было совершенно естественным, и Уорлок знал это, когда вербовал его.

С Джеком была совсем другая история. В то время как Джек время от времени перевозил «людской груз» для своего брата или других агентов Уорлока, дядю больше интересовала информация, которую Джек доставлял через Ла-Манш. Многие контрабандисты наряду со своими грузами перевозили по этому маршруту ценные сведения. И всё-таки большинство корнуолльских контрабандистов были французскими шпионами. Подобные игры казались Джеку забавными, и он знал: Уорлок прекрасно понимал это, когда несколько лет назад впервые обратился к нему.

— Подобный аргумент, возможно, и ввел бы меня ненадолго в заблуждение девять-десять месяцев назад, — возразил Лукас, — но это не собьет меня с толку теперь. Это очень опасная игра. Мне это не нравится. Себастьян, вы собираетесь погубить моего брата.

— Ты ведь знаешь, что не я назначил награду за его голову. Впрочем, мое первое правило — использовать любую возможность, а эта награда предоставила нам неисчерпаемые возможности. Тебя что-то задержало? — спросил Уорлок у Джека.

Тот сел на предложенный стул.

— Да, меня кое-что задержало, но не пресловутая награда. Джек самодовольно ухмыльнулся, словно на самом деле провел ночь в объятиях Эвелин. А потом вдруг остыл. Он мог обольстить её, и, возможно, именно так и стоило поступить.

Но, с другой стороны, в этом случае он сейчас, вероятно, был бы на полпути во Францию, как её мальчик на побегушках.

Лукас закатил глаза и, налив Джеку скотч, уселся рядом с ним. Уорлок улыбнулся и тоже опустился на стул. Себастьян был привлекательным мужчиной, но, в отличие от своих племянников, темноволосым. В свои сорок или чуть больше сорока он имел репутацию отшельника. Окружающий мир считал его кем-то вроде обедневшего и невоспитанного дворянина. Это было не так. И, невзирая на эту его репутацию, Уорлок не испытывал недостатка в женском внимании.

— Что у тебя есть для меня? — напрямик спросил он.

— Из очень достоверных, авторитетных источников мне стало известно, что Испания собирается выйти из коалиции, — сообщил Джек.

Его слова были встречены потрясенным молчанием. Война и без того складывалась для Великобритании и её союзников не лучшим образом: Франция недавно взяла Амстердам и захватила Нидерланды. Голландия была теперь Батавской республикой. Начиная с ужасающего разгрома союзников во Флерюсе в прошлом июне, французы одержали множество побед.

— Ты подтверждаешь сведения, которые я уже слышал, — мрачно изрек Уорлок. — Теперь Питт должен оказать серьезное давление на Испанию, прежде чем мы её потеряем.

Джек пожал плечами. Его не интересовали политические аспекты войны.

— А как насчёт Вандеи? — поинтересовался Лукас.

Джек перехватил взгляд Лукаса. Их сестра Джулианна вышла замуж за графа Бедфордского в 1793 году. Он был сторонником роялистов и активно участвовал в Вандейском мятеже, направленном против революции. Увы, мятежники были подавлены тем летом, но, к счастью, Доминик Педжет благополучно добрался домой, к Джулианне, пережив жестокую резню. Но Вандея восстала снова. Сельскую местность близ реки Луары наполняли крестьяне, представители духовенства и знать, которые по-прежнему были в ярости из-за казни короля и насильственного отделения церкви от государства.

Мятежниками в Луаре командовал молодой аристократ Жорж Кадудаль.

— Он уверяет, что теперь в его распоряжении двенадцать тысяч солдат, а к лету будет ещё больше. И снова у него возникает вопрос: когда? Он хочет знать, когда Великобритания нападет на Бретань, — спокойно сказал Джек. Но тут же вспомнил отчаяние и ярость Кадудаля.

— Уиндхэм ещё не уточнил планы, — отозвался Уорлок. — У нас есть лишь тысяча солдат из эмигрантов, собранных для вторжения в Бретань, но нам предложили использовать французских военнопленных, и, если мы сделаем это, у нас будет в общей сложности около четырех тысяч человек.

— По крайней мере, мы знаем, что эти пленные умеют сражаться, — пошутил Джек.

Лукас улыбнулся, и напряженность, обычно сопровождавшая подобные беседы, ослабла.

— Обязательно нужно определить сроки операции, Себастьян, — высказал мнение Лукас. — Все мы знаем, что генерал Гош уже обратил множество мятежников в бегство. Один раз мы уже потеряли Вандею. И разумеется, мы не можем снова подвести восставших.

Джек знал, что он думал об их сестре Джулианне. Когда Вандейский мятеж разбили в пух и прах, её муж потерял родовые имения своей матери. Его сердце было разбито — точно так же, как и сердце Джулианны.

— У нас немало проблем, но я постараюсь убедить Уиндхэма и Питта вторгнуться в бухту Киберон в июне, — пообещал Уорлок. — И ты можешь передать это Кадудалю. Джек обрадовался, что он сможет сообщить какие-то новости, и новости эти должны были успокоить мятежников. Уорлок встал и посмотрел на Лукаса:

— Полагаю, тебе хочется перекинуться парой слов со своим братом. Я должен вернуться в Лондон.

— Хорошо, я отправлюсь обратно верхом, точно так же, как прибыл сюда, — сказал Лукас.

— Держи меня в курсе, — бросил Уорлок Джеку перед уходом.

Лукас задумчиво посмотрел на друга.

— Как ты думаешь, тебе будет очень трудно связаться с Кадудалем?

— Интересы Гоша в Вандее существенно осложнили эту задачу, — ответил Джек. — Но мы заранее подготовили средства связи, и наше общение закодировано. Ты волнуешься, как наседка за цыплят.

— Если я не буду волноваться о тебе, тогда кто? — мрачно изрек Лукас. — И я не шутил — меня чертовски измотала эта история с наградой за твою голову. Каждый день твоя жизнь подвергается риску. И этот риск намного серьезнее, чем тот, с которым ты сталкиваешься во время плавания.

Старший брат наклонился ещё ниже и сообщил:

— Капитан Барроу охотится за тобой. Недавно он хвалился этим на званом вечере в доме Пенроуза.

У Барроу была серьезная репутация, но Джека это позабавило, и он лишь пожал плечами:

— Что ж, я поднимаю брошенную им перчатку.

— Ты когда-нибудь будешь относиться к жизни серьезно? — настойчиво спросил Лукас. — Все скучают по тебе, волнуются о тебе — не только я.

Джек почувствовал, что смягчается. Сказать по правде, он и сам сильно тосковал по сестрам.

— Амелия вот-вот родит своего первенца, — напомнил Лукас.

— Ребенок должен появиться на свет в мае.

— Все верно, — подхватил Лукас. — Но она выглядит так, словно может стать матерью в любой момент. Ты должен увидеться с ней, Джек.

И тут старший брат улыбнулся:

— Она так счастлива! Амелия — замечательная мать, и она так любит Гренвилла!

Джек иронично рассмеялся, хотя был по-настоящему счастлив за сестру: когда-то он считал, что Амелия останется старой девой, а в итоге она не только вышла замуж, но и стала мачехой троих детей и вскоре ждала появления на свет своего ребенка.

— До тех пор, пока он верен и честен.

— Он по-прежнему без ума от неё, — сообщил Лукас, и теперь оба брата наконец-то засмеялись вместе.

Их сестра была слишком серьезной женщиной, а Гренвилл считался весьма выгодной партией. И всё же Амелии удалось увлечь его. Их союз казался действительно необъяснимым.

Джек осознал, что с нетерпением ждет воссоединения с родными, которому давно пора было бы случиться.

— Скажи Амелии, что я приеду навестить её, как только смогу. — Джек уже почти жалел, что не может просто вернуться в Лондон с братом и заехать к Амелии прямо сейчас. Но война изменила жизнь каждого, в том числе и его жизнь. Настали мрачные, опасные времена.

Бледный, прекрасный образ Эвелин д’Орсе предстал перед его мысленным взором. Джек застыл в напряжении. Черт возьми, ну почему он никак не мог выбросить её из головы?

— Что случилось? — встревожился Лукас.

— Тебе будет приятно узнать, что я отказался помочь красивой девице в беде, что я решил не рисковать жизнью ради женщины, которая стремится восстановить семейное состояние. — Джек сделал всё возможное, чтобы произнести это насмешливо, хотя на самом деле чувствовал себя совсем иначе.

— О нет! Тебя отвергли? — Лукас не мог поверить своим ушам. Ты выглядишь очень расстроенным.

— Никто меня не отвергал! — с жаром возразил Джек. — Просто уму непостижимо, что богатый муж оставил её без средств к существованию! Но сейчас у меня нет времени, чтобы играть в рыцаря в сияющих доспехах и спасать её.

Лукас засмеялся:

— Ты не в своей тарелке из-за женщины! Подумать только! Ты уверен, что это не она тебя отвергла? И о ком, скажи на милость, мы говорим?

— Это я отверг её, — твердо произнес Джек. Но вдруг ему вспомнилось то, как он покидал Розелинд и какой потрясенной и несчастной она была. — Мы говорим о графине д’Орсе. И, Лукас… У меня нет ни малейшего желания попадаться на этот крючок. — Помолчав, он добавил: — Независимо от того, как она красива и насколько отчаялась.

— С каких это пор ты способен попасться на крючок женщины? — удивился Лукас.

Джек угрюмо взглянул на него. Возможно, пришла пора быть честным если не с братом, то хотя бы с самим собой.

— Четыре года назад я вывез её из Франции, вместе с мужем и дочерью. Вся проблема заключается в том, что я не смог забыть её тогда и, боюсь, не могу забыть сейчас.

Глава 4

Трактир «Черный вереск» был набит битком; все столы оказались заняты. По всей видимости, в этот пятничный вечер множество живущих по соседству деревенских мужчин заглянуло сюда на кружку эля. Отовсюду доносились громкие, резкие отголоски разговоров. Табачный дым так и носился в воздухе.

Эвелин неловко поерзала на стуле. Её не заботила ни эта толпа, ни человек, ради встречи с которым она пришла сюда. Это был очень крупный темноволосый мужчина в полосатом свитере с надетым поверх жилетом. За жилетом виднелись пистолет и кинжал. Черные брюки мужчины были заправлены в сапоги. Он был небрит, носил серьгу в ухе, а во рту чернел один из передних зубов.

А ещё от него исходил острый запах, и отнюдь не моря. Эвелин подумала, что этот человек наверняка не мылся целый месяц.

С момента её напряженной встречи с Джеком Грейстоуном прошло несколько дней. Эвелин по-прежнему отказывалась верить в произошедшее: и в то, что она поцеловала его, и в то, что он её отверг. И о чём она думала? Как могла вести себя так, пребывая в трауре? Как он мог оказаться таким неотзывчивым? Таким безразличным к её бедам? Да ещё и обвинил её, назвав опасной! Эвелин никак не могла понять, что же он имел в виду.

А ведь все эти годы она втайне восхищалась Грейстоуном, считая его героем!

Но Эвелин чувствовала себя оскорбленной его отказом, равно как и тем, что он посмел судить её. Это было несправедливым, хотя она и без того не понаслышке знала, что жизнь редко бывает справедливой.

После той злосчастной встречи, полная решимости двигаться дальше и сделать всё ради дочери, Эвелин съездила на оловянный рудник. И была потрясена, когда увидела, в каком запущенном состоянии находятся рудник и хранилище. Новый управляющий хотел обсудить вопрос ремонта оборудования. Он считал, что не удается достичь необходимых показателей отгрузки металла, потому что из-за изношенности оборудования добывается недостаточно олова. Эвелин даже не пришлось уточнять, она и без того знала, что подобная реконструкция может обойтись дорого, очень дорого для неё. А когда она спросила мнения о работе предыдущего управляющего, заменивший его специалист не согласился с тем, что низкие показатели добычи олова объяснялись воровством.

Как же ей стоило поступить в столь бедственной ситуации? Эвелин должна была находиться рядом с Эме, обучая её читать и писать, танцевать, играть на фортепиано и шить. Но теперь у них не было даже своего собственного фортепиано, и вместо того, чтобы заниматься с дочерью, Эвелин сидела в трактире «Черный вереск», собираясь обсудить чрезвычайно опасное предложение с другим контрабандистом — этим субъектом с пугающей внешностью.

Эвелин ходила на могилу Анри каждый день, принося свежие цветы. Но вместо того, чтобы тосковать по мужу, она злилась на него.

Но ещё больше она злилась на Грейстоуна.

Ход её мыслей прервали.

— Значит, вы хотите, чтобы я сгонял во Францию и привез сундук вашего мужа, — ухмыльнулся Эд Уайт. Кажется, эта идея пришлась ему по душе.

Эвелин вздохнула и сосредоточилась на сидевшем напротив человеке. Ей не потребовалось много времени, чтобы решиться нанять нового контрабандиста. Тот факт, что Эвелин не могла рассчитывать на доходы от деятельности рудника, сделал выбор за неё, и Джон Трим назвал ей несколько имен подходящих людей. Впрочем, Трим явно был не в восторге, упоминая об Уайте и его приятелях.

— Это шайка головорезов, миледи, — предостерег он. — И ни одной знатной даме не стоит иметь дело с такими, как Уайт и его дружки.

Эвелин не объяснила ни то, для чего ей потребовалось беседовать с другими контрабандистами помимо Грейстоуна, ни то, что у неё просто не осталось выбора. Но теперь она почти пожалела о принятом решении. Уайт был невероятно грубым внешне, с его почерневшим зубом, отвратительным запахом и похотливым взглядом.

Эвелин мрачно подумала о том, что этот Уайт выглядит очень ненадежно. Он напоминал ей барышника, которому палец в рот не клади, или просто проныру. И, в довершение всех неприятностей, контрабандист продолжал рассматривать её через прозрачную вуаль. Он то и дело бросал взгляды на грудь Эвелин, даже притом, что вырез горловины платья был очень высоким. Уайт заставлял Эвелин чувствовать себя крайне неловко. Когда Грейстоун типично по-мужски оценивал её, она не пугалась так, как сейчас.

— Я понимаю, что это опасная миссия, — сказала Эвелин, поправляя прикрепленную к шляпке вуаль. — Но я готова предложить вам весьма неплохую долю фамильных ценностей моего мужа. И я просто в отчаянии.

Эвелин повторяла то, что говорила совсем недавно, но старательно сохраняла ровный тон голоса. Она не могла молить Уайта, как на днях умоляла Грейстоуна.

Уайт усмехнулся, глядя на неё:

— И что же это за весьма неплохая доля, леди?

— Пятнадцать процентов.

Эвелин опустила глаза на свои обтянутые перчатками руки, крепко сжатые на коленях. Она могла всё ещё чувствовать себя оскорбленной отказом Грейстоуна, независимо от того, что решила выкинуть это из головы, но у неё по-прежнему была одна серьезная проблема — Эвелин не давали покоя мысли об их поцелуе.

Она должна была забыть этот поцелуй. Её поцелуй был постыдным. А его — будоражил Эвелин ночами. Волновал днями напролет. Не давал ей покоя даже теперь. Этот поцелуй заставлял её тело томиться страстным жаром, а ощущать нечто подобное было сущим позором.

Эвелин и представить себе не могла, что мужчина способен целовать женщину с такой силой, такой страстью и таким напором.

Что ж, пришла пора забыть его. Он не был героем. Она ошиблась.

— И сколько же это — пятнадцать процентов?

Эвелин подняла глаза на Уайта:

— Трудно сказать.

Он засмеялся.

— Это что, шутка, миледи? — Контрабандист встал, собираясь уходить. — Если вы хотите, чтобы я отправился во Францию по вашим делам, вам придется как следует вознаградить меня, и не какой-то там «неплохой долей».

Эвелин вскочила:

— Пожалуйста, не уходите!

Её сердце забилось. Помнится, во время встречи с Грейстоуном именно в этот момент переговоров она задумалась о том, чтобы воспользоваться своими женскими чарами. Но, к счастью, хотя Уайт и продолжал с вожделением поглядывать на неё, он, похоже, был всецело поглощен темой денег.

Уайт сел.

— За подобную работу я взял бы тысячу фунтов — авансом.

Эвелин тоже опустилась на стул, вобрав в легкие больше воздуха. Но на эти переговоры она пришла подготовленной. Она положила на стол свою расшитую бусинами черную бархатную сумочку и открыла её. Потом отдернула клочок ткани и развернула серьги с сапфирово-бриллиантовыми подвесками.

У Эвелин осталось так мало того, что можно было предложить для заключения сделки! У неё сохранились лишь подходящие к серьгам сапфировое колье и сапфировое кольцо, а ещё жемчуг, камея и изумительной красоты обручальное кольцо с бриллиантом.

Глаза Уайта округлились, и он схватил серьги, жадно рассматривая их. Эвелин вздрогнула, когда контрабандист попробовал одну из серег на зуб.

— Что ещё у вас для меня есть?

Эвелин задохнулась от возмущения:

— Эти серьги с подвесками дорого стоят!

— Они явно не обошлись вам в тысячу фунтов. Сомневаюсь, что вы заплатили за них хотя бы пенни. — Он ухмыльнулся, и его черный зуб заставил Эвелин отвести взгляд.

Этот тип был абсолютно прав, хотя и груб — эти серьги не стоили ей ни пенни.

— Их подарил мой любимый муж, — прошептала она.

— А теперь у вас не лучшие времена. Ну да, я слышал, все вокруг слышали. Выходит, он явно оставил вам что-то ценное в том сундуке во Франции. Но если вы хотите получить это, вам нужно заплатить гораздо больше, чем стоят эти серьги.

Эвелин хотелось плакать. Она вытащила из сумочки подходящее к серьгам кольцо и положила его рядом на стол. Это был сапфир в пять каратов, окаймленный бриллиантами.

Уайт схватил украшения, сунул их в носовой платок и запихнул в задний карман брюк. Потом встал и улыбнулся:

— Я вернусь через неделю-другую. Тогда-то мы и сможем продолжить разговор.

Эвелин подскочила на месте:

— Постойте-ка, мистер Уайт, я рассчитываю на то, что вы отправитесь во Францию прямо сейчас!

Но контрабандист невозмутимо направился к выходу. На полпути он обернулся и усмехнулся, потом шутливо отдал ей честь, махнув пальцем у виска. Не веря своим глазам, Эвелин схватилась за стол, а Уайт между тем не спеша пробрался сквозь толпу и скрылся в дверном проеме.

Он уходил — с её драгоценностями! Эвелин промчалась через общую комнату, в ужасе осознавая смысл произошедшего: она только что отдала свои сапфиры незнакомцу, не заслуживающему доверия, очень неблагонадежному незнакомцу. Увы, когда Эвелин добежала до парадной двери трактира, Эд Уайт уже вскочил на коня и ускакал прочь.

Эвелин в бессилии сползла по дверному косяку. Неужели этот тип только что украл её драгоценности? Или он на самом деле собирается вернуться и планирует отправиться во Францию вместе с ней? О, она так не думала!

И вдруг Эвелин осознала, какой необычайно наивной она была, заплатив этому типу авансом. Одно дело — заплатить заранее Грейстоуну за то, что он вывез её из Франции, в конце концов, она уже была на борту его судна! И Эвелин по-прежнему доверяла Грейстоуну: даже если он поцеловал её, отверг её и ушел от неё, на него можно было положиться настолько, чтобы заплатить авансом, ведь он был, по рождению и по натуре, истинным джентльменом. Он никогда не обокрал бы её — он выполнил бы свою миссию. Но Уайт был контрабандистом, бандитом, а теперь ещё и проклятым вором.

Вот чёрт!

Эвелин поспешила уйти из трактира прежде, чем Трим успел пригласить её на ланч в компании своей жены. Слезы жгли глаза. «Нужно найти способ как-то вернуть себе эти сапфиры», подумала Эвелин. Но даже притом, что она была полна решимости, мудрая часть её существа прекрасно понимала: это — безнадежное дело.

Её обокрали, надули самым банальным образом.

И что теперь? Она не могла позволить себе потерять те украшения — у неё осталось так мало ценностей… И тут образ Джека Грейстоуна снова замаячил перед мысленным взором. Выругавшись, Эвелин схватила узды своей кобылы. «Это он во всём виноват!» — в ярости решила Эвелин. Страх за будущее дочери неотступно терзал её. Эвелин боролась с подступающими слезами. Она не могла уступить настойчивому желанию расплакаться — она должна была найти в себе силы, чтобы справиться с этой ситуацией.

Спустя час кобыла рысью влетела в ворота Розелинда, хрустя гравием под копытами. Эвелин была мрачнее тучи. Она решила при удобном случае встретиться с Уайтом лицом к лицу и каким-то образом заставить его вернуть сапфиры. Она могла бы даже заручиться поддержкой Трима, попросить его помочь. Вероятно, если компания сельских жителей хорошенько прижмет бандита, он вернет сапфиры.

Впрочем, Эвелин уже и не надеялась на это. Стоило ей остановить кабриолет перед конюшней, как из дома вышел Лоран, поспешив на помощь хозяйке.

Бросив на Эвелин взгляд, он встревожился:

— Что случилось?

Выйдя из экипажа, она потрепала кобылу по шее.

— Меня обвели вокруг пальца.

Лоран застонал:

— Я знал, что вам не стоит связываться с обычными контрабандистами!

— Я отдала Эду Уайту свои сапфировые серьги и кольцо, и я ни капли не сомневаюсь, что больше никогда не увижу этого субъекта.

— Ах, я знал, что вам следует попробовать снова обратиться к Грейстоуну! Он не обокрал бы вас, он, может быть, и контрабандист, но он — дворянин!

Эвелин принялась отвязывать кобылу от повозки. Лоран был прав — Грейстоун никогда не обокрал бы её. «Но если бы Лоран только знал, что произошло на самом деле!» — мелькнуло в голове Эвелин.

— Лоран, я ведь уже говорила вам, что он предельно ясно отказал мне — после того, как я просила и умоляла его.

Лоран отвел кобылу в конюшню, в стойло. Эвелин молча стояла и смотрела, как он запер за лошадью дверь и вышел наружу.

— Но вы красивы, вы — женщина, и вы — в беде. Ни один мужчина не смог бы остаться равнодушным.

Эвелин задрожала, вспомнив охватившую их страсть и последовавший пылкий поцелуй, а заодно и то, как Грейстоун в конечном счете ещё и обвинил её, назвав опасной.

— Но он действительно ушел, — сказала она, ощущая, как загорелись и, видимо, покраснели щеки.

— Мадам, что произошло на самом деле? Вы переживаете вот уже несколько дней!

Эвелин пристально взглянула на него. Если и был кто-то, кому можно было довериться, так это Лоран.

— Я сказала вам не всё. Он обмолвился, что счел меня очень красивой, но он всё ещё собирался отказать мне. И я поцеловала его.

Лоран встрепенулся:

— Вы поцеловали его?

Эвелин снова вспыхнула, её сердце неистово заколотилось в ожидании упреков Лорана по поводу того, что она вела себя в высшей степени неприлично.

— Не знаю, что на меня нашло, а потом он ответил на поцелуй, грустно рассмеялась она. — Это был самый настоящий поцелуй, но Грейстоун всё равно отказал.

Лоран с трудом оправился от потрясения.

— Не может быть!

Ей не хотелось рассказывать всё, вплоть до мельчайших деталей, так что оставалось лишь пожать плечами.

— Я сожалею о поцелуе — разумеется, сожалею, ведь я в трауре, — призналась она. И, немного помолчав, добавила: — Он казался разъяренным, когда уходил.

— Вы, должно быть, ошиблись! Вы милая, добрая женщина, и вы так красивы, что у любого мужчины дух захватит! — твердо произнес Лоран. — Он идеальный кандидат для этой задачи, графиня. Мы с вами знаем, насколько он бесстрашен и насколько он умел. И мы ведь говорим не о нескольких семейных реликвиях. Мы ведем речь о будущем Эме. Поэтому для вас пришла пора уладить все разногласия — вам стоит опять обратиться к нему.

Эвелин поперхнулась от неожиданности.

— Прошу прощения, что вы сказали?

— Вы хотите растить Эме в роскоши или в нищете? — напрямик спросил Лоран.

Эвелин потрясенно плюхнулась на деревянную скамейку перед конюшней.

— Выходит, я должна опять обратиться к нему, наступив на свою гордость? Умолять его снова? И что потом? — Она тотчас зарделась, стоило представить ещё одну пылкую встречу.

— Ну, мы с вами прекрасно знаем, что вы — не распутная женщина. — Лоран сел около Эвелин, дружески взяв её руки в свои. — Вам стоит написать ему искреннюю, очень душевную записку с извинениями. А ещё в этой записке вы должны дать ему понять, что он здесь — желанный гость, в любое время.

Эвелин осторожно взглянула на него:

— Я, может быть, и поцеловала его, но он действительно ответил на мой поцелуй.

Но что, если она всё равно принесет ему извинения? Изменит ли это что-нибудь? А вдруг он примет эти извинения — и тогда они смогут обсудить все вопросы?

— Так как? Мужчины могут быть такими глупцами — кому, как не мне, это знать. — Лоран улыбнулся. — Я не могу сказать вам, что именно стоит написать, ведь я не присутствовал при вашей встрече. Но мы, мужчины, крайне самолюбивы, и мы любим, когда оказываемся правы.

— Напишите ему, что вы от души сожалеете, если оскорбили его. Что вы и в мыслях этого не имели. Он будет доволен, графиня. И пригласите его вернуться в Розелинд.

Эвелин изумленно смотрела на слугу. Неужели она действительно могла бы написать подобное письмо с извинениями? С одной стороны, она не испытывала ни малейшего желания делать это, хотя, стоит признать, во время встречи с Грейстоуном Эвелин вела себя неподобающе. Впрочем, как и он сам.

— Кого ещё вы могли бы попросить отправиться ради вас во Францию?

Эвелин задрожала. Черт возьми! Лоран был прав. Ей требовался Джек Грейстоун.

— Можете сказать, что в данный момент вы совершенно растеряны, вы только что потеряли мужа. Мадам, я уверен, что вы найдете нужные слова, чтобы потешить его мужское самолюбие. Вы можете даже сообщить ему, что он был совершенно прав, отказавшись от ваших нелепых попыток добиться его расположения. Это замечание придется ему по душе!

Эвелин задавалась вопросом, прав ли Лоран. Большинство мужчин, вероятно, можно было покорить подобного рода извинениями, но она не думала, что Грейстоун походил на остальных представителей сильного пола. И всё же Эвелин по-прежнему была в отчаянии. Раз уж Грейстоун не откликнулся на её мольбу о помощи, как настоящий герой, у неё не оставалось иного выбора, кроме как попытаться им манипулировать.

— И когда он придет — а он обязательно придет, — вы не должны упоминать о том, чего от него хотите. Доверьтесь мне. Он быстро захочет знать, почему вы не молите его о помощи. А вы должны играть противоположную роль — вы совсем одиноки, безутешны. Вы потеряли всякую надежду.

Эвелин с интересом смотрела на верного слугу, ведь сценарий, который изложил Лоран, начинал казаться весьма жизнеспособным.

— И может быть, мне стоит сказать ему, что я отказалась от своей затеи. Что это слишком опасно — отправляться в Нант, в мой старый дом, искать там какой-то древний сундук, — никто не способен совершить такой подвиг. И мне придется смириться с новыми обстоятельствами моей жизни.

— Вот теперь вы рассуждаете очень разумно, — похвалил Лоран, по очереди расцеловав её в обе щеки.

Но станет ли Грейстоун настаивать на том, что ему по силам привезти сундук? А с другой стороны, как она узнает об этом, если не попытается? Эвелин совершенно не нравилась идея играть в подобные игры с Грейстоуном, но она дошла до крайней степени отчаяния.

— Я напишу ему, — решилась Эвелин, тщательно обдумывая новый план. — И я отправлю письмо одной из его сестер.

— Вы должны передать письмо лично, это позволит вам встретиться с его сестрами и подружиться с ними, — посоветовал Лоран. — Леди Педжет замужем за сыном необыкновенной француженки — много лет назад вдовствующая графиня Бедфордская дружила с Анри.

Эвелин об этом не знала.

— Вы специально это узнавали?

— Разумеется, узнавал. Эме для меня — как дочь.

Эвелин порывисто обняла его.

— Сейчас я чувствую себя немного лучше, — прошептала она, нисколько не кривя душой. Эвелин даже оживилась: она не была в Лондоне два года, и теперь ей вдруг стало казаться, что это путешествие с поросших мхом болот в столицу следовало совершить гораздо раньше. И несомненно, леди Педжет в курсе, где искать своего брата. Но Эвелин не хотела излишне обнадеживать саму себя. Вместо этого её охватило сильное беспокойство.

— И вас наверняка ещё больше обрадует новость о том, что сегодня здесь был гость, — к вам заезжал джентльмен, весьма привлекательный и элегантный. — Лоран улыбнулся. — И он оставил записку.

Эвелин удивилась:

— Кто это был?

— Лорд Тревельян, — ответил Лоран.

Его судно благополучно бросило якорь в бухте, и Джек выскочил на берег из шлюпки, на веслах которой сидели двое его людей. Он привык к подобному маневру, поэтому приземлился на влажный песок, даже не замочив носки своих сапог.

— Поднимитесь на сторожевую башню и будьте начеку, — приказал Джек. — Я надолго не задержусь.

Насупившись, его люди вытащили лодку на песок. Джек не винил их за проявление недовольства. Они оставили французский Роскоф на рассвете, и члены команды с нетерпением ждали встреч с семьями. Большинство его людей жили в маленькой деревне Лоо или её окрестностях. Они уже направлялись к дому Джека на острове, Лоо-Айленд, но капитан неожиданно решил отклониться от курса.

Когда его люди скрылись из вида, направившись вверх по пролегавшей между утесами тропинке, Джек стал подниматься по деревянным ступеням, которые вели к дому чуть выше бухты. Он бросал якорь в этой бухте раз сто и теперь даже в ранних вечерних сумерках без проблем двигался вверх по неровным ступеням и каменистой тропинке по направлению к Фарадей-Холл. Роберт Фарадей вкладывал средства в проекты Джека с тех пор, как тот стал командовать своим первым судном, восемь лет назад.

Именно тогда, восемь лет назад, Джек и познакомился с Фарадеем, встретившись с ним в трактире в Бодмине. Там контрабандист сумел убедить аристократа в том, что доход от инвестиций окажется стоящим, — в итоге так и произошло. Фарадей был одним из самых важных деловых партнеров Джека. Вот и теперь Роберт оживился, узнав о хранившемся на складах в Роскофе высококачественном китайском шелке, который Джек собирался купить во время своего следующего рейса.

Грейстоун знал, что Роберт захочет получить кусок этого пирога.

И Джек не уставал повторять себе, что именно это было единственной причиной, по которой он сейчас с трудом поднимался к боковой двери дома. Джеку было решительно наплевать, что Эвелин д’Орсе выросла в Фарадей-Холл. Он узнал о том, что Эвелин была племянницей Роберта, на прошлой неделе. Пока она объездила весь Корнуолл, расспрашивая о нем, Джек тоже навел кое-какие справки.

«Оказывается, жизнь полна таких вот маленьких совпадений!» — мрачно подумал он.

Конечно, когда Джек впервые бросил якорь в этой бухте, Эвелин уже не жила в Фарадей-Холл — она была невестой в Париже. Или, возможно, новобрачной в сельских окрестностях Луары. Не важно.

Эвелин вышла замуж в шестнадцать; Джек очень хорошо запомнил то, что она ему сказала.

Их дорожки наверняка пересеклись бы намного раньше, если бы она не вышла замуж за французского графа.

Джек предположил, что это тоже было совпадение — или ирония судьбы?

Он не знал, почему эта мысль так донимала его. Он не мог понять, почему Эвелин д’Орсе по-прежнему так прочно сидит в его сознании. Он только что совершил очень успешный рейс во Францию. Он привез французским республиканцам крупную партию шерстяной ткани и металлических люверсов. А потом встретился с одним из лейтенантов Кадудаля, передав ему полученную от Уорлока информацию, а заодно и десять дюжин карабинов, пять дюжин пистолетов и порох, которого хватило бы на втрое большее количество оружия. Передачу оружия тоже устроил Уорлок.

Теперь же Джек стучал в кухонные двери с задней части дома, спрашивая себя, не превратился ли в законченного глупца. В этот самый момент он мог сидеть в своем доме на острове со стаканом хорошего шотландского виски в одной руке и красивой распутной девчонкой из деревни в другой.

Правда, он почему-то был совершенно не расположен к забавам с деревенской красоткой. Постучав в дверь, Джек, сгорая от нетерпения, подождал, пока кухарка впустит его в дом. Рыжая и веснушчатая, она покраснела, когда поняла, кем оказался незваный гость.

— Капитан Грейстоун! — взволнованно выдохнула она. — Вы пожаловали так неожиданно!

Джек был раздражен, так что одарил кухарку самой широкой, самой обольстительной и опасной своей улыбкой.

— Лорд Фарадей дома?

Он никак не мог вспомнить имя служанки.

— Он в кабинете, сэр, — улыбнулась в ответ кухарка, опустив ресницы.

Джек давно привык к удачным стечениям обстоятельств и совсем не удивился, что хозяин оказался дома. Он жестом попросил служанку проводить его к Фарадею, и та повела его через весь дом. Джек знал дорогу, но следовал за ней.

Особняк был возведен двадцать лет назад отцом Роберта, Дэвидом Фарадеем. Это был великолепный дом, построенный в раннем георгианском стиле, с полами из бежевого мрамора в холле и паркетом в остальных помещениях. Стены были увешаны произведениями искусства пусть и не шедеврами, но всё же довольно славными. Прихожую украшали бронзовые бюсты на постаментах. Дом не мог похвастать чрезмерной обстановкой, но в гостиной лежал большой красивый кораллово-синий ковер из Персии, другие прекрасные ковры устилали полы музыкальной комнаты и кабинета. Большая часть мебели была сделана на заказ. С потолков свисали позолоченные люстры. За эти годы Роберт явно сколотил целое состояние.

Джек подумал об Эвелин, которая жила в доме почти без мебели и в отчаянии хотела нанять его, чтобы отправиться во Францию и забрать какие-то семейные реликвии. Судя по всему, она хотела их продать. И как мог муж Эвелин оставить её и их дочь в столь бедственном положении?

Он явно не исполнил свой долг по отношению к семье — впрочем, это было не его, Грейстоуна, дело. Он вздохнул, когда служанка постучала в дверь кабинета Роберта.

Увидев Джека, Фарадей расплылся в лучезарной улыбке.

— Какой приятный сюрприз! — воскликнул он, бросаясь вперед. Роберт был одет повседневно, в домашнюю куртку, в пепельнице горела сигара, а рядом стоял бокал французского бренди.

Обернувшись, Джек поблагодарил служанку, а когда она удалилась, закрыл за собой дверь. Кабинет представлял собой огромную комнату с целой стеной, занятой книгами, несколькими зонами отдыха и большим письменным столом, стоящим у окна, из которого открывался вид на бухту. Повернувшись к Роберту, Джек пожал ему руку.

— Я только что вернулся из Роскофа. И решил заехать сюда по пути домой, потому что совсем недавно видел склад, битком набитый всевозможным шелком, какой нам не доводилось видеть с тех пор, как началась война.

Глаза Роберта просияли, он повернулся и налил Джеку бокал превосходного французского бренди — того самого, который если Грейстоун и перевозил контрабандой, то только для себя. Роберт предложил и сигару, которую Джек с благодарностью принял. В эти нелегкие времена немного самого лучшего табака доставлялось из Виргинии или Северной Каролины и Южной Каролины, но, когда Джек затянулся дымом, улыбаясь от удовольствия, он понял, что эта сигара была произведена где-то ещё.

— Неужели кубинская? — воскликнул он.

— Совершенно верно. Ты же знаешь, я буду в этом участвовать, — усмехнулся Роберт. — Полагаю, мы продадим твой шелк прежде, чем ты успеешь высадиться на этот берег.

— Уж я позабочусь об этом, — выдыхая дым, ответил Джек. Он начал расслабляться, ведь после пересечения Ла-Манша не было ничего лучше хорошей сигары и бренди.

— Присядь-ка, дружище, — предложил Роберт, отодвигая для него большое кресло с мягкой обивкой.

Джек уселся и, вытянув ноги в сапогах, сделал глоток бренди. Напиток был хорошо выдержанным, французским и просто превосходным. Роберт опустился в кресло напротив.

— Я хочу попросить тебя о маленьком одолжении.

Слегка заинтригованный, Джек улыбнулся, выпуская клубы дыма.

— Говори, не стесняйся.

Роберт тоже выдохнул солидное табачное облако.

— Ты пока ещё не встречал мою племянницу, Эвелин д’Орсе. Она недавно овдовела и живет с маленьким ребенком в Бодмин-Мур.

Джек мгновенно напрягся.

— На самом деле я знаком с ней.

Он подозревал, что последует за этим, — Эвелин наверняка подтолкнула дядю к тому, чтобы он поговорил от её имени.

Роберт, кажется, удивился, но спокойно продолжил:

— Похоже, что её муж, который был моим другом, оставил её в довольно плачевном материальном положении. Я не могу этого понять, но, естественно, они — эмигранты, так что оставили большую часть имущества, когда бежали из Франции. Тем не менее, ей нужно как-то растить ребенка.

В его тоне звучало явное неодобрение.

Джек не мог ничего с собой поделать — он тоже не одобрял эту ситуацию, — и Роберт только что озвучил его собственные мысли.

— Эвелин уверяет, что муж оставил ей кое-какие ценности в их загородном доме во Франции. Она твердо намерена вернуть их, и она спрашивала меня о тебе.

Джек холодно улыбнулся. Неужели его сердце забилось чаще?

— Она расспрашивала обо мне множество корнуолльцев, Роберт. Она исходила всю округу вдоль и поперек, наводя обо мне справки и сообщая всем и каждому, что хочет поговорить со мной. Дюжина приятелей уже предупредили меня об этом.

— Она считает, что ты мог бы привезти эти фамильные ценности, Джек, сказал Фарадей, выразительно подняв густую седую бровь.

Джек состроил гримасу:

— Роберт, то, чего она хочет, настоящее безумие.

— Она глубоко опечалена, и я не могу осуждать её за неспособность мыслить здраво. Она очень любила д’Орсе.

Джек чуть не поперхнулся бренди. Неужели она любила этого старика? Да возможно ли это? И какого черта это вообще должно его волновать? Надо же, а Джек предполагал, что это был брак по расчету, устроенный родственниками.

— Он ведь был таким старым, что годился ей в отцы.

— Да, он был намного старше, и, возможно, именно это привлекло Эвелин — её собственный отец был проходимцем, безответственным негодяем. И он бросил её. Эвелин доверили нашим заботам, когда ей было пять лет. С чего бы ей не влюбиться в Анри? Он обладал всеми теми качествами, которые напрочь отсутствовали у моего брата — был основательным, надежным и добропорядочным, — и он предложил ей замечательную жизнь. Не говоря уже о том, что он влюбился в неё с первого взгляда. — Роберт улыбнулся. — Я знаю. Я присутствовал при этом. Видел всё своими глазами.

Джека так и тянуло сказать, что легко влюбиться в такую красавицу, как Эвелин, тогда как она, несомненно, влюбилась в немалое состояние д’Орсе. Но Джек четко слышал каждое слово Роберта — он и подумать не мог, что отец когда-то бросил её на произвол судьбы. Джеку оставалось лишь удивляться: оказывается, у них с Эвелин было кое-что общее.

— Что-то ты насупился, — заметил Роберт.

— Ну да, это потому, что я согласен с тобой: д’Орсе следовало позаботиться о жене и дочери, оставив им средства к существованию.

Джек не думал о своем распутном отце долгие годы — он даже не мог вспомнить, как выглядел Джон Грейстоун, — но сейчас стал размышлять о нем.

Отец предпочел игорные дома Парижа и Антверпена своей собственной семье. После его ухода мать никогда уже не была прежней и спустя несколько лет начала терять связь с реальностью. Она и по сей день нередко бывала рассеянной и непоследовательной, к тому же совершенно не понимала, кто её окружает. Сейчас мать жила с Амелией и Гренвиллом.

— Но он всё-таки позаботился об их материальном положении, хотя и не самым обычным способом. В оставленном им сундуке — небольшое состояние, — сообщил Роберт.

Джек снова затянулся сигарой и погрузился в молчание.

— Мне не показалось, что она знает об истинной ценности этого сундука, — наконец сказал он.

— Сундук, набитый золотом, — это в любом случае настоящее состояние, не важно, небольшое или внушительное. Ты не согласишься привезти ей этот сундук?

Услышав о том, что сундук набит золотом, а не какими-то там семейными реликвиями, Джек чуть не закашлялся, поперхнувшись табачным дымом. Пока он пытался успокоиться, раздался легкий стук в дверь, и в проеме показалась голова Энид.

— Здравствуйте, мистер Грейстоун. Я услышала, что вы здесь. Я не хочу прерывать ваш разговор. Мне просто хотелось поприветствовать вас и узнать, ужинали ли вы.

Джек уже успел подняться и склониться к её руке.

— Леди Фарадей, простите мои дурные манеры! Но благодарю, что поинтересовались, я уже поужинал.

Энид неодобрительно вскинула бровь, метнув взгляд на Роберта и, судя по всему, выражая недовольство дымом в комнате.

— Тебе стоит открыть окно, — сказала леди Фарадей мужу.

Роберт пропустил её совет мимо ушей.

— Вообще-то мы обсуждали Эвелин д’Орсе, — объяснил он. — Ты уже навестила её?

Энид удивленно и с некоторой прохладцей взглянула на супруга:

— Всю неделю собиралась сделать это. Обязательно навещу, как только смогу. С какой это стати вы с мистером Грейстоуном обсуждаете Эвелин?

— Она недавно овдовела и оказалась в тяжелом положении — Джек согласен со мной.

Энид улыбнулась Джеку:

— А я и не знала, что вы знакомы с Эвелин.

Джек расплылся в ответной улыбке:

— Я познакомился с ней недавно.

Он держался спокойно, но всё ещё был ошеломлен словами Роберта. Значит, Эвелин старалась ради кучи золота? Ему следовало знать об этом! И ценности решили бы большую часть её проблем? Не то чтобы это было его дело…

Энид выглядела ошеломленной, и Роберт счел нужным пояснить:

— Она в тяжелой ситуации, и я надеялся, что Джек может помочь.

— Что ж, она, разумеется, потеряла былое положение в обществе, — заметила Энид. — Но на вашем месте, мистер Грейстоун, я была бы осторожнее. Она невероятная кокетка. Большинство джентльменов увлекаются ею и со всех ног бросаются выполнять её просьбы в надежде заслужить её благосклонность.

— Энид, — укорил Роберт.

— Смею вас заверить, я не нуждаюсь ни в чьей благосклонности, — улыбнувшись, мягко ответил Джек, которого совершенно не волновал покровительственный тон Энид. И разумеется, он прекрасно помнил, как совсем недавно, поздним вечером, отчаянно хотел уложить Эвелин в постель.

— Правильно, — одобрительно кивнула Энид. — Кроме того, я уверена, что после брака с д’Орсе она попытается выйти замуж ещё раз — естественно, за кого-нибудь с титулом и состоянием. Полагаю, она вступит в брак ещё до окончания года. И следующий муж наверняка восстановит её финансовое положение.

— Может быть, вы и правы, — поддакнул Джек, оставаясь внешне безразличным. Впрочем, слова Энид его не удивили, ведь именно так и поступали вдовы вроде Эвелин д’Орсе.

В её случае это не казалось бы необычным — снова выйти замуж, как только это будет приемлемым в глазах общества. И в этой ситуации Эвелин не нуждалась бы в его услугах, ему не требовалось бы мчаться во Францию и искать какой-то сундук с золотом. В сущности, Джеку должно было стать легче.

— Тревельян, кажется, любил её, когда они были сущими детьми, — вспомнил Роберт. — А теперь он — вдовец.

— Большинству из нас он представляется чрезвычайно выгодной партией, но после кончины лорда Тревельяна он унаследует лишь титул барона. Сомневаюсь, что Эвелин вышла бы замуж за кого-то столь низкого положения в свете.

Джек с изумлением смотрел на них двоих. Он дружил с Эдом Тревельяном с детства и знал, что Трев до своей женитьбы был большим проказником, не пропускавшим красивых женщин, а его семья из поколения в поколение участвовала в операциях контрабандистов. Если бы Трев хотел, он мог бы стать капитаном своего собственного корабля, к тому же у него были средства, чтобы нанять любого контрабандиста.

— Насколько я помню, Эвелин тоже нравился Тревельян, — заметил Роберт.

Энид нахмурилась:

— В самом деле? А как же насчёт Аннабелль? Она вот-вот останется старой девой — ей двадцать два.

Роберт вздохнул, а Джек попытался обдумать новые сведения — о том, что Эвелин отвечала Треву взаимностью. Не успел он спросить, когда же происходил этот старый роман, как Энид повернулась к нему:

— Так чем же вы можете помочь Эвелин?

— Графиня подумывает предпринять попытку вернуть кое-какие фамильные ценности, оставленные во Франции, — пояснил Джек, понимая, что раскрывать все подробности дела не стоит.

Энид тут же встрепенулась:

— Это кажется опасным, даже для вас. И вы собираетесь помочь ей?

— Я ещё не думал об этом, — солгал Джек.

— Что ж, она умна и красива, и, если она хочет, чтобы вы помогли ей, не сомневаюсь, что вы в мгновение ока согласитесь сделать всё, что угодно, — довольно пренебрежительно бросила Энид.

Джек в ответ лишь улыбнулся. Энид Фарадей просто не выносила Эвелин, и эта враждебность приводила его в некоторое замешательство. Конечно, красавицы вроде Эвелин невольно пользовались своим очарованием, чтобы обзаводиться друзьями и союзниками, и Джек не мог обвинять её в этом. Но он совсем не считал Эвелин расчетливой, коварной обольстительницей, какой, очевидно, считала её Энид.

— Будьте осторожны в том, что касается неё, — предостерегла Энид и удалилась.

Фарадей сжал его плечо.

— Не обращай на неё внимания. Она всегда ощущала угрозу со стороны Эвелин, словно Люсиль должна была соперничать с ней, причем Эвелин об этом состязании даже не подозревала. Ах, женщины! — вздохнул он. — Надеюсь, в том сундуке действительно скрывается целое состояние. У Эвелин была тяжелая жизнь, а теперь у неё есть дочь, которую нужно как-то растить.

Джек раздавил окурок сигары.

— Сомневаюсь, что мы когда-либо узнаем, сколько всего ценного в том сундуке. Энид права. Ваша племянница наверняка в ближайшее время снова выйдет замуж и забудет обо всей этой куче золота, которую д’Орсе оставил ей во Франции.

«Или попросит об услуге свою старую любовь, Тревельяна», — подумал Джек.

Роберт изумленно уставился на него, не веря своим ушам:

— Так ты ей не поможешь?

— Это слишком опасно.

Роберт всё так же недоверчиво смотрел на него.

— Все, чем ты занимаешься, опасно. Ты делаешь деньги на опасности! И ты обожаешь красивых женщин…

Джек почувствовал себя настоящим лицемером.

— Это слишком опасно, — твердо повторил он.

— Я потрясен, — признался Роберт. — Я не сомневался, что ты ухватишься за шанс броситься в подобную переделку: удирать от нашего флота, ускользать от французской армии, доставить сундук с золотом для такой женщины, как Эвелин.

Джек скрестил руки на груди и пристально взглянул на него:

— Ты просишь меня передумать?

— Да, прошу, — резко, без обиняков заявил Роберт.

Джек сохранял безучастное выражение лица, но в глубине души чувствовал себя маленьким мальчиком, который неловко съежился в углу классной комнаты.

— Мы знакомы восемь лет, и это были хорошие восемь лет для нас обоих, — напомнил Роберт.

— Так я у тебя в долгу? — задумчиво спросил Джек. Теперь его буквально сковало напряжением. — Или это угроза?

— Мы — друзья, — решительно отрезал Роберт. — Я никогда не стал бы тебе угрожать. Равно как не стал бы и намекать на то, что ты мне что-то должен, ведь мы оба процветаем благодаря нашему сотрудничеству. Нет. Я прошу тебя как друга помочь ей, Джек. Я прошу тебя, потому что ты — джентльмен и человек чести.

Туше, — хмуро бросил Джек, не найдя что возразить.

Глава 5

Эвелин отдала пальто ливрейному лакею, оглядывая просторный холл, в который её только что провели. Полы были мраморными, потолки — высокими, с огромными хрустальными люстрами. Красные бархатные кресла стояли по периметру комнаты.

На стенах висели произведения искусства — явно шедевры.

Дом впечатлял, и это её не удивляло. Приняв решение отправиться в Лондон и передать письмо для Джека Грейстоуна лично его сестре, Эвелин успела немного узнать о семье Педжет. Доминик Педжет был известной личностью в свете. Сын французской аристократки, он был ярым тори, настроенным категорически против французской революции и горячо поддерживающим войну Англии против новой Французской республики. Считаясь одним из богатейших пэров в стране, он вращался в самых высших кругах общества — и был приближенным Питта и представителей правящей элиты. Несмотря на славу самоуверенного упрямца, репутацию он имел выдающуюся — Педжет слыл патриотом и человеком чести.

Ходили слухи, что Педжет даже принимал активное участие в Вандейском мятеже во Франции. Вокруг шептались, будто он когда-то был одним из тайных агентов Питта.

Эвелин предпочла пропустить эти сплетни мимо ушей. Более интересным представлялось то, что Педжет женился на девушке, чье положение в обществе было гораздо ниже его. Эвелин знала это, потому что успела кое-что разузнать и о семье Грейстоун. Несмотря на то, что Грейстоуны могли претендовать на родовитое происхождение, уходящее корнями в дни завоевания Англии норманнами, — их предки были нормандскими аристократами, — они серьезно обеднели на многие поколения. Дела их имения целиком и полностью зависели от рудника и карьера, дававших средства к существованию. Дом, расположенный близ мыса Лендс-Энд в Корнуолле, на самом южном его крае, был заперт вот уже несколько лет. Глава рода Грейстоунов потерял свой титул век-другой назад, выступив на проигравшей стороне какого-то восстания.

Педжет мог жениться на габсбургской принцессе, вместо этого его супругой стала Джулианна Грейстоун.

Это казалось довольно романтичным, но Эвелин была слишком искушенной в житейских делах, она сомневалась в том, что это — брак по любви.

Разумеется, выбор невесты определило множество факторов. Эвелин не сомневалась в этом, хотя и слышала какие-то странные сплетни о жене Педжета: будто та была большой чудачкой и чуть ли не сторонницей радикалов. Поговаривали, что однажды леди Педжет заключили в Тауэр — за её симпатии к якобинцам! Но, поскольку граф Бедфордский был тори, приближенным Питта, да ещё и участником военных действий Эвелин сильно сомневалась, что он мог бы жениться на какой-то радикалке.

Теперь, ожидая приема, Эвелин жаждала удовлетворить свое любопытство. Независимо от того, как скептически она относилась к невероятным сплетням, Эвелин была заинтригована и сгорала от нетерпения встретиться с Джулианной Педжет.

А ещё она сильно нервничала, ведь ей предстояло убедить леди Педжет передать письмо своему брату, и у Эвелин не было ни малейшего представления по поводу того, как графиня воспримет подобную просьбу.

В дальнем конце холла появился ещё один лакей, облаченный в точно такую же ярко-синюю с золотом ливрею и точно такой же напудренный парик. Слуга подошел к гостье, и его серые брови довольно надменно вскинулись. Эвелин поспешила улыбнуться, осознавая, что не выглядит такой нуждающейся в средствах, какой была на самом деле, — внешность сейчас значила всё! Эвелин была в своем самом изысканном черном бархатном платье, к которому она надела жемчуг и обручальное кольцо с бриллиантом. Ещё войдя в дом, она сняла перчатки, чтобы кольцо было заметно, и теперь протянула свою визитную карточку.

— Сэр, я надеялась увидеться с графиней Бедфордской, если она дома.

Брови слуги взлетели до невозможного выше.

Эвелин понимала, что нарушает этикет: правила приличия требовали, чтобы она оставила визитную карточку и вернулась в этот дом лишь тогда, когда хозяйка согласится принять гостью.

По-прежнему улыбаясь, Эвелин продолжила:

— Я провела последние два дня и две ночи в карете, проехав по всей стране, и дело, которое я хочу обсудить, не терпит отлагательств. Я ещё даже не сняла номер в гостинице.

Это была истинная правда. В сущности, Эвелин изрядно утомила безостановочная поездка в экипаже, точно так же, как и события прошедшего месяца.

Дворецкий положил её визитку на поднос и взглянул на имя гостьи. Потом быстро поднял взгляд, кланяясь.

— Графиня, я доложу леди Педжет, что вы только что прибыли в город, — произнес он в высшей степени почтительным тоном.

Эвелин поблагодарила слугу, и сердце с ликованием подпрыгнуло в груди — он мог ведь и отослать её восвояси. Она не сомневалась, что рано или поздно увидится с леди Педжет, но ей не хотелось задерживаться в городе, оставаясь вдали от Эме, чтобы гостиничный счет увеличивался с каждым днем, опустошая и без того худой кошелек.

Эвелин прошла вслед за дворецким в потрясающей красоты золотистую гостиную с дюжиной мест для сидения, опустилась на стул и принялась ждать. Её сердце по-прежнему оглушительно колотилось. Сидеть на одном месте Эвелин не могла, поэтому встала и начала в волнении расхаживать по комнате.

Письмо, которое Эвелин написала Грейстоуну, лежало в её сумочке.

«Любезнейший мистер Грейстоун!

Глубокоуважаемый сэр, я пишу вам, чтобы принести свои извинения. Но, кроме того, я должна кое в чём признаться. Четыре года назад вы помогли мне, моему мужу, моей дочери и трем нашим слугам бежать из Франции. Я понимаю, вы наверняка не помните тот случай, к тому же тогда я скрыла от вас свою истинную личность и надела капюшон в качестве маскировки. Я была и остаюсь в неоплатном долгу перед вами, поскольку вы спасли жизнь моего мужа, моей дочери и мою собственную жизнь.

Я всегда буду премного обязана вам и никогда не забуду того, что вы сделали для меня и моей семьи. Последнее, что мне хотелось делать, — это обременять вас. Теперь, увы, слишком поздно, я осознала, что мои просьбы о вашей помощи были слишком значительны и обременительны.

И это поставило вас в неловкое положение, заставив отказать мне. Теперь я понимаю, что мое предложение было в высшей степени безрассудным, чистым безумием. Поскольку вы были совершенно правы. Возвращаться во Францию сейчас слишком опасно кому бы то ни было. Разумеется, вам пришлось отказаться.

С тех пор у меня было немало времени, чтобы переосмыслить ситуацию. Никакие семейные реликвии не стоят того, чтобы вы рисковали жизнью. Я сожалею о произошедшем недоразумении. И умоляю вас принять эти извинения.

Я хочу, чтобы вы знали, что всегда будете желанным гостем в моем доме. Если я когда-либо смогу оказать вам гостеприимство, сочту это честью и огромным удовольствием для себя. Это — меньшее, что я могу сделать для вас после всего того, что вы сделали для моей семьи.

С уважением,

леди Эвелин, графиня д'Орсе».

Эвелин задрожала, с абсолютной точностью вспомнив каждое свое слово. Она ни за что не стала бы писать столь нечестное письмо, будь у неё хоть малейший выбор, но на кону стояло будущее Эме. Конечно же, она была навечно в долгу у Грейстоуна, и, хотя бы это было истинной правдой, однако она ещё не полностью оправилась после их встречи. Мало того что Эвелин по-прежнему была уязвлена, она ещё и не могла перестать думать об этом.

Интересно, как же отреагирует Грейстоун, когда наконец-то прочитает её письмо? Поверит ли в то, что она написала?

Явится ли к ней в Розелинд, как думает Лоран? Эвелин приехала в Лондон с мыслью о золоте, но сейчас ей искренне хотелось положить конец разногласиям, возникшим между ними. Возможно, тогда образ Грейстоуна прекратит преследовать её.

До Эвелин донеслись звуки легких быстрых шагов, и она внутренне напряглась, оборачиваясь.

На пороге гостиной появилась высокая, стройная, рыжеволосая женщина в изумрудно-зеленом атласном платье и подходящем к наряду головном уборе из перьев. Она была очень красивой и близкой по возрасту к Эвелин. Волосы женщины под головным убором были завиты, она носила их распущенными до талии, без парика. Встретившись взглядом с Эвелин, женщина улыбнулась.

— Добрый день, графиня д’Орсе. Я — леди Джулианна Педжет. — На её лице читалось любопытство, а не высокомерие, да и тон был довольно дружелюбным.

У Эвелин тут же отлегло от сердца, ведь она давно привыкла к претенциозности.

— Спасибо, что согласились принять меня, леди Педжет. Понимаю, что с моей стороны это несколько неприлично, но я решила попытать счастья. — Она сердечно улыбнулась, надеясь скрыть беспокойство.

Джулианна Педжет вошла в комнату, улыбаясь в ответ.

— Я не сторонница слепо подчиняться правилам приличия, и все, кто меня знают, сказали бы то же самое, — засмеялась она.

Эвелин спросила себя, что же здесь такого забавного, но потом вспомнила странные сплетни о том, что леди Педжет довольно эксцентрична и когда-то была узницей Тауэра.

— Я распорядилась принести нам чай, — сказала леди Педжет. — А вы не француженка.

— Нет, но мой муж был французом из Луары. Он умер, — пояснила Эвелин.

— Мне очень жаль! — мягко воскликнула леди Педжет. Эвелин улыбнулась.

— Благодарю вас. Он был замечательным отцом и хорошим мужем. Но он был намного старше меня и много лет болел. Его смерть не стала неожиданностью. Хотя мне всегда будет его не хватать. — И, немного поколебавшись, она добавила: — Полагаю, он был другом вдовствующей графини, вашей свекрови.

— Вполне может быть, — отозвалась Джулианна. — Пожалуйста, садитесь.

Она опустилась на длинный золотистый диван, и Эвелин последовала её примеру.

— Вдовствующая графиня родом из Луары, и у моего мужа там родовое поместье. — Джулианна Педжет посерьезнела и продолжила: — Оно теперь, естественно, разрушено и сожжено.

«У нас так много общего!» — вздохнув, подумала Эвелин.

— А я ничего не знаю о состоянии нашего дома, леди Педжет. Мы бежали из Франции четыре года назад. Друзья говорили нам, что дом остался нетронутым, но это было до Робеспьера.

Теперь леди Педжет казалась полной сочувствия, а ведь Эвелин как раз стремилась добиться её расположения.

— Я осведомлюсь, стоит ли ещё ваш дом. Чем я могу помочь вам, графиня? Жерар сказал, что вас привело сюда дело, не терпящее отлагательств.

Эвелин расплылась в любезной улыбке, хотя на самом деле была как на иголках. Её жизни всегда был чужд обман, лгать было не в её характере. Она предпочитала по возможности придерживаться правды.

Я в безвыходном положении, — тихо произнесла Эвелин. — Я надеялась, что вы сможете передать от меня письмо.

Леди Педжет встрепенулась:

— Кому адресовано это письмо?

Эвелин с замиранием сердца вытащила запечатанное письмо из сумочки.

— Вашему брату.

Глаза леди Педжет округлились. Немного помолчав, она спросила:

— Могу я узнать, какому именно брату?

— Мистеру Джеку Грейстоуну. — Эвелин знала, что покраснела, пусть даже совсем чуть-чуть, ведь её щеки явно загорелись. Она понимала, что должна быть осторожной. Ей не хотелось, чтобы леди Педжет подозревала, будто между ними двумя произошло нечто предосудительное.

Теперь Джулианна смотрела на неё пристально, с удивлением.

— У вас письмо для Джека? — Леди Педжет вдруг смолкла, и Эвелин поняла, что в её голове лихорадочно мечутся мысли. Потом Джулианна спросила: — Откуда вы знаете моего брата, леди д’Орсе? Что вы от него хотите?

Эвелин ожидала подобного вопроса.

— Он помог мне, моему мужу и моей дочери бежать из Франции четыре года назад. Мы договорились, что нас вывезет бельгийский моряк, но он просто не дождался нас в назначенный для нашего отъезда день. Мистер Грейстоун случайно оказался в гавани той ночью. Наш знакомый отправил нас к нему, и ваш брат согласился перевезти нас. Я, несомненно, у него в долгу.

Вскинув брови и ещё больше округлив глаза, Джулианна ответила:

— Понятно. Но это было какое-то время назад. Вы что, пытаетесь вернуть тот долг?

Эвелин улыбнулась. Объяснить остальное было уже тяжело.

— Не совсем. Собственно, мистер Грейстоун не помнит о том, что помог мне и моей семье бежать из Франции.

Брови Джулианны снова взлетели вверх.

— В самом деле?

Эвелин почувствовала, что покраснела ещё больше.

— Я — корнуоллка, леди Педжет. Я знаю, что вы тоже родились и выросли в Корнуолле. В детстве я всё время крутилась вокруг свободных торговцев, а недавно, после смерти мужа, я решила воспользоваться услугами контрабандиста.

Джулианна молча смотрела на неё с еле заметной улыбкой, и Эвелин понимала, что сестра Грейстоуна пытается разгадать, что же происходит на самом деле.

— Мой муж оставил кое-какие семейные реликвии, к которым я питаю ностальгические чувства, в нашем доме во Франции. Теперь, когда муж умер, я должна забрать эти ценности. Я надеялась, что ваш брат может сделать это для меня.

Джулианна встала, по-прежнему вежливо улыбаясь:

— Простите, я немного запуталась. Вы передаете письмо с просьбой о помощи моему брату, но, похоже, вы уже разговаривали с ним, раз сказали, что он вас не помнит.

Эвелин тоже поднялась, её сердце беспокойно забилось.

— Я действительно уже просила его помочь. Он отказал мне.

Улыбка сбежала с лица Джулианны. Её глаза удивленно распахнулись.

— В самом деле? — снова странным тоном произнесла она.

— Полагаю, между нами возникло недоразумение, — поспешила объяснить Эвелин. — И разумеется, поскольку я так обязана ему спасением нашей жизни, это сильно меня беспокоит.

Джулианна снова молча воззрилась на гостью, и повисла неловкая пауза.

— Леди д’Орсе, — наконец произнесла Джулианна, — мой брат ни за что не забыл бы такую необыкновенную женщину, как вы.

Эвелин остолбенела, а леди Педжет твердо заявила:

— Простите, я не собираюсь подвергать сомнению ваш рассказ. Но я знаю Джека. Мы очень близки. Он — дамский угодник, это совершенно точно, чрезвычайно высоко ценящий красоту. Если бы он вывез вас из Франции, он никогда не забыл бы об этом.

Эвелин напряженно застыла на месте.

— Но он действительно забыл, — искренне прошептала она. — Он не узнал меня.

Джулианна продолжала смотреть на неё пристально, в упор.

— Нет, — стояла на своем сестра Грейстоуна. — Простите. Я ни на секунду не поверю в это.

Ну не собиралась же Эвелин спорить с хозяйкой дома по поводу характера и памяти её брата? И Эвелин быстро сказала:

— Тогда, возможно, я ошибаюсь. Но, так или иначе, я очень расстроена с момента нашей встречи. Потому что я у него в долгу. В сущности, это письмо с извинениями.

— Так теперь вы ещё и должны извиняться? За что?

Эвелин знала, как ответить, — она подготовилась к такому вопросу. Дрожа, она отошла от Джулианны подальше, глядя на раскинувшийся за окном сад.

— Я приношу извинения, потому что стольким ему обязана, и он прав: сейчас во Франции слишком опасно. К тому же я не люблю недоразумения, — как можно настойчивее произнесла она.

— Я сбита с толку, — призналась леди Педжет. — Джек с удовольствием помог бы такой женщине, как вы! Он захотел бы стать вашим героем!

Эвелин невольно повернулась и взглянула на Джулианну. Та, похоже, искренне недоумевала.

— Мой брат обожает опасность. Он жить не может без риска, — продолжила Джулианна. — Неужели он действительно сказал вам, что эти поиски слишком опасны? Но в этом нет ровным счетом никакого смысла! Мне кажется, будто мы с вами говорим о двух совершенно разных людях.

И Эвелин осознала, что теперь хозяйка дома полна подозрений.

— Простите, — срывающимся голосом прошептала Эвелин. — Но он сказал именно это: подобная поездка слишком опасна и не стоит риска! Именно поэтому он и отказался, и, разумеется, был совершенно прав!

— Прав? — Рыжие брови Джулианны в который раз удивленно приподнялись. — Четыре года назад во Франции было гораздо опаснее, а ведь тогда он помог вам и вашей семье бежать.

Как вы знаете, мой муж — наполовину француз, и мы с большим вниманием следим за событиями во Франции. Простите, что я сейчас так любопытна. Странно, но вы защищаете Джека, или это мне так кажется…

Чувствуя себя крайне неловко и не желая спорить, Эвелин повторила:

— Это было недоразумение, миледи. На самом деле всё просто, как дважды два.

Джулианна изучающе смотрела на неё, явно пытаясь понять, чему же верить.

— Вы передадите ему письмо? — после долгой паузы спросила Эвелин в надежде на то, что ничем не выдает своего беспокойства. — Я не возражаю, если вы даже захотите его прочитать.

Джулианна встрепенулась.

— Я никогда не сделала бы ничего подобного! — воскликнула она и, помолчав, спросила: — Когда вы в последний раз видели Джека?

Эвелин была потрясена. Почему леди Педжет спрашивает об этом?

— На прошлой неделе, — ответила Эвелин.

Проницательные глаза Джулианны Педжет изумленно распахнулись.

— Понятно. Надеюсь, это не выглядит так, будто я сую нос не в свои дела, графиня, но мне интересно: это был единственный раз, когда вы виделись с ним после своего отъезда из Франции?

Боже праведный — так вот о чём думала леди Педжет! Что у них любовная связь? Что же ещё она могла предположить!

— Да, — вымучила Эвелин. — Леди Педжет, я в трауре.

— Мои вопросы были грубыми, и я прошу прощения. Но вы должны признать, что вся эта история выглядит немного странной. Я чувствую, что здесь кроется нечто большее, чем вы рассказываете. И я не обвиняю вас в обмане, моя дорогая. Просто я слишком хорошо знаю Джека и лишь желаю помочь, — сказала Джулианна и, чтобы подтвердить истинность своих слов, дружелюбно потрепала Эвелин по руке.

— Значит, вы передадите ему мое письмо?

Леди Педжет внимательно взглянула на гостью и ничего не ответила. Эвелин почувствовала, как всё тело буквально оцепенело от напряжения. После долгого молчания Джулианна тихо произнесла:

— Джек заигрывал с вами, не так ли?

Эвелин поперхнулась.

Джулианна вздохнула:

— Несомненно, это мой брат должен приносить вам извинения. Я так хорошо его знаю, леди д’Орсе. — Она взяла Эвелин за руку. — Он джентльмен, когда сам желает быть таковым, и ему следовало вести себя подобающе, а не добиваться вашего расположения, когда вы в трауре. Но он, вероятно, был потрясен вашей красотой! Вы наверняка с негодованием прервали его ухаживания, и, разумеется, ему пришлось уйти несколько рассерженным. — Джулианна снова вздохнула и констатировала: — Ну вот, теперь всё это недоразумение обретает смысл. Джек просто питает слабость к красивым женщинам. Убеждена, он обязательно принесет вам свои извинения, когда вы в следующий раз с ним увидитесь.

И она улыбнулась — так, будто собиралась позаботиться об этом.

Эвелин поняла, что оказалась в весьма щекотливом положении. Мысли лихорадочно заметались в голове. Выходит, хозяйка дома сделала ужасный вывод. Если бы это услышал Джек Грейстоун, он наверняка пришел бы в ярость.

— Он не заигрывал со мной, леди Педжет. Он был… — Эвелин замялась, тяжело дыша, — истинным джентльменом.

Джулианна сжала её руку.

— Вы так снисходительны, так добры! Сколько лет вашей дочери, моя дорогая?

Эвелин вздрогнула от неожиданности.

— Ей восемь.

— Моей дочери в марте исполнится два. Она — такая радость для меня и моего мужа!

Эвелин не верила собственным ушам, но леди Педжет действительно сменила тему!

— Я чувствую то же самое по поводу Эме. Её рождение — лучшее, что когда-либо случалось со мной, — вымучила из себя Эвелин, чувствуя некоторое облегчение.

— Ей, должно быть, не хватает отца, — заметила леди Педжет.

— Конечно, — согласилась Эвелин.

— Чем вы так взволнованы? - вдруг с сочувствием спросила леди Педжет. — Вас явно что-то тревожит.

Эвелин глубоко вздохнула:

— Ваш брат не должен передо мной извиняться. Пожалуйста… Вы сделали неверный вывод!

Леди Педжет скептически взглянула на неё:

— Как я понимаю, вы не хотите, чтобы я вмешивалась?

— Да, в этом нет надобности. Я хочу загладить свою вину — и уверена, что мое письмо способно это сделать.

— Вы так защищаете его, потому что всё ещё хотите, чтобы он отправился во Францию и привез оттуда имущество вашего мужа?

Эта женщина была так умна!

— Если он сказал, что это слишком опасно… — начала Эвелин, но леди Педжет перебила её:

Это не слишком опасно. Джек мог бы с легкостью доплыть до Нанта или до бухты Киберон и отправиться вглубь страны. Ваш дом далеко от берегового плацдарма в Нанте?