Карбоновое сердце

3. Его любят все

– Ты действительно хочешь пойти в этом? – спросила Гвен, осматривая меня с ног до головы с нескрываемым недоумением.

– А что не так? – с удовольствием поинтересовалась я, прекрасно зная, в чем дело.

– Сара, но к таким людям не приходят в гости в потертых джинсах и растянутых толстовках! Это может их оскорбить: они воспримут твой наряд как намеренное неуважение. Пойми, есть этикет…

– Это свитшот, и вполне нормальный. – Я по привычке засунула руки в карманы и пожала плечами. – А джинсы у меня только одни. И ты сама мне их купила, когда еще… Вот так.

Я замялась, а Гвен и Патрик почти с ужасом переглянулись. Сами они были одеты с иголочки, а переубедить меня казалось делом если не невозможным, то крайне сложным. Вот они и думали, стоит ли оно того. Устроить очередную перепалку и разругаться, подвергнув званый ужин огромному риску моей мести, или позволить мне идти в чем я хочу, сохраняя нейтралитет.

– Да что? – Я повысила голос. – Они что, реально какие-то английские аристократы? Мне, может, зубы отбелить, прежде чем переступить порог их дома?

– Но ты же девочка! – взмолилась Гвен.

– Может, пусть лучше останется? – с сомнением предложил Патрик.

– Нет-нет-нет, идемте. Хочу вас немного опозорить, раз уж меня жаждут там увидеть. Вы сами напросились, и они тоже.

Гвен закатила глаза, представив, что ей предстоит пережить. Теперь она явно жалела о своей затее, и это доставляло мне удовольствие. Патрик всю дорогу бросал на меня предупреждающе гневные взгляды в зеркало заднего вида. Впервые за последнее время я едва сдерживала ответную улыбку.

Дом Хартингтонов скорее напоминал усадьбу: большую и белую, окруженную морем зелени. Когда мы подъехали к высокому железному забору, я поняла, что была не так далека от истины, упомянув английских аристократов. Вот почему Патрик и Гвен выглядят так, будто собрались пройти по красной дорожке. Кажется, меня ожидает изумительное представление.

Да начнется ярмарка тщеславия!

Дверь нам открыла на удивление не прислуга, а хорошо одетая женщина, производящая впечатление хозяйки. Едва увидев меня, она изменилась в лице, но тут же взяла себя в руки и разразилась максимально приторным приветствием. Она вела себя строго по правилам этикета: ничего лишнего, ничего искреннего, и чем-то напомнила Бри из «Отчаянных домохозяек». Я и заметить не успела, как лица, движения и слова Гвен и Патрика наполнились тошнотворным раболепием. Они внимали всему, что произносит эта женщина, буквально заглядывая ей в рот.

Мне до смерти захотелось в Солт-Лейк-Сити.

Переступив порог дома, если не сказать усадьбы, Хартингтонов, они сделались другими людьми, еще более лицемерными, чем прежде. Я старалась не слушать, о чем они разговаривают, а осматривала изнутри этот шикарный дом, пока его хозяйка не обратилась ко мне с улыбкой натянутой гостеприимности.

– А ты, должно быть, Сара?

Она, чуть склонившись, смотрела с таким ожиданием, что мне стало не по себе.

– Должно быть, – буркнула я, и у женщины снова вздрогнули мышцы на лице, будто по нему прошелся ветерок.

– Гвен мне так много о тебе рассказывала! Меня зовут Стефани Хартингтон. Приятно видеть вас всех у себя дома. Проходите, располагайтесь.

Взгляд Патрика кричал: «Не вздумай все испортить! Мы гордимся расположением этой семьи!» Но я беззвучно усмехнулась в ответ. В отличие от них я не собираюсь принимать правила игры и слепо преклоняться перед местной элитой. Хотя бы потому, что вижу этих людей впервые. И они мне уже не нравятся. Причем настолько, что даже ради связей я их использовать не собираюсь.

– Нам тоже безумно приятно быть здесь! – услышала я голос Гвен, полный благоговения, и в следующий миг они с миссис Хартингтон мгновенно зацепились языками, принявшись обсуждать что-то несущественное, чтобы заполнить эфир. С каких пор тишина является дурным тоном? Иногда можно и помолчать.

В первые же минуты мне стало известно практически все о миссис Хартингтон. Прочесть ее, словно кричащий заголовок к очень скучной статье, не составило труда. Это была жеманная, отчаянно молодящаяся дама, которая кичится своим положением в обществе, не обладает достаточным вкусом, зато располагает большими средствами. Вот тебе и сливки Уотербери, подумала я. А мне только начинало здесь нравиться. Впрочем, богатство еще никогда не действовало на людей положительно.

– Стефани, дорогая, они уже здесь?

Обладатель приятного тенора показался на широкой лестнице. Изысканно одетый полноватый мужчина выглядел свежее своей жены, может, потому, что на нем не было столько косметики. Он посмотрел на меня, мимолетно улыбнулся и стал спускаться, заранее протягивая мне руку. Этот жест мне понравился куда больше, чем напускная вежливость его женушки. В нем было что-то честное, будто меня признали за равную без лишних слов.

– Брюс Хартингтон.

– Сара. Фрай.

Я почти пожала его ладонь, когда он вдруг наклонился и поцеловал мою. Какое разочарование!

– Приветствую гостей! Патрик, иди же сюда, дай обниму тебя и поцелую ручку жене.

После обмена любезностями глава семейства продолжил:

– В зале ожидает прекрасный ужин, однако я хотел бы сначала показать гостям новые картины, как вы на это смотрите? Нагуляем немного аппетит?

Гвен и Патрик взорвались от восторга. Я промолчала, держа руки в карманах и рассматривая лепной потолок, запрокинув голову. Как в гребаном музее. Если немного потерпеть, тебя покормят, говорила я себе. Это единственное, что меня там удерживало. Ну и любопытство, естественно. То самое, что не доводит до добра.

На мой скепсис, казалось, уже никто не обращал внимания. Я была ненужной деталью пазла, и они делали вид, что я им не мешаю, иначе вся их игра в богатую светскую жизнь полетела бы к чертям. Должно быть, эти люди настолько привыкли к перманентному лицемерию, что никогда не отклоняются от сценария, продиктованного этикетом, даже если что-то ощутимо идет не так. Не замечай помеху, и, возможно, она устранится сама собой. Не позволяй мелочи испортить общую картину.

– Идите за мной, – пригласил Брюс.

– О, это удивительные картины, уверяю вас! – убеждала Стефани, аккомпанируя мужу. – Шедевры современного искусства!.. Цена просто баснословная, даже озвучить страшно. Мы приобрели их на аукционе в…

Гвен понимающе кивала, а Брюс детально описывал Патрику, как именно приобрел картины, не забывая шутить и очевидно привирать. Мы поднимались по лестнице, и мне вдруг стало очень любопытно, кого такие люди, как Хартингтоны, могут считать гениальным художником нашего времени. Я оживилась и стала вертеть головой в поисках цели.

Приблизившись к внушительным полотнам, все остановились. Мне хватило одного взгляда, дабы понять, что передо мной, зато Патрик и Гвен не могли оторваться, созерцая с нескрываемым восхищением.

– Знаете, кто это? – самодовольно произнес мистер Хартингтон, подразумевая, что это риторический вопрос.

– Джексон Поллок, – фыркнула я. – Эти бессмысленные брызги с претензией на искусство я узнаю из тысячи.

– Сара! Ну что ты такое говоришь? Боже мой, Стефани, это великолепно, у меня нет слов! Сколько экспрессии и глубины! А как гармонирует с занавесками и торшером!

– А какое у вас образование, Сара? – добродушно поинтересовался Брюс.

– Экономическое.

– Неужели экономистов теперь учат разбираться в живописи? С каких это пор? Я полагал, искусство не в вашей юрисдикции.

Все снисходительно улыбнулись, смекнув, что выбрались из неловкого положения, унизив меня и обесценив мое мнение. Они и не подозревали, что я могу пойти дальше.

– Это не живопись, а безвкусица и спекуляция, компрометирующие искусство.

– Не обращайте внимания, – громко добавил Патрик, – ну что такая юная девушка может смыслить в живописи?

Все вновь улыбнулись, осматривая меня, словно недалекого ребенка. Нет, я этого так не оставлю.

– Я знаю о живописи гораздо больше всех вас, вместе взятых. Джексон Поллок – одно из проявлений феномена консервной банки, щупальце капитализма, душащее современное искусство, китч в угоду обществу массового потребления. Держать дома его картины – дурной тон. О чем мещанам, конечно, неизвестно.

– Но они стоят огромных денег! – возмутился Брюс, начиная сомневаться.

– Да! Как и любая вещь, лишь выдаваемая за искусство, но которая им в сущности не является. Именно ценник придает ей и смысл, и статус, и художественность. Подумайте сами: если бы подобная мазня стоила копейки, никто бы никогда не сказал, что это имеет отношение к искусству в его ортодоксальном понимании.

– А кого из современных художников вы считаете достойным и талантливым? – мягко спросил мистер Хартингтон, желая разрядить обстановку.

– Мэттью Сноуден, Дуэйн Кайзер, Джеффри Ларсон или Мэтт Талберт, – перечислила я первое, что пришло в голову. – Хотя я считаю, что современного искусства все же не существует. Это лишь подражание старой школе. Пастиш. Мир уже никогда не создаст ничего лучше Сезанна, Моне, Рубенса, Рериха или того же Ван Гога, которым все так заболели в последнее время…

– Ван Гог! – подхватила Стефани, услышав знакомое имя. – Это же тот самый, что отрезал себе ухо? Вот глупость! Ну разве может психически неуравновешенный человек быть гениальным творцом?

Все фальшиво засмеялись, оценив риторичность вопроса, но громче всех смеялась Гвен, не на шутку испуганная моим поведением. Судя по взгляду, она сама была не прочь мне что-нибудь отрезать.

– Только такой человек и способен творить по-настоящему, – мрачно заметила я. – И кстати, вопреки распространенному мнению, Ван Гог отрезал себе не все ухо, а только мочку. У него был какой-то синдром, из-за которого он считал, что сам может проводить себе операции.

– Эй, там, наверху! Я дома!

Погруженные в смятение из-за моей невеселой лекции, все встрепенулись и устремились вниз, желая скорее рассеять атмосферу неприятного диалога. А ведь мы еще даже не сели за стол.

– Это Билл, как раз вернулся с тренировки.

Патрик задержал меня и шепнул: «Еще одна такая выходка…», но я грубо вырвалась и ускорила шаг.

– Билл, мой дорогой мальчик! – с излишним чувством произнесла миссис Хартингтон и широко распахнула руки для объятий.

На первом этаже нас ожидал молодой человек среднего роста и приятного телосложения, но с какими-то женскими чертами лица, гораздо больше похожий на мать, чем на отца. Он широко улыбался, плотно сомкнув полные губы, и осматривал всех по очереди.

– Мистер Гинзли, Гвен. Мое почтение. Как поживаете?

– Прекрасно, Билл, а ты?

Я вновь заскучала под лавиной этикета. Неужели обязательно произносить так много лишних слов, проявлять столько фальшивого участия, интересоваться делами людей, которые тебе неинтересны? Ради чего они сотрясают воздух?

– Билл, познакомься: это Сара, дочь Гвен. Сара, это наш сын Билл. Я так надеюсь, что вы поладите!

– Привет, – без энтузиазма кивнула я.

Внешность этого паренька не вызывала во мне каких-то особенных эмоций.

– Вау, Сара, а вы с матерью так похожи.

– Взаимно.

– Ну теперь можно и к столу. Билл, только вымой руки, умоляю тебя. Не хочу, чтобы за ужином пахло бензином!

– Ма, ну сколько можно? Не при всех же…

Я внутренне усмехнулась и проследовала за всеми.

– Наша кухарка нашла какой-то новый рецепт запеченной индейки, все овощи свежие, а соусы особенно хороши. Я очень надеюсь, что всем понравится, – улыбалась миссис Хартингтон. – Пожалуйста, не стесняйтесь. Это все для вас.

Мы расположились за столом так, что Билл оказался прямо напротив, но меня это не смущало, и я без промедлений принялась за еду, стараясь не вслушиваться в увлекательные истории Стефани о том, как она что-нибудь покупала. Похоже, это все, чем она могла поделиться в компании. И моя мать была вся во внимании.

– Сынок, поухаживай за Сарой, налей ей выпить.

– Что ты будешь: вино или шампанское?

– Вино, – коротко ответила я, пережевывая мясо и брокколи.

Всех немного смутило то, что я с таким увлечением ем и ни с кем не общаюсь. Хотя, наверное, после того, как я высказалась о картинах, они не слишком хотели, чтобы я открывала рот. Билл с интересом поглядывал на меня, изредка поддерживая общую беседу короткими фразами вроде «Да-да, так все и было» или «Ну это уже совсем никуда не годится». Он искусно принимал участие в диалоге, полностью оставаясь вне его.

Насытившись, я стала медленно попивать вино и от скуки уже не могла не прислушиваться к разговору. Оказалось, они вполне обходились и без меня, и я вдруг подумала: что я вообще здесь делаю? Знакомство с Хартингтонами принесло мне только разочарование, а не пресловутые связи, которые помогли бы обрести независимость от людей, с которыми я живу.

Очевидно, уже не в первый раз за этим столом из уст Стефани звучала история о том, как они с Брюсом встретились на Кубе много лет тому назад. Как я поняла, миссис Хартингтон значительно младше мужа и в свое время увела его из семьи, о чем поведала чуть ли не с гордостью.

– Хватило одного танца на диком пляже, – говорила она, лукаво поглядывая на супруга, – чтобы он позабыл обо всем на свете и ушел ко мне.

Я чуть было не открыла рот, чтобы спросить, с каких это пор измена и предательство являются в нашем мире благом или достоянием, как Гвен, увидев, что я с каменным лицом гну в руке вилку, испугалась и поспешила сменить тему.

– Брюс, Сара ведь совсем недавно приехала, не мог бы ты рассказать ей о главной достопримечательности Уотербери?

Мистер Хартингтон отложил нож и вилку, переглянулся с женой.

– Как?! Сара до сих пор не знает о гонках? Действительно?

Изумления в его голосе хватило бы на десяток человек.

– Я хотела, чтобы именно вы с Биллом поведали ей об этом. Ведь вы имеете к гонкам прямое отношение.

Гвен заискивала перед ними, ей нравилось ощущать себя частью привилегированной элиты. Мне было так стыдно за нее. Как и ей за меня, но по другой, прямо противоположной причине.

– Видишь ли, Сара… Скажи, ты уже гуляла по нашему городу?

– Много раз.

– Как много улиц ты посетила?

– Достаточно.

Я не понимала, к чему он клонит.

– Уотербери не столь велик, поэтому ты должна была слышать отдаленный специфический гул автомобилей.

– Да. Было такое, – припомнила я.

Я действительно слышала нечто подобное, но не придала этому значения.

– Так вот. Этот звук, который ты слышала, доносился с нашего автодрома. И издавали его гоночные болиды.

– У вас тут в Уотербери что, своя Формула–1? – пошутила я, все еще не особо веря, что в таком захолустье могут быть настоящие гоночные болиды. Разве что подержанные, списанные за мелкими техническими неполадками и перекупленные местными божками типа Хартингтонов.

– Что-то вроде того, – засмеялся Билл, отвлекая меня от потока мыслей. – Я, кстати, пилот. С детства этим занимаюсь.

– С недавних пор чуть ли не главная финансовая жилка города – эти гонки с тотализатором.

И тут до меня дошло, на чем сколотили состояние эти недалекие люди. Может, они и сына ради этого отдали в спорт?

– Билл, а ты участвуешь в гонках ради денег? – облокотившись о стол, провокационно спросила я.

– Что ты, нет. Это мое увлечение, моя страсть. К тому же я редко выигрываю. Для меня главное участие. Но это не делает победу неприятной.

– Редко? Сынок, не скромничай.

– Тебе нравится скорость?

– Скорее опасность. Ведь убивает, как известно, не скорость, а…

– … внезапная остановка[1], – договорила я.

Билл улыбнулся.

– Тоже знаешь эту цитату?

– Как не знать… И много вас, гонщиков?

– Человек двадцать плюс-минус. Но не все из нас выдающиеся, как, например, Хаммонд или Гектор…

– Гектор – главный соперник Билла, – уточнил мистер Хартингтон.

– Его все любят, – пожал плечами Билл. – У нас в городе вообще любят гонки. Самое интересное развлечение.

– И что, этот Гектор постоянно тебя обгоняет?

– Он талантливый пилот. И очень рискованный. Почти всегда первое место достается ему.

– Очень тщеславный молодой человек, – скривив губы, сказала миссис Хартингтон. Очевидно, беседы о хваленом Гекторе никому за этим столом не нравились. – А ты, Сара, чем увлекаешься?

– Лепкой. Это моя главная страсть. Создаю фигурки из гипса, в основном с героями видеоигр, раскрашиваю их, иногда продаю. Слушаю старую музыку. Ищу работу. Гуляю, фотографирую. – Я почувствовала, как от вина меня слегка понесло в перечислениях.

– А как же мода, кулинария? – изумилась миссис Хартингтон. – Ты будущая мать и хранительница домашнего очага.

– Что за стереотипное мышление? Я отдельная личность, а не чей-то придаток, и делаю то, что мне интересно.

– Но как тебе может быть неинтересно готовиться к роли жены и матери в ближайшем будущем? Ведь это наше единственное предназначение, не так ли, дорогой? Тебе ведь уже не пятнадцать, милая, пора подумать не только о своих капризах и хобби, а о реальной жизни.

Я оторопела от этих слов. Все смотрели на меня: кто с ожиданием, кто с любопытством, а кто с откровенным страхом. Я глотнула вина, поднялась и мрачно спросила:

– А лучше быть как вы, миссис Хартингтон?

– Что ты имеешь в виду? – Она все еще натянуто улыбалась, не представляя, что зажгла бомбу замедленного действия.

– Я имею в виду вот что: быть неполноценной, финансово зависимой, безвкусной, ни в чем не разбирающейся женщиной, единственный шанс которой на обеспеченную жизнь – удачное замужество и роль трофейной жены до конца «срока годности». Ничего не уметь, кроме как тратить чужие деньги, ни в чем не реализоваться, уводить мужчин из семей. Быть не личностью, а пустым местом. Вы, конечно, извините, но не вам учить меня жизни, вы слишком далеки от образца для подражания, так же далеки, как ваш муж от настоящего искусства. Передавайте мои благодарности кухарке, ужин прелестный. А теперь я, пожалуй, откланяюсь. Нет сил больше находиться в вашей убогой компании.

Грохнув стулом, я вышла из-за стола и в гробовой тишине покинула дом Хартингтонов. Не знаю, что на меня нашло, может, я выпила слишком много вина, но я критически нуждалась в том, чтобы высказаться. Было так обидно, что меня изначально ни во что не ставили, не могли поверить, что я в чем-то разбираюсь, – эти люди, которые сами-то собой ничего не представляют, выставили меня пустым местом! И сейчас, выложив им правду и одновременно насолив Патрику и Гвен, я получила долгожданное облегчение.