Карма

НАТАША

Усталость теперь не проходила никогда. Открывала глаза утром с таким ощущением, будто утомлена сном. И голова еще ныла все время. И язвы эти… Казалось, что они становятся больше. Или не казалось, а так оно и было?

В зеркало не смотреть – пробежать мимо зеркала, надеть босоножки… Как там прическа? Не смотреть в зеркало, не смотреть. Ничего интересного не увидишь, да и вообще не важно, что там увидишь.

Выйти в вонючую духоту лестничной клетки – вперед! На работу! Какая-никакая, но жизнь должна продолжаться. Какая есть – такая и продолжается. Продолжается!

Дверь Наташиной квартиры не захлопывалась, а закрывалась ключом. Надо было повернуться лицом к двери, а значит, снова увидеть отвратительную надпись и очередные две записочки от сексуально озабоченных придурков.

Погода, как назло, супер. Наташа смотрела на спешащих людей и думала: «Ну, почему у них все в порядке, а у меня нет?» Ругала себя за эти банальные мысли и старалась думать о чем-нибудь другом, приятном. Приятного не обнаружилось. Думалось все одно: про неизбежное и отвратительное.

В киоске купила газету «Желтый тупик». Заголовок ее статьи был вынесен на первую полосу: «Мужское достоинство инспектора ГАИ стоит четыреста зеленых».

Зачем-то посмотрела на перекресток: нет ли лейтенанта Петрова?

Лейтенанта Петрова не было. Подумала: «Небось моет посуду в новой машине».

Проходящий мимо мужик заглянул через плечо в газету и буркнул:

– Совсем козлы оборзели.

Непонятно, к кому это относилось: то ли к гаишникам, то ли к тем, кто печатает такие статьи. Подумала: «И в том и другом случае мужик прав. Но все равно хамство. Женщина так никогда бы не поступила, а мужик – пожалуйста. Они, мужики, нас вообще не замечают, нас для них как бы и нет… Попользовались – и выкинули. Вот и все отношения. Придурки похотливые – все, что можно про них сказать».

Вон в Москве сколько женских стрип-клубов – не счесть, а мужских – раз, два, и все. Кто смотрит, как бабы раздеваются? Придурки похотливые, то есть нормальные мужики. А бабы зачем в мужские стрип-клубы ходят? Просто отдохнуть в непринужденной обстановке. Когда баба на сцене раздевается, для мужика это сигнал к действию. А когда мужик на сцене оголяется, для женщины это повод покричать и порадоваться жизни, которая так мало дает ей других поводов для радости.

Разве женщины придумали стриптиз? Мужики, конечно. Шест этот, вокруг которого действо происходит, очевидно, мужское изобретение. Эта палка символизирует их мужское достоинство! Идиоты!

Наташа испугалась: «Я схожу с ума! О чем я думаю, дура?»

Пришла на стоянку. Опять обозлилась, глядя на испорченный бок машины. А тут еще молоденький охранник подошел, нагло покачивая бедрами, посмотрел сальными глазами:

– Слышь, может, ты это… Вперед, типа, заплатишь. Ну раз ты тут теперь постоянная… У нас тут, типа того, скидка. Особенно… этим… ну, типа, красоткам.

– Кретины вроде тебя должны платить отдельные деньги только за то, чтобы с вами разговаривали такие женщины, как я. Врубился?

Охранник смотрел восторженно, и это еще больше бесило.

Наташа вставила ключ в замок зажигания.

Охранник постучал в стекло.

Подумала: «Будет хамить – урою». Но охранник хамить не собирался, и даже наоборот:

– Я тут это… Ну… Если вашу там… машину, типа, отремонтировать… У меня это… Ну, типа… знакомые… Дешевше обойдется.

«Дешевше»… Наташа выругалась про себя, а вслух бросила:

– Спасибо.

Резко подала назад, едва не долбанувшись в стоящую машину. Охранник что-то вскрикнул, но Наташа – по газам и – со стоянки.

Начала разговор с самой собой. Разговор, разумеется, получался неприятный.

«Давай, Наташа, – говорила она сама себе, – сформулируем несколько бесспорных истин. Именно бесспорных. Итак, газета – это источник информации, да? Да. Лето – это время года, когда ярко светит солнце, да? Да. СПИД – это болезнь, которая не излечивается, да? Да! Да! Да! Мужчины – это существа, которые испортили мне жизнь, да? Да! Да! Несомненно! Должна ли я им за это отомстить, должна ли?»

Тут ее машину подрезали. Она сначала ударила по тормозам. Потом бросилась зачем-то в погоню за наглой «тойотой». Догнала. Посмотрела гневно на водителя.

Водитель, конечно, был мужик. Он трепался по мобильнику и не обращал на нее никакого внимания.

Вот тебе еще один аргумент.

Бешено засмеялась корова.

На экране мобильника высветился неизвестный телефон.

– Ну, чего? – спросила.

А в ответ:

– Привет. Это Артур. Подумала: «Вот и хорошо».

Припарковалась. И еще в зеркало зачем-то посмотрела.

– Да, Артур, слушаю тебя.

– Я чего-то не врубился: ты, что ли, пообщаться хочешь? На фига? Торговаться? Так ты мою цену за свое спокойствие знаешь.

Вздохнула и произнесла, как умела томно:

– Тебе не приходило в голову, что я просто хочу тебя видеть?

На том конце возникла длинная, на парочку МХАТов, пауза.

– Я – женщина, хочу видеть тебя, мужчину, – продолжила Наташа, строя при этом в зеркало всякие рожицы, чтобы уж совсем не было противно. – Разве это так удивительно?

Артур попытался что-то возразить, но Наташа не позволила:

– Знаешь, что я скажу тебе, Артур, я принадлежу к тому сорту женщин, которых мало кому удавалось победить. Однако мужчина, который одержал надо мной победу, мне сразу становится интересен… – вздохнула, показала себе язык. – Я должна признаться: ты интересен мне, Артур.

– Не п… – в последний момент Артур проглотил ругательство.

– Зачем же ругаться? Это нехорошо. Скажу тебе честно: я не привыкла назначать свидания мужикам, но нам с тобой обязательно надо поговорить. Мне надо. Я должна тебе многое сказать и многое объяснить.

Снова возникла пауза.

Потом Артур сказал:

– Если это провокация, урою по-черному. Так урою, что все, что было, покажется веселым мультиком. Поняла?

– Милый мой, – хитрая, хотя и усталая рожица смотрела на нее из зеркала, – милый мой, тебе женщина практически назначает свидание, а ты… Короче, я все сказала. Только не заставляй меня назначать тебе время и место встречи – это будет совсем уж беспредел. Жду звонка.

Подумала: «А играть-то приятно. Наверное, Штирлицу тоже нравилась его работа, иначе он бы столько лет среди фашистов не торчал».

Придя на работу, она первым делом направилась к Цветкову.

Секретарша Юля посмотрела на Наташу своими коровьими глазами и произнесла вяло:

– Алексей Николаевич вас, конечно, примет. Вас – конечно.

Цветков принял тут же. Улыбался. Предлагал чаю. Старался вести себя корректно, хотя и косил все время глазом в вырез Наташиной блузки.

Сообщение о том, что с Артуром она справится сама, Цветков воспринял без радости и даже, как показалось, с некоторой обидой:

– Я тут тоже, в общем, нашел кое-какие каналы. Но если вы сами нашли способ…

– Я – сама, – гордо ответила Наташа, подумав о том, что было бы так сладко подойти сейчас к Цветкову, положить руки ему на плечи, посмотреть в глаза, поцеловать, а потом сорваться отсюда к ней домой – к нему-то нельзя – и целоваться на светофорах и уже в лифте начать снимать друг с друга одежду, а потом в квартире мягко отстраниться: «Я – в душ», и выйти в своем голубом пеньюаре, и услышать восторженное: «Ты, ты, ты…», и поцелуем закрыть ненужный поток слов…

«Никогда у меня больше так не будет, – подумала Наташа, едва сдерживая слезы. – Никогда».

Цветков уловил изменение ее настроения, подошел близко, спросил:

– Что с вами? Я…

– Все в порядке, Алексей Николаевич, – не дала ему договорить Наташа. – Все хорошо. Я вам очень благодарна. За все. За все, за все. Правда.

И выбежала из кабинета.

ЖАН

Артур назначил ей встречу в модном подмосковном ресторане «Фазенда».

– Я там петь буду. Придешь – скажешь, чтобы посадили за мой столик. Я предупрежу.

Наташа знала, что эстрадные звезды в одиночку не ходят. Свита придает им солидности. Значит, за столом будут сидеть придурковатые охранники и смазливые девчонки. Это, конечно, немного осложняло ситуацию, но, с другой стороны, делало ее еще более захватывающей.

На первую боевую операцию Наташу одевала Рита, причем в свою одежду.

– У тебя нет ничего такого, что Артуру особенно захотелось бы с тебя снять, а у меня есть, – категорически заявила она.

И столь же решительно отмела все попытки Наташи заявить, что в этой первобытно-общинной одежде она даже по квартире ходить не станет, а о том, чтобы выходить в ней в люди, не может быть и речи.

– Так, – строго сказала Рита, – ты реши для себя, подруга, чего ты хочешь: выглядеть интеллигентно или чтобы на тебя бросился Артур?

И Рита напялила на Наташу какие-то куски меха, не столько скрывающие, сколько подчеркивающие все то, что Наташа привыкла скрывать.

Уже выходя вместе с Ритой из квартиры, Наташа вдруг спросила с испугом:

– А вдруг он… ну… не захочет со мной? Представляешь, как будет обидно?

Рита посмотрела на подругу с сожалением:

– Истории известны случаи, когда мужик не смог овладеть бабой. Обратные случаи истории не известны… Знаешь, как в песне поется? Снегопад снегопад, если женщина хочет – у мужика вскочит. Причем обязательно. Поняла меня? Это я тебе как краевед говорю.

Путь до «Фазенды» был не очень далекий, но вполне достаточный для того, чтобы не только настроиться на беседу, но и подумать о постороннем.

Думалось, разумеется, о глупом. Например, начала вдруг размышлять, по каким причинам она вообще ложилась с мужиками. Подумала и поняла, что, по сути, таких причин было всего две: или по любви (чаще), или по скуке (тоже бывало). Только один раз легла, так сказать, по делу.

Сейчас, получается, будет второй вариант. Первый, надо сказать, окончился не то чтобы фиаско, но совсем не так, как предполагалось.

А может, он ее и заразил? Иностранец все-таки…

Наташа затормозила так резко, что едва не врезалась…

Может, и он… Но где его сейчас найдешь? Разве что в воспоминаниях…

Тогда Наташа только начала заниматься журналистикой, писала, о чем поручали, брала разные интервью, с честью выдерживая приставания и тех, у кого брала интервью, и тех, кто их потом печатал.

Это была эпоха, когда народ (точнее, немногочисленная, но весьма заметная его часть) понял, что можно жить красиво. Нужно жить красиво. До такой степени необходимо, что некрасивую жизнь вполне можно считать неприличной.

И тогда в моду начали входить презентации.

Это было время, когда люди по разным признакам начинали делиться на своих и чужих. Например, те, кто ходил на презентации, свои, остальные – чужие. Наташе очень хотелось быть своей и выглядеть прилично, поэтому она, как умела, прорывалась на все эти гульбища знаменитых людей.

На одном из таких празднеств Наташа и познакомилась с Жаном. Жан ей сразу не понравился. Он принадлежал к тому сорту мужчин, которые сначала беззастенчиво рассматривают все открытые части женского тела, а потом столь же нагло – аж до слюноотделения, – раздевают женщину до конца. Для начала – взглядом.

В принципе, все это еще можно было бы стерпеть от человека молодого и симпатичного, но, по мнению Наташи, толстому, пожилому, лысеющему мужику, каким и был Жан, неприлично быть откровенно похотливым.

А вот Жану Наташа явно понравилась. Он тянул к ней свои толстенькие пальчики, гладил ее по коленке и даже попытался чмокнуть в щеку.

На первой встрече все обошлось – Наташе удалось скрыться. Но презентаций в ту пору было море, а люди на них ходили все одни и те же.

Так что между первой и второй встречами перерывчик получился совсем небольшой. Француз подошел к ней как к старой знакомой. Поцеловал, разумеется. На презентациях все целовались, пришлось стерпеть, чтобы не признали за дикую.

Жан целовал ей руки, говорил дурацкие комплименты, купил в буфете бутылку коньяка – все это было неинтересно. Интересно стало позже. Увидев, что Наташа договаривается об интервью с очередной звездой, Жан спросил:

– Вы – журналистка?

Наташа кивнула.

– Значит, коллеги. – Жан радостно поднял большой палец.

Наташа подумала: «Нашел дуру, так я тебе и поверила». Словно угадав ее мысли, Жан показал удостоверение, в котором было написано, что он, Жан Глобер, действительно представляет известную французскую газету.

Это известие Наташу заинтересовало. Не то чтобы она сразу начала строить какие-то конкретные планы в отношении француза, но взгляд на него сразу изменился, причем в лучшую сторону.

Жан это тоже почувствовал, улыбнулся:

– Что же это вы так долго молчали? Мое издание очень интересует взгляд именно женщиныжурналистки на процессы, происходящие в России.

Жан смотрел похотливо. Улыбался маслено.

Наташа решила выпить коньяку для улучшения общей картины жизни.

Жан затеял с ней игру: пропадал и возникал вновь. Пропадал и снова возникал. Это была абсолютно верная тактика профессионального ловеласа: когда Жан в очередной раз исчез и не появился, Наташа поймала себя на том, что нервничает. И не то чтобы она захотела с ним завести роман или даже новеллу – да нет, конечно. Но вот Жан не появился, а Наташа занервничала.

Он выдержал паузу и возник, когда Наташа как раз фотографировала на свою мыльницу популярного телеведущего, который обнимал еще более знаменитую эстрадную звезду. Наташа всегда делала такие снимки именно в конце презентаций, в начале-то фотографировать не разрешали, а к концу все так напивались бесплатным вином, что было уже всем все равно.

Наташа в объектив увидела лицо Жана – сфотографировала и улыбнулась.

Еще выпила коньяка.

Жан вел себя по-свойски, как бы между прочим рассказывал про французскую газету и даже как бы и не очень акцентировал внимание Наташи на французских гонорарах. А чего, собственно, акцентировать, когда и безо всяких акцентов очевидна нереальная огромность этих цифр.

После выпитого коньяка Жан показался ей похожим на Портоса.

– Ты француз? Значит, Портос, – расхохоталась Наташа.

Жан радостно смеялся. А Наташа, от смущения наверное, все время его фотографировала.

Фотографировала на презентации, потом – в машине, потом – в его гостиничном номере, и даже как он вышел из душа – сфотографировала. Когда они, смеясь, упали в постель, Наташа подняла фотоаппарат и щелкнула пару раз.

Ну а потом уже было не до фотографий.

Несмотря на свои внушительные габариты и почтенный возраст, Жан был хорошим любовником – не столько страстным, сколько профессиональным: его толстые пальцы все делали как надо, куда надо – попадали и что надо – ласкали. Мужчиной он оказался крепким, терпеливым, неторопливым и выносливым. Думал о женщине больше, чем о себе, чувствовал женщину, помогал ей получать наслаждение.

Наташа и получала.

Часа в три ночи Жан поцеловал ее, сказал:

– Оставайся. Утром обсудим дела.

После чего отвернулся к стене и заснул, отвратительно захрапев.

То, что Жан помнил про дела, обнадеживало.

Наташа поняла, что выспаться тут не удастся, поднялась, оставила на столе свой номер телефона и отправилась домой.

Жан позвонил на следующий день, сказал несколько лирических слов, похвалил Наташу как женщину и попросил вечером, не откладывая, привезти свои материалы прямо в гостиницу.

Наташа поняла, что зовут ее вовсе не для того, что бы отдать материалы. Точнее, передача материалов – не главное. Было стыдно, но не долго. Французская газета… Гонорар… Да, и воспоминание о пальцах Жана тоже способствовало исчезновению стыда.

Правда, по дороге она честно пыталась ругать себя, страдать, даже каяться. Ничего не получалось. Более того, мысли рождались все какие-то бодрые и оптимистичные: мол, в конце концов, от нее не убудет, а если через Жана получится сделать карьеру на Западе, будет здорово, она разбогатеет, купит классный фотоаппарат и машину.

Второй раз было хуже: трезвой Наташе Жан уже вовсе не напоминал Портоса, она стеснялась этого толстого человека, у которого запах дорогого одеколона перебивался запахом пота. Но профессионализм и выносливость Жана победили.

Потом она приезжала к Жану еще пару раз, а потом Жан исчез.

Наташа сначала не могла поверить, что ее обдурили как абсолютную идиотку, – звонила Жану в гостиницу, подходила к нему на презентациях и спрашивала о судьбе своих материалов… В общем, вела себя как дура.

Жан радостно улыбался, целовал ее в щечку и исчезал.

Чем больше она убеждала себя: подумаешь, накололась, с кем не бывает, – тем отчетливей понимала, что Жан достоин страшной, кровавой мести.

Месть придумалась, когда она случайно наткнулась на фотографии Жана.

С этого момента она начала фотоохоту за французским журналистом. Снимала его всюду, он ее не замечал (или делал вид, что не замечает). Лишь однажды, когда она поймала Жана около его номера в обнимку с полуобнаженной девицей, Жан, улыбаясь, показал ей кулак.

В результате получился фоторепортаж о похождениях французского журналиста в Москве. Центральной была фотография, на которой толстый Жан лежал рядом с Наташей в постели, на свое лицо она наклеила белую полоску.

Она ходила с ним по разным изданиям. Реакция всюду была одинаковой: смотрели, улыбались, восхищались, но печатать отказывались, просили Наташу дать домашний телефон.

Наконец она дошла до только что появившейся газеты «Желтый тупик». Там репортаж взяли, тут же опубликовали, да еще и заплатили неплохой гонорар.

А где-то дней через десять в «Тупик» пришло письмо на бланке французской газеты, в котором говорилось, что Жан Глобер отозван из России и уволен из газеты за поведение, несовместимое с высоким званием журналиста.

Письмо напечатали в газете, а Наташу взяли в штат.

Жан несколько раз звонил ей, угрожал, она вешала трубку, улыбаясь при этом загадочно и томно, как миледи в кино.

К «Фазенде» Наташа приехала, конечно, раньше времени. Решила подождать в машине и появиться с некоторым опозданием.

Подкрашивалась, радуясь, что в машинном зеркале не отражается ее дурацкая одежда. Думала о каких-то глупостях.

Со сцены, стоявшей посредине «Фазенды», в машину ворвался отвратительный голос Артура:

– Мне особенно приятно! Петь сегодня! В этом зале! Для избранной публики! Свои песни! И все они, конечно, о главном, о самом большом, о вселенском человеческом чувстве…

– О ненависти, – тихо сказала Наташа.

– О любви! – громко сказал Артур.

Наташа вышла из машины, перешла на другую сторону шоссе и направилась к «Фазенде».

АРТУР

Наташу проводили к столику, где, как она и предполагала, сидели оба Артуровых охранника и три абсолютно одинаковые худые, длинные, ярко накрашенные девицы.

Артур ее заметил, помахал со сцены рукой.

Хотелось выпить. Но что, если обратно придется ехать на машине? Пить нельзя. С другой стороны, она ведь приехала сюда, чтобы уехать с Артуром. От этой мысли выпить захотелось нестерпимо.

Из замкнутого круга мыслей ее вывел голос певца:

– Дамы и господа! Я хочу представить вам свою гостью, известную журналистку Наталью Оранову! Да-да, это она, певица пошлости, человек, не знающий, что такое нравственность и честь! Мне приятно, что человек, оболгавший меня в газете, пришел на мой концерт! Искупаем ее в овациях!

Это был сильный и неожиданный ход. Наташе пришлось подняться и даже слегка поклониться мерзким, потным, злым лицам избранной публики.

Но бог с ним. Самое неприятное, что завтра пара-тройка газет напишет о том, что журналистка Наталья Оранова специально приехала в загородный ресторан, чтобы встретиться с певцом Артуром, о котором совсем недавно в издевательской форме писала в своем «Желтом тупике».

Наташа представила, как бы она сама использовала эту информацию. Из этого незначительного факта она бы, конечно, постаралась извлечь максимум. Она знала, как это делается: тут, главное, ничего не утверждать, а только спрашивать.

Оранова приехала, чтобы договориться с Артуром о цене за извинения? А может быть, у них какие-то неведомые публике отношения? А может быть, вся история с публикацией фотографий Артура в «Желтом тупике» – не что иное, как хорошо оплаченный пиаровский ход?

Ловко все рассчитал этот Семен Клякин, ловко. Все рассчитал, кроме одного…

Ее решение теперь не просто окрепло – стало каменным.

Толстый охранник налил ей водки. Наташа залпом выпила и попросила:

– Еще.

Тут с эстрады вернулся Артур. Теперь надо было думать о том, как сначала остаться с ним вдвоем, а потом… О том, что произойдет потом, фантазировать не хотелось особенно.

Наташа выпила еще.

– Не обиделись? – улыбнулся Артур.

Подумала: «На обиженных Богом, как известно, не обижаются».

Вслух произнесла:

– За что? Вы, в общем, правы.

– Оделись классно… – Артур прищелкнул языком и ласково погладил себя по бородке.

– Когда женщине есть для кого одеваться, она всегда одевается классно.

Подумала: «Стоит войти в роль, и сразу сам по себе из человека лезет такой бред».

Артур смотрел настороженно – готовился к подвоху. Но в его маленьких, черных, некрасивых глазах уже засветилось любопытство, а это – Наташа знала по опыту – было хорошим признаком.

Вдруг, как всегда некстати, захохотала бешеная корова – Кротов с телевидения.

– Да, Сереж, привет. Сейчас не могу говорить. Где может быть приличная женщина в такое время? Разумеется, в ресторане. Что? Почему завтра? Почему такая спешка? Хорошо. Хорошо. Да я помню. «Дети – наше светлое настоящее». Завтра буду в телекомпании. Да не надо никаких предварительных разговоров, что я дура, что ли? С ходу врублюсь. Привет!

Пока Наташа говорила, Артур смотрел на нее внимательно и улыбался, как ему казалось, таинственно.

Когда Наташа закончила говорить, произнес тихо, сквозь зубы:

– Вас тоже позвали на этот кретинский марафон, который организует Саморяд?

Наташа кивнула.

– Я там буду петь. Между прочим, марафон идет в прямом эфире. – Не боитесь, что я там скажу про вас какую-нибудь гадость на всю страну?

Подумала: «Создает же природа таких законченных уродов».

Вслух сказала, как умела лирично:

– Я вообще вас, Артур, не боюсь. Я к вам испытываю совершенно иные чувства.

Одна из девиц хихикнула. Охранник долил Наташе водки.

Сказала себе: «Ну что, Наталья Александровна, в атаку! Если женщина хочет, говорите? Ну что ж, сейчас проверим Риткины выводы».

Стараясь смотреть мягко и даже нежно, Наташа сказала:

– Видите ли, Артур, какое дело…

Артур спал, как все мужчины, повернувшись лицом к стене. Сзади он был не менее противный, чем спереди.

Наташа подумала уже не в первый раз за эту ночь: «Хорошо, что я – женщина. Была бы мужчиной, у меня бы точно ничего не получилось».

На проверку Риткиного вывода много времени не понадобилось. Артур был настолько убежден, что все женщины от него без ума, что, когда Наташа стала говорить о своей к нему любви, особенно не удивился.

Спросил только:

– А зачем тогда?.. Ну… Все эти фотографии?..

Ответ был заготовлен:

– Из ревности. Думаешь, мне было просто на все это смотреть? Я страдала.

Самым трудным было произносить эту чушь серьезно, чтобы Артур, не дай бог, не почувствовал фальши.

Он не почувствовал – привык к тому, что его любят. Нелюбовь Наташи была для него куда более непонятна, чем любовь.

Наташа уже давно уяснила: нормальное качество женщины – неуверенность в себе, нормальное качество мужчины – самоуверенность.

Как-то постепенно, незаметно, но однозначно исчезли девицы, отошли охранники, и они остались вдвоем. Наташа старалась смотреть на Артура влюбленными глазами, и чем больше водки выпивала – тем лучше у нее это получалось.

Артур не сразу, но взгляд прочел и начал изображать неловкость:

– Что же ты сразу-то не сказала? А то, видишь, пришлось атаковать тебя всеми доступными, блин, способами.

– А мне понравилось, – улыбалась Наташа по-доброму. – Настоящий мужик так с нами, бабами, и должен поступать. Я лично считаю справедливым вывод о том, что мужчина – сильный пол.

Подумала: «Удивительно, чем больше глупостей говоришь, тем быстрее к ним привыкаешь, и тебя саму постепенно перестает удивлять собственный идиотский текст».

То, что говорила Наташа, Артуру нравилось, он расплывался в счастливой улыбке.

– Ну, чего… – Артур снова погладил себя по бороде. – Приглашаю тебя в гости. У меня здесь, в Ванькино, домик небольшой. Хочешь поглядеть, как живут настоящие звезды?

Расплачивался охранник – звезды деньги с собой не носят.

Шли по удивительно освещенным для подмосковного поселка улицам. За огромными заборами с массивными тяжелыми воротами виднелись башенки современных замков.

Было удивительно тихо.

Подумала: «Как странно, во времена моего детства люди на полянках жарили шашлыки, пили чай, спорили, ругались. А теперь атмосфера какая-то кладбищенская. Законы дачной жизни, что ли, изменились?»

Под одним из фонарей Артур остановился, развернул Наташу к себе, обнял, поцеловал.

От Артура отвратительно пахло смесью водки, лука и мяса с чесноком.

Наташа подумала: «Никогда еще не ложилась в постель с мужиком, который мне настолько противен».

Артур обнял ее, так они и шли в обнимку до самой дачи. Идти было неудобно, Наташа никак не могла попасть в ногу с Артуром – и, конечно, тут же усмотрела здесь хороший символ.

– Не стыдно за свою сегодняшнюю выходку? – спросила Наташа после очередного луково-чесночного поцелуя. – Девушку, практически невинную, осрамил на весь ресторан.

Артур промолчал.

– Слушай, а можно сделать так, чтобы газеты про это не начали трубить? – Наташа из-за всех сил старалась смотреть лирично. – Я – журналист, сам понимаешь, репутация…

Артур не дал договорить:

– Не боись, птенчик, все будет хорошо. Не напишут. Все под контролем.

Подумала: «Кто вы такие, бездарные ничтожества, которые могут все и вся контролировать? Как получилось, что вы – совершенно бессмысленные существа – стали хозяевами над нами?»

На даче Артур сразу бросился обниматься. Обнимался он плохо: грубо, резко, старательно изображая страсть. Наташа почему-то вспомнила, как нежно, по-мужски обнимал ее Цветков.

Пообнимавшись, Артур перешел к следующему этапу – начал тащить Наташу в спальню.

Наташа попросилась принять душ.

– А может, вместе в джакузи? – предложил Артур. – У меня большая ванна, почти бассейн. Там, знаешь, сколько помешается, если надо… когда…

Артур понял, что сказал лишнее, и замолк.

Наташа подумала: «Господи, ну, зачем Ты создаешь таких беспросветных идиотов? Зачем?»

Вслух, однако, сказала, что стесняется.

Артур улыбнулся. Как ему, наверное, казалось – понимающе.

В ванне Наташа впервые за последнее время рассматривала себя перед зеркалом. Выглядела, как назло, прекрасно. Если бы не эти язвы, которые, кажется, стали больше…

Долго мылась под душем, с удивлением и радостью понимая, что не трезвеет.

Подумала: «Артур – это что за жанр в моей жизни?»

И радостно ответила себе: «Триллер, конечно. Впрочем, в моей жизни иных жанров больше не предвидится».

Обернулась полотенцем, вышла.

Артур, голый, лежал на диване и смотрел по телевизору порнуху.

– У меня «НТВ-плюс», – с гордостью произнес он, раскинув руки.

Наташа зажмурила глаза.

Дальше, как всегда, все пошло само.

Наташа волновалась, что Артур захочет использовать презерватив, но он – глупый, самовлюбленный мужик – даже не вспомнил о нем.

Ни разу.

Артур спал, как все мужчины, повернувшись лицом к стене. Сзади он был не менее противный, чем спереди.

Наташа поднялась с кровати. Не одеваясь, подошла к окну.

Начиналось утро. Деревья стояли не шелохнувшись, даже птицы – и те еще спали, только нежная розовая полоска между деревьями намекала на то, что скоро будет утро. Тишина давила на уши.

В почти темном зеркале окна отражался этот мир. И обнаженная Наташа словно бы стояла в этом другом, непривычном, нездешнем мире-пришельце. Она пыталась осознать, что с ней происходит. Но не чувствовала ничего: ни элементарного похмелья, ни какой-нибудь трагической печали, ни даже элементарной пустоты.

То, что она чувствовала, называлось одним словом: «ничего».

Сонный кот, почему-то пошатываясь, пересек двор и исчез.

Наташа пожалела животное, которое вынуждено жить у Артура.

Артура не жалела вовсе.

Чтобы как-то себя взбодрить, произнесла мелодраматическим шепотом: «Я – оружие» – и посмотрела на Артура победно. Даже к стенке подошла, чтобы лучше его разглядеть.

Есть люди, которые хотя бы во сне выглядят симпатично, – Артур к ним не принадлежал. Он спал, открыв рот, обнажив свои прокуренные желтые зубы.

Подумала: «Что дальше-то у нас с тобой будет, звезда? Что ж мне теперь с тобой делать, Сеня Кля-кин?»

Размышлять на эту тему было неохота.

Оделась. Вышла в ватную тишину утра. Воздух был настолько чист, что, казалось, им можно задохнуться. Уже начали лениво насвистывать первые птицы. Но люди еще не проснулись, и потому картину жизни некому было испортить.

В удивительно хорошем и радостном настроении Наташа дошла до машины.

Около круглосуточно работающей «Фазенды» толпились несвежие люди и портили красоту первозданности.

Ехала по пустому в этот час шоссе, слушала музыку и испытывала радость.

Вот кошмар! Ни угрызений совести, ни усталости, ни чего-нибудь такого возвышающего… Радость – и все. Будто жизнь встала на нужные рельсы и покатилась.

Подумала: «А вот интересно, история с Артуром разгладила узлы на моей карме?» И во весь голос расхохоталась над дурацким этим вопросом.

На самом деле волновало Наташу не то, что было, а то, что теперь будет. Кто, так сказать, следующий?

Мысленно разложила пасьянс мужиков.

Цветков отпал сразу. Он, конечно, мужик и должен бы за свой род отвечать. Но человек все-таки хороший.

Подумала почему-то про Алика – Ритиного мужа. Задача занятная, интересная. К тому же мужик противный: Риту бросил, бабник, с Анькой, дочкой своей, общается редко. Но там Рита рядом, мало ли что у них опять начнется. Так что и с Аликом нельзя.

Вспомнила Игоря – первую свою любовь, и спортивного Олега, и даже встреченного в кафе Геннадия, и других мужчин – рассказы, новеллы, поэмы, эссе…

Даже Семена Львовича некстати вспомнила. Этот-то тут при чем?

Думала: «Как стыдно я размышляю, как ужасно!»

Но на самом деле стыдно ей не становилось. Было понятно, что должно быть стыдно, но чувство стыда не приходило. Что угодно возникало в душе: азарт, радость, восторг… Но только не стыд.

В конце концов осталось две кандидатуры: Кротов и этот француз Жан Глобер – не зря же она его вспоминала по дороге к Артуру.

Кротов был, конечно, бабник, но зато свой. К тому же он ей ничего плохого не сделал, а Глобер – гад. К тому же не наш. К тому же он, так сказать главный подозреваемый в загадочном деле о том, кто ее заразил. А если не он? Наплевать. Все равно ведь гад. Один раз ему отомстила – и второй отомстит.

Короче, решено: будет пытаться найти Глобера, а если не найдет, тогда уж извини, Серега Кротов. Ты же мужик? Значит, виновен. Простой расклад.

Машину оставила около подъезда – больше бояться было некого: Артур нейтрализован.

В душе стояла долго, словно хотела отмыться.

Поймала себя на том, что впервые за последнее время у нее хорошее настроение.

Подумала: «Ну что же я за тварь такая?» Без самобичевания подумала, просто так поразмышляла в порядке констатации.

Выключила все телефоны и уснула спокойным, ровным сном, без сновидений.

ТЕЛЕВИДЕНИЕ

Пестель подъезжал к телестудии в уже почти привычном состоянии сумасшедшего восторга. Сбить этот восторг не могло ничто: ни естественное волнение, которое каждый человек испытывает перед телевизионными съемками, ни странная фраза, брошенная Саморядом: «Ты там, на студии-то, поосторожней», ни, казалось бы, очевидное нежелание вообще во всем этом участвовать.

Пестелю было хорошо. И солнце не слишком парило. И ветерок слегка обдувал. И спать совсем не хотелось. И голова не болела вовсе. А тут еще на парковке среди кучи машин нашлась дырка, куда он легко воткнулся со своей огромной «бээмвухой».

У входа в телецентр стояла женщина, держа на вытянутых руках плакат: «Дети – наше светлое настоящее». Около женщины группировалось человек сто.

Периодически женщина вскрикивала:

– Почетные гости марафона, а также звезды эстрады, театра, кино подходят к милиционеру и идут в студию. Прочие группируются вокруг меня! Группируйтесь плотнее, не мешайте проходу звезд!

Пестель прошел к милиционеру, где его уже встречала администратор – молодая девушка в брюках настолько узких, что Пестель невольно подумал: «Господи, кто же ее в эти брюки вбивал?»

– Вы Пестель? – спросила девушка и, не дожидаясь ответа, буркнула, опустив глаза в пол: – Я – Леонида.

«Бывает», – хотел сказать Пестель, но вовремя сдержался.

Вошли в огромное фойе.

По коридорам телестудии бегало множество людей, и у всех было одинаковое, деловое, выражение лиц. Ведь даже в аэропорту есть праздно прогуливающиеся, а здесь таких не было.

К Пестелю подошел незнакомый человек с усами и в больших очках, дернув за рукав, спросил:

– Когда Саморяд придет?

– Он не придет. Он заболел.

– Как – заболел?

Человек отскочил и, как сумасшедший, начал названивать по мобильнику.

– Знакомый? – Леонида тянула Пестеля к лестнице.

– Да нет, – улыбнулся Пестель. – Странный какой-то… Я его впервые вижу.

Молча поднялись на второй этаж. Леонида шла сзади, дышала тяжело, как спортсмен после соревнований.

На площадке второго этажа, забитой курящими людьми, Леонида передала Пестеля второму администратору, которая носила имя более привычное – Варя.

В отличие от Леониды, Варя говорила без умолку:

– А вы первый раз на телевидении? Как интересно! Вы, главное, не волнуйтесь. Тут только не надо волноваться. Вы ведь не волнуетесь? И не надо. Гримировать мы вас не станем, правильно? Чтобы не волновать. А то, бывает, человек придет спокойный, а как его начнут гримировать – сразу разволнуется. А вот вы не волнуйтесь. Мы вас только припудрим прямо на месте – и все. Подумаешь: прямой эфир. Зато трое ведущих. Они вам помогут. Даже если кто-то один из них заволнуется, двое других помогут. Потом, там же Кротов. Знаете Кротова? Как не знаете? Не бывает так. Знаете, конечно, Кротова. А как же! Сережа – такая душка. Спокойный. Никогда не волнуется. Вообще, вы знаете главный закон телевидения: естественность. Понимаете? Вот вы же можете быть естественным? Можете. Я вижу. Ну, вот и будьте. Не дергайтесь, главное, и будьте самим собой.

Павел Иванович почувствовал, что его начинает колотить нервная дрожь.

Вошли в студию.

Вокруг студии – по периметру – стояли телевизоры. И в каждом – лицо Саморяда. Саморяд по-доброму улыбался и приветливо махал рукой. Сколько раз говорил ему Пестель: «Иван Петрович, не надо строить из себя простого, но великого. Что ты, как член Политбюро, честное слово?» Не послушался Иван Петрович, видимо, член Политбюро был приятный для него ориентир.

– Видите, вот ваш Саморяд, – не переставала щебетать Варя. – Правда, успокаивает? Правда?

Посредине студии стояло кресло, огромное, как трон.

Варя улыбнулась:

– Это ваше место. Правда, здорово?

– Да вы что, с ума сошли! – Пестель ощущал уже самый настоящий ужас. – Я тут должен торчать на виду у всех людей? Да вы что? Это абсолютно невозможно!

– Да! – обрадовалась Варя. – У всей страны на виду! Правда, здорово? Да вы не волнуйтесь! Это же место для Саморяда готовилось? Ну вот. А он заболел. Очень хорошо. Значит, это ваше место, правильно? Главное, не переживайте! На этом кресле до вас такие люди сидели… И – ничего! Все в порядке у них. Ха-ха. И у вас все в порядке будет. Главное – что? Правильно! Быть естественным и не дергаться.

Пестель опять попытался было отказаться, еще не понимая, что телевидение – это ураган, противостоять которому невозможно. Ураган этот уже закрутил, завертел. Какие-то руки начали цеплять Павлу Ивановичу микрофон на лацкан. Микрофон был привязан проводом к тяжелому аккумулятору, который велели положить во внутренний карман, от чего пиджак тут же скособочился.

Кто-то усаживал его в кресло, потом просил встать, сдвигал кресло, снова сажал, снова просил встать, сдвигал кресло обратно, снова сажал, крича при этом:

– Левый софит опусти! Опусти левый софит! Да не тот левый, а тот левый, который справа!

Уже какие-то руки его припудривали, а другие причесывали, приговаривая:

– Вы у нас – главный герой, должны быть красивым. Вы, главное, не волнуйтесь, все будет хорошо.

Уже подошел какой-то лысый, маленький человек, представившийся: «Режиссер программы», и тотчас начал говорить:

– Тут ничего страшного не будет. Ведущие помогут. Они опытные. Естественная улыбка, естественный взгляд, естественные реакции. Впервые снимаетесь? Понимаю трудности. Ничего. Главное, не нервничать. Вот наши ведущие – каждый день в прямом эфире, и ничего. Живы пока, даже не дергается никто. Вы видели, чтобы ведущий дергался? Нет. Вот и вы не дергайтесь. Все будет хорошо, я чувствую. Зато завтра вас узнает вся страна. По улице пройти не сможете.

Никогда в жизни – никогда! даже в интернате! даже в армии! – не чувствовал себя Пестель настолько беспомощным. Он действительно был игрушкой в руках этих умелых, все понимающих и знающих людей.

Пестель и представить себе не мог, что быть героем в телепередаче – занятие настолько унизительное. И уж совсем не понимал, что он сейчас будет делать. Заготовленная речь лежала в кармане, но как он сможет ее прочесть…

Режиссер, словно прочитав его мысли, произнес спокойно:

– Говорить будете стоя. Вас объявят. Раздадутся аплодисменты…

– А если не раздадутся? – пискнул Пестель.

– Раздадутся, – уверенно сказал режиссер. – У нас все продумано. Значит, так: сказали речь. Опять аплодисменты. Обязательно аплодисменты, – грозно приказал он кому-то. – Сели. Потом будет видео Саморяда. А дальше вас начнут спрашивать – вы будете отвечать. Отвечать надо коротко и ясно. Как в армии. В армии служили? Вот и хорошо. Все. Это просто. Главное, не волноваться.

Пестель медленно сполз по своему трону и подумал: «Будь что будет!»

Но ему тут же закричали:

– Куда опустились? Куда? Выпали из света! Поднимитесь, как сидели, немедленно! Поднимитесь, как сидели…

Кротов давал последние указания двум своим соведущим:

– Значит, так. Сначала – дети. Поют жизнеутверждающую песню с элементами патриотизма. Потом вы, Маша, говорите: «Здравствуйте! Мы приветствуем вас…» А ты, Наташ, подхватываешь: «На марафоне „Дети – наше светлое настоящее!“» Не вместе, а по очереди – это важно! Сначала – вы, потом – вы. Понятно? Потом я представляю вас, представлюсь сам. Ясно?

Маша, корреспондент солидной газеты, и сама была девушкой солидной. Свою солидность Маша пыталась спрятать за широким, необъятным платьем. На Наташину мини-юбку солидная журналистка смотрела со смешанным чувством зависти и злобы.

Машу злили не только Наташины длинные ноги, но и тот совершенно очевидный факт, что Наташа не волновалась абсолютно. Маша даже попыталась сказать Наташе пару колкостей, чтобы хоть немножко вывести коллегу из равновесия, но не вышло.

Наташа действительно не волновалась. Всеобщее волнение ее даже забавляло. По сравнению с ее проблемами, ее решениями, да всей ее жизнью, наконец, все это было нелепой и бессмысленной суетой…

– Неужели передачу нельзя было записать? – вздохнула Маша. – Прямой эфир – все-таки очень страшно.

– Нельзя, милочка моя, нельзя… – Кротов нервно листал сценарий. – Саморяд хотел, чтобы только прямой эфир. Во-первых, нужны звонки зрителей. А потом – деньги же будут поступать все время, а наша задача состоит еще и в том, чтобы, как говорится, заводить зрителей, дабы денежный поток не иссякал. Понимаете? А вы – запись. Тут речь о больших деньгах идет, а вы – запись.

– А-а-а, – понимающе протянула Маша. Было очевидно, что она вот-вот расплачется.

Наташа посмотрела на Кротова, как киллер на жертву. И ей стало жалко этого забавного, не более придурковатого, чем все остальные, мужика.

Она вышла в коридор, прислонилась к стенке, набрала номер по мобильнику:

– Добрый день. Это посольство Франции? Очень приятно. Вас беспокоят с телевидения, первый канал Останкино. Моя фамилия Пустышко. Мы устраиваем круглый стол корреспондентов разных стран и хотели бы пригласить вашего журналиста Жана Глобера – он когда-то работал в Москве. А где он сейчас, я не знаю. Вы не поможете его найти? Позвонить пресс-атташе? Понимаете, мне надо столько корреспондентов собрать, может быть, вы пойдете мне навстречу? Огромное спасибо. Когда я могу позвонить? Сердечно благодарю. А мы во время передачи обязательно вас поблагодарим, непременно, можете даже не волноваться.

Жан Глобер интересовал сейчас Наташу куда больше, чем этот дурацкий марафон.

Зрителей впустили сразу.

Они быстро и организованно расселись, стали внимательно разглядывать Павла Ивановича.

Среди зрителей Пестель заметил усатого человека в очках, который настиг его в холле. Человек поймал взгляд Павла Ивановича, улыбнулся, помахал рукой.

Пестель мог поклясться, что никогда его не видел.

В центр студии вышел режиссер.

– Значит, так, – сказал он, радостно потирая руки. – Жвачки все немедленно проглотили. Раз! – молодцы. Сумки убрали под кресла, чтобы они не портили картинку. Раз! – убрали, хорошо! Теперь репетируем аплодисменты. Варя! – позвал режиссер.

Выскочила Варя.

– Все смотрят на девушку. Молодцы! Как только она взмахнула рукой, все зааплодировали. Репетируем!

Варя взмахнула. Все лениво захлопали.

– В чем дело? – недовольно крикнул режиссер. – Вы сюда зачем пришли? Вы сюда развлекаться пришли? Нет. Вы пришли работать. Помогать нам делать программу. Что вы хлопаете, как в доме престарелых? Вы должны аплодировать, как на хоккейном матче. Понятно? Еще раз.

Откуда-то сверху раздался голос:

– До эфира две минуты. Прошу операторов занять свои места. Удачи всем!

Зрители окаменели.

Павел Иванович побледнел, изо всех сил стараясь не сползти с кресла и не выпасть из неясного света.

– Репетируем! – крикнул режиссер.

Варя взмахнула руками.

Зрители истерично зааплодировали. Кто-то нервно крикнул:

– Шайбу!

– Кричать не надо, – вздохнул режиссер. – А так уже лучше. Всем – удачи. Помните: непосредственность и спокойствие. И главное – улыбайтесь, улыбайтесь. Глядя на вас, телезритель должен понять, что ему тоже хорошо жить. Чем больше вы будете улыбаться, тем больше шансов, что мы покажем ваш крупный план.

Тут же заулыбались все.

Павел Иванович не понял, что уже начался эфир, но стоящий за его спиной детский хор вдруг заголосил:

Дети закончили петь. Варя взмахнула руками. Все зааплодировали. Под аплодисменты вышли трое ведущих – мужчина и две женщины.

Павел Иванович вспомнил, что действительно видел когда-то этого ведущего, мелькало что-то пошловатое, когда он переключал каналы. Ведущая в мини-юбке ему понравилась. Она смотрела спокойно и печально. Павлу Ивановичу всегда нравились женщины с таким взглядом, их было интересно разгадывать.

И тут заорала толстая ведущая:

– Здравствуйте! – Она оглянулась по сторонам, словно не была уверена, что ее услышали. – Здравствуйте! Мы приветствуем вас на марафоне… – Она сделала паузу и с ужасом выдохнула: – «Дети – наше счастливое настоящее!»

– «Дети – наше счастливое настоящее!» – повторила ведущая в мини-юбке и зло посмотрела на толстую.

Толстая опустила глаза.

Варя взмахнула руками – все захлопали.

– Да, – сказал мужчина. – «Дети – это наше счастливое настоящее!» Мы собрались здесь, чтобы сделать это настоящее еще более счастливым. Я хочу представить вам своих очаровательных коллег…

Наташа смотрела на человека, сидящего на троне посреди студии, и мучительно вспоминала, где она видела его. Где-то точно видела она это тонкое, длинное лицо, причем совсем недавно, но – где?

Павел Иванович сидел, вжавшись в кресло, и думал: «Господи, умереть легче, ей-богу».

Усатый незнакомец снова помахал ему и улыбнулся.

Дети грянули по новой:

Спасибо, Россия!

Спасибо, страна!

В тебе – наша сила!

Ты так нам нужна!

ПОКУШЕНИЕ

Павел Иванович с ужасом ждал того мгновения, когда ему предоставят слово.

И это случилось.

Он поднялся. У него дрожало все, что только может дрожать.

Варя взмахнула руками – раздались аплодисменты.

Он достал из кармана пиджака речь.

Варя снова взмахнула руками – и все захлопали.

– Дорогие друзья! – начал Павел Иванович.

И тут тот самый усатый человек, который улыбался ему, поднялся.

Варя начала показывать ему – сядьте, сядьте.

Но человек не садился. Он достал пистолет и навел оружие на Павла Ивановича.

Пестель заметил, что у человека – прямо как в знаменитой комедии – отклеился ус, а потом увидел дуло, которое смотрело ему прямо в глаза.

За мгновение до выстрела он упал, пытаясь закрыться своим троном.

Услышал выстрел. Дико обожгло правую руку, хлынула кровь.

Еще выстрел – студия погрузилась во тьму.

Началась паника. Вокруг кричала, орала, топала толпа. Не понимая, где выход, люди бегали по кругу, сшибая друг друга.

Павел Иванович поднялся, совершенно не понимая, куда идти.

Кто-то догадался чиркнуть зажигалкой. И тут же во всех концах студии начали вспыхивать огоньки, от этого картина стала еще более мрачной и жуткой.

Кто-то нашел выход и закричал:

– Сюда! Сюда!

Толпа бросилась на зов. Раздались чьи-то крики.

Кровь хлестала из руки, Павел Иванович попытался перевязать ее носовым платком.

Вдруг он почувствовал чьи-то руки на своем плече и женский голос сказал:

– Держитесь за меня.

Через мгновение Павел Иванович оказался в маленьком пустом, и, главное, освещенном коридорчике. Рядом с ним была молчаливая Леонида.

– Здесь есть еще один выход. Наши через него уже все ушли. Дайте руку, – потребовала она.

Рука была вся в крови.

– Снимайте пиджак и рубашку, – приказала Леонида.

– Зачем? Леонида усмехнулась:

– Трахаться будем. Снимайте, я говорю. Быстрее. Вы теряете много крови.

Павел Иванович подчинился.

Леонида оторвала от рубашки рукав, быстро и ловко перебинтовала руку.

Рука тут же онемела, но кровь хлестать перестала.

– Надевайте что осталось. Будем прорываться к выходу.

По коридорам неслись люди. Их было очень много. То там, то здесь раздавались крики:

– Здание заминировано! Сейчас будет взрыв!

Толпа неслась, сметая все на своем пути, не замечая упавших.

– У вас силы-то есть дойти? – спросила Леонида.

И ее тут же отсекли бегущие люди.

Пестель шел, держась за стену. Некстати подумал: «Неужели этот восторг, который держится в моей душе несколько дней, это неожиданное ожидание хорошего было предчувствием всего этого кошмара? Как же так, а? Не может же этого быть! Не может!»

Додумать мысль не удалось – ему отдавили ногу. Пестель снова прижался к стене.

Настоящая давка начиналась у дверей, ведущих к лестнице, и продолжалась на самой лестнице.

Кого-то перекинули через перила, человек пролетел лестничный пролет, раздался ужасный глухой стук. Толпа на мгновение замерла. Но тут же, с еще большим остервенением, начала рваться к выходу.

«Туда нельзя, – подумал Пестель. – С моей рукой меня скинут, как этого несчастного. Точно скинут». Но толпа не слышала его мыслей, его вынесло на лестницу, повлекло вниз.

Он почувствовал: еще мгновение – и он перелетит через перила в лестничный пролет. Левой рукой ударил кого-то. Болью обожгло правую руку, но напор ослаб.

Добрался до первого этажа.

Толпа снесла и милиционеров, и их будки, и заграждения. Толпа хотела быстрей вырваться из здания на улицу.

Когда раздались выстрелы, Кротов схватил за руки Машу и Наташу и быстро вывел их в коридор – он, конечно, знал все тайные выходы.

– А как же люди? – спросила Маша. – Там, в студии, сейчас начнется паника.

– Что вы предлагаете? – на ходу бросил Кротов. – Каждого взять за руку и вывести?

Кротов с девушками быстро вышел через какой-то тайный подъезд, где давки не было.

Едва они оказались на улице, Кротов вздохнул:

– Неужели и вправду долбанет?

Маша наконец-то заплакала, Кротов стал ее утешать, молча поглаживая по волосам. А толпа (как же мгновенно она возникает!) уже неслась из студии неостановимым потоком. Люди бежали к своим машинам, резко давали по газам. Тут же произошло несколько аварий, но водители, не обращая на это внимания, уезжали: лишь бы подальше, подальше, подальше…

– Вы не могли бы увезти меня отсюда, – почему-то шепотом попросила Маша. – У меня машины нет.

– Конечно, конечно, – сказал Кротов. – А у тебя есть? – Этот вопрос был обращен к Наташе.

– Есть. Я на другой стороне припарковалась. Как чувствовала.

Кротов поцеловал Наташу и медленно, спокойно пошел к своей машине, бросив на ходу столь нелепое сейчас:

– Созвонимся.

«И чего там этот тонкий мир задумал? – усмехнулась Наташа про себя. – Больная СПИДом женщина попадает в эпицентр террористического акта… А Кротов все-таки подонок, даже не подумал никого спасать…» Наташа перешла через улицу Королева, села в машину. В ее сумке бешено захохотала корова. Взяла трубку. Цветков.

– Я жива, Алексей Николаевич, все в порядке. Если можно так сказать. Нет, не было никакого взрыва. Во всяком случае, пока. Да. Один человек стрелял в этого… Как его?.. Как декабрист. Да, Пестель. Я не знаю, убит он или нет. Вторым выстрелом вырубили свет. Мне кажется, что люди могут погибнуть при давке. Это страшно, Алексей Николаевич, люди сами себя убивают. А что сейчас там показывают вместо нашей передачи? Что? Как сериал? Впрочем, понятно. У них же не было запасного варианта, они показывают то, что было в загашнике. Да, да. Естественно, я напишу в номер. Да, конечно, заявляйте на первой полосе: «Наш корреспондент передает с места трагедии…»

И тут же снова – звонок.

– Да.

Бодрый девичий голос:

– Ой, здравствуйте, Наталья Александровна! Как хорошо, что вы взяли трубку. Это вас беспокоят из газеты «Купец». Вот вы только что пережили трагедию, не могли бы вы рассказать, как там вообще все происходило? Сколько трупов? И вообще, что вы испытывали в этот момент?

Наташа отрубила звонок.

И тут же снова захохотала бешеная корова.

Наташа вырубила мобильник.

Она смотрела на выбегающих людей и почему-то все никак не могла уехать. А люди все бежали с перекошенными от ужаса лицами. Машины срывались, сталкивались и уезжали.

Наташа уже завела машину и вдруг среди толпы заметила человека с перебинтованной окровавленной рукой.

Первое, о чем она подумала: «Если я сейчас возьму у него интервью – это будет настоящий эксклюзив». И уже потом: «Наверное, надо отвезти его в больницу».

Выскочила из машины, подбежала к нему:

– Поехали. Я отвезу вас.

Невидящими глазами Пестель посмотрел на нее, потом узнал и молча, безропотно подчинился.

Уже в машине сказал:

– Спасибо вам огромное. У меня вообще есть машина тут. Но я у самого входа припарковался, не знаю, как выехать. Да еще эта рана дурацкая…

– В Фасовского едем? – спросила Наташа.

Других больниц она просто не знала.

Пестель кивнул.

Они поехали. Навстречу им мчались «скорые помощи», милицейские машины, автобусы с ОМОНом.

Ехали молча.

Наташа включила радио:

– Только что во время прямого эфира был совершен террористический акт, – сообщил звонкий женский голос. – Телевизионные передачи прерваны. После небольшой паузы, когда на экране была заставка с видами Кремля, началась демонстрация полюбившегося зрителям сериала «Милиционеры». По неподтвержденным данным, террорист взорвал себя прямо во время прямого эфира. Список жертв уточняется.

– Идиоты! – выругался Пестель и выключил радио. – Ну, если не знаете, зачем говорить, зачем общественность вводить в заблуждение?

Пестель пошарил левой рукой по пиджаку:

– Надо же, мобильник потерял. Бумажник остался, а мобильник потерял. Лучше бы наоборот.

Наташа протянула свой телефон:

– Если вам надо кому-то позвонить, пожалуйста.

– Мне некому звонить, там просто в памяти нужные номера… – Пестель вздохнул: – Человек спасся от смерти, а ему некому об этом сообщить. Смешно, правда?

– Так не бывает, не прибедняйтесь. У любого человека обязательно кто-нибудь есть: жена, любовница, друг, в крайнем случае – начальник. Я, например, своему уже доложила.

– Начальник?

Пестель вдруг вспомнил слова Саморяда: «Поосторожней в Останкино…»

– С начальником придется разбираться отдельно. Боюсь, меня круто подставили.

– Саморяд?

Пестель помолчал немного, а потом сказал:

– Наталья Александровна, если не ошибаюсь?

Наташа кивнула.

– Вас представили – я запомнил.

– А вы Павел Иванович Пестель. Прямо как декабрист.

Наташа надеялась, что Пестель ей улыбнется. Но он оставался серьезным и говорил веско:

– Наталья Александровна, я понимаю, что вы – журналист и я для вас сейчас очень интересный объект.

Наташа не возражала.

– Но, знаете, мне бы очень хотелось думать, что вы решили подвезти меня не ради интервью, а просто потому, что пожалели. Однако, даже если я не прав, у меня к вам огромная просьба: не надо использовать наш разговор в вашем будущем газетном отчете… Или как там это у вас называется? Мы – два человека, которые только что смотрели в глаза смерти. После этого как-то… Понимаете?

Наташа поняла. И еще поняла, что ей нравится этот человек, который после всего, что он только что пережил, не ноет, не плачется, а говорит нормально, разумно, по-мужски.

– Не волнуйтесь, – сказала Наташа. – Мы, журналистки желтой прессы, конечно, изрядные суки, но даже в нас есть что-то человеческое.

Пестель опять помолчал, потом произнес тихо:

– Телевидение – проклятое дело. Без него, скажем, в XIX веке люди ведь лучше жили, чем сейчас. Наполненней. Разве нет?

Наташа усмехнулась, но ничего не ответила.

Ехали молча. Точнее, стояли в пробках.

Наташа увидела, что забинтованная рука снова начала кровоточить.

– Хотите перебинтую? Я умею.

– Да ладно. Доедем. Не умру.

– Как же мы теперь будем жить, а? – вздохнула Наташа. – Ну, мы все – после этого?

– Так же, как и жили. Нас уже ничем не пронять. Я даже не знаю, что такое должно произойти в жизни русского человека, чтобы он свою жизнь переосмыслил.

– Я знаю, – твердо сказала Наташа.

Пестель посмотрел на нее с любопытством. Но расспрашивать не стал.

БОЛЬНИЦА

Наташа с Пестелем вошли в приемный покой больницы имени Фасовского в тот самый момент, когда по телевизору шли «Новости».

Они увидели на экране себя, затем раздался глухой звук, лишь отдаленно напоминающий выстрел, и – темнота.

Потом возникла диктор. В глазах ее дрожал ужас – то ли от информации, которую она должна была читать, то ли от того, что приходилось читать по бумажке: бегающий над глазом телекамеры «суфлер» подготовить явно не успели.

Диктор вздохнула, привычно бросила взгляд на отсутствующий «суфлер» и забубнила по бумажке:

– Сегодня в Москве во время прямого эфира марафона «Дети – наше счастливое настоящее» внезапно погас свет. Передачи временно были прерваны. Начато следствие, ведется расследование. В правоохранительных органах нашему корреспонденту сообщили, что пока рано делать какие-то выводы. Рассматриваются разные причины произошедшего, в том числе и технический сбой системы. Однако полностью исключить версию террористического акта также нельзя. Слово нашему корреспонденту. Илья?

На экран выскочил молодой человек с лицом отличника, не сдавшего экзамен, и выкрикнул:

– Ирина!

– Илья!

– Ирина! Итак, начато следствие… – После чего нервный Илья слово в слово повторил то, что только что сказала Ирина. – Рассматриваются разные причины произошедшего, в том числе и технический сбой системы. Однако полностью исключить версию террористического акта также нельзя.

– Видимо, сказать нечего, вот они и решили одно и то же повторять по нескольку раз, – улыбнулся Пестель.

Наташа отметила (про себя, разумеется), что ей нравятся мужчины, не теряющие иронии ни в каких ситуациях. И вообще, Пестель… Дальнейшие размышления она резко прервала: лишнее это, ни к чему.

На экране снова появилась диктор, чьи глаза уже округлились и расширились настолько, что стали похожи на два бильярдных шара, и сообщила:

– После того как в студии прямого эфира погас свет, возникла паника…

Пошли кадры бегущих людей. Странно, но смотреть по телевизору на эту, в секунду обезумевшую толпу было несравненно более жутко, чем бежать среди этих людей.

Наташа хотела сказать об этом Пестелю. Отвернулась от телевизора, увидела, что лицо Павла Ивановича стало белей его рубашки, а рука уже совсем набухла кровью. И подумала: «Боже мой, мы же не телевизор ехали смотреть, мы же в больницу ехали. Вот они – врачи. Целая стена людей в белых халатах».

– Эй, вы! – крикнула Наташа в эту белую стену. – Тут человек кровью истекает. А вы…

– Да ладно, – вздохнул один из белых халатов, не оборачиваясь, и добавил: – Такое происходит… Другие ждут, и вы подождете…

Только тут Наташа заметила, что вокруг действительно много людей. Пьяные или трезвые, с окровавленными лицами или переломанными руками, с легкими или более тяжелыми ранениями – они лежали на носилках или сидели на неудобных, ободранных банкетках. Некоторые страдали в одиночестве, рядом с иными сидели друзья, родственники держали за руки, сочувственно заглядывали в глаза. Но у всех раненых было одно общее, отрешенно-трагическое выражение лица.

Этих людей совершенно не волновали «Новости» по телевизору. Казалось, они постучали в двери Смерти и теперь ждут, откроют им или нет.

– Мы оттуда, – крикнула Наташа. – Мы – из телестудии. – И повторила еще раз: – Из телестудии!

Слово было как пароль. Их тут же узнали:

– Вас же только что по телевизору… Вы же… Мы же видели… – И крики: – Носилки сюда! Скорей! Жертвы теракта! Быстрей!

Наташа почувствовала, как сильные и властные мужские руки пытаются уложить ее на носилки.

– Меня не надо, – огрызнулась она. – Вот он. У него пулевое ранение.

– Я сам дойду без всяких носилок, – сказал Пестель и уже через мгновение исчез за грязными белыми дверьми.

Белая стена халатов резко развернулась к ней, начались вопросы: как там? много ли жертв?

Отвечать не хотелось.

Наташа выбрала среди врачей одного, отвела в сторону:

– Послушайте, сейчас начнут прибывать «скорые» и про этих людей вовсе забудут… – Она показала в сторону несчастных, ожидающих своей участи. – Вы не могли бы сделать так, чтобы ими занялись?

Выражение лица доктора Наташе что-то очень напоминало… Ах да, так смотрит гаишник, когда крутит в руках права.

– А я про вас в газету напишу добрые слова. – Наташа смотрела подобострастно.

– Вы – журналист? Правда?

Наташа показала редакционное удостоверение.

– Хорошая газета, популярная. А вы точно напишете? – Врач смотрел недоверчиво. – Тогда запишите в блокнотик: Денис Сунько, дежурный врач.

Наташа достала блокнотик. Денис Сунько никуда не уходил – ждал, пока она запишет.

Записала.

И – закрутилась карусель. Вмиг откуда-то появились носилки, забегали врачи…

Когда начали подъезжать «скорые», те, стучащиеся в двери Смерти, уже исчезли за белой больничной дверью.

Можно было уходить. Но Наташа понимала, что не уйдет, пока не узнает, что с Пестелем. Казалось бы, что ей до этого человека? Но не уйдет – точно.

Села на банкетку, чтобы передохнуть, и тут услышала:

– Наталья Александровна.

К ней шел удивительно красивый молодой человек в белом костюме и черной майке.

– Коростылев Сергей Сергеевич, – представился он. – Следователь прокуратуры. Вы разрешите задать вам пару вопросов?

Наташа обрадовалась, так как в ожидании вестей о Пестеле у нее появилось занятие.

– Мы вас еще, конечно, вызовем… – Коростылев говорил медленно, без улыбки, голосом человека, которому все ужасно надоело. – Но вы же понимаете, – он вздохнул, – каждая минута дорога. Вы уж расскажите, как там все было. А потом мы вас вызовем. Повесткой. Вы будете свидетелем. А пока…

Этот красивый молодой человек оказался похожим на робота, которого запрограммировали на определенную задачу, вот он ее и выполняет – бесстрастно, равнодушно, спокойно.

Наташа начала рассказывать.

Коростылев слушал не перебивая.

Она говорила, а сама думала про Пестеля. Вот, например, если он останется в больнице, она хотела бы его навещать. Хотела бы! – в этом надо честно себе признаться. Но, с другой стороны, в ее нынешнем положении необходимо взять себя в руки, не начинать тех отношений, которые неминуемо приведут к тому, что ей запрещено. Теперь она по любви не может, теперь – только из мести.

– Вы запомнили лицо стрелявшего? – лениво спросил Коростылев. – Сможете описать?

– Смогу. Только, я думаю, его наверняка успели снять. Телевидение все-таки. Вы посмотрите. Может быть, даже момент выстрела есть на пленке.

– Это правильно, – вздохнул Коростылев. – Продолжайте.

– А что, собственно, продолжать? – спросила Наташа. – Я рассказала все, что знала. Если у вас есть какие-то вопросы – пожалуйста, я отвечу.

– Вопросы, – вздохнул Коростылев, – вопросы у нас всегда есть. Такая жизнь: всегда есть вопросы.

Больше, однако, Коростылев ничего не спрашивал. Наташа не знала, что говорить. Так и стояли молча среди водоворота людей.

– Сергей Сергеевич? – К Коростылеву подошел врач. Он был абсолютно лыс, даже на лице не было никакой растительности, только дырки глаз, носа, рта… Было совершенно очевидно, что все должны были называть такого человека Фантомас. – Мне сказали подойти к вам, я – Георгий Степанович, доктор…

Коростылев перебил его:

– Жертвы есть?

– Есть.

– Много?

– О количестве я говорить не уполномочен.

– Каков характер повреждений?

Георгий Степанович нервничал. И чем более спокойным был Коростылев, тем больше нервничал врач:

– Послушайте, у меня там раненые, а вы тут… Извините.

– Ничего, ничего, – вздохнул Коростылев. – Продолжайте.

– Мне, видите ли, нечего продолжать. Вы прекрасно знаете: для того чтобы давать сведения, интервью всякие, у нас есть начальство. А мы – лечим. Понимаете? У нас так повелось: одни разговаривают, другие работают. Понимаете?

– Понимаю, – снова вздохнул Коростылев. – Что ж тут сложного? Как говорится, в нашем колхозе та же фигня. Вы идите, лечите.

– Начальство позвать?

– Зачем? Начальство нас само найдет. Скоро прибежит спрашивать, о чем можно прессе говорить, а о чем ни-ни.

Наташа догнала Фантомаса у самой двери, дернула за рукав халата:

– Георгий Степанович, простите, я…

Врач резко развернулся, но вдруг голое лицо его осветилось улыбкой:

– А я вас узнал… Вы вели этот кошмар, да? Хотите узнать про вашего товарища? У него еще фамилия такая историческая…

– Пестель…

– Да-да.

– Строптивый он у вас очень. Все-таки пулевое ранение. Правда, кость не задета, мы рану обработали. Я хотел бы оставить его в больнице, но он…

И тут абсолютно кстати, как бывает только в плохом кино, распахнулась грязная дверь, и из нее выскочил Пестель. Пиджак надет на голое тело. Перевязанная рука болтается на подвязке. Вид не просто нервный – сумасшедший.

– Что вы тут стоите? – заорал он на Фантомаса. – Вы туда идите! Там… Там… Вам туда надо! – Он увидел Наташу, бросился к ней: – Господи, вы меня дождались! Как я рад! А я уж думал, вы… А вы – нет, вы тут…

– Вам заявление надо написать, что вы отказываетесь от госпитализации, – спокойно сказал Фантомас.

– Да написал я, написал! – негодовал Пестель.

– Вот и хорошо. – Фантомас взялся за ручку двери.

Наташа представила, что ждет этого человека за грязной дверью. В глазах ее появились слезы.

Взяла Фантомаса за руку:

– Георгий Степанович, вы простите нас, пожалуйста, мы столько пережили.

Фантомас улыбнулся:

– Что вы! Если в России просить у всех прощения, ни на что другое времени не останется. – Он нагнулся к Наташе и сказал в самое ухо, глазами показывая на Пестеля: – А мужик этот хороший. Настоящий мужик. Я тут, знаете, разных перевидал, он – настоящий.

Наташе почему-то стало приятно, словно говорили о ее хорошем знакомом. Хотя кто такой Пестель? Еще утром она его вообще не знала. Сейчас надо отвезти его домой – и забыть.

– Пойдемте, Павел Иванович. Я вас подвезу.

– Да ладно, Наташ. Я сам как-нибудь доберусь.

Наташа расхохоталась.

Этот хохот выглядел странным пришельцем в приемном покое больницы имени Фасовского.

Наташа смеялась и показывала пальцем на Пестеля.

Пестель посмотрел на себя в зеркало, увидел мужчину в пиджаке на голое тело, представил, как он окажется сейчас в таком виде в самом центре Москвы, и тоже рассмеялся.

Ехали молча.

Как всегда после трагических событий, Москва жила так, словно ничего не случилось.

Первым нарушил молчание Пестель:

– Никогда в жизни не видел такой толпы. И никогда в жизни не знакомился с женщиной при подобных обстоятельствах.

Наташа с трудом сдержала слезы. Ей нравился Пестель, это было несомненно. Женщина ведь, как правило, с первого взгляда определяет, кто перед ней: будущий роман, рассказ, стишок или так – пустой лист бумаги, на котором ничего не напишется.

Пестель – мужчина для романа. Это было настолько ясно, что хотелось плакать, потому что было очевидно: роман этот не напишется никогда.

Когда затормозили у его подъезда, Пестель сказал:

– Подниметесь ко мне? Я вас чаем напою.

– Нет, – ответила Наташа, пожалуй, даже излишне резко, – все устали.

Пестель явно расстроился, и это было совсем печально.

МЕТАНИЯ

Первое, что сделал Пестель, придя домой, налил стакан водки и выпил. Именно стакан. Меньше смысла не имело.

С утра были разморожены магазинные котлеты, и он пошел их жарить, но тут раздался телефонный звонок.

Саморяд.

– Ну что, сынок? Ты теперь знаменит. Как сам-то?

Говорить не хотелось ни с кем, а с Саморядом не хотелось особенно.

– Иван Петрович, у меня все в порядке. Рана несерьезная. Я очень устал. Завтра поговорим, ладно?

– Понимаю тебя. Горжусь, что работаем вместе и, не побоюсь этого слова, дружим. Мой отец таких, как ты, называл: «Соль земли Русской». Бывало, такого, как ты, человека встретит и скажет: «Запомни, Ванька, это…»

Павел Иванович не выдержал:

– Иван Петрович, устал. Спать хочу. Извините.

Павел Иванович посмотрел в окно.

Как только зеленая ободранная «шкода» уехала и Павел Иванович проводил ее глазами, он понял, что начал скучать по Наташе.

Павел Иванович знал: начинаешь скучать по кому-то – первый признак того, что человек этот пришел в твою жизнь. Павел Иванович не желал видеть никаких пришельцев в своей жизни.

Лепая-нелепая, но это была его жизнь. Она строилась так, как он хотел. А тут – здрасте вам! – придет баба и начнет переделывать его жизнь под себя. Ну а потом обманет, конечно: на то они и женщины, чтобы обманывать, а он останется с этой переделанной жизнью все в том же одиночестве.

Так зачем тогда париться и начинать то, что хорошо известно, как закончится? Ну и чего нервничать, маяться? Забыть – и нет проблем.

Забыть. И нет проблем. И не надо.

А может быть, радость, которую он испытывал так долго, была радость перед встречей с ней? Предчувствие хорошего – это было предчувствие встречи с Наташей?

Бред. Глупость. Идиотизм. Вообще, ему плохо. Его Саморяд подставил под пулю. У него рука болит.

– Мне очень плохо, – вслух сказал себе Пестель.

И улыбнулся.

Едва въехав во двор, Наташа увидела возле своего подъезда две фигуры: мужскую и женскую. Мужчина обнимал женщину и что-то шептал ей на ухо. На это можно было бы не обратить никакого внимания, если бы женская фигура так не напоминала Риткину, а мужская… Нет, это невозможно!

Рита бросилась к Наташе, обняла, защебетала:

– Боже мой, солнце, я чуть с ума не сошла! Я тут купила винища, мы с Анькой сели на тебя смотреть.

Вначале все было так здорово, я приготовилась балдеть, только мы с Анькой чокнулись за твой прикид – раз! – все вырубилось… А потом такие страсти начались в «Новостях». Я тебе звоню, мне говорят: «Абонент выключен или временно недоступен». В свете «Новостей» эти слова показались мне подозрительными. Звоню домой, автоматический ответчик отвечает какую-то лабуду.

Наташа попробовала прервать этот поток:

– Извини, Ритуль, совсем забыла про тебя, а мобильник вырубила… – Наташа оглядела Риту. – Слушай, а ты чего сегодня так прилично одета?

На Рите действительно была строгая длинная юбка и не менее строгая блузка.

Наташин вопрос Риту возмутил:

– Ты чего? В стране такое творится, а я мини, что ли, надену? Дальше слушай. Я – девушка волнительная, с первого раза не успокаиваюсь никогда. Помчалась в редакцию. Туда фиг войдешь. Звоню, спрашиваю: «Жива?» Мне отвечают: «Информацию личного характера о наших корреспондентах не даем!» Я – им: «Какая, на фиг, личная информация?

Это всю страну волнует!» Трубку вешают. Тут, к счастью, Алексей Николаевич вышел. Я – к нему. Вижу: приличный человек, а меня к приличным, сама знаешь, всегда тянет. Говорю: мол, я ближайшая подруга Наташи. А он, оказывается, тоже волнительный – к тебе едет. Ну, я взялась дорогу показать. Стоим тут вдвоем, нервничаем… – И Рита лирично улыбнулась.

Цветков топтался у подъезда, с трудом преодолевая неловкость. Наташа попробовала улыбнуться по-доброму, подошла, пожала своему начальнику руку.

– Здрасте, Наталья Александровна, – буркнул Цветков и снова замолчал.

Пауза затягивалась.

– Ну что же, пойдемте чай пить, – сказала Наташа, изо всех сил изображая радушную хозяйку. – У меня, правда, к чаю ничего нет, но…

Цветков прервал:

– Спасибо, Наталья Александровна, но вы, наверное, устали. А вам еще материал писать в номер. Запланировали разворот. Напишете?

Наташа кивнула.

Цветков взял ее за руку, отвел в сторону:

– Вы извините, Наталья Александровна, за вопрос, но… Мне кажется, только совсем заторможенный мужик, познакомившись с вашей подругой, может этим вопросом не заинтересоваться. Маргарита замужем?

Наташа посмотрела на Цветкова, словно оценивая. Рита, прекрасно понимая, что речь идет о ней, отошла в сторону, делая вид, что рассматривает беззвездное, задымленное московским смогом небо.

Наташа еще раз осмотрела Цветкова и сообщила без тени улыбки:

– Даю полную информацию. Рита – моя ближайшая подруга. Человек уникально хороший, нынче таких не делают. Пол – очень женский. Возраст – самый подходящий для серьезных отношений. Разведена, то есть настрадалась и больше страдать не хочет. Муж – мелкий бизнесмен по кличке Алик. Отношения поддерживают. Алик даже знакомит Ритку со своими бабами. Рита рада бы познакомить Алика с каким-нибудь своим мужиком, но не с кем. Имеется дочь Анька, девица хорошая, но резкая. Ритка нуждается в мужском плече, то есть в поддержке, а не в том, чтобы ей в очередной раз дали по зубам. Любой человек, обидевший Ритку, во-первых, совершит большой грех, во-вторых, автоматически станет моим злейшим врагом. Еще вопросы, Алексей Николаевич?

Цветков слушал завороженно, смотрел восторженно.

Когда Наташа закончила свою речь, произнес тихо:

– Вы – чудесная. И чем это я вам так не приглянулся?

Пока Наташа думала над ироничным ответом, подскочила Ритка:

– А чего это вы девушку бросили? Мне одиноко и страшно, как белому медведю в пустыне.

Наташа махнула рукой – пока! – и направилась к подъезду.

Цветков и Рита уходили через двор, то пропадая то, вновь возникая в прыгающем свете фонарей.

Наташа зачем-то долго смотрела им вслед. Старалась не думать о том, что вот ведь есть люди, у которых нормальная жизнь: захотели – и устроили роман. Кончится все, конечно, как всегда, то есть плохо, но пока это «плохо» наступит, будет какое-то время хорошо или даже очень хорошо. А у нее «хорошо» уже не случится никогда.

Рита вдруг отделилась от Цветкова, бросилась к Наташе.

Еще не добежав, начала шептать:

– Слышь, я, может, чего не так делаю? С Лешей? Я просто подумала: ну… у тебя… эта… Как бы сказать? Короче, ты вряд ли сейчас роман будешь заводить, правильно? А я…

– Чего ты несешь, Ритуль? Дай бог, чтобы у вас все сложилось. Кстати, он уже успел тебе сообщить, что женат?

– Я, конечно, произвожу впечатление непроходимой дуры, но даже я понимаю, что такие мужики в одиночестве не валяются. И чего? Жена – не стена, можно отодвинуть. Но он такой мужик… Я тебе как краевед говорю… – Рита прервала поток слов, посмотрела серьезно, глаза ее на мгновение повлажнели. – Спасибо тебе, Натусь.

Войдя в квартиру, Наташа не стала зажигать свет и зачем-то подошла к окну.

Рита целовалась с Цветковым. Сверху они казались маленькими, беззащитными и грустными. Но грустными были как раз не они.

Включила компьютер. И тут зазвонил телефон:

– Добрый день, Наталья Александровна! Вас беспокоят из газеты «Вечерний город». Мы хотели бы взять у вас небольшое интервью в номер. Только что вы смотрели в глаза смерти. Скажите, что вы испытали в этот момент?

Буркнула:

– Я интервью не даю, а беру.

Только положила трубку, опять звонок:

– Квартиру сдаете?

Так и чередовалась: то журналисты, то квартиросъемщики.

Выключила телефон. Налила огромную чашку кофе. Села за компьютер. Подумала: «Как интересно устроена жизнь! Будто специально меня все отвлекает, чтобы я не думала о том, о чем забыть нельзя. Я даже про Жана своего забыла. А зря. Завтра надо позвонить в посольство и его найти. Ну а не найдется, есть запасной игрок – Кротов. Как он панически сегодня сбежал! Трус, а не мужик – достоин наказания».

И – все. Надо продолжать жить так, будто ничего не было. А что и было? Если не с точки зрения страны подходить, а со своей личной точки зрения. Что произошло? Ничего такого.

Ни-че-го.

Она снова посмотрела в темноту окна. Ритка и Кротов, отцеловавшись свое, ушли. По привычке хотелось фантазировать, представлять себе, как Пестель, который непостижимым образом узнал ее адрес, вдруг приехал среди ночи, позвонил в дверь, и она открыла, не спрашивая «Кто?», и он влетел в квартиру…

Фантазировать было нельзя.

Она села за компьютер.

Работать было можно. Что-что, а работать было можно всегда.

Написала первые слова: «Все мы знаем, что Смерть ходит где-то рядом. Она не выпускает нас из поля своего зрения никогда. Но знакомиться с нами она не хочет: Смерть – ревнивица. Уж если полюбит кого – никому не отдаст. Поэтому мало кому удается заглянуть в глаза Смерти, и отвести взгляд. Сегодня мне это удалось».

Дальше все шло гладко, как всегда. Писалось само. Чуть-чуть приврать для красоты, где-то прибавить эмоций, где-то добавить публицистики.

Когда дошла до разговора с Пестелем – остановилась. Вдруг поняла совершенно точно, что не хочет писать о нем.

Чушь! Надо написать, как они ехали, как он переживал, что он говорил. Это эксклюзив, в конце концов! Отказываться от эксклюзива непрофессионально. Чего она боится? Что Пестель обидится? Ну и слава богу! Обидится – и исчезнет из ее жизни. Потому что жизни ее осталось совсем чуток. И такой хороший человек появляться в ее остаточной жизни не должен.

Все верно. Все логично. А вот писать про Пестеля она не будет. Почему? Как сказала однажды Ритуля: «На вопрос „почему?“ есть только один ответ „Потому“». И все!

Все. Забыли про Пестеля. Про него ни слова.

Про врача Дениса Сунько, который «первым пришел на помощь раненым, работал самоотверженно, страстно, абсолютно профессионально», – пожалуйста. А про Пестеля… Не было никакого Пестеля. Ни в телестудии, ни в жизни ее. Не было! Декабрист был. Так его повесили. И никаких Пестелей больше не осталось.

Закончила материал около часа ночи. Перечитывать не стала – лень. По инерции включила мобилу, и тут же – звонок.

Артур. Этого еще не хватало!

– Как ты, птенчик? Слышь, как классно, что я только в конце этого дебильного марафона должен был выступать, да? Просто Бог меня спас. Я своих послал, чтобы свечку за меня поставили. Сама-то как? Ты теперь звезда, небось автографами замучили? Слышь, птенчик, а может, сейчас приедешь в Ванькино? Моя кроватка без тебя скучает…

Подумала: «Вот она, моя настоящая жизнь, та жизнь, которая и будет в ближайшее время, до самого то есть конца. Потому что дальнего времени у меня нет».

От Артура удалось отбазариться, сославшись на усталость.

Перед сном выпила, конечно. Легла, погасила свет.

Спала плохо. Мучили кошмары.

ПЕСТЕЛЬ И ОКРУЖЕНИЕ

В интернате города Великая Тропа дрались не то чтобы часто, а все время. Директор интерната, Николай Николаевич Сидоров, относился к мальчишеским дракам спокойно, даже поддерживал их.

– Законы жизни мальчишки познают только в драках, – говорил он другим учителям. – Иного способа не придумано.

Бывало, кто-нибудь из учителей – как правило, это был кто-то из новеньких, присланных после института, – возражал: мол, покалечатся. Тогда директор, глядя на новичка снизу вверх, произносил сокровенные слова:

– Сколько работаю, еще ни один мальчишка другого не покалечил. Животные ведь никогда друга не калечат, правильно? Дети – те же животные, они к природе близки. Вырастут, тогда-то начнут друг друга убивать. А пока бояться нечего.

Став взрослым, Павел Иванович понял, что странный директор был не так уж и не прав. Во всяком случае, во взрослой своей жизни Пестель чаше всего принимал решения, исходя из законов, понятых тогда, в мальчишеских драках.

В интернате жизнь и драка – это было одно и то же. Абсолютные, так сказать, синонимы. Дрались все. Кроме тех, кого из драк изгоняли.

Изгнанные ужасно страдали, убегали, один даже пытался вскрыть себе вены… Ведь что угодно можно пережить в интернатовской жизни: побои, несправедливость, унижения, постоянное желание есть, но то, что тебя категорически не замечают, пережить невозможно. Заканчивалось все тем, что изгнанных чаще всего переводили в другие учебно-воспитательные учреждения.

За что же изгоняли из драк, а значит, из жизни?

Слабость, неумение драться прощались легко. Не прощали одного: если ты подвел товарищей. Например, когда били твоих друзей, а ты мог прийти на помощь, и не пришел. Или договаривались, что ты первым ворвешься в комнату противника – драка комната на комнату была излюбленным развлечением, – а ты испугался.

С тех самых пор Павел Иванович понял и запомнил очень хорошо: кто тебя хоть раз подвел – на того надежды нет. Он и с людьми-то предпочитал не сближаться, чтобы потом не разочаровываться.

С Саморядом у них в жизни бывало всякое: и ругались, и ссорились, один раз даже чуть не подрались. Но Саморяд его никогда не подставлял, даже в то самое время всеобщих подстав, которое Павел Иванович называл «эпохой неуставного капитализма». В то время «подстава» была самым удобным способом решения всех проблем. И Саморяд подставлял всех. Кроме Пестеля.

А тут…

Павел Иванович пол-утра пролежал в постели, изо всех сил свыкаясь с мыслью, что Саморяд знал о готовящемся покушении. Знал! Черт возьми, точно, железно – знал! И дело было не только в его фразе: мол, будь там осторожен. Главное в другом: ничто, кроме смертельной опасности, не могло заставить Саморяда отказаться от мелькания в телевизоре.

Значит, знал – и подставил Пестеля под пули. Буквально.

А коли так, то дальнейшая работа вместе невозможна. Надо из «Светлого пути» уходить.

С другой стороны, понятно, что просто так уйти ему не дадут. Павел Иванович не просто «слишком много знал», он знал все. Значит, легко мог шантажировать Саморяда. Убедить Ивана Петровича, а главное, его Окружение в том, что он этого делать не станет, – невозможно.

Те давние мальчишеские драки научили его еще одному закону: если кто-то нанес удар – неминуемо последует ответный. Таков закон драки. Отвернуться и уйти нельзя. Отвернуться и уйти значило уйти из жизни. Сейчас этот вывод приобретал слишком буквальное значение.

И Окружение, конечно, будет ждать ответного удара. Что это значит? Это значит: оно постарается сделать все, чтобы этого удара не последовало.

Что остается Пестелю? Сделать вид, что ничего не произошло? Что он ни о чем не догадался?

Глупость. Все будут думать, что он затаился, а затаиться ему не позволят.

Воевать с Саморядом? Мало того что самоубийственно, так еще и противно.

Бежать? Куда? Зачем? Да и потом, после вчерашней встречи с Наташей бежать совсем не хотелось.

Пестель не знал, что делать. Оставалось одно: отложить решение, но под каким-нибудь благовидным, хотя бы для себя самого, предлогом.

Таким предлогом мог быть разговор с Саморядом. Есть же пусть маленький, но все-таки шанс, что Пестель ошибался и Саморяд не в курсе. И уже после этого он будет принимать решение.

Пестель набрал номер.

Показалось, что Иван Петрович ему не рад:

– А-а, ты… Хорошо. Мы как раз о тебе говорим.

– Иван Петрович, я хотел бы приехать. Нам надо поговорить.

– Я вообще не понимаю, почему ты до сих пор не на работе. Жду как можно быстрей.

Павел Иванович посмотрел на часы:

– Как можно быстрей не получится. У меня тут дело есть… Часа через два можно? Вы будете в конторе?

Саморяд повесил трубку, не ответив.

Странное дело, но, когда Павел Иванович вспомнил о деле, ему опять стало хорошо и радостно.

Никогда в жизни – никогда! – его не радовали личные дела. А тут…

Он набрал номер:

– Справочная? Здравствуйте. Мне нужен телефон газеты «Желтый тупик». И адрес, если можно.

Саморяд повесил трубку, не ответив.

Окружение смотрело на него вопросительно.

– Он сказал, что у него дело. Будет через два часа.

– К Кириллу едет, как пить дать – к Кириллу, – со вздохом сказало Окружение. – Есть сведения, что они давно снюхиваются.

– А что же молчали? Молчали почему? – взревел Саморяд.

– Вас берегли. Мы знаем, как вам дорог Пестель. Не хотели… Пока все окончательно не выяснится.

Что любое Окружение умеет делать виртуозно, так это пугать Хозяина. Запугивание Хозяина – излюбленное занятие Окружения. Ни в чем, пожалуй, не добилось оно таких успехов, как в этом деле. Не нашлось еще такого Хозяина, которого Окружение не смогло бы напугать.

– Иван Петрович, – сказало Окружение, – Вань, Пестель давно из наших рядов выпал. Мы тебя жалели, не хотели говорить. Это давно случилось. Знаешь, что он говорит? Мол, начинали вместе с Саморядом, и где теперь Саморяд и где я?

Окружение очень хорошо знало, что именно надо говорить, чтобы обозлить Хозяина. Многое может простить Хозяин, но вот неблагодарность подчиненных…

– Не наш он, – вздохнуло Окружение. – А теперь просчитай, что будет дальше?

– Что будет? – Саморяд нервно ходил по кабинету.

– Понятно что. К гадалке не ходи. Пашка – человек умный, этого у него не отнять. Он про подставу все поймет. И чего дальше будет делать? Мстить. Он же детдомовский, он подставу не простит. А ты представляешь, Вань, сколько он всего знает, а? К тому же, если он с Кириллом спелся…

Окружение смотрело печально, всем своим видом показывая, как неприятно ему все это говорить.

– Не может Пашка предать! Не может! – взревел Саморяд.

– Как ты думаешь, – выбросило Окружение свой последний аргумент, – в него стреляли практически в упор, а не попали, только ранили, да и то слегка.

– Откуда известно, что слегка?

Окружение усмехнулось:

– Так ведь он даже в больнице не остался… Наверное, задели слегка, и все. Это случайность? Ты знаешь, какие у Кирилла стрелки? Интересно бы знать, сколько ему Кирилл за эту случайность отвалил… Ты только погляди, как здорово все получилось! Пестель жив и практически здоров, чеченцы показали свою силу, а ты, Иван Петрович, прости, в дураках остался.

Аргумент был сильный.

– И что вы предлагаете? – тихо спросил Иван Петрович.

– Вань, давай называть вещи своими именами, – Окружение поняло, что наступило время решительных слов. – Пестель – враг. Понятно, тебе неприятно это слышать. Но он – враг. А что делают с врагами, Вань, а? Как твой отец говаривал: если враг не сдается…

Иван Петрович сел, понимая, что уже не в силах унять дрожь в коленках. Окружение показало, как бы между прочим, на одного из своих:

– Кстати, вот человек есть. Ты его знаешь. Хороший, профессиональный и, в отличие от Пестеля, современный бухгалтер. И преданный.

Саморяд посмотрел на молодого, отутюженного парня и вздохнул. Окружение тоже солидарно вздохнуло:

– Трудно, Вань? Конечно. С предательством тяжело сталкиваться. Только вот мы таким делом заняты, что у нас сантиментов быть не может.

– В бизнесе друзей нет, – буркнул Иван Петрович.

– Именно, – печально улыбнулось Окружение. – Но ты, конечно, сам решай. Мы же не давим. Да на тебя попробуй надави.

Иван Петрович, конечно, решение уже принял. Саморяд очень хорошо усвоил любимые слова своего отца: «Есть человек – есть проблема. А нет человека – и проблема куда-то девается».

Решение было отвратительным, и хотелось отложить его под каким-нибудь благовидным, хотя бы для себя самого, предлогом. А какой может быть предлог? Понятно какой.

Саморяд помолчал немного и снова вздохнул:

– Ладно. Поговорю с Пестелем, тогда и решим.

И снова Окружение солидарно вздохнуло.

Если вдуматься, у Ивана Петровича не было абсолютно никаких доказательств предательства Пестеля. Но это если вдуматься. Окружение – оно для того и существует, чтобы Хозяин не вдумывался в то, во что вдумываться не следует.

Окружение выходило из кабинета Хозяина медленно и печально. Никаких улыбок, никакой радости – общая скорбь.

Окружение разошлось по своим кабинетам, ни слова не говоря о том, что только что случилось.

История с Пестелем вообще не будет больше обсуждаться в ООО «Светлый путь». Имя его забудется прежде, чем он исчезнет сам.

Окружение, может, и не знало, но хорошо чувствовало этот закон: выпал из драки – выпал из жизни.

ЗАПАДНЯ

Ночью Наташу мучили кошмары. То Пестель ей снился, то Глобер, а то вдруг Артур… Словно стоит он на веранде «Фазенды» и провозглашает:

– Для нашей очаровательной гостьи, великой журналистки Наташки Орановой, впервые в моем исполнении звучит песня «Враги сожгли родную хату».

Даже Кротов привиделся. Как будто бегает он посреди горящего Останкино и орет:

– Не заболею! Нет, не заболею никогда! Нет! Нет! Нет!

И там же, посреди пожара, сквозь огонь шли Цветков в обнимку с Ритой, и огонь их почему-то не трогал.

Все так хорошо запомнилось, потому что Наташа постоянно просыпалась. Просыпалась и думала: ну вот, я схожу с ума. И тут же опять засыпала. Просыпалась, и снова делала тот же грустный и незамысловатый вывод.

Где-то часа в четыре заставила себя подняться и выпить коньяка, чтобы уж заснуть окончательно и без кошмаров. В результате проспала, конечно. Проснулась от дикой духоты. Посмотрела в окно: пекло уже началось. Посмотрела на часы: двенадцать!

Вскочила. Душ. Два яйца. Кофе. Спринтерский макияж…

Окончательно просыпалась уже за рулем, в машине.

Цветков о вчерашней встрече у подъезда не вспоминал. Смотрел, однако, виновато.

Материал взял, взвесил на руке и отправил в номер, не читая:

– Я вам верю. Вы, Наталья Александровна, плохо не пишете. В верстке прочту, просто чтобы получить удовольствие.

И опять посмотрел, как нашкодивший подросток, – хитро и виновато.

Одно дело было сделано, оставалось другое, куда более важное и куда более противное: надо пойти и позвонить в посольство. И если этот Глобер здесь, то мы продолжим наши игры. А если его нет? Тогда – Кротов. Не зря же он снился.

Когда Наташа выходила из кабинета Цветкова, ее остановила меланхоличная секретарша Юля:

– Слышь, Оранова, тебя тут мужик искал с утра. Артур?

– Звезда нашей несчастной эстрады?

Юля посмотрела с удивлением:

– Нет. Ты знаешь, на звезду не тянет. Немолодой, но очень импозантный.

Портос? Сам объявился, красавец!

– Толстый иностранец?

Юля усмехнулась:

– Оранова, ты в мужиках-то своих разберись как-нибудь. Дядька приятный. Не толстый, не худой. Интеллигентного вида. Очень интересовался тобой, и особенно твоим домашним адресом.

Немолодой, интеллигентного вида? Нет, не может быть! Бред, чушь! Небось очередной журналист, мечтающий узнать, что она испытывала в тот момент, когда в студии прямого эфира появился террорист.

– Надеюсь, адрес мой ему никто не дал? – грозно спросила Наташа.

Юля потупила глаза.

Понятно: в нашей стране можно купить что угодно, все зависит от суммы.

Наташа вышла из приемной и направилась в свой кабинет, ждать верстки статьи.

В кабинете сидели девушки-коллеги, которые поздравили ее с тем, что она стала знаменитой. В глазах девушек горела зависть. Разговаривать с ними было неинтересно.

Открыла Интернет. Все новости были только об Останкино. Оказалось, что есть погибшие. Всего несколько человек, но есть. И много раненых.

Один из полевых командиров пугал: мол, мы еще и до Кремля доберемся. Один из начальников прокуратуры успокаивал, что открыты несколько уголовных дел и все взяты под личный контроль президента. А также делился тем, что рассматриваются разные версии: и чеченская, и криминальные разборки, и даже месть по личным причинам. Также говорилось о введении плана «Перехват», который, как водится, никого не перехватил.

В общем, ничего интересного. Наташа стала рассматривать информацию об основных участниках трагедии. Первым делом нашла свой портрет. И биографическую справку, в которой она была названа «известным российским журналистом». Стало приятно.

Вот портрет солидной Маши из солидной газеты. И несколько интервью с ней. Маша беседовала со всеми желающими, явно упиваясь своей нежданной славой.

Наташа делала вид – для себя, конечно, – что смотрит в Интернете информацию про Останкино. Не то чтобы ищет кого-то конкретно – нет, нет, конечно, нет! – а просто так глядит – может, что для материала пригодится.

И как бы случайно набрела на фото Пестеля. Точнее, не фото – фото не нашли, – кадр из телепередачи.

Справка про Пестеля была совсем короткой. Даже возраст был указан не точно: «примерно 45 лет». И еще было написано, что воспитывался Павел Иванович в интернате № 1 города Великая Тропа, где ему, собственно, и дали такую революционную фамилию, что жены и детей у него нет и что он является правой рукой известного предпринимателя и мецената Петра Ивановича Саморяда.

Казалось бы, какое дело Наташе до того, что у Пестеля нет семьи? А вот ведь обрадовалась. Какое дело, что Пестель – правая рука Саморяда? А вот ведь огорчилась. Казалось бы, решила: не думать о Пестеле. А вот ведь не получается. А все почему? Потому что привыкла думать про мужиков, которые ее интересовали, а с привычкой распроститься – дело трудное.

Еще говорилось, что Пестель категорически отказывается давать какие-либо интервью и это подозрительно.

Подумала: «Дожили – нормальная человеческая реакция, да просто человеческая порядочность выглядят подозрительно…» Опять пошла звонить во французское посольство – занято.

И тут вдруг ее зовут к телефону. Хотела уже крикнуть: «Нет меня!», но потом подумала: вдруг Ритка? Интересно же, как там у них с Цветковым?

Оказалось, не Ритка.

– Здравствуй, Наташа. Это Жан Глобер говорит.

Почему-то испугалась. Надо же! Сама искала его, а тут испугалась. Но надо было сыграть радость встречи.

– Жан, дорогой! Как я рада тебя слышать! Я уже сама пыталась найти тебя. Как здорово, что ты в Москве!

Жан расхохотался:

– Я так и думать, что Пустышко – это есть ты. Только твой мог придумывать такой смешной имя! Слушай, Наташа, ты теперь – звезда, да? Твой лицо показывают по всем программам «Новостей». Ты есть знаменитость! Я очень хотеть с тобой повстретиться, чтобы взять небольшой интервью и вообще… Прошлое ведь позабыто, да?

Подумала: «Почему мужики совсем не хотят умнеть, только глупеют с возрастом? Ну почему?» Вслух сказала как бы с улыбкой:

– Как я рада, Жан, что ты так говоришь! Я сама по тебе соскучилась! Очень хочу тебя видеть.

Потом принесли верстку. Оказалось, что текста на разворот мало. Пришлось дописывать какую-то ерунду.

Потом пошла в столовую. Все поздравляли ее со свалившейся славой. И при этом ни один человек не выразил ей сочувствия за все то, что ей пришлось испытать. Все были абсолютно убеждены: за славу можно – и нужно! – заплатить любую цену. Любую.

Так день и прошел.

Возвращалась домой в сумерки, в то самое грустное время суток, когда так остро ощущается одиночество и так кисло точит душу тоска. И когда увидела у подъезда Семена Львовича, обрадовалась.

Семен Львович тоже ей обрадовался:

– Вот, приехал поглядеть, живы ли вы, и поговорить… Хочется мне с вами поговорить, потому что мне за вас неспокойно.

Однако идти пить чай Семен Львович категорически отказался:

– Нет, Наташ, на скамеечке посидим немножко. Подышим этим городским воздухом, который у нас принято считать свежим.

Как только сели, Семен Львович сказал:

– Я, Наташа, за вас волнуюсь.

– Чего? – неискренне удивилась Наташа.

– Видите ли, Наташа, я появляюсь не перед всеми, а только перед теми людьми, с кем у меня получилось выйти на одну волну, понимаете?

Наташа кивнула.

Семен Львович продолжил. Говорил он очень основательно, становилось совершенно ясно, что пришел он не просто так, а сказать важные слова.

– Это я по зверям понял. У зверей, знаете, многому можно научиться. Вот, например, когда хозяин на работу идет, пес не нервничает, знает, что его не возьмут. А когда люди на дачу собираются, психует, хочет, чтобы его взяли. Откуда он знает, куда хозяин едет? Звери – они всегда на одну волну с людьми настроены, а вот люди друг на друга настраиваются редко. Когда это происходит, они начинают друг другу сниться.

– Что? – вырвалось у Наташи.

– Такие, знаете ли, вдруг приходят специальные сны, необычные. У вас так бывает?

Наташа вспомнила, что ей долго-долго ничего не снилось, а потом этот жуткий сон. После одного сна она заболела, после другого – пришла в себя. Это все было странно, необъяснимо, но ведь случилось именно так!

Вслух сказала тихо:

– Бывает.

– Вот видите! – даже как будто обрадовался Семен Львович, снял шляпу и помахал ею над лысой голой.

Лысый Семен Львович совсем уж потерял ореол таинственности. Слушать его было не то чтобы неинтересно – нервно. Но не гнать же хорошего человека?

– Почему-то Господь настроил меня на одну волну с вами, – вздохнул Семен Львович. – Вы мне снитесь. И я во сне все про вас узнаю.

– Прямо-таки все?

Семен Львович явно был настроен сказать все, что он настроен был сказать, и поэтому нервозная реакция Наташи его вовсе не волновала.

– Сон – это ведь не отражение реальности, это просто другая реальность. Тонкий мир, в реальность которого, я надеюсь, вы верите, стучится к нам при помощи снов. Впрочем, вам, наверное, Магда об этом говорила?

Наташа кивнула и сама спросила:

– Ну и что же вам сказал обо мне ваш сон?

– Он мне сообщил, что вы попали в западню.

– Простите, Семен Львович, а какое вам до всего этого дело? Я с симпатией к вам отношусь, но, согласитесь, мы – чужие люди, а уж про то, при каких обстоятельствах мы с вами познакомились, даже вспоминать неловко. И потом…

Семен Львович договорить ей не дал:

– Я же вам говорю: почему-то стал общаться с вами на одной волне, почему-то вы мне снитесь. Сие от меня не зависит, уж простите. Я получаю информацию, которой хочу с вами поделиться, а уж воспользуетесь вы ею или нет – дело ваше. Что же до нашего знакомства… Да, оно было странным. А что, сегодня знакомятся как-то иначе: спокойно и торжественно? В наше время все прочные знакомства начинаются странно, потому что время странное.

– Ну и что за информация, которой вы хотите поделиться?

– Мне кажется, что вы попали в западню, – повторил Семен Львович, снова надел шляпу и неожиданно спросил: – Вас разговоры про карму очень раздражают?

Вопрос был задан неожиданно, поэтому Наташа ответила честно:

– Очень.

– Ну и ладно. Разговоры про непостижимое многих раздражают. Как карма лечится – одному Богу известно. Мы же доподлинно знаем только одно: карма лечится жизнью. Помните, я говорил, что Господь дает нам жизнь для чего-то? Так вот. Он мудр. Он не дает человеку жизнь для осуществления глупых целей.

– А при чем тут западня? – нервно спросила Наташа.

– Я хочу сказать вам очень важную вещь: нет такой западни, из которой человек может выскочить в одиночку. Не существует. И если Бог дарит вам кого-то, не стоит сопротивляться Его воле. Самые большие глупости на Земле совершаются именно из-за того, что человек не хочет слышать голос Бога, который звучит в каждом из нас.

Сдерживать раздражение у Наташи уже не было сил:

– Этот вывод вам тоже приснился?

Семен Львович развернулся и сказал без раздражения, но как-то очень веско:

– Обращайте больше внимания на ваши сны. Тонкий мир знает о нас больше, чем тот, который мы называем реальным. Поэтому в снах можно найти ответы на все вопросы. Обращайте больше внимания на ваши сны.

Семен Львович поднялся и, не попрощавшись, лишь слегка приподняв шляпу, ушел.

– Зануда! – хотелось Наташе крикнуть в спину уходящему старику. Но она сдержалась.

Сидела на скамеечке, злилась. Этот лысый старикан действительно взбесил ее. Строит из себя бог знает кого, а пришел к ней в первый раз зачем? Трахаться пришел. Подвел, конечно, под это умную базу, но ведь пришел за пошлым. А теперь, видишь ли, советы дает. Да не нужны его советы! И со снами задолбали – что он, что Магда.

Ну, снился ей человек с родинкой на пальце. И что она после этого получила? Известно что. Ну и как этот сон – вестник, блин, тонкого мира – повлиял на ее жизнь? Да никак не повлиял. Ни-как!

Наташа встала и быстро зашагала к подъезду.

У подъезда маячила фигура.

Наташа остановилась.

Нет! Не может быть! Откуда?

Ей захотелось бежать. Но бежать было некуда.

ПЕСТЕЛЬ И САМОРЯД

То, что договариваться бессмысленно, стало ясно, едва Павел Иванович вошел в кабинет Саморяда. По тому, как сухо поздоровался с ним Саморяд – из-за стола не вышел, руку не пожал, жестом пригласил сесть и даже чаю не предложил, – Пестель понял, что разговор – формальность.

Просто хочет Иван Петрович и в собственных глазах, и в глазах Окружения выглядеть человеком, который сделал все, чтобы спасти отношения со своим давним другом, но – не вышло.

Да и Павлу Ивановичу этот разговор, в сущности, не был нужен – та же формальность. Ему надо было думать не над тем, как мириться, а как защищаться. Выходя из дома, он, словно герой боевика, огляделся по сторонам, а потом как бы ненароком заглянул под днище автомобиля.

Нет, сын председателя колхоза был не так воспитан: ему надо было сначала поговорить, совесть свою успокоить. В общем, по всем статьям глупый разговор и бессмысленный. Но не уходить же, раз пришел?

Саморяд напал сразу:

– Ну что, сынок, сдается мне, ты закорешился не с теми людьми?

Пестель улыбнулся. В таком разговоре самое главное сохранять спокойствие, иначе защититься не удастся.

– Иван Петрович, мне кажется, это вы, как вы изволили выразиться, «закорешились» не с теми людьми. Это вы меня подставили, а не я вас. Или, может быть, вы скажете, что не знали о готовящемся покушении в Останкино? Чего же тогда сами не поехали?

– Рука-то болит? – неожиданно спросил Саморяд и тут же добавил: – Как удачно промахнулись стрелки Кирилла? Вроде и попали, а вроде и нет… Эти ребята знают, как стрелять…

– Ах, так это Кирилл все устроил? – Пестель был действительно удивлен.

– Ты, конечно, впервые об этом слышишь? Понимаю. Ты, наверное, вообще с Кириллом не знаком, и имя это тебе неизвестно… – Ирония давалась Саморяду плохо – слишком много было злости. – А в Останкино мы тебя отправили, потому что решили: надо раскручивать и других работников «Светлого пути». Остановились на тебе. Как я теперь понимаю, ошибочно.

Как только возникло имя Кирилла, Пестель понял, что ситуация раскручивается еще более серьезно, чем он думал. Если Окружение сумело убедить Саморяда, что он, Пестель, хоть как-то связан с Кириллом, можно идти и заказывать себе могильный крест.

А этого не хотелось. Хотелось жить. Сейчас, когда в кармане лежал адрес Наташи, жить хотелось особенно сильно. Пожалуй, такого желания жить он не испытывал никогда.

– Слушай сюда, Иван Петрович. – Пестель перешел на «ты», и для удобства, и для пущего эффекта. – Во-первых, в твою херню про то, что ты хотел меня раскрутить, я не верю. Ты, конечно, знал о готовящемся покушении, и Окружение убедило тебя что меня надо подставить. И ты теперь думаешь так, как думает Окружение.

Иван Петрович попробовал возразить.

Пестель не позволил:

– Во-вторых, ссора со мной – это, может быть, главная ошибка твоей нелепой жизни. Окружение возревновало меня к тебе, решило убрать, это понятно. Неясно, зачем ты его послушался, но это, Вань, уже твои проблемы. И наконец, в-третьих, самое главное. Эпоха «неуставного капитализма» завершилась. Чикагские перестрелки остались в прошлом. Твое Окружение этого еще не понимает, но это так и есть. Теперь с такими, как ты, проще, а главное, эффективнее расправиться по закону, понимаешь? Теперь не к киллерам надо обращаться, а к государству. Оно поможет. И более того, сделает это с удовольствием. Большинство капиталов в нашей замечательной стране нажито нечестным путем – такое время было! – и проблема заключается только в одном – до кого дойдут руки государства, а на кого оно этими самыми руками махнет.

– Ты что, Пашка, мне угрожаешь? – взревел Саморяд.

– Да, Ванька, – усмехнулся Пестель. – А что мне еще остается? Так вот. Твои козлы пугают тебя моими связями Кириллом? Вздор! Запомни: я с отморозками дела не имею. Тогда подумай своей головой, только своей, она ведь еще не разучилась мыслить, я надеюсь, – зачем мне Кирилл, чтобы лишить тебя всего – и денег, и свободы? К чему мараться когда все можно сделать куда проще. Необходимо, чтобы несколько бумаг, которые есть у меня, пошли в ход. Тебе рассказать, что это за бумаги?

– Но ведь ты тогда тоже сядешь, – прохрипел Саморяд.

– А это, Вань, как суметь договориться с теми, кто будет сажать. Я могу получить условный срок, если, например, окажется, что я все делал под давлением. А потом, если тебя успокоит, что в «Матросской Тишине» мы будем сидеть с тобой в одной камере, – хорошо, пусть будет так.

– Я тебя… – прошипел Саморяд сквозь зубы.

– Убьешь? – даже как будто обрадовался Пестель. – Это правильно. Как там твой отец говорил: «Нет человека – нет проблемы»? Ох, предупреждал я тебя, Ваня, что эта теория до добра не доведет. Кстати, вспомни, что мне очень хорошо известны случаи, когда, как и с кем именно ты решал свои проблемы подобным образом. Конечно, нужно меня уничтожить. Лучше прямо сейчас, здесь. Только есть одно «но»… Я ведь тебе никогда не верил, Вань. А с тех пор, как Окружение вошло в силу, верить вообще перестал. Поэтому документы спрятал у одного очень надежного человека в одном очень надежном месте. Надо ли тебе говорить, в каком случае они будут обнародованы? Правильно. Как только в передаче «Дорожный патруль» сообщат об очередном заказном убийстве в Москве. Вообще, Вань, скажу тебе честно: так грубо и резко расставаться с человеком, который знает о тебе все, – глупость, нелепость и бред. Ты сам навалил проблем на свою задницу. Но я в последний раз, заметь, – выручил тебя. Видишь, как я все здорово устроил: я не могу обнародовать документы, потому что для меня это будет означать массу неприятностей, мне не нужных. А ты не можешь покончить со мной, потому что для тебя это будет означать «Матросскую Тишину».

Пестель блефовал. Нет, документы, конечно, имелись всякие, но хранились они у Пестеля дома, в сейфе. Не было у него такого надежного человека, кому бы он мог их передать. Да и воевать с Саморядом до вчерашнего дня он не собирался.

– Ты хочешь, чтобы я теперь всю жизнь зависел от тебя? – спросил Саморяд.

И Пестель понял, что он ему поверил.

– А это, Иван Петрович, проблемы не мои, – сказал Павел Иванович с улыбкой. – Мы с тобой жили припеваючи. На хрена ты разрушил эту жизнь, сам себя спрашивай. – Пестель поднялся, давая понять, что разговор окончен. – И запомни: ты променял меня на свое Окружение. Я работать с тобой больше не буду никогда. Но постарайся сделать так, чтобы я о тебе забыл.

Когда Пестель вышел, Саморяд некоторое время сидел, глядя в одну точку. Колени его подло дрожали.

Он поднял трубку:

– Пестель – предатель. Но вы, идиоты, не продумали операцию до конца. Всем собраться у меня через десять минут! Будем думать, как уничтожить этого человека.

Он положил трубку и со всей силы ударил кулаком по столу:

– Уничтожить!

Больше всех на свете ненавидел Иван Петрович людей, которые демонстрировали ему свое превосходство. Этого превосходства он не мог простить никому и никогда.

Как только Пестель вышел из кабинета Саморяда, у него, как нарочно, заныла рука. Погладил ее, пожалел. Прошел к себе. Положил в портфель несколько важных бумаг, которые не хотелось оставлять.

Подумал: «Удивительное дело, но, кроме бумаг, здесь нет ничего, что мне хотелось бы взять. У людей там фотографии какие-то стоят в кабинете, памятные вещи. А у меня – ничего».

Сел в свою «бээмвуху», которую уже научился водить левой рукой, достал из кармана адрес и поехал.

Саморяд так просто не отстанет, это ясно. Что именно он предпримет – вот вопрос. Вопрос, конечно, важный, но вот думать над ним совсем не хотелось.

Странное дело, об этой истории, от которой зависела его жизнь, думать вообще не получалось. Он, Павел Иванович Пестель, человек абсолютно разумный, практичный, самостоятельный, совершенно не хотел размышлять над тем, что ему предпринимать дальше в той смертельной ситуации, в которую он попал. Почему-то ему казалось – уж не впервые ли в жизни? – что жизнь сама вывернет куда надо.

А хотелось ему думать, точнее, мечтать о том, как он сейчас приедет к Наташе и как она встретит его. И… Дальше даже мечтать было страшно.

Неожиданно для себя Пестель подумал: «Влюбленный – это человек, который жить не боится, а вот мечтать опасается».

Наташа почему-то загородила ему весь мир. Буквально. Ощущение было странное, непривычное, но, надо признать, очень приятное.

У него в кармане лежал адрес. Это придавало жизни смысл.

Все остальное почему-то смысла не придавало и значения не имело. Во всяком случае, пока.

ПЕСТЕЛЬ И НАТАША

Увидев Наташу, Павел Иванович сделал шаг ей навстречу.

А Наташа, увидев Пестеля, остановилась.

И Пестель ужасно испугался, что она сейчас развернется и пойдет куда-нибудь в сторону, демонстрируя, что вовсе общаться с ним не хочет.

Как всякий влюбленный человек, Павел Иванович совершенно не предполагал, что его любовь может для другого человека оказаться некстати. Но вот увидел Наташу, впервые подумал об этом и испугался.

Нормальный, тем более немолодой мужик уже при первом взгляде на женщину понимает, что у него может с ней начаться: легкий флирт, типа, «борьба с простатитом» или отношения серьезные, построенные на паническом страхе потерять.

Только что в кабинете Саморяда, когда не метафорически, а самым буквальным образом решался вопрос о его жизни, он не боялся вовсе. А сейчас – пожалуйста, струсил. Будто вопрос о жизни решался не тогда, а именно теперь…

Наташа постояла немного, улыбнулась, подошла:

– Так это, значит, вы приходили сегодня в редакцию и интересовались мной?

Пестель кивнул.

– Но как же вам дали мой адрес? Кто? У нас категорически запрещено давать домашние адреса сотрудников.

– Здравствуйте, Наташа. – Павел Иванович понял, что испытывает неведомое ему чувство неловкости. – Видите ли, мы живем в такой стране, где любые проблемы можно решить с помощью денег. Все зависит только от суммы. Если ядерные секреты продаются, то уж адрес журналиста… Только вы, пожалуйста, ваших сотрудников не браните. Они ведь такие же люди, как и все. Чего бы им вдруг быть другими, правда?

Наташа подумала, что Пестель в точности повторяет ее мысли. В другой ситуации это бы ее обрадовало, в этой – испугало.

– Какое дело привело вас ко мне? – Наташа пыталась держать официальный тон.

Только что, в кабинете Саморяда, Павел Иванович обдумывал каждое слово, а тут – странное дело! – слова выплескивались сами, будто независимо от него.

– Я пришел увидеть вас.

«Нет, – сказала себе Наташа. – Это невозможно. Неправильно. Это ни к чему не приведет. Это глупо. Пошло. Непорядочно, в конце концов».

А губы уже произносили:

– Ну, раз так, не во дворе же стоять? Пойдемте чай пить.

Пестель замялся:

– Вы извините, но я с пустыми руками. Потому что думал, если куплю что-то к чаю, вы точно не пригласите… Знаете, так всегда бывает: к чему готовишься – то и не происходит.

Все, что делал и говорил этот человек, было настолько правильно и настолько притягательно, что Наташе хотелось выть.

Бывают ситуации, когда человек занимается любовью, не в постельном смысле, а в буквальном: занимается своей любовью, создает ее с разумной головой и чуть теплым сердцем. Тогда все просто: тогда человек – хозяин своей любви, а значит, своей судьбы.

А бывает, что любовь занимается человеком. Очень редко такое случается, но вот тогда даже самый сильный и самостоятельный человек становится абсолютно бессильным и беспомощным перед зовом любви.

Такую беспомощность ощущал Павел Иванович, глядя, как Наташа поднимается по лестнице к лифту, как нажимает кнопку. Эта беспомощность ничуть не огорчала и не пугала. Наоборот, она как бы дополняла ту радость, что жила в нем последнее время.

Увидев надпись на двери Наташиной квартиры, Пестель невольно замер. Наташа рассмеялась:

– Так вот со мной борется одна эстрадная звезда. Представляете, он написал эту мерзость, а мужики решили, что это – объявление о предоставлении услуг. – Она сорвала очередную записочку. – Вот записки оставляют с разными глупыми предложениями.

– У вас тоже непростая профессия, – вот и все, что сообразил сказать Пестель.

Когда вошли в квартиру, он первым делом отправился помыть руки. Бросился к раковине, провел ревизию всех полочек. Бритвенные принадлежности были, но женские – Пестель такие в рекламе видел. Щеток зубных, правда, было две, но так у женщин бывает. Главный вывод ревизии ванной комнаты был очевиден: мужа у Наташи нет.

Подумал радостно: «Я схожу с ума» – и с немытыми руками вышел на кухню.

– Ну, Павел Иванович, пришли в гости к даме, давайте развлекайте меня рассказом.

Наташа резала сыр на кухне.

Как хотелось бы Пестелю немедленно превратиться в остроумного, дерзкого, веселого, то есть в такого именно мужчину, которых он сам терпеть не мог… Как бы хотелось стать таким!

Однако, как это сделать, Павел Иванович совершенно не представлял и потому спросил первое, что пришло в голову:

– Вас вызывают в прокуратуру?

– Ага, – ответила Наташа, начав резать колбасу.

Пестель вздохнул:

– Я есть не хочу.

Слова произносились просто так, они не имели никакого значения. Их не надо было слушать, на них не надо было отвечать.

Наташа спросила:

– Вас когда вызывают?

Оказалось, что их вызывают в один и тот же день, только Наташу на час раньше.

Наташа вздохнула:

– О чем я им буду битый час рассказывать? – Помолчала. Потом спросила: – А как вы думаете, зачем мы им вообще нужны?

Пестель ответил:

– Положено так. Все равно ведь никого не найдут и ничего не выяснят. У нас ведь видимость работы заменяет саму работу. Привыкли так. И это та привычка, от которой не отделаться.

Пестель подумал: «Что я несу? Неужели я влюбился? Только влюбленный человек может в одночасье превратиться в такого идиота».

Наташа подумала: «Ну, почему я его встретила именно сейчас? Почему не раньше? Может быть, если бы раньше встретила, у меня сегодня все было бы в порядке…»

Пестель улыбнулся:

– Я могу назначить вам свидание у прокуратуры. Вам кто-нибудь назначал свидание у прокуратуры?

Наташа не ответила, но тоже улыбнулась. Из солидарности.

А себе приказала: «Держаться, Наталья Александровна, держаться. Этот мужик, пожалуй, на эпопею потянет – не то что на роман. Но в прошлом все твои эпопеи, в прошлом. Нынче один жанр у тебя – триллер. А этот человек явно не заслуживает того, чтобы ему портили жизнь».

Помолчали.

За окном было темно и тихо, будто они не в городе находились, а в какой-нибудь деревне. Хулиган крикнет, собака гавкнет, машина тормозами взвизгнет – и опять тишина.

Пестель сказал:

– Как удивительна эта наша с вами встреча…

– В смысле? – спросила Наташа для поддержания увядающего разговора.

– Ну как… У людей трагедия, а у нас с вами – счастье… – Пестель сам испугался своих слов и поспешно добавил: – Ну, в смысле, у меня.

Наташа посмотрела на него внимательно.

В фильмах про любовь в такие мгновения герой медленно поднимается и тигриным шагом направляется к героине. А героиня стоит, слегка приоткрыв рот, и смотрит лирически.

Пестель поднялся.

– Давайте телевизор поглядим, – сказала Наташа.

И поставила на стол бутылку коньяка.

– Я – за рулем, – сообщил Пестель, открывая бутылку и наливая себе и Наташе.

– Ой, смотрите, ваш начальник! – Наташа показала на экран.

Пестель нашел пульт, сделал громче.

– Я, безусловно, вижу в этой трагедии чеченский след, – вещал Саморяд. – Сегодня самое главное – не поддаться панике. Чего добиваются террористы? Чтобы мы начали жить в страхе, начали жить по их законам. Но у них ничего не получится! – Хорошо отрепетированным ударом Саморяд стукнул по столу и внимательно посмотрел в глаза зрителям, как бы призывая их оценить значимость сказанного. – В последние дни я получаю много писем, телеграмм, звонков с одним-единственным вопросом: «А будет ли все-таки проведен марафон „Дети – наше счастливое настоящее“?» Могу успокоить российских граждан: безусловно, будет. Наша фирма «Светлый путь» должна решить некоторые организационные вопросы, но в ближайшее время мы непременно проведем такой марафон. В конце концов, наши дети заслужили…

Пестель переключил на музыкальный канал и вздохнул:

– Боюсь, что организационные вопросы, которые ему надо решить, это я.

– У вас с Саморядом война?

Пестель помолчал немного и сказал:

– Давайте, Наташа, выпьем за то, чтобы между мной и вами никогда не было войны. Что будет – Бог покажет. Но чтобы войны не было. Хорошо?

Чокнулись. Выпили.

– Видите ли, Павел Иванович, – улыбнулась Наташа. – Я – журналист и привыкла, чтобы на мои вопросы отвечали. Итак, у вас с Саморядом война?

– Видите ли, Наталья Александровна. – Пестель тоже улыбался. – Саморяд до такой степени, извините, достал меня, что мне совершенно не хочется о нем разговаривать, тем более с такой красивой женщиной, как вы.

Наташа комплимент не оценила. Или сделала вид, что не оценила.

– Просто я могла бы предложить вам помощь в битве с Саморядом. Все-таки я работаю в очень популярной и достаточно влиятельной газете. Например, если у вас есть какие-то документы, мы могли бы их опубликовать, и это было бы…

Пестель не дал договорить:

– Спасибо, Наталья Александровна, за порыв. Но мне совершенно не хочется втравливать вас в эту историю.

– Это моя профессия: втравляться в разные истории.

– Если вы настаиваете, чтобы я относился к вам просто как к профессионалу, – пожалуйста. Но, честно говоря, мне это будет довольно затруднительно.

Наташа не нашлась что ответить.

Пестелю очень хотелось встать и обнять Наташу, но он чувствовал, что этого делать нельзя. Перед Наташей словно стояла какая-то стена. Что за стена, откуда она взялась – Павел Иванович не понимал. Но, как всякий нормальный мужчина, очень хорошо ее ощущал.

И тут захохотала бешеная корова, да так громко, что Павел Иванович вздрогнул.

– Извините, – рассмеялась Наташа. – Мобильник. Алло, – сказала в трубку. – Жан, привет, дорогой мой. Очень рада тебя слышать.

Наташа вышла в комнату, закрыла за собой дверь.

Павел Иванович слышал ее смех, долетали отдельные слова, из которых он понял, что Наташа договаривается с мужчиной о свидании. Тут же, конечно, сделал вывод, что свидание – любовное. И расстроился. Сразу стало тоскливо и скучно.

Подумал: «Я опоздал, я не нужен. В общем, пора отваливать».

А Наташа, договорившись с Жаном о встрече, еще некоторое время стояла в комнате одна. Звонок Жана почему-то расстроил ее до такой степени, что понадобилось некоторое время, чтобы выйти к Пестелю с нормальным лицом.

Когда Наташа вышла из комнаты, Пестель уже стоял в коридоре:

– Извините, что так ворвался… Мне пора идти.

Вид у Пестеля был побитый. Хотелось броситься к нему, обнять, сказать что-нибудь вроде:

– Куда ты уходишь, дурачок? Зачем?

Хотелось поступить, как привычно. Но как привычно было нельзя, поэтому она ляпнула первое, что пришло на ум. Пришла на ум, разумеется, глупость:

– А вы ведь еще придете ко мне, правда? Не как к журналисту, а просто потрепаться, придете?

– Ммм… – пробормотал Пестель. – Приду.

Наташа подождала, пока Пестель сядет в лифт.

Она изо всех сил ударила кулаком по стене, даже рука заныла.

Пестель изо всех сил ударил кулаком по стене лифта. Лифт дернулся обиженно, но поехал дальше.

А ведь понимали оба, что у них начинается новая жизнь. Любовь – это ведь и есть новая жизнь. Жизнь – она обновляется только любовью, другого способа обновления у жизни нет.

Ночью Наташа долго плакала, уткнувшись в подушку. Пить коньяк, чтобы успокоиться, ей не хотелось. Хотелось рыдать.

Пестель ехал медленно – с перебинтованной рукой он вообще боялся ездить быстро даже по пустым улицам – и старался о чем-нибудь думать. Не удавалось. В голове царил непривычный и неприятный туман.

Как мужчина самостоятельный и одинокий, Пестель был уверен, что может сам принять решение и потом следовать ему. Он привык считать себя хозяином своей судьбы. Но, как и все мы, он хозяином своей судьбы не являлся. Карма есть карма. Что ж тут поделать?

Павел Иванович, например, даже не знал, что ждет его во дворе его же собственного дома…