Китайский цветок

1

Иван Антонович Слуцкий летел в Москву и очень волновался. С тех самых пор, как решился написать письмо Щербакову, чувство тревоги не покидало его, то разрастаясь до размеров грозовой тучи, то маленьким камушком пристраиваясь на самом сердце. Хотя за тридцать лет, что отделяли его от города, в который сейчас возвращался, он, казалось, разучился волноваться. Точнее, разучился думать о личном. Ведь ожидание результатов бесконечных физических экспериментов сопровождалось скорее азартом, чем волнением.

Работа завладела им полностью. Из лаборатории уходил только на ночь, и то потому, что не хотел прослыть сумасшедшим стариком. И так о нём болтали в университетском кампусе черт знает что! Иммигрант из России — было время, когда за глаза его называли «большевик», — жил один, без семьи; кроме физики, ничем не интересовался, дурацкие университетские сборища никогда не посещал. Терпеть не мог ни ученых дамочек на досуге, ни ироничных куриц — жён своих коллег. Его холостяцкая жизнь просто не давала им покоя, а советское прошлое обрастало кучей небылиц.

Желание наладить свой быт будоражило только первое время после приезда из Союза. Наверное, из-за того, что он никак не налаживался в Москве… Служебная квартира, казённая мебель, всё неуютное, разномастное. Не хватало самых необходимых вещей, на покупку которых уходила вся зарплата. А дочь — взрослая девушка, и ей надо было одеваться, развлекаться.

Господи! Какие печальные воспоминания о той поре! Он до сих пор не знает, что лучше — забыть вовсе или помнить до конца дней. Но что знает наверняка — всё в жизни взаимосвязано. Это так же точно, как то, что Исаак Ньютон открыл законы механики.

Вот течёт и течет твоя жизнь. Местами даже счастливая. Вдруг что-то страшно сбивается в её бодром ритме, комкается, спотыкается… Почему это с тобой? За что? — недоумеваешь ты.

Многие так и остаются в слепом, но спасительном неведении. Им даже не приходит в голову, что происходящее с ними — маленькое, но закономерное звено в очень длинной цепочке причинно-следственных связей, которые выстраивали судьбы их предков, выстраивают судьбу их собственную и будут выстраивать судьбы их потомков.

Он тоже понял это не сразу. Собственно, «не сразу» — мягко сказано. Лишь когда смерть унесла жену — молодую цветущую женщину, а через несколько лет умерла во время родов дочь, он осознал, что его настигла расплата, и неизвестно, что ещё заберет у него Господь, чтобы смог он искупить свою вину за ту девочку.

…Это было так давно, словно и не с ним. Университетская пора приносила много радости. Учился с удовольствием. Москва, богатая и великолепная, после нищего, разрушенного войной Воронежа, откуда он приехал, кружила голову. Казалось, что в этой эйфории он будет всегда. И с Ларисой познакомился именно на волне волшебно-беспечного и лихого настроения.

Иван Антонович потом часто задавался вопросом, почему же его интерес к темноглазой розовощекой девушке так быстро сошёл на нет. Ведь Лариса была весьма привлекательной — можно сказать, выделялась из толпы. Он увидел её на катке в Парке Горького. С трогательным упорством она училась держаться на коньках. Тоненькие «гаги» никак не желали резать лёд, а так и норовили разъехаться в разные стороны. Она падала, но, не давая себе передышки, снова вставала на ноги. Он сказал ей что-то ободряющее, прокатил в санках-кресле по большому кругу, потом пригласил на новогодний вечер в университет. Тогда молодые люди как-то проще знакомились на улице, в транспорте, в общественных местах. Знакомясь с Ларисой, он, честно говоря, не рассчитывал на такой успех. Однако вскоре понял, что девушка как-то уж слишком серьёзно воспринимает его знаки внимания. Ему бы насторожиться и отойти от неё — уже тогда было понятно, что для беспроблемного, лёгкого романа она не создана. Особых усилий над собой делать бы не пришлось. Влюблен не был. Спортивный азарт резвился в нём больше, чем страсть. А к тому времени, когда дело дошло до постели, в нём и азарта-то почти не осталось! То ли не было в ней того, что сейчас называют сексапильностью, то ли ему как-то слишком легко давалась победа любовная, но скука разбирала смертельная. Однако момент, когда расстаться с Ларисой можно было легко, не превращая разрыв в событие вселенского масштаба, оказался упущен. Лариса влюбилась в него без памяти, а Ваня Слуцкий стал находить удовольствие в новом для себя образе кумира-повелителя.

Вскоре он понял, как удобно иметь постоянную любовницу — покладистую, преданную, которая готова идти за ним хоть на край света. Во-первых, это экономило уйму времени, во-вторых, многие ребята на курсе ему отчаянно завидовали, что весьма льстило мужскому самолюбию. Лишь когда она завалила весеннюю сессию в своём педагогическом, поскольку, кроме любви, ни о чем думать не могла, он почувствовал себя неуютно. Лара приехала из провинции. В Москве ни родителей, ни родни — совсем одна. Он вроде как был самым близким ей человеком в столице и определенную ответственность за нее, конечно, ощущал.

На лето Лара уехала домой в свой Тихорецк, Слуцкий остался в Москве. Они не виделись почти три месяца. Когда она вернулась и он узнал о её беременности, делать аборт было поздно. Слуцким овладела сначала паника, потом ужас. Он закатил Ларисе скандал. В рамках, приличествующих мужчине, не удержался, сорвался на отвратительную истерику с визгливыми бабьими интонациями и даже слезами. Лара гладила его по голове и приговаривала:

— Ничего, ничего… Это ведь твой ребёнок. Со временем ты полюбишь нас вместе. Ну, как одно целое. Не бойся, глупенький, мы будем очень счастливы.

— Да не хочу я! Понимаешь ты это? Не хочу… — задыхаясь от бессильного гнева, выкрикивал Иван.

— Не хочешь быть счастливым или не хочешь с нами? — обречённо допытывалась Лара и жалко смотрела на него полными слёз глазами.

— Ты мне осточертела, гнусная шантажистка… — заревел он громовым голосом.

Это объяснение происходило в комнате её общежития. Потом, после того, как всё случится, скандал Ларисы и Ивана будут вспоминать соседи. Оказывается, он орал так громко, что его слышно было на другом этаже. Он ушел, хлопнув дверью, и больше никогда её не видел.

В конце февраля Лара родила мальчика. Слуцкий узнал об этом от её подружки, которая разыскала его в университете. Он не пришел к ней ни в роддом, ни в общежитие, куда она вернулась вместе с малышом.

Лара ждала его пять дней, а на шестой выбросилась из окна своей комнаты, прижав к груди ребёнка.

Для Слуцкого это событие стало потрясением. Из Тихорецка прилетел отец Ларисы, чтобы увезти домой тело дочери и малыша. Слуцкий не мог себя заставить пойти в морг, чтобы проститься с ней и с сыном, которого никогда не видел. Было страшно увидеть мёртвую и, наверное, очень некрасивую Лару, мёртвого и чужого, но он-то знал, что своего сына. Было страшно встретиться с отцом Ларисы и рвать себе душу сознанием того, что он и есть истинная причина отцовского горя.

Тот сам пришёл к нему в общежитие. Тихо прикрыл за собой дверь и сел на стул рядом с кроватью. Иван лежал лицом к стене и даже не понял сначала, кто вошёл к нему в комнату, а когда понял, то ужасно испугался.

— Не бойся. Убивать не буду… — хриплым и каким-то неживым голосом произнес Ларин отец. — Но если есть Бог, он меня услышит и покарает тебя за предательство. Ты заплатишь за мою девочку.

…Слуцкий очень тяжело пережил ту историю и, наверное, благодаря ей сделал неимоверный рывок в учёбе. Это был последний студенческий год, когда учёба и научная работа уже сливались в некий общий процесс — трудовой и творческий. Именно тогда он упрочил свою научную репутацию взамен сильно подмоченной человеческой, поскольку зарекомендовал себя самым любознательным и жадным до знаний студентом на факультете. Никакие развлечения его больше не интересовали — целые дни проводил в лаборатории, забыл про выходные и праздники.

С Лидой — своей будущей женой — он познакомился через два года после смерти Лары. Слуцкий полюбил её с первого взгляда. Она излучала такую женственность и мягкость, что совершенно его завораживала. Он мог смотреть на неё часами, а постоянное стремление от чего-то её защищать буквально превратилось в навязчивую идею. Его умиляло в ней всё — как причесывается, высоко подняв руки, смеётся, удивляется, радуется любому, даже совсем простенькому его подарку.

С годами невозможный, немыслимый какой-то восторг перед ней, конечно, притупился, уступив место ощущению покоя и счастья.

Всё рухнуло, как это обычно и бывает, в один миг. Пьяный водитель грузовика… Лида среди тех, кто стоял на автобусной остановке… Пострадавших много, но погибла она одна. Тогда Слуцкий был уверен, что жить без неё не сможет, но спасла дочь, вернее, необходимость о ней заботиться. Анечке только-только исполнилось двенадцать, и пережить такую трагедию, как потеря матери, она могла лишь с отцовской помощью. Сама того не зная, дочь стала той самой соломинкой, за которую он ухватился, чтобы не утонуть в своём горе.

Вскоре он понял, что жить в Воронеже не может — без Лиды этот город для него больше не существовал. Иван Антонович попытался оживить московские связи, ведь, когда заканчивал университет, ему обещали место в аспирантуре, но история с Ларой всё тогда изменила. Было бурное комсомольское собрание, его поведение признали аморальным, исключили из комсомола. Только учитывая блестящую успеваемость и близкое окончание учёбы, не выгнали из МГУ. С такими фактами в биографии мечтать об аспирантуре не приходилось. Остались, правда, на кафедре люди, которые очень сожалели о том, что Слуцкому по окончании университета придётся вернуться в Воронеж. Они-то и помогли перебраться в Москву.

Академия наук, которая приняла учёного на работу, жильём обеспечить не могла, и довольно долго Иван Антонович вместе с дочерью ютились в академическом общежитии. Потом, как величайшее благодеяние, ему предложили вступить в жилищный кооператив, но денег даже на первый взнос у него не было. Продать же воронежскую квартиру по тогдашним законам запрещалось. В конце концов было найдено компромиссное решение в виде временной прописки в Москве и служебной — значит, тоже временной — площади — пока на кооператив не накопит. Но, как известно, нет ничего более постоянного, чем… На покупку собственной квартиры Слуцкий так и не накопил, и семь лет вместе с дочерью прожил в служебной.

Уникальная для того времени возможность отправиться в длительную научную командировку в Америку, в Йельский университет, представилась Слуцкому в семьдесят пятом. У него был только один вопрос — можно ли взять с собой Аню. Получив утвердительный ответ, он неожиданно для себя столкнулся с категорическим отказом дочери, которая ссылалась на необходимость закончить учёбу в Москве.

— Дочь, я твою логику, пожалуй, впервые в жизни не понимаю! — горячился Иван Антонович. — Как эта командировка может быть тебе не интересна? — потрясал он руками. — Скажи, у кого из твоих сокурсниц есть возможность учиться у носителей языка?

Аня упрямо молчала, и Слуцкий, исчерпав все свои доводы, подошёл к дочери, ласково обнял и спросил совсем тихо:

— Тебя в Москве что-то другое держит? — Не услышав ответа, вздохнул: — А я-то дурак старый… Логика, логика…

Вдруг он почувствовал, как плечики дочери стали судорожно вздрагивать. Уткнувшись отцу в грудь, она горько заплакала.

— Ну, ну, Анютка! Реветь-то брось, не дело это, реветь-то, — растерялся Иван Антонович и посудным полотенцем, которое во время разговора так почему-то и не выпустил из рук, стал утирать ей слёзы.

— Па, ты меня трёшь как блюдце, — Аня улыбнулась и отстранилась от отца.

— В смысле, Я — как блюдце или ТЫ — как блюдце? — с облегчением подхватил Слуцкий, суетливо комкая полотенце.

— МЫ — как блюдца, — Аня шутливо боднула отца в плечо и засмеялась.

— Доча, доча, мы с тобой не блюдца, а целый сервиз, и нас нельзя держать в разных местах.

Слуцкий замолчал, давая дочери возможность окончательно успокоиться.

— Па, понимаешь, не могу я сейчас уехать из Союза. Ну не могу! Я люблю одного человека. Очень сильно люблю…

Иван Антонович взволнованно смотрел на дочь. Он даже не допускал мысли, что Анюточку — его умницу и красавицу — можно не любить. Но раз девочка в слезах, значит, что-то не так…

— А он тебя нет? — упавшим голосом спросил Иван Антонович.

— Он любит меня! Любит!

— Подожди, дочка. А почему я никогда его не видел? Почему ты его со мной не познакомишь?

— Я скажу тебе, почему, но в ответ ничего слышать не хочу. Иначе пожалею, что вообще сказала тебе о нём! Ты этого хочешь?

В голосе дочери Иван Антонович снова услышал слёзы и сделал успокаивающий жест руками.

— Так вот, — помедлила Аня, потом резко встряхнула головой и словно выдохнула: — Он женат, и нужно время, чтобы со всем этим он смог разобраться. Детей в той семье нет, не волнуйся! — Она помолчала. — Ну всё, па. Хватит об этом!

…Иван Антонович не спал всю ночь. Он так растерялся, что совсем не знал, что теперь делать. Но мысль оставить Анюту в Москве, а самому уехать за тридевять земель, показалась совершенно невероятной. Надо поговорить с ним! Жестко, по-мужски! Оказалось, однако, что встретиться с возлюбленным дочери не так просто. Слуцкий не знал ни имени его, ни фамилии, ни номера телефона, ни адреса. Спрашивать об этом у Ани не имело смысла. Во-первых, не сказала бы, во-вторых… Слуцкому даже не хотелось думать, что во-вторых, но представлял возмущение и гнев, которые она на него обрушит с неистовой силой.

Он выследил их через три дня. У него больно сжалось сердце, когда увидел, какое счастье излучала худенькая ладная фигурка дочери. Анюта сияла, смеялась как-то особенно, прижималась к нему то плечом, то головой, то брала его за руку… Немного снисходительно и по-кошачьи мягко её спутник позволял себя обожать. На Новослободской улице он встал на проезжую часть и поднял руку. Минут через десять-пятнадцать остановил машину, посадил в неё Аню, нежно поцеловав на прощание, сунул водителю деньги и захлопнул дверь. Машина рванула вперёд, а мужчина не спеша побрёл в глубь домов. Слуцкий — за ним.

Они вышли на Краснопролетарскую. Слуцкий, уже не скрываясь, шёл по пятам за высоким, лет двадцати восьми — тридцати красавцем. Пружинистая походка, сильные, чуть покатые плечи, модная одежда. Впрочем, в одежде Слуцкий ничегошеньки не понимал, но всё, во что был одет красавец, выглядело дорого и очень элегантно. Тот обернулся, и Слуцкий разглядел худое бледное лицо с живыми умными глазами, безукоризненную прическу с идеальным пробором и еле заметную седину в густых тёмно-русых волосах. Всё, что девицам нравится, подумал тогда Слуцкий и вдруг загорелся злобным, гневным чувством. Да как он посмел! Подлец! Девочку его обижать, ломать ей жизнь! Эгоист! Всё делает так, как ему удобно. После свидания даже до дома Анюту не проводил, а одну посадил в машину.

В подъезд зашли вместе. Красавец подозрительно оглядел Слуцкого, но ничего не сказал и вызвал лифт. Слуцкий вошёл в кабину вслед за ним. Оба нервничали, и каждый ощущал нервозность другого. Слуцкий заметил, как тот сжал ручку кейса — видно, готовился пустить его в ход, если понадобится. Лифт остановился, молодой человек вышел из кабины и направился к своей двери. Слуцкий сделал шаг в его сторону.

— Подождите. Я поговорить с вами хочу.

Тот обернулся, глаза неприветливо сузились, но испуга в них не было.

— Вы кто? И что вам надо?

— Я — Слуцкий Иван Антонович. Давайте спустимся туда, — он махнул рукой в сторону площадки между этажами, щедро засыпанной окурками. Видно, говорить именно там охотников было много.

— Вы уж извините, но не знаю даже, как вас зовут, — продолжал Слуцкий.

— Щербаков Василий Юрьевич.

В течение недели настроение Анюты Слуцкой менялось каждый день. Иван Антонович наблюдал за дочерью и понимал, что обещание Василия Щербакова разобраться в своих запутанных любовных отношениях в ближайшее время решается этим самым Василием не в пользу его дочери. Но по крайней мере, не обманул насчёт времени. Обещал в ближайшее — ближе уж некуда. Ещё обещал не говорить Анютке про их встречу, про то, что выслеживал его Слуцкий до самого подъезда. Похоже, в самом деле не сказал. Но каков паразит! Даже свидание ей назначал в районе своего дома на Краснопролетарской, чтобы не тратить время на дорогу!

Наблюдать за дочерью было очень тяжело. Она страдала. По её воспаленным глазам Иван Антонович понимал, что дочь, оставшись одна, плачет. Потом она словно окаменела. Казалось, её ничто больше не волнует, ничто не интересует.

Через пару недель Аня сама завела с отцом разговор об отъезде в Америку.

— Если у тебя не изменились планы, давай вместе. Ты и я. Как ты говорил-то? Сервиз?

На другой день он принес из Академии наук бланки анкет и запрос в МГУ на оформление характеристики Слуцкой Анны Ивановны. Подготовка документов для выезда в цитадель капитализма была основательной и суровой. До отъезда оставалось два с половиной месяца.

Когда именно Аня узнала о своей беременности, Иван Антонович, разбирая потом по минутам это время перед отъездом из Союза, так и не понял. Отцу она сказала об этом в самый последний момент, когда настала пора собирать чемоданы.

— Па, ты прости меня, что постоянно заставляю тебя волноваться. То со мной одно, то другое…

Она присела на край стула и сжала пальцы так, что по обозначившимся костяшкам можно было изучать строение руки. Вдруг резко встала, подошла к отцу и порывисто его обняла.

— Па, я не могу с тобой лететь. Может быть, потом, не сейчас. Я должна остаться.

— Почему? — сухо спросил Слуцкий.

— Я беременна. Аборт делать не хочу. Буду рожать.

— А он… Отец твоего ребёнка… Знает?

— Да.

— И что?

— Он меня не поддерживает, — еле слышно прошептала она.

Слава Богу! — подумал Иван Антонович. Может, удастся убедить её в том, что ребёнок сейчас ей не нужен, если сам отец не хочет его появления на свет. А если ей так уж хочется рожать, пусть рожает там. По крайней мере, они будут вместе, и хоть одна родная душа о ней позаботится. Оставаться же в Москве — чистое безумие! Квартира служебная — её надо освобождать. И что же? Возвращаться в Воронеж? Ютиться в общежитии МГУ? Неужели это лучше, чем отправиться с отцом в Америку?

— Прости меня, па! Я очень тебя люблю, но его тоже. Я жить без него не могу. — Она заплакала. — У него нет детей, и, может, когда я рожу, он не захочет с нами расставаться…

Иван Антонович так и запомнил дочь — в слезах, жалкую, растерянную, готовую унижаться перед этим хлыщом. Его охватила отчаянная злость и обида на дочь. Нельзя, чёрт возьми, забывать о своём самолюбии, гордости женской. И чувство ответственности должно быть, в конце концов! Она не понимает, что подводит его своим отказом лететь вместе? Хорошо же он начинает свою командировку! И вообще! Ей наплевать, как он там будет совсем один. Если бы сказала сразу, что не поедет, когда он ещё только принимал решение относительно этой командировки, он не принял бы приглашения американского университета. Но сейчас… Он уже ничего не может изменить. Что о нём подумают и американские, и советские коллеги! Истерик? Полоумный?

…Месяца через три она прислала ему письмо. Снова просила прощения. Писала, что чувствует себя хорошо, готовится досрочно сдавать сессию, живёт на частной квартире. Иван Антонович подумал, что Василий Щербаков, видимо, взял на себя заботу о ней, раз она проявила такое упрямство. Во всяком случае, на те деньги, что отец ей оставил, она не могла позволить себе такую роскошь, как съёмное жильё. Слуцкий ответил на её письмо, рассказал, как устроился, о своих первых впечатлениях. На его письмо она не ответила. Он отправил ещё одно. Позвонить ей не мог — она не сообщила свой новый телефон.

Иван Антонович очень волновался. Анюта либо уже родила, либо это событие вот-вот должно было произойти. Когда он получил письмо от Щербакова, у него потемнело в глазах. Он сразу понял, что Анюты больше нет. Василий написал, что Аня родила девочку, которую он взял в свою семью. Сейчас оформляет документы на удочерение.

Слуцкий не испытывал тогда никаких чувств к малютке, которая забрала жизнь его дочери, и сразу решил, что не будет заявлять о своих правах на ребёнка. Ей будет лучше в семье отца…

О Господи! Ну зачем снова об этом? Зачем вытаскивать наружу такие далёкие и, казалось, прочно забытые painful experiences[1]!

Ну вот, совсем отвык от русского языка. Ничего. Теперь и наслушается, и наговорится. С головой окунется в русскую атмосферу. Полное, так сказать, погружение. Какое тебе погружение, старый дурень, когда скоро уж за гранитную плиту погружаться, пытался рассмешить себя Слуцкий, но от резкой боли в груди чуть не вскрикнул. Осторожно, чтобы не спровоцировать новую болевую атаку, достал из кармана пиджака пластиковую трубочку с лекарством и выдавил в рот одну пилюлю. Сердце стало беспокоить в последнее время.

Вот побудет в Москве немного — и назад. Домой. Там спокойно, удобно, привычно. Там работа, любимая лаборатория. Что ему ещё нужно? Как поселился в университетском кампусе тридцать лет тому назад, так и живёт там до сих пор. Дом на берегу океана купил, поддавшись американскому менталитету, но сам необходимости в новом жилье не ощущал. Хотя дом очень хорош! Просторный, светлый, с собственным пляжем.

Теперь вот внучка пусть приезжает и хозяйничает. Наверное, у неё семья — муж, детишки. Да, да! Скорее всего он прадед! Да и Щербаков этот, Василий Юрьевич… Как ни настраивал себя против него Иван Антонович, всё же отдавал ему должное в том, что ведёт себя этот человек достойно. Дочь свою внебрачную не только признал, но и в семью взял, а это непростое дело — сознаться перед женой в адюльтере. Вину свою как перед Анютой, так и перед самим Слуцким, видимо, чувствует. Недаром ни разу о денежной помощи не попросил. Даже наоборот — отказывался, когда Иван Антонович предлагал. Может, на старости лет, мечтал Слуцкий, появятся в его жизни люди, нуждающиеся в его заботе и поддержке.

Теперь ему хотелось скорее попасть в Москву, в дом на Краснопролетарской, в котором тридцать лет назад он побывал при таких странных обстоятельствах. Где, взгромоздившись на подоконник на лестничной клетке, говорил с неким Щербаковым Василием Юрьевичем о чести, любви и ответственности.

2

В гостинице Иван Антонович принял душ, накинул белоснежный махровый халат и блаженно растянулся на широкой, застеленной мягким покрывалом кровати. Пару-тройку часов можно поспать — тяжёлый перелет через океан все-таки утомил. Перед семьёй Щербаковых — именно так было подписано письмо, где ему назначалась сегодняшняя встреча, — хотелось появиться бодрым, отдохнувшим и свежим. Образ Деда Мороза, в котором ему придётся теперь выступать, очень радовал и тешил, но требовал соответствующего обличья. Измождённый Санта — такая же нелепица, как брызжущий гемоглобином Пьеро.

На вешалке в шкафу висел добротный, только что отутюженный тёмно-синий костюм, белая рубашка с хрустящими от крахмала воротником и манжетами, скреплёнными золотыми запонками, и синий в бордовую полоску галстук. Пристрастия Слуцкого в одежде были очень консервативны, но выбранным туалетом он остался доволен. За пару недель до отъезда прошёлся по магазинам, купил этот костюм, но что привело его в полный, почти детский восторг — чёрные кожаные штиблеты с блестящими резиновыми галошами на рифлёной подошве. Ностальгического алого подбоя из байки они не имели, но так грели душу, что он тогда даже не стал убирать их в гардеробную, а оставил на журнальном столике. Для любования…

Ровно в шесть часов вечера высокий пожилой господин в длинном тёмно-сером пальто появился под элегантным козырьком «Палас-Отеля». Шерстяной коричневый шарф, немодно уложенный на шее в жёсткий нахлёст, добротные замшевые перчатки и резиновые галоши, надетые на дорогие ботинки, придавали его облику что-то притягательное и непонятное. В том смысле, что непонятно, из каких таких запасников времени и пространства этот господин прибыл в Москву.

Тридцать лет Слуцкий не был в городе, где произошли почти все главные события его сознательной жизни, и сейчас разглядывал кусочек этого города с таким живейшим интересом, что глаза излучали горячую молодую энергию.

Первая Тверская-Ямская, которую Иван Антонович по-старому называл улицей Горького, уютно освещалась жёлтым, как на детской картинке, светом. Редкие снежинки ласково опускались на капот и крыши машин, намертво застрявших в безнадёжной пробке что в одну, что в другую сторону. На сердце вдруг стало легко и радостно. Москва словно узнала его после долгой разлуки и радовалась возвращению.

Слуцкий улыбнулся. Встреча с прошлым волновала, но не казалась уже такой тревожной. Волновало и предстоящее свидание с Щербаковыми. Он привёз им подарки из Америки, но в последний момент оставил их в номере отеля — вот познакомится сегодня со всей семьей, а одаривать завтра будет.

Вереница машин в направлении Триумфальной площади вдруг неожиданно и резво тронулась с места. Слуцкий остановил такси и отправился на Краснопролетарскую. Несмотря на густой снег, который уже валил с неба крупными хлопьями, он отпустил машину в самом начале улицы и пошёл пешком. Гигантские снежинки падали на асфальт и тут же таяли, попадая в какую-то химическую гадость.

Нет плохой погоды, есть плохая одежда, весело подумал Слуцкий и не без удовольствия наступил галошей в грязную ледяную жижу. Поднял голову вверх, втянул в себя морозный воздух, и снежинки защекотали в носу. Он засмеялся и почувствовал себя на тридцать лет моложе. Здорово, что он снова на московской улице, дышит московским воздухом, и ждёт его московская внучка! На душе стало хорошо и празднично. Но как изменилась улица! Её совсем не узнать. Он дошел наконец до нужного дома и в нерешительности остановился. Забыл, в каком подъезде… во втором… нет, в третьем, наверное… Табличку над входом в подъезд так замело, что разобрать на ней что-то оказалось невозможно, как он ни вглядывался. Грузная пожилая женщина, проходя мимо, замедлила шаг и с любопытством оглядела его с головы до пят.

— Ищете чего?

— Да. Не могу, знаете ли, вспомнить, в каком подъезде квартира пятьдесят шесть будет. В этом, — он указал рукой на ближайшую дверь, — или в том? — И Слуцкий слегка повёл головой.

— Это у которой дочка, что ль, померла?

— Померла? Когда? — ослабшим вмиг голосом спросил Иван Антонович.

— Да разбилась вроде… С лестницы, что ль, упала… А когда? Либо в том месяце, либо в позатом. Не скажу точно. Щербаковой дочка была. Катерины Ивановны, — оживилась тетка. — Вот в этом подъезде, — неожиданно громко выкрикнула она, ткнула авоськой в сторону двери, около которой стоял Слуцкий, и заковыляла дальше.

Иван Антонович сидел за большим овальным столом, слушал рассказ Катерины о Даше, вглядывался в фотографий, с которых на него смотрела сначала малышка, потом девочка, потом взрослая девушка, и пытался понять, почему эта приветливая симпатичная женщина, сидящая напротив него, врёт. Либо она врёт, либо бабка на улице просто городская сумасшедшая, что, конечно же, не исключено. Но откуда тогда такое количество деталей?… Упала с лестницы… в позатом месяце…

— Катерина, а своих детей с Василием Юрьевичем бог не дал?

— Мы Дашеньку любили как свою. «Любили» — это я про Васю. Я-то её и сейчас обожаю, хоть она и не захотела жить со мной одним домом. Она тоже очень любит меня! — поспешила заверить Катерина. — Но мне психолог объясняла, да это, в общем, и без психолога понятно, что есть люди, которые только и ждут, чтобы их пожалели, а есть такие, которых даже сочувствие оскорбляет. Вот Дашенька из таких! А теперь представьте, что у инвалидов все эти чувства до болезненности обострены. Чужая помощь для них — острый нож, потому что это есть подтверждение их физической ущербности.

Катерина как-то туманно ответила на вопрос. Больше того, Слуцкому даже показалось, что она смущена. Впрочем, он совсем её не знает, и то, что принимает за смущение, может просто оказаться её манерой общения. К тому же многим людям, ведущим замкнутый образ жизни, вообще свойственна некоторая робость. А Катерина, судя по всему, домоседка. Курит вот много! Пепельницу опорожняла два раза. Но кто знает, может, она табакоманка, придумал он новое словечко.

— Вы всегда так много курите?

— Нет, что вы! Я курю, только когда волнуюсь, — честно призналась Катерина.

Волнуется, значит, отметил про себя Слуцкий и снова налил себе коньяку. Он тоже почти не пьёт, а за два часа влил в себя граммов двести пятьдесят. Тоже ведь волнуется. Вдруг ему пришла в голову интересная мысль. А не попросить ли Катерину показать не эти заранее заготовленные фотографии, а весь семейный фотоархив.

— Конечно, если вам будет интересно, — легко согласилась она и достала из книжного шкафа красный бархатный альбом.

В советское время они имелись почти в каждой семье, поскольку в отличие от всего остального никогда не были в дефиците и стали поэтому едва ли не самым популярным подарком. В Воронеже у них был точно такой, но, когда они с Анютой переезжали в Москву, он сложил все фотографии в пакет, а сам альбом кому-то подарил. Слуцкий ласково погладил бархат «против шерсти», чтобы рука вспомнила забытое ощущение — сопротивление упрямых и прохладных на ощупь ворсинок.

Иван Антонович тяжело вздохнул и взглянул на Катерину. Она разрешила ему посмотреть семейный архив без смущения и замешательства — значит, была уверена, что никакой другой девушки, кроме Даши, он там не увидит. И всё же ядовитое чувство, что столкнулся либо с хорошо спланированной афёрой, либо с чем-то абсурдным и обескураживающе непостижимым, не проходило. Вообще, этот камерный ужин на двоих вместо весёлого семейного застолья, на которое он рассчитывал, просто ошеломил.

— Скажите, Катерина, а когда мы сможем увидеться все вместе, я имею в виду с Дашей? И каким образом?

Катерина взглянула на часы.

— Можно было бы и сегодня! Сначала мы с Дашенькой так и планировали — я встречаю вас здесь, и мы вместе едем к ней… Но видите, как всё обернулось! Я вас заговорила, и сейчас ехать к ней уже поздновато, я думаю. Лучше перенести на завтра. А вот по телефону поговорить с ней можно, если хотите… Хотите?

Слуцкий смешался. Он не был уверен, правильно ли начинать знакомство с Дашей с телефонного разговора. Поганая вещь этот телефон! Иван Антонович признавал его только для делового общения, а с близкими надо разговаривать глаза в глаза. Но любопытство взяло верх. Очень хотелось послушать, как она говорит…

— Привет, дед! Нужно сразу определиться, кто вы, доктор Зорге!

— А какие у тебя в запасе варианты? — Впервые за то время, что зашел в дом, Иван Антонович улыбнулся.

— «Дед» — это раз! «Ты» — это два! Остальные мне не нравятся. О'кей, Дед?

— О'кей, девочка!

— А где тебя с мамой черти носят? Я «оливье» нарубила, он тут тает, понимаешь, а ты там небось старые фотки перебираешь!

Даша ещё что-то говорила, в трубке звенел её голос, Иван Антонович, добродушно похмыкивая, ей отвечал, но немногословно, больше для порядка. Ему хотелось, чтобы инициатива в разговоре принадлежала ей. Из интонаций её голоса, активной, чуть ершистой манеры говорить, фотографий, которые видел, и рассказов Катерины складывался образ его внучки — отважной, умной, смешливой, в глубине души которой затаилась то ли печаль, то ли ещё что-то такое, чего не должно быть в душе молодой девушки.

Господи, почему идея познакомиться с ней не приходила ему в голову раньше!

— Я к тебе завтра приеду, девочка. Сегодня уже поздно. С женихом-то познакомишь?

— Ну вот, ты уже всё знаешь! — как-то слишком жёстко отрезала Даша.

— Нет, девочка, ещё не всё!

Гостиничная кровать оказалась такой удобной, что Иван Антонович отлично выспался. Завтрак он заказал в номер и, с аппетитом поедая овсяную кашу, жалел, что столько лет находился в плену своей ненависти к малознакомому Василию Щербакову, злости на Советский Союз, в котором он влачил полунищенское существование и дьявольской смеси любви-жалости-раздражения к строптивой дочери. Из-за этого он почти тридцать лет не был в Москве и совсем забыл, какое здесь всё родное — воздух, улицы, небо, снег, дождь, ветер… Ему не так долго осталось жить. Нужно обязательно приезжать сюда каждый год! Подпитываться энергией родины. Навещать родные могилы…

На могиле дочери он вообще никогда не был, и сейчас, оставив такси у ворот Котляковского кладбища, с волнением шёл по заснеженной тропинке. Он очень боялся, что почти за три десятка лет, которые прошли со времени её смерти, место захоронения дочери вообще невозможно будет найти. В том, что за могилой никто не ухаживает, Слуцкий был уверен. Вчера даже не стал задавать Катерине этот вопрос, чтобы не смущать. К большому своему удивлению, на участке, обнесённом низенькой оградой, даже возвышалось надгробие. Очень простое, сделанное из каменной крошки, хоть и обсыпалось по краям, оно не позволило маленькому скорбному холмику сравняться с землёй.

Иван Антонович положил на снег красные гвоздики и прерывисто задышал. Воздух из его легких моментально превратился в пар и растворился в морозной утренней прозрачности. Анютка, Анютка…

В кладбищенской мастерской Слуцкий выбрал бело-серый мрамор для памятника дочери, оплатив по доброй советской привычке весь заказ полностью.

Он и дом свой американский оплачивал так же, не желая воспользоваться ни кредитом, ни рассрочкой. Ну что делать — не любил человек жить в долг.

Как горько, что Анюты нет! Ей было бы хорошо в светлом просторном доме. А он смотрел бы на неё, и сердце его наполнялось бы нежностью и любовью. И никогда, никогда бы больше он с ней не ссорился…

К Даше Иван Антонович приехал ближе к вечеру вместе с Катериной и оправдал образ Деда Мороза на сто процентов. Потрясающий букет, от которого женщины пришли в полный восторг, состоял из белых и фиолетовых цветов, опутанных кудрявой зелёной травой. Плотная, цвета молодого салата сетка бережно, живописным кулёчком обёртывала свежесрезанные стебельки, над которыми «летали» две шёлковые пчёлки, закрепленные на длинных упругих проволоках. Красное грузинское вино, итальянское шампанское, свежая клубника, коробка роскошного вида пирожных, шоколад, конфеты… Кухонный стол, за которым расположились Даша, Валера, Катерина и Иван Антонович, не вместил и половины всех даров. И всё же это было только начало!

Катерине Слуцкий вручил длинную золотистую картонку. Даше — узкий пенал сандалового дерева. Женщины вспыхнули от удовольствия и радостного предвкушения, нетерпеливо снимая с упаковок ленточки и бантики. Подарки они увидели одновременно, и обе не смогли сдержать восторженного восклицания. Катерина, надев очки и осторожно отгибая тончайшую папиросную бумагу с золотыми нитями, медленно вынимала норковый палантин палевого цвета. В сандаловом пенальчике Даша нашла изящный кулон из аметиста неровного окраса — от розового до тёмно-фиолетового и широкий золотой браслет с крупным аметистом на застёжке.

Катерина прослезилась, сняла свои нелепые очки, промокнула салфеткой глаза и, закусив губу, укоризненно покачала головой — зачем, дескать, так шикарно. Даша, с помощью Валерки застегнув браслет с кулоном и полюбовавшись на нарядную ручку, раскрыла деду объятия.

Слуцкий был очень, очень рад. Ему нравилось, как женщины ответили на его подарки, нравились сами женщины, нравилось быть Дедом Морозом, но больше всего просто дедом. Перед Валеркой он извинился за то, что ничем не одарил, но кто знал…

— Валера, я обязательно это исправлю, не огорчайтесь. Вы симпатичный молодой человек, и я очень доволен, что у Даши есть друг. Скажите, а вы с ней как-то выбираетесь из дома? Нельзя же девочке всё время в четырёх стенах!

Катерина, Даша и Валерий переглянулись, потому что все вспомнили одно и то же — похороны Зои. Именно тогда Даша «выбиралась» из дома у Валерки на руках. Но тема эта была под запретом. Молчание нарушила Катерина:

— Да, конечно, выходят. Валера, знаете ли, Иван Антонович, просто молодец. Берёт Дашу на руки — и в машину!

Валерка, скромно потупившись, смотрел то на Дашу, то на Слуцкого. Он даже не скрывал, что хочет понравиться деду. Все хлопоты по приёму гостя, которые обычно выпадают на долю хозяйки, он взял на себя. Сам готовил еду, накрывал стол, под одобрительные возгласы Слуцкого и Катерины доставал из духовки противень с зажаренной курицей и подрумяненной картошкой. Никакой натянутости за столом не чувствовалось, и лишь один эпизод внёс некоторое напряжение в атмосферу праздника. Ободряемый ласковым доброжелательством Слуцкого, Валерка обратился к нему с неожиданным предложением:

— Я вам, Иван Антонович, тоже ведь теперь не чужой. Давайте я, как и Даша, буду называть вас дедом!

— Ну это лишнее, голубчик! — не раздумывая ни секунды, ответил Иван Антонович. — Пока, во всяком случае… Даша, — быстро переменил он тему, — скажи, а где ты наблюдаешься, у какого врача? Давай-ка составим новый план лечения. Мне говорили об очень хорошей клинике по твоему профилю в Швейцарии. У тебя есть заграничный паспорт? Если нет, начинай оформлять, нечего время тянуть! Ты молодая, со спортивной закалкой. Понадобится операция — ты должна хорошо её перенести.

— Дед, ты не торопись со Швейцарией. Знаешь, у нас тоже кое-что умеют. А за участие спасибо! Мне сейчас особенно оно понадобится, потому что… — Даша замолчала, опустила вниз голову, провела ладошками по бёдрам и взглянула сияющими глазами сначала на Ивана Антоновича, потом на мать. — Мама, я не говорила тебе… Так вот… И ты, Дед, за меня порадуйся! Я уже несколько дней, как чувствую свои ноги. Такого не было десять лет! Понимаете? Десять! Мне сейчас нужен специальный массаж и курс инъекций нового препарата. С массажем я ещё как-то справилась бы, но инъекции не осилить. Нереально дорого! Так что если поможешь, Дед, будет, конечно, здорово.

У Катерины снова заблестели глаза.

— Дочка! Боже мой! Неужели появилась надежда? Счастье-то какое! — взволнованно заговорила она и бросилась обнимать Дашу, потом радостно обратилась к Слуцкому: — Иван Антонович! А вы — ну просто добрый ангел. Надо же было появиться в нашей жизни именно в этот момент!

Он смотрел на светящуюся счастьем Дашу, на Валерку, с аппетитом и сосредоточенно поедающего клубнику, на взволнованную обнадеживающей новостью Катерину, и к нему вновь пришло ощущение, впервые возникшее в её доме. Словно его и Щербаковых разделяла стена тумана, за которой он не мог ничего толком разглядеть, как ни старался, и упускал поэтому что-то очень важное. Словно за туманным занавесом разыгрывали плохую пьесу, но он никак не мог понять, что именно ему не нравится. А может, он напрасно всё усложняет и не стоит подозревать в неискренности этих милых женщин, которые так благодарно откликнулись на его участие в Дашиной судьбе?

— Знаешь, девочка, хороший результат нужно закрепить, поэтому не теряй время и давай «добро» на все виды лечения. А потом все вместе приедете ко мне в Коннектикут. Замечательный штат! У меня там большой дом на берегу океана. Нам всем места хватит.

Даша сладко зажмурилась и подняла голову.

— Господи! Неужели моя жизнь наконец-то изменится?

Валерка смотрел на Слуцкого, раскрыв рот. Приглашение приехать в Америку и жить там в доме на берегу океана очень его взволновало. Глаза вдохновенно заблестели, щеки зарумянились, будто Иван Антонович нарисовал перспективы его, Валеркиного, участия в программе освоения космоса. В руках он крутил салфетку и нетерпеливо подался вперёд.

Слуцкий улыбнулся.

— Валера, на какой вы ездите машине?

— Сейчас на никакой не езжу, — почти скороговоркой ответил Валерка. — У меня её украли, так и не нашли, я на новую коплю.

— И много не хватает до нужной суммы?

— Три, то есть шесть тысяч, если с разными прибамбасами.

— Хорошо. Я добавлю. Завтра же.

Отвернувшись от очумевшего Валерки, он обратился к Катерине:

— За вами, кстати, во сколько завтра заезжать?

Катерина задумалась и начала вслух составлять план следующего дня:

— Завтра Васин день рождения, и утром я поеду к нему на кладбище. Часам к двум точно буду дома, ну, часик передохну… Как, Дашенька, удобно тебе, если мы с Иваном Антоновичем приедем часа в четыре?

Даша гневно сверкнула глазами в сторону матери и недовольно поджала губы.

— А на каком кладбище похоронен Василий Юрьевич? — спросил Слуцкий.

— На Крестовском, — легко ответила Катерина, убирая в сумку очки…

Уже в машине Иван Антонович поинтересовался, давно ли Даша и Валерий объявили себя женихом и невестой.

— Нет, совсем недавно! — словно удивилась она. — Буквально перед вашим приездом.

Не слишком ли много знаменательных событий в семье связывается с моим приездом? — подумал Слуцкий.

3

Противоречивые чувства буквально раздирали его на части. С одной стороны, Иван Антонович ощущал себя душевно согретым с новой семьёй.

Катерина просто обволакивала неторопливым, ласковым обаянием, и он с искренним умилением смотрел на неё вчера, когда она доставала из коробки палантин. В её глазах он прочитал и радость от дорогого подарка, и тоску по времени, когда получать такие дары было для неё довольно привычным делом, и настоящую признательность за то, что он об этом времени напомнил. Но, побывав в её доме и послушав рассказ о жизни последних лет, он с сожалением признал, что с норкой-то попал впросак. Катерина вряд ли найдет применение изысканной вещице, разве что накинет на плечи вместо оренбургского платка, сидя перед телевизором. Судя по некоторым приметам, этой женщине просто не хватает на жизнь.

Даша вызывала в нём такую нежность, что Слуцкий сразу понял — он полюбил внучку всем сердцем и навсегда.

С другой стороны, многое в жизни этой семьи его смущало.

Что же на самом деле стряслось перед его приездом? Почему никто из них не говорит об ужасной трагедии, которая, как уверяет соседка, произошла совсем недавно?! Кроме того, что в действительности связывает Дашу и Валерия? Вчера он пытался уловить во взгляде внучки счастливые искорки влюбленности, нежности и теплоты, когда она обращалась к жениху, и, к своему ужасу, не видел в них ничего, кроме ненависти. На кой чёрт он ей сдался в таком случае? Комплекс неполноценности, взросший на осознании своей физической ущербности, и боязнь не познать любви мужчины? Но о какой любви с его стороны можно говорить? Валерий, по всей вероятности, совершенно к Даше равнодушен. Может, он руководствуется соображениями высшего порядка — благородство, самопожертвование, жизнь духа…

Всякое, конечно, бывает, но скорее всего он отдает предпочтение более зримым ценностям. Неужели здесь собака зарыта? Прослышал о богатом Дашином дедушке и объявил себя женихом. Такое, к сожалению, сплошь и рядом встречается!

Слуцкий, учитывая болезнь внучки, даже закрыл бы на это глаза, лишь бы девочка была счастлива. Но в том-то и дело! Он ей нужен как прошлогодний снег. Зачем же тогда представляться его невестой?

Вот и вернулся он к началу своей логической цепочки.

Иван Антонович взглянул на часы — четверть второго. К двум Катерина должна вернуться домой с кладбища. Так, по крайней мере, планировалось вчера, и от него не укрылось, с каким неудовольствием Даша посмотрела на мать.

Слуцкий вышел из гостиницы, сел в такси и, велев шофёру ехать на Крестовское кладбище, подумал, что скорбная тема занимает всё больше места в его российских каникулах. От этой мысли стало как-то не по себе, но упорное желание прорваться сквозь нагромождение недомолвок и вранья не ослабевало.

Из всех московских кладбищ Крестовское, наверное, самое уютное, если это качество вообще имеет значение для последней обители. Но именно здесь выражение «спать вечным сном» обретало реальность отнюдь не пугающего образа, а скорее связывалось с удобным ложем, сладостным покоем и неземным блаженством. Иван Антонович засмотрелся на подпирающие небо высоченные деревья и сам не заметил, как нога провалилась в глубокий и влажноватый сугроб. Если бы не галоши, плотно облегающие ботинки, то хождения старого следопыта закончились бы воспалением лёгких, подумал Слуцкий. Зачем он сюда побрёл? Всё, что нужно было узнать, ему сказали в администрации кладбища, но он должен убедиться, должен своими глазами… Ага! Вот и могила Щербаковых. Следы недавнего захоронения налицо — слой снега тоньше, чем на соседних участках, несколько венков с замёрзшими цветами, фотография девушки под стеклом — такие оставляют обычно после похорон, пока дождь, снег и солнце их не уничтожат.

Слуцкий подошел ближе, пристально вглядываясь в молодое, немного капризное лицо, потом достал из кармана пальто очечник, трясущимися руками надел очки и впился взглядом в девушку на траурной фотографии.

— Не может быть! — с ужасом в голосе произнёс он. — Не может быть… Это же Даша!

У него подкосились ноги. Он опустился на крохотную деревянную лавчонку, видимо совсем недавно очищенную Катериной от снега, и перевёл взгляд на мраморное надгробие. Золотыми буквами на чёрном камне значились имена усопших:

ЩЕРБАКОВ ЮРИЙ ЯКОВЛЕВИЧ

16.12.1915 — 18.04.1945

ЩЕРБАКОВ ВАСИЛИЙ ЮРЬЕВИЧ

01.03.1944 — 05.04.1999

ЩЕРБАКОВА ЕЛЕНА МИХАЙЛОВНА

10.11.1916 — 14.01.2000

ЩЕРБАКОВА ЗОЯ ВАСИЛЬЕВНА

11.06.1976 — 18.01.2004

Из всех тех Щербаковых, поименованных на этой скорбной плите, Слуцкий знал только Василия Юрьевича, который умер рано, прожив всего пятьдесят пять лет. У него действительно сегодня день рождения, и свежие алые розы, видимо, принесла утром Катерина.

Юрий Яковлевич и Елена Михайловна — родители. Отец умер совсем молодым, через год после рождения сына. Его смерть в сорок пятом, скорее всего, связана с войной. Мать совсем немного пережила сына. Видимо, его безвременная кончина оказалась для пожилой женщины роковой.

И наконец, Щербакова Зоя Васильевна. Девушка с лицом Даши, дата рождения которой день в день совпадает с Дашиной, но которая умерла полтора месяца тому назад.

Вдруг его осенило! От этой мысли у Ивана Антоновича закружилась голова, и он повалился вперёд. Очнулся от ужасного, пронизывающего холода — оказывается, он уткнулся лбом в боковину мраморного надгробия. Даша и Зоя Щербаковы… Да его просто обманули! Возмутительно и нагло навешали на уши лапши! Поступили отвратительно, гадко… Значит, Анюта родила двойню, что по каким-то неведомым ему причинам от него скрыли! Значит, теперь, когда Зоя трагически погибла, этой семейке не остается ничего другого, как скрыть от него и её смерть — иначе придётся признаваться, что лгали ему с самого начала.

Итак, ещё полтора месяца тому назад у него было две внучки — Зоя и Даша. Зоя умерла, и он никогда её не видел. Господи! Почему судьба так жестока с ним? Иван Антонович закрыл руками лицо и застонал.

«Я не буду тебя убивать, но ты заплатишь за мою девочку», — словно наяву услышал он страшный голос измученного горем человека, который много лет назад пришел к нему в студенческое общежитие и тихо сел на стул около двери…

К Катерине он опоздал, что вызвало неожиданную и даже болезненно-нервозную реакцию с её стороны. Всю дорогу в машине она молчала, вздыхала, что-то суетливо искала в своей сумочке. Даша встретила его радостно, но её чрезмерно бодрые интонации резали ухо. Словно ей очень не хотелось показывать своё истинное настроение. Кто выглядел абсолютно счастливым, так это Валерка. Слуцкий вручил ему обещанную сумму для покупки машины, и Валерка сразу пообещал пригласить всех в ресторан, как только сядет за руль нового автомобиля.

— Если успею всё оформить до субботы — то в субботу и пойдём! Хотя один день-то, как бы, на сигнализацию надо оставить. Сам буду устанавливать, а потом, Иван Антонович, буду вашим личным, так сказать. Куда скажете — туда и двинем. Я вам, как бы, по гроб благодарен…

— Валерий! — не смог сдержать улыбку Слуцкий. — Можно спрошу вас кое о чем?

— Можно. Только я так скажу: кончайте вы с этим «выканьем». Ну бред! Честное слово. Ну скажите вы ему все! — обратился он за поддержкой к женщинам и для убедительности даже вскочил со своего места и зашагал по комнате. Растопырив руки, вывернув их ладонями вверх, он отбивал таким образом ритм своей сбивчивой речи.

— Валерий, — усмехнулся Слуцкий, жестом приглашая его вернуться на диван. — Скажи-ка мне, друг мой, что такое «как бы»? «Как бы на сигнализацию… как бы благодарен…» Что это значит?

— Ну… значит… А чёрт его знает, Иван Антонович!

— Дед, не грузись! Они сейчас так говорят — как бы, сложно и неоднозначно, — засмеялась Даша.

Других тем для улыбок в этот вечер не нашлось. Валерка был занят на кухне — он опять готовил и мыл. Катерина участия в разговоре не принимала и смотрела на Слуцкого как-то боязливо. Иван Антонович обсуждал с Дашей, какое ей предстоит лечение и сколько приблизительно оно будет стоить. Получалось пятнадцать тысяч долларов. Слуцкий обещал привезти деньги на следующий день.

Около десяти Слуцкий с Катериной ушли. Он довёз её до дома. Выходить из машины она ему не велела — шёл снег с дождём, и ему в самом деле не хотелось мокнуть. Договорились, что завтра он позвонит ей утром, и они решат, когда ехать к Даше. Слуцкий вернулся в гостиницу.

У себя в номере Иван Антонович как-то очень быстро обжился и чувствовал себя совсем по-домашнему, даже босиком ходил, вспомнив вдруг детскую, ещё воронежскую привычку. Любил бродить по номеру с чашкой чая в руке, поглядывая на телевизионный экран и что-то напевая. Нравилось, облокотившись на подоконник, смотреть, как течёт московская жизнь на Тверской-Ямской.

Надев так полюбившийся гостиничный халат, Слуцкий подошел к окну и отдернул штору. Поток машин, редкие в этот поздний час прохожие, зябко прячущие в шарфы подбородки, яркий свет фонарей, снежный дождь или дождевой снег, который валил стеной… Картинка за окном успокаивала и помогала сосредоточиться. Но как бы он ни рассматривал ситуацию, вглядываясь в неё с разных сторон, с чего начать следующий этап расследования, не знал. Можно было бы попытаться найти роддом, где рожала Анюта, загс, где регистрировали девочек, но без помощи Катерины это займёт уйму времени, которого у него нет. Если уж обращаться к ней, то не лучше ли прямо и честно расспросить её о Зое?

Его размышления прервал телефонный звонок. Слуцкий взглянул на часы — пять минут первого. Наверное, ошибка. Кто может звонить ему ночью! Оказалось, Даша.

— Прости, Дед, что поздно. Не разбудила?

— Нет, девочка. Я вообще-то не привык поздно засыпать, но из-за разницы во времени мозг бунтует и спать отказывается.

— У меня тоже бессонница. Но звоню тебе не просто так.

— Ты можешь звонить мне в любое время и абсолютно просто так! — Иван Антонович помолчал и добавил: — Как бы…

Даша расхохоталась, но как-то слишком уж громко и натянуто. Она волновалась и, похоже, даже не пыталась это скрыть.

— Ты прелесть, Дед… И мне звони, когда хочешь, я же дома день и ночь. Знаешь, хотела попросить тебя приехать завтра до прихода мамы. Мне поговорить с тобой надо. Наедине.

Она помолчала и добавила запальчиво:

— Поэтому, если вдруг нагрянет Валерка, скажи ему, что хочешь пообщаться со мной один на один. Только сам ему скажи. Если я его прогоню — обидится жутко. Понимаешь, не надо, чтобы в наш разговор кто-нибудь влезал. Даже мама. А уж этот-то тем более.

— Ты не хочешь сказать мне сейчас, в чём дело?

— Не, Дед. Завтра. Приезжай давай к часу! Нормально?

— Нормально, девочка. Но мне нужно предупредить Катерину, чтобы завтра она меня не ждала.

— Да не парься ты, Дед! Я позвоню ей утром сама.

— Дарья! Что за жаргон! Ты же интеллигентная девочка.

На самом-то деле Дашины словечки совершенно его не коробили. Они ему даже нравились. Просто не хотелось заканчивать с ней разговор — пусть ещё о чём-нибудь поговорит.

— Ой, Дед, не ханжи. Сроду не поверю, что ты в молодости не баловался словечками, которыми играло твоё поколение!

— Баловался, девочка моя, конечно, баловался.

— И это правильно, — сказала Даша не своим голосом, явно подражая какой-то известной личности, но какой именно, Слуцкий не понял. — Ты согласись, Дед, язык — это живой организм! Он всё время меняется, и сегодня глупо говорить языком Пушкина…

— Я совсем не против молодёжного сленга. У каждого поколения он особый, но в языке-то, если ты заметила, эти словечки долго не живут. И слава богу, я бы сказал. Но означает это только одно — они есть мусор! Хотя то, что ты говоришь — я имею в виду твои словечки, — иногда очень точно и всегда смешно. А бурчу я просто так. Для порядка и по-стариковски, конечно. Ну, иди спать, Дарья! Завтра поговорим.

— Спокойной ночи, Дед. До завтра. — Звонким чмоком она изобразила поцелуй и дала отбой…

Милая девочка. Слуцкий облегчённо вздохнул. Это враньё наверняка её угнетает, и она хочет всё ему рассказать, но боится матери и жениха — ведь скрыть от американского деда серьезные факты из истории семьи, видимо, общая идея. А может быть даже, она была против этого вранья с самого начала! С другой стороны, Катерина-то тоже на врунью не похожа. Остается Валерка? Нет. Не может быть! Не тянет он на главного идеолога. Слишком уж Валерий простоват, что ли, для того чтобы навязать двум независимым и умным женщинам свою волю.

Размышляя на эту тему, Иван Антонович лег спать, но сон не шёл. Разговор с внучкой взволновал до такой степени, что он в конце концов вылез из-под одеяла, попил холодной минералки, расшторил окно и снова занял место у своего наблюдательного пункта. Движение по ночной улице завораживало, как огонь в камине. Хотелось смотреть и смотреть. А в голове тем временем крутился один и тот же вопрос — кто все-таки задает тон в этой завиральной кампании? Катерина? Может, она как-то связывает события последних недель со своим покойным Васенькой, которого поминает кстати и некстати?

В нерешительности он взял телефонную трубку. Вдруг ужасно захотелось услышать Дашин голос. До чего же она родная, эта московская, выросшая без его ласки девочка!.. Половина второго ночи. Ладно, воспользуется один раз её разрешением звонить ей в любое время. Пусть подумает, что дым отечества ему в башку шибанул.

Иван Антонович стал набирать её номер, одновременно продумывая первую фразу, чтобы Даша не очень сильно на него рассердилась, а напротив даже, улыбнулась. Но, к его удивлению, трубку она не взяла. Он подождал несколько минут, предположив, что если она выехала на своей коляске из комнаты, то потребуется некоторое время, чтобы вернуться в постель. Снова набрал номер, и снова никто не подошёл… Немного странно, разрешить ему звонить в любое время суток и сразу же выключить телефон. Или её просто нет дома?

4

На другой день без пяти минут час Слуцкий уже сидел в гостевом Дашином кресле рядом с внучкой. Всё, о чём она рассказывала, находило живейший отклик в его душе и отражалось на лице полным смятением чувств. Глаза то горели возмущением, то теплели сочувствием, то недоверчиво суживались. Дашина история казалась ему невероятной, логика, которой руководствовалась семья, — непостижимой. Сколько витиеватых и сложных объяснений семейным перипетиям выдвигал до этого разговора сам Слуцкий, а того, что узнал от Дарьи, конечно, и представить не мог. Но в каждом вранье должен быть смысл. В этом — не было. Не было, чёрт побери!

— Зачем, — недоумевал он, потрясая руками, — зачем наплели столько лжи? Какую вы преследовали цель?

— Прости, Дед! — Даша вытирала слезы. — Ни у кого из нас и мысли не было тебя обидеть. Поверь мне. Очень прошу. Ну сам подумай, какие у нас могли быть основания не доверять тебе? Ну никаких! — ответила она на свой вопрос и снова расплакалась.

Слуцкий был так взволнован и возмущён, что оставил её рыдания без внимания.

— Я тоже так думаю. Никаких оснований оскорблять меня своим недоверием у вашей семьи не было. Я требую, чтобы ты объяснила мне чётко и, главное, правдиво — почему вы скрыли от меня, что у тебя была сестра?! — Иван Антонович разволновался и полез в карман за пластмассовой трубочкой с лекарством.

Даша утерла слёзы. Потом заговорила так тихо, что он еле разбирал слова:

— Не мне говорить тебе, что настоящее, истинное горе молчит. Не сочти, Дед, некорректным мой вопрос, но когда умерла твоя дочь и, как я теперь знаю, моя мама, ты со многими людьми обсуждал её смерть?

Тяжело дыша, не мигая, Иван Антонович смотрел на Дашу. Она выдержала его взгляд и прошептала:

— Вот видишь… — и погладила деда по плечу. — Мы ничего о тебе не знали. Мы и предположить не могли, что ты так сразу станешь родным и очень близким. Но в то время, когда мы всё это обсуждали, ты был для нас с матерью совсем чужим человеком, и говорить с тобой о своём горе мы просто не могли. Смерть Зои нас придавила. Мы очень любили ее, а горе наше такое личное, что делить его с каким-то чужаком казалось невероятным. Но вот прошло несколько дней нашего знакомства, и я сама тебе обо всём рассказала! — Она прислонилась головой к его плечу. — Потому что мы тебя полюбили, значит, с тобой теперь можно говорить о нашей Зайке.

Иван Антонович обнял её за плечи и поцеловал в висок.

— Но как Катерина Ивановна могла так хладнокровно меня обманывать! Даже фотографии Зоины убрала!

— Ой, Дед! Мама тут совершенно ни при чём. Поверь! Она-то как раз переживает, что, обманув тебя при первой встрече, приходится теперь придерживаться придуманной версии. Это очень её тяготит. Во-первых, потому, что мать совестливый человек, а во-вторых, потому, что ты её совершенно покорил. Ты прости её. И меня тоже, Дед. — Она утёрла руками слёзы.

— Ну ладно, ладно, по крайней мере, всё объяснилось. — Иван Антонович прижал её к себе, достал из кармана платок и аккуратно промокнул ей глаза. — Я представляю, что вам пришлось пережить, но ты и меня пойми. Я ведь узнал о Зое в день приезда. В субботу.

Даша перестала плакать и испуганно уставилась на Слуцкого.

— Как в субботу?

— Случайно. Подъезд ваш искал на Краснопролетарской… И старушка какая-то разговорилась.

— Ну ты даёшь! И даже виду не подал! У тебя выдержка железная.

— Нормальная выдержка, детка. Как у человека, который прожил жизнь и понял, что главное в ней — терпение.

— Это правда? Ты правда так думаешь?

— Дашк, ты ещё слишком юная, чтобы беседовать со мной о терпении. — Иван Антонович перевернул её руку ладошкой вверх и поцеловал в самую серединку. — Как бы…

Оба засмеялись.

— Прилипчивые эти слова-сорняки! Так и рвутся в речь, — словно продолжая ночной разговор, сказал Слуцкий. — Валерка твой сорняками-то злоупотребляет, и главное — пользуется ими всерьёз так, без юмора…

— Ну что делать, если у мужика это чувство развито как у танка! Да бог с ним! — она состроила недовольную гримасу и рубанула рукой воздух. — Скажи-ка мне, а какие словечки жили в пору твоей молодости?

— Молодости, — ворчливо повторил Иван Антонович. — Мне кажется сейчас, что и шестьдесят — это молодость. А словечки, представь, не помню! Я ж говорю, они не задерживаются в языке. В семидесятые, когда я ещё был в Союзе, все от мала до велика пародировали нашего генсека. Как думаешь, что такое «сиськи-масиськи»?

— Не знаю, — отозвалась, похохатывая, Дарья.

— Так Брежнев произносил «систематически», — улыбнулся Слуцкий и посмотрел на внучку.

Она заливисто смеялась и прелестным, полным женственности движением откидывала со лба тёмную челку.

— Дед, ты почему смотришь на меня так удивленно? — отсмеявшись, спросила Даша.

— Знаешь, девочка, с тех самых пор как увидел тебя первый раз, стал искать сходство с Анютой. Всё искал и не находил. А вот сейчас, когда ты откинула назад голову и чёлку поправляла, у меня даже дыхание перехватило… Словно девочку свою увидел. Господи, какое счастье, что ты есть! Теперь ты тоже моя девочка… И очень любимая… Навсегда, что бы там ни было…

— Ты о чём?

— Так, ерунда, наверное, — отмахнулся Иван Антонович. Ему вдруг расхотелось расспрашивать внучку о причине её ночного молчания. — Нервы, знаешь ли, разыгрались, и старость одолевает. А это самая благодатная почва для сомнений и подозрений. Но в конце концов, всё имеет простые и логичные объяснения.

Он встал с кресла, подошел к Дашиной коляске и, ласково обняв внучку, неловко и нежно поцеловал её в макушку. Немного смутившись от охвативших его чувств, Слуцкий стал шагать по комнате, останавливаясь то у книжных полок, то у компьютера. С письменного стола взял стеклянный шар с искусственным снегом внутри и засмотрелся на пластмассовую парочку, идущую в обнимку сквозь вьюгу по направлению к замку.

— Я помню такие игрушки, — легко сменил тему Иван Антонович и с шаром в руках вернулся в кресло. — Их продавали местные умельцы на рынках где-нибудь в Минводах.

— Вот-вот! — подтвердила Даша. — Отец оттуда и привёз. Давно-предавно. Этой игрушке лет почти столько же, сколько и мне. Я называла её «шаром счастья». Ну, не я, — поправилась она, — мы с Зоей.

Слуцкий разглядывал безвкусно и прочно сделанную вещицу.

— Мне тоже такие бури в стакане всегда нравились. Казалось, поштормит, повьюжит понарошку, а твою собственную взаправдашную жизнь обойдет штормяга стороной.

— Нет, Дед. Я в этом «стакане» не бурю, а гармонию вижу, какой нет в действительности…

Иван Антонович бережно накрыл шар ладонью и заглянул Даше в глаза.

— Ты милая и умная девочка, поэтому не обидишься на меня за этот вопрос. Как, скажи, Валерий вписывается в твоё представление о гармонии и счастье?

Даша взяла шар из рук деда и погладила разыгравшийся вмиг снегопад.

— Дед, давай не будем о нём…

— Подожди, детка! Ответь мне только на один вопрос, и обещаю тебе, если не хочешь о нём говорить, больше не спрошу. Есть какая-то причина, по которой ты его держишь около себя?

— Да, Дед. Такая причина есть.

Раздался звонок в дверь, и Слуцкий с сожалением понял, что его общение с внучкой один на один закончилось. Пришла Катерина и с порога стала жаловаться на плохую погоду. Голова, плечи, рукава пальто были сплошь засыпаны снегом. В руках она держала тяжеленную на вид сумку, и Иван Антонович бросился на помощь.

— Давайте-ка сюда ваш, с позволения сказать, ридикюль! Ого! Что это вы с собой таскаете? Кирпичи?

— Почти что. Пирожки с капустой и немного сладких. Утром напекла. Малину с черникой ещё летом заморозила. Вы там в Америке эти ягоды небось в конфитюрах только и едите. Сейчас будем обедать, — уютно говорила она, стряхивая с одежды снег.

— Вы хоть на машине этот ресторан приволокли?

— Да что вы! — отмахнулась она. — Тут автобус ходит. И потом, какой это ресторан! Так, походная кухня. В ресторан нас всех Валерий пригласит. Он сегодня должен был за машиной поехать. Так ведь, Дашенька? — крикнула она в сторону комнаты и бережно расправила на плечиках влажное пальто.

Раздался довольно противный скрежещущий звук, который сопровождал теперь все передвижения Даши по квартире, и она въехала в прихожую на своей разбитой старой коляске. Слуцкий укоризненно покачал головой.

— Ну почему ты не разрешаешь купить тебе новый транспорт?! Разваливается эта колымага на глазах.

— Нет-нет! Ни в коем случае! Не вздумай, Дед! Слышишь? Я загадала, что должна встать на ноги именно из этой коляски. Примета у меня такая…

— Валерий действительно за машиной отправился? — спросил он Дашу, когда сели за стол.

— Угу, — довольно пробурчала она, дожёвывая пирожок. — Если купит сегодня, в субботу в ресторан пойдём. Мам, хватит меня закармливать! Ты не видишь, что ли, как я поправилась? Скоро в коляску свою не влезу. Правда придётся новую покупать.

— Нет, Дашенька, не надо новую. Я верю в твою примету, и всё у тебя будет хорошо. Есть ещё одна хорошая примета — цветы-то на твоем подоконнике сохнуть стали! Гусманию вообще выбросить можно.

— Не знаю, что с цветами случилось. Через день по горшку выбрасываю. Недавно такой красавец пожух! — Она приподняла голову и дотронулась пальцем до лба, припоминая название. — О! Абутилон!

Катерина всплеснула руками.

— Это пышный такой, с желтыми фонариками? Ой! Жалко-то как! Ну, всё равно, не расстраивайся!

— Катерина, о какой такой примете вы говорите? И что ж хорошего, когда цветы вянут?

— Знаете, Иван Антонович, говорят, что в доме, где цветёт женщина, цветы не растут, — смущённо улыбнулась она.

Слуцкий внимательно на неё посмотрел и сделал неожиданный вывод:

— Вам, матушка моя, замуж бы надо выйти. Вот и готовите вы вкусно. Не пирожки — объедение.

Катерина насмешливо хмыкнула и поставила перед Слуцким тарелку борща.

— Ты передай Валерию, — обратился он к Даше, — пусть не порет горячку и занимается своей машиной столько, сколько нужно. Не беда, если в ресторан не пойдем! Даже хорошо. Я решил, что сам вас кормить буду. Кухарить ведь моё хобби. — Он снова посмотрел на Катерину.

Она удивилась и почему-то очень обрадовалась, а Даша даже захлопала в ладоши.

— Угощу вас китайской кухней. Это мой конёк, — пообещал Иван Антонович.

— Никогда не пробовала! — воскликнула Катерина. — Хорошая?

— По-моему, очень! В китайской кухне сочетаются очень разные вещи. Как в жизни. Некоторые компоненты кажутся абсолютно несовместимыми на первый взгляд, а потом, глядишь, уживаются в одном блюде совсем неплохо. Так же бывает и с людьми. Мне это интересно. Тут, знаете, один интерес опирается на другой — кулинарный на исследовательский, а исследовательский на человеческий.

— Как хорошо вы говорите, Иван Антонович, — сказала Катерина с горячей симпатией в голосе. — Имейте в виду, мы с Дашенькой теперь от вас не отстанем и, — она помедлила, — я знаю, о чём вы тут до моего прихода говорили. Простите нас. Мы были не правы. Но давайте не будем больше об этом! — Она сделала плавный неопределенный жест пухлой ручкой и обратилась к дочери: — Сегодня утром мне звонили из Зоиной фирмы. Просили зайти в бухгалтерию, чтобы получить расчёт. Сумма небольшая — две тысячи девятьсот рублей, но надо будет зайти на днях.

Даша гневно посмотрела на мать.

— Да ладно, мам, нечего туда ходить! — жёстко произнесла она.

— Какая ты стала резкая и категоричная, — сокрушённо покачала головой Катерина.

— Ты не права, девочка, — вмешался Иван Антонович. — Рачительный хозяин не должен пренебрегать и малым!

— Знаешь, Дед, почему я так говорю? — неожиданно мягко и кротко спросила Даша. — Мне за Зойку обидно. Три года на них горбатилась, всегда была такой безотказной в работе, а они даже не сочли нужным ни деньжат на похороны подбросить, ни людей побольше пригнать. Пришли одни девицы с двумя вениками…

— Дашенька, ну не будь такой строгой! Хорошие цветы принесли девочки, и молодой человек пришёл… Как его? Забыла… Даша, как его звали?

— Костя, — неохотно ответила она.

— Да, да! Костя Лапин. Он больше не приходил к тебе?

— Нет.

— И не звонил?

— Нет. И не звонил.

— Вот с его стороны такое невнимание действительно обидно. Он ведь был Зоечкиным молодым человеком, — пояснила она Ивану Антоновичу, и губы её нервно дрогнули.

— Пора нам, Катерина Ивановна, домой собираться! — не давая ей окончательно расстроиться, бодро предложил Слуцкий. — Я вас провожу. По крайней мере, на такси отвезу. Смотрите, какой снег-то пошёл!

Даша тихо смотрела на них, потирая ладонями подлокотники своей коляски, и Иван Антонович подумал, что сегодняшний разговор дался ей нелегко. Вид у неё был не просто усталый, а совершенно изможденный. Он потрепал её по волосам.

— Тебе, девочка, пора совершить налёт на магазины. Вот твой Валерка сядет за руль, и вперёд! А я вернусь из Воронежа, ты покажешь мне свои обновки, и если они мне понравятся — оплачу. Шучу, шучу, девочка! Оплачу в любом случае.

— Так ты от нас уезжаешь?

— На несколько дней в Воронеж. Хочу навестить свою малую родину.

В прихожей Катерина отдала ему небольшую коробочку.

— Это пирожки сладкие. Вечером в гостинице съедите. Ведь не откажетесь? — спросила она неуверенно.

— Бог мой! Разве можно отказаться от такой вкуснотищи! Спасибо. С вами очень уютно.

Даша попыталась задержать мать — явно не хотела, чтобы она выходила из дома вместе с дедом. Однако Катерина то ли устала, то ли её просто удручала перспектива возвращаться домой в одиночестве, но она категорически заявила:

— Нет-нет, Дашенька, поеду я. До завтра.

Иван Антонович галантно поцеловал Катерине руку, и они вместе вышли из дома.

— Послушайте! — уже в машине предложил он. — Почему бы вам не воспользоваться этой оказией, чтобы заехать к Зое на работу. Сейчас начало пятого, вы успеете. А я подожду вас.

Катерина печально глянула на стену снега. Видимо, представила, как тяжело ей будет тащиться туда на городском транспорте в такую погоду, и согласилась.

— А что Зоя делала в этой фирме? — спросил Слуцкий.

— Она была секретарём у Залесского. Он там то ли директор, то ли хозяин… то ли одно и другое в одном лице.

Подъехали к высокому серому зданию. Слуцкий, прежде чем открыть Катерине дверь, немного схитрил:

— О! В таких многоэтажках лифт можно ждать минут сорок.

Она сразу попалась на крючок.

— Нет, я с лифтом не связана. Мне на второй этаж. Надеюсь, что не задержу вас долго.

— Они работают до шести?

— До семи. У меня уйма времени, — засмеялась Катерина.

Она очень нравилась Ивану Антоновичу, мило себя держала, пирогов вон напекла. Стало неловко, что, воспользовавшись её наивностью, он так легко узнал нужную информацию.

Катерина вернулась минут через двадцать. Глаза влажно поблескивали. Самообладание ей сегодня изменило. Она села на заднее сиденье рядом со Слуцким и почти всю дорогу молчала. Лишь когда он ободряюще потрепал её по плечу, безнадёжно махнула рукой и сказала куда-то в сторону окна:

— Я теперь часто думаю о том, чего она больше никогда не сделает — не появится в этом офисе, не увидит девочек, с которыми я сейчас говорила, не поставит свою фамилию в ведомости, где я только что за неё расписалась. Всё это так невероятно… Но я рада, что могу больше не таиться от вас. Не люблю я ни скрытничать, ни врать! — Слёзы текли у неё по щекам, и она смахивала их зажатой в руке перчаткой.

— Катерина, послушайте, пригласите меня на чай. Не отказывайте старику! А я вас вкусными пирожками угощу. — Он улыбнулся и слегка подбросил коробочку, которую она вручила ему у Даши в прихожей.

Иван Антонович рассматривал фотографии, ворохом высыпанные Катериной на стол. Вглядывался в красивые улыбающиеся лица — и при всей симпатии к сидевшей напротив него женщине думал о том, что счастье, которое буквально изливалось из этой фотожизни, могло бы принадлежать не ей, а его дочери, его Анюте. Он перевел взгляд на Катерину. Сейчас ему нужно задать ей свой главный вопрос, ради которого и напросился на это чаепитие. Вопрос, мучивший его с тех самых пор, как увидел на Крестовском кладбище надгробие с датами рождения и смерти Зои Щербаковой.

Его предположение, нет, даже уверенность в том, что в июне семьдесят шестого его Анюта родила двойню, смутил разговор с Дашей. По её версии, идея представить девочек близнецами принадлежала её отцу, и именно он, Василий Щербаков, придумал способ её осуществить…

Но это Дашина версия. Правдива она или нет, девочка знать не может. Всё, что она рассказывает, — исключительно с материнских слов. На его вопрос должна ответить Катерина! Да, теперь, кроме неё, больше и спросить-то не у кого.

— Вы можете поклясться, что моя Анюта родила только одну девочку, а не обеих?

— Господи! Ведь Даша вам всё рассказала, так почему вы опять об этом?

Слуцкий крепко сжал её руку и строго посмотрел в глаза:

— Послушайте меня! Я прошу ответить на мой вопрос.

— Клянусь, Иван Антонович, — то ли с жаром, то ли испуганно начала Катерина. — Ваша дочь Аня родила только одну девочку. — Она освободила наконец своё запястье от цепких пальцев сидящего напротив неё Слуцкого и перекрестилась. — Другая моя… Вернее, наша с Васенькой.

Последние слова вылетели из её горла лающими звуками, плечи затряслись, и со стороны было непонятно, плачет она или давится смехом. Слуцкий встал из-за стола, налил в чашку воды из остывающего чайника и поставил перед ней. Утешать истерично рыдающую женщину бесполезно. Нужно просто дать ей несколько минут, чтобы пришла в себя.

Катерина взяла бумажную салфетку, промокнула ею глаза и в неё же высморкалась. Жадно, в три-четыре глотка выпила оставленную для неё Слуцким воду и после этого окончательно успокоилась. Иван Антонович, не спускавший с неё глаз, с удовлетворением признал, что скорее всего она говорит правду. Желая, однако, убедиться в этом окончательно, он снова начал мучить её своими вопросами:

— Но почему же Василий не сказал Анюте о вашей беременности? Тогда дочка ещё колебалась, оставлять ребёнка или нет, уезжать ли со мной в Штаты… На её решение мог повлиять в то время любой, даже на первый взгляд незначительный факт — тем более такой весомый! Она-то надеялась, что родит, и Василий уйдет от вас к ней, поскольку в вашей семье детей не было. Да если б она знала о вашей беременности — она бы ни за что не решилась рожать! Ни мужа, ни близких, ни квартиры и никакой уверенности, что ваш Василий признает её дитя.

Катерина снисходительно посмотрела на Слуцкого.

— Иван Антонович, да как вы не поняли до сих пор! Ничто не могло заставить вашу Анюту уехать от Василия. Он ведь сказал ей о том, что я беременна, сразу же, как только узнал сам. Но от Василия уйти было невозможно! Ни одна женщина не могла устоять перед ним. Вы уж простите, что я так говорю, но они всю жизнь вешались ему на шею. Любая женщина, если б он захотел, пошла бы за ним и в огонь, и в воду. С Анютой, конечно, другой случай, но уж если она в него влюбилась, шансов на то, чтобы разлюбить его и оставить, поверьте, у неё не было.

Катерина мечтательно уставилась куда-то вдаль, не замечая, как гневно сверкают глаза её собеседника.

— Вы уж тоже меня, старого, простите, но ваш Василий, которого вы вставили в рамочку с ангелочками, по сути-то — прохиндей из мексиканского сериала! Этакий Дон Аферио, понимаете ли! Да что же у вас, женщин, с гордостью-то происходит, когда вы влюбляетесь? Куда она у вас проваливается? Вот взять хоть вас, Катерина Ивановна! Прожили вы со своим Васей жизнь, похоронили его давным-давно и до сих пор не поняли, как подло он поступил! Не только с моей Анютой, но и с вами. Конечно, я ему благодарен за то, что внучку мою в детский дом не сдал, но благодарность-то эта не возвышает его, а позорит!

Катерина, с ужасом смотревшая на Ивана Антоновича во время его обличительной речи, вдруг замахала перед его лицом руками.

— Нет, нет и нет! — задыхаясь, заговорила она. — Вы не должны так думать; вы совсем его не знали. Он был необыкновенным человеком — сильным, красивым, благородным. Да, да! Благородным. Разве не благородно то, как он поступил с девочкой, и никогда не ждал ни вашей благодарности, ни вашей помощи. Все его помыслы были только об их счастье, их дружбе. Он обожал их обеих, никого не выделял, и девочки его очень любили. А уж как похожи на него обе! Никто бы никогда не поверил, что они от разных матерей. В своё время что я, что Анюта ваша, безоговорочно увидели в нём смысл жизни. А Вася всё сделал, чтобы девочкам было хорошо и в семье, и друг с другом. Они всегда дружили! Недаром Даша так изменилась после смерти Зои. Для неё это был тяжелейший удар. Не знаю даже, когда она сможет от него оправиться.

Дрожащими руками она неловко вытащила сигарету из помятой пачки и закурила. Иван Антонович погладил Катерину по голове и тяжело вздохнул.

— Простите меня. Я наговорил много обидного, а вам памятник при жизни надо поставить. Мне сейчас даже жаль, что с вашим Василием я так мало общался! А что вы имели в виду, когда сказали: «Даша так изменилась после смерти Зои»?

Катерина задумалась, потушила сигарету и машинально потянулась за сладким пирожком. Потом встала из-за стола, долила в чайник воды и снова поставила на плиту. Надкушенный пирожок так и остался лежать на кухонном столе, а она вернулась на место и рассеянно взглянула на Слуцкого.

— Я даже не знаю, Иван Антонович, как ответить на ваш вопрос. Даша всегда была очень мягкой, покладистой, лёгкой. Несчастье, которое с ней произошло, конечно, изменило её характер. Особенно это проявилось в первые год-два после трагедии. Потом, когда её жизнь стала налаживаться, а она сама заявила о себе как о вполне состоявшейся личности, натура взяла свое, и к девочке стал возвращаться ей Богом данный оптимизм и состояние внутренней радости. Оно всегда ей было присуще, а сейчас это почти ушло. Она стала агрессивная и резкая. Всё наладится рано или поздно, я уверена, но в ней будто что-то надломилось. Даже когда она смеется, я чувствую — внутри у неё как огонь погас. Может, с вашим приездом, бог даст, оживёт девочка! — Она снова подошла к плите и взяла в одну руку попыхивающий чайник, в другую — недоеденный пирожок. — Давайте-ка я вам чайку горячего налью. — Не дождавшись ответа, она откусила от пирожка и тягучая сладкая капля ягодной начинки смачно плюхнулась на светлую блузку. Катерина засмеялась.

Иван Антонович протянул ей свою чашку и тоже засмеялся. Ему нравилось смотреть на Катерину.

— Люблю чаёвничать. Пирожков сладких наконец отведаю. Вот этот, который на вас капает, с чем он?

— С черникой.

— О! Я себе тоже с черникой найду! — Он наклонился над столом, придерживая рукой галстук.

— Иван Антонович, а вы по знаку Зодиака близнец? Как и девочки? — Она закашлялась. — В смысле, как и Даша?

— Почему? — искренне удивился он, зажав в руке пирожок.

— У вас на галстуке рисунок такой, по-моему, в виде двух человечков, которые держатся за руки… Нет разве? — неуверенно закончила она свой вопрос.

Слуцкий боязливо взглянул на свой галстук и неопределенно хмыкнул.

— Катерина, наденьте очки.

Она махнула рукой.

— Да ну их!

— Это не человечки, а подковы. На счастье… Как бы…

5

Иван Антонович проснулся ни свет ни заря, но чувствовал себя на удивление бодрым и отдохнувшим. Очень хорошо. Именно таким он и должен быть сегодня вечером. Ему предстояла встреча совершенно непредсказуемая — ни по содержанию, ни по результату, но отказываться от разговора с Залесским по этой причине он не намерен.

Жаль, если Зоин шеф окажется самовлюбленным хлыщом — с такими Слуцкому никогда не удавалось найти общего языка. А ему очень хотелось бы поговорить с ним о Зое. Слуцкий не мог четко сформулировать, что именно ему хотелось бы узнать, но его чертовски интересовала дочка Катерины с Дашиным лицом. Вчера от него не укрылось, какой возмущённый взгляд Даша бросила на мать, когда та упомянула о звонке с Зоиной работы. Снова между дамами какая-то нестыковка — Даша уже не первый раз осаживает мать подобной строгостью. Что-то здесь они не договаривают! Но об этом ему уж точно не расскажет ни одна из них.

Он выбрал конец рабочего дня. Не хотелось, чтобы в их личный разговор врывались деловые звонки и посетители, а часам к шести их активность должна заметно схлынуть. Проникнуть в серую многоэтажку, к которой вчера подвозил Катерину, оказалось несложно. Женщина в бюро пропусков покрутила в руках его американскую паспортину, спросила, к кому идет, записала что-то в журнал и даже улыбнулась, возвращая документ с вложенной в него пластиковой линейкой, которая и оказалась пропуском в здание. Слуцкий поднялся на второй этаж и чуть позже понял причину беспрепятственного проникновения к генеральному директору строительной фирмы «Золотое сечение» господину Залесскому Игорю Петровичу. Стала понятна и улыбка «бюро пропусков».

Оказывается, директор, начиная с самого утра, принимал поздравления по случаю своего сорокапятилетия. В свете этого события респектабельного вида пожилого человека в галошах серая многоэтажка восприняла как припозднившегося иностранца, пожелавшего засвидетельствовать почтение.

Молодая щекастая девица с рыжей чёлкой стерегла покой шефа, сидя за огромным рабочим столом, заставленным оргтехникой. Приёмная буквально утопала в цветах. Чтобы поставить букеты в воду, похоже, ей пришлось собрать вазы со всех этажей, но их всё равно не хватило, и охапки элегантных роз на длинных стеблях разместились на полу в нескольких вёдрах.

Цветочная экспозиция произвела на Слуцкого должное впечатление, и он как вкопанный замер посреди приёмной.

— Вы к Игорю Петровичу? — улыбаясь, спросила секретарша, с интересом уставившись на галоши посетителя.

Слуцкий протянул ей свою визитку и стал ждать, когда господин Залесский ознакомится с учеными званиями профессора американского университета. Директор-юбиляр с предупредительностью гостеприимного хозяина сам вышел в приёмную и пригласил Слуцкого в кабинет.

— Это моя жена Инна, — радостно представил он молодую женщину с лицом и повадками роковой красавицы. — Вы, наверное, поняли, что у нас сегодня семейное торжество и жена хочет увезти меня пораньше. — Он ласково посмотрел на свою жену, и та ответила долгим томным взглядом.

Интересная парочка. В другой раз Иван Антонович с удовольствием бы за ними понаблюдал. Он не стал ходить вокруг да около. Поздравив Залесского с днём рождения, просто сказал, что до недавнего времени здесь работала его племянница Зоя Щербакова, о которой и пришёл поговорить.

При упоминании о Зое выражение приветливого ожидания на лице Залесского сменилось на подозрительно-злобное, и только почтенный возраст посетителя и его отношение к американской научной элите не позволило хозяину кабинета указать Слуцкому на дверь.

— Да, работала. Теперь не работает. Умерла! — сказал он с вызовом.

— Игорь Петрович, я вижу, что с моей племянницей вы связываете что-то для себя неприятное. Прошу вас сказать мне, что?

— О мёртвых либо хорошо, либо ничего.

Залесский многозначительно посмотрел на часы, давая понять, что пора заканчивать неприятный ему разговор. Инна, до тех пор молча сидевшая на кожаном диване, картинно сложив длинные ноги, вдруг не по-праздничному взглянула на мужа и тоном, близким к скандальному, спросила:

— А почему, собственно, ты не хочешь сказать всё как есть?

— Иннок, не надо в это вмешиваться. Я сказал, что не желаю об этом говорить! — спокойно, но твердо сказал Залесский.

— Ну и чего ты добился своим молчанием благородным? — продолжала наступать «Иннок». — Нужно было сразу обратиться в милицию, а не к какому-то парнише. И деньги, глядишь, нашлись бы, и Костя Лапин, возможно, не погиб…

Она повернулась к Ивану Антоновичу и стала пояснять ему ситуацию таким тоном, словно разговаривала не с ученым мирового уровня, а с умственно отсталым:

— Вашей Зое мой муж, Залесский Игорь Петрович, шестнадцатого января в пятницу оставил деньги перед своим отъездом в командировку. Они предназначались для того, чтобы в понедельник девятнадцатого января — это, прошу заметить, день моего рождения — в ювелирном магазине была оплачена одна вещь. Для чего вашей Зое следовало взять вон из того сейфа, — она сделала изящный жест ручкой, ткнув пальчиком куда-то в глубь кабинета, — конверт с деньгами и привезти его мне… или прислать с водителем — неважно… В результате деньги исчезли, но муж посчитал, что подавать в милицию официальное заявление бессмысленно, потому что прямых улик против Щербаковой нет. А через день, в воскресенье, она погибла. Тогда он попросил ее дружка вежливо поинтересоваться у родственников, не знают ли они случайно что-нибудь о деньгах, которые опять же случайно могли попасть ей в руки перед смертью. Что этот дружок там накопал — неизвестно. По непонятному стечению обстоятельств, или я уж не знаю почему, он тоже умер. И тоже, представьте, трагически! Может, есть ещё третий фигурант, который из-за десяти тысяч долларов холодно убирает подельников? — Инна замолчала и требовательно посмотрела на мужа. — Ты помнишь, кстати, что так ничего и не подарил мне на день рождения?

Она гневно сверкнула глазами, но не нарушила картинной позы.

Слуцкий смотрел на неё как на говорящую жабу. И следующий вопрос обратил не к ней, а так, в воздух:

— Как умер Костя Лапин, вы знаете?

Залесский всё же решил принять участие в разговоре:

— Так вы, насколько я понимаю, намерены заняться расследованием?

Слуцкий кивнул.

— Но что же вы расследуете, интересно, если о смерти Лапина только что узнали, и о пропаже моих денег тоже? Ведь так?

— Дело в том, Игорь Петрович, это, знаете ли, долгая история… В общем, у меня есть подозрения, что смерть Зои не случайна. Вот почему я здесь.

— А какие подозрения? — нестройным дуэтом спросили Залесские.

— Пока ничего определённого сказать не могу, а мои подозрения могут оказаться полной ерундой, — тихо сказал Слуцкий.

Он вдруг почувствовал дурноту и ослабил узел галстука. Его движение не осталось незамеченным — Залесский подошёл к окну и на четверть приоткрыл. Инна встала с дивана и, уперев руки в стройные бёдра, приблизилась к Ивану Антоновичу.

— А с какой стати, собственно, МЫ должны вам помогать? — возмутилась она. — Вы, как и ваша племянница или кто там она вам, держите нас за дураков! Так, что ли? И что это за маскарад с галошами?

— Замолчи! — цыкнул на неё Залесский.

Инна недоумённо посмотрела налево-направо, словно в поисках ещё одного участника разговора, на кого муж мог так грубо прикрикнуть. Сообразив, что окрик предназначался ей, она с возмущённым видом подхватила шубку и выплыла из кабинета, громко хлопнув дверью.

— Господи! Игорь Петрович! — Слуцкий в ужасе схватился за голову. — Это я виноват… Простите меня! Господи, в такой день, — забормотал он.

В Залесском взыграла вдруг мужская гордость и солидарность. Он пересел в другое кресло, поближе к Слуцкому, и самым любезным тоном продолжил разговор, наконец-то обратившись к гостю по имени-отчеству:

— Пустяки, Иван Антонович, бывает. Бабам иногда нужно давать по мозгам. В наше время, во всяком случае, — пояснил он доверительно. — Так… На чём мы остановились? На Лапине! Перед сном, значит, он выпил снотворное, потом поставил на огонь ковшик с водой. Может, наоборот — сначала поставил, потом выпил снотворное. Но главное — заснул и забыл, что на плите что-то есть. Ковшик тем временем перевернулся, вода затушила огонь, а газ продолжал поступать… Утром соседи вызвали «службу спасения», но он уже был мёртв. — Залесский закурил. — Подозрительно? И да, и нет. Нет — так как всякое бывает. Да — потому что он, как и Зоя, имел отношение к пропавшим деньгам. Я ведь сам попросил его выяснить у родственников девушки, что им известно. Вот, Иван Антонович, это всё! Больше ничего не могу вам сказать. Не знаю просто.

…Слуцкий вернулся в гостиницу. В ресторане ужинать не хотелось.

По дороге зашел в самый простецкий магазин и купил набор продуктов, которыми обожал лакомиться в семидесятых — «любительская» колбаса, сливочное масло, серый хлеб, горчица столовая и тульский пряник. Со сладким чаем — симфония! Так говорила его покойная жена.

Завтра улетит в Воронеж. Там не будет Щербаковых с их жутковатыми проблемами, только он и воспоминания о Лиде. Он принесёт цветы на её могилу и будет рассказывать жизнь своей дорогой жене. Все, что произошло с ним за долгие, долгие годы. Расскажет, как быстро он состарился после её смерти, какая хорошая у них выросла дочь, как нашёл внучку и очень обрадовался. Но всё снова оказалось сложно. Так сложно, что ему не распутать…

— Алло, Дед! Привет! Еле дозвонилась — тебя целый вечер в номере не было.

— Да, девочка, завтра в Воронеж улетаю. Дела кое-какие делать пришлось.

— Так ты самолетом?

— Паровозом-то уютнее, конечно. Но очень уж долго получается.

— Дед! Валерка сегодня на машине домой приехал. Представляешь! Я из окна всю её рассмотрела. Красивая — жуть! Серебряного цвета, салон, Валерка говорит, синий кожаный. В общем, спасибо тебе огромное!

— Сигнализацию-то поставил, как собирался?

— Да. Классная такая. Дистанционная. Уть — и готово. Здорово! Но ты завтра сам всё увидишь. Валерка, как и обещал, будет твоим шофёром, пока ты в Москве. Завтра в аэропорт отвезёт. Не отказывайся, а то он обидится. Во сколько лимузин подавать?

— Ну пускай к восьми утра подъезжает, — не стал возражать Иван Антонович.

— Целую тебя. Возвращайся скорее. Ждать буду…

Без пятнадцати восемь Валерка позвонил Слуцкому и спросил, можно ли к нему подняться, чтобы взять дорожную сумку. Виноватый взгляд, нервное покашливание в кулак и высушенные недосыпом глаза, Иван Антонович заметил сразу, как только Валерка появился на пороге и с мультяшной быстротой стал дрыгать носком ботинка. Он вообще был крайне суетлив: то молнию на куртке теребил, то топил в воротнике подбородок, чтобы через секунду задрать его к потолку, то проверял упругость кроватного матраца и даже воду спускал в унитазе. Наконец его вниманием безраздельно завладели флаконы с парфюмом, расставленные на мраморной столешнице.

— Можно понюхать, Иван Антонович?

— Валяй!

— Обалденный запах!

— Какой именно?

Валерка ткнул пальцем в «Шанель Аллюр».

— А можно пыхнуть разочек?

— Что сделать? — засмеявшись, переспросил Слуцкий.

— Ну… брызгануться.

— Брызганись давай, и поехали.

— Вы не волнуйтесь. Я вас быстро домчу. Ой, запах… Чума!

— Да возьми ты его себе!

— Правда? Вот спасибо!

В лифте Валерка кривил голову набок и всё нюхал край надушенного воротника. С парфюмом он явно переборщил. Пожилая немецкая пара, которая вошла с ними в кабину, улыбаясь и помахивая рукой перед носом, изображала, как сильно они наслаждаются ароматом.

— Зер гут! — сказал ему немец на прощание.

— Натюрлих! — легко отозвался Валерка.

Новенькую серебряную «семёрку» Слуцкий оглядел с одобрением.

— По-моему, вполне современное транспортное средство. Ты доволен?

— Не то слово! Конечно! Спасибо, Иван Антонович! Я вообще сначала поверить не мог… Чтоб вот так, раз — и в дамки! Не машина, а конфетка! Я-то что… Я-то очень…

— Валер, посмотри на меня. Ты не выпил, часом, с утра пораньше?

— Не, вы что! Могу дыхнуть. — Он сделал почти неуловимое движение корпусом и резко выдохнул Слуцкому в лицо чем-то кофейно-колбасно-никотиновым.

— Фу, фу! — отмахнулся тот. — Я бы тебе и так поверил. Но ты странный какой-то, и руки вон дрожат!

— А! Так вы поэтому решили, что я пьяный?

— Ну, как бы…

— Нет, — Валерка громко засмеялся.

— Так почему руки-то дрожат?

— Не знаю, Иван Антонович. Я чувствую себя неважно последнее время. Слабость какая-то. У меня ж гастрит.

— Ладно. Поехали!

— В Домодедово, да?

— Угу. Там мне тоже с сумкой поможешь. Ты сигнализацию-то поставил?

Этот простой вопрос поверг Валерку в ужасное смятение. Кроме того, что он не знал, как ответить, он густо покраснел и даже вспотел.

— Нет ещё, — наконец выпалил он.

И этот врёт! — с негодованием подумал Слуцкий. Он очень хорошо помнил вчерашний разговор с Дашей. «Классная такая. Дистанционная. Уть — и готово!»…

Ехали молча. Валерка сильно нервничал. То и дело вытирал о куртку потные ладони, нервно глотал слюну, но машину вел уверенно: ровно и плавно. Чувствовался давний и прочный навык. Если бы не это обстоятельство, Иван Антонович готов был пересесть в любую попутку. Он поглядывал на Валерку подозрительно, но в разговор не вступал.

Проскочили Садовое кольцо, выехали на Люсиновскую. Пошёл мелкий моросящий дождь. Прохожие, раскрыв зонты и надвинув на лоб капюшоны, спешили по своим делам. Впрочем, по сравнению с Садовым и пешеходов, и машин здесь было мало. Почти как тридцать лет назад. То время стало для Слуцкого точкой отсчёта. Он и не предполагал, что срок хранения законсервированных им воспоминаний о столице окажется таким долгим. Москва в картинках середины семидесятых возникала в памяти так ярко, словно видел её вчера. Он понимал, что перемены, коснувшиеся её облика, неизбежны, что гигантский город обречён расти вверх… Но прежние картинки были как-то милее его старомодному сердцу. А уж ряды придорожных ларьков просто царапали глаз.

Валерка, вместо того чтобы увеличить скорость, воспользовавшись ещё не набравшим силу движением, вдруг резко сбавил ход и стал прижиматься к обочине.

— Я на минутку. Я сигарет куплю, Иван Антонович!

Слуцкий ничего не сказал, но удивился, когда Валерка припарковался метров за двадцать пять до табачного киоска, хотя перед ним не было ни одной машины. Он суетливо выбрался наружу под моросящий дождь и хлопнул дверцей. Слуцкий наблюдал, как, ссутулив плечи, парень медленно шёл к киоску какой-то заплетающейся, словно нетрезвой походкой. Лишь когда белый «жигулёнок», остановившийся у киоска, закрыл собой обзор, Иван Антонович повернул голову к боковому окну. Стало душно. Он чуть опустил стекло, вдохнул влажный холодный воздух и увидел, что из здания, затянутого зелёной строительной сеткой, выходит группа мужчин в оранжевых касках. Слуцкий сам не знал, почему обратил на них внимание, — видимо, привлекло необычное сочетание строительных головных уборов и кабинетной одежды «белых воротничков».

Вдруг среди «касок» мелькнуло знакомое лицо. Слуцкий вгляделся внимательнее. Залесский! Его вчерашний знакомый!

— Игорь Петрович! — громко позвал он, опуская до предела стекло.

Шум улицы поглотил его голос, и Иван Антонович энергично замахал руками. Бесполезно. Залесский его не только не слышал, но и не видел. Тогда Слуцкий вышел из машины и направился к оживленно беседующим людям. Директор «Золотого сечения» неимоверно удивился, увидев радостно спешащего к нему американского физика, но охотно сделал шаг навстречу.

— Иван Антонович! Здравствуйте! — он радушно протянул к нему руки. — Хорошо, что я вас увидел! Знаете, мы с Инной вчера вспоминали вас. Она хотела извиниться за вчерашнее поведение.

Слуцкий собрался было ответить что-нибудь, приличествующее случаю, как вдруг за спиной раздался глухой чпокающий звук. Он резко обернулся.

Серебряного цвета красавица, из салона которой он двадцать секунд назад пытался поприветствовать Залесского, как факел пылала ослепительным огнем, устремляя в небо чёрный столб дыма.

6

Поездку на малую родину пришлось отложить. От взрыва на Люсиновской улице пострадали два человека, один из них — Слуцкий. Он оказался на пути летящего со свистом куска кузова с рваными краями, который резанул его по плечу. Если бы не пальто, рана оказалась бы более серьёзной. Слуцкий вскрикнул от пронзительной боли и удивленно посмотрел на растерзанный железякой рукав. Лоскуток белой рубашки и бежевая ткань пиджака мгновенно окрасились в красный цвет. Он чувствовал, как кровь, не успевая пропитывать одежду, стала стекать по коже и скоро залила всю руку от запястья до пальцев и быстро-быстро закапала в грязный снег с кончиков ногтей.

Всё произошло стремительно. Иван Антонович даже не успел понять, что именно. Просто в какой-то момент он стал терять сознание и падать. Его подхватил стоящий рядом Залесский. Не дожидаясь ни милиции, ни «скорой», он отнёс Слуцкого к себе в машину, посадил туда же перепуганного насмерть пацана с порезами щеки и помчал в «Склиф». Стараниями Залесского Ивану Антоновичу и мальчишке очень быстро оказали помощь. Из операционной Слуцкого отвезли на каталке в отдельную палату.

— С нашей семьёй у вас, Игорь Петрович, связаны одни расходы и неприятности, — еле ворочая языком от слабости, грустно пошутил Иван Антонович.

— Вы знаете, что это было? — доверительным тоном спросил Залесский.

— Нет.

— Я думаю, покушение на вас связано с вашим расследованием. Видимо, подошли к чему-то слишком близко.

— Покушение на меня? Вы так думаете? — Иван Антонович бессильно откинулся на подушку и со страхом уставился на закреплённую в его вене иголку капельницы.

Залесский утвердительно кивнул.

— Мне, наверное, придётся давать показания по этому делу… Что говорить? Что я знаю?

Иван Антонович тяжело вздохнул и попытался улыбнуться.

— Ничего, Игорь Петрович. Вы ничего не знаете. Случайно встретили знакомого на улице, случайно стали свидетелем взрыва. Собственно, так оно и есть. Правда?

— Как хотите. — Залесский говорил тихо и миролюбиво, но глаза смотрели тревожно. — Почему-то мне кажется, что смерть Щербаковой, Лапина и покушение на вас взаимосвязаны.

— Нет, нет! Что вы, — слабо запротестовал Слуцкий и закрыл глаза…

На другой день его расспрашивал следователь. Иван Антонович никаких обличительных версий не выдвинул и настаивал на том, что машину взорвали по ошибке. Поскольку в инциденте никто серьёзно не пострадал, следователь проявлял не слишком большое рвение.

Ещё через день Слуцкого навестила Катерина. Она сидела у его кровати, успокаивающе поглаживала одеяло, которым он был накрыт, и рассказывала о событиях прошедшего дня.

— Валерка весь день в милиции провёл. Их интересовало, каким он занимается бизнесом да в чьи руки отдавал машину, должен ли кому-нибудь деньги или кто должен ему! А вообще на него смотреть жалко. Вы не поверите, Иван Антонович, он плачет!

— Да? Почему?

— Знаете, Валерий простой, но, по-моему, хороший парень. К вам привязался, жалеет вас, ну и конечно, очень переживает потерю машины. Вот ведь не везет с тачками, как они сейчас говорят. Подумать только! Одну недавно украли, а на другую и порадоваться не успел. Он вроде заболел даже…

— А Даша как?

Катерина горько вздохнула и покачала головой.

— В такой депрессии никогда её не видела, — тихо сказала она и замолчала. — Иван Антонович! — голос её дрогнул. — А почему это всё произошло? Вы знаете? — Она перестала поглаживать одеяло и подняла на него испуганные тёмные глаза.

Слуцкий смотрел на неё и думал, что если эта женщина сейчас разыгрывает перед ним спектакль, то скорее всего, он вообще ничего не понимает ни в людях, ни в жизни.

— Катерина, а вы похудели, и вам это к лицу. Видимо, очень устали, а я хочу попросить вас помочь мне в разных хозяйственных делах. Моей сумки с дорожными принадлежностями больше нет. А там — рубашки, бельё, зарядное устройство к телефону…

— Иван Антонович, почему всё это произошло? — повторила она свой вопрос.

Слуцкий провёл по волосам здоровой рукой и ободряюще улыбнулся:

— Меня выпишут отсюда через пару дней. Тогда и разбираться будем…

По своему номеру в отеле Слуцкий соскучился, как по родному дому.

Он с удовольствием валялся на диване в маленькой гостиной, смотрел телевизор, заказывал из ресторана еду. В Америке он не мог позволить себе такого тупого безделья, хотя иногда, правда, очень редко, об этом почти мечтал. Получалось, что благодаря взрыву, чуть не стоившему жизни, исполнилось его давнее желание.

Плечо ещё ныло, но больше Слуцкого огорчало, что нельзя нормально принять душ — пока не снимут швы, хирург не разрешил мочить рану. Он подошёл к окну и посмотрел на улицу. В Москве похолодало, и москвичи снова влезли в тёплую одежду. Если бы не усилия Катерины по реанимированию его пальто, которое было на нём в тот злополучный день, пришлось бы либо мёрзнуть в куртке, либо ходить по магазинам в поисках нового. После химчистки его так художественно отштопали, что он и сам не сразу нашёл то место на рукаве, где… ну, в общем, всё понятно. В Америке небось и службы-то такой нет по ремонту тряпок.

Даша позвонила ему в гостиницу, как только он в сопровождении Катерины вошёл в номер.

— Как средняя температура по больнице? — бодро спросила она.

Слуцкий засмеялся. Похоже, однако, запаса бодрости ей хватило всего лишь на первую фразу. Он явственно различил несчастные нотки в её голосе. Катерина была права. Даша действительно не в силах контролировать своё настроение.

— Денек отдохну и тебя навещу. Буду кормить вас всех китайской едой. Как обещал! Скажи Валерию, чтоб был. Обязательно! А мы с Катериной сейчас спустимся в ресторан.

Эта идея пришла ему в голову только что. Он улыбнулся Катерине и вопросительно на неё посмотрел. Она так приветливо улыбнулась в ответ, что у него сразу потеплело на душе.

— Мы с ней устали и голодные, как волки!

Он снова посмотрел на Катерину, и она согласно кивнула головой.

— Вина хорошего выпьем, — продолжал он. — Отбивные нам зажарят с картошечкой! Я, честно говоря, подустал от больничной кухни… Как там Валерка-то? Оправился от потери?

— Какой? — не поддержала Даша шутливого тона.

— Ну раз спрашиваешь, значит, оправился. Скоро увидимся!

— Приятного аппетита! — хмуро пожелала она.

Разговор с внучкой оставил неприятный осадок. Смурная, определил он для себя её состояние. В тяжёлой хмари, в которую она сама себя загнала, самообладание теряется очень быстро. А оно ей скоро понадобится.

Расстраивать Катерину своими наблюдениями он не стал. Пусть хоть ненадолго отвлечётся от проблем. Ей ведь тоже придётся нелегко.

— Катерина! Вас всегда так длинно называли?

— В каком смысле?

— Ну не Катя, не Кэт, не Катюха…

— Нет-нет! Только Катерина. И Васенька всегда так называл.

— Опять «Васенька»! — всплеснул руками Иван Антонович и тут же сморщился от боли. — Совсем забыл, старый дурак, про новые раны… Вот ответьте мне, Катя, на один вопрос. Я, признаться, не задумывался над этим до встречи с вами. А вопрос вот какой: правильно ли, если женщина полностью растворяется в любимом мужчине?

Она улыбнулась. Сначала глаза, потом всё её милое лицо осветилось таким внутренним светом, что Ивану Антоновичу не показалось бы странным, если бы этот свет нимбом засиял вокруг её головы.

— Полностью растворяется, — совсем тихо повторила она. — Только если ей очень… очень повезёт…

Слуцкий хлопотал по хозяйству на Дашиной кухне. В приготовление китайского супа он включил всех, взяв на себя руководящую роль. Катерина варила куриный бульон, и весь дом постепенно пропитывался густым душистым ароматом. Валерка открывал банку с консервированным корнем бамбука — свежего Иван Антонович не нашёл. Ему даже удалось растормошить Дашу. Перед ней на столе лежало несколько шампиньонов и кусок ветчины, который она старательно превращала в маленькие кубики.

— Дед, как вкусно пахнет… чума! Но зачем мама трех цыплаков варит? Не многовато нам?

— Бульон должен быть крепким. Катя, вы перчик-то в него положите!

— Открыл! — радостно сообщил Валерка.

— Молодец! Очень хорошо открыл. Теперь покажи руки!

— Буквально?

Слуцкий расхохотался.

— Валера, не скрою — тебе удалось меня озадачить.

— Да дуркует он, Дед! А зачем тебе его руки?

— У китайцев примета есть. Кто дотронулся до бамбукового корня после захода солнца, про того точно можно узнать, есть у него грех на душе или нет.

— А руки-то при чем? — испуганно выкрикнул Валерка.

— Если дрожат — есть грех, если нет — свободен…

— Но я ж говорил вам, что чувствую себя плохо последнее время!

— Боже мой, Валерий, шучу я! Поди в ванную, руки вымой, чтобы креветки почистить.

— Ну даете вы, Иван Антонович…

— Иван Антонович, солить бульон?

— Солите, Катя, солите. Но не солью, а приправой. И пену снимайте, не забывайте!

— Дед, а грибы-то я режу?

— Режь. Слоями. И осторожно, не кроши!

— А креветок много надо?

— Горсти три. Когда всё будем соединять, может, возьмем поменьше, чтобы не обижать остальные ингредиенты.

— Дед, а зачем ты пиалы купил? Их так держать неудобно.

— Китайский суп нельзя разливать в тарелки! Законы жанра, знаешь ли. Это всё равно что подать палочки к студню! Я кроме пиал ещё ложечки фарфоровые купил. Кстати, где они? Я их помою.

— Иван Антонович! Признайтесь, что вы просто транжира. А бульон у нас готов.

— Катя, я не транжира. Просто люблю, чтобы всё было правильно… А цыплят вынимайте из бульона — для супа они нам больше не понадобятся. Можно к столу подать. Я, например, люблю вареную курицу. Теперь, Катерина, бульончик надо процедить!

— Ой, Дед. Какая с ним возня…

— Девочка моя, кому как не тебе знать, что без труда не выловить и рыбку из пруда? Так. Пиалы готовы.

— Я бульон процедила.

— Очень хорошо. Ставьте его снова на огонь. Закладываем грибы. Молодец, Даша! Хорошо нарезала. Валер, бери миксер. Четыре яйца нужно взбить вот в этой мисочке.

— Бульон закипает, Иван Антонович!

— Очень хорошо! Валер, как там яйца?

— На месте, Иван Антонович!

— Рад за тебя. А в миске?

— Вот. Взбил.

— Будем сейчас их вливать в кипящий бульон! Катя! Кипит?

— Кипит вовсю! Заливайте!

— Вот смотрите теперь, как красиво получается! Дайте, Катя, ложку! Помешиваем… помешиваем… Видите — яичная пена превращается в жёлтые нити. Всё. Снимаем с огня. Очень красивый суп. Я думаю, он и название своё получил от этих яичных нитей.

— Дед, а он и название имеет?

— Я не сказал разве? Этот суп, девочка, называется «Китайский цветок». Он похож на роскошную жёлтую хризантему. Давай сюда ветчинные кубики. Будем заправлять его остальными компонентами. Валер! Бамбуковый корень и креветки!

— Ой, Иван Антонович! Что-то вы намешали противоречивое, как бы!

— Это, Валер, только на первый взгляд. Все продукты замечательно уживаются друг с другом, несмотря на то, что такие разные! Поставьте-ка, Катя, наш суп ещё раз на огонь. Доведём его до кипения последний раз!

— Я помню, Иван Антонович, вы сказали тогда, что в китайской кухне соединяется несоединимое. Как в человеке! Я запомнила.

— Да, Катя. Человек таков! И чем дольше живу, тем больше нахожу этому подтверждение. Даша, чуть не забыл! Нужны тонкие ломтики свежих огурцов, по три кружочка в каждую пиалу. Катя! Снимаем с огня. И последний штрих. Соус «Табаско»! Десять капель… Ну всё. Готово! Валер, давай-ка стол в комнату отнеси. Помочь тебе не могу — плечо болит. Но я у вас сегодня не только шеф-повар, но и официант. На это у меня сил хватит.

Валерка челноком забегал между кухней и комнатой, перетаскивая посуду, бутылки, тарелки с закусками. Главное блюдо — «Китайский цветок», над приготовлением которого трудились все, поставили на письменный стол. Рядом возвышалась башенка из розеток под пиалы. На подносе лежали фарфоровые ложки, половник и блюдце с тонюсенькими кружками огурцов для украшения.

— Я буду разливать суп, а вы пока расправляйтесь со своими салатами! — скомандовал Слуцкий. — Валер, ты помоги Даше устроиться в торце стола. Ей там удобнее будет.

Катерина чувствовала себя неуютно, когда кто-то вместо неё хлопотал по хозяйству, и всё порывалась помочь.

— Давайте я буду подавать на стол пиалы! — вызвалась она.

— Ни в коем случае! В китайском ресторане официант — мужчина!

Валерка уже извёлся — так не терпелось выпить, и он налил себе водки. Подумал — и налил водки Ивану Антоновичу, потом женщинам.

— Иван Антонович! — позвала Катерина. — Выпейте с нами, а потом займетесь супом!

— За что пьем? — спросил он.

Катерина подняла рюмку.

— Давайте помянем Зою! Сегодня утром я была на кладбище. Отнесла ей цветы, поговорила с девочкой. Рассказала ей про Дашеньку, про то, что замуж собирается за Валерия. Зоя порадовалась бы за тебя, — обратилась она к Даше. — Рассказала, какой замечательный у нас появился, — запнулась она на мгновение, — родственник. Вы, Иван Антонович, ей бы очень понравились… Зоенька, девочка моя. — Она приложила к глазам салфетку. — Мы любим тебя и всегда будем любить…

— Катерина Ивановна! — вмешался Валерка. — Ну не надо плакать! Конечно, будем любить! Так ведь, Дарья?

Даша, не глядя на Валерку, выпила рюмку до дна и отвернулась к окну.

— Ну не ссорьтесь, ребята! Эта я, наверное, не к месту со своими слезами… — засуетилась Катерина. — Где же наш суп? — с истеричными нотками в голосе почти прокричала она Слуцкому.

Иван Антонович склонился над кастрюлей и медленно приподнял крышку. Жаркий пар рванулся наружу, вытягивая за собой такой дразняще острый аромат вкусной еды, что все невольно стали потягивать носами воздух. Слуцкий зачерпывал половником суп, наливал в пиалу дымящуюся жидкость с длинными жёлтыми хлопьями, бросал в неё три огуречных кружка, ставил обжигающе горячую пиалу на розетку-подставку, дополнял композицию фарфоровой ложечкой и нёс к столу.

Первая пиала досталась Катерине.

— Боже мой! Как потрясающе красиво это выглядит! — Она подула на изящную ложечку и отправила её содержимое в рот. Секунда-другая — и Катерина блаженно закрыла глаза. — Это ещё вкуснее, чем кажется с виду… Никогда не ела ничего подобного. Превосходно, Иван Антонович! Браво!

У Валерки от голода нетерпеливо раздувались ноздри.

— Можно следующая моя? А то умру прям сейчас с голоду!

— Как, Даша, не возражаешь? — спросил Слуцкий.

— Пожалуйста, — равнодушно ответила она.

Валерка даже подался вперёд навстречу плывущей к нему еде.

— А если добавку захочу, дадут мне ещё одну хризантему?

— Если захочешь, — засмеялся Слуцкий, — дадут.

Валерка, как и Катерина, подул на ложку, съел, потом зачерпнул ещё раз…

— Вот уж не ожидал. Очень вкусно! Просто с ума сойти, какая вкуснотища!

Даша сидела у стола в своей коляске. Из-за высокой подставки для ног ей приходилось сидеть чуть боком — как ни пристраивайся, коленки всё равно будут упираться в боковую доску столешницы. Положив руки на подлокотники, она откинулась всем корпусом в своём инвалидном кресле, хмуро наблюдая за Иваном Антоновичем. Он медленно направлялся к ней с дымящейся пиалой в руках. В какой-то момент их взгляды встретились. Отступать ни одному, ни другому было некуда. Поравнявшись с Дашей, Слуцкий сделал неловкое движение, пиала, как с горки, съехала с фарфоровой розетки и, теряя на лету огненные капли, грохнулась на пол. Содержимое пиалы выплеснулось Даше на колени.

Искажённое болью лицо и её пронзительный крик — последнее, что запомнилось всем, перед тем, как она вскочила на ноги и убежала в ванную.

7

Трясущимися руками Иван Антонович достал из кармана пиджака тюбик с мазью от ожогов и положил на стол перед Валеркой.

— Отнеси ей. Пусть ноги намажет.

Валерка сидел, не шелохнувшись, будто не слышал Слуцкого вообще.

— Окаменел, что ли? Быстро отнеси ей и возвращайтесь сюда. Оба!

Валерка уставился на Ивана Антоновича бессмысленно и оторопело, помял пальцами тюбик и с отсутствующим видом понёс его Даше.

— Почему у вас в кармане мазь от ожогов? Носите с собой на всякий случай? — почти шёпотом спросила Слуцкого Катерина. — Или заранее знали, что прольете ей на ноги кипяток и приготовились проявить сострадание, так сказать?

Смысл происходящего до неё явно не доходил, но разыгравшиеся нервы требовали выхода и выплеснулись жгучим язвительным возмущением.

— Успокойтесь, Катя! Я понимаю ваше волнение, но повело вас, дорогая, явно не в ту сторону. Вас не возмущает, оказывается, что эта парочка убила настоящую Дашу, обманывала вас, разыгрывала безобразнейший спектакль передо мной и в конце концов чуть не взорвала меня в автомобиле! Но способ, которым я вывел на чистую воду эту авантюристку и её дружка, почему-то вас огорчил. Похоже, вы всё перевернули с ног на голову! Или вы с ними заодно, и то, что парализованная инвалидка прекрасно передвигается на своих двоих, для вас не новость?

Катерина посмотрела прямо в глаза Слуцкому полным ужаса взглядом и отрицательно покачала головой.

— Не слушайте меня! Я сама не знаю, что говорю. — Она закрыла руками лицо, потом снова посмотрела на Слуцкого. — То есть вы хотите сказать, что она, — Катерина понизила голос, — на самом деле не Даша, а Зоя?

— Разве Даша могла ходить?

— Зоя, Зоя, Зоя… — покачиваясь взад-вперёд, тупо повторяла Катерина. — Зоя жива, а умерла Даша? Даша умерла. Её убили. — Она глуповато улыбнулась. — Зоя с Валерой убили Дашу?

Катерина вдруг расхохоталась. Смотреть на неё была невозможно — маска смеха на лице и совершенно пустые глаза производили жуткое впечатление. Слуцкий, понимая, что она не в себе, налил в бокал воды и попытался заставить её выпить. Она отстраняла его руку, но он снова подносил бокал к её губам. Вода стекала по подбородку, заливалась за воротник кофточки и, попав наконец в рот, вызвала сильный приступ кашля. Катерина поперхнулась. Иван Антонович легонько стучал по её спине, и кашель стал утихать. Затихла и Катерина. Он помог ей перебраться в кресло и снова наполнил для неё водой бокал.

В дверях стоял Валерий.

— Почему это вы так уверенно говорите, что парочка убила Дашу… Зоя с Валеркой убили Дашу?.. Да я, если хотите знать, вообще никакого отношения к этому не имею. Мы с Дашкой дружили, и мне бы в голову такое никогда не пришло!

Он вдруг бросился в ванную, выволок оттуда девушку и грубо толкнул к дивану. Она зацепилась ногой за ковёр и чуть не упала, но удержала равновесие и с равнодушным видом села на диван, прикрывая коленки полами коротенького халата. В сторону Валерки даже не взглянула.

— Ты руки-то не распускай! — гневно одёрнул его Слуцкий. — Рассказывай лучше, как так получилось, что вы сговорились!

Валерка испуганно посмотрел на Ивана Антоновича.

— Да я вообще сначала ничего не понял. Их же тогда весь дом видел. Она вся побитая была, в синяках, над бровью рана, шов даже накладывали. Но главное — всё как у Дашки! На коляске, ноги неподвижные… Это я потом её вычислил. Она и призналась мне, что убила сестру из-за денег. — Он обращался только к Слуцкому. — Вы ведь только Дашин дедушка, не её. Значит, Дашке от вас деньги, шмотки, поездки там разные. Может, ещё что… А ей фиг?

Катерина слушала Валерку и вдруг повернулась к Слуцкому, который так и остался стоять у стола, тяжело опираясь на спинку стула.

— Теперь вы понимаете, как Вася был прав, когда отказывался от вашей помощи?! Конечно, ему и в голову не приходило, что случится такая трагедия, но что ваши деньги породят зависть, соперничество и злобу, он предполагал с самого начала! Какой же он был умный и мудрый, а я, дура баба, всегда думала — преувеличивает, просто не понравились вы очень друг другу тогда… Как же он был прав! Как прав… Это я во всём виновата.

Взглянув на дочь, она хотела было ещё что-то сказать, но запнулась и растерянно замолчала, видимо, подбирая ей имя. После того что она узнала, называть её по-прежнему невозможно, но назвать именем похороненной сестры — ещё больший абсурд. Все эти сомнения легко читались на лице Катерины. Слёзы катились градом. Она с надеждой заглянула Зое в глаза, будто сейчас всё волшебным образом разъяснится, и дочь скажет, что просто её разыграла.

— Прости меня, — сухо и спокойно сказала Зоя. — Но от истерик, пожалуйста, избавь. Что вы все хотите, чтобы я сделала?

Её уверенный тон сбил Слуцкого с толку. Он смотрел на бледную девушку, судорожно сжимавшую руками голые коленки, и не мог понять, что поражает в ней больше — жестокая расчётливость или глубокое и покорное отчаяние, затаившееся в глазах.

— Ты, девочка, со своей-то жизнью не справилась, а позволила себе забрать чужую. За это, конечно, придётся ответить. Но скажи мне, неужели участь прикованного к коляске инвалида, даже живущего в достатке, привлекательнее жизни здорового активного человека?

Зоя молчала. Неподвижно сидела на диване, сосредоточенно изучая узор на ковре. На вопрос Ивана Антоновича ответил Валерка:

— Ха! — словно очнувшись, выдохнул он. — А вы решили, она на всю жизнь в коляске останется? Не на ту напали! У этой аферистки всё продумано было. Она ведь уже сказала вам, что улучшение почувствовала. Месяца через три-четыре на ноги встала бы. Тем более при таком лечении, Иван Антонович, на которое вы, как бы, добро дали — уколы по тысяче долларов за ампулу, массаж, питание… Потом курорты пошли бы разные…

Катерина не стерпела его наглого тона.

— Ты говоришь о ней с лютой ненавистью! Если так к ней относишься, почему назвался её женихом? Заставлял тебя кто?

— Нет. Но вы правы, Катерина Ивановна, я её действительно ненавижу. Во-первых, за Дашку. — Он ударил кулаком по подлокотнику дивана. — Во-вторых, мне ещё машину жалко. Я так её выбирал! Каждую гаечку сам подкручивал. И вот этими руками, — он с ужасом уставился на свои ладони, — я её взорвал и смотрел, как она горит!

— Ну сигнализацию-то ты все-таки спас! — заметил Слуцкий, вспомнив их разговор по дороге в аэропорт. — Я же понял, что ты её снял, и меня это очень насторожило тогда.

Валерка молчал. Он не мог отвести глаз от своих ладоней и рассматривал их с таким отвращением, словно обнаружил там кусок дерьма. Зычно шмыгнув носом, он вдруг заплакал.

— Придурок! — презрительно припечатала Зоя.

— И вообще… — размазывая по лицу слёзы, продолжал он. — Я из-за этой стервы сам себе противен стал! Раньше я как жил? Работал много, на машину копил, сначала на одну, потом на другую — когда первую-то спёрли. С девушками время проводил, в баню с мужиками по субботам ходил… А с ней встретился — только о деньгах и стал думать. Жадный стал, как гад какой! Из-за жадности своей даже вас чуть не убил, Иван Антонович! Даже прям понять не могу, как ей удалось уговорить меня! — Он недоуменно пожал плечами.

— И как же ей удалось уговорить тебя?! — насмешливо подхватил Слуцкий и непроизвольно потёр больное плечо. — Уговаривать-то, судя по всему, долго не пришлось.

Он почувствовал вдруг ужасную слабость и, казалось, только теперь осознал, что весь день провёл на ногах. Даже сейчас почему-то стоял, опираясь на спинку стула, вместо того чтобы на него сесть. Словно забыл назначение окружавших его вещей, и от этого они стали казаться совсем ненужными и нелепыми… Пиалы, из которых никто не ест и не пьет, инвалидная коляска, в которой передвигается вполне здоровая женщина, весь этот дом с держалками и поручнями — глупый и бессмысленный. Даже названия предметов зазвучали глупо и словно зажили своей независимой от самих вещей жизнью.

С-т-у-л, л-о-ж-к-а, к-а-с-т-р-ю-л-я, г-а-л-о-ш-и… Зачем придуманы эти дурацкие слова и что они значат, если отдельно от предметов вообще теряют смысл? А может, он просто не замечал, что в его жизни всё давно распалось на разрозненные, не связанные друг с другом кирпичики?

Что значит его ж-и-з-н-ь отдельно от прожитых лет? Наверное, он прожил их неправильно, плохо, если даже не смог защитить от смерти родную внучку, а сейчас выясняет у девицы и её дружка, почему им не удалось его убить…

— Ну и как так получилось, что ты машину пустую взорвал?

Валерка откашлялся. От волнения у него сел голос.

— Я не видел, как вы из машины вышли, — просипел он. — Передо мной «жигуль» встал и обзор мне малость загородил. Но если бы не тот мужик в каске… вы бы, Иван Антонович, — Валерка сложил руки крестом, — того!

— Кстати, о «мужике в каске»… Ты знаешь, Зоя, кто это был? — Она впервые за то время, что очутилась на диване, посмотрела на Слуцкого. — Шеф твой бывший, господин Залесский! Очень симпатичный человек. Теперь я ему жизнью обязан!

В Зоиных глазах блеснуло не то удивление, не то испуг.

— Он рассказал мне много интересного, — продолжал Слуцкий. — Ну давай по порядку… Ты украла у него деньги. Сумма большая — десять тысяч долларов. Их надо вернуть! Показывай, где они!

Катерина белая, как снег, во все глаза смотрела на Зою. Валерка присвистнул.

Зоя указала рукой на письменный стол.

— В нижнем ящике.

— Ты из-за них убила Костю Лапина?

— Вы ничего не докажете.

— Не докажу, — согласился Иван Антонович. — Да честно говоря, и не собираюсь. Но тебя подозревает чета Залесских.

— Они думают, что я умерла.

— Костя тоже думал, что ты умерла?

Она кивнула.

— Он не догадался?

— Нет.

— Так почему же ты его убила?

— Он не отстал бы от меня из-за этих денег, а потом, возможно, и понял бы, что я Зоя…

— Ну ты даёшь, красавица! — Валерка встал с дивана, подошел к столу, налил себе водки и залпом выпил. — Тебе опасно дорогу переходить. Вжик — и готово! Ты его тоже с лестницы спустила? Или взорвала? — Он обвёл взглядом стол и, остановив свой выбор на остывшем китайском супе, стал отхлебывать его через край пиалы. — Следующим, как бы, я должен быть?

Иван Антонович тоже подошёл к столу, налил рюмку коньяку, положил на блюдце кусочек лимона и отнес Катерине. Сжав губы и сузив глаза, она смотрела на него полным ярости взглядом.

— Ну и зачем вы всё это устроили? Что хотели? Недаром Вася…

— К черту вашего Васю! — заорал Слуцкий. Самообладание ему изменило и сдерживаться больше не было сил. — Тоже мне нашли оракула! Вы, Катя, помешались просто на своём Васе. Господи! И зачем я приехал сюда? Чтобы каждый день выслушивать ваши глупые воспоминания о вашем Васе? Стать жертвой вашего червивого отпрыска?

— А кто вас звал? — взревела Катерина. — И правда, зачем вы приехали? Чтобы всё порушить и отравить своими деньгами? И не смейте оскорблять Васю! А «червивый отпрыск», как вы назвали Зою, на самом-то деле ваш! Да-да! Я сказала тогда неправду! Бог видит — я хотела как лучше! Я с себя вины не снимаю. Скажи я правду с самого начала — ничего бы этого не произошло. Но нагородить эту ложь меня вынудили вы своим письмом!

Зоя в изумлении уставилась на мать. Потом зажмурилась и сильно сжала пальцами виски. Лишь когда Катерина заплакала, Зоя встала с дивана, подошла к ней и присела рядом на корточки.

— Мам! Успокойся, посмотри на меня. — Она тронула мать за плечо и слегка потормошила. — Ты это просто так сказала? Скажи правду!

Катерина зарыдала ещё громче и никак не могла остановиться. Плечи вздрагивали, волосы растрепались, даже руки, которыми закрывала лицо, казалось, побледнели.

— Мама! — закричала Зоя. — Прекрати немедленно рыдать! Достала уже своим воем.

Катерина сразу перестала плакать и убрала руки от лица. Зоя почти насильно влила в неё коньяк, который оставил Иван Антонович.

— Даша, какая ты стала… — заговорила она. Потом поняла, что запуталась в именах и начала сначала: — Зоя, ты постарайся меня понять! Вася всегда чувствовал себя виноватым перед Дашей. Да, именно она наша общая с ним дочь, и, когда с ней случилось несчастье, он стал думать, что Бог наказал его за Аню Слуцкую. Всё, что с ней произошло, и тем более её смерть он всегда осознавал как свою вину… Сначала муж действительно не хотел никакой помощи Слуцкого, чтобы девочки были равны, а потом, когда с Дашей случилось несчастье, ваши деньги, Иван Антонович, — она почему-то укоризненно на него посмотрела, — сделали бы врагов из сестёр. Представь, Зоя! — Она попыталась погладить Зою по щеке, но та недовольно отстранила голову. — Представь! — повторила она. — Ты здоровая и богатая, а Дашенька — инвалид и вынуждена думать о хлебе насущном… Словом, когда Иван Антонович прислал последнее письмо, я решила сама эту несправедливость исправить. Первый раз против Васенькиной воли пошла, и вот что из этого вышло.

— Господи! Да понятно, что вышло, мамочка! Тебе представилась возможность помочь одной из нас. Какую же дочь выбрать? Родную или приёмную?

— Да что ты говоришь, Зоя? Вы обе родные девочки!

— Оберодныедевочки, — скороговоркой, с ерническим энтузиазмом произнесла Зоя, обращаясь к матери. — Лучше бы ты мне этого не рассказывала!

Она потерла виски кончиками пальцев.

— Голова болит!

Зоя вышла из комнаты. Немного помедлив, Слуцкий вышел вслед за ней. Не мог он смотреть на эту девочку отстранённым взглядом равнодушного разоблачителя. Хотелось потрясти её за плечи, заглянуть в глаза, ударить или обнять, но только чтоб не смотрела каменным изваянием, а сказала живое слово. Только ему, только для него одного. Он имеет право на маленький, крошечный миг сокровенного уединения с ней… Страшно тяжело на душе. Как он мог позволить себе в это погрузиться! Жил себе в Америке тихо, спокойно, удобно. Скоро он туда вернется и постарается как можно быстрее забыть всё, чем ранила его Москва.

Господи, что за место такое на карте мира! Бесовское логовище? Глаз бури? Магнитная аномалия? Что происходит с его собственным сердцем в этой проклятой Москве?

Соврала Катя или нет? Кто ему эта девочка, что так скверно от её предательства?

Она стояла около кухонного шкафчика и, выдвинув ящик, что-то в нём искала. Из недр ящика она извлекла синюю коробочку, в которой лежала всего одна капсула. Чуть помедлив, она всё же положила капсулу в рот, запила водой прямо из чайника и перекрестилась.

— У тебя есть ещё одна? — спросил Слуцкий.

— Зачем тебе?

— Голова болит.

— Нет. Больше нет. — Она помолчала. — Ты проживёшь очень долгую жизнь. Получишь Нобелевскую премию и будешь трепетно дружить с мамой. Прости. Оставь меня одну и не говори ничего. Прости, — повторила она и посмотрела ему в глаза.

Слуцкий вернулся в комнату.

— Я не верю вам, Катерина! — сухо сказал он прямо с порога. — Ничему из того, что вы рассказали, не верю. И уж никак не предполагал, что моё письмо, как вы выразились, «вынудит» вас нагородить эту ложь. Мои помыслы, в отличие от ваших, были чисты. И хватит повторять Васечкин вздор, помноженный на собственное хитроумие! Вы меня очень огорчили своим враньём. Если в случае с Дашей оно могло быть вызвано желанием исправить жестокость фортуны, то сейчас, я полагаю, вы просто хотите спасти свою дочь от справедливого наказания. Я вас даже понимаю, Катя, но тому, что вы сказали, — не верю!

Зоя вошла тихо и остановилась у двери.

— Я тоже не очень-то верю. Но почему, Дед, это тебя так глубоко волнует? Если ты полюбил меня, то какая тебе разница, кто меня родил? Ведь ты запомнишь меня и будешь грустить по мне независимо от того, кто моя мама!

— Да. И запомню, и грустить буду.

Зоя хотела ещё что-то сказать, но оказалось вдруг, что язык перестал её слушаться, и вместо слов из горла вырывались смятые нечленораздельные звуки…

Яд, лишив её речи, постепенно забирал возможность двигаться, и, когда приехала «скорая», Зоя уже почти не могла дышать.

Катерина от Зои не отходила. Плача, гладила по голове и причитала:

— Доченька моя… доченька…

Слуцкий смотрел вслед рванувшей с места «скорой помощи», и, даже когда она совсем скрылась из виду, он продолжал вглядываться в темноту.

Господи! За что?

«Ты ответишь за мою девочку. Ты ответишь за мою девочку. Ты ответишь… Ты ответишь… Ты… Ты…»

Слуцкий стиснул руками виски. Сколько потерь он пережил в своей жизни! Почему люди, которых он любит, от него уходят? Зачем после этого живёт он? Это закон природы или просто его собственный выбор?

В жизни всё — собственный выбор, даже сама жизнь. Маленькое открытие почему-то повергло его в жуткую печаль. Собственно, и открытием-то это не назовешь — весь его жизненный опыт говорил о том же. Но оттого, что нашлись вдруг такие простые слова, которые, играя и прячась друг за друга, заняли наконец свои места в очень короткой и поразившей его фразе, стало неимоверно себя жаль.

Снова кольнула мысль — почему так много значит для него эта девочка? Кто она ему? Катерина, видимо, врёт, и Зоя всё-таки не родная кровь… Но что же ему теперь делать?

Пошёл снег. В воздухе закружили редкие снежинки, такие пушистые и невесомые, будто на них не действовал закон тяготения. Они плавно парили в ночи, водили вокруг него колдовской белый хоровод, нежно касались кожи и словно шептали — любовь, любовь, любовь… Всегда выбирай любовь…

Иван Антонович закрыл руками лицо и заплакал.