Ключ от твоего сердца

Глава 4

— Какое невезение, — сказала мать Элейн, вглядываясь в испорченную ткань. — Это такое прелестное платье. Как ты думаешь, на нем останутся пятна?

Бледно-голубой был одним из любимых цветов Элейн — цвет зимнего неба. С этим изящным кружевом, окаймляющим рукава, она чувствовала себя сосулькой — холодной и не тающей, независимо от того, насколько жарко горели костры сплетен.

— Хорошо, что это случилось не завтра, — говорила ее мать. — Это было бы так разрушительно для моей лекции.

Позади себя Элейн почувствовала, как ее горничная Мэри остановилась, ее руки на шнурках платья. Мэри слышала всю историю. И без слов Элейн Мэри, несомненно, поняла, что это значит.

— Да, — сказала Элейн. Она хотела говорить успокаивающе, но ее горечь все равно прорвалась наружу. — Потому что, несомненно, твоя лекция важнее, чем пролитый бокал винного пунша на твою дочь.

Но ее мать была так же невосприимчива к сарказму, как и к лукавым намекам.

— Так и есть! — сказала она, просияв. — Я так рада, что ты согласна.

Элейн так долго сдерживала все свои эмоции внутри себя, что оказалась неподготовленной к обрушившейся на нее вспышке гнева — яростной, горячей и неудержимой.

— Нет, — услышала она свой крик. — Нет, это не так.

Она повернулась, и Мэри потянулась к шнуркам, которые свободно волочились за ней.

— Я годами терпела их оскорбления, недомолвки и бокалы с винным пуншем. Ты никогда не спрашиваешь о моих неудачах, но я бы хотела, чтобы ты хоть раз заметила, как это больно.

Леди Стокхерст уставилась на нее.

— Элейн, ты же не расстроилась из-за несчастного случая, не так ли?

— Несчастный случай?

Элейн снова отвернулась от своей горничной.

— Конечно, ты решила, что это был несчастный случай. Мама, они ненавидят меня. Они смеются над тобой. Мы никому не нравимся. Никому.

— Но леди Косгроув всегда такая дружелюбная.

— Она гордится тем, что унижает тебя.

— Но как я могу быть униженной? Мои лекции довольно эрудированы, и -

— Ты унижаешь меня каждый день.

Слова слетели с губ Элейн прежде, чем она успела их как следует обдумать. И вернуть их назад было невозможно. Ее мать сильно побледнела.

Но плотина прорвалась, и излияние гнева было не остановить.

— Знаешь, что я больше всего ненавижу в тех, кто внизу?

Смущенное покачивание головой в ответ.

У Элейн защипало глаза, и перед глазами все поплыло.

— Они заставляют меня ненавидеть тебя, — сказала она. — Иногда. Я ненавижу их за это. Я ненавижу их. Я ненавижу их. Но когда они издеваются над тобой, а ты так легко играешь им на руку… иногда это заставляет меня ненавидеть и тебя тоже.

— Элейн.

Она больше ничего не могла сказать. Она не могла позволить десятилетнему гневу сорваться с ее губ. Но она также не могла остановиться. Вместо этого Элейн слепо повернулась и, распахнув дверь в холл, яростно зашагала прочь.

Она не сломается, она не сломается. Но ее платье было наполовину расстегнуто, и слезы потекли по ее лицу прежде, чем она сделала больше полудюжины шагов. Она остановилась в конце коридора, привалившись к стене, и стала жадно глотать воздух.

Она так долго сдерживала всю свою бешеную ярость; почему сейчас ей так трудно это сделать, просто потому, что она поняла, что будет жить с этим всю оставшуюся жизнь? Что изменило бы еще полвека?

Скрип пола поблизости полностью остановил ее слезы. Она подняла глаза… и ее сердце упало.

Конечно. Недостаточно было того, что они облили ее пуншем. Леди Косгроув, должно быть, послала своего кузена наверх, чтобы довершить е унижение.

Ибо там стоял сам лорд Уэстфелд.

Последнее, что Эван ожидал увидеть в конце коридора, была леди Элейн, платье которой спадало с плеч, открывая полотняную сорочку. Она сидела на полу, свернувшись почти в клубок, сжав кулаки.

Она беззвучно плакала, сдерживая громкие рыдания. Элейн никогда не плакала — по крайней мере, она не делала этого публично. Это заставило его почувствовать, что он вторгается в болезненно интимный момент, который раскрывал ее больше, чем цвет слоновой кости ее сорочки.

Она подняла глаза, увидела его — и ахнула, как будто он ткнул ее локтем в живот.

Но этот момент шока прошел. Ее глаза сузились, и она выпрямилась в обжигающей ярости.

— Лорд Уэстфелд, — сказала она, — что вы здесь делаете? Что ж, вечер еще совсем молод.

Она кивнула в сторону лестницы. Низкий гул голосов был слышен даже сейчас, слегка насмешливо доносясь до ушей Эвана.

— Я обнаружил, что компания внизу не в моем вкусе.

Он хотел успокоить ее, но вместо этого она закатила глаза и вскочила на ноги.

— Что вы скажете остальным? — спросила она почти непринужденно. — Расскажетк им, что нашли меня в смятении? Будете ли вы и ваша кузина злорадствовать, что наконец-то сломили меня?

Она сделала один шаг к нему. Если бы у нее в руке был нож, он подозревал, что у него уже текла бы кровь. Но вместо этого рукав ее платья сдвинулся и сполз по плечу.

— Я же говорил вам, что мне жаль. Я бы никогда не сделал ничего, что могло бы причинить вам еще большую боль.

Ее глаза расширились.

— Никогда? — Она сделала еще один шаг вперед и толкнула его в плечо тыльной стороной ладони — не сильно, но и не нежно. — Вы, должно быть, думаете, что я глупая. А почему бы и нет? Я достаточно долго изображала шута.

Ее левая рука поднялась, и она еще раз слегка толкнула его.

— Все это время я позволяла всем думать, что я легкая добыча — что все, что вам нужно сделать, это немного унизить меня и вы получите удовольствие. Но я покончила с этим. В следующий раз, когда вы толкнете меня, я толкну в ответ. Что мне терять? Вы итак уже ни во что меня не ставите.

— Я никогда не думал, что вы легкая добыча, — запротестовал Эван. — На самом деле, вы всегда казались удивительно неуловимой.

— Не лгите мне. Я позволяла вам причинять мне боль каждый раз. Каждый раз, когда я отводила взгляд. Каждый раз, когда притворялась, что не слышу ваших злобных замечаний. Вам никогда ничего не стоило причинить мне боль, — ее лицо начало покрываться ярко-розовыми пятнами. Она будто вся пылала.

— Нелегко оскорбить, — объяснил он. — Я думал, вас невозможно поймать, разоблачить. Поймать.

— Поймать? Что вы имеете в виду?

Она стояла близко к нему, так близко, что он мог бы протянуть руку и провести по впечатляющему изгибу ее груди, одновременно снимая рукава с плеч. И от этой неуверенной нотки в ее голосе все его доводы отключились — все доводы, кроме чистого запаха ее волос, ослепительного блеска в ее глазах.

И поэтому он наклонился и поцеловал ее.

Она напряглась в шоке, когда его руки обвились вокруг нее. Она была такой горячей на его губах — обжигающе горячей — и мягкой повсюду. У него было всего мгновение, чтобы насладиться ее вкусом.

Она отпрянула от него, сердито глядя.

— Теперь я поняла. Бедная маленькая старая дева — я в таком отчаянии, что вы думаете, я откажусь от своей добродетели при первой возможности.

— Нет, — выдохнул он. Это он был нуждающимся, отчаявшимся человеком. Ему нужно было подумать, но мысли ускользали. Не помогало и то, что ее грудь приподнималась с каждым вдохом.

Она положила палец на край своего своенравного рукава. — Ну что ж. — Ее слова были резкими, но рука дрожала.

— Может быть, так оно и есть. — А затем она спустила ткань вниз по руке, обнажив кремовую кожу.

Его легкие были в агонии. Он не мог дышать, не мог думать ни о чем, кроме… о Боже, пожалуйста, продолжай.

— Может быть, я в отчаянии.

Ее голос был тихим.

— Мне не на что рассчитывать, кроме десятилетий одиночества. Может быть, все, о чем я прошу, — это одна ночь страсти.

Она взглянула на него сквозь густые ресницы.

— Это то, что я должна сказать? Я должна умолять вас об одной ночи?

— Да.

Это слово вырвалось прежде, чем он успел подумать получше.

Уголок ее рта скривился в отвращении, но она не отстранилась.

— Я имею в виду, нет. Я хотел сказать…

Он не знал, что имел в виду, но его эрекция росла. Он был бы готов на все, если бы мог просто поцеловать ее снова.

— Может быть, я должна умолять вас сделать из меня женщину.

— Черт. — Похоть всегда делала его глупым. — Вам не нужно умолять.

Его голос стал хриплым.

— Я… послушайте, я всегда хотел вас.

Возможно, он был глуп, но даже он мог сказать, что что-то было не так. Ее носик сморщился в восхитительно драчливой манере, и она сердито посмотрела на него.

— Всегда, — прошептала она, ее голос был шелковистым. — Конечно. Как очевидно. Но есть одна маленькая проблема, не так ли, Уэстфелд? Я вам не доверяю.

— Не доверяете.

— Видите ли, — продолжала она, — я очень уязвима, а вы нет. Вовсе нет.

Это вызвало в голове еще один горячий образ — на этот раз о том, насколько уязвимым он был бы, если бы отдал себя в ее руки. Буквально. Он застонал и попытался отогнать видение, но оно сменилось другим — он стоит перед ней на коленях, задирая ее юбки — и еще одним, в котором она проводит руками по всему его телу.

Нехорошо. Ему нужно было думать своим мозгом, а не твердеющим членом. Но она подняла руку и просунула палец под другой рукав, и все, о чем он мог думать, было ее платье, расстегнутое до талии, корсет расстегнут, а груди вываливаются наружу.

— Господи, — выругался он вслух.

Помни: ты причинил ей боль. Она не хочет тебя. Она просто хочет причинить тебе боль в ответ.

— Вот как это будет, — хрипло сказал он, роясь в кармане в поисках ключа от своей комнаты. Он повернул замок, открыл дверь. — Я не собираюсь просить вас зайти внутрь.

Сильный румянец гнева начал сходить с ее лица.

— По крайней мере, пока, — поправился он.

Он затаил дыхание и шагнул в комнату. Он порылся в тусклом свете, пока не нашел рюкзак, который привез с собой. Когда он нашел его на комоде, то поднял глаза. Она стояла в холле, в футе от его двери, настороженно наблюдая за ним.

— Вы хотите, чтобы я был уязвим?

Он сел на край кровати с рюкзаком в руке.

— Это достаточно легко сделать.

Он швырнул рюкзак через всю комнату. Он приземлился на пол перед ней и скользнул к ее ногам. Его вечерние туфли снялись без особых усилий; сюртук потребовал немного больше работы, так как сидел плотно. Но он легко расстегнул пуговицы на жилете. Он оторвался от своего занятия и увидел, что она смотрит на него с ужасом и восхищением.

— Что вы делаете?

— Делаю себя уязвимым, — отрезал он. — Теперь откройте рюкзак.

Ее брови нахмурились при незнакомом слове, но она наклонилась и подняла его. Она повернула его несколько раз, прежде чем ослабить шнурок.

— То, что вы ищете, находится сверху, — сказал он. Будет ли это слишком, если он снимет рубашку? Он решил, что да. Вместо этого он сел на кровать, наблюдая, как она осторожно протянула руку и извлекла толстый сверток.

Это была старая привычка, которая заставляла его путешествовать с веревкой, или какое-то ошибочное желание безопасности. Эта веревка не раз спасала ему жизнь. Она нахмурилась, глядя на тяжелые волокна, и прикоснулась к концам, тщательно натертым воском, чтобы предотвратить распутывание.

— Вот, — сказал он. — Хотите, чтобы я был уязвимым? Тогда свяжите меня.

— Зачем?

Он пожал плечами.

— Вы сказали, что вам было любопытно. Вы сказали, что не будете мне доверять. Свяжите меня, и вы можете делать со мной все, что вам заблагорассудится.

И о, как он хотел, чтобы она была довольна им. Тем не менее, у Эвана были свои менее приятные подозрения относительно того, что она хотела с ним сделать.

Она прикусила губу, повернулась и посмотрела в конец коридора. Прошло несколько мгновений, пока она, казалось, погрузилась в раздумия. А затем она медленно двинулась вперед. Она почти закрыла за собой дверь, а затем остановилась, положив пальцы на ручку, как будто ожидая, что он прыгнет вперед. В ее движениях было что-то странное, целеустремленное и в то же время неуверенное. Она не произнесла ни слова, приближаясь, не произнесла ни слова, когда наматывала веревку петлей на его левую руку.

— Это, — сказал Эван, когда она закончила завязывать узел, — отличная версия петли посредника.

Она привязала веревку петлей к левому столбику кровати, а затем туго натянула веревку.

Он почувствовал легкий намек на нервозность и продолжил.

— Она так называется потому, что, когда трое мужчин связаны вместе, это узел, который вы бы завязали, чтобы обезопасить человека посередине.

Она обмотала веревку вокруг столба справа от него, ее рот сжался в мрачную линию.

— Не волнуйтесь. — Он одарил ее улыбкой. — Нам будет хорошо и вдвоем. В третьем человеке нет необходимости.

Ее голова была опущена, и распущенные волосы упали на лицо, скрывая выражение. Но узел, который она завязала вокруг этого запястья, был туже, ее руки дергали концы веревки на место.

Он действительно почти не мог двигаться, только слегка пошевелить руками и покрутить кистью. Он не думал, что она свяжет его так крепко. Но когда он пошевелился, трение веревки обожгло его кожу.

Он хотел, чтобы она доверяла ему. И на одну короткую секунду она склонилась над ним, ее волосы коснулись его шеи. Она могла прикоснуться к нему где угодно, и он ничего не смог бы с этим поделать.

Но она подняла голову и посмотрела ему в глаза.

— И что, — тихо спросила она, — как вы думате, я собираюсь теперь делать?

Он едва ли вообще был способен думать.

— Что ж, — сказал он, — я могу сказать, что я хочу, чтобы вы сделали. Я хочу, чтобы вы поцеловали меня.

Ее зрачки расширились.

— Я хочу, чтобы вы запустили свои руки мне под рубашку. Я хочу, чтобы вы были сверху. Я хочу попробовать вас на вкус, и я определенно хочу быть внутри вас.

— Вот как?

Ее голос дрожал.

— Если мне нужно перечислить то, чего я хочу, я хочу владеть вами, — продолжил он, — и прогнать настороженность из ваших глаз.

Она слегка покачнулась при этих словах.

— Но вы не спрашивали, чего хочу я. Вы спросили, что, по моему мнению, вы сделаете.

— И что, по-вашему, я буду делать? Вы думаете, я поцелую вас? Прикоснусь?

Он улыбнулся ей.

— Нет. Я не думал, что вы планировали потерять свою девственность со мной из-за разлитого вина. Я думаю, вы планируете выйти за эту дверь, оставив меня привязанным к моей собственной кровати.

Ее глаза расширились, и она сделала шаг назад.

— Если вы знали, то почему согласились?

Он даже не мог как следует пожать плечами.

— Вы хотели, чтобы я был уязвим. Полагаю, я многим вам обязан.

— Нет. — Она яростно замотала головой. — Нет. Вам меня не провести. Я знаю, какой вы. Вы будете притворяться добрым. Вы будете уговаривать довериться вам, и как только я это сделаю…

— А что, если я этого не сделаю?

Но она его не слышала. Она отошла, а затем снова повернулась к нему, ее щеки снова вспыхнули.

— Это будет нелегко, больше нет. Мне надоело быть мишенью для ваших шуток.

Она свирепо посмотрела на него.

— Это я, — тихо сказал он, — могу смело обещать.

— Я не знаю, почему я когда-либо боялась вас.

Она одарила его ледяной улыбкой.

— Вы всегда были немного медлительным рядом со мной. И… вы всегда смотрели на мою грудь. Если бы я знала, что вас можно так легко провести много лет назад…

Она покачала головой.

— Но не обращайте на это внимания.

Она сделала последние шаги к двери, а затем открыла ее.

— Спокойной ночи, — сказала она.

Дверь за ней закрылась.

Эван вдохнул ночной воздух и подвигал руками. Веревка почти не поддавалась. Он горел с головы до ног. Но это был не просто огонь желания, который он чувствовал внутри себя.

Он повернул руки в своих оковах, чувствуя, как волокна трутся о обнаженную кожу запястий. Он даже не потрудился попытаться вырваться. Веревка, которую он использовал, могла выдержать более двух тысяч фунтов; он всегда настаивал на хорошем снаряжении. Несмотря на то, что он хотел ругаться от чистой неудовлетворенной похоти, он почувствовал, как на его губах заиграла неохотная улыбка.

Черт, но она была хороша. На самом деле он не предполагал, что она может связать его так хорошо, но она удивила его. Она всегда удивляла его.

Десять лет назад, во время того ужасного первого сезона…

Но воспоминания о том, что он сделал, было достаточно, чтобы лишить его всякого удовольствия от вечера. Эта мысль была менее приятной, чем веревки, которые связывали его. Тем не менее, он покрутил левой рукой и принялся за работу.