Коктейль со Смертью

Глава 11

Голова раскалывалась. Словно в тумане, я добралась до почтового ящика и швырнула в него флакон с душой Эйнара Салена. На ватных ногах доплелась до дома, где приняла целую горсть таблеток. С таким же успехом я могла спустить их в туалет. Рука сама потянулась к телефону. Разговор был еще неприятнее, чем наша встреча в ресторане. Том попытался объяснить мне, как глупо я себя вела, но я сообщила, что видела Аннетт в трамвае, и он тут же начал оправдываться.

— Я сказал тебе правду. Разве важно, какой у нее срок, — пробормотал он.

Именно этого я и ожидала. Я снова и снова прокручивала в голове его рассказ, выстраивая хронологию событий. Тренинг в январе (такое ощущение, что он решил отметить Новый год). Если их единственное свидание состоялось, как утверждает Том, «несколько месяцев назад», когда их объединил тренинг… Судя по размеру ее живота, все случилось гораздо раньше. Я, конечно, не специалист по беременным, но девятый месяц от первого отличить способна.

— По твоим словам, она позвонила пару дней назад и сообщила, что решила не делать аборт. А ты не знаешь, что абортов на девятом месяце не делают?

В голове у меня грохотало какое-то чудовищное сочетание Эминема с Вагнером.

— Прости меня! — Судя по голосу, ему было стыдно. — Аннетт сообщила мне это в феврале и поначалу утверждала, что не хочет оставлять ребенка. Потом она ушла с работы, и мы почти не виделись. Хочешь — верь, хочешь — нет, но я старался ее избегать. А потом она снова пошла учиться. Я решил, что все позади. Мне было неловко, что я позволил ей сделать аборт, но вместе с тем я испытывал облегчение. Я считал, что получил предостережение и отделался легким испугом. Но я ошибался. Жестоко ошибался. Меня продолжали мучить угрызения совести. Под конец я не вытерпел и напомнил тебе о той вечеринке со слайдами. Мне следовало сказать, что я утратил уважение к себе и не помню, когда последний раз без стыда смотрел на себя в зеркало. Мне нужно было время. Я не решался признаться тебе. Боялся, что ты бросишь меня. И в то же время боялся продолжать жить с тобой во лжи. Я позвонил тебе, но ты велела мне проваливать. Потом позвонила Аннетт и сообщила, что не сделала аборт и решила воспитывать ребенка одна. Но потом поняла, что было бы неправильно лишить его отца. И звонит мне только ради ребенка. Не знаю, правда это или нет. Но мне пришлось встретиться с ней. Поверь, я был в шоке, увидев ее живот. Посреди разговора она взяла мою руку и сказала: «Потрогай!» Я и опомниться не успел, как моя уже рука оказалась у нее на животе, и я ощутил внутри какое-то движение. И я… я понял, что выхода нет, от реальности не спрячешься. Прошлое все равно тебя настигнет. И в один прекрасный день твой ребенок, от которого ты отрекся и который вырос вдали от тебя, придет и спросит: «Почему?» И что я скажу, когда восемнадцатилетняя девушка или юноша встанет передо мной и спросит, почему все эти годы меня не было рядом? Жизнь требует от нас жертв, Эрика. И мне пришлось пожертвовать той, кого я любил больше всех на свете, — тобой, Эрика. Теперь ты знаешь, каково мне было тогда, в ресторане. У меня хватило мужества рассказать все, но я не смог признаться, что обманывал тебя. И прежде чем я успел признаться, что всегда буду любить только тебя, ты выплеснула вино мне в лицо. И я подумал… что теперь мне уже все равно. Я должен научиться не только жить, но и выживать.

К горлу у меня подступили рыдания. Боль в голове стала невыносимой. Том говорил о любви ко мне так искренне, что его слова проникли мне в сердце. Он произнес то, чего я никогда не смела произнести — потому что боялась, что мне не ответят взаимностью и в конечном счете я останусь одна. Потому что никому не нужна. Я всю жизнь жила с этим страхом, который словно панцирем сковывал мое сердце.

— Ты сказал, что вы выпивали после работы и нашли «взаимопонимание». — Я имела в виду совсем не это, слова вырвались сами собой. Наверное, таблетки начали действовать.

— Может быть, пару раз. Я говорю правду, Эрика, клянусь.

— А ты не думал, что рано или поздно я все узнаю? Неужели ты считал меня такой наивной дурой?

— Я никогда не считал так, Эрика.

Мне нечего было ответить, и я положила трубку, липкую то ли от пота, то ли от крови. Слезы хлынули из глаз. Настоящий потоп, последствия которого не измерить деньгами и не спасти мешками с песком и силами милиции и добровольцев. Я рыдала оттого, что Том любит меня, и ненавидела его за это. Одной капли ненависти хватило бы, чтобы испортить ему жизнь: день за днем, неделю за неделей, год за годом, пока не наступит жалкий и горестный конец. Потом я позвонила Мартину. Трубку взяла его жена Биргитта и усталым голосом предложила прийти к ним и выразить сочувствие Эйре, сидящей у них в кухне.

— У нас, как всегда, бардак. Жить здесь — все равно что в аду, но мы будем рады тебя видеть, — добавила она перед тем, как положить трубку.

Я поблагодарила за приглашение, так и не поняв, действительно ли она хочет меня видеть. Но это в любом случае лучше, чем сидеть дома одной и ждать патрона — кто знает, когда он вернется.

Через час я была у дома Мартина в Соллентуне. Его младший сын Арвид открыл мне дверь и ослепительно улыбнулся. Я насторожилась.

Арвид выглядел точно так же, как на фото в офисе, — темноволосый, с бегающими беличьими глазками, тощий и вертлявый. Он впустил меня и даже предложил повесить мою куртку. Я не успела ответить, как вдруг наши лица оказались на одном уровне, и он с такой силой дунул на меня, что брызнула слюна. Это было омерзительно. Еще хуже, чем когда Эйнар Сален терся об меня. Я невольно отпрянула. Арвид зашелся в истерическом смехе.

— Я болен. У меня температура тридцать девять и болит горло. Наверняка это грипп. Теперь ты тоже заболеешь, — радостно заявил он, швырнул мою куртку на пол и исчез.

Биргитта, которая вышла мне навстречу из кухни, вздрогнула, услышав слова сына. Она была на грани срыва.

— Арвид! Вернись немедленно! Повесь куртку на вешалку и попроси у Эрики прощения! — воскликнула она без всякого выражения, прекрасно зная, что сын не подчинится.

Я стояла, парализованная случившимся. Потом извинилась и прошла в туалет, чтобы смыть с лица и рук бактерии. Я уже ощущала покалывание в горле, то самое, которое пытаешься унять таблетками и горячим молоком, прежде чем жар, насморк и кашель одолеют тебя. То, что ребенок настолько расчетлив и жесток, пугало. Пугало до смерти.

Прежде чем войти в кухню, я замешкалась, оценивая обстановку. Казалось, в этом доме даже стены пропитаны отчаянием, как запахом табака в квартире курильщика. А ведь здесь живут хорошие люди. Мартин и Биргитта до сих пор влюблены друг в друга, как в первую неделю после свадьбы. Когда Мартин говорил о жене, в его голосе всегда чувствовалось желание. И у Биргитты, когда речь заходила о муже, глаза начинали влажно блестеть, и блестели они не от слез. Видимо, именно эта неугасающая страсть друг к другу помогает им жить, и именно эту связь стремится разрушить Арвид.

В доме царил такой же беспорядок, как у Габриэллы, разве что интерьер отличался. Старинная и дорогая мебель — приданое Биргитты — досталась ей от предков-аристократов. Она сама подобрала краску для стен: сказывалась ее профессия, раньше она работала дизайнером и художником по ткани. Но повсюду что-то валялось — обувь, одежда, комиксы, книги, игрушки, учебники, полотенца и простыни, невскрытые конверты, бумажки от конфет, недоеденный хлеб… Сразу было видно, что в доме есть дети, а у родителей нет времени на уборку.

На кухне Биргитта немного прибрала и накрыла стол. Она зажгла свечи и нарезала свежий хлеб. Я удивилась, когда услышала по телефону, что Эйра здесь. Однако теперь поняла, что удивляться нечему. Ведь это Эйра послужила катализатором всех событий, случившихся после нашей с ней встречи в пятницу. Конечно, смерть Габриэллы коснулась и ее семьи. Им должны были сообщить одним из первых. Пятница. Казалось, целая вечность прошла с тех пор.

— Присаживайся. Мы тут как раз жалуемся друг дружке на жизнь. Присоединяйся, пока у нас есть возможность посидеть спокойно. Хорошо, что ты пришла. — Биргитта тепло обняла меня. Я невольно сжалась: обнимать ее было все равно что сжимать мешок с костями — так она исхудала.

Биргитта всегда была худощавой, но теперь превратилась в ходячий скелет. Кожа обтягивала череп, под глазами — темно-лиловые круги, а сами они, когда-то голубые, словно выцвели. На лице ни следа косметики, вьющиеся от природы светлые волосы, которые раньше блестели, теперь походили на пережженный перманент. Бригитта была одета в рубашку Мартина, и это только подчеркивало ее неестественную худобу, а вытертые джинсы болтались на ней, как на пугале в огороде. Казалось, дунь — и ее унесет ветром. Мне горько было видеть Биргитту такой, ведь я помнила, какой она была раньше.

Только голос у нее остался звучным и теплым. Мартин спокойно сидел за столом, но от него попахивало потом. Эрика, старшего сына, не было видно.

Эйра поспешила сообщить мне:

— Представляешь, Габриэлла умерла! Поверить не могу, что это случилось! Она мертва! Погибла вчера во время прогулки. Люди проходили мимо парковки и заметили неподвижно лежащее тело, бросились к ней, но было уже поздно. Габриэллу ужалила оса, а ведь у нее была аллергия на все, не только на работу. Хотя мамаша, конечно, разыграла целый спектакль и заявила, что ее дочь убили. Не смотри на меня такими глазами: я говорю то, что сама слышала. Роберт рассказал мне это вчера, а потом у него началась истерика. Никогда не видела, чтобы мой сын так рыдал. Он собирался увидеться с Габриэллой в пятницу вечером, а когда зашел к ним, мамаша сказала, что ее убили. Она вопила что-то о женщине из рекламного бюро, которая хотела снять Габриэллу в ролике. Как будто кто-нибудь в это поверит! Эта корова — и в рекламе? Рекламе чего? Если только в качестве иллюстрации «до» в каком-нибудь шоу «до и после» про похудание. Я скорее поверю, что Габриэлла принимала наркотики и связалась с плохими людьми. Так или иначе ее мамаша решила, что Габриэллу убила эта женщина из бюро, не назвавшая — разумеется! — своего имени, только компанию, для которой снимали ролик. «Она выглядела подозрительно», — утверждает мамаша. А Роберт не встает в постели, не ест и не пьет. Нильс сидит с ним дома… потому что я не в силах это видеть. Но убийство… какая нелепость! Кому, кроме меня, могло прийти в голову убить эту гадюку?

Жар ненависти, охвативший меня в трамвае, уже давно исчез. Его сменило то ощущение холода внутри, когда чувствуешь, что земля уходит у тебя из-под ног и тело погружается в ледяную бездну. Я не успела ничего ответить Эйре. Спокойный голос Мартина прервал мои мысли.

— Не думаю, что речь идет об убийстве, ведь этой женщиной была ты, Эрика, не правда ли?

Воцарилась гнетущая тишина. Я почувствовала, как птица что-то клюет в области сердца, в ушах у меня зашумело, и голос (Габриэллы?) зашипел, что моя выдуманная история не стоила и выеденного яйца. Я всегда полагала, что все мои мысли легко прочитать на лице, ведь мне никогда не удавалось контролировать его выражение. Я подумала о патроне: как бы он поступил сейчас на моем месте? И сразу успокоилась. Я вспомнила, что самая лучшая ложь — та, что похожа на правду. Мартин дал мне время собраться с мыслями, продолжив:

— Полицейские поехали домой к матери Габриэллы рассказать о случившемся и о том, что тело ее дочери отправлено на медицинское освидетельствование. Она вспомнила название фирмы, для которой работала незнакомка. «Энвиа». Поэтому они сразу позвонили туда и попали на меня. Счастливое совпадение. А я ведь понятия не имел, что речь идет о тебе. Мать Габриэллы очень точно описала внешность визитерши, поэтому я сразу понял, что это была ты.

Я молчала, и Мартин снова заговорил:

— Я прокрутил в голове несколько возможных сценариев, но в конце концов сказал правду: что понял, о ком идет речь, и что такая женщина действительно работала над рекламным роликом для нас. Я опасался, что они уже узнали, кто ты, и не хотел навредить тебе ложью. Дал тебе отличную характеристику: сказал, что ты давно у нас работаешь и что тебе мы полностью доверяем. Это успокоило полицию, но они все равно собирались побеседовать с тобой. Я говорю тебе это, просто чтобы ты знала. И с удовольствием узнал бы, какого черта ты там забыла.

Я сглотнула. В горле словно застрял сухарь.

— Это правда. Я была там. Мне пришла в голову идея насчет рекламного ролика для генетических исследований. Мы с Эйрой говорили о Габриэлле, когда я заходила к тебе в офис в четверг, и у меня появились кое-какие мысли. Конечно, надо было сначала посоветоваться с тобой, но мне хотелось сразу проверить свою идею на деле. То, что Эйра рассказала о семье Габриэллы, возбудило мое любопытство. Это семейство прекрасно подошло бы для ролика. Актеры-любители вызывают у зрителя ощущение реальности происходящего. У меня не было никаких дел в пятницу, и я решила съездить посмотреть, как они живут. После ухода Тома я стараюсь постоянно чем-то себя занимать, чтобы не думать о нем. Но с Габриэллой все было в порядке, когда мы расстались. Мы прогулялись немного, она обещала подумать об участии в съемках ролика… идея ей, во всяком случае, понравилась. И ее мать тоже была рада возможности заработать.

Мой голос дрожал, как у начинающего актера, но постепенно я успокаивалась и врала все уверенней, чувствуя, что к моим словам сложно придраться. Не давая собеседникам задуматься, я сразу начала излагать идею Смерти насчет рекламного ролика для генетических тестов — осторожно рассказала о женщине с письмом в руках и Смерти у нее за спиной и добавила несколько мазков, чтобы передать эмоции женщины, когда она узнает положительный ответ.

Эйра отреагировала первой:

— Сегодня человек живет, а завтра уже гниет в могиле. Вот и все, что тут можно сказать. И никакие генетические тесты не помогут. Я вообще не вижу в них ничего полезного. Но если вам нужно снимать этот ролик, такой сценарий ничем не хуже других. В конце концов, все мы рано или поздно пойдем на корм червям.

Биргитта подлила нам чай и намазала маслом только что испеченную булочку. Как ей удалось выкроить время, чтобы что-то испечь? Она и сама откусила кусок, и это меня обрадовало: значит, с аппетитом у нее все в порядке. Но синяки под глазами все равно придавали ей болезненный вид.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, Эрика. Но это очень рискованно: сообщить кому-то, что он несет в себе какие-то гены, чреватые для него или его детей мучительной болезнью. Только тот, кто держал в руке бумажку с датой своей смерти, поймет, каково это — знать. Я не решилась бы предсказать, как поведут себя люди в такой ситуации.

«А Смерти это известно», — подумала я.

— Но, — продолжала Биргитта, — в твоих словах есть резон. Мне незачем притворяться: вы прекрасно знаете, что моя жизнь — сущий кошмар, и у меня почти не осталось сил продолжать эту бесконечную борьбу. Иногда мне больше не хочется жить, тогда я убеждаю себя, что если продержусь еще хотя бы один день — потом все станет лучше. А потом еще один. И еще. И я думаю… Если бы я заранее знала, что ждет меня в будущем, то… прости, Мартин, тогда я жила бы иначе. Я смотрела бы на жизнь, как на чудесный дар, и мои решения были бы другими.

Биргитта умолкла. В глазах ее блестели слезы. А ведь она держалась куда лучше, чем я. Наверное, унаследовала это от предков-аристократов, которые сохраняли хорошую мину, какие бы неприятные сюрпризы ни преподносила им жизнь. Мартин с нежностью посмотрел на нее.

— Я говорю о существенном различии между человеком, который делает тест, просто полагая, что получит негативный результат, и тем, кто знает, как велика вероятность того, что у него есть наследственная болезнь. Эти люди видели, как умирали в муках их родственники, возможно, им пришлось ухаживать за ними до самого последнего дня…

Мартин, как всегда, старался тщательно проанализировать ситуацию, я же радовалась, что они отвлеклись от моего подозрительного визита к Габриэлле.

— Вы знаете, что в Европейской конвенции за человеком закреплено право не знать. В том числе и то, есть ли у него ген наследственной болезни. Никого нельзя принудить сделать анализы. Но в законодательстве отдельных государств такое право не закреплено, поэтому нередко возникают проблемы. Я слышал об одном случае в Германии, когда учительница, указавшая в анкете при приеме на работу, что у ее отца была хорея Гентингтона — это такое наследственное заболевание, — не получила место государственной служащей. Потому что претендовала на должность с хорошей пенсией, бесплатным лечением и всевозможными льготами, а при этой болезни мозг в буквальном смысле скукоживается, превращаясь в уродливый сгусток, пока все не заканчивается смертью. Если один из родителей ребенка имеет этот ген, в пятидесяти процентах случаев их отпрыск заболевает. Учительница не делала анализов. Но чиновники проигнорировали это и отказали ей, мотивируя свое решение тем, что она может умереть, не достигнув шестидесяти пяти лет, поэтому они не могут принять ее на работу. Этот случай привлек к себе внимание общественности, и все снова заговорили о праве человека не знать, что ждет его в будущем. И большинство решили, что предпочитают не знать. Так что если использовать в рекламе твою идею, их это, скорее всего, возмутит.

— Но разве здесь не учитываются обе точки зрения? И та, которую высказала Биргитта, и тех, кто предпочитает не знать? — Меня охватило творческое волнение, желание обмениваться идеями, решать сложные задачи, придумывать что-то новое и оригинальное. Хотя в одном Мартин прав: те, кто предполагает, что получит негативный результат, сильно отличаются от тех, кто подозревает, какой ад уготован им при жизни.

— Возможно, возможно. Мне нужно подумать. Твой сценарий неплох, весьма неплох. Он привлекает внимание, видишь, мы тут же начали обсуждать его. Кроме того, мне нравится образ Смерти на заднем плане. Это создает какое-то мистическое ощущение. «Спеши допить вино, время идет, — Смерть у порога, тебя она ждет». Так там, кажется?..

Кажется, да. Впрочем, у Бельмана есть стихи и получше. Я открыла рот, чтобы процитировать, но тут же закрыла. Нашла время демонстрировать знание стихов о смерти. Итак, меня подозревают в убийстве. Мартин словно угадал мои мысли.

— Слушай, а не ночной ли визит ряженого подсказал тебе этот сценарий? Он ведь назвался Смертью, не так ли? Он больше не приходил?

Я постаралась изобразить безразличие. Спокойным тоном ответила, что нет, не приходил, и полиция тоже меня не навещала. Эйра и Биргитта с удивлением посмотрели на меня, и мне пришлось вкратце рассказать о визите Смерти в ту ночь, когда я напилась до беспамятства. Казалось, с тех пор прошла целая вечность. Я постаралась описать Смерть туманно, хотя теперь знала его очень хорошо.

Эйра первой пришла в себя.

— Неужели ты не испугалась? На твоем месте я умерла бы от страха! Он же мог сделать с тобой все что угодно! Вырядиться Смертью — только подумайте! Да, на свете полно психов, но чтобы один из них постучался в твою дверь ночью! Видимо, это был знак. Я имею в виду, что Габриэлла умерла через несколько дней после этого и сразу после твоего визита к ней. Я не суеверна, но столько странных событий подряд — это подозрительно. Вообще-то я не верю в мистику, призраков и тому подобную ерунду. Душа, например. Конечно, хорошо, если бы она существовала, но иногда я смотрю на себя в зеркало и спрашиваю: «Душа, если ты есть, то где же ты? Покажись!»

Биргитта слушала, не поднимая глаз от чашки с остывшим чаем.

— У меня просто мурашки по коже побежали от твоего рассказа. Вспомнила все эти фильмы про Смерть. Как представлю: открываю дверь — а за ней стоит Смерть. Даже не представляю, что бы я сделала на твоем месте, наверное, от страха бросилась бы ему в объятия…

Ее прервал отчаянный крик с первого этажа, а затем смачная брань. Я вспыхнула, услышав слова «черти», «дьявол», «ад», «дерьмо» и ругательства покруче, какие есть в словарном запасе четырнадцатилетнего подростка. Я тут же поняла, что кричит Арвид, а ругается Эрик, и подумала: что же такое могло произойти между братьями? Неужели Арвид сделал Эрику что-то еще хуже того, что сотворил со мной?

Через секунду в кухню ворвался старший мальчик с залитым слезами лицом. Зная, что подростки стараются никогда не плакать, я поняла, что должно было произойти что-то ужасное, чтобы довести Эрика до слез. Его светлые волосы были растрепаны, в глазах стояло отчаяние.

— Он удалил из компьютера весь мой доклад! Доклад о викингах! Я написал его и должен был сдать завтра, а он стер его. Что мне делать, черт возьми! — выкрикнул он срывающимся голосом.

Биргитта попыталась обнять сына, но тот вырвался, бросился в прихожую и схватил куртку:

— Все, я ухожу! Больше не могу, черт подери, жить с ним! Он больной на всю голову, а вы все ему потакаете!

Эрик надел кроссовки и распахнул дверь. Биргитта с криком бросилась за ним, но было уже поздно. Он исчез.

Мартин побежал вниз, мы с Эйрой последовали за ним. Биргитта вернулась в кухню, всхлипывая без слез, и это выглядело так странно, словно ее тошнило при пустом желудке. Мне было безумно жаль ее.

На первом этаже был длинный коридор. Двери из него вели в комнаты мальчиков, спальню Мартина и Биргитты и в прачечную. Одна из дверей, очевидно, в комнату Эрика, была распахнута, там на полу сидел Арвид и хохотал. От смеха он даже упал на пол. Но смеялся он не злобно, а скорее радостно.

Мартин схватил его за руку:

— Что ты натворил? — прошипел он, рывком поднимая сына на ноги. Я пробралась к компьютеру. Экран действительно был пуст. Только ослепительно белый лист открытого документа безразлично подмигивал мне.

— Я? Почему всегда я? Я ничего не делал! Только хотел помочь ему немного! Он что-то писал, я встал сзади и увидел, что он сделал ошибку. Ну, я и нажал на кнопку, чтобы ее исправить. Почему вы всегда считаете меня виноватым? — возразил Арвид тоном несправедливо обиженного.

Мартин так резко отпустил сына, что тот чуть снова не упал. Потом сел за компьютер — посмотреть, можно ли спасти положение. Но спасать было нечего. Я стояла за спиной у Мартина, глядя на экран. Документ назывался «Викинги», но какие бы клавиши Мартин ни нажимал, на экране не восстановилось ни слова. Эрик сказал правду.

— Очень жаль, что так получилось, — спокойно продолжал Арвид. Теперь он сидел в кресле в углу комнаты. — Тем более что Эрик написал почти сто страниц. Но я могу помочь ему. Могу. Так я ему и сказал. Только меня никогда никто не слушает. Все только орут на меня.

Я не услышала в этих словах никакого подвоха. Посмотрела на него: он не казался огорченным или рассерженным. Напротив, его лицо светилось от удовольствия или, скорее, от самодовольства. Выражение его глаз напомнило мне Карину, когда она смотрела на то, что раньше было лицом ее мужа.

На первый взгляд, это был симпатичный десятилетний мальчик. Темные глаза, густые ресницы, вьющиеся темные волосы. Неужели так выглядит зло? Он сделал все это нарочно? С умыслом?

Биргитта однажды в разговоре со мной назвала своего младшего сына злом во плоти. Это было во время одного из редких визитов ее матери, которая осталась с детьми и отпустила Биргитту отдохнуть в кафе. Мы сидели там и пили кофе с пирожными, когда Биргитта вдруг сказала: «Больше всего меня пугает то, что я чувствую в нем зло».

Она говорила, что дети часто проявляют жестокость, например, убивая животных, чтобы похоронить их, но у Арвида этот период явно затянулся. Он с удовольствием подрезал крылья птицам и наблюдал, как они дергаются на земле, не в силах взлететь, отрывал лапки лягушкам и смотрел, как они умирают, охотно кормил кошку живыми птенцами. А потом утопил ее в бочке. Арвид обожал портить игрушки других детей, при этом выбирая самую любимую, потеря которой была невосполнима. И всегда находил своим поступкам объяснения, которые успокаивали даже самых разъяренных родителей.

Биргитта сказала, что непрестанно гадает, за что ей послано такое наказание. Что она сделала не так? По ее словам, Арвид нередко будит ее по ночам, утверждая, что не может уснуть, но ей кажется, будто он стоит за дверью и ждет момента, когда она уснет, чтобы ворваться в спальню и растолкать ее.

— С тех пор как он родился, я мечтаю только об одном — выспаться, — призналась она и добавила, что ее лихорадит от постоянной усталости. — Уж лучше бы он был инвалидом или физически неполноценным. Конечно, это тоже ад для родителей, но думаю, нам было бы легче с ним справиться. Он чувствовал бы, что мы любим его, и отвечал нам тем же.

Я смущенно пробормотала, что большинство детей не различают добро и зло, и тем не менее вырастают вполне законопослушными гражданами и охотно делают пожертвования в какой-нибудь фонд защиты детей или борьбы с раком. И что вряд ли можно назвать Арвида воплощенным злом, если вспомнить историю человечества и жестокое время, в которое мы живем. Биргитта сменила тему и заговорила о новом проекте Мартина, но я видела по ее глазам: она со мной не согласна.

Мартин подошел к Арвиду, встал перед ним на колени и взял его руки в свои.

— Почему всегда ты? — Он покачал головой. — Это я спрашиваю: почему ты всегда хочешь насолить брату? Ведь сделай ты добрый поступок, он отплатил бы тебе сторицей! Разве не видишь, что он хотел бы любить тебя, но ты ему не позволяешь!

Арвид посмотрел на отца.

— А может, я не хочу, чтобы он меня любил. Мне вообще не нужно, чтобы меня любили. — Он произнес это так спокойно, что мне показалось, будто это говорит не ребенок, а кто-то совсем другой. Чья же душа вселилась в его тело и творит теперь все эти безумства?

Биргитта тоже спустилась вниз. Она стояла молча и наблюдала за происходящим. Я обняла ее, но она никак не отреагировала на это, и я отошла в сторону.

— Теперь мне придется сидеть ночью и писать доклад о викингах заново, — сказала она погасшим голосом. Я представила, как она и Эрик вместе пишут доклад. Час ночи. Два. Три. Потом пара часов сна. В половине седьмого ей нужно разбудить Арвида, заставить его умыться и одеться и отправить в школу.

Эйра, которая все это время молчала, произнесла:

— Я понимаю, что вы чувствуете, хотя и не могу выразить это словами.

Я подумала, что ее детство в финских лесах тоже было не из легких. В воздухе словно запахло свежей древесиной. Видимо, слова Эйры помогли Биргитте, потому что она благодарно сжала ее руку и присела на стул перед Арвидом. Мартин вышел из комнаты, мы с Эйрой последовали за ним. То, что собиралась сказать сыну Биргитта, не предназначалось для наших ушей.

Мы пришли в кухню, и хотя есть больше никому не хотелось, Мартин поставил на плиту чайник. Я истолковала это как приглашение остаться и посидеть еще немного.

— Совсем забыл спросить, как у тебя с Томом, — спросил он, не оборачиваясь.

Я поняла, что ему не хочется обсуждать то, что натворил Арвид.

Поскольку я еще не успела рассказать ему про Аннетт, да и Биргитта ничего не знала, я вкратце рассказала о нашем с Томом ужине в ресторане и о том, как потом увидела беременную Аннетт в трамвае. «Она выглядит так, словно со дня на день родит», — добавила я. О Смерти я не упоминала. Мартин и Эйра внимательно слушали меня. Может быть, им было легче оттого, что не только у них проблемы в личной жизни.

— У некоторых мужчин все чувства и мысли сосредоточены в одном месте, и это место уж точно не голова, — заметила Эйра, сделав глоток чая.

Мартин сел напротив меня и взял мои руки в свои.

— Эрика, мне чертовски жаль, — сказал он, и я знала, что он говорит искренне. От его сочувствия и безусловной поддержки Эйры мне даже стало немного легче. — Это совсем не похоже на Тома. Знаю, мы очень с ним разные, но я уважал его. И нам всегда было о чем поговорить. Он обожал тебя, Эрика, я тебе это уже говорил. Меня не покидало ощущение, что вы созданы друг для друга. И тут это… Измена… и ее последствия. Не понимаю, как Бог мог допустить такое.

— А ты… Как бы ты поступил на месте Тома?

Смерть Габриэллы, инцидент с Арвидом и мой разрыв с Томом сблизили нас с Мартином, и мы могли говорить откровенно. Незачем притворяться, будто все хорошо, когда мы оба понимаем: это не так.

Мартин помолчал.

— Я никогда не изменял жене, — сказал он наконец, — если ты называешь изменой сексуальный акт со всеми его составляющими: от аперитива перед едой до коньяка к кофе. Но для меня измена — это не только секс. Газеты сегодня азартно спорят: считать поцелуй изменой или нет. Я не об этом. Мысли — вот к чему следует относиться серьезно. Ведь в мыслях мы абсолютно свободны и можем делать все, что угодно. И тут я ничего не могу обещать. Красивые женщины на улице невольно притягивают взгляд. Иногда трудно отвести взгляд от слишком глубокого декольте. Но самое страшное: порой меня посещает мысль о том, что я хочу просто исчезнуть. Выйти за дверь, чтобы никогда больше не вернуться. Это желание бывает настолько сильным, словно стоишь на краю бездны, и тебя туда тянет. И ты готов сделать последний шаг, хотя знаешь, что тебя ждет смерть. Это будет пострашнее измены — просто исчезнуть, оставив жену с больным ребенком. Я стыжусь этих мыслей. Но они меня не оставляют. И я не боюсь признаться себе в этом. Может быть, только поэтому каждый вечер и возвращаюсь домой.

Эйра слушала, открыв рот. Не решаясь спросить ее, изменяла ли она мужу, я размышляла над признанием Мартина.

— Ты говоришь, что хотел бы исчезнуть… но скажи… такой вопрос я осмелилась бы задать только близкому другу. Порой ты… жалеешь, что твой младший сын вообще появился на свет?

Мартин долго не отвечал, и я уже пожалела, что спросила. Но в конце конов он повернулся ко мне.

— Многие сочли бы твой вопрос циничным и объяснили его тем, что у тебя нет собственных детей. Но я хорошо знаю тебя. И понимаю, что ты имеешь в виду. И я… — Мартин умолк, потом сбивчиво продолжил: — Есть вещи, которые нельзя забыть. Можно простить, попытаться понять. Но забыть — нет. Во всяком случае, я не могу это сделать. Если бы мог, наверное, все сложилось бы по-другому.

Биргитта вошла в кухню. Она услышала его последнюю фразу.

— Трудно забыть, что ты еще жива, Эрика. Ты должна это осознавать. Ты ведь стояла лицом к лицу со Смертью, пусть даже это был ряженый. И это тебе Мартин поручил придумать рекламу генетических анализов, а ведь это все равно что рекламировать смерть. Я тут подумала… может, тебе стоит отыскать этого безумца и пригласить его сняться в рекламе?

Биргитта явно хотела вернуться к тому, что мы обсуждали до того, как нас прервали дети. Я поняла, что не должна упускать подходящий момент.

— Забавно, что ты заговорила об этом… но та встреча действительно заставила меня о многом задуматься. Том ушел от меня, а потом этот человек появился у моей двери. Ты прав, Мартин, это его ночной визит натолкнул меня на идею использовать образ смерти в нашей рекламе. И я даже задумалась об актерах, профессиональных и любителях. Поэтому мне и пришло в голову навестить Габриэллу… А потом, перебирая в памяти знакомых и знакомых знакомых, я вспомнила про одного парня, которого как-то встретила у Кари, моей однокурсницы. Его зовут Джон, он актер, мы познакомились на той вечеринке у Кари и потом пару раз вместе пили кофе. Это было очень давно, но я хорошо помню его облик: какой-то темный и светлый одновременно. Меланхоличный парень с хорошим чувством юмора, так бы я могла его описать. Он отлично подошел бы для этой роли. Я спрошу его, как он относится к тому, чтобы сыграть Смерть. И поищу его адрес в телефонной книге. Или спрошу у Кари. Разумеется, если агентство не предложит нам другую подходящую кандидатуру.

Если мой план обречен на провал, то сейчас это станет ясно. Большая часть того, что я говорила, была правдой. Ведь это Смерти пришла в голову идея для рекламного ролика. Я просто поменяла местами причину и следствие, вот и все.

Мартин долго смотрел на меня. Ему нельзя было отказать в проницательности, и я догадалась, что в моей цепочке лжи есть слабое звено. Сначала ночной визит незнакомца, назвавшегося Смертью, потом актер, идеально подходящий на эту роль… Я посмотрела Мартину в глаза невинным взглядом. «Не ешь меня, серый волк, съешь лучше моего братца, он гораздо крупнее и жирнее меня».

— Дай мне время подумать, — отозвался Мартин. — Терпеть не могу работать в выходные, хотя, вероятно, разговоры о смерти можно смело считать досугом. Я позвоню тебе в понедельник. Если нам не придет в голову ничего другого, устроим небольшую репетицию с Никке. Это не займет много времени, и у нас будет что предложить ребятам из фирмы.

Услугами Никке, фотографа и режиссера, мы пользовались, работая над рекламой презервативов. Тогда он сделал великолепную работу, которую все высоко оценили. Мартин прав, нам лучше иметь побольше козырей при переговорах, чтобы дороже себя продать. Правда, креативность Никке иногда походила на безумие, зато ему удавалось отлично передать идею на экране. Меня это даже пугало.

Биргитта сидела, кусая ногти. Один уже начал кровоточить, и она слизнула кровь. Я заметила, что все ее ногти обкусаны до мяса.

— Биргитта, а с Арвидом… вам кто-то помогает: врачи, учителя? Одним вам с ним не справиться.

— Мы и не справляемся, — безучастно кивнула Биргитта. — Нет, нам никто не помогает. То, что Арвид умственно неполноценный, очевидно, но у государства не хватает средств, чтобы помочь всем больным детям. Их передают от одной организации другой, но на деле ничего не происходит. И нам не достается ни кроны из тех налогов, которые мы всю жизнь платим в казну. Это приводит меня в бешенство. Я уже жалею, что не соглашалась получать зарплату наличными. Арвид по-прежнему ходит в обычную школу, хотя мы просили зачислить его в специальный класс. Ему выписали такие сильные лекарства, что я боюсь, как бы они ему не повредили. Но производством лекарств для детей почти никто не занимается, и в результате на них проверяют препараты, предназначенные для взрослых. Так что мы можем рассчитывать только на себя. И это чертовски тяжело.

Биргитта посмотрела на меня, и я опустила глаза. У меня в шкафу все еще лежали таблетки Арвида, которые Биргитта дала мне, чтобы я навела справки о том, как они влияют на организм ребенка.

— Ты права, — снова заговорила Эйра, — если хочешь выжить, нельзя болеть. На врачей денег не напасешься. Хотя моего мужа к врачу пинками не загонишь. Не выносит больниц. А тут еще и Роберт в истерике.

Ее прервал телефонный звонок. Мартин поднялся, вопросительно глядя на Эйру. Он, как и все, подумал, что звонит Нильс, желая узнать, когда жена вернется домой. Мартин сказал «алло» и надолго смолк, а потом начал спрашивать когда, где она и как себя чувствует. Мы замерли в ожидании нового удара. Мартин положил трубку и вернулся к столу:

— Звонил Карл, наш исполняющий директор. — Он посмотрел на меня.

Это имя было мне знакомо, мы с Карлом даже пару раз встречались. Я кивнула, и Мартин продолжил:

— Это касается Эйнара Салена, моего непосредственного начальника. Судя по всему, он застрелился сегодня утром в своем особняке.