Коктейль со Смертью

Глава 15

Как убить человека, когда уже две тысячи лет никого не распинают на крестах? Конечно, есть и другие варианты физического насилия, причем довольно эффективные. Например, как убить ребенка: взять за ноги и бить головой о стены и шкафы, пока очередной удар не станет роковым? А самых маленьких просто трясти, пока голова не оторвется от тела? Можно избить до смерти. Или использовать нож. Все это проверенные способы.

Еще можно отправить детей на войну. Одеть в мундиры, как взрослых, дать в руки оружие. Или послать искать мины. Можно морить их голодом или поить отравленной водой. В деле убийства детей человечество всегда проявляло большую изобретательность.

Для тех, кто брезгует марать руки кровью, есть слова. Они не наносят физических ран, но травмируют и иногда даже убивают душу ребенка. Нужно только твердить ему неустанно, что он ничтожество, что ничего не добьется в жизни. Тогда он будет постоянно испытывать чувство вины за то, что родился. Можно заставить его чувствовать себя глупым, толстым, безобразным… Этот список бесконечен. Делая это умело и расчетливо, вы быстро уничтожите слабую детскую душу. Останется только оболочка, которая будет брести по бесконечной пустыне. Снаружи живая, но мертвая внутри. А есть ведь еще и сексуальное насилие.

Но можно поступить, как я. Предоставить ребенку встретить свою судьбу, которая предполагает, что кто-то другой проживет еще один лишний день. Тем более, что душе, которую я собираюсь выпустить, не придется проходить через какой-нибудь банк душ, она очень скоро попадет в новое тело. Так что речь тут идет не о смерти, а скорее о жизни. Я могу с гордостью сказать, что совершила это во имя высокой цели.

Я сидела за кухонным столом, пила кофе и листала газету, мысленно подбирая правильные слова. Мы со Смертью провели бурную ночь, забыв обо всех табу. Мы брали и отдавали с одинаковой страстью, пока не заснули в объятиях друг друга, потные и утомленные, под надзором паука, облюбовавшего мой потолок.

Видимо, патрон встал довольно рано, потому что, когда я вышла в кухню, стол уже был накрыт к завтраку: кофе, молоко, теплые круассаны. Рядом лежала записка, в которой он написал черными чернилами, что плохо спал и решил сегодня вместо работы совершить морскую прогулку на одном из кораблей, совершавших рейсы в шхеры. Часы показывали десять, так что он, должно быть, ушел давно. Видимо, перспектива провести утро со мной больше не привлекала его. Внизу патрон приписал, что будет благодарен, если я устрою пару смертельных случаев по своему выбору, поскольку у него сегодня нет вдохновения. Одеяние и коса стоят в прихожей, сообщал он, но косу можно и не брать — она занимает много места.

Значит, у него нет вдохновения! Типичная отговорка для того, кому лень выполнять свою работу. Магга была права. И Карина Сален — тоже. Хотя какое мне до этого дело? Я порадовалась, что его нет: это давало мне возможность спокойно осуществить мой план. Записка позволяла, скопировав почерк Смерти, написать собственную. К счастью, вещи успокоились. Кастрюли мне больше не подмигивали, а картины не выпрыгивали из рамок. Мои вчерашние лихорадочные скитания по городу сегодня казались галлюцинацией, путешествием Алисы в Зазеркалье.

Я развернула утреннюю газету на странице с объявлениями о смертях — это уже вошло у меня в привычку. И сразу увидела знакомое имя: Густав Шоквист. А рядом Агнес Шоквист. Она умерла через два дня после его смерти. Удивительно, как легко умереть, если ты твердо решил покинуть этот мир. Можно только поражаться силе мысли человека, когда речь идет о желании жить или умереть. Под сообщением было написано, что четверо детей и внуки скорбят по усопшим. Сколько именно внуков, не уточнялось. И стихотворение, но не из стандартного набора, какой есть в каждом похоронном бюро, а специально подобранное родственниками. Речь в нем шла о встречах.

На другой полосе была напечатана статья о жизни Густава и Агнес, подписанная их же фамилией. Я решила, что это сын, которого мы видели в больнице. Текст, дышавший нежностью, больше походил на сказку, чем на статью. Там говорилось, как Густав и Агнес родились, росли, учились, встретились, обручились, поженились. Рассказывалось о их работе и интересах, особенно об интересе к Ближнему Востоку и о высоких идеалах, которые они прививали своим детям. Патрон говорил, что Густав был жадным, но в статье об этом не упоминалось.

Странно, что в газетах всегда пишут о выдающихся людях: революционерах, творческих личностях, лидерах, которые неизменно во всем добивались успеха, вдохновляли других, поддерживали семью, друзей и коллег. Но что, если бы кто-нибудь написал не слишком позитивный некролог: «Кайса такая-то умерла… и должен признаться, никто о ней особо не скорбит. Жадная и злая, она за всю свою жизнь ни про кого не сказала доброго слова. Дома изводила мужа и детей скаредностью. У нее вечно было скверное настроение, а на работе она подлизывалась к начальникам и издевалась над подчиненными. Не питала интереса ни к чему, кроме телевизора, и не имела никаких талантов. Не читала книг, не занималась благотворительностью и не ходила на выборы. Что касается друзей, то раз в пять лет она встречалась с бывшими одноклассницами по пансиону, такими же скучными и лицемерными, как и она сама. Вот почему никто не скорбит о ней. Пусть земля будет ей пухом».

Было бы забавно прочитать такое. Только никто никогда этого не напишет. Из страха перед общественным мнением, недовольством родственников и местью призрака самой Кайсы.

Кстати, о призраках. Интересно, сын Шоквиста написал эту статью сразу после смерти матери или через какое-то время? Мысли мои вернулись к рассказу Смерти об Иисусе и о заключенном между ними договоре, который обрек обоих на вечную жизнь. Трудно поверить в эту фантастическую историю. Дьявол кажется куда более реальным, ведь все мы сталкивались в жизни со злом. Но Иисус, бродящий по улицам и площадям? В своем обычном обличье? И никто ничего не заметил? Переселение душ я еще могу представить, но вечную жизнь в одном и том же теле? Блаженны верующие, которым не нужны доказательства, но я всегда относила себя к разряду сомневающихся. С другой стороны, ведь я поверила в существование Смерти. Может, патрон говорил образно или, как Том, переместил события во времени? В любом случае Иисус не имел ничего общего с моими планами на день, так что не стоило о нем и думать.

Я взяла блокнот, листы которого подозрительно напоминали тот, на котором патрон набросал свою записку. Вышла в прихожую, где, как и указывалось в записке, висело одеяние, и вынула из кармана стеклянный флакон. Осторожно вытащив пробку, я тщательно осмотрела ее и флакон. Они выглядели совершенно обычными: стекло не самого лучшего качества, грубая пробка. Я положила их перед собой на стол, достала купленную вчера черную ручку, окунула ее в чернила и начала тренироваться. Чернила растекались по бумаге, образуя кляксы, но в целом получалось неплохо. Только почерк бы совсем не похож на мой. Он стал размашистым и каким-то властным, что ли. Я писала и писала, пока ручка словно не приросла к руке, а начертание букв стало напоминать почерк Смерти. Его было не так-то легко скопировать: все эти закорючки вокруг «с» и «о», но в конце концов мне удалось изобразить что-то похожее.

Я закатала рукава, села поудобнее и написала почерком Смерти имена Тома и Аннетт на бумажке. Магга не дала мне точных инструкций, что именно надо написать, поэтому пришлось положиться на воображение. К именам я добавила примерную дату рождения, написала «Стокгольм» и номер сотового Тома. На мой взгляд, этих сведений было достаточно, чтобы послание дошло по адресу. Сложив бумажку, я обернула ею пробку, как советовала Магга. Конечно, мне придется снова вытащить пробку, чтобы впустить душу внутрь, но сейчас она легко вошла в горлышко флакона. Тем, кто имеет дело с судьбами людей, порой приятно ощутить свою власть.

Телефонный звонок отвлек мня от этих приготовлений. Я отложила флакон и взяла трубку. Мне больше не надо было бояться телефонных звонков: если это Том — я просто положу трубку. Это был Мартин.

— Эрика, привет! Как ты?

— Хорошо!

Стандартный ответ. Годится в девяносто пяти процентах случаев. Не требует комментариев и не вызывает дополнительных вопросов.

— Я тоже. Полно работы, но уже понемногу вырисовывается структура. Представь себе, оказывается, даже хаос поддается структурированию. У Эйнара Салена порядка не было ни в чем. Все бумаги перепутаны. Никак не пойму, что творилось у него в голове. Но теперь мы этого уже никогда не узнаем.

Он вздохнул. У меня чуть было не вырвалось, что я видела содержимое головы Салена, размазанное на спинке красного дивана.

— Никке принес мне фотографии. Даже раньше срока. И они превосходны. Он настоящий профессионал. Думаю, этого будет достаточно, чтобы зацепить парней из агентства. Я бы даже сказал, что это не реклама, а настоящее искусство. Я и не знал, что ты похожа на Мадонну. А твой Джон — просто находка. Клянусь, Эрика, если это не его ты видела за дверью в ту ночь, я готов съесть свою шляпу и кальсоны. Ты уверена, что это не приятель Малькольма?

У меня внутри все сжалось.

— Нет, вряд ли. Полицейский инспектор была у меня в воскресенье. Я забыла рассказать. Я и не подозревала, что у нас такая оперативная полиция. Они уже успели провести вскрытие и… — Я прервалась на полуслове. Зачем сообщать Мартину о том, что, по словам комиссара Россеус, кто-то видел у парковки фигуру Смерти. Как раз там, где нашли труп Габриэллы. Нужно скорее сменить тему. — …И врач передал им мои слова. Но я с тех пор много думала о случившемся и пришла к выводу, что была слишком пьяна, и у меня просто разыгралось воображение. Я так и сказала полицейским.

— Ага. — Видимо, Мартин был очень занят, и ему было не до того, чтобы выяснять подробности.

— В любом случае я хотел бы, чтобы ты пришла посмотреть на фотографии. Уверяю тебя, они потрясающие. Заодно мы с тобой покумекали бы над рекламным текстом. Только одно меня тревожит, Эрика. Мы говорили о позитивном образе в рекламе. Фотографии отличные, и твоя идея просто гениальна, но, глядя на них, в голову приходит скорее обратное. Над этим придется еще поработать.

— Как дела у Биргитты? Я была у нее вечером. Это ужасно — то, что случилось с украшениями, Мартин. Вы обратились в полицию? Или в страховую компанию? Биргитта считает, что это бесполезно, но я не верю… Ты ведь всегда…

Мартина расстроили мои слова.

— Она была в истерике, но когда я вернулся домой, уже успокоилась, и мы с ней все обсудили. Биргитта сегодня позвонит в страховую компанию. Мы решили не сообщать им правду и сказать, что Арвид просто вынес драгоценности на улицу поиграть. Это почти правда. Едва ли нам кто-то поможет, но вдруг… Если драгоценности появятся в ломбарде или антикварном салоне, а некоторые из них довольно редкие, то об этом сообщат в полицию. Я больше надеюсь на страховую компанию. Если повезет, нам поверят. Биргитта говорила, ты обещала помочь ей с Арвидом, чтобы она все успела. Очень мило с твоей стороны.

Я пробормотала что-то вроде «разумеется», и Мартин предложил мне сразу приехать к нему в офис. Он больше не хотел обсуждать личную жизнь, и я не собиралась принуждать его. Положив трубку, я вдруг поняла, что сегодня вторник, а значит, ровно неделю назад Том бросил меня. Начало тому, что произойдет сегодня, было положено тогда. Мне понадобилось на один день больше, чем Богу на сотворение мира, и это при том, что я не брала выходной.

Едва войдя в приемную Мартина, я сразу заметила перемены. Письменный стол, фотографии, шкафы — все осталось на своих местах, и Эйра, как обычно, сидела за столом, но уже не такая неприступная, как раньше. Первое, что бросилось мне в глаза, это седая прядь в ее темных волосах. Особенно поражало то, что Эйра, всегда считавшая волосы главным женским украшением, не позаботилась ее закрасить. Она налила мне зеленого чаю, а себе кофе. Боюсь, это была уже пятая или шестая чашка за день. Едва я села, как Эйра заговорила:

— Знаешь, зачем Бог создал женщину, Эрика? Он быстро понял, что одному мужчине не справиться. Я так устала от мужа, что думаю, не отправить ли его куда-нибудь в отпуск с другими такими же лоботрясами, как он. Какая вообще от него польза? Он хоть что-нибудь делает по дому? А Роберт не звонит мне и не отвечает, когда звоню я. Нильсу следовало бы ему позвонить, но, думаешь, он сделает это? Нет! Если бы люди умирали не от старости, а от стресса, мой Нильс жил бы вечно.

Я поняла, что на самом деле раздражение Эйры вызвано поведением сына, а не мужа, и события последних дней сильно на нее повлияли. Раньше Эйре казалось, что Габриэлла — источник всех зол для их семьи, но именно после ее смерти эта семья начала распадаться. Я не осмелилась спросить, что думает поэтому поводу сама Эйра. После рассказа о переезде Роберта моя совесть уже несколько раз порывалась проснуться и схватить меня за горло, но я уговаривала ее спать дальше. Габриэлла была пробным камнем, а не частью хорошо продуманного плана, и все же меня удивляло, почему я не испытываю сочувствия к ее матери. Ведь это негуманно — презирать людей только за то, что они живут и ведут себя не так, как тебе хотелось бы.

Допив чай, я спросила, можно ли зайти к Мартину. Эйра фыркнула:

— Иди. Она сидит там уже целый час, так что пора бы ей убраться. Как будто кроме нее у Мартина других дел нет.

Я подошла к кабинету, постучала, подождала пару секунд и, не получив ответа, толкнула дверь. Мужчина и женщина, сидевшие за столом спиной ко мне, ничего не заметили, увлеченные разговором. Я стояла в нерешительности, не зная, уйти или остаться, но в конце концов окликнула Мартина и сделала несколько шагов вперед. Собеседники вздрогнули и обернулись ко мне. Я сразу узнала в женщине Карину Сален.

Она как никогда походила на спелую грушу. Распущенные черные волосы падали на плечи, на щеках горели пунцовые розы, красный пиджак плавно перетекал в черные брюки, обтягивающие пышные бедра и заканчивающиеся черными сапогами на высоком каблуке. Темные усики над губой были припудрены. Карина выглядела слишком цветущей и бесстыдно привлекательной для скорбящей вдовы, так что даже я, знавшая всю правду о смерти Салена, была поражена, увидев ее. Мартин же, напротив, показался мне усталым. Под глазами у него были темные круги.

— Привет, Эрика, я не слышал, как ты вошла. Познакомься! Это Карина. Карина Сален, вдова моего босса Эйнара, который застрелился. Такая трагедия!

Пока он говорил, я пожала протянутую Кариной руку и представилась. В ближайшие минуты нам троим предстояло играть свои роли. Мне следовало притворяться, что я никогда прежде не видела Карину Сален, хотя картина убийства явственно стояла у меня перед глазами. Может, смерть Эйнара и случилась по моей инициативе, но стреляла-то Карина. Она тоже делала вид, что понятия не имеет, кто я такая, и продолжала изображать скорбящую вдовушку. А Мартину пришлось притворяться, что он всегда симпатизировал Эйнару Салену и глубоко опечален его гибелью, хотя на самом деле все было наоборот. К тому же Мартину еще предстояло убедить меня, что интимная сцена, которую я наблюдала минуту назад, была не чем иным, как профессиональной беседой вдовы и коллеги ее погибшего мужа. Может, Мартин и знает об истинных чувствах Карины к покойному, но уж точно ничего не скажет. Удивительно все-таки устроено наше общество, со всеми этими правилами приличия! Карина первой вошла в роль:

— Привет, Эрика. Мартин рассказывал мне о тебе. Точнее, у него на столе лежали фотографии, и я, не удержавшись, взглянула. Черт, они просто потрясающие! Извини за грубость. Просто не могу выразить восхищение другими словами. Словно видишь настоящую смерть!

Даже голос у нее был фальшивым. Я сразу поняла, что она хочет сказать. «Играй твою роль, а я буду играть свою. Чтобы никто не догадался, где и при каких обстоятельствах мы познакомились. Так будет лучше для нас обеих». Я ничего не ответила, предоставив Мартину вести разговор.

— Я тебе это уже говорил. Карина… Госпожа Сален хотела узнать, чем Эйнар занимался последние дни перед кончиной. Для нас очень важно понять, вызвано ли его самоубийство личными мотивами или проблемами на работе. Второе может сильно повредить фирме, и мы пытаемся выяснить, так это или нет. Карина утверждает, что у них не было финансовых затруднений, но… в любом случае это касается только вдовы и нашего предприятия. Будь добра, никому не рассказывай о нашей с Кариной встрече.

Мартин проводил гостью до двери:

— Карина, позвони мне вечером, как договорились. Думаю, мы уже все прояснили, но если тебе понадобится помощь с похоронами, только скажи… Сотрудники компании будут рады помочь тебе. Еще раз прими мои соболезнования.

— Спасибо, — она умудрилась вместить в это короткое слово всю свою фальшивую скорбь и вышла из кабинета, оставив нас с Мартином наедине.

Сама не знаю почему, первые минуты я ощущала неловкость. Потом мы начали обсуждать работу, и вскоре я расслабилась. Я поняла, почему мы с Мартином дружим: нам всегда хорошо друг с другом и вместе проще придумывать новые идеи.

Фотографии действительно получились очень удачными. Мне было непривычно видеть себя со стороны и пришлось вообразить, будто это не я, а просто какая-то женщина средних лет, которая сидит на стуле, не подозревая, что ждет ее в ближайшие несколько секунд. Никке экспериментировал с освещением, и моя фигура на одних снимках получилась четкой, а на других — расплывчатой. Позади стоял мой патрон, и сразу было понятно, кто это, несмотря на отсутствие косы и капюшона. Фотографии Никке сделал гениально, и будь у нас столь же гениальный текст, их можно было бы сразу посылать их на конкурс рекламы. Мартин взволнованно рассматривал снимки.

— Я знал, что Никке гений, но это… Черт побери, от них меня бросает в дрожь. Эта игра света и тени, ты видишь… и эта Смерть… Я хотел сказать, Джон…

Мы перебирали фотографии, сравнивали, комментировали. И вдруг мне в глаза мне бросилась еще одна стопка, не замеченная мною раньше. На них за моей спиной не было ничего, кроме расплывчатого света, словно их неправильно проявили или капнули на бумагу каким-то раствором.

— Не обращай внимания, — сказал Мартин, заметив мой интерес, — Никке прислал несколько неудачных снимков, хотел, чтобы ты их тоже посмотрела.

Он сказал, что с ним еще никогда такого не случалось: одна из фигур просто-напросто исчезла с пленки. По-моему, дело в том, что он намудрил с проявителем, но это неважно, у нас и без них хватает хороших снимков. Осталось только выяснить мнение клиента. Кто знает, что они могут подумать о рекламе генетических тестов с помощью образа Смерти.

Я молчала, рассматривая фотографии, на которых не было Смерти. Никке прислал их мне, желая сообщить: что-то странное произошло при проявке, и химические реактивы тут ни при чем. Он хотел, чтобы я знала это, помня о том инциденте в ателье. Сам он наверняка не придавал этому большего значения. Я всегда удивлялась, насколько любовь к работе затмевала для Никке все остальное. Но ему было важно, чтобы я задумалась над случившимся. Может, у Смерти два лица, и одно из них камера не в силах запечатлеть? Может, именно это лицо он мне не показывает, как не рассказывает о романе с Маггой и другими женщинами? Или этот расплывчатый свет означает, что не нужно пытаться узнать вещи, не предназначенные для простых смертных?

— Можно мне взять их домой?

— Конечно, возьми. Только прошу тебя, не отвлекайся, подумай лучше над текстом, — попросил Мартин, и я поняла, что сейчас речь пойдет о Томе. Я ответила, что наши отношения закончились навсегда, потому что мне стало известно, что они с Аннетт несколько месяцев назад купили дом. Втайне от меня.

— Никогда бы о нем такого не подумал. Вы были отличной парой, прости за банальность. У меня в голове не укладывается, как Том мог так поступить с тобой. Как ты себя чувствуешь? Держишься?

— Не знаю, Мартин. Не знаю, как мне удается держаться. Мы с тобой давно знакомы, может, ты сам ответишь на этот вопрос? Похожа я на человека, который преодолел все трудности и идет к новой цели? Скажи!

В моем голосе звучало отчаяние, и я надеялась, что Мартин найдет нужные слова, чтобы меня успокоить. Но он предпочел словам действие: обнял меня, посмотрел в глаза и сказал, что восхищается моим мужеством, но мне необходимо выплакаться, излить свое горе. Только не надо снова напиваться до бессознательного состояния, как в тот вечер, когда мне померещилась смерть за дверью. Потом он разомкнул объятия, взглянул на часы и сказал, что очень сожалеет, но уже опаздывает на следующую встречу. Я ответила, что все в порядке, и обещала позвонить, когда что-нибудь придумаю. Он еще раз поблагодарил меня за предложение позаботиться об Арвиде.

Выходя из кабинета, я знала, что Мартин в последний раз видит во мне друга. Теперь он всегда будет считать меня виновницей смерти его сына.

Биргитта открыла через секунду после моего звонка, словно весь день стояла под дверью и ждала, когда же я исполню обещание, дав ей хотя бы немного отдыха от больного ребенка, чего не удосужилось дать государство. Она выглядела гораздо лучше, чем вчера, и я не почувствовала запаха алкоголя. Казалось, перспектива провести несколько часов в тишине и покое вернула ей силы. Не пригласив меня зайти, Биргитта выставила за дверь Арвида. Он был полностью одет, но, казалось совершенно равнодушен к тому, что его отправляют на прогулку с чужой тетей.

— У него в кармане деньги и сладости. Делайте что хотите, но, думаю, кино будет лучше всего, не так ли, Арвид? — Биргитта заглянула сыну в лицо. — Мы с тобой говорили об этом утром. — Она обратилась ко мне: — Он сказал, что с удовольствием поедет в Герон-Сити. Мы там как-то были, и ему понравилось прыгать на батуте. Кроме того, там полно ресторанов. Если для тебя это недалеко. Можешь взять нашу машину. Мне она не нужна, а Мартин сегодня поехал на работу на метро. Что скажешь?

— Хорошо, — ответила я, решив не спрашивать, как она себя чувствует, и поинтересовалась, как дела с украшениями, это было безопаснее. Биргитта сказала, что будет звонить по этому поводу, когда мы уйдем. Поблагодарив меня еще раз за помощь, она так быстро захлопнула дверь, что чуть не прищемила куртку Арвида.

Я знала, чем она сейчас займется. Нет, сегодня она не будет пить вино и вместо этого сварит крепкий кофе, включит свою любимую музыку и посидит немного, наслаждаясь покоем. Потом взглянет на часы, поймет, что осталось мало времени, и бросится к телефону, опасаясь, что я приведу Арвида обратно, сказав, что не справилась с ним. Мы не договорились, когда мне привести Арвида домой. Биргитта боялась назвать точное время, потому что не знала, сколько я планировала отсутствовать. Я же промолчала, потому что знала, что в любом случае не сдержу обещания. Кинотеатр действительно был идеальным решением проблемы: на то, чтобы доехать туда, посмотреть фильм и вернуться, наверняка уйдет несколько часов. К тому же это не требовало от меня особой изобретательности.

Биргитта еще не знает, что эти последние мгновения будут преследовать ее всю жизнь, снова и снова: уход Арвида, хлопок двери. Она будет беспрестанно искать ответ на вопрос «почему». Она не раз задумается о том, как могла считать меня своей подругой, и обвинит себя в том, что предпочла пару часов одиночества благополучию сына. Точно так же, как мать Сисселы теперь проклинает себя за то, что припарковалась не в том месте. Возможно, Биргитта откажется видеть меня, говорить со мной и будет горевать в одиночестве. Но в конце концов она поймет: то, что сделала я, было для нее единственным шансом обрести свободу.

Мы с Арвидом пошли к машине — новому и чистому «БМВ» со светлыми кожаными сиденьями. Странно было видеть эту машину, помня, какой беспорядок царит в доме Мартина и Биргитты. Перед тем как отправиться сюда, я заехала домой. Странные фотографии не давали мне покоя, и я облегчением оставила их в квартире. Потом взяла одеяние и флакон и положила их в сумку. Теперь я сунула сумку в багажник, чтобы Арвид не добрался до ее содержимого. Пока что он не произнес ни слова, мирно сел на переднее сиденье и пристегнулся. Я хотела сказать, что он должен сидеть сзади, но побоялась спровоцировать истерику. Рано или поздно это все равно случится, но сейчас я к этому еще морально не готова. К тому же кто знает, что может выкинуть Арвид, сидя сзади. Пусть уж лучше будет рядом, под моим присмотром. Я села за руль, пристегнулась и завела мотор.

Мы ехали молча. Я не сомневалась: Арвид замышляет месть Биргитте за то, что она избавилась от него, а мне за то, что согласилась в этом участвовать. Под конец мои нервы не выдержали, и я спросила, что он хочет посмотреть. В ответ я услышала название последнего фильма о войне, такого кровавого, что он даже вызвал серьезные дискуссии в прессе. Многие удивлялись, как такой фильм вообще могли выпустить на большой экран. К тому же каждый мог свободно скачать его в Интернете. Я сглотнула, но решила, что скелет за спиной с червями в глазницах будет пострашнее любого фильма, так что мне нечего бояться. Но я понимала, что обманываю себя. На самом деле мне было страшно. Страшно потому, что я видела фотографии Никке с расплывчатым пятном на том месте, где должен был стоять мой патрон. А еще потому, что рядом со мной сидел Арвид, от которого можно было ждать чего угодно.

Мы довольно быстро добрались до торгово-развлекательного центра и поставили автомобиль на парковку. Арвид сразу выскочил из салона, и я испугалась, что он куда-то сбежит, но мальчик смирно ждал меня у выхода. Такое примерное поведение настораживало. Я поспешила достать из багажника сумку с одеянием, заперла машину и последовала за Арвидом.

Мы вошли в торгово-развлекательный центр и огляделись: я — с любопытством, Арвид — с нескрываемым восхищением. Эскалаторы, соединяющие этажи в этом храме торговли и развлечений, непрерывно ползли вверх-вниз, и народу было полно, хотя сегодня был вторник. Рестораны зазывали разными названиями одних и тех же блюд. Ассортимент развлечений был огромен, и Арвид хотел испробовать все. Попрыгав на батуте и поиграв в боулинг, мы отправились в выбранный им ресторан, оформленный в стиле сказочного домика. Арвид заказал гамбургер, я — салат. Мы сидели там в ожидании начала сеанса, когда Арвид вдруг нарушил молчание:

— Ты делаешь это только для того, чтобы мама избавилась от меня.

Салат встал у меня поперек горла, и я чуть не поперхнулась. На его прямой вопрос я ответила откровенно:

— Отчасти ты прав. Ей нужно побыть одной сегодня. Поработать. Но ты тут не при чем. Всем мамам иногда нужно побыть в одиночестве.

Правда, смешанная с ложью, удовлетворила бы любого другого ребенка, но только не этого. Арвид не был обычным ребенком, а Биргитта — обычной матерью. Он сразу все понял.

— Ты лжешь. Другие мамы не хотят избавиться от своих детей. А моя хочет. Она не любит меня.

— С чего ты взял? Конечно, она любит тебя. Все мамы любят своих детей. Я точно знаю, что твоя мама тоже любит тебя. Она сама мне это говорила.

— Я не верю тебе. Она считает меня ненормальным. Я слышал, как они с папой говорили это, думая, что я сплю. Будто со мной что-то не так, что я идиот и тому подобное. И то же самое в школе. Все говорят, что любят меня, но я знаю, что они врут. И тогда я делаю вот так!

Арвид набрал в рот сока и выплюнул мне в лицо. Я отпрянула. Вся блузка была залита липким морковным соком, и я с отвращением вытирала оранжевую жидкость с лица салфетками. «Так вот почему он выбрал именно этот сок», — подумала я. Я-то обрадовалась, зная, как он полезен для здоровья, но Арвид знал, что пятна от него невозможно отстирать. Я заорала на него, но его дьявольский хохот стал еще громче. Люди оборачивались на нас и при виде моей заляпанной блузки тоже начинали смеяться, полагая, что я сама облилась.

— Видишь? Ты ненавидишь меня. И моя мама тоже. Потому что я делаю вот так!

— А зачем ты тогда так делаешь? Зачем ты все портишь? Как ты думаешь, каково мне терпеть тебя полдня вместо того, чтобы работать? И что мне теперь делать с испорченной блузкой?

— Ты предложила это не ради меня, а ради мамы.

Что я могла ему ответить? Бросая друг на друга злобные взгляды, мы доели то, что лежало на тарелках, и поднялись на эскалаторе к святая святых — кинозалам, где показывали фильмы. Арвид потребовал попкорн, лимонад и сладости. Я не протестовала. В конце концов, этот поход в кино — его последнее развлечение.

Мы прошли в зал, показали билеты, нашли свои места и сели. Я — со вздохом облегчения, Арвид — плюнув на пол. Вокруг нас сидели мужчины с сыновьями разного возраста: смирных, с куртками на коленях и в кепках на головах. Ритмично двигая челюстями, они жевали жвачку. Я была единственной женщиной в зале. Фильм о войне во Вьетнаме, как сообщали титры, представлял новую версию событий тех лет. Я помнила две прежние версии: одна во всем обвиняла американцев, другая — вьетнамцев. «Война с человеческим лицом», — гласил подзаголовок. Еще нам обещали реализм в изображении событий и стереозвук. Я посмотрела на Арвида, гадая, как такой фильм повлияет на его психику, а потом сказала себе, что это уже неважно. То, что должно произойти, случится сразу после фильма, и никто не успеет ощутить последствий просмотра.

К моему облегчению, на экране появились рекламные ролики. Я достала из сумки одеяние: мне было холодно. После первых кадров американцы и вьетнамцы начали демонстрировать «человечность», расстреливая и взрывая друг друга. Они словно соревновались в жестокости. Меня чуть не стошнило, когда американский солдат швырнул вьетнамского младенца в огромную ступу и начал толочь, пока детские крики не стихли под истошные завывания матери. Я не могла на это смотреть. Закрыв глаза одеянием, я заткнула уши. От ткани пахло морем и покоем. Я и сама не заметила, как уснула.

Иисус шел ко мне с распростертыми объятиями. Увидев его издалека, я бросилась навстречу. У него было лицо Тома, но солнечный свет бил мне в глаза, пока я не перестала что-либо различать. Я слепну, подумала я, но тут Иисус обнял меня. Я заглянула ему в лицо, но увидела только слепящий свет. И тут я почувствовала, как чьи-то пальцы вцепились в мою одежду. Я посмотрела вниз: Габриэлла и Сиссела, лежа на земле, вбивали гвозди мне в ступни. Я стояла, пригвожденная к земле, и не могла пошевелиться. Потом они отползли, и я заметила, что ноги у них превратились в змеиные хвосты. Я почувствовала тошноту, и изо рта у меня тоже поползли змеи, заглушая крики ужаса. Я с мольбой подняла глаза к свету, чтобы взмолиться о спасении, но свет исчез, и на смену ему явилась фигура в темном одеянии. Она откинула капюшон, и я снова увидела пожелтевшие кости, червей в пустых глазницах и услышала слова: «Твое время пришло. Твое время пришло».

Я вздрогнула и проснулась. На экране судья читал американскому офицеру приговор за военные преступления. Так вот оно какое, человеческое лицо войны, — подумала я и перевела взгляд на Арвида, чтобы узнать, как он отнесся к фильму. Но на соседнем сиденье его не было — там лежали только кулек от поп-корна, бутылка от лимонада и полупустой пакет из-под конфет.

Я должна была это предвидеть. Вскочив, я бросилась к выходу, спотыкаясь об ноги недовольных зрителей. Когда я выбежала из темного кинозала, свет на секунду ослепил меня. Я в панике оглядывалась по сторонам, не зная, где искать Арвида. И тут я его увидела…

Арвид балансировал на тонких перилах стеклянного ограждения на высоте в три этажа. Под ним сверкали лампы, эскалаторы, рестораны… и — каменный пол. Рядом стояла скамейка, которую он, по всей видимости, подтащил туда, чтобы вскарабкаться на перила. Эскалаторы, снующие вверх-вниз по обе стороны, напоминали змей из моего кошмара. Под Арвидом уже успела собраться группа людей. Они кричали ему, чтобы спускался, не то разобьется на смерть. Пожилой мужчина попытался схватить его за одежду. Арвид пошатнулся, но восстановил равновесие и завопил, что если кто-то приблизится — он будет стрелять. Люди протягивали руки, чтобы поймать его, если он упадет. Арвид сделал несколько неуверенных шагов вперед, продолжая вопить, потом пошатнулся…

Оставалось только одно. Я распахнула одеяние. Достала флакон и медленно двинулась вперед. Я осторожно, чтобы не слетела бумажка с адресом, вытащила пробку и сделала вдох. Арвид повернулся ко мне. На мгновение наши глаза встретились, словно соединенные нитью невидимой паутины, протянутой от души к душе. Он знал, я знала, мы оба знали, что мы знаем. Арвид сделал шаг, оступился, пошатнулся и полетел вниз. Я вдохнула и ждала. Я выполняла свою работу. Задание патрона, который велел мне организовать пару смертей, потому что он сегодня не в настроении.

Прошло, наверное, секунды три, прежде чем раздался глухой стук, которого все с ужасом ждали, чтобы начать кричать, рыдать, звонить в телефоны, звать на помощь, злорадствовать, ужасаться. Кто-то уже ринулся вниз, посмотреть, что случилось с телом Арвида, и передать его сотрудникам «скорой помощи». На меня никто не обращал внимания. И никто, кроме меня, не видел флакона, постепенно наполнившегося душой яркого, чистого цвета. Я ожидала увидеть серый, коричневый или даже ядовито-зеленый — любой темный оттенок, но только не этот. Ярко-оранжевый цвет спелых абрикосов и персиков. Внезапно в нем появилось пятно серого цвета, нарушившее гармонию чистого оранжевого. Все совпадало. В этой неспокойной душе темные силы боролись со светлыми. Неразрешимый конфликт. И все же… этот цвет пугал меня, внушал беспокойство. У Сисселы была оранжевая душа, так говорил патрон. Почему же у них с Арвидом души одинакового цвета? Разве между ними может быть сходство?

Я закупорила флакон, проверив, на месте ли бумажка, потом сунула в карман и сняла одеяние. Вспомнив, что забыла сумку в кинозале, вернулась туда и взяла ее. Никто не видел, как я запихнула внутрь одеяние. Администратор одним из первых выбежал из зала, и его не было на месте.

Выйдя наружу, я бросилась к эскалатору и посмотрела вниз. Подо мной была сплошная масса людей, сверху напоминающая артишоки: все вытянули шеи, чтобы рассмотреть что-то, находящееся посередине. Я не увидела тела Арвида и начала протискиваться через толпу с криком: «Пропустите! Я друг семьи, мне надо пройти!» Наконец я оказалась рядом с женщиной, которая держала руку Арвида, пытаясь нащупать пульс, и подсовывала свернутую в рулон кофту ему под голову. Я закрыла глаза и, впервые почувствовав ужас от того, что натворила, заставила себя посмотреть.

Арвид лежал на спине, но я понимала, что ноги у него наверняка сломаны. Из раны на голове текла кровь, уже образовавшая на полу большую лужу, и женщина, склонившаяся над ним, тоже была вся в крови. Опустившись на колени в эту лужу, я пробормотала, что была с Арвидом в кинозале и он убежал от меня. Мы обе знали, что он мертв, и только делали вид, будто оказываем первую помощь. Мы кое-как уложили его ровно, и я закрыла ему глаза, не сомневаясь, что этот мертвый взгляд будет преследовать меня всю жизнь. «Мысли позитивно! Ты еще увидишь этот взгляд в глазах ребенка Тома и Аннетт», — сказала я себе.

Прошло минут двадцать. Мужчины и женщины, полицейские и врачи в красно-черной униформе отдавали распоряжения, я повиновалась. Мне стали задавать вопросы, я назвала свое и Арвида имена и наши адреса. Тело накрыли простыней и переложили на носилки. Толпа расступилась, чтобы пропустить санитаров. У выхода стояли машина «скорой помощи» и полицейский автомобиль. Только тогда я вспомнила, что взяла у Биргитты не только ребенка, но и машину, и хотя бы что-то одно должна вернуть в целости и сохранности. Я объяснила это ближайшему полицейскому, высокому сильному мужчине с бакенбардами и грубым красным лицом, излучавшему спокойствие и надежность. Он сказал, что поедет за мной со своим коллегой, чтобы сообщить родителям о случившемся, а Арвида увезет бригада «скорой помощи». Куда? В больницу? В морг? Он говорил о мальчике не как о трупе, а как о живом, но я-то знала, что Арвид у меня в кармане, в стеклянном флаконе.

Не помню, как я дошла до машины, как прозевала выход из парковки и сделала несколько кругов, чтобы найти его, как доехала до дома Мартина и Биргитты. Мы вышли из машин, позвонили в дверь и ждали, пока нам откроют. Биргитта вымыла голову и выглядела отдохнувшей, но, едва увидев наши лица, все поняла.

Она беспомощно смотрела на меня, еще на что-то надеясь, но я трусливо выбралась из своего тела и поднялась вверх, предоставив другим выполнять грязную работу. Тогда заговорил высокий полицейский. Он сообщил о случившемся профессионально — без лишних эмоций, но очень осторожно, просто передав то, что услышал от меня. Арвид мертв, он сбежал во время киносеанса, влез на перила, оступился и упал вниз с высоты третьего этажа. Никто не видел, как он забирался туда, поэтому неизвестно, сколько времени он был предоставлен самому себе. Поняв, что должна что-то сказать, я пробормотала, что не заметила, как Арвид исчез, умолчав о том, что заснула.

Но Биргитта, похоже, не воспринимала наши слова. Она только переводила взгляд со спокойного полицейского на его более нервного коллегу и потом на меня. Полицейские спросили, понимает ли она, что мы сказали, и не хочет ли позвонить мужу. Мы можем подождать. Или, может быть, она хочет спросить что-то про Арвида, например, что с телом. Но Биргитта по-прежнему ничего не говорила, только смотрела на нас невидящим взглядом, пока вся краска не сошла с ее лица, шеи, рук, босых ног. Мне пришлось сообщить полиции, где Мартин и как с ним связаться. Спокойный полицейский набрал его номер и попросил приехать домой, сказав, что произошел несчастный случай. Видимо, Мартин стал его расспрашивать, потому что потом полицейский произнес в трубку те самые слова: «Да, со смертельным исходом. Арвид, ваш младший сын, если я правильно понял».

Мы втроем усадили Биргитту на диван. Она сидела неподвижно с застывшим взглядом, пока внезапно не повалилась на бок. С ее губ сорвался сдавленный крик. Я испугалась, что она потеряла сознание, но потом она зарыдала, и я догадалась, что шок сменился истерикой. И тут на меня накатило чувство вины. Я ощутила его лопатками, как ощущают непомерно тяжелый рюкзак на спине. Такого я не ожидала. Не думала, что меня будут терзать муки совести и чувство вины. Мать Габриэллы одним своим видом избавила меня от них. Карина Сален тоже не сильно страдала из-за смерти мужа.

Такого развития событий я не предполагала. Мои мысли были заняты местью, на которую меня толкнул разговор с Маггой, но теперь я никак не могла отделаться от чувства вины, которое походило на камни в бурлящем ручье. Я прыгала по ним, но никак не могла добраться до берега. Я знала только одну сторону отношений Мартина и Биргитты с сыном — негативную. Из-за этого Биргитта превратилась в ходячий скелет, это мучило их обоих. Но я никогда не задумывалась о другой стороне медали, а следовало бы. Патрон ведь учил меня: прежде чем желать кому-то смерти, нужно представить себе, какой будет жизнь без этого человека, пусть даже он бесполезная обуза, идиот или настоящий монстр; нельзя никого убивать, полагая, что это сделает кого-то счастливым.

Я обняла Биргитту и прошептала: «Прости, прости, прости», но она, не слыша моих слов, продолжала рыдать, повторяя сквозь слезы: «Я хочу его видеть, хочу его видеть, хочу его видеть». Биргитта лежала на диване, съежившись в комок и прижимая руки к животу. Нервный полицейский принес из кухни стакан воды, но Биргитта оттолкнула его руку. Так мы и сидели, пока не повернулся ключ в замке и в комнату не вбежал Мартин.

Он не видел ни меня, ни полицейских — только Биргитту. Бросился к ней, обнял. Так они и сидели, укачивая друг друга в объятиях, пока полицейские не поинтересовались, не могут ли чем-то помочь, и попросили позвонить в случае чего. Они оставили свои визитки на столе. Мартин выслушал краткий пересказ того, что случилось, на этот раз со словами «тело», «очевидцы», «медицинское освидетельствование». Он смотрел на полицейских через плечо Биргитты, не различая лиц, потом тихо поблагодарил и попросил уйти. Спокойный полицейский обещал позвонить, когда у него появится новая информация, Мартин кивнул. Я вышла с ними в прихожую и смотрела, как они надевают обувь.

— Скажите, пожалуйста, нам ваше имя и телефонный номер. В ходе расследования к вам могут возникнуть вопросы. — Сочувствие сменилось профессионализмом. Я ожидала подобной просьбы.

Я достала кошелек из сумки и вынула визитку. Полицейский засунул ее во внутренний карман. Другой полицейский уже открыл дверь, собираясь уходить, но его коллега снова повернулся ко мне и протянул свою визитку.

— Позвоните, если у вас будут вопросы. И не забудьте умыться и выстирать одежду. Вы вся в крови.

Он вышел и закрыл за собой дверь. Я оглядела себя и впервые заметила кровавые пятна на одежде и запекшуюся кровь на руках. Бросившись в туалет, я попыталась отмыть ее. Раковина окрасилась в красный цвет. Я терла и терла пятна мылом и салфетками, не желая пачкать гостевые полотенца. Потом вернулась в гостиную, страшась разговора с Мартином.

Биргитта выпрямилась, и теперь они сидели рядом на диване и смотрели на меня. «Расскажи» Мартина было первой пулей, и я послушно рассказала, как все произошло, снова утаив, что заснула во время сеанса. Я сказала, что не понимаю, как Арвид успел так быстро вскарабкаться на перила… «Извините, простите меня, пожалуйста… Господи, как мне искупить свою вину… что мне теперь делать?» Ты ничего не можешь сделать. И не могла, — бесстрастно ответил Мартин. — Мы и сами теряли Арвида. Много раз. Тебе это известно. Он мгновенно испарялся, и нам приходилось звонить в полицию, чтобы найти его. Арвид мог погибнуть уже не раз. Но случилось это сегодня. Тут нет твоей вины, Эрика. И мы с Биргиттой это знаем.

Биргитта по-прежнему молчала. Но сейчас она повернула голову и посмотрела на меня полными слез глазами.

— Я знаю, что ты не виновата, Эрика… но… не уйдешь ли ты сейчас? Прости… но у меня нет сил… будь добра, уйди.

Эрика спустилась с потолка вниз и воссоединилась с телом. Я повернулась и пошла к двери. Услышала голос Мартина, обернулась и поняла, что он идет за мной:

— Смерть стала твоим постоянным спутником, Эрика. Я только не понял, кто следует за кем: смерть за тобой или ты за смертью.

Я молча вышла и захлопнула за собой дверь. Пройдя несколько улиц, я заметила почтовый ящик и опустила туда флакон. Он упал на дно с глухим стуком. Видимо, ящик был пуст. Никто нынче не пишет писем. Неудивительно, что Иисуса не было с нами в Герон-Сити, чтобы спасти Арвида. Он наверняка уже покинул эту печальную страну.