Колючая звезда

ГЛАВА 7

Но ничего не случилось. На какой-то момент ей даже показалось, что она выставила себя в смешном свете, а он не откликнулся. Но затем он все же прикоснулся губами к ее губам, крайне осторожно, будто спрашивая, не захочет ли она ответить. Совершенно не таясь, ибо все это было не более чем представление, данное в пользу девушки, следящей за ними из окна, и затеяв этот поцелуй без особого желания, Клаудия вдруг ощутила, что в ней что-то очень сильно отозвалось. Гораздо более сильно, чем она могла подумать, пускаясь в подобные шалости.

Ей показалось, что она стала жертвой собственной опрометчивости, что она переоценила свою невозмутимость, ибо гело ее вдруг сладостно ослабело и она почувствовала себя девчушкой в возрасте Хэзер, мечтающей о любви. Когда Мак прикоснулся к ее затылку, поддерживая его ладонью, в ней родилось глубоко потаенное желание быть любимой. В следующий момент Клаудия ужаснулась собственной слабости, ужаснулась тому, что поддалась этому непередаваемому состоянию покоя и блаженства.

Вдруг все это блаженство было прервано резким звуком, раздавшимся совсем рядом.

– Какого черта? Что это было?

Клаудия открыла глаза.

– Видно, Хэзер в сердцах разбила пару тарелок. Он осмотрелся вокруг.

– Она что, наблюдала за нами?

– Боюсь, что так. Она убирала со стола у окна. Он взглянул на Клаудию, затем осмотрел бар.

Хэзер в помещении не было.

– Ах, вот что! Вы нарочно сделали это.

– Как знать. Все лучше, чем заставлять ее терзаться безответной любовью и изводить себя пустыми надеждами. Разве вы со мной не согласны? – Она все еще была, смущена собственными переживаниями. Но самой-то ей не грозили терзания из-за беспочвенных ожиданий, просто она поддалась минутной слабости.

– Или вы дали ей основание надеяться? – с самым невинным видом спросила она.

– Не будьте смешной. Она ребенок.

– Нет, Мак, она не ребенок.

Хэзер переживала сейчас те муки, через которые рано или поздно проходит каждая женщина, и Клаудия сочувствовала девушке гораздо сильнее, чем могла от себя ожидать.

– Не огорчайтесь, Мак. Она пошла немного поплакать, это ничего, это бывает. Допускаю даже, что она напишет на старой куколке мое имя и бросит ее в огонь. Так кончается детство. Возможно, потом, видя, что ее страдания лишь забавляют вас, она из ревности решит вам отомстить, заведя флирт с каким-нибудь местным мальчишкой. А он будет радоваться, приняв ее флирт за нечто серьезное. В мире такие вещи происходили, происходят и будут происходить всегда. – Выговорившись, Клаудия почувствовала облегчение. – Но знайте, если она опрокинет на мое платье тарелку супа, счет за чистку я предъявлю вам.

Он усмехнулся.

– Насчет супа, это хорошая идея. Она улыбнулась в ответ.

– Ищете дешевых развлечений?

– Да что вы, я просто беспокоюсь о вас. Хэзер – существо, которое никогда ничего не делает наполовину. Может и кипятком обварить. – В это время в помещение заглянула Диана, и он спросил ее: – Ну как там, Ди? Готов для нас ленч?

– Да, Мак, пойдемте, я усажу вас. Он встал и предложил Клаудии руку.

– Ну, что вы на это скажете? Готовы рискнуть?

– Что мне еще остается? Не помирать же с голоду!

Диана провела их к столику, который приводила в порядок Хэзер.

– Ну как, вы уже выбрали что-нибудь?

– Ох, нет. Простите. – Клаудия подняла взгляд и посмотрела в окно, на зеленую деревню. – Боюсь, я слишком засмотрелась на ваши пейзажи. В них есть что-то такое… Что-то они мне напоминают…

– Красиво, не правда ли?

Диана улыбнулась. Искренняя улыбка, полная сердечности. И Клаудия вдруг устыдилась своих прежних подозрений относительно матери, которая будто бы, как и дочь, имеет виды на Мака.

– Может, я видела это по телевизору? Напоминает какой-то старый фильм, где действие происходит на фоне грустного, полного ностальгии, довоенного родового имения. – Клаудия замолчала. Она вдруг поняла, о чем ей это напомнило. Недавно она читала сценарий телефильма, который ее отец собирался снимать осенью. Эта деревня была бы превосходной декорацией для действия.

– Здесь когда-нибудь снимали? – спросила она.

– Нет, насколько я знаю. Хотя для нашего бизнеса это было бы превосходной рекламой. – Диана вздохнула. – Не каждому нравится жить в такой глуши. Хэзер ждет не дождется октября, чтобы уехать в университет.

– Что она изучает?

– Английский и драму. Не знаю, что на нее нашло, сейчас она наверняка проклинает себя, что так вам нагрубила. Я уверена, что она с удовольствием поговорила бы с вами о работе на сцене.

– Если она выберется на денек в город, пусть позвонит мне, я буду счастлива показать ей театр. А, кстати, почему бы и вам не выбраться вместе с ней? А заодно и спектакль посмотрели бы… хотя, я не уверена, что Хэзер он понравится.

– Кто знает. Но я определенно буду рада, – сказала Диана, – мы с Марком в театр выбирались не так уж редко.

– Вот и не откладывайте в долгий ящик.

– Ну, как получится. – Диана вроде бы тихонько всхлипнула. – Я пришлю одну из девушек принять у вас заказ. Извините.

– О боже, – проговорила Клаудия, когда Диана ушла. – Кажется, и она ушла плакать. И все это из-за меня!

– Знаете, если вы кому и досадили, так только Хэзер. А Диана любит поговорить о Марке. Поговорить о нем, вспомнить те добрые времена, когда Марк был жив, когда мы все были вместе.

Мак заметно нахмурился, он вдруг показался Клаудии страшно усталым, и дело вовсе не в двух напряженных днях. Диана была кем-то, кто знал его жену, с кем он мог поговорить о «добрых временах», а вот сама она не знала о ней ничего, даже имени.

– Это что, так приятно вспоминать прошлое? – пробормотала Клаудия, пытаясь его разговорить.

– Спросите своего отца, приятно ли ему вспоминать о вашей матери.

Клаудия пожалела о затеянном разговоре, все внутри у нее сжалось, как было всегда при воспоминании о матери.

– Он предпочитает не говорить о ней, – буркнула она и принялась изучать меню.

– Нельзя все время скрывать свои чувства. Они могут взорвать человека изнутри.

Зависит от того, какие чувства, подумала Клаудия. Некоторые стоят того, чтобы о них умолчать.

– Думаю, я остановлюсь на салате из авокадо и цыпленке в луковом соусе с зеленью, – проговорила Клаудия, желая сменить тему.

Он сделал заказ, затем откинулся назад и через стол посмотрел на нее.

– Расскажите мне о вашей матери. Все хотят поговорить с ней о ее матери.

– Зачем? Хоть вы уже достаточно взрослый человек и годитесь в отцы Хэзер, но слишком молоды, чтобы быть одним из безутешных поклонников Элен Френч.

– Возможно, но я видел однажды ее игру. Я еще в школе учился. Тогда давали «Антония и Клеопатру».

– Отец играл Антония, он тоже был хорошим актером. Почему вы не спросите о нем?

– В другой раз. А теперь мне хотелось бы послушать о вашей матери, мне интересно узнать о ней хотя бы потому, что вы пошли по ее стопам, да и вообще похожи на нее, даже, если я не ошибаюсь, исполнили одну из ее наиболее известных ролей.

Клаудия с силой стиснула руки у себя на коленях. Но она заставила себя расслабиться. Обычно это давалось ей легко. Не трудно, в самом деле, спрятать наиболее значимые вещи под тем, что все и так хорошо знают о звезде. Вроде такого общеизвестного факта, что она принимала исключительно белые розы, как от мужа, так и от поклонников. Или что духи для нее изготовлял один известный парфюмер, который в день ее смерти сжег рецепт изготовления, а пепел высыпал на ее могилу. Или что контракты Элен Френч всегда включали в себя пункт, содержащий условие, что все сценические костюмы, переходя в ее собственность, не должны оставаться в театре и никто из других актрис никогда не должен использовать их. Но, заглянув в синие внимательные глаза Габриеля Макинтайра, Клаудия поняла, что готова поведать ему и больше.

– Вы не правы, Мак. Она была слишком большой актрисой, чтобы кто-нибудь мог повторить ее игру.

– Почему обязательно повторить? Вы и сами достаточно талантливы, чтобы не копировать кого бы то ни было.

– На меня ее судьба упала тяжким бременем. Иногда мне казалось, что я так навек и останусь в ее тени. Я думала: вот пройдет моя жизнь, я умру, и на моем могильном камне напишут: «Здесь лежит дочь Элен Френч». – Она поежилась. – Мама не давала мне становиться собою, стараясь слепить из меня свою точную копию.

– Только из вас? А Физз?

Ну спасибо хоть, что он не сказал ей, что она идиотка. Что у нее параноидальный синдром.

– Физз внешне не похожа на мать. Ох, не поймите меня неправильно. Физз снималась в кино, на самом деле она удивительно талантлива, у нее прирожденный артистический дар, но ей никогда не уделялось столько внимания, сколько мне. Возможно, дело лишь в моем сильном физическом сходстве с матерью. – Клаудия вздохнула. – Если бы Физз стала актрисой, я была бы не только дочерью Элен Френч, но и сестрой Фелисити Бьюмонт.

– Мне кажется, вы просто недооцениваете себя.

– Нет, это правда. Физз что-то из ряда вон выходящее. Ей от природы дано то, что люди набирают годами, день за днем оттачивая технику.

– Так почему же она не играет, а возится со своей радиостанцией?

– В самом начале карьеры у нее произошел весьма неприятный случай, и она, к сожалению, решила навсегда оставить это дело. Она отступила, а время все шло и шло. Я до сих пор убеждена, что она сделала большую ошибку. Впрочем, возможно, я не права. – Клаудия помолчала, задумчиво глядя в окно, затем договорила: – И все же, Мак, я далеко не во всем похожа на свою мать. Ведь именно из-за Физз я ввязалась в «Частную жизнь».

– В самом деле? – воскликнул он с таким видом, будто его удивил столь самоотверженный поступок легкомысленной особы.

Клаудия замкнулась и принялась ковырять вилкой в салате.

– Простите меня, Клаудия, – сказал он, тронув ее за руку. – Расскажите мне об этом. Прошу вас.

Клаудия искоса взглянула на него, не совсем уверенная в его серьезности. Но он казался достаточно искренним.

– В марте, после того как папа попал в больницу, Физз и Люк здорово перессорились. Доктора сказали, что его приступ – следствие сильнейшего нервного потрясения, и Физз в этом обвинила Люка.

– Почему?

– Ох, все из-за Мелани. Ну, как бы там ни было, но Физз его видеть не хотела и даже не сказала ему, что беременна.

– Что ж, она не понимала, что рано или поздно он это заметит?

– Да как бы он это заметил? В том-то и штука. Когда Физз дала ему от ворот поворот, он уехал в Австралию зализывать сердечные раны и возвращаться не собирался. А она всем запретила сообщать ему и была настолько несчастна, что никто из нас не посмел ее ослушаться.

– Итак, что же там получилось с «Частной жизнью»? – спросил Мак, видя, что Клаудия впала в оцепенение.

Она вздрогнула.

– Люк уже приготовил деньги для спектакля, в основном он делал это для Мелани, которая оставалась в Уэст-энде. Не помню, я говорила вам, что она его племянница? – Мак кивнул. – Так вот, прежде, в Австралии, она много снималась на телевидении, и в мыльных операх, и во всяких шоу, но всегда мечтала играть в настоящем театре. И Люк настоял, чтобы мы с ней играли в одном спектакле. – Брови Мака вопросительно поднялись, и Клаудия пояснила: – Вы говорили, что язык мой – враг мой. Так оно и есть. В прошлом я была грубовата с Мелани, позволяла себе сомневаться в ее способностях. Ну Люк и решил, что, если мне придется вместе с ней работать на сцене, это заставит меня быть с ней немного повежливее.

– Иными словами, вы сделали это под некоторым нажимом?

– Нет, я бы так не сказала. Просто надеялась, что это поможет помирить Физз с Люком. Я знала, что ничто не сможет удержать его от прихода в театр, чтобы посмотреть Мелани на премьере, и надеялась, что Физз ради такого события тоже выберется из Брум-хилла, а там, как говорится, дело случая, они встретятся, и этого может оказаться достаточно.

– И ваш план удался?

– Ох, я не сомневалась, что так оно и будет. Но Физз не оправдала моих ожиданий. Она, хоть и любила этого человека без памяти, хоть и жить без него не могла, но именно потому и отказалась от возможности примириться. Обида в ней взяла верх. В Лондон в тот вечер она так и не приехала. А он, не придав особого значения словам и поступкам Физз, задумал брать ее осадой и не отступаться до тех пор, пока она не согласится стать его женой.

– Он сплел бы у ее ворот шалаш?

О, Шекспир? Начитанный, однако, вояка! Возможно, не такой уж грубый солдафон, каким представляется.

– Хорошо еще, что обошлось без этого, а не то он заработал бы себе обширную пневмонию.

– Ну да, ведь это все, насколько я понял, происходило ранней весной?

– Вот именно. А я тем временем вляпалась в «Частную жизнь»! Но и отец, дай бог ему здоровья, умудрился устроить из всего этого рекламу, заставив меня идти по стопам матери. В буквальном смысле. Он напялил на меня ее туфли. Знаете, Мак, ведь тот костюм, в котором я на разорванной фотографии, из ее неприкосновенного гардероба.

– В самом деле?

– Папа хранит все ее сценические костюмы. Да что там сценические костюмы, все халаты, нижнее белье, туфли, каждую пару в специальном ящичке, все ее меха. Что до меня, то я сложила бы все это в кучу и устроила бы грандиозный костер.

Последовавшее молчание нарушила официантка, которая принесла им горячее. Клаудия внимательно осмотрела кушанье и неторопливо принялась за него.

– Теперь ваша очередь.

– Вы хотите, чтобы я рассказал о своей матери? Она уже поняла, что некоторые вещи он поместил за каменную стену. Опасается, что она захочет расспросить его о покойной жене, о ранении, вообще об армии.

– Если только вы сами расположены говорить о ней. Мне кажется, что вы бы охотнее рассказали о своей работе. Вы что, какой-нибудь засекреченный охранник? Чем конкретно вы занимаетесь?

– Если бы я принялся рассказывать, в чем конкретно заключается моя служба, то куда бы подевалась несчастная секретность?

– Раз уж вы хотите, чтобы я воспользовалась услугами вашей компании, фирмы или что у вас там, то не мешало бы посвятить меня хоть в какие-то подробности.

– Я переменил решение. Сначала мне самому надо во всем разобраться. А я все еще не понял, каким образом эта фотография попала в сложенный вами парашют.

– Может, вам следовало бы лично присматривать за тем, что происходит у вас на аэродроме?

– И босс имеет право на отпуск. Допустим, у меня деловая поездка или еще что. Не могу же я постоянно торчать в своем хозяйстве.

Клаудия начинала терять терпение. Неужели он не слышит ничего из того, что она ему говорит?

– Это моя жизнь, Мак. Мне кажется, я достаточно ясно выражаюсь.

– Ad nauseam.[6]

Клаудия упрямо склонила голову, чувствуя, как в ней нарастает желание во всем ему противоречить.

– Разве я не могу сама о себе позаботиться?

– Ох, мне надоело убеждать вас. Сколько можно спорить и доказывать необходимость охраны? Кончится тем, что я выполню, вашу просьбу и удалюсь. Правда, пока я все еще не могу этого сделать, у меня ваши ключи и без меня вам не попасть в свою квартиру, так что перестаньте лезть в бутылку и насладитесь ленчем. Я намерен сделать то же самое.

– Наслаждаться ленчем я могу, только загнав себя в бутылку. Создавать трудности – лучшее, что я умею, это, если хотите, неотъемлемая часть моего очарования.

– Талант за вами я признаю безусловно, а вот очарования, уж извините, никакого в вас не вижу.

– А вам, я смотрю, нет равных в грубости. Улыбка потихоньку сползла с его лица.

– Я всячески стараюсь с этим бороться, но в вас, Клаудия, сидит какой-то черт, который пробуждает во мне все самое худшее.

– Оно и видно. – Она слегка пожала плечами. – Ладно, не хотите говорить о своей работе, так ответьте хотя бы на один простой вопрос.

Мак настороженно взглянул на нее.

– Спросить вы можете, но ответа я не обещаю.

– Сначала, Мак, скажите, вы хоть немного доверяете мне?

После продолжительной паузы он наконец кивнул.

– Ну, спрашивайте. Я жду.

– Вы не хотите назвать мне имя вашей жены? Мак уставился в свою тарелку, и ей показалось, что и на этот вопрос он отвечать не хочет. Но он ответил.

– Дженни. – Дыхания ему хватило только на одно слово. Потом он поднял глаза и посмотрел ей прямо в лицо. – Ее звали Дженни Кэллиндер.

Что-то знакомое… Она никак не могла собраться с мыслями. Потом вспомнила.

– Альпинистка?

– Вы сказали, что вопрос будет один. Разве не так?

Нет, не так. Его ответ возбудил в ней массу других вопросов. Они теснились в ее мозгу, настойчиво требуя выхода. Дженни Кэллиндер погибла пару лет назад. Но как? Где? Она чувствовала, что Мак наблюдает за ней. Он понимал, что она пытается вспомнить, но помогать ей не собирался. Ладно, на первый раз достаточно. Всему свое время.

Она решила наконец поесть и погрузилась в этот процесс, искоса поглядывая на человека, столь тщательно оберегающего от чужих свою тайну.

Он уже не раз целовал ее, хотя обычно и одного раза бывало достаточно, чтобы мужчина полностью ей покорился. Теперь он должен был бы стать совсем ручным, обещая ей все звезды с неба, независимо от того, нужны они ей или нет. С мужчинами она с юных лет управляться умела, но вот с Габриелем Макинтайром управиться не могла. Для этого у него был слишком сложный характер. Он держался на безопасном расстоянии, отказываясь от роли мужчины, из которого женщина может веревки вить. То, что он желал ее, она инстинктивно чувствовала, но по какой-то причине решил устоять. Затем она вспомнила его первый поцелуй, и легкая улыбка тронула ее губы от мысли, как дорого он ему обошелся.

Клаудия подняла глаза, увидела, что он продолжает следить за ней, и сердце ее дало странный сбой. Она с удивлением подумала, что не знает, чем и как его соблазнить. Ей страшно хотелось бросить вызов, но трудность заключалась в том, что Мак, похоже, совсем не любит ее. А он явно принадлежит к тому типу мужчин, которые спят только с той женщиной, которую любят.

Она вновь подумала о его жене, Дженни Кэллиндер, но удержалась от вопросов. Начало ею положено, и, если мистер Макинтайр планирует задержаться возле нее подольше, через какое-то время обнаружатся все его сокровенные тайны.

Возле ее квартиры их ожидало еще одно письмо.

Когда Мак достал связку ключей от новых замков и отпер дверь, они увидели, что оно лежит на половичке у порога. Дешевый белый конверт с ее именем, выведенным большими печатными буквами черной шариковой ручкой.

Сначала Клаудия просто уставилась на него, оцепенев, парализованная ужасом понимания, что кто-то действительно решил запугать ее до полусмерти. Хочет, чтобы она стала больной, несчастной и очень одинокой. Она непроизвольно подняла руку к губам, почувствовав, как по пищеводу поднимается желчь, затем издала странный звук, напоминающий начало истерического смеха, поскольку вдруг поняла свою ошибку.

Это совсем не то о чем она подумала. Адрес на других конвертах был выклеен из заглавных букв, вырезанных из газеты, а на этом ее имя написано шариковой ручкой. Успокоившись, она хотела поднять конверт. Но Мак, включая сигнализацию и увидев ее движение, резко выкрикнул:

– Не прикасайтесь! Полиция захочет снять отпечатки пальцев.

Он даже подтолкнул ее в глубину холла.

– Да нет, Мак, все в порядке. Это совсем не то, – возразила она, но он продолжал оттеснять ее от того места, где лежал конверт. – Нет, совсем не то, что мы подумали. – продолжала она упорно бубнить, встретившись с его взглядом.

Ох, как ей не хотелось, чтобы это оказалось тем.

– Конверт точно такой же, – тихо проговорил он. – Я предупредил всех ваших соседей, чтобы не впускали никого незнакомого. Скорее всего ваш корреспондент вынужден был оставить конверт в почтовом ящике, а уж кто-то из соседей принес его к вашей двери. Кто-нибудь мог так сделать?

– Кей Эберкромби обычно берет для всех газеты и почту. – Клаудия отвернулась, смертельно испугавшись, когда осознала, что должно было случиться. – Но она не стала бы прикасаться к письму, где адрес наклеен из газетных букв, – проговорила она медленно. – Он мог догадаться об этом, потому и написал мое имя шариковой ручкой.

– Этот парень, возможно, и сумасшедший, но определенно не идиот. Он хотел, чтобы вы думали, что он здесь побывал. Прямо у ваших дверей.

– Но ведь он же не мог войти в здание.

– Для него важно не это, Клаудия. Он хотел только одного, чтобы вы думали, что он в него входил.

– О боже! Мне кажется, я заболеваю.

– Даже и не думайте! Не смейте поддаваться, – настоятельно проговорил он. – Оставайтесь здесь, а я осмотрю квартиру.

Не думайте! Не смейте! Слишком слабые слова для улучшения ее самочувствия. Она отступила на шаг и, прислонившись к стене, сползла на пол, обхватив руками голову.

Мак вернулся в прихожую, и она услышала его голос:

– Внутри никого не было.

Он старался успокоить Клаудию, но она все еще чувствовала себя так, будто ее жилище каким-то образом осквернено. Он тронул ее за плечо, и она посмотрела на него.

– Пойдемте, – тихо сказал он.

Клаудия позволила ему помочь ей встать на ноги, но затем, переступив через письмо, оттолкнула его руки, закрыла дверь и дрожащими пальцами задвинула щеколду.

Вся ее напускная храбрость вмиг слетела с нее, стоило только вновь посмотреть на столь невинный предмет, как лежащий на коврике конверт. Внезапно она захотела узнать, что там написано. Прежде чем Мак успел остановить ее, она подняла конверт и быстро его раскрыла. Руки ее дрожали. Глядя в бумагу, она вдруг нервно рассмеялась. И быстро поднесла руку ко рту, словно стремясь задавить этот смех, но он рвался из нее, неудержимый, как и слезы, что покатились по ее щекам.

Он забрал письмо из ее трясущейся руки. Написано там было не много. Но и этого вполне хватало. Таким негодяям и не надо писать много. Они не обременяют себя подбором слов, но без промаха попадают в цель.

Хэлло, Клаудия, как ты себя чувствуешь дома? В безопасности?

Мак понял, что с ней происходит; в желании защитить он заключил ее в свои объятия и, сильно, но нежно прижав к себе, держал до тех пор, пока не унялись ее всхлипывания, пульс постепенно не замедлился и она наконец не успокоилась.

И хотя ей все еще не хотелось шевелиться, она сделала усилие и немного от него отстранилась.

– Простите, Мак. Я понимаю, что с самого начала вела себя с вами просто безобразно. И прекрасно вас пойму, если вы не захотите больше ничего для меня делать. Вы можете уйти в любое время. Действительно. Со мной все в порядке.

Он смотрел на нее с высоты своего роста, но ее глаза были закрыты, и она не видела, какой невыразимой нежностью был полон его взгляд. Она казалась побитой. Не из-за того, что под глазом все еще темнел синяк, а губы слегка припухли, – нет. Она выглядела существом, прибитым морально. Он перебирал множество способов, как утешить ее, облегчить эту муку, вернуть цвет на эти бледные щеки. Но ни один не казался ему хорошим. Поэтому он просто сказал:

– Помните, что вы говорили в пятницу утром на аэродроме? Когда вам показалось подозрительным, что я заменил парашют? Вы еще решили, что я хотел вас запугать. – По внезапно вспыхнувшему румянцу он видел, что она помнила. – А потом, хорошенько обдумав все, вы поняли, что ошибались. Почему бы вам и теперь не довериться мне и найти чем заняться, пока я сделаю несколько звонков?

Она резко отстранилась от него.

– И чем, по-вашему, я должна заняться?

– А тем, что делает любая чистокровная англичанка, когда ей не по себе. Приготовлением чашки чая.

– Вы еще шутите.

Момент нежности прошел, и он даже не удостоил ее ответом. Но, собравшись в самых доходчивых выражениях сказать ему, куда он может идти со своим чертовым чаем, Клаудия осознала, что он просто хочет занять ее делом, дабы хоть немного отвлечь. Ее слегка знобило, и она потерла руки, подумав о свитере. Да, надо надеть свитер.

– Если вы останетесь, то что наденете? У вас даже не во что переодеться – проговорила она, стоя в дверном проеме.

– Предоставьте мне самому позаботиться об этом.

Немного же времени ему понадобилось, чтобы вернуться к своей обычной твердокаменности. Почему он так с ней разговаривает? Вернее, почему не хочет ни о чем разговаривать?

– Наверное, по одному мановению вашего пальца любой человек из вашей личной армии бросит все и помчится паковать ваш багаж.

Мак, будто не видел и не слышал ее, поднял телефонную трубку и начал набирать номер. Клаудии казалось нестерпимым, что он так нагло игнорирует ее, и она с вызовом проговорила:

– Они там у вас, я думаю, все отставники.

Положив трубку, Мак повернулся к ней. Она думала, что он разозлился, но по его виду этого сказать было нельзя.

– Они не моя армия, Клаудия. Они вообще не мои, а свои. Мы просто группа друзей, хорошо относящихся друг к другу, приходящих друг другу на помощь, когда это понадобится. Вот и все.

Он говорил, стараясь не выйти из себя, не потерять терпения, – так говорят с докучливым и немного надоевшим ребенком.

Вряд ли, конечно, все объясняется так просто, но в целом, решила она, лучше думать о нем просто как о сумасшедшем.

– Группа друзей? Нечто вроде охранного шоферского обслуживания пассажиров, преследуемых недругами? – спросила она, провоцируя его на дальнейший разговор.

Возможно, она ошибалась, но его краткие прежние объяснения казались ей слишком гладкими, чтобы можно было отнестись к ним с доверием.

– Это обыкновенный прокатный автосервис. Фактически они специализируются на поставке машин для свадебных кортежей. Но когда мне нужна машина с водителем, который имеет специальную подготовку, я знаю, что могу обратиться к ним.

– Я не уверена, что вам верю. Терпение его все больше истощалось.

– А я не уверен, что слишком озабочен тем, поверите вы мне или нет. Это, кстати, и вообще не ваше дело.

– Конечно, не мое. Особенно если учесть, что вы распоряжаетесь моей жизнью.

Он распоряжается ее жизнью? Она что, думает, ему больше делать нечего, как разыгрывать из себя сиделку возле испуганной актрисы? Он ощутил, как его захлестывает волна гнева. Испуганная. Вот ключевое слово. Она перепугана насмерть и пытается держаться как можно отважней, чтобы не показать виду. Наверное, он ведет себя с ней чертовски жестко.

– Клаудия, поймите, мы не какая-то по-юношески восторженная и романтично настроенная компашка, – сказал он гораздо мягче. – В целом все очень серьезно. В группе есть специалисты по связи, транспортные эксперты, курьеры.

– И охранники. И все работают очень хорошо и слаженно.

– Когда необходимо. У каждого из нас своя специальность, но мы взаимозаменяемы и очень хорошо сработались. Время от времени я собираю всю группу для специальной работы, но это исключение.

Она все еще казалась сомневающейся.

– Надеюсь, я не подпадаю под эту категорию?

– Зависит от того, как вы сами намерены поступать. Если вы настаиваете на вечерних выступлениях в «Частной жизни», то боюсь, что так, вероятно, и будет.

– У меня нет выбора, Мак. Люди приходят в театр посмотреть на меня. Вы должны это понять.

– Но вам нельзя оставаться там. Да и здесь, в этой квартире.

Ее рот сомкнулся в упрямую линию.

– Я не хочу покидать свой собственный дом, – сказала она, несмотря на то, что в ее доме стало так тревожно, тоскливо и холодно. Она опять поежилась. – Но, честно говоря, мне будет намного спокойнее, если вы останетесь со мной.

Мак заметил, что ее знобит. Всем своим существом он жаждал приблизиться к ней, обнять и отогреть, как отогревают в ладонях замерзающего птенца, но он игнорировал даже свое существо. Как бы там ни было, но она не должна думать, будто он остался здесь из-за ее минутного каприза или минутной милости.

– Я не спрашивал у вас разрешения остаться. А теперь о деле. Полагаю, необходимо установить на всех этажах камеры внутреннего наблюдения. Понадобится нам и человек, исполняющий роль привратника, для проверки почты и наблюдения за приходящими и уходящими визитерами. Вы ведь хорошо знаете ваших соседей? Как вы считаете, они отнесутся к этому спокойно?

– Страховые компании могут снизить сумму выплат, если их жилье недостаточно хорошо защищено.

Он надеялся, что, установив приборы наблюдения, которые послужат и другим людям, он даст передышку ей, но не был уверен, согласятся ли они. И вот она уверила его, что ее соседи, несомненно, только обрадуются дополнительным охранным мероприятиям, особенно когда узнают, что платить им за это не придется.

– А как насчет владельца дома?

– Ну, с ним, Мак, у вас проблем не возникнет.

– Понятно.

– Понятно ему! Даже не спросил почему.

– Почему?

– А потому, Мак, что владелец этого дома я, но только очень прошу вас, не делитесь этим маленьким секретом с моими постояльцами, они об этом не знают. Глядя, как поднялись его брови, она только пожала плечами.

– Мать оставила нам с сестрой немного денег. Физз свою долю всю без остатка влепила в радиостанцию, а я купила этот дом. Но для расчетов с жильцами предпочитаю нанимать агентов.

– Вы будто оправдываетесь передо мной. У вас нет в том нужды.

– Нет? Тогда почему же я чувствую, что вы все время критически исследуете подробности моей жизни?

Он не знал, почему у нее возникло такое ощущение. И не имел представления, почему сам он испытывает постоянную потребность исследовать ее жизнь. Впрочем, кое-какие догадки у него были, но он старательно задвигал их в самый дальний уголок сознания.

– Так вы решительно отказываетесь покинуть Лондон? – поинтересовался он.

– Мне необходимо быть здесь, Мак. Да и не хочу я скрываться.

Она выглядела сейчас так, как тогда, в самолете, перед самым прыжком. Страшащаяся, но преисполненная решимости. Вот и теперь она во что бы то ни стало хочет остаться в своей квартире, и он ничего не может с этим поделать.

– В таком случае я принимаюсь за организацию охраны.

– Хорошо, принимайтесь. А я пойду и приготовлю вам чай. – Она направилась к кухне, но с полпути вернулась. – Послушайте, Мак, неужели вы не понимаете, что это ничего не решит? Тот малый все равно не отступит и не оставит меня в покое.

– Возможно, если я не буду действовать, он вас действительно вконец допечет.

– Допечет. Уж это точно! А все ваши меры лишь заставят его действовать похитрее. Изобретет что-нибудь еще, более драматичное, просто чтобы отвлечь ваше внимание.

– Более драматичное?

Дрожь в ее голосе дала ему надежду, он подошел к ней, взял за плечи и заставил посмотреть на него.

– За последние сорок восемь часов, Клаудия, вы столько раз были на волосок от беды. Он идет по пятам за вами, он испортил ваши тормоза, он наверняка наблюдал за вашим прыжком. Ради всего святого, уезжайте отсюда. Дайте себе передышку.

– И куда, интересно, мне ехать?

– Наверняка есть какое-то место, есть кто-то, кто может предложить вам.

– Постель? – Этот Макинтайр наверняка подумал о каком-то мужчине.

– Может, перебраться в квартирку Мелани? – невинно продолжала она. – И вам кажется, что все это будет умно? Да он чуть не опередил меня, когда я отправилась к Физз!

– Он хорошо знает вас и вашу семью. Раз он знал, куда вы первым делом можете поехать. А я имел в виду не членов семьи.

– Я понимаю, что вы имели в виду, Мак. Но, к вашему сведению, я не держу свору любовников на случай, если мне понадобится кровать на ночь, хотя, если бы и держала, то это, не ваше, черт побери, дело. Да, кстати, раз уж вы решили остаться, то спать вам придется в гостевой комнате. Впрочем, можете переночевать в прихожей, на коврике, как делает всякий порядочный сторожевой пес.

Какую-то минуту он молча смотрел на нее, потом сказал:

– В таком случае полагаю, мы оба друг друга поняли.

– Я-то вас поняла, Мак. Поняли ли вы меня – вопрос спорный. А что касается моего злодея, кем бы он ни был, то рано или поздно он наверняка достанет меня. Где бы я ни находилась. В конечном счете если уж вам так нравится играть в эти игры, можете все здесь утыкать своими приборами и вахтерами, мне не жалко. Но еще не поздно плюнуть на все свои дурацкие затеи и отправиться восвояси. Я не обижусь.

Договорив, она потерла обнаженные плечи, чтобы избавиться от неприятного эффекта гусиной кожи.

– Хорошо, если вы так настаиваете, мы остаемся здесь. Но на моих условиях. Я намерен сообщить вам целый свод правил, которые вы должны будете точно исполнять, как и все, что я порекомендую вам устно.

Мы с вами? Скажите пожалуйста! Он изволит остаться.

И тут до нее в полной мере дошло, как сильно она нуждается в его присутствии, И вся ее бравада проистекает лишь из-за того, что она понятия не имеет, останется ли он в самом деле или действительно плюнет на ее капризы и смоется.

– Вы требуете, чтобы я точно исполняла все, что вы скажете?

– Беспрекословно.

– Я никогда в своей жизни не исполняла ничего точно.

– В таком случае несколько следующих дней обещают быть интересными. Может, сейчас и начнем?

Она замахала руками.

– Знаю, знаю, вы все еще ожидаете свой чай. Боюсь, что я не очень хорошая хозяйка.

– Не сомневаюсь, что у вас все получится. Но теперь давайте пока отложим чаепитие. Я хочу, чтобы вы прямо теперь пошли и надели что-нибудь теплое. Вы выглядите как ощипанный цыпленок.

– Ну, спасибо. Выслушивать комплименты – одна из моих слабостей. Но это не от холода, это нервы, – сказала она, переменив свое решение относительно свитера. – Так со мной бывает и перед выходом на сцену.

– Как интересно. Хорошо, давайте попытаемся исполнить номер сначала. – Хотя он говорил тихо, но каждое его слово звучало так, будто он гвоздем забивает его ей в голову. – Итак, идите и переоденьтесь во что-то теплое.

Он приказывает ей переодеться. Это что? Она должна подчиниться беспрекословно?

– Вам не нравится мое платье?

– Ваше платье?

Мак изо всех сил старался не замечать, как обольстительно льнут легкие складочки этого платья к ее грудям, как вьется короткая летящая юбочка вокруг ее великолепных длинных ног. Он старался быть твердым, изо всех сил игнорируя все это днем, но безуспешно. Ибо как можно было не замечать и не видеть того, что так прелестно и совершенно?

– Ваше платье просто великолепно, – изрек он деревянным голосом, – красивее не бывает. Но оно ведь совершенно вам не идет.

– Нет, Мак, оно идет мне.

Она бросила вызов. В конце концов, она у себя дома, и не ему решать, что ей носить.

Но он думал лишь об одном, как совладать с ее своеволием. Да, Клаудия не кокетничала, сказав, что не умеет подчиняться ничьим приказам. А что, если поддаться ей и разрешить делать, что она хочет? Не исключено, что она тотчас поступит наоборот, то есть не так, как она хочет на самом деле, а ему назло. Тогда она пойдет и наденет что-нибудь теплое.

Адель тоже частенько поступает по-ребячески. Несомненно, это их женское своеволие можно использовать против них же.

– Хорошо, Клаудия, я неудачно пошутил, это прелестное платье вам идет. Вы в нем выглядите просто сногсшибательно. – Гусиная кожа исчезла, как он заметил, стоило ей немного расслабиться, поддавшись на его комплимент. Он взял обе связки ключей и положил их на кухонный бар. – Вот ваши ключи. И я советую никогда не выпускать их из поля зрения.

– Хорошо, так и будет, – покорно проговорила она, но и ее покорность явилась результатом минутного каприза, а не осознания необходимости, вытекающей из сложившейся ситуации. Вот что его особенно раздражало.

– Советую никогда не оставлять их соседям, уборщице, а тем более агентам, которые занимаются денежными расчетами с обитателями вашего дома. – Он повернулся, отправился в прихожую, отключил сигнализацию и взялся за ручку двери. – Я переменил код. Запомните его: девять, два, пять, семь. Не забудете?

– Девять, два, пять, семь. Что тут забывать? – сказала она, следя за тем, как он отодвигает щеколду на двери. – Куда вы идете?

– И советую вам быть крайне осторожной с письмами и посылками, которых вы не ждете. Впрочем, и с теми, которых вы ожидаете, тоже.

Она выглядела смущенной, и он с удовлетворением отметил, что гусиная кожа вновь усеяла ее руки.

– Мак!

Совсем как ребенок, подумал он. Растерянный и одинокий ребенок. Ох как хотелось ему вернуться к ней, обнять и утешить. Как трудно быть решительным, говорить твердым голосом, но все же придется.

– Прощайте, Клаудия, – сказал он и, не дожидаясь ее реакции, закрыл за собой дверь.

Он уже был на середине лестничного проема, когда услышал, что она открыла дверь.

– Постойте, – окликнула она его. Он даже не оглянулся и через секунду услышал за спиной ее шаги. – Мак, пожалуйста. Я понимаю, почему вы уходите, и прошу прощения.

Он остановился и повернулся к ней.

– Просите прощения? За что?

Она беспомощно пожала плечами, уставившись на него своими огромными серебристыми глазами.

– Я ведь предупреждала вас, что не очень-то привыкла подчиняться приказам.

Она играла. Это сущий спектакль, но это все, что она могла сделать.

– Не расстраивайтесь из-за таких пустяков. Это не имеет значения.

С легким полупоклоном он направился к парадным дверям.

– Мак! – Теперь она разозлилась. На него, но и на себя тоже. – Пожалуйста! – Он колебался, слыша в ее голосе неподдельный страх и полное неверие в то, что он способен с ней так поступить. – Пожалуйста, не оставляйте меня одну. Я буду вести себя хорошо, обещаю вам.

Труднее вещи Маку никогда не доводилось делать, но у него были на то серьезные основания. Он не должен позволить ей отделаться так легко.

– Вам, Клаудия, неведомо, что такое вести себя хорошо. Вы слишком избалованы своей жизнью. Хотите, чтобы я охранял вас, но совершенно не способны подчиняться тому, что я считаю целесообразным в данной ситуации. Боюсь, что, если скомандую: «Ложись! «, вы нарочно не сделаете этого и схлопочете пулю.

– Нет, я буду вас слушаться. Пожалуйста, Мак, вернитесь в квартиру, и я пойду переоденусь. Сразу же!

Да, конечно, она так и поступит. На этот раз. Но в следующий раз, когда он попросит ее сделать еще что-нибудь, от чего будет зависеть ее жизнь, она, Клаудия Бьюмонт, опять вступит в пререкания, поскольку уверена, что такая женщина, как она, сама должна вить из мужчины веревки. А никак не наоборот. Эти большие влажные глаза, этот трепещущий рот… Он по личному опыту знал, что поддаваться нельзя.

– Если вы останетесь, я буду делать все, что вы скажете.

– Не уверен.

Скрепя сердце Клаудия слабо улыбнулась ему какой-то неопределенной улыбкой.

– Я обещаю вам упасть на землю сразу же, как только вы скомандуете: «Ложись!».

Да, она исполнит это просто великолепно, подумал он, так здорово, что на это стоит посмотреть. Но жизнь не театр, здесь все серьезно.

– И вы обещаете мне подчиняться беспрекословно?

– Беспрекословно.

– Докажите.

– Доказать?

– Дайте мне ваше платье.

– Мое платье? – Она выглядела слегка напуганной, но в достаточной степени готовой к подчинению. – Ох, мое платье. Конечно.

И направилась вверх по лестнице.

– Нет, Клаудия, – сказал он, ни на шаг не сдвинувшись с того места на нижней площадке лестницы, где стоял. – Прямо здесь и сейчас.

Он видел, как на губах ее зародилась улыбка, готовая перейти в веселый смех, но смеха так и не вышло, ибо она начала догадываться, что он затевает это всерьез.

– Здесь? Но дверь открыта, – возразила она. – Кто-нибудь может войти. – Он шагнул в сторону двери и увидел, как побледнело ее лицо. – Но ведь под платьем у меня ничего… – Она провела рукой вдоль тела, коснувшись живота. – Мак!

Он не остановится, с ужасом поняла Клаудия. Она возражает ему, а он хочет добиться от нее беспрекословного подчинения. Да как он смеет! Она почувствовала холодную дрожь, пробежавшую по спине, когда ее сознание само подсказало ей ответ. Вот так и посмеет! Запросто. Без проблем. Возьмет и уйдет.

Он сказал ей, на каких условиях вернется в квартиру, а она сразу же стала эти условия оспаривать. Но такова уж она есть, дома, в школе и даже на сцене она всегда выступала против нажима, заставляя противную сторону поверить, что она не уступит, что она не потерпит никаких запрещений и ограничений. Но угодно же было судьбе свести ее с таким упертым солдафоном, как этот Габриел Макинтайр! Он тоже, как видно, не намерен ей уступать.

– Вы хотите получить мое платье? Здесь и теперь? Он не ответил, но она и не ожидала ответа. Она сделает, как он велит, или останется одна. Вчера она еще могла послать его ко всем чертям. Вчера она еще не верила в серьезность опасности, принимая всю эту ерунду за чьи-то неумные шутки. А теперь она стоит в подъезде и медленно, не отводя глаз от его лица, расстегивает пуговки на шее, позволив бретелькам платьица соскользнуть вниз, но все еще придерживая легкий лиф у груди.

Она немного помедлила, ожидая, что он, убедившись в ее готовности подчиниться, вот-вот милостиво позволит ей не обнажаться полностью. Но он так не сделал. И не отвел глаз. Да уж, Галаад из него никакой. Она обнаружила, что странным образом успокоилась. Мужчина без малейшего проблеска жалости непереносим, и она обрела вдруг ледяное спокойствие. Тут начинался спектакль.

Клаудия ослабила руки, и лиф платья соскользнул к поясу. Никакой видимой реакции, разве что капельки пота, появившиеся у него над верхней губой. Она их заметила и испытала удовольствие. Осталось расстегнуть пуговки на поясе, что она и сделала, после чего платье соскользнуло к ее ногам. Когда она переступила через него, на ней ничего не осталось, кроме мизерных белых трусиков и пары босоножек из тонких ремешков и на высоких каблуках.

– Ну? – спросила она, видя, что он ничего не говорит. – Теперь вы удовлетворены?

Удовлетворен? Чем? Парой восхитительнейших ног, таких длинных и столь совершенной формы, что у него перехватило дыхание. Удовлетворен ли он этими соблазнительными бедрами, которые провокационно демонстрировались ему в эту минуту, и этими грудями, казавшимися ему источником всех блаженств? А вот гусиная кожа, как заметил Мак, бесследно исчезла.

Но хотя его рот тотчас пересох, а тело напряглось от вспыхнувшего помимо воли желания, Мак понимал: если он позволит ей заметить тот эффект, который на него произвела ее нагота, он проиграет. А проиграть ему нельзя, хотя бы ради ее безопасности.

Итак, безмолвно молясь, чтобы не сорваться, он поднял руку и жестом приказал ей принести платье ему. Он требовал полной капитуляции.

Целую бесконечную минуту она заставила его ждать и испытывать невыразимую пытку огнем, сжигающим его изнутри, прежде чем соизволила изящным жестом подхватить с пола невесомую одежку и, держа ее на отлете, на вытянутых вперед руках, понесла к нему как некую жертву, приносимую языческими священнослужителями своему божеству. Но если в поступи ее и движениях явно присутствовала игра, то лицо было естественно. И это ему показалось зловреднее всякой игры. Широко распахнутые яркие глаза светились пониманием, а губы слегка изогнулись в неотразимой улыбке. На какой-то момент его охватило отчаяние, ибо он догадался вдруг, что она вовсе не капитулировала. Она никогда не капитулирует. Просто ее игра перешла на другой уровень, более высокий.

Мак схватил ее платье, стиснув ткань в кулаке, и держал его прямо перед собой достаточно долго, чтобы дать ей понять, насколько он далек от того, чтобы поддаться ее прелестям, и лишь затем небрежно перебросил эфемерное одеяньице через плечо. Какая легонькая и чертовски приятная на ощупь вещица, подумал он.

– Ну а теперь, – сказал он настолько небрежно, насколько позволила ему стиснутая спазмом гортань, – почему бы вам не пойти и не надеть что-нибудь теплое?