Колючая звезда

ГЛАВА 8

Когда на следующий день они направлялись к служебному входу в театр, Клаудия чувствовала, что их провожает множество взглядов. Она заранее предупредила Мака, чтобы он не удивлялся, увидев бесчисленных папарацци, стоящих у артистического подъезда лагерем, привлеченных сюда быстро распространившимися слухами об их романе.

– Простите, Мак, – пробормотала она, когда они подъехали к театру, – но я не виновата, что эти сумасшедшие поспевают раньше всех.

– Наверное, их предупредили, что вы будете не одна. А иначе с чего бы им. – холодно заметил он. Перехватив ее взгляд, он пожал плечами. – Как только ваш анонимный корреспондент узнает, что вы теперь не одна, он может удвоить старания и выкинуть очередной пакостный номер.

– Вы так суетитесь вокруг меня, что пресса не могла этого не заметить.

Голос Клаудии звучал холодно. Она явно провоцирует его. Но он сохранял невозмутимость.

– Так оно и есть. И пусть привыкают, что я повсюду следую за вами.

– Повсюду? – спросила она ехидно.

– Как приклеенный.

– Посмотрю я, как вы будете таскаться за мной по сцене.

– Может, вы тормознете для снимков, Клаудия? – спросил один из репортеров, когда они подошли к дверям театра.

– Вы что, Джимми, еще недостаточно нащелкали? Кинокамеры и фотоаппараты работали с той самой минуты, как Мак подъехал к театру, но если уж она пошла на то, чтобы засветиться перед прессой, то предпочтительнее терпеливо попозировать, чтобы на фотографиях, которые завтра появятся в газетах, она выглядела эффектно, а не в случайной позе женщины, выбирающейся из автомобиля и шагающей через тротуар. Снимки на ходу далеко не всегда бывают удачными.

– Ну, Мак, что вы об этом думаете? – спросила она. – Не боитесь показаться малость смешным?

– Не вижу тут ничего смешного. Но рад хотя бы уж тому, что вы поняли, на какие жертвы я иду.

– Ну, на бедную жертву вы мало похожи.

Она взяла его под руку и склонилась к нему, глядя ему в глаза с эффектной, но по-идиотски пустой улыбкой.

Он улыбнулся ей в ответ, стараясь исключительно для камер, но только она одна могла видеть истинное выражение его глаз.

– Ну что, довольны теперь? – с укором шепнул он.

– Только потому, что знаю, что вы недовольны, – съязвила она. – И не забывайте, что вся эта дурацкая идея в общем и целом принадлежит вам.

– В таком случае нам надо постараться выглядеть как можно более убедительными.

И, не успела она и глазом моргнуть, как он плотно прижал ее к своему сильному телу, так что отступить ей уже было некуда, неторопливо склонил к ней голову и поцеловал в губы довольно поверхностным, но весьма убедительным для объективов поцелуем.

– Вы считаете, что никогда еще не целовали меня перед камерами? – спросила она, едва переведя дыхание. – Вам показалось мало, что наш предыдущий поцелуй транслировался на полстраны?

– Небольшая награда за понесенный мною моральный ущерб, только и всего. Вам-то, дамочке привычной и многоопытной, все равно, а я, как ни говори, скомпрометирован.

Дамочка! Многоопытная! Клаудия с трудом сдержалась, чтобы не выпалить ему прямо в лицо одно весьма грубое и крайне непристойное выражение, но вместо этого она с безмятежной улыбкой обернулась к фотографам и, прежде чем набрать код на двери служебного входа, послала им воздушный поцелуй.

Змеиный шепот язвительной перебранки, состоявшейся между ними под зоркими глазками камер, было первое, что они сказали друг другу после инцидента с платьем.

Тогда, неторопливо шествуя по лестнице к дверям своей квартиры, она была неподдельно холодна. Ее одолевало желание побежать, ибо каждую минуту могла открыться одна из дверей и любой из соседей мог ее увидеть. Но она не побежала. Она шла так степенно, будто, облаченная в длинное вечернее платье, отправлялась по мраморной лестнице на свой первый бал. Нет, меньше всего Мак мог подумать, что она смущена.

Смущен был скорее он, а потому, как только они вернулись в квартиру, страшно засуетился, озабоченный только одним, как бы ей поскорее одеться в теплое. Впрочем, быстро опомнился, пожалев, что вышел из роли, вмиг утратил интерес к тому, во что она одета и одета ли вообще, и удалился в гостиную с телефоном.

Клаудия отправилась в ванную, долго стояла под горячим душем, после чего влезла в шелковую пижаму, сверху надела толстый махровый халат, прошла в кухню и наконец-то приготовила чай.

Мак едва взглянул на нее, когда она вошла и поставила перед ним чашку, а она, не имея ни малейшего желания говорить с ним, отправилась со своей чашкой в спальню. Дверь за собой она заперла на задвижку, хотя произвела это скорее как громкую демонстрацию, нежели из опасения, что ему захочется ворваться к ней среди ночи. Кстати, если бы он и пожелал ворваться, хрупкая задвижка ничуть не помешала бы ему в этом.

Но он не ворвался. Очевидно, был слишком занят обеспечением ее безопасности, полночи названивая по телефону. Поэтому, когда она проснулась с взъерошенной головой и тяжелыми веками, обнаружилось, что ее квартира населена незнакомыми ей типами. Из кухни доносился запах стряпни.

– Что тут происходит? – спросила она, входя в кухню, у человека, что-то помешивающего в кастрюле.

– Ни о чем не беспокойтесь, мисс. Просто варю похлебку из того, что удалось отыскать. Не желаете сандвич с ветчиной?

Теоретически Клаудия знала, что завтрак – вещь полезная. Но на практике она редко съедала до ленча больше одного тонкого поджаренного хлебца. Она уже собралась вежливо отказаться и покинуть кухню, но перехватила строгий взгляд Мака, работавшего на портативном компьютере, раскрытом на кухонном столе. Ей стало очевидно, что в его охранную программу входит обязательным пунктом обеспечение ее питанием, поэтому в его взгляде она прочитала легкое недоумение и предпочла не затевать новой разборки.

– Благодарю, – сказала она дежурному буфетчику, откинув волосы и поглубже запахивая полы халата. – Но я предпочитаю есть в одиночестве.

Вместе с сандвичем ей была навязана чашка крепкого кофе. Удивленно осмотрев предложенный завтрак, она взяла поднос и повернулась, готовая покинуть пределы оккупированной чужаками кухни, чтобы уединиться в спальне и там уже решить, что делать с так называемым завтраком, но тут Мак, даже не взглянув на нее, сказал:

– Клаудия, позвольте одному из нас сопроводить вас.

– Зачем? Я не хочу.

– Не хотите? Тогда оставайтесь здесь, места хватит. – И он указал ей на почти свободный стол, за которым сидел. – Заодно обсудим ваши планы на оставшуюся часть недели. – Он, в конце концов, посмотрел на нее и совершенно неожиданно улыбнулся. – Вы можете поговорить со мной, пока будете завтракать.

И Клаудия, костенея под его пристальным взглядом, вынуждена была сидеть напротив него и набивать рот этим чертовым сандвичем, запивая каждый кусок таким крепким кофе, который, как она догадывалась, не даст ей заснуть до конца недели.

И вот теперь у театрального подъезда он опять поцеловал ее, на этот раз в угоду репортерам, что не могло не возмутить ее. Привык целоваться, когда ему вздумается. Уж слишком легко ему это дается. Хорошо, они изображают любовников, но какого черта изображать это на улице?

Жужжащий звук говорил о том, что дверь открылась, и она устремилась внутрь, под защиту родного театрального крова. Маку не оставалось ничего другого, как последовать за ней. Но не тут-то было! Джим, которого изрядно достал Филлип Рэдмонд, проведший с несчастным целый ряд бесед о почти забытых им охранных функциях вахтера, тотчас остановил парочку.

– Вы должны записать имя вашего гостя, мисс Клаудия, – сказал он, слегка нервничая.

Он столько лет знал Клаудию, что просто читал по ее лицу. На этот раз ее взгляд предвещал грозу. Но он быстро смекнул, что эта гроза падет не на его голову.

– Гостя? – Она осмотрелась вокруг, будто не замечая Мака. – Какого гостя? Разве ко мне пришел гость?

Проговорив это, она начала удаляться от поста дежурного. А вот пусть теперь этот проклятый мистер Макинтайр выкручивается, как знает. Но Мак не дал ей ускользнуть, успев крепко прихватить двумя пальцами краешек ее дорогой шелковой рубашки. И поскольку здесь находилась жадная до зрелищ стайка рабочих сцены, расположившихся позавтракать и раскрывших уже свои коробки с едой, Клаудия решила не устраивать им на радость сцены и задержалась.

– Мне кажется, вы забыли о нашей договоренности, – шепнул ей Мак.

– Договоренность-то, мистер, была односторонняя, смею заметить, – прошипела она. – А теперь попрошу отцепиться от моей рубашки. – Но, заметив обострившееся внимание забывших о своих бутербродах рабочих, она шепнула:

– Ладно, хорошо, лучше сейчас уступить вам, чем дать пищу для сплетен этим ребятам. Надо со всем этим быстрее покончить.

Едва успев договорить, она краем уха уловила, как один из рабочих радостно сообщил товарищам, что описание этой сцены можно недешево продать любому еженедельнику.

– Ну, спасибо вам! – язвительно прошипела Клаудия в лицо Маку, выразив этим свое возмущение.

– Что хотели, то и получили, – не остался безответным Мак и, возвысив голос, сказал в пространство: – Кто там что куда собрался продавать, пусть учтет, я в доле! А со мной рассчитаться непросто.

С места, где сидели рабочие, послышались смешки, и Мак счел вопрос исчерпанным, после чего повернулся к Джиму и представился:

– Габриел Макинтайр.

– Я видел вас по телевизору, мистер Макинтайр. Рад с вами познакомиться. Вы не откажетесь расписаться у меня в книге?

Мак взглянул на Клаудию, и та сразу же вмешалась.

– В этом нет необходимости, Джим. – Она передала вахтеру маленькую фотографию, врученную ей накануне Маком. – Мистер Макинтайр будет приходить сюда постоянно, так что лучше всего просто оформить ему пропуск.

Джим взглянул на Мака и ухмыльнулся.

– На какое время, как вы полагаете, я должен выписать вам пропуск?

– Ну, скажем, на неделю.

Клаудия прервала этот многозначительный мужской разговор.

– Джим, если вы найдете Филлипа, передайте ему, чтобы он сразу же, как только сможет, зашел ко мне в уборную. Пойдем, дорогой, – чуть ли не промурлыкала она, обращаясь к Маку, – я покажу тебе наш театр.

– Как скажешь, милая, – от ветил он, заграбастав ее изящную ручку в свою огромную солдафонскую ладонь. – Я весь твой.

Даже странно. Не злится, не ругает ее, вовсю разыгрывает из себя любовника. Но и самой себе она удивилась, удивилась тому, что ей приятно чувствовать, как нежно его мощная лапа сжимает тонкую кисть ее руки. Это была рука воина, бойца, и, хотя ногти его, как она успела заметить, чисты и ухоженны, здесь не пахло холеными, наманикюренными мужскими ручками, с которыми ей приходилось иметь дело всю жизнь. Эти пальцы, осторожно сжимавшие ей руку, заставили ее почувствовать себя опекаемой и защищенной. Да, что ни говори, а ей приходится признать это. Но и только.

Серебристые, с хитринкой глаза Клаудии мягко мерцали, когда она взглянула на него и тихонько переспросила:

– Весь мой?

– Твой, твой, но только пока ты будешь вести себя хорошо, – грубовато ответил он ей.

– Я и стараюсь быть паинькой.

Ее немного осипший голос поддразнил его, как и взгляд, под которым он вновь почувствовал себя увальнем.

– Но ведь ты, дорогая моя, всего лишь стараешься, а надо ею быть.

Сжимая в ладони хрупкую тонкокостную руку этой непредсказуемой женщины, Мак чувствовал себя страшно неуклюжим. Она не раз внушала ему такое ощущение. Сначала он дьявольски разозлился, потому что она вела себя как капризный ребенок, но стоило ей посмотреть на него своими невероятными глазами, и злость его бесследно испарилась. Кроме того, даже когда он старался внушить себе, что она самое взбалмошное, самое несносное создание из всех, каких он когда-либо вртречал, он всей шкурой чувствовал, что ее поведение не наигранно, что оно так же естественно для нее, как дыхание. Впрочем, упрямо внушал он себе, это ничего не значит. А если все-таки кое-что значит? Вопрос возникал вновь и вновь, гвоздем засев в его сознании.

Но черт ее побери, он не позволит делать из себя дурака. Использует для безопасности Клаудии Бьюмонт все свои возможности, а потом навсегда забудет ее.

– Да и особых стараний, по правде говоря, я не замечаю, – усмехнувшись, добавил он.

Она взглянула на него чуть испуганно, но что-то в выражении его лица успокоило ее, так что она даже негромко рассмеялась, и звук ее смеха показался ему волшебной музыкой.

Все это притворство, конечно, но рука ее так уютно чувствовала себя в его руке, что она, как бы в развитие сценического действа, склонила голову к его плечу, и такими воркующими голубками они и удалились из поля зрения Джима и рабочих сцены, продолжая ими оставаться весь путь до ее артистической уборной, чтобы все встречные и поперечные видели их влюбленность. Мак, как видно, с трудом переносил это испытание, и улыбка его была весьма натужна. Но пусть помучается, ведь это, в конце концов, его идея.

– Ох, боже мой! – воскликнула она, как только увидела пачку газет, веерообразно расположенных кем-то на столе для сценической одежды. Ее рука тотчас выпорхнула из его ладони, и она бросилась просматривать газеты.

Мак, утратив маленькую, нежную руку, почувствовал какое-то внутреннее опустошение, но все же кое-как умудрился не подать виду, не бросился вслед за ней, а заставил себя деловито исследовать помещение, полностью сконцентрировавшись на работе. Комната не имела окон, а потому была защищена от внешнего мира. Он открыл дверь ванной, заглянул внутрь и не обнаружил ничего интересного, кроме мягко шелестящего вентилятора. Сквозь этот вентилятор, вделанный в стену, никак было не пробраться. Значит, тот, кто испортил ее костюм, мог проникнуть сюда только через дверь из коридора. Это еще более укрепило его в уверенности, что гнусное посягательство на сценический костюм произвел кто-то из своих. Из тех, что работают в театре.

И если этот кто-то и оставил здесь следы своего пребывания, со времени субботнего вечера тут все уже вымели и вычистили. На поверхности столов и стульев ни пылинки, пол обработан пылесосом; чашечки из-под грима промыты, вытерты и стояли в рядок возле аккуратно сложенных коробок с гримом, ожидая, когда хозяйка возьмется за них, чтобы воплотиться в образ своей героини. Вообще здесь не пахло и намеком на беспорядок, какой казался бы вполне естественным в артистической уборной. Кто-то, видно, присматривал за тем, чтобы все здесь сияло чистотой, кто-то заботился о ней и делал это ежедневно, будто выказывая свою любовь и преданность. И впервые он ясно осознал, что она действительно не последняя фигура в театре, не какая-то второсортная девушка из массовки, а прима, что она талантлива, что ее имя заставляет людей раскошеливаться, значит, от нее и в самом деле зависит благоденствие театра. И что, как ни крути, а она звезда, настоящая звезда.

– Клаудия…

– Боюсь, что все гораздо хуже, чем я ожидала, – проговорила она, поворачиваясь к нему.

В руке ее покачивались листки бульварной прессы, и она была так серьезна, что он почувствовал себя полным идиотом, позволившим себе предаться дурацким размышлениям, когда существует нечто, на что он даже не обратил внимания. Он с трудом справился с собой, заставив себя сосредоточиться на том, о чем она говорила.

– Хуже? – переспросил он. – Что может быть хуже?

– Вот, смотрите, – сказала она, протягивая ему газетный лист с крупным заголовком: ЗВЕЗДА УПАЛА С НЕБА В ОБЪЯТИЯ ГЕРОЯ-ПАРАШЮТИСТА.

Прочитав это, Мак застонал, как от зубной боли.

– Да вы, оказывается, герой, Мак? – Голос ее прозвучал довольно ехидно. – Я, конечно, не героиня, но прыгала-то с самолета я, а не вы.

– Так чему вы больше верите – собственным ощущениям или газетным заголовкам? Мне казалось, что вы знаете цену всем этим репортерским штучкам.

– Я-то знаю, – махнув рукой, ответила она. – Но не уверена, что знают все те, кто прочитал сегодня новости. Разве не имеет значения, что они подумают и что скажут? Ведь это их каждодневная пища – истории про известных людей. И они, наивные, всему верят.

Мак, неведомо почему, почувствовал себя виноватым, приблизился к ней и, предложив свою руку, нежно, но твердо увлек ее к банкетке, обитой бархатом, чтобы хоть немного отвлечь от неприятностей.

– Я думаю, – неторопливо проговорил он, – что, если что-нибудь повторять достаточно часто, это обретает определенный мифический смысл.

– Мак, ваши изречения стоит записывать, честное слово, – смеясь, сказала она. – А вообще вы правы, но все зависит от качества мысли, которую будут повторять.

Смех, приподняв уголки ее губ, образовал маленькие морщинки вокруг глаз и явил ее подлинный характер, самую суть этого характера, так что он вдруг увидел в ней не просто актрису, работающую на публику, а живую, теплую, полную жизни женщину. Он неожиданно понял, что заблуждался относительно нее. Судил о ней по газетным сплетням и по собственным, порой превратным, представлениям о людях искусства. Из своего мнения о ней он не делал секрета и только сейчас осознал, что лишь скользил по поверхности явления, называемого Клаудией Бьюмонт, исходя из той части ее натуры, которую видел перед глазами и которую она отважно выставляла перед телекамерами, легкомысленно, на его взгляд, флиртуя с огромной зрительской аудиторией. Вот и получилось, что он знал о ней лишь то, что она позволяла знать публике. Нет, Клаудия Бьюмонт представляла из себя нечто большее, гораздо большее, и его вдруг охватило желание узнать эту женщину лучше, составить о ней полное представление, а не ограничиваться теми фрагментами личности, которые она бросала публике. То, что он до сих пор считал женскими причудами и капризами, увиделось ему вдругом свете. Она просто защищает свой внутренний мир, защищает его от людей, чуждых ей по духу и просто не понимающих ее. И он сам, похоже, относился именно к этой категории людей. Нет, она не кокетничала. Она всерьез защищала от него свой мир.

– Полагаю, – продолжала она, – в этой истории мифом окажетесь вы, и в каком-то смысле вы это заслужили. Герой парашютного дела. – Искоса взглянув на него, она добавила: – Надеюсь, вы сумеете использовать это в своих интересах.

– С какой стати? Зачем говорить такие вещи? – Мак с трудом подбирал слова.

– Я просто предупредила. Боюсь, что слухи о нашем романе, пока они доберутся до воскресных газет, обрастут самыми невероятными подробностями, и вы на какое-то время обретете в этом городе бешеную популярность.

– Надеюсь это пережить, – заверил он ее.

В этот момент Клаудия развернула очередной газетный листок, всмотрелась в фотографию, сопровождающую заголовок, и прикусила нижнюю губу. Вид ее стал каким-то детски обиженным, так что он невольно потянулся к ней, приобнял за плечо и поверх ее головы заглянул в газету.

То, что он увидел, заставило его нахмуриться. Это был крупный снимок их телевизионного поцелуя, хотя в черно-белом варианте поцелуй выглядел гораздо непристойнее того, каким его видели в цвете миллионы телезрителей. Снимок явно изображал что-то такое, чего в жизни не было. Неужели, с ужасом подумал он, фотограф сделал фотомонтаж, чтобы зритель мог увидеть то, чего на самом деле увидеть не мог?

– Вы говорили, что этот ваш Барти Джеймс мог заранее оповестить какого-нибудь журналиста, чтобы тот был наготове, – напомнил он ей.

– Журналист слегка преувеличил событие, – сказала она, постукав ногтем по фотографии. – Но вы правы, когда что-нибудь затеяно для вытягивания из публики денег, кажется логичным, что устроители из любой непредвиденной ситуации захотят извлечь максимально возможную выгоду.

– Мы могли не… не содействовать этому перед телекамерами.

– В таком случае он просто использовал бы поцелуй из фильма.

– Но это не было… вы не… Ох, я понял.

– Я знала, что вы поймете.

В конце концов он понял. Он взял и поцеловал ее после прыжка, чего сценарий не предусматривал. Это и подало Барти Джеймсу идею использовать поцелуй в шоу. И теперь имя Клаудии треплют все кому не лень. Ведь эта фотография не просто напечатана в газете, сначала кто-то сидел и маниакально, при помощи компьютера, подправлял ее.

Она не упрекнула его за то, что он так медленно соображает, достаточно было того, что он сам упрекал себя. Он вздохнул и взялся за другую газету, чтобы получить еще один урок чтения между строк. Другие газеты проявили себя скромнее. Не имея пресловутого снимка их поцелуя, они напечатали обычные фотографии Клаудии, а свое упущение компенсировали пространными рассуждениями о встрече актрисы после ее приземления с героем парашютного дела, причем слово «герой» повторялось многократно, как и мотив благодарности (правда, без всяких подробностей), которую якобы испытывала актриса к парашютному «герою». Мотив благодарности, во всяком случае, никто из них в своих статьях упомянуть не поленился. Или кто-нибудь поленился? Некоторые позволили себе остановиться на мысли о влечения, возникшем будто бы между актрисой и «героем».

– Насчет влечения так оно и есть, – усмехнувшись, сказал Мак. – Что, как не влечение, притянуло вас к боковине моего несчастного «лендкрузера»? Странно, что никто из них не упомянул об этом.

Клаудия рассмеялась его замечанию. Потом помахала листком, который рассматривала.

– Как это не упомянули? А это что? Вы только послушайте. – И она начала нарочито напыщенно читать: – С Клаудией Бьюмонт, по прибытии на аэродром, случилась небольшая неприятность, поскольку ее новенькую спортивную машину занесло на мокрой траве. Габриел Макинтайр немедленно бросился ей на помощь. Бросился намылить ей шею, было бы точнее, – буркнула она и продолжила чтение: – Его глубокая озабоченность была очевидна для всех присутствовавших. – Клаудия повернулась к нему и ядовито заметила: – Ну, Мак, как вам это нравится? Оказывается, вы были глубоко озабочены… озабочены здоровьем своего сияющего черного автомобиля. И вашего самолетного ангара.

– Я уже извинялся перед вами за свое поведение.

– Ммм… Не думаю, что в таких случаях можно отделаться одними извинениями. Вам следовало бы сделать из этого урока соответствующие выводы.

– Мне казалось, что вы простили меня.

– Ну, за тот случай, допустим, простила. Но вы и дальше будете делать и говорить такие вещи, которые заставят вас извиняться вновь и вновь. Вы все время допускаете серьезные промахи. А подчас и грубите. Взять хотя бы замечание, которое вы позволили себе сделать у входа в театр, насчет многоопытной дамочки, которой все равно. А потом что вы сделали? Вцепились в мою рубашку и прилюдно призывали меня хорошо себя вести. Не кажется ли вам, что это далеко не по-джентльменски.

А если бы он принялся извиняться за свои мысли, ему и месяца не хватило бы. К счастью, Клаудия не могла читать его мысли. Но что интересно, она почему-то не упомянула эпизод с раздеванием в подъезде. Вероятно, это ее способ признать, что и она бывает не права? Или он должен? Нет. Скорее всего, она просто желает забыть об этом. Хотя ему хотелось, чтобы этот урок запомнился ей получше. Она совсем замучила его своими капризами, так неужели все проглотить молча?

– Леди, вам не хотелось бы преподать несколько уроков и себе? Ведь и ваши манеры оставляют желать лучшего. Только потому, что вы звезда…

– Звезда? – Она рассмеялась. – А я была уверена, что вы не считаете меня звездой.

– Колючая звезда, звезда-злючка, звезда, которая мерцает или сияет, когда ей вздумается. Нет, мисс Бьюмонт, я не имею на этот счет никаких сомнений, вы звезда в полном смысле слова.

Она опять засмеялась, но на этот раз не так весело.

– Хочется думать, что это комплимент. – Она коснулась его щеки кончиками пальцев. – Наверное, так и есть, и, возможно, вы не совсем безнадежны. – Поддавшись импульсу, она подняла голову и поцеловала его в губы. – Спасибо вам, Габриел.

Габриел. Его имя не нравилось ему с детских лет, и он расстался с ним, как только окончил школу. Да и Дженни не жаловала это имя. Но в устах Клаудии оно неожиданно прозвучало на удивление приятно.

– Еще раз, – сказал он сдавленным голосом. Все его тело напряглось от внезапного и очень сильного желания, и, не позволяя себе думать о том, что делает, он обнял ее за талию и прижался губами к ее рту, успев заметить, что она закрыла глаза.

Они были одни, публика отсутствовала, и никакой другой причины для поцелуя, кроме его собственного желания, не существовало. Будь он честным с собой, он признал бы, что хотел этого с того самого момента, когда открыл дверь ее автомобиля и впервые встретился с ней взглядом. Да, он был возмущен ее неосторожной ездой, но это не могло сравниться с той волной гнева, которая захлестнула его, когда он понял, что барьеры, которые он столь долго воздвигал, защищая себя от каких-либо эмоций, от ненужных чувств, могут быть сметены одним ударом. Потому-то он так и набросился на Клаудию Бьюмонт, поцарапавшую его машину. Еще бы! Ведь одного-единственного взгляда этих чудных глаз, одного только звука этого низкого, чуть хрипловатого голоса хватило, чтобы бастионы его дрогнули и он забыл обо всем на свете.

Его губы накрыли ее рот, и он почувствовал охватившую ее легкую дрожь. Она, казалось, сдерживала дыхание, ожидая, что он возьмет инициативу на себя. Неуверенность Клаудии удивила, но ободрила его, так что он отважился слегка прикусить ее нижнюю губу, как бы пробуя на вкус, а потом и совсем расхрабрился, исследуя языком безукоризненные зубы и продвигаясь вглубь. Она издала легкий стон, теснее прильнула к нему, и вдруг ресницы ее поднялись, открыв пару настороженных глаз, в которых он прочитал испуг.

– Так-то вы оберегаете своих клиентов? – спросила она едва слышно.

Клиентов? Она что, действительно считает себя его клиенткой? Ну что ж, раз так, надо будет серьезно подумать о предъявлении ей счета.

– Это наиболее эффективный способ защиты, насколько я знаю, – тоже очень тихо заверил он ее. – Если на вас кто-нибудь нападет, сначала им придется иметь дело со мной.

Обдумав услышанное, она сказала:

– Приятное с полезным.

И, вполне очевидно довольная своей формулировкой, вновь закрыла глаза Он легонько прикоснулся к длинным и густым ресницам губами, на что она отозвалась нежным стоном, исходящим откуда-то из самых недр ее существа. Ресницы ее дрогнули под его губами, и он испугался силы своего желания. Но все в нем протестовало против немедленного подчинения своему либидо. Слишком много времени прошло с тех пор, как он в последний раз был с женщиной, и он решил, что для первого раза они и так уж зашли слишком далеко. Но какое наслаждение, однако! Да и она, он это чувствовал, рада его ласке.

Клаудия чуть-чуть повернула голову, будто ища губами его губы, но вдруг засомневалась и вопросительно взглянула на него.

– Ведь этот поцелуй только для нас, Мак? – В голосе ее звучала трогательная неуверенность.

– Только для нас.

И она с облегчением вздохнула. Он переждал немного, опасаясь того нового, что сейчас подступило к ним обоим. Новое. Слово поддразнивало его, даже насмехалось над ним. Ничего себе, мужику тридцать пять лет, а он сподобился найти в этой жизни что-то новое. Но разве осталось еще что-то неизведанное? Будь то наслаждение или страдание? Что-то такое, чего еще с ним не было? Выходит, что так. Неожиданно раздался звон предупредительного колокольчика, висящего на двери гримуборной, чей звук напомнил ему, зачем он здесь и почему.

Однако Мак не сразу очнулся. Далеко не сразу. Он чувствовал себя пятнадцатилетним мальчишкой, впервые целующим девочку, – все смешалось с переживаниями тех далеких лет. Он грезил наяву и поэтому, хоть и слышал звон колокольчика, но не связал его с реальными событиями и не отреагировал на звук открывающейся за спиной двери. Послышалось нарочитое покашливание, намекающее им, что они не одни, и это заставило его обернуться.

Понадобилось, правда, какое-то время, чтобы Мак сфокусировал свой взгляд на фигуре, стоящей в дверном проеме. Прежде он уже видел этого человека, и тот ему не понравился. Сознание постепенно прояснилось, он вспомнил, что это Рэдмонд, режиссер Филлип Рэдмонд.

– Клаудия, ты посылала за мной? – спросил Рэдмонд с присущей ему бесцеремонностью. – Я звонил.

Не дождавшись ответа, он вторгся сюда, когда любой другой на его месте просто тактично прикрыл бы дверь и ушел. Так подумал Мак. Нет, этот тип не нравился ему. И Мак решил, что Клаудия вот-вот в своем независимом стиле предложит ему убраться.

Но Клаудия лишь судорожно сглотнула. Она отстранилась от него и, не смея встретиться с ним взглядом, отвернулась.

– Да, Филлип, посылала.

Маку понравилось, как небрежно прозвучал ее ответ и как непринужденно присела она на табурет у гримерного столика.

– Я хочу узнать, далеко ли ты продвинулся в своих изысканиях насчет субботнего происшествия. – Рэдмонд суетился вокруг нее, собирая рассыпавшиеся газеты. – Прекрати это, – нетерпеливо сказала она. – Позже я сама их подберу.

Мак видел, что она не вполне еще овладела собой, но уже приближалась к этому. Рэдмонд, напротив, все сильнее раздражался. А когда он увидел пресловутую фотографию, то ядовито заметил Клаудии:

– Твоя мать никогда бы так не поступила. Да, ее мать никогда бы так не поступила.

– Это всего лишь поцелуй, Филлип, – чуть покраснев, сказала Клаудия. – Всего лишь забавный эпизод, который помог собрать деньги для благотворительной затеи Физз.

Мак удивился, что она считает необходимым оправдываться перед театральным импресарио.

– Твоя мать, – продолжал бурчать Рэдмонд, – собирала большие деньги для благотворительности, не прибегая к таким, как ты говоришь, забавным эпизодам. Нет, она не роняла себя. Да и неудивительно, ведь она была настоящая леди.

Клаудия взяла газету, посмотрела на снимок, потом на Рэдмонда. Внезапно вспыхнувший румянец на ее щеках тотчас исчез, внешне она казалась теперь совершенно спокойной.

– Что ты этим хочешь сказать, Филлип? – тихо проговорила она. – Что моя мать была компетентнее меня в вопросах сбора средств на благотворительность? – Она выдержала паузу. – Или что я не леди?