Королева-распутница

ГЛАВА ВТОРАЯ

В Лувре продолжались балы и маскарады. За его стенами простые люди собирались в группы. Они смотрели на освещенные окна и говорили: «Что это значит? Гугеноты и католики танцуют вместе; они поют; смотрят одни и те же турниры. Они празднуют вместе… Что это значит?»

Стояли жаркие дни; ветер стих. С наступлением темноты на небе появлялись яркие звезды; всю ночь над городом разносились звуки празднества. Люди танцевали на улицах; устав, они ложились на мостовую, поскольку Париж не располагал кровом для всех гостей. Несмотря на всеобщее веселье, каждый человек ощущал фальшь и некоторую нереальность происходящего.

Меньше всех беспокоилась молодая жена. Она танцевала неистово, казалась более очаровательной и соблазнительной, чем обычно; Марго наслаждалась своей ролью, она была слишком поглощена личными делами, чтобы замечать что-либо вокруг себя.

Она была самой очаровательной танцовщицей в балете, придуманном Генрихом де Гизом и его двумя братьями и сестрой для развлечения двора. Они назвали его «Тайной трех Миров»; это была блестящая аллегория, полная иронии и вызова их врагам Генрих Наваррский и другой Генрих, принц Конде, одетые в рыцарские доспехи, входили в рай и обнаруживали там прекрасных нимф — молодую жену Маргариту и Шалотту де Сов. Они танцевали под аплодисменты зрителей; балет этим не закончился — совершенно неожиданно появились король и его брат, герцог Анжуйский, одетые еще роскошнее, чем Наваррец и Конде. Между четырьмя рыцарями завязалась потешная битва Наваррец и Конде поняли, что должны проиграть ее, поскольку никто — даже в спектакле — не может одержать верх над королем Франции. Наваррец и Конде потеряли женщин; придворные в костюмах чертей принялись насмехаться над Генрихом Наваррским и Конде; занавес разошелся, за ним колыхал большой костер. Все поняли, что лидеры гугенотов изгнаны в ад.

Католики хлопали неистово; король и герцог Анжуйский танцевали с дамами, в то время как «черти» неистово плясали вокруг растерянных Генриха Наваррского и Конде, подталкивая их к пламени.

Смущенные гугеноты наблюдали за сценой молча. Только король Наварры явно получал удовольствие, распутничая в аду и пытаясь снова пробиться в рай. Ему почти удалось отбить мадам де Сов у герцога Анжуйского и утащить ее с собой в ад.

Позже, танцуя с Генрихом де Гизом, Марго сказала ему:

— Ты портишь праздник таким маскарадом.

— Нет, — ответил Гиз, — все получили удовольствие.

— Католики смеялись, но гугеноты были смущены.

— Тогда, возможно, они изменят свое поведение, прежде чем на самом деле попадут в ад.

— Я бы хотела, чтобы ты умерил свой фанатизм. Фанатизм — это глупость, безумие.

Он пристально посмотрел на Марго.

— Кто наставляет тебя?

— Никто. К чьему голосу, по-твоему, я бы прислушалась? Меня тошнит от вражды между католиками и гугенотами.

— Еще недавно ты была убежденной католичкой. Тебя изменил твой брак?

— Я по-прежнему убежденная католичка; мой брак совсем не повлиял на меня.

— Ты уверена в этом? Мне кажется, что ты смотришь на своего мужа без прежнего отвращения.

— Какая была бы от этого польза, если я вышла за него замуж? Ты ревнуешь?

— Безумно. Какие чувства, по-твоему, я испытывал в эти дни и ночи?

— О! — вздохнула Марго. — Когда я видела тебя, я забывала обо всем.

— Знаю.

— Генрих, сделай кое-что для меня.

— Я готов на все.

— Тогда перестань дразнить гугенотов. Давай для разнообразия поживем в мире. В этой глупой «Тайне трех Миров» и другом спектакле, где ты заставил моего мужа, Конде, загримированного под турка, и моих братьев побить гугенотов в сражении, ты зашел слишком далеко. Все помнят о поражении, которое турки потерпели под Лепанто; гугеноты поняли, что их хотят оскорбить. Это безвкусно, грубо.

— Брак смягчил твое отношение к гугенотам.

— Гугеноты! Католики! Давай подумаем о чем-то другом. Кажется, ты не можешь это сделать. Даже сейчас, когда ты говоришь со мной о любви, твои мысли где-то далеко. Я знаю это. О чем ты думаешь? Что затеваешь?

Она приблизилась к нему; заглянув в его сверкающие глаза, она вдруг увидела в них недоверие. Они были страстными любовниками, но, хотя он желал ее не меньше, чем она его, он не хотел делиться с ней своими секретами, потому что она была женой гугенота. Ни желание, ни страсть, ни любовь не могли заставить Генриха забыть о том, что гугеноты являлись его злейшими врагами.

— Я думаю о тебе, — сказал де Гиз.

Она презрительно рассмеялась. И все же он был очень красив; находясь возле Генриха, Марго снова поддавалась его обаянию; он не уступал в жизненной силе ее мужу, но как они отличались друг от друга! Де Гиз был красив, элегантен; его движения отличались изяществом, манеры — утонченностью, поведение — галантностью. Могла ли она сравнить его со своим грубым мужем-провинциалом, пусть даже находчивым и забавным? Генрих де Гиз и Генрих Наваррский! Они разнились, как орел и ворона, лебедь и утка. Генрих де Гиз был серьезен; Генрих Наваррский — легкомыслен. Генрих де Гиз стремился к величию и почестям; Генрих Наваррский — к удовольствиям, которые приносили ему женщины.

Я не могу винить себя за любовь к Генриху де Гизу, подумала Марго.

— Я должна увидеться с тобой наедине, — сказала она.

— Да, конечно, — ответил Генрих, но его взгляд уплыл, куда-то в сторону; она заметила, что он остановился на ком-то, стоявшем в толпе возле двери зала. Ее охватила ревность, быстро сменившаяся любопытством, потому что Генрих смотрел не на женщину, а на мужчину, в котором она узнала старого воспитателя герцога, Шануана де Вилльмура.

Глаза Шануана встретились с глазами Гиза; мужчины обменялись взглядами, показавшимися Марго полными значения.

— Ну, — спросила она, — когда?

— Марго, — промолвил он, — мы увидимся позже. Я должен поговорить с тем пожилым человеком. Позже, моя дорогая…

Она сердито посмотрела ему вслед; Генрих пошел через зал. Она увидела, как он остановился и сказал что-то пожилому мужчине; потом эти двое исчезли в толпе; но через несколько секунд Марго увидела старого воспитателя в одиночестве, он, похоже, немного поколебался и выскользнул из зала. Марго поискала глазами Генриха де Гиза, но не нашла его.

Как он смеет! Он придумал предлог, чтобы оставить ее. Несомненно, у него свидание с женщиной. Она не потерпит этого. Осмотревшись по сторонам, она испытала легкое облегчение: Шарлотта де Сов оживленно болтала с Генрихом Наваррским.

Покинув Лувр, Генрих де Гиз поспешил в дом Шануана де Вилльмура, стоявший на узкой улочке, что вела к Рю Бетизи, где находился дом Колиньи.

Гиз вошел в дом, тихо закрыл за собой дверь и поднялся по деревянной лестнице.

В комнате среди горящих свечей его ждали родственники; среди них были братья Генриха, герцог Майеннский и кардинал де Гиз, а также его дядя, герцог д'Омаль. Генрих заметил незнакомца — смуглолицего брюнета, вид которого свидетельствовал о том, что этот человек недавно проделал длительное путешествие.

— Тосинджи только что прибыл, — сообщил герцог Майеннский, выталкивая вперед темноволосого мужчину.

Тосинджи преклонил колено и поцеловал руку молодого герцога.

— Добро пожаловать, — сказал Гиз. — Кто-нибудь видел, что вы приехали в Париж?

— Нет. Я появился здесь в темноте, к тому же я изменил свой облик.

— Вы знаете, что от вас ждут? — спросил Гиз.

— Мы сказали ему, — вмешался кардинал, — что его жертва — важная персона.

— Верно, — подтвердил де Гиз. — Скажу вам больше. Человек, которого вы должны убить, — Гаспар Колиньи. У вас хватит на это мужества?

— У меня хватит мужества на любое дело, которое вы поручите мне.

— Хорошо. Мы тщательно готовим ваше бегство.

— Благодарю вас.

— Стрелять вам придется не из этого дома. Рядом находится пустое здание. Стоя у окна, вы увидите Колиньи, когда он будет идти по улице в сторону Рю Бетизи. Важно, чтобы первый выстрел оказался точным.

— Вам известна моя репутация.

— В Париже нет лучшего снайпера, — сказал герцог Майеннский. — Мы полностью доверяем вам, Тосинджи.

— Благодарю вас. Я проверю отсутствие посторонних в этом здании.

— В конюшне Шануана вас будет ждать оседланная лошадь. Сразу после выстрела вы должны как можно скорее добрался до задней стороны здания, перелезть через невысокую ограду и попасть в конюшню. А теперь давайте пройдем в пустой дом. Убедимся в том, что все в порядке и ничто не помешает нашему успеху.

Они спустились по деревянной лестнице и проникли в соседний дом.

Заседание совета завершилось, и король пожелал сыграть в теннис.

— Пойдемте со мной, отец, — сказал он Колиньи. — Проводите меня до корта, а затем отправляйтесь домой и отдохните; вы, похоже, устали. Гиз и Телиньи поиграют со мной, верно, друзья?

Де Гиз и Телиньи охотно согласились сыграть с королем.

Несколько джентльменов проводили их до кортов; понаблюдав немного за игрой, Колиньи выразил намерение вернуться к себе на Рю Бетизи. Около дюжины друзей адмирала последовали за ним.

Гаспар смутно слышал разговор мужчин, шагавших позади него; у адмирала не было настроения беседовать; он думал о том, что король готов удовлетворить его просьбы, но многие советники были настроены против адмирала. Он вспомнил сценки, высмеивавшие гугенотов. Было ясно, что новое дружеское отношение к гугенотам, которое разыгрывали католики во время свадебных торжеств, было насквозь фальшивым.

Он начал читать бумагу, которую держал в руке; Колиньи шел немного впереди своих друзей, полностью погрузившись в изучение документа. Один листок из пачки, которую он нес, упал на землю. Когда он нагнулся, чтобы подобрать его, пуля просвистела над головой адмирала. Колиньи повернулся и увидел в окне ближайшего дома фигуру человека. Адмирал указал на него друзьям; в это мгновение грянул второй выстрел; пуля оторвала Колиньи палец, задела руку и застряла в плече.

— Этот дом. Из этого окна, — крикнул адмирал.

Несколько его друзей бросились к дому; другие столпились вокруг Колиньи. Рукав камзола стал мокрым; от потери крови у Колиньи закружилась голова.

— Король… — промолвил он. — Сообщите ему… немедленно…

Мерлин, один из его соратников, поняв, что адмирал теряет сознание, обхватил Колиньи рукой.

— Доберемся до вашего дома, — сказал он. — Как можно скорее…

— О, — пробормотал Колиньи, прислонившись к Мерлину, — это дело рук де Гизов. Они замышляли это, когда герцог мирился со мной…

Медленно, превозмогая боль, в окружении нескольких друзей, не бросившихся искать убийцу, Колиньи вошел в свой дом на Рю Бетизи.

Когда королю сообщили новость, он еще играл в теннис.

— Ваше Величество, адмирал ранен. Это произошло, когда он шел домой. Стреляли из пустого дома.

Карл замер, сжимая ракетку. Он испугался. Он посмотрел на Гиза; лицо Генриха оставалось бесстрастным, оно не выдавало его чувств. Король заметил ярость в глазах Телиньи.

— Ваше Величество, отпустите меня к нему, — попросил Телиньи.

Карл ничего не сказал. Он продолжал смотреть в пространство перед собой. Нигде нет покоя. Каждому угрожает опасность. Мира нет.

— Неужели я не получу даже короткого покоя? — всхлипнул он.

— Ваше Величество, умоляю вас… отпустите меня к адмиралу.

— Иди, иди! — крикнул Карл. — О, Господи, что они сделали с моим другом?

Гиз шагнул к королю:

— Ваше Величество, необходимо послать за докторами. Вероятно, еще можно что-то сделать.

— Да, да, — почта завизжал Карл. — Отправьте их всех к адмиралу. Вызовите Паре. Он спасет Колиньи. Я сам пойду к нему. Я…

Плача, Карл побежал к дворцу.

Катрин невозмутимо сидела в своих покоях, когда Мадаленна вбежала в комнату с новостью.

— Мадам, в адмирала стреляли.

— Стреляли? — Катрин ликовала, но ее глаза изображали ужас. — Мадаленна, ты лжешь. Это невозможно.

— О да, мадам. Он шел в сторону Рю Бетизи от дворца; кто-то выстрелил в него из окна пустого дома.

— Но это ужасно.

Катрин не двигалась; она подумала: я пошлю в Рим его голову. Она прибудет почти одновременно с известием о бракосочетании.

— И… кто стрелял? Ты выяснила это, Мадаленна?

— Это еще не известно, мадам, но убийца прятался рядом с домом Шануана де Сент-Жермен л'Оксеруа, бывшего наставника де Гизов.

— Преступника поймали?

— Не знаю, мадам.

— Тогда иди и выясни, что сможешь. Ступай на улицу, послушай, что говорят люди.

Катрин уже была готова к встрече с королем, когда он явился во дворец. Его глаза сверкали от ярости; королева-мать заметила знакомое подергивание рта, пену на губах.

— Ты слышала? Слышала? — закричал Карл. — Моего дорогого друга адмирала, великого Гаспара де Колиньи пытались убить.

— Если попытка оказалась неудачной, поблагодарим за это Господа, сын мой. Если он не умер, мы должны спасти его.

— Мы должны спасти его. Паре! Паре! Где Паре? Карлик, не стой, уставившись на меня. Иди… иди и доставь ко мне Паре. Пойдемте все… найдем Паре. Нельзя терять ни мгновения. Когда ты найдешь Паре, отправь его в дом адмирала. Вели ему не терять время… или он ответит мне за это. Мама, я должен немедленно пойти туда. Должен попросить его выжить… остаться в живых…

— Мой сын, тебе надо успокоиться. Дорогой, ты не можешь идти в таком состоянии. Я должна проводить тебя. Подожди… дождись новых вестей. Обязательно отправь туда Паре, но сам пока не иди. Ты не знаешь состояние адмирала. Погоди, прошу тебя. Тебе ни к чему лишние потрясения.

Карл подергивал свой камзол, он отчаянно всхлипывал.

— Он был мне отцом. Я верил ему. Его убили. Он, верно, сильно страдал. О боже, как он страдает. Льется кровь… его кровь.

— Ты не должен видеть ее, — сказала Катрин. — Подожди, сын. А, вот и Паре. Паре, король приказывает вам немедленно отправиться в дом адмирала и… спасти его жизнь. Идите… как можно скорей.

— Да, Паре, идите… идите! Не теряйте время, ищите немедленно.

Катрин обратилась к карлику:

— Позови Мадлен и мадемуазель Туше. Пусть они тотчас придут в покои короля.

Они объединили свои усилия для того, чтобы успокоить несчастного короля.

Лидеры гугенотов собрались в доме на Рю Бетизи. Телиньи, Генрих Наваррский, принц Конде, герцог де Ларошфуко ждали в приемной. Никлас Мусс, старейший и самый преданный слуга Гаспара, а также его помощник Мерлин оставались в спальне адмирала. Было отправлено послание Монтгомери в Сент-Жермен. Возле дома собрались гугеноты; звучали возмущенные голоса, люди снова и снова повторяли имя де Гиза.

Увидев Амбруаза Паре, величайшего хирурга-гугенота, спешившего к Колиньи, толпа обрадованно зашумела. Люди расступились, пропуская врача.

— Да поможет вам Господь, месье Паре. Пусть вам удастся сберечь жизнь нашего великого лидера, которого хотели погубить злодея.

Паре заявил, что он сделает все возможное, и скрылся в доме.

Он застал адмирала обессилевшим. Рана сама по себе не казалась смертельной, но Колиньи потерял много крови; пуля, застрявшая в плече, могла быть отравленной.

Наваррец и Конде, Телиньи и Рошфуко последовали за Паре в комнату.

— Господа, — сказал Паре, — возможно, придется ампутировать руку. Если это удастся сделать успешно, опасность существенно уменьшится.

Колиньи услышал слова врача.

— Если вы так считаете, — решительно заявил он, — сделайте это.

Паре тщательно осмотрел руку адмирала, смыл пятна крови и прощупал ткани. Потом хирург улыбнулся.

— Все не так плохо, как я сначала думал, — сказал он. — Рука в неплохом состоянии. Вероятно, достаточно будет удалить остаток пальца и извлечь пулю.

Колиньи ждала мучительная процедура, потому что под рукой не было опиума. Адмиралу предстояло наблюдать за тем, как хирург будет орудовать щипцами Мусс и Телиньи держали Колиньи; его губы были бескровными, лицо — бледным; он напоминал труп; однако стонал не адмирал, а Телиньи; Мусс всхлипывал.

— Мужайтесь, мои друзья, — сказал адмирал. — Боль терпима, и она скоро прекратится. Все, что выпадает на нашу долю, происходит по воле Господа.

— Да, мои друзья, — прошептал Мерлин. — Поблагодарим Господа за то, что он сохранил адмиралу жизнь, пощадил его голову и рассудок, и не будем упрекать Всевышнего за происшедшее.

Обрубок указательного пальца был наконец ампутирован, и после нескольких весьма болезненных попыток хирург извлек пулю. Адмирал в полуобморочном состоянии откинулся на руки Телиньи и Мусса. Он мечтал, чтобы забытье избавило его от мук, но он очень долго воспитывал в себе терпение и выносливость, всегда приносил свое тело в жертву интересам дела. Он боялся, но не новых страданий, а того, что значило покушение для всех его друзей и последователей, собравшихся в Париже.

— Сейчас у меня… нет настоящих врагов, кроме де Гизов, — пробормотал адмирал. — Но помните, мои друзья, — удар могли нанести не они… Мы можем выдвигать обвинения, лишь выяснив истину.

Он услышал ропот. Кто-то сказал:

— Мы пойдем и убьем де Гизов. Неужто они избегнут наказания за то, что они сделали с адмиралом?

Колиньи попытался поднять руку и простонал:

— Нет… умоляю вас. Никакого кровопролития… сейчас. Это погубит Францию.

— Оставьте его, — прошептал Паре. — Ему необходимо отдохнуть.

Все, кроме Телиньи, Мусса, Паре и Мерлина, покинули адмирала.

В отдельные моменты этого мучительного утра Колиньи забывал, где он находится. Один раз он решил, что лежит в Шатильоне со своей первой женой после рождения Анделота. Затем ему показалось, что этот ребенок — не Анделот, а Франсуа. Он услышал известие о смерти другого Анделота. Потом увидел себя с Шакли и Жанной Наваррской в розарии.

— Отдохните, отдохните! — взмолился Паре. — Вы должны это сделать. У вас сильный организм, господин адмирал, но вы нуждаетесь в отдыхе, потому что потеряли много крови.

Но адмирал не мог отдыхать; когда эти непоколебимые гугеноты, а также маршал де Коссе с Дамвиллем и Вилларом навестили Колиньи, он вспомнил, что его тревожило.

— Я боюсь, мои друзья, но не смерти.

И вдруг ему показалось, что в полузабытьи на него снизошло прозрение. Он мысленно увидел молодого короля с безумными, растерянными глазами; Карла держала за руку женщина в черном со зловещим улыбающимся лицом.

Он должен предупредить короля. Он обязан сделать это. Освободить короля от этой особы, олицетворявшей недоброе влияние.

— Я не боюсь умереть, — сказал он, — если мне это суждено. Но прежде я должен увидеть короля. Возможно, чья-то воля пытается удержать его вдали от меня. Но я больше всего на свете желаю увидеть перед смертью короля… увидеть его наедине.

Карл настороженно ожидал каких-то новых событий. Мать отказывалась оставлять его одного; он знал, что она решила не допускать того, чтобы он делал что-то без ее согласия.

Его первыми посетителями стали король Наварры и принц Конде, пришедшие в Лувр прямо от постели адмирала.

— Какие новости? Каше новости? — спросил Карл.

— Плохие, Ваше Величество.

— Он… умер?

— Нет, Ваше Величество, но рана серьезная. Месье Паре считает, что есть слабая надежда на выздоровление. Адмирал потерял много крови.

— Славу Богу, что он жив, — сказала Катрин.

Король заплакал.

— Это я ранен, — простонал он.

— Вся Франция, — сказала королева-мать. — О, Господи, кому гарантирована безопасность? Они могут прийти и напасть на короля, лежащего в собственной кровати.

Она посмотрела на своего дрожащего сына. Положись на меня, говорили ее глаза. Ты в опасности, но все будет хорошо, если ты доверишься мне.

— Ваше Величество, — сказал принц Конде, — мы нашли ружье в том пустом доме. Оно еще дымилось. Оно принадлежит телохранителю герцога Анжуйского.

Катрин ахнула.

— Его, вероятно, украли, — сказала она. — А чей это дом?

— Не знаю, мадам, но мы установили, что в соседнем особняке живет Шануан де Вилльмур.

— Каким образом убийце удалось скрыться?

— Ворота конюшни Шануана были открыты; очевидно, его ждала оседланная лошадь.

— Этот священник — человек де Гиза. Я отрублю им головы. Им не спастись от моей мести. Приведите ко мне каноника. Приведите герцога, его дядей и братьев. Они — организаторы преступления. Парижане увидят, что происходит с теми, кто причиняет вред моим друзьям.

— Парижане, — насмешливо заявила Катрин, — не будут молча стоять и смотреть, как Ваше Величество причиняет вред их друзьям. Ваше Величество, вы потрясены ужасной трагедией. Давайте все успокоимся. Давайте подождем и посмотрим, что произойдет; тем временем мы будем молиться за выздоровление адмирала.

— Мадам, — сказал Генрих Наваррский, — мой кузен Конде и я чувствуем, что волнений удастся избежать, если мы на некоторое время покинем Париж.

— Нет, — закричал король. — Вы останетесь.

Катрин улыбнулась.

— Господа, мы не можем допустить, чтобы наш молодожен покинул нас. Свадьба состоялась всего несколько дней тому назад. Вы должны еще хотя бы недолго побыть с нами.

Она услышала донесшиеся из приемной голоса и послала человека узнать, кто пришел и какие новости принес визитер.

Дамвилля и Телиньи впустили к королю.

— Что с адмиралом? — крикнул Карл.

— Он отдыхает, Ваше Величество, — сказал Телиньи. — Он спрашивает, не окажете ли вы ему честь, навестив его, поскольку он не может прийти к вам.

— Я сделаю это! — заявил король; Катрин поняла, что не сможет остановить сына. — Я отправляюсь к нему немедленно!

— Ваше Величество, он просит, чтобы вы пришли одни, — сказал Телиньи.

— Мы будем сопровождать короля, — тотчас вставила Катрин, — я и его братья; мы не меньше Карла хотим лично пожелать адмиралу всего самого лучшего.

Карл хотел запротестовать, но Катрин уже распорядилась, чтобы герцог Анжуйский и Аленсонский были направлены к ней; когда все собрались, Катрин устроила так, чтобы их сопровождала группа дворян, являвшихся врагами Колиньи. Поэтому за королем к Рю Бетизи последовали маршал де Таванн, герцог де Монпансье, граф де Ретц и герцог Неверский, а также несколько их приближенных.

Катрин волновалась. Она замечала злые взгляды, которые бросали на ее свиту горожане; она знала, что их ненависть направлена в первую очередь на нее; Катрин различала слово, которое она слышала на протяжении всей ее жизни во Франции, — «итальянка». Королева-мать ощущала недоверие, которое выражало это прозвище. Она слова и снова слышала имя Гиза. Катрин была уверена: если адмирал умрет, гугеноты поднимутся на борьбу с католиками. Люди вслух смеялись над сыном Катрин. Они называли его извращенцем. Убийца! Итальянка! Катрин радовалась, что за ней следовал сильный католический эскорт.

Приблизившись к Рю Бетизи, они обнаружили, что толпа стала более плотной. Она собралась возле дома адмирала словно для того, чтобы защитить его от новых покушений. Это были гугеноты, прибывшие в Париж по случаю свадьбы. Кто мог подумать, что их будет так много? Королевскому дому Валуа, а в первую очередь королю и королеве-матери, угрожала опасность.

Катрин и ее свита прошли через комнаты первого этажа; находившиеся там протестанты демонстрировали не слишком большое почтение к ней.

— Мои друзья, — сказала Катрин, — мы молимся вместе с вами за выздоровление этого великого и доброго человека. Пропустите нас; наш любимый адмирал сам попросил, чтобы мы пришли к нему.

Люди настороженно уступили им дорогу; король прошел прямо к кровати адмирала; опустившись на колени, Карл горько заплакал.

— Ваше Величество, — сказал Гаспар, — вы поступили весьма любезно, придя ко мне.

— О, мой отец, — всхлипнул Карл, — ваша рана причиняет мне нескончаемую боль. Не называйте меня «Ваше Величество». Зовите меня сыном, а я буду называть вас отцом. Клянусь Господом и всеми святыми, что я откажусь от спасения, если не отомщу тем, кто причинил вам страдания… моя месть будет такой, что память о ней не померкнет вовек.

— Не говорите о мести, сын мой, — со слезами на глазах сказал адмирал. — Я сожалею о том, что ранение лишает меня великого счастья работать с вами.

Катрин остановилась возле кровати; Гаспар заметил ее. Она казалась ему черным стервятником, ждавшим его смерти.

— О, мой сын, — сказал Колиньи, — вас пытаются убедить в том, что я — возмутитель спокойствия. Клянусь перед Господом — всю мою жизнь я был верным слугой Вашего Величества. Господь рассудит меня и моих врагов.

— Мой отец, вы не умрете. Я не допущу этого. Я — король… помните об этом.

— Существует более великий король, чем вы, Ваше Величество. Именно он решает такие вопросы. Но я должен поговорить с вами.

Гаспар умоляюще посмотрел на Катрин, которая елейно улыбнулась, отказываясь понять его просьбу.

— Я всегда хранил верность вашему отцу, — сказал Колиньи Карлу, — и буду верен вам. Сейчас я считаю моим долгом — возможно, моим последним долгом — попросить вас не упускать возможность, способную принести спасение Франции. Во Фландрии война уже началась. Вы не должны сохранять нейтралитет; этим вы подвергнете опасности мир в вашем королевстве. Франции будут грозить серьезные неприятности. Очистите ваш совет от слуг Испании.

— Дорогой адмирал, — сказала Катрин, — вы возбуждаете себя. Нельзя это делать; месье Паре велел вам отдыхать.

— Она права, — подтвердил король. — Вы не должны волноваться, дорогой друг.

— Ваше Величество, вы не должны нарушать ваши обещания. Каждый день нарушаются ваши обещания дать мир нашим провинциям.

— Дорогой адмирал, мы с королевой-матерью исправим это. Мы уже послали наших представителей в провинции для поддержания мира.

— Это верно, господин адмирал, — сказала Катрин.

— Вы знаете, что это правда.

— Мадам, — заявил Колиньи, — я знаю, что вы направили в провинции ваших представителей, которые обещают вознаграждение за мою голову.

— Не волнуйтесь, — сказала Катрин, поскольку король испуганно посмотрел на нее. — Мы пошлем других, которые будут вне подозрений.

— У вас жар, — Карл коснулся лба адмирала. — Этот разговор вреден для вашего здоровья. Я сделаю все, о чем вы просите, а вы взамен должны сделать то, о чем прошу я — а именно отдохнуть. Вы обязаны поправиться.

Он позвал Паре и предложил ему принести пулю, ранившую адмирала.

— Я хочу взглянуть на эту подлую штуку, — добавил король.

Пулю принесли, и Карл уставился на нее, подергивая губами. Катрин взяла пулю и взвесила ее на своей белой ладони.

— Такая маленькая вещь принесла столько вреда, — сказала королева-мать. — Как я рада, что она извлечена. Вы помните, господин адмирал, как месье де Гиз был застрелен под Орлеаном? Конечно, помните. Кто не помнит гибель — по мнению некоторых, убийство — этого великого человека? Тогда доктора сказали мне: несмотря на то что пуля была отравленной, ее быстрое извлечение из тела могло спасти жизнь господина де Гиза.

Король продолжал смотреть на пулю. Он пожелал взглянуть на китель адмирала.

— Это ни к чему, сын мой, — предупредила Катрин.

Но Карл упрямо потребовал, чтобы китель принесли; увидев пятна крови на рукаве, он заплакал.

— Вернемся во дворец, — сказала Катрин. — Эти слезы не помогут адмиралу.

— Мой отец, — воскликнул король, — вы должны перебраться к нам. Вы получите покои рядом с моими. Я буду ухаживать за вами. Моя сестра уступит вам свои апартаменты. Пожалуйста! Я настаиваю.

Но Гаспар отказался. Он должен выжить. Должен бороться со смертью всеми своими силами, его работа не завершена. В Лувре он может угодить в ловушку. Он не имеет права доверять женщине в черном — итальянке, которая сейчас уговаривает его принять приглашение.

Паре поспешил шагнуть вперед и сказать, что адмиралу нельзя передвигаться.

— Очень хорошо, — заявил король, — я прикажу окружить этот дом вашими сторонниками, отец. Вы будете отдыхать в безопасности, а я тем временем найду тех, кто хотел убить вас, и поступлю с ними так, как они собирались поступить с вами.

Он встал, но Гаспар зашептал:

— Ваше Величество, побудьте здесь еще немного. Я очень хочу…

— Говорите, дорогой отец. Любое ваше желание будет немедленно выполнено.

— Я хочу поговорить с вами наедине.

Карл посмотрел на мать. Катрин улыбнулась, кивнула головой, но она была в ярости. Произошло то самое, чего она желала избежать.

— Пойдемте, месье Паре, — сказала она. — Мы с вами подождем снаружи.

Когда мужчины остались одни, король опустился на колени возле кровати.

— Говорите, мой отец. Скажите то, что вы хотели сообщить мне.

— Ваше Величество, я люблю вас… не только как короля, но и как моего сына.

Слезы потекли по щекам Карла. Он поцеловал покрывало. Взволнованный король не мог забыть пробитого пулей рукава адмиральского кителя и пятен крови на нем.

— Мой отец, в каком ужасном мире мы живем! Вы не должны умереть. Не должны покинуть меня… мне страшно.

— Не бойтесь, сын мой. Вы — король этой страны, ее спасение от беды — в ваших руках. Вы должны быть сильным. Успокойтесь, Ваше Величество. Послушайте меня, мы не долго будем одни. Правьте Францией самостоятельно. Доверяйте лишь собственным суждениям. Одному человеку вам не следует доверять в первую очередь. Мне трудно произнести это, но я должен предупредить вас.

Понизив голос до шепота, Колиньи произнес:

— Остерегайтесь вашей матери. Не верьте ей. Управляйте страной без ее участия. Много несчастий выпало на долю нашей бедной страдающей страны благодаря ей. Она — ваш злой гений, мой сын. Вы должны освободиться от нее. Вы — мужчина. Вы достаточно взрослы, чтобы править Францией. Будьте сильным и мужественным. Молите Господа о том, чтобы он направил вас и помог справиться с трудными задачами, которые ждут вас.

— Вы правы, — прошептал король. — Я должен править один. Должен править один.

— Будьте сильным. Будьте достойным. Предоставьте людям свободу вероисповедания. Не используйте религию в политических целях. Религия и дипломатия должны быть разъединены. Выполняйте свои обещания. Ведите достойную жизнь и постоянно молитесь о помощи Господа. А главное, сын мой… главное…

Король плакал.

— Гаспар, мой отец, я не могу вынести это. Вы говорите со мной так, словно это наша встреча — последняя.

— Нет, возможно, я поправлюсь. У меня еще много сил. Сдержите обещание, данное вами принцу Оранжскому. Помните, что честь обязывает вас к этому. Не следуйте наставлениям матери. Прислушивайтесь к слову Господа, а не к советам Макиавелли. Ваше Величество, вы способны сделать ваше правление хорошим. Тогда в ваш последний час вы сможете поблагодарить Господа за то, что он призвал вас править этой страной.

— Я по-прежнему вижу кровь на вашем кителе. Густую красную кровь. Кровь величайшего адмирала, какого знала Франция. Что мы будем делать без вас?

— Не плачьте, прошу вас, я еще с вами. Помните… помните мои слова. В первую очередь — касающиеся вашей матери.

Дверь тихо открылась; Катрин, стоя у порога, посмотрела на мужчин. Король испуганно ахнул. Он знал, что она внушала ему ужас, была источником всех его страхов.

— Это никогда не закончится, — резко произнесла королева-мать. — Наш дорогой адмирал утомлен. Он должен отдохнуть. Пойдемте, Ваше Величество, вы должны покинуть адмирала. Месье Паре, господин Колиньи устал. Верно?

— Он нуждается в отдыхе, — согласился Паре.

— А теперь оставьте меня, Ваше Величество, — сказал адмирал.

— Я приду еще, — произнес король и шепнул Колиньи: — Я буду помнить все, что вы сказали мне.

Возвращаясь в Лувр, Катрин казалась безмятежной, но она остро ощущала близость сына.

Как только они оказались во дворце, Катрин отпустила своих приближенных и уединилась с королем.

— Что сказал тебе адмирал, мой сын?

Король спрятал свое заплаканное лицо от матери.

— Это касается только нас двоих, — с достоинством ответил он.

— Государственные дела? — спросила Катрин.

— Государственные дела между королем и его адмиралом, мадам.

— Надеюсь, он не толкает тебя на глупость.

— Его советы мудры, мадам. Я молю Господа о его выздоровлении, потому что боюсь думать о том, как эта страна обойдется без Колиньи.

— Когда умирает один великий человек, его место занимает другой, — сказала Катрин. — Когда умирает король, на трон поднимается новый монарх.

— Мама, я должен многое сделать и хочу, чтобы мне позволили заняться этим.

— Что сказал этот человек?

— Я ответил тебе — это останется между мною и Колиньи.

— Ты глупец!

— Не забывайте, с кем вы говорите, мадам.

— Я помню это. Я говорю со вчерашним мальчиком, который настолько глуп, что позволяет врагам обманывать себя.

— Мадам, я дал вам слишком много власти… это продолжалось чересчур долго.

— Кто сказал это?

— Я. Я говорю это. Я…

— Ты всегда повторяешь чужие слова.

— Мадам, я… я…

Он запнулся; она положила руки ему на плечи.

— Не прячь свое лицо, мой сын. Посмотри мне в глаза и поделись со мной твоими планами. Скажи мне, что тебе приказал сделать адмирал…

— Он ничего не приказывал. Он уважает меня как короля… в отличие от других. Я делаю лишь то, что хочу.

— Значит, за все время, которое вы провели наедине, он ничего тебе не сказал, ничего не потребовал?

— Все сказанное останется между нами.

— Ты очарован всей этой набожностью. Он сказал: «Молитесь, чтобы Господь наставил вас»? Конечно, да. Под наставничеством Господа он разумел свои советы, потому что он считает себя Богом.

— Вы богохульствуете, мадам.

— Нет, это он богохульствует. Что еще он сказал тебе?

— Я хочу остаться один.

— Ты видел, что сделали с ним его врага, верно? Как тебе понравится, если они поступят с тобой так же? Я слышала, что происходило, когда ему ампутировали обрубок пальца. Какая боль! Ты даже не представляешь этого. Двум мужчинам пришлось держать адмирала, пока Паре орудовал щипцами. Тебе не перенести таких мук, мой сын. Ты видел кровь на его кителе? Рана была не слишком серьезной. Людям доводилось испытывать более тяжкие страдания; ты слышал насмешки людей, когда мы шли по улице к его дому? Слышал их ропот? Он был обращен против меня, правда? Но кто я такая? Всего лишь твоя мать. Они хотят нанести удар по тебе. О, в каком опасном мире мы живем! Вокруг нас льется кровь. Умирают великие люди. Короли тоже смертны. Они живут лучше простых людей, но их смерть более страшна.

— Мама…

— Мой сын, когда ты поймешь, что ты окружен врагами? Как ты можешь говорить: «Он — мой друг?» Откуда тебе известно, кто твой друг? Этот адмирал-гугенот не может подарить тебе свою дружбу. У него есть только его вера. Ради гугенотов он позволит разорвать тебя на части. Он мужественный человек, я признаю это. Он не боится страданий… не боится умереть ради его дела. Он так мало бережет себя. Неужели ты думаешь, что он будет беречь тебя? Он приведет тебя к гибели, пронзит шпагой твое сердце… во имя своей веры. Он вздернет тебя на дыбу, будет вытягивать твои конечности, ломать тебе кости… отсечет тебе голову… и все это ради его дела.

Король смотрел прямо перед собой; она положила руку на его дрожащее предплечье.

— Но мать, которая выносила тебя, питает к тебе любовь, на которую способна она одна. Ты можешь быть королем, но прежде всего ты — ее сын. Ребенок, которого она кормила грудью. Мать никогда не забывает об этом, мой мальчик. Она способна умереть ради счастья своих детей. И если им суждено стать королями, только ей они должны доверять. Другим же — нет. Другие думают лишь о власти. Они будут смеяться, глядя, как тебя мучают. «Король мертв, — скажут они, — да здравствует новый король». О, ты глупец, если позволяешь обманывать себя человеку, который, возможно, действительно велик, но хочет одного — видеть гугенотов хозяевами этого королевства… Мечтает посадить гугенота на трон. Он будет добиваться этого даже ценой твоей жизни. Что он сказал тебе? Какой совет дал?

Карл принялся дергать пальцами свой камзол. Посмотрел на мать глазами, полными муки.

Она нежно обняла его.

— Скажи мне, дорогой, — прошептала Катрин. — Скажи твоей маме.

— Я не могу… не могу… эта наша тайна.

— Он упомянул… твою маму?

Король молча уставился на Катрин; его глаза были выпучены, губы искривились.

— Что он сказал обо мне, сын? — спросила Катрин.

— Ты мучаешь меня, — закричал король. — Оставь меня. Я хочу побыть один.

Он оттолкнул ее и, бросившись на диван, вцепился зубами в подушку.

— Я не скажу. Не скажу. Оставь меня. Он был прав, когда сказал, что ты… мой злой гений, что я должен править самостоятельно. Я буду делать это, уверяю тебя. Оставь меня… оставь меня.

Катрин склонила голову; он подтвердил ее опасения. Она позвала Мадлен и послала ее успокоить короля. Герцог Анжуйский ждал мать в ее покоях. Он почувствовал царивший во всем дворце страх; он видел, как люди смотрели на улицах на короля и его приближенных.

— Мама, — сказал он, — что нас ждет?

— Прежде всего мы должны уничтожить этого надоедливого адмирала.

— Как мы осуществим это? Он владеет магией… более сильной, чем наша. Похоже, его невозможно убить.

— Мы найдем способ, — мрачно сказала Катрин.

Карл, придя в себя благодаря нежной заботе Мадлен, принял решение.

Он поклялся отомстить людям, пытавшимся убить адмирала, и был полон решимости выполнить свою клятву.

Не посоветовавшись с матерью, он распорядился арестовать нескольких близких де Гизу мужчин, в том числе Шануана де Вилльмура.

— Если Генрих де Гиз — соучастник преступления, он поплатится за это жизнью.

Катрин воспользовалась первой же возможностью остаться наедине с сыном.

— О, Карл, — печально промолвила она, — ты следуешь дурному совету, объявляя войну Генриху де Гизу. Неужели ты еще не оценил силу этого человека? Если бы ты говорил так в Блуа или Орлеане, в Шамборе или Шенонсо, я бы сказала, что ты не взвешиваешь свои слова. Но произносить такие угрозы в Париже — значит совершать величайшую глупость. Подняв руку на герцога, ты восстановишь против себя весь город, потому что парижане — на стороне Генриха. Ему достаточно только подать им знак, и весь город бросится на его защиту. Ты — король Франции, но он — король Парижа.

Но король не отказался от своего замысла. Он помнил слова его друга Колиньи. Он, Карл, отомстит за адмирала. Если для этого необходимо убить де Гиза, значит, герцог умрет, какие бы последствия это ни сулило.

Катрин пыталась повлиять на сына.

— В такое время мы должны быть дипломатичными. Ты можешь легко найти козла отпущения для адмирала. Вполне подойдет человек из окружения твоего брата, поскольку говорят, что ружье принадлежало одному из его охранников. Сам Шануан… если это тебе необходимо. Но предупреждаю тебя — если ты хочешь остаться королем Франции, не трогай короля Парижа!

— Мадам, — произнес король необычным для него спокойным голосом, — я принял решение.

Она невозмутимо улыбнулась, но в душе ее бушевала буря.

Она покинула короля и, переодевшись торговкой, выскользнула через малоизвестную дверь из Лувра. Сквозь уличную толпу Катрин направилась на Рю Сент-Антуан. В городе царила неспокойная атмосфера. Люди обсуждали покушение на адмирала — католики с удовлетворением, гугеноты — со страхом Катрин проникла через заднюю дверь в особняк де Гизов и сказала слуге, что у нее есть сообщение для герцога; она отметила, что ее не узнали.

— Я должна увидеть герцога лично, — заявила Катрин. — Я послана королевой-матерью.

Наконец ее провели к Генриху, который был со своим братом, герцогом Майеннским; увидев гостью, Генрих немедленно отпустил всех своих приближенных.

Когда двери закрылись, Катрин спросила:

— Вы уверены, что нас не могут подслушать?

— Говорите без страха, мадам, — сказал де Гиз.

Она сердито посмотрела на него.

— Славное дельце. Похоже, нам все-таки следовало воспользоваться услугами герцогини. Этому неловкому идиоту нужно отрубить руки.

— Ваше Величество, вы должны понять, — сказал герцог Майеннский, — что тут нет вины этого человека. Во всей Франции не найти лучшего стрелка.

— Мадам, — вставил де Гиз, — он не виноват в том, что адмирал наклонился. Это судьба.

— О! — воскликнула Катрин, стиснув пальцами браслет. — Я всегда боялась, что его защищает какая-то могучая магия. Почему… почему он должен был наклониться в тот миг?

— И просто поднять упавший на землю листок, — мрачно продолжил де Гиз. — Если бы не это, у стрелка не было бы проблем.

— Послушайте, — сказала Катрин. — Король арестовал кое-кого из ваших людей. Несомненно, вам это уже известно. Ваш человек бросил там ружье. Считают, что он ускакал на коне, стоявшем в конюшне одного из ваших друзей. Король поклялся отомстить вам. Вы должны немедленно покинуть Париж.

Гиз улыбнулся.

— Но, мадам, это было бы настоящей глупостью.

Покинуть сейчас Париж? Это равносильно признанию вины.

— Думаю, — сказал герцог Майеннский, — что Ее Величество хочет изложить нам какой-то план.

— Вы правы. Ситуация не может оставаться без изменений. Гугеноты бормочут угрозы на улицах. Они осмеливались оскорблять меня, когда я шла к дому адмирала. Они кипят от негодования и готовы взорваться.

— Ну и пусть. — Де Гиз положил руку на свою шпагу. — Пусть они взорвутся в Париже; тогда они увидят, что думают о них парижане.

— Мы не можем допустить гражданскую войну в Париже, месье. Я бы хотела, чтобы был наведен порядок, пока это в наших силах.

Глаза Катрин сверкали, на ее лице проступил румянец. Она видела, что настал тот момент, которого она собиралась дождаться, беседуя с Альвой в галерее Байонна.

Время пришло. Это было очевидно. Нельзя допустить войну между католиками и гугенотами в Париже. Если она вспыхнет, де Гиз возьмет на себя роль короля. Кто знает, чем это закончится? Что, если католики, победив, посадят своего героя на трон? Он был принцем и мог претендовать на корону. Возможно, несмотря на то что почта задерживалась в Лионе, весть о бракосочетании католички и гугенота добралась до границы и попала в Испанию… Рим. Если удастся осуществить ее план, она сможет послать в Рим не только голову Колиньи, но и несколько других. Новость, которую она сообщит Филиппу и Грегори, заставит их позабыть о какой-то свадьбе.

— Я не имела в виду, что вы должны на самом деле покинуть Париж, господа. Нет. Сделайте вид, что вы уезжаете из Парижа с членами вашей семьи, которые находятся здесь с вами. Вы выберетесь из города через ворота Сент-Антуан… немного удалитесь от Парижа… затем измените ваш внешний вид и в сумерках вернетесь назад. Вы скроетесь на некоторое время… в этом доме. Никто, кроме ваших ближайших друзей, не будет знать, что вы здесь. Я не могу отпустить вас из Парижа, потому что вы нужны мне для дела, которое предстоит нам.

— Какое дело, мадам? — спросил Гиз.

— Избавить Францию от этих опасных гугенотов раз и навсегда… одним махом.

В тот же день волнение охватило город. Гизы покинули Париж! Они, похоже, уехали почти без помпы и свиты, словно спешили как можно поскорее удрать из Парижа. Католики растерялись; гугеноты ликовали.

Может ли это означать что-либо, спрашивали они, кроме того, что де Гизы попали в немилость? Значит, король занял сторону гугенотов. Если это правда, говорили гугеноты, то адмирал пострадал не напрасно.

В саду Тюильри произошел инцидент; какой-то гугенот затеял ссору с гвардейцем короля, который не пожелал пропустить его. Гугенот рвался в сад, требуя справедливости. Телиньи, проявив мудрость, сумел предотвратить беду, но напряжение усилилось.

Катрин решила действовать быстро. Она собрала тайное совещание в тенистой аллее Тюильри; заговорщики встретились с ней и герцогом Анжуйским, пользовавшимся доверием королевы-матери в этом вопросе. Помощники Катрин были итальянцами; она остановила свой выбор на соотечественниках, потому что считала их более искусными убийцами, нежели французы. Это были наставники короля Ретц и Бираго, Луи де Гонзага, герцог Неверский и два флорентийца — Кавьяга и Петруччи.

— Мои друзья, — прошептала Катрин, когда все собрались, — адмирал должен умереть, и весьма быстро. Вы видите, что в этой стране не будет мира, пока он жив.

Все согласились с королевой-матерью.

— Сейчас, — продолжила она, — мы должны решить, какой способ лучше применить.

Катрин ждала появления человека, которому она неоднократно доверяла выполнение деликатных заданий. Он по предварительной договоренности с королевой-матерью должен был сообщить им о заговоре, который он только что раскрыл. Катрин нуждалась в серьезном оправдании того, что она хотела предложить; вымышленное разоблачение заговора обеспечит это оправдание.

Время прибытия этого человека было рассчитано идеально точно.

Месье Бушаванн имел цепкие, настороженные глаза шпиона. Расположившись в доме на Рю Бетизи сразу после приезда адмирала в Париж, он по заданию королевы-матери сообщал ей обо всем увиденном им. Сейчас он принес потрясающее известие. Гугеноты, сообщил Бушаванн, готовят восстание. Они намерены захватить Лувр, убить всех членов королевской семьи, посадить на французский трон Генриха Наваррского и навсегда подчинить себе католиков.

— Господа, — сказала Катрин, — теперь мы знаем, что мы должны сделать. Для нас открыт только один путь.

— Каковы планы Вашего Величества? — спросил Рету.

— Уничтожить не только адмирала, но и всех парижских гугенотов… прежде чем они уничтожат нас, — бесстрастно ответила Катрин. — Мы должны хранить все в тайне. Наши планы будут известны только тем, кто заодно с нами, кому мы можем доверять. Господа, мы должны приступить к работе немедленно — нельзя терять время, если мы хотим нанести удар прежде, чем это сделают наши врага.

— Мадам, — напомнил Катрин герцог Неверский, — прежде чем мы что-нибудь предпримем, нам необходимо заручиться согласием короля. Нам нужно благословение монарха. Если Гиз в Париже, мы можем рассчитывать на него: он поставит под наши знамена всех столичных католиков.

Катрин позволила себе улыбнуться.

— Не бойтесь. Месье де Гиз будет здесь в нужный момент. Что касается короля — положитесь в этом на меня. Господин де Ретц, вы были воспитателем Карла и хорошо знаете его. Возможно, мне понадобится ваша помощь, чтобы уговорить короля.

— Мадам, — сказал Ретц, — король изменился. Он уже не податливый мальчик, которого мы знали. Сейчас он одержим идеей мести за адмирала.

— Тогда мы должны избавить его от этой навязчивой идеи.

Она бросила холодный взгляд на Ретца, затем посмотрела на других мужчин.

— Мы должны встретиться снова. Должны собрать всех, кому можем доверять. Я прослежу за тем, чтобы господин де Гиз и его семья были с нами. Что касается короля — мы должны заняться им немедленно.

Катрин и Ретц сообща начали обрабатывать короля, но Карл проявил досадную твердость; влияние адмирала на короля явно усилилось.

— Мадам, — закричал он на Катрин, — я поклялся наказать тех, кто хотел убить его, и я сделаю это.

— Ты глупец, — сказала Катрин. — Ты не знаешь, что он готовит для тебя.

— Он — мой друг, и я верю ему. Что бы ни случилось, гугеноты не причинят мне зла. Он — их лидер и любит меня как сына.

— Он околдовал тебя своими красивыми речами.

— Ваше Величество, этот человек ввел вас в заблуждение, — сказал Ретц. — При необходимости он пожертвует вами. Вы помните мой рассказ о зверствах, совершенных гугенотами над католиками. Позвольте мне напомнить вам…

— Нет нужды напоминать мне что-либо. Вы можете идти, граф. Меня ждут дела.

Граф заколебался, но король сурово посмотрел на него. Катрин знаком велела Ретцу уйти; когда он исчез, Карл повернулся к матери.

— Ты тоже, мама, — произнес он, но Катрин не собиралась позволить ему так легко выставить ее за дверь.

— Мой дорогой сын, — сказала она, — я должна поговорить с тобой о том, что должен услышать только ты один; это не стоит обсуждать даже при таком верном нам человеке, как граф де Ретц. Мне сообщили новость, которую ты должен немедленно узнать.

— Что это за новость?

— Гугеноты готовят заговор, цель которого — убить тебя.

Король раздраженно пожал плечами.

— Я видел адмирала. Я знаю, что он не желает мне ничего, кроме добра. Неужто он допустил существование такого заговора?

— Да, допустил и стал его руководителем. Я вижу, что ты не веришь собственной матери, которая неустанно заботится о твоем благе. Возможно, тебя сумеют убедить другие.

Она дернула веревку колокольчика; когда появился слуга, она велела ему прислать сюда Бушаванна.

— Бушаванн? — спросил король. — Кто это?

— Верный друг Вашего Величества, человек, который с риском для своей жизни устроил наблюдательный пункт в доме адмирала, чтобы блюсти интересы короля. Он расскажет тебе, что он услышал, находясь там.

В покои вошел Бушаванн.

— Месье, — сказала Катрин, — я вызвала вас сюда, чтобы вы лично поведали королю то, что вы узнали в доме его врага.

Бушаванн поцеловал руку короля, который хмуро посмотрел на него.

— Говорите, — прорычал король.

— Ваше Величество, существует заговор, направленный против вас. Гугеноты собираются восстать под предводительством адмирала. С этой целью они прибыли в Париж. Они намерены захватить вашу семью и самым жестоким образом убить вашу мать, братьев и сестер. Вас они бросят в тюрьму. Они скажут людям, что вы сможете сохранить трон, если станете гугенотом. Они будут пытать вас якобы для того, чтобы вы приняли новую веру, но ваше обращение ничего не изменит, потому что они не хотят видеть вас на троне. Они предложат отдать корону их человеку.

— Это ложь! — закричал король.

— Ваше Величество, я могу сказать лишь то, что я слышал в доме адмирала во время частых совещаний и встреч. Я слушал у двери. Держал глаза и уши широко раскрытыми… из-за любви к Вашему Величеству и королеве-матери, которая всегда была моим другом. Ваше Величество, защитите себя вовремя.

Пальцы короля задергались.

— Я не верю ни единому вашему слову.

Он повернулся к матери.

— Вызови охрану. Я арестую его. Доставлю его к адмиралу. Посмотрим, сможет ли он повторить свою ложь в присутствии Колиньи. Звони! Звони! Или мне сделать это самому?

Катрин знаком велела Бушаванну уйти; она сама удержала короля, но он вырвался из ее объятий; Катрин испугалась. Он не был сильным, но его сила возрастала, когда его охватывало безумие; Катрин с тревогой заметила приближение приступа. Она должна удерживать его на грани психического здоровья, чтобы сохранять возможность пугать сына и тем самым подчинять своей воле.

— Послушай меня, мой сын. Ты сдаешься слишком легко. Тебе грозит страшная смерть. Это верно. Только Господь ведает, какие адские пытки готовят тебе. Мы знаем одно: они будут страшнее тех, каким подвергаются простые люди. Не каждый день доводится истязать короля. О, мой дорогой, не дрожи так. Позволь мне стереть пот с твоего несчастного лба. Ты не должен сдаваться. Неужели ты думаешь, что твоя мама позволит кому-то обидеть ее сына, ее маленького короля?

— Как… ты сможешь помешать им? Они убьют и тебя.

— Нет, мой сын. Все эти годы после смерти твоего отца я боролась с врагами нашей семьи. Я… слабая женщина… сражалась голыми руками. Твой брат, бедный мальчик, умер, будучи королем; затем ты сел на трон, и я двенадцать лет берегла его для тебя в тяжелые минуты, о которых ты не знаешь. Когда-нибудь историки напишут обо мне: «Эта женщина жила исключительно ради своих сыновей. Она была самой преданной матерью на свете; она отстаивала права ее детей вопреки их недоверию к ней, заговорам и изменам она отдала все свою жизнь ее детям». Это правда; верно, мой сын? Разве ты не оставался на троне после смерти твоего брата Франциска? Несмотря на происки злых людей, желавших сбросить тебя с него!

— Да, мадам, это правда.

— Так неужели ты не выслушаешь сейчас твою мать?

— Да, мама, да. Но я не могу поверить, что Колиньи предал меня. Он так добр и мужествен.

— Он добр к гугенотам. Он, несомненно, мужествен. Но он предан не тебе, мой сын. Мы знаем, что он безжалостен к врагам, а ты, в силу обстоятельств, стал его врагом.

— Нет. Я его друг. Он любит меня как сына. Он не солгал бы мне перед возможной скорой встречей со своим Господом.

— Он может считать, что поступает правильно, обманывая в интересах своей веры. Таковы его методы. Таковы методы их всех. О, слушайся твою мать. Не позволь им вырвать тебя из семьи. Не дай им утащить тебя в камеру пыток, растянуть твои конечности, изувечить твое драгоценное тело. Мне не следовало позволять Бушаванну рассказывать тебе обо всем, что они грозят сделать с тобой.

— Теперь я знаю! Ты… должна сказать мне.

— Тебе лучше не знать, мои сын. Если ты решил принести себя и свою семью в жертву адмиралу, то ради Бога не проси меня рассказывать тебе о пытках, которые они готовят для тебя. Ты не вынесешь их. Ты когда-нибудь видел, как рвут живую плоть раскаленными докрасна щипцами и льют расплавленный свинец в раны? Нет! Ты бы не выдержал такого зрелища.

— Они сказали… что они… сделают это со мной?

Она кивнула.

— Я не верю в это. Такие люди, как Колиньи… Телиньи… мой дорогой Ларошфуко!

— Мой милый, толпа берет дело в свои руки. Когда чернь поднимается, лидерам приходится давать ей свободу в обращении с узниками. Ты помнишь Амбуаз и те казни? Я заставила тебя смотреть на них, потому что я хотела, чтобы ты знал о таких вещах. Ты со своими братьями и сестрами видел, как людям отрывают конечности… как они переживают тысячу смертей… мучительных и долгих.

— Не говори об этом! — закричал король.

Он упал навзничь. Он кусал свои кулаки; она увидела пену на его губах. Она не хотела, чтобы он полностью терял контроль над собой, потому что тогда он требовал крови. Она должна держать его в страхе, на грани между здоровьем и болезнью.

— Карл, возьми себя в руки. Еще не поздно. У тебя есть много друзей. Я позвала некоторых из них. Они ждут сейчас встречи с тобой.

Он уставился на нее широко раскрытыми растерянными глазами.

— Твои друзья, мой дорогой сын, — сказала она, — заслонят тебя от ужасной судьбы, которую готовят тебе предатели. Возьми себя в руки, мой дорогой. Мы должны бороться; мы одержим победу. Думаешь, твоя мать позволит кому-то обидеть ее мальчика? Она уже разработала план борьбы с твоими врагами; твои друзья готовы помочь ей. Предатели вынашивают свои планы; но истинные друзья короля знают, что делать. Встань, мой дорогой.

Она погладила его пальцами по щеке.

— Так-то лучше, дорогой. Твоя мать, которая всегда защищала тебя, защитит тебя и сейчас; на совете, который ждет короля, ты увидишь величайших людей Франции, готовых с оружием в руках сражаться с предателями, которые хотят причинить тебе зло. Ты воспрянешь духом, дорогой сын, увидев их. Ты пойдешь на совет?

— Да, мама.

— И ты поверишь в то, что я и мои друзья узнали с помощью серьезной работы?

— Да, мама.

— Идем, мой дорогой. Мы освободим тебя от чар, которые напустили на нашего короля враги.

Карл колебался, и Катрин продолжила:

— Знаю, это тяжело. Адмирал прибегает к помощи колдовства. Он наклонился в момент выстрела. Рядом с ним был дьявол. Теперь он всегда находится возле адмирала. Но мы одолеем сатану нашей собственной магией, мой сын; ты знаешь, что в любви матери к сыну, в верности настоящих друзей есть нечто магическое. Существует добрая магия; злые духи боятся добра.

Она подвела его к двери. Он уже поддался ее гипнозу, как в детстве. Он не доверял ей; она пугала его, но он был вынужден следовать за Катрин, подчиняться матери.

Первым человеком, которого он увидел в зале заседаний, стал Генрих де Гиз.

Герцог низко поклонился королю.

— Я вернулся, Ваше Величество, — сказал он, — как только услышал, что вы нуждаетесь в моей шпаге.

Здесь же находились его дяди и братья. Каждый несколькими словами подтвердил свою лояльность королю. Они заявили, что пренебрегли риском оказаться у него в немилости, поскольку могли понадобиться ему.

Король заметил, что все участники совещания были католиками. Они говорили о заговоре против короля и королевской семьи, раскрытом их шпионами. Они призывали к немедленным действиям, просили у короля разрешения начать их.

Карл обвел взглядом группу мужчин и испытал желание броситься на пол и отдаться приближающемуся приступу. Он хотел убежать от реальности в свой безумный фантастический мир. Он не знал, как долго ему удастся сдерживать себя. Он ощущал неистовое биение сердца, ему было трудно дышать. Стоя здесь, он думал о суровом, но добром лице адмирала, о последних словах Колиньи, обращенных к нему: «Берегитесь вашего злого гения…»

Этот злой гений находится рядом с ним… глаза матери казались огромными… такими огромными, что он не мог скрыться от них; глядя в них, он, казалось, видел все ужасы, которые она описывала ему; Карлу мерещилось, что он находится не в этой комнате, а в камере пыток; над ним наклонялся палач с суровым и добрым лицом Гаспара де Колиньи.

Карл услышал собственный голос; он прозвучал тихо из-за оглушительной пульсации крови в голове; король знал, что он кричит.

— Клянусь Господом, если вы решили убить адмирала, я согласен, Господи, но тогда вы должны уничтожить всех гугенотов Франции, чтобы никто не упрекнул меня в этом кровавом поступке!

Он заметил улыбку торжества на лице матери. Карл отвернулся от нее. Он отчаянно дрожал и брызгал слюной на бархатный камзол.

Король посмотрел на Катрин. Его злой гений!

— Это твое желание! — сказал он. — Убивать… убивать… убивать!

Карл бросился к двери комнаты и закричал:

— Так убей… убей… всех. Да! Смерть… кровь… кровь на мостовых… кровь в реке. Убей их всех, если ты этого жаждешь.

Он побежал, плача, в свои покои. Участники совещания растерянно переглянулись. Короля они редко видели в таком жалком состоянии.

Катрин резко повернулась к ним лицом.

— Господа, — произнесла она, — вы слышали приказ короля. У нас мало времени. Обсудим наши планы.

Совещание продолжилось.

— Господин де Гиз, будет справедливым доверить вам уничтожение адмирала и его людей возле Сент-Жермен л'Оксеруа.

— Мадам, вы можете быть спокойной, предоставив мне убийцу моего отца.

— Господин де Монпансье, вы возьмете на себя приближенных Конде.

— Мадам, — спросил Монпансье, — а что насчет самого молодого принца?

— Разве король не сказал: «Убейте всех гугенотов»? — произнес де Гиз. — Почему вы хотите сделать исключение для принца Конде? Король велел убить всех гугенотов, включая Конде, Наваррца, Ларошфуко — всех.

Катрин помолчала. Снова возникла старая проблема. Она посмотрела на принцев де Гизов. Они держались самоуверенно, в них горели амбиции. Генрих де Гиз уже завладел Парижем. Что, если будут уничтожены все принцы Бурбоны? Между домом Валуа и домом де Гизов и Лорренов не останется никого. Мужчины Валуа не обладали большой силой и крепким здоровьем де Гизов. Она не могла даже сравнить безумного короля или ее дорогого красавца Генриха с Генрихом де Гизом.

Любимый сын Катрин значительно уступал Генриху де Гизу в телесной силе и мужестве. Несокрушимые Гизы являлись прирожденными лидерами. Уже сейчас Генрих де Гиз был готов взять в свои руки организацию резни, словно он был ее вдохновителем. Стоит убрать Бурбонов, и дом Гизов и Лорренов бросится к трону.

Она решила оставить в живых Наваррца и Конде.

Герцог Неверский, сестра которого была замужем за молодым принцем Конде, не хотел смерти своего зятя. Катрин посмотрела на герцога и взглядом воодушевила его заступиться за молодого Конде, что он сделал, проявив красноречие.

— Дадим Конде и Наваррцу шанс сменить веру, — сказала королева-мать.

— Они никогда этого не сделают, — произнес Гиз.

— В таком случае они разделят судьбу остальных, — пообещала ему Катрин. — Но я настаиваю на том, чтобы они получили возможность обращения в католическую религию. Теперь перейдем к практическим вопросам. Что послужит сигналом? Пусть зазвонит колокол Дворца Правосудия. К этому времени все должны быть готовы. Я предлагаю, чтобы это произошло, когда на небе появятся первые признаки рассвета. Сколько в Париже верных нам людей?

— В настоящий момент, мадам, двадцать тысяч, — ответил ей экс-судья. — Позже мы сможем вызвать еще несколько тысяч.

— Двадцать тысяч, — повторила Катрин. — Они все готовы подчиняться герцогу де Гизу?

Герцог заверил ее в этом.

Он дал указание нынешнему судье:

— Месье Ле Шаррон, необходимо запереть все городские ворота, чтобы никто не смог покинуть Париж или войти в него. По Сене не должны ходить корабли.

Катрин, предвидя бунт, настояла на том, чтобы из Отель-де-Вилль была убрана вся артиллерия.

— Позже, господин Ле Шаррон, — сказала она, — вы узнаете, где следует разместить эти пушки.

Ле Шаррон оторопел. Он прибыл на совещание, собираясь обсудить устранение опасного врага, и неожиданно столкнулся с готовящимся массовым убийством. Катрин заметила его колебания и испугалась. Она разделила страх своего сына. Она знала, что сейчас переживает свои самые опасные дни. Один неверный шаг, и все рухнет; вместо гугенотов могут погибнуть ее сыновья, королевский дом Валуа, она сама.

Катрин произнесла резким тоном:

— Приказы будут отданы не ранее утра; месье Ле Шаррон, предатели нашего католического дела не смогут рассчитывать на пощаду.

— Мадам, — сказал испуганный Шаррон, — я — ваш слуга.

— Я рада за вас, месье, — произнесла холодным тоном Катрин.

Они продолжили обсуждение планов. Каждый католик повяжет на руку белый платок и нарисует на шляпе белый крест. Все должно быть продумано до мелочей. Нельзя допустить даже один неверный шаг.

Наконец совет разошелся; началось выматывающее нервы ожидание.

Катрин казалось, что ночь никогда не кончится. Она еще не испытывала подобного страха. Она расхаживала по своим покоям; полы ее черного платья разлетались, губы были сухими, сердце трепетало, руки дрожали; она безуспешно пыталась обрести покой, который королева-мать сохраняла в течение многих опасных лет.

Посвященные в тайну ждали сигнала, но еще надо было пережить ночь — ночь тревоги и страха. Гиз, его родственники и приближенные ждали в особняке герцога. Верные друзья Генриха получили указание. Но кому можно верить? Она видела отвращение на лице судьи, месье Ле Шаррона. Можно ли доверять ему?

Никогда еще время не шло так медленно для королевы-матери. Это была самая важная ночь в ее жизни. Она должна привести к успеху. Избавить Катрин от ее страхов. Убедить Филиппа Испанского в том, что она — его друг, сделать так, чтобы он никогда не сомневался в этом. Он увидит, что она сдержала обещание, данное когда-то в Байонне. Когда же придет рассвет?

Что может случиться? Судья не подведет. Он — семейный человек и не станет рисковать близкими. Католик никогда не выдает католиков гугенотам Катрин радовалась тому, что в настоящий момент де Гизы были ее союзниками. Она могла положиться на них. Не существовало более ярого врага гугенотов, чем Генрих де Гиз; больше всего на свете он хотел смерти адмирала. Те люди, которым Катрин боялась доверять, ничего не знали о готовящейся авантюре. Герцог Аленсон оставался в неведении. Он заигрывал с гугенотской верой просто из озорства; этот младший сын Катрин был таким же проказником, как Марго. Принцессе ничего не сказали о грядущих событиях, потому что она была замужем за гугенотом; похоже, ее отношения с Наваррцем после свадьбы улучшились; Марго уже показала, что ей нельзя доверять. Бояться нечего… нечего, нечего. Но минуты словно остановили свой бег.

Если бы только вместо Карла королем был Генрих! Он хотел устранить гугенотов не меньше, чем Гиз; она могла доверять Генриху. Но Карлу? «Убей всех гугенотов!» — крикнул он, но то был момент безумия. Что будет, когда оно пройдет? Она боялась того, что он мог сделать. Катрин послала за графом де Ретцем.

Ретц пошел к королю. Карл шагал взад-вперед по своим покоям с бешеными, залитыми кровью глазами.

Ретц попросил короля отпустить приближенных, чтобы поговорить с ним наедине.

— Как медленно идет время, — сказал Карл, когда они остались одни. — Ждать тяжело. Боюсь, граф, они начнут раньше нас. Что тогда? Что тогда?

— Ваше Величество, мы контролируем все. Нам нечего бояться.

Но он подумал: разве что короля.

— Иногда мне кажется, что я должен пойти к адмиралу, граф.

— Нет, Ваше Величество, — в ужасе крикнул Ретц. — Это погубит все наши планы.

— Но если существует заговор против нас, граф, то он направлен против Гизов. Именно их обвиняют в убийстве адмирала.

— Это не так, Ваше Величество. Также обвиняют вашу мать и герцога Анжуйского. И не без оснований, потому что, Ваше Величество, ваши мать и брат знали, что необходимо убить адмирала, чтобы защитить вас. Это не все. Считают, что вы тоже вовлечены в заговор. Поэтому вас собираются… устранить. Никакие ваши слова не убедят адмирала и его друзей в том, что вы непричастны к покушению. Не существует иного выхода, кроме запланированного нами.

— Когда течет кровь, — сказал король, — я потом всегда чувствую себя виноватым. Люди будут говорить, что французский король Карл Девятый пролил кровь невинных гугенотов, прибывших на свадьбу его сестры. Они будут говорить это… помнить это… всегда. Они обвинят меня… короля!

Ретц встревожился. Он знал характер короля не хуже, чем его мать. Полное возвращение к психическому здоровью будет губительным для заговорщиков.

— Ваше Величество, — сказал граф, — я прошу вас вспомнить, что они собираются сделать с вами. Что качается обвинений, то все будут знать, что случившееся — результат вражды между домом Гизов и Шатильоном. Генрих де Гиз не простил Колиньи убийство отца. Вы останетесь в стороне. Вы ни в чем не виновны. За всем стоит Генрих де Гиз. Ответственность возложат на него; вы будете в безопасности.

— Я буду в безопасности, — сказал король и заплакал.

Позже, ночью, король внезапно испугался. Он бросился в покои Мари Туше. Его появление встревожило ее.

— Что тебя мучает, Карл?

— Ничего, Мари. Я запру тебя сейчас. Ты не сможешь выйти. Кто бы ни подошел к двери… не отвечай.

— Что случилось? Почему у тебя такой странный вид?

— Ничего… ничего, Мари. Но ты должна оставаться здесь. Обещай мне это.

Засмеявшись, как безумный, он крикнул:

— У тебя не будет выбора. Я запру тебя. Ты — моя пленница, Мари.

— Карл, в чем дело? Скажи мне.

— Все в порядке. Все хорошо. Завтра все будет хорошо.

Он нахмурился.

— О, Мари, я забыл. Еще есть Мадлен.

— Что Мадлен?

— Не могу сказать. Я запру тебя сейчас. Ты, дорогая, — моя пленница. Завтра все узнаешь.

Оставшись одна, Мари заплакала. Она была напугана. Она вынашивала ребенка короля; это вызывало у нее одновременно радость и страх.

— Мадлен, — воскликнул король. — Где ты, Мадлен? Иди ко мне немедленно.

Мадлен находилась в своей маленькой комнате возле покоев короля; она пела гимн гугенотов.

— Не пой это! Не надо! Я запрещаю. Ты не должна петь это, Мадлен.

— Но, Ваше Величество, вы же много раз слышали, как я пою этот гимн. Я усыпляла вас под него. Вы помните это. Вы любили его больше других песен.

— Не этой ночью, Мадлен. Дорогая Мадлен, помолчи. Идем со мной. Ты должна пойти со мной.

— Карл, что тебя тревожит? Снова неизвестность?

Он замер, нахмурился.

— Да, Мадлен, неизвестность. Здесь… в моей голове.

Его глаза стали безумными. Карла охватило волнение, он словно предвкушал какую-то радость.

— Пойдем, Мадлен. Идем немедленно, ты нужна Мари. Ты должна остаться с ней сегодня ночью.

— Она больна?

— Ты нужна ей. Я приказываю тебе пойти к Мари. Немедленно. Ты проведешь с ней всю ночь, Мадлен. И ты не должна покидать ее покои. Ты не сможешь это сделать. Мадлен, тебе нельзя петь этот гимн… или любой другой… этой ночью. Обещай мне это, Мадлен.

— Карл, Карл, что тебя мучает? Скажи Мадлен… ты знаешь, что это всегда тебе помогало.

— Сейчас это не поможет, Мадлен. Мне и не нужна помощь.

Он грубо схватил ее за руку и потащил к покоям Мари.

Когда он отпер замок, мадемуазель Туше оказалась у порога. Он втолкнул Мадлен в комнату и остановился, глядя на женщин. Поднес палец к губам — этот жест Карл перенял у матери.

— Ни звука. Ключ есть только у меня. Будьте уверены — я не расстанусь с ним. Никакого пения. Ни звука… иначе — смерть… смерть…

Он замкнул дверь. Женщины недоуменно, растерянно переглянулись.

— Он послал меня к вам, потому что вы больны, — сказала Мадлен.

— Но я здорова, Мадлен.

— Он решил, что я нужна вам.

Мари опустилась на кровать и горько заплакала.

— Что вас мучает, моя малышка? — спросила Мадлен. — Скажите мне, потому что он послал меня успокоить вас. Вы поссорились?

Мари покачала головой.

— О, няня, мне иногда бывает так страшно. Что происходит? Эта ночь кажется такой странной. Я боюсь… боюсь короля. Он держится загадочно.

— Все нормально, — сказала Мадлен. — Просто у него в голове засела какая-то безумная мысль. Он считает, что мы в опасности, и хочет, чтобы мы защитили друг друга.

Но успокоить Мари, носившую в своем чреве ребенка, было не так-то просто.

Ретц пытался успокоить короля, но Карл был вне себя от волнения.

— Мари! — крикнул он. — Мадлен! Кто еще?

Он вспомнил Амбруаза Паре; не обращая внимания на Ретца, Карл бросился к двери своих покоев и приказал слугам:

— Немедленно доставьте ко мне Амбруаза Паре. Найдите его. Не теряйте времени. Когда вы отыщете Паре, отправьте его ко мне… срочно… срочно…

Слуга убежал с известием о том, что король заболел и вызывает своего главного доктора.

Ретц упросил короля уйти с ним в маленькую изолированную комнату; когда они оказались там, граф запер дверь.

— Это безумие, Ваше Величество. Вы выдадите наш план.

— Но я не могу позволить Паре умереть. Он — великий человек. Он делает много полезного для Франции. Он спасает жизни. Паре не должен умереть.

— Вы выдадите нас, Ваше Величество, таким поведением.

— Почему он еще не пришел? Он — глупец! Его схватят. Будет поздно. Паре, глупец, где вы? Где же вы?

Ретц безуспешно успокаивал короля. Он не знал точно, каким способом можно удержать Карла на грани между безумием и нормой. Если король окончательно сойдет с ума, он может наговорить Бог знает что. Однако сохраняя рассудок, он не согласится на резню.

Прибыл Паре; когда Ретц впустил его в комнату, Карл бросился к нему, обнял врача и заплакал.

— Вы больны, Ваше Величество?

— Нет, Паре. Это вы… вы… Вы останетесь здесь. Не покинете этой комнаты. Если вы попытаетесь уйти, я убью вас.

Паре, похоже, растерялся. Он решил, что сейчас появятся стражники и арестуют его. Он не представлял, в чем его собираются обвинить.

Карл рассмеялся, увидев страх на лице Паре и догадавшись о его причине.

— Мой пленник! — с истерическим лукавством воскликнул король. — Сегодня ночью вы никуда не убежите, мой друг. Останетесь здесь под замком.

Он с громким хохотом позволил Ретцу увести себя. Недоумевающий и встревоженный хирург уставился на запертую дверь.

Марго охватило беспокойство. Генрих де Гиз не пришел на свидание. Что могло помешать ему?

Весь этот день два человека занимали ее мысли — Генрих де Гиз и Генрих Наваррский. Такое пикантное положение нравилось ей. Муж оказался далеко не дикарем. Он мог быть забавным; она даже немного ревновала, видя, как он ухаживает за мадам де Сов. На это она отвечала продолжающейся связью с Генрихом де Гизом. Где в эту ночь находился ее любовник? Почему он не пришел на свидание?

Это тревожило Марго. Она встретила его, когда он шел с совещания. Прежде Марго считала, что его нет в Париже. Она заметила растерянность Генриха при встрече: он смущенно сказал ей, что поспешил тайно вернуться в столицу. Тогда она приняла это объяснение, но теперь, когда он не сдержал обещание, она задумалась о том, что значат эти секретные исчезновение и появление.

Пришло время ее матери ложиться спать; Марго, разумеется, присутствовала при этой церемонии. Кажется, сегодня в спальне матери людей было больше, чем обычно. Марго внезапно насторожилась. Сегодня в этих людях ощущалось необычное напряжение, они были возбуждены, оживленно шептались маленькими группами Марго заметила, что при ее приближении беседа становилась банальной, скучной. Неужели при дворе произошел новый скандал, который скрывали от нее? Не связан ли он с отсутствием Генриха?

Она села на сундук и посмотрела по сторонам, наблюдая за церемонией отхода королевы-матери ко сну.

Катрин уже лежала в постели; несколько человек разговаривали с ней.

Марго вдруг заметила свою сестру; герцогиня де Лоррен выглядела скорее печальной и испуганной, нежели возбужденной.

Марго позвала сестру и похлопала ладонью по сундуку.

— Ты сегодня грустна, сестра, — сказала Марго; губы Клаудии задрожали, словно ей напомнили о чем-то ужасном.

— Клаудия, что случилось? Что с тобой?

— Марго… ты не должна…

Она замолчала.

— Ну? — сказала Марго.

— Марго… мне страшно. Очень страшно.

— Что произошло, Клаудия? Что сегодня со всеми? Почему ты утаиваешь это? Скажи мне!

К ним приблизилась Шарлотта де Сов.

— Мадам, — обратилась она к Клаудии, — королева-мать желает, чтобы вы немедленно подошли к ней.

Клаудия направилась к постели; Марго перехватила суровый взгляд, который королева-мать бросила на Клаудию; сестра Марго наклонила голову, слушая шепот Катрин.

Все это было странно. Марго заметила, что кое-кто из присутствующих смотрит на нее настороженно.

— Маргарита, — сказала Катрин. — Иди сюда.

Марго подчинилась. Она замерла у кровати, ощущая прикованный к ней испуганный взгляд сестры.

— Я не знала, что ты тут, — сказала Катрин. — Тебе пора ложиться. Иди к себе.

Марго пожелала матери спокойной ночи; Катрин раздраженно махнула ей рукой; Клаудия не отводила взгляда от сестры. Когда Марго подошла к двери, Клаудия бросилась ей вслед и схватила ее за руку.

По щекам Клаудии бежали слезы.

— Марго! — крикнула она. — Моя дорогая сестра!

— Клаудия, ты сошла с ума, — повысила голос Катрин.

Но Клаудию охватил страх за сестру.

— Мы не можем отпустить ее, — в отчаянии заявила она. — Только не Марго! О, Господи! Дорогая, дорогая Марго, оставайся в эту ночь со мной. Не ходи в покои мужа.

Катрин подняла голову с подушки.

— Приведите ко мне герцогиню де Лоррен… немедленно…

Клаудия практически подтащила сестру к кровати их матери.

Марго услышала шепот Катрин:

— Ты потеряла рассудок?

— Ты хочешь принести ее в жертву? — закричала Клаудия. — Твою дочь… мою сестру…

— Ты действительно обезумела. Что на тебя нашло? Тебе передалась болезнь брата? Маргарита, у твоей сестры больное воображение, она бредит. Я уже сказала тебе, что ты должна спать. Прошу тебя оставить нас и срочно отправиться к мужу.

Смущенная и растерянная Марго вышла из комнаты.

В покоях короля, во время церемонии отхода ко сну, католики присутствовали наряду с гугенотами; в отличие от спальни его матери здесь не было атмосферы тайны и настороженности; католики дружески беседовали с гугенотами, как это было со дня прибытия последних на свадьбу.

События дня утомили короля. Он хотел отдохнуть, забыть обо всем с помощью она.

— Как я устал! — сказал Карл; граф де Ретц, уже много часов не отходивший от короля, поспешил успокоить его.

— У Вашего Величества был тяжелый день. Вы почувствуете себя лучше после дневного сна.

«Не стоит притворяться, будто этот день — такой же, как все остальные, — подумал Карл. — Завтра? Как он ждал наступления следующего дня! Тогда все кончится, мятежники будут подавлены, он обретет безопасность. Выпустит Мари и Мадлен из их маленькой тюрьмы. Освободит господина Паре. Как они будут благодарить его за то, что он спас им жизни!»

В голове Карла пульсировала кровь, он с трудом держал глаза открытыми. Не было ли какого-то снотворного зелья матери в вине, которое поднес ему Ретц, чтобы он проспал следующие несколько часов?

Гугеноты и католики! Глядя на них сейчас, кто мог поверить в яростную вражду между ними? Почему они не способны быть друзьями, которыми они сейчас казались?

Скоро утомительная церемония закончится, полог его кровати опустят, и придет сон… А вдруг ему приснится кошмар? Он имел основания бояться снов. Истязания плоти… изувеченные тела… адские вопли мужчин и женщин… кровь.

Герцог де Ларошфуко склонился над его рукой. Дорогой Ларошфуко! Такой красивый и добрый! Они крепко дружили. Герцог был одним из немногих, кого Карл действительно любил. Король всегда радовался обществу герцога.

— До свидания, Ваше Величество.

— До свидания.

— Пусть только самые приятные сны посетят Ваше Величество.

В глазах герцога светилась теплота. Он был настоящим другом Карла. Он бы любил меня, даже если бы я не был королем, подумал Карл. Ларошфуко — истинный друг.

Герцог направился к двери. Сейчас он покинет Лувр и пойдет по узким улицам к себе домой в сопровождении своих последователей; по дороге он будет шутить и смеяться, потому что никто не любит шутки так, как дорогой Ларошфуко. Дорогой друг… и гугенот!

Нет, подумал король. Это нельзя допустить. Только не Ларошфуко!

Он отогнал дремоту.

— Фуко! — крикнул Карл! — Фуко!

Герцог вернулся.

— О, Фуко, ты не должен уходить сегодня. Можешь остаться здесь и спать с моими камердинерами. Это необходимо. Ты пожалеешь, если уйдешь, мой дорогой Фуко.

Ларошфуко, похоже, удивился; Ретц шагнул вперед.

— Король шутит, — сказал герцог.

Ларошфуко улыбнулся Карлу и слегка наклонил голову. Король посмотрел на друга остекленевшими глазами и пробормотал:

— Фуко, вернись Фуко… мой дорогой друг… только не дорогой Фуко…

Ретц задвинул полог над кроватью короля.

Отход ко сну завершился.

Слезы медленно потекли по щекам короля Франции; в Лувре все стихло.

Катрин, лежа в постели, считала минуты. Через два часа она встанет, она не могла переносить ожидание. Она со злостью думала о глупой Клаудии, которая могла пробудить у Марго подозрения. Она думала о глупом Карле, пытавшемся, по словам Ретца, предупредить Ларошфуко. Что, если Ларошфуко понял намек? Он был одним из лидеров гугенотов. Что он сделает? Что предпринял бы любой разумный человек, узнав о готовящемся? Конечно, он занялся бы разработкой ответного плана.

Невозможно вынести томительное ожидание. Время вставать еще не пришло, но она не могла лежать в кровати. Не могла ждать момента, когда на нее обрушится беда. Она должна действовать. Активность поможет преодолеть страх.

Она встала, торопливо оделась и тайком пробралась в покои герцога Анжуйского; там Катрин расположилась рядом с ним, плотно задвинув полог кровати.

Он не спал, потому что его мучил еще больший страх, чем ее. На лбу молодого человека блестели капельки пота, его волосы были не завиты.

— Мой дорогой, ты должен встать и одеться, — сказала она. — Еще есть несколько часов. Но лучше быть одетым.

— Мама, полночь была недавно; колокол Дворца Правосудия прозвонит только перед рассветом.

— Знаю, мой сын, но мне страшно. Я боюсь, что глупость твоих брата и сестры может раскрыть наши намерения. Вдруг наши враги собираются нанести удар первыми? Я отдам другие приказы. Мы должны начать раньше, чтобы предостеречься на случай предательства. Мы должны поймать их врасплох. А теперь встань и оденься; я разбужу короля. Нельзя терять время, лежа в постели. Я передам сообщение месье де Гизу. Если он узнает об изменении наших планов, можно будет все остальное доверить ему.

— Но, мама, разумно ли менять планы так поздно?

— Боюсь, не сделать это будет губительным. Идем.

Это было лучше, чем лежать в постели и ждать. Действия всегда стимулировали Катрин. Она послала Бушаванна в особняк Гизов, велела Решу разбудить короля и отправить его к ней.

Катрин выбрала позицию у окна, откуда она могла наблюдать происходившее снаружи; наконец явился растерянный и возбужденный король.

— Что это значит, мадам?

— Необходимо изменить наши планы. Мы раскрыли новый коварный план. Необходимо опередить их… промедление опасно.

Карл закрыл лицо руками.

— Откажемся от этой затеи. С меня довольно. Если существует гугенотский заговор против нас, то есть много католиков, готовых защитить королевскую семью.

— Что? Ты позволишь им прийти и убить нас здесь, в Лувре?

— Похоже, убийство все равно произойдет.

Мать и герцог Анжуйский испуганно посмотрели на Карла. Он был безумным. Непредсказуемым. Они поступали правильно, не доверяя ему. Могли ли они знать, какие мысли придут ему в голову в следующую минуту? Промедление было опасным, они и так потеряли много времени из-за ненадежного короля.

— Я знаю, убийство должно произойти, — всхлипнул Карл. — Кровопролитие неизбежно. Но давайте не будем начинать его.

— Понимаешь ли ты, — тихо сказала Катрин, — что гугеноты нападают на нашу Святую Церковь? Неужели будет лучше, если погибнут не еретики, а она, непорочная невеста нашего Господа?

— Не знаю, — крикнул король. — Я просто хочу остановить это кровопролитие.

Зазвонил набатный колокол Сент-Жермен л'Оксеруа; через мгновение уже казалось, будто звонят все колокола Парижа.

Поднялся шум: крики, визги, безжалостный смех; предсмертные вопли мужчин и женщин смешивались о мольбами о пощаде.

— Началось… — прошептал король.

— Господи! — забормотал герцог Анжуйский. — Что мы наделали?

Он посмотрел на мать я увидел на ее лице то, что она редко позволяла ему видеть — страх… такой страх, какой он не пожелал бы испытать никому.

Она еле слышно повторила его слова, обращаясь как бы к себе самой:

— Что мы наделали? Что теперь произойдет?

— Ад обрушился на землю! — закричал король. — Ад обрушился на землю!

— Остановите это, — взмолился герцог Анжуйский. — Остановите безумие, пока оно не зашло слишком далеко. Пока мы не погибли… остановите, говорю вам!

Катрин впервые в жизни запаниковала.

— Ты прав, — пробормотала она. — Мы должны все остановить. Я отправлю послание Гизу. Адмирал не должен умереть…

Хотя на небе еще не появились первые признаки рассвета, весь Париж уже проснулся на пороге дня Святого Варфоломея.

Боль не позволяла адмиралу уснуть. Паре хотел дать ему опиат, но Колиньи не согласился. Он должен был многое обдумать. В приемной чутко спал его зять, он был готов в любой миг откликнуться на зов адмирала. Дорогой Телиньи! Господь наградил Колиньи, отдав его дочь в руки такого человека.

Никлас Мусс, верный друг адмирала, спал в кресле. В соседнем кресле сидел пастор Мерлин. В доме Колиньи находилось много преданных ему людей; у адмирала было много друзей в Париже. Принц Конде и король Наваррский навестили его вечером, но потом они отправились в Лувр. Амбруаз Паре, изо всех сил старавшийся спасти жизнь адмирала, еще несколько часов тому назад находился возле Колиньи; он неохотно покинул раненого лишь по приказу короля.

Как неспокойно было в Париже! Как много добра можно было совершить, если бы король освободился от влияния матери и своего брата, герцога Анжуйского! Адмирал знал, что эти двое ненавидят его, что королева-мать, выражая сочувствие, испытывала ярость по поводу неудачного выстрела наемника Гиза. Адмирал знал, что, когда король приказал гвардии охранять его дом, герцог Анжуйский и Катрин добились того, чтобы охрану возглавил некто Коссен — старый враг Колиньи и всех гугенотов. Это не предвещало ничего хорошего, Гаспар понимал, что ему и его друзьям грозит опасность.

Как тиха ночь! Во время празднеств, связанных со свадьбой, по ночам не смолкали голоса, поэтому нынешнее безмолвие казалось зловещим.

Увижу ли я снова Шатильон? — печально подумал Колиньи. Дошла ли до Жаклин весть о несчастье, постигшем ее мужа? Он надеялся, что нет. Она будет сходить с ума от волнения, это вредно для нее и ребенка. Адмирал радовался тому, что Анделот, Франциск и Луи защищены стенами Шатильона. Возможно, если он поправится, а Паре заверил его в этом, через несколько недель он окажется в Шатильоне… может быть, к концу сентября. Розы еще не успеют отцвести. Как приятно было бы снова бродить по аллеям, смотреть на серые стены замка, не прячась за ними в страхе перед ждущим его убийцей!

Кто знает, возможно, он вернется домой к концу сентября; сейчас завершался август. Сегодня — двадцать третье августа, канун Дня Святого Варфоломея.

Он внезапно вздрогнул; звон колоколов прорезал воздух. Откуда он донесся? Кто звонит в этот час?

Мусс вскочил с кресла; Мерлин открыл глаза.

— Уже утро? — спросил пастор. — Что означает этот звон?

— Удивительно, — сказал адмирал. — Колокольный звон до рассвета! Что он может значить?

— Он разбудил вас, — сказал Мусс.

— Нет, я не спал. Я лежал и предавался радостным мыслям о моей жене, детях и розах в Шатильоне.

В комнату вошел Телиньи.

— Ты слышал звон, мой сын? — спросил адмирал.

— Он разбудил меня, отец. Чем он вызван? Послушайте. Вы слышите? Цоконье копыт… оно приближается.

Мужчины поглядели друг на друга, оставив при себе свои мысли. Всех присутствующих, кроме адмирала, охватил страх. Он уже много часов лежал, страдая от боли и ожидая смерти; если сейчас она приближается к нему, то скоро мучения кончатся.

— Мусс, — сказал Колиньи, — подойдите к окну, мой друг. Скажите нам, что вы видите внизу.

Мусс раздвинул шторы; на улице горели факелы и свечи.

— Кто это, Никлас? — спросил адмирал.

Телиньи стоял у окна. Повернув свое бледное лицо к адмиралу, он пробормотал:

— Гиз… и с ним десятка два людей.

— Они пришли за мной, друзья, — сказал Гаспар. — Вы должны помочь мне одеться. Я не хочу появляться перед моими врагами в таком виде.

Телиньи выбежал из комнаты и бросился по лестнице вниз.

— Будьте начеку! — крикнул он охранникам, стоявшим у лестницы и в коридорах. — Враги уже здесь.

Подойдя к главной двери, Телиньи услышал крик Коссена:

— Лабонн, у тебя есть ключи? Ты должен впустить этого человека. Он принес адмиралу послание от короля.

— Лабонн! — закричал Телиньи. — Не впускай никого.

Но было уже поздно. Ключи попали в руки Коссена. Телиньи услышал крик Лабонна и понял, что верный друг убит.

— Сражайтесь! — крикнул Телиньи своим людям. — Сражайтесь за Колиньи и веру!

Он бегом вернулся в спальню. Мерлин молился стоя на коленях, а Мусс помогал адмиралу одеться. В комнате были слышны звуки выстрелов и крики.

Внезапно в нее забежал солдат-гугенот.

— Господин адмирал, — крикнул он, — вы должны бежать. Не теряйте времени. Здесь находятся люди Гиза. Они ломают внутреннюю дверь.

— Мой друг, — спокойно произнес адмирал, — вы должны уйти… все. Лично я готов к смерти. Я давно жду ее.

— Я никогда не покину вас, отец, — сказал Телиньи.

— Мой сын, твоя жизнь слишком ценна, ее необходимо сохранить. Уходи… уходи немедленно. Помни о Луизе. Помни о Шатильоне. Такие, как ты, должны жить и бороться. Не переживай слишком сильно из-за того, что я умру. Я — старый человек, мой век истек.

— Я буду драться рядом с вами, — сказал Телиньи. — Мы еще можем скрыться.

— Я не в силах идти, мой сын. Ты не сможешь унести меня. Медлить глупо. Я слышу, они уже на лестнице. Это значит, что они идут по трупам наших преданных друзей. Иди, мой сын. Жаклин познает беду — в эту ночь она станет вдовой. Если ты любишь мою дочь, не обрекай ее на подобную судьбу. Ты огорчаешь меня. Я несчастен, пока ты остаешься. Я буду радоваться, зная, что ты ушел от убийц. Умоляю тебя, сын. Еще есть время. По крыше… Ради Господа… ради Луизы… Шатильона… умоляю тебя… уходи!

Телиньи поцеловал тестя и всхлипнул:

— Хорошо, отец… если вы этого хотите. Ради Луизы…

— Умоляю тебя, поторопись. Беги на чердак… на крышу.

— Прощайте, мой отец.

— Прощай, дорогой сын.

Улыбнувшись зятю, Гаспар вытер пот со лба.

— Ты тоже уходи, мой дорогой друг, — сказал он Мерлину.

— Мой дорогой господин, у меня нет жены, которую я могу сделать вдовой. Мое место — рядом с вами. Я не покину вас.

— Я тоже, мой господин, — сказал Мусс. — У меня есть шпага и сильная рука.

— Это неизбежная смерть, — устало сказал адмирал. — Нас так мало, а их — много.

— Но я не захочу жить, — заявил Мусс, — если брошу вас сейчас.

— Дорогие друзья, я бы не хотел, чтобы те, кому вы дороги, упрекнули меня в вашей смерти. Я обрадуюсь, если вы уйдете. Мерлин, вы можете сделать много доброго. Идите… за моим зятем на крышу. Прошу вас. Я могу помолиться без вас. Вы напрасно губите ваши жизни… жизни гугенотов. Умоляю вас. Приказываю вам…

Пастор согласился, что он не принесет никакой пользы, оставшись с Колиньи, но старый Никлас Мусс непоколебимо стоял у кровати со шпагой в руке; Колиньи понял, что никакие слова не заставят этого человека покинуть спальню.

Адмирал опустился на колени у кровати и начал молиться.

— Господи, я отдаю мою душу в твои руки. Утешь мою жену. Направь моих юных детей… В твои руки… в твои руки…

Дверь распахнулась. Коссен и человек, в котором адмирал узнал своего врага, носившего фамилию Бесме, ворвались в комнату. За ними появились другие, в том числе итальянцы Тосинджи и Петруччи. У них были белые повязки на рукавах и кресты на шляпах.

Они отпрянули назад, увидев пожилого человека, стоящего на коленях у кровати. Католики торопливо перекрестились. Безмятежное выражение адмиральского лица и спокойствие, с которым он поднял свои глаза, на мгновение лишило незваных гостей смелости.

— Вы — Гаспар де Колиньи? — спросил Тосинджи.

— Да. Вижу, вы пришли убить меня. Делайте что хотите. Моя жизнь почти закончилась, вы мало что можете изменить.

Никлас Мусс поднял свою шпагу, пытаясь защитить адмирала, но Тосинджи парировал удар, а Петруччи вонзил кинжал в грудь старика. Другие поспешили завершить дело, начатое Тосинджи, и Мусс со стоном упал возле кровати.

— Да сгинут все еретики! — закричали люди.

Это было сигналом; католики набросились на бесчувственное тело адмирала. Бесме пронзил его шпагой, другие воткнули в него кинжалы, желая окропить лезвия благороднейшей кровью, которую они обещали себе пролить этой ночью.

Колиньи лежал перед ними; они молча смотрели на него; каждый желал скрыть от соратников чувство стыда.

Бесме подошел к окну и открыл его.

— Дело сделано? — крикнул Генрих де Гиз.

— Да, мой герцог, — ответил Бесме.

Шевалье Ангулемский, внебрачный отпрыск Генриха Второго и сводный брат короля, стоявший внизу с Гизом, закричал:

— Тогда выброси его из окна, чтобы мы убедились в том, что ты говоришь правду.

Убийцы подняли тело адмирала.

— Он еще жив, — сказал Петруччи.

— Он проживет недолго, соприкоснувшись с землей внизу, — отозвался Тосинджи. — О, мой добрый друг, мой благородный адмирал, если бы вы не наклонились, чтобы поднять бумагу, когда я стрелял в вас, то вы могли избавить себя от мучений… И нас тоже! Поднимите его, мои друзья. Как он тяжел! Бросайте!

Адмирал предпринял слабую попытку уцепиться за окно; один человек уколол его кинжалом в руку, и… через мгновение Гаспар де Колиньи уже лежал внизу, во дворе.

Шевалье Ангулемский слез с коня и сказал Гизу:

— Тяжело видеть, что это он. Его белые волосы сегодня стали красными. Он словно надел парик, следуя моде, введенной мадам Марго.

Генрих де Гиз опустился на землю, чтобы осмотреть тело.

— Это он, — сказал герцог и поставил ногу на грудь адмирала. — Наконец, господин де Гиз, убийца моего отца, вы мертвы. Вы прожили долго после того, как заплатили в Орлеане за убийство Франциска де Гиза.

Шевалье пнул тело и приказал одному из его людей отрезать голову адмирала.

Окровавленную голову подняли вверх за волосы под восторженные крики.

— Прощай, Колиньи! — заорали католики.

— Прощай, убийца Франциска де Гиза! — произнес герцог, и этот крик был подхвачен другими.

— Вы можете отнести голову в Лувр, — сказал шевалье. — Это подарок королеве-матери, о котором она давно мечтала.

— Что делать с телом, мой господин? — спросил Тосинджи.

— Отдайте его парижанам, пусть они поступят с ним как хотят.

В этот момент прискакал гонец.

— Послание от королевы-матери, мой герцог. «Остановитесь, — сказала она. — Не убивайте адмирала».

— Скачи во весь опор обратно, — распорядился герцог. — Передай королеве-матери, что ты опоздал. Пойдемте, мои друзья. Смерть еретикам! Смерть гугенотам! Король приказывает нам убивать… убивать… убивать…

Телиньи посмотрел на город с высоты крыши. Везде горели огни, факелы освещали ужасную картину. Звучали крики умирающих мужчин и женщин — хриплые, молящие, гневные, растерянные.

Куда бежать? Как попасть в безопасное место, к Луизе? Он знал, что адмиралу не спастись; он должен добраться до его близких и утешить их, оплакать вместе с ними кончину Колиньи.

Он ощутил запах крови. Что происходит, этой безумной, невообразимой ночью? Что делают люди на улицах? Какова судьба его друзей?

Он слишком молод, чтобы умереть. Он еще мало пожил. Адмирал познал приключения, любовь, служение делу; вкусил радость семейной жизни; но Телиньи мало что успел испытать. Он вспомнил прекрасное лицо Луизы, их прогулки по тенистым аллеям сада. Как сильно он мечтал о покое Шатильона, как страстно желал убежать из парижского кошмара!

Он подождет здесь на крыше, пока все не успокоится. Потом выберется из Парижа через какие-то городские ворота. Возможно, он изменит облик — если убивают друзей адмирала, его, Телиньи, тоже не захотят оставить в живых. Он должен жить, должен попасть в Шатильон… к Луизе.

Над его головой просвистела пуля. Он услышал донесшийся снизу крик. Его заметили. На Телиньи упал отсвет факелов.

— Вот он… на крыше…

Руку пронзила острая боль. Он растерянно посмотрел по сторонам.

— Я должен бежать, — пробормотал Телиньи. — Должен добраться до Шатильона… до Луизы.

Факел осветил край крыши. Телиньи увидел, откуда он пришел. За ним тянулись кровавые следы ног. Он услышал новые злобные крики и звуки выстрелов.

Телиньи пополз вперед. Он испытывал слабость и головокружение.

— Ради Луизы… — выдохнул он. — Ради Шатильона и Луизы…

Он скатился с крыши с ее именем на устах.

Толпа, узнав дрожащее тело, набросилась на него; люди сообщали друг другу о смерти Телиньи. Они разорвали его одежду и забрали ее куски на память об этой ночи.

Взволнованная Марго отправилась в свою спальню. Ее муж уже находился там. Он лежал в постели в окружении придворных.

Марго удалилась в гардеробную, позвала своих фрейлин раздеть ее, после чего присоединилась к Наваррцу.

Казалось, ему тоже было не до сна.

Она не могла забыть слова сестры и злость, которую они пробудили в их матери. Марго была уверена, но ей что-то угрожает. Она хотела, чтобы приближенные Наваррца удалились; тогда она сможет поделиться с мужем происшедшим. Но люди, похоже, не собирались уходить, и Наваррец, кажется, не хотел этого.

Они возбужденно обсуждали покушение на адмирала и его возможные последствия.

— Утром, — сказал Наваррец, — я отправлюсь к королю и потребую суда. Я попрошу Конде сопровождать меня и попытаюсь, добиться ареста Генриха де Гиза.

Марго насмешливо улыбнулась. Ее мужу следует многое узнать. Здесь в Париже Генрих де Гиз обладал влиянием не меньшим, чем король.

Они продолжили разговор о Колиньи, об аудиенции Карла и справедливости, которую они попросят у короля Марго слушала мужа. Она устала, но не могла заснуть в присутствии людей, а Генрих не отпускал их. Ночь тянулась; наконец, заявив, что скоро наступит новый день, Генрих выразил желание поиграть в теннис до пробуждения короля.

— Затем, — сказал он, — я без промедления отправлюсь к нему и потребую аудиенции.

Генрих повернулся к приближенным.

— Давайте пойдем и приготовимся к игре. Я не засну, пока не добьюсь справедливости в отношении Колиньи.

Он поднялся с кровати.

— Я буду спать до полудня, — сказала Марго. — Я устала.

Они покинули ее, опустив балдахин; вскоре она заснула.

Марго проснулась внезапно. На улицах звонили колокола, кричали люди. Марго в изумлении приподнялась и села; она поняла, что ее разбудил непрекращающийся стук в дверь. Она тотчас вспомнила странные события последнего вечера.

Стук усилился; он сопровождался громкими криками.

— Откройте! Откройте! Наваррец! Наваррец!

— Кто там? — закричала Марго и позвала прибежавшую из смежной комнаты фрейлину. — Кто-то стучит. Отопри дверь.

Женщина бросилась к двери. Марго, приподняв балдахин, увидела вбежавшего в комнату мужчину. Его лицо было смертельно бледным, одежда — залитой кровью, которая капала на ковер.

Он увидел кровать. Заметил Марго. Покачиваясь шагнул к ней с протянутыми вперед руками.

Марго выскользнула из кровати, и незнакомец, бросившись на колени, поднял свое искаженное страхом лицо.

— Спасите меня… Наваррец… Наваррец…

Марго на мгновение сильно растерялась. Она не имела понятия о том, кто этот человек, почему он так выглядит и почему ворвался в спальню; стоя на коленях, он испачкал кровью ночную рубашку принцессы; в это время в комнату ворвались четверо мужчин с окровавленными шпагами в руках; их глаза горели, как у диких зверей, объятых жаждой убийства.

В чувствительной Марго одновременно пробудились жалость, злость и возмущение. Она быстрым движением освободилась от цепких рук мужчины и встала перед ним; ее черные волосы были растрепаны, глаза Марго сверкали. Она бросила на алчущих крови мужчин лишь один взгляд, и они, несмотря на их состояние, сразу почувствовали, что находятся в обществе королевы.

— Как вы посмели! — крикнула она. — Как вы посмели войти в мою спальню!

Мужчины отступили, но лишь на шаг. Марго кольнул страх, но он лишь придал ей душевных сил. Она крикнула своим фрейлинам:

— Немедленно приведите ко мне командира гвардии. Вы же, трусы наглецы… убийцы… оставайтесь здесь, или вам придется пострадать.

Но в эту ночь кровопролития присутствие особы королевской крови не могло произвести слишком большого впечатления на головорезов. Один из них десятью минутами ранее обагрил свою шпагу кровью герцога. Сейчас перед ним стояла всего лишь жена какого-то гугенота!

Заметив фанатичный блеск в глазах этих людей, она надменно подняла голову.

— Если вы осмелитесь приблизиться ко мне еще на шаг, вас подвергнут пыткам и потом казнят. На колени! Я — королева! Если вы не подчинитесь мне немедленно, вы ответите за это.

Но они не опустились на колени, и она увидела в четырех парах глаз не только жажду крови, но и похоть, желание овладеть ею. Она поняла, что вокруг нее творятся ужасные вещи, что ей угрожает серьезная опасность, что перед ней находятся бандиты, в такую ночь видевшие в королеве просто женщину.

Как долго она сможет сдерживать их? Как скоро они расправятся с несчастным полуживым существом, лежавшим перед ней? А с самой Марго?

Но тут, слава Богу, появился господин де Нанси, капитан гвардии, красивый, обаятельный мужчина, которому Марго не раз дарила многообещающие и восхищенные улыбки.

— Господин де Нанси! — закричала она. — Посмотрите, какому унижению подвергают меня эти негодяи!

Она заметила, что у него, как и у ворвавшихся в спальню мужчин, на шляпе был белый крест.

— Что вы здесь делаете? — закричал он. — Как вы посмели войти в покои принцессы-католички?

Один из незнакомцев указал на человека, которого Марго пыталась спрятать в складках ее ночной рубашки.

— Он вбежал сюда, мы лишь последовали за ним. Ему удалось вырваться, когда мы поймали его.

— Вы проследовали за ним сюда! В покои Ее Величества! Вам пойдет на пользу, если вы исчезнете, прежде чем Ее Величество запомнит ваши гнусные рожи.

— Мы заберем еретика? Он поднял шум в спальне дамы.

— Я сама разберусь с ним, — надменно произнесла Марго. — Вы слышали, что сказал господин де Нанси. Вы поступите мудро, если тотчас уберетесь.

Когда они неохотно ушли, губы де Нанси искривились.

— Вы поможете мне уложить этого человека на диван месье, произнесла холодным тоном Марго. — И объясните, почему вас забавляет то, что ваши подчиненные не боятся оскорблять меня.

— Мадам, простите меня, — сказал де Нанси, поднимая на руки едва не потерявшего сознание человека, — но ваша доброта известна всем, и если вам показалось, что я улыбаюсь, то это произошло лишь потому, что я подумал о находчивости этого несчастного.

— Немедленно положите его на диван.

— Мадам, он — гугенот.

— Ну и что?

— Король приказал уничтожить этой ночью всех гугенотов.

Она в ужасе уставилась на него.

— И моего мужа? Его друзей?

— Ваш муж и принц Конде останутся живы.

Теперь она поняла значение ужасного шума, доносившегося с улицы Марго затошнило. Она ненавидела кровопролитие. Его организовали они все — ее мать, братья, любовник.

— Я унесу этого человека, мадам, — учтивым тоном произнес де Нанси. — Он больше не будет пачкать кровью вашу комнату.

Но Марго покачала головой.

— Вы выполните мое распоряжение, месье, и положите его на диван.

— Мадам, я прошу вас вспомнить приказ короля.

— Я не привыкла к неисполнению моих приказов, — заявила Марго. — Немедленно отнесите его к дивану. И вы, месье де Нанси, никому не скажете о том, что он находится здесь. Вы послушаетесь меня, или я никогда не прощу вам вашей дерзости.

Де Нанси был весьма галантен, а Марго — очаровательна. Что значит один гугенот из тысяч? — сказал он себе.

— Обещаю вам, мадам, никто не узнает о том, что вы оставили его здесь.

Он положил мужчину на черный атласный диван; Марго попросила фрейлин принести мази и бинты; она была ученицей Паре и умела лучше многих пользоваться этими средствами. Она нежно перевязала раны пострадавшего. Хотя бы один гугенот останется в живых, подумала Марго.

Герцог де Ларошфуко крепко спал с улыбкой на своем свежем юном лице; внезапно он проснулся, не поняв толком, что его разбудило. Ему снилось, что он участвует в маскараде — самом шумном, какой он видел, — и король попросил Ларошфуко не отходить от него. Он отчетливо услышал голос: «Фуко, Фуко, не уходи сегодня».

Как шумно будет ночью на улицах! Такое творилось после каждой важной свадьбы. Когда гости разъедутся домой, Париж стихнет. Но нынешний шум был странным. Звон колоколов в такой час? Визг? Крики? Плач?

Он перевернулся на другой бок.

Но ему не удалось избавиться от шума. Он приближался. Казалось, что его источник находится в доме.

Он был прав. Дверь внезапно распахнулась. Кто-то вошел в комнату. Кажется, несколько человек позвали его.

Люди раздвинули полог кровати; Ларошфуко окончательно проснулся.

Он усмехнулся; он решил, что все понятно. Вот почему король посоветовал ему остаться во дворце. Карл явился со своими веселыми друзьями, чтобы поиграть в избиение. Сейчас он услышит голос короля: «Сегодня твой черед, Фуко. Не вини меня. Я советовал тебе остаться во дворце».

— Идите! — крикнул Ларошфуко. — Я готов.

Темная фигура с белым крестом на шляпе устремилась вперед; Ларошфуко почувствовал острую боль от удара кинжалом. Другие люди обступили его; он увидел блеск их оружия.

— Умри… еретик! — сказал кто-то; Ларошфуко, любимец короля, откинулся на спину и застонал; на простыне появилось алое пятно.

Резня шла полным ходом. Страх Катрин пропал. Гугеноты были застигнуты врасплох, опасаться серьезного ответного удара не следовало. Она, Катрин, как и ее семья, в безопасности; она сообщит Филиппу Испанскому самую приятную для него весть, способную подсластить горькую пилюлю — сообщение о том, что ее дочь вышла за гугенота; мрачный монарх поймет, что этот брак был вызван необходимостью и стал наживкой, нужной для того, чтобы подстроить врагам ловушку. Она сдержала свое слово; обещание, данное Альве в Байонне, было выполнено. Теперь она могла отдохнуть, наслаждаясь временной безопасностью в неспокойном мире; временная безопасность — это максимум того, на что она могла надеяться.

Ей принесли голову Колиньи; Катрин, окруженная членами Летучего Эскадрона, торжествовала, глядя на нее.

— Без своего тела адмирал выглядит совсем иначе! — заметила одна циничная молодая женщина.

— Но смерть испортила его красоту! — вмешалась другая.

— О, мой большой лосось! — возбужденно произнесла Катрин. — Поймать тебя было трудно, но теперь ты не будешь доставлять нам неприятности.

Она засмеялась, и женщины заметили, что ликование омолодило Катрин на несколько лет. Она была, как обычно, полна энергии, вспоминала тех, кто должен был умереть этой ночью, ставила мысленно очередную галочку, когда ей сообщали о смерти следующей жертвы. «О, еще одно имя можно вычеркнуть из моего списка! — говорила она. — Из моего красного списка!»

Ей приносили трофеи.

— Палец господина де Телиньи — все, что оставила нам толпа, мадам.

— Маленький кусочек месье де Ларошфуко… для одной из ваших дам, которая так восхищалась им.

Женщины цинично смеялись, обменивались шутками; кое-кто из них хорошо знал несчастных. Бурное ликование вызвало появление изувеченного тела некоего Субиза; жена этого джентльмена подала на развод из-за его мужского бессилия. Летучий Эскадрон позабавил свою госпожу глумлением над его телом.

Катрин, наблюдая за ними, громко хохотала. Это был смех облегчения.

Герцог де Гиз ехал по улицам в сопровождении шевалье Ангулемского, Монпансье и Таванна, воодушевляя возбужденных католиков на новые убийства. Они решили не оставлять в живых ни единого гугенота.

— Это желание короля! — крикнул Гиз. — Его приказ. Убейте всех еретиков. Сделайте так, чтобы через час каждая гадина была мертва.

В таких наставлениях ир было необходимости. Жажда крови овладела толпой. Как легко свести старые счеты! Кто усомнится в том, что господин X — конкурент по бизнесу — был тайным гугенотом, или в том, что слишком соблазнительная мадемуазель У, принимавшая внимание чьего-то мужа, исповедовала протестантскую веру?

Грек Рамус, знаменитый ученый и просветитель, был вытащен из кровати и подвергнут медленной смерти. «Он — еретик. Он тайно занимался колдовством!» — кричали завистливые ученые мужи, давно мечтавшие о профессорском кресле Рамуса.

Этой ночью в Париже произошло немало изнасилований. Было так просто совершить преступление, а потом убить жертву, чтобы не оставить следов злодеяния. Растерянных гугенотов, метавшихся в поисках убежища между домом адмирала и особняком Бурбонов, убивали на улицах, всаживая в несчастных пулю или шпагу. Жертвы падали одна на другую и оставались лежать на мостовой.

— Пустим им кровь, мои друзья, — кричал Таванн. — Доктора говорят, что в августе кровопускание так же полезно, как и в мае.

По улицам ходили священники с крестом в одной руке и шпагой — в другой; они спешили в те кварталы, где резня затихала, и пробуждали энтузиазм в убийцах.

— Дева и все святые смотрят на вас, мои друзья. Наша Госпожа с ликованием принимает жертвы, подносимые ей. Убивайте… и вы обретете вечную радость. Смерть еретикам!

Нагое и изуродованное тело Колиньи протащили по улицам. На величайшего человека своего времени не жалели оскорблений и грязной брани. Наконец останки адмирала поджарили на костре; толпа обступила огонь, люди кричали, как дикие звери, в которых они превратились; католики хохотали при виде обуглившейся плоти, шутили по поводу источаемого ею запаха.

В эту ночь ужаса мужчин и женщин убивали в их постелях; головы и конечности отделялись от тел и выбрасывались из окон. Не щадили даже детей.

Ламбон, личный чтец короля, самый фанатичный парижский католик своего времени, став свидетелем ужасной смерти Рамуса, скончался от испытанного потрясения.

«Я не могу передать тебе все происшедшее за эту ночь, — писал один католик другому. — Даже бумага прослезится, если я стану описывать на ней увиденное мною».

Несчастного короля охватило безумие. Он ощущал запах крови, видел ее потоки. Он стоял у окна в своих покоях, кричал убийцам, приказывал им совершать новые зверства.

Увидев мужчин и женщин, пытавшихся сесть в лодку, привязанную к причалу на Сене, он самолично выстрелил в них; промахнувшись, он испугался, что они уплывут, и в ярости вызвал стражников; Карл приказал им открыть огонь и захохотал, увидев, как лодка перевернулась, а кричащие жертвы скрылись под водой, смешанной с кровью.

Париж сошел с ума, утренний свет позволил увидеть с ужасающей ясностью кошмар истекшей ночи. На улицах высились горы трупов; стены были забрызганы кровью; везде стоял тошнотворный запах ночной бойни; злодеяния продолжались весь день; то, что было легко начать, оказалось невозможным остановить.

Король Наварры и принц Конде стояли перед королем Франции. Глаза Карла были налиты кровью, на его одежде виднелись клочья пены, руки монарха подрагивали.

Возле короля находились его мать, все приближенные с оружием и несколько стражников.

— Вы здесь, господа, — сказала Катрин, — ради вашей безопасности.

— Отныне во Франции должна быть одна религия, — закричал король. — Я желаю иметь в королевстве только одну веру. Месса… месса или смерть.

Он засмеялся:

— Вы имели удовольствие видеть, что происходит, да? Вы были на улицах. Там лежат горы трупов. Мужчин разрывали на части… женщин, детей… мальчиков и девочек. Все они были еретиками. Месса или смерть… смерть или месса. Вам, господа, повезло больше, чем вашим единоверцам, не имевшим права выбора, которое предоставляют вам.

Генрих Наваррский перевел пристальный взгляд с безумной физиономии короля на непроницаемое лицо королевы-матери; он помнил о вооруженных гвардейцах, стоявших не только в покоях, но и в коридорах. Он проявит осторожность; он не собирался распроститься с жизнью из-за такого пустяка, как вера.

Конде сплел на груди руки. «Бедный романтичный Конде, — подумал его кузен Генрих Наваррский, — храбр, как лев, но глуп, как осел».

— Ваше Величество, — холодным бесстрастным тоном сказал Конде, словно он сотни раз смотрел в глаза смерти и такая ситуация была для него привычной, — я сохраню верность моей религии, даже если мне придется умереть за это.

Пальцы короля сомкнулись на рукоятке кинжала. Он шагнул к Конде и поднес лезвие к горлу принца. Конде смотрел на расшитые шторы, точно король предложил ему полюбоваться ими. Бедный Карл потерял смелость, видя перед собой проявление такого самообладания. Его дрожащая рука опустилась, он повернулся к Наваррцу.

— А ты… ты? — закричал Карл.

— Ваше Величество, умоляю вас, не тревожьте мою совесть, — уклончиво ответил Генрих.

Король нахмурился. Он подозревал своего грубоватого родственника в хитрости; он ни прежде, ни сейчас не понимал его; лицо Наваррца говорило о том, что он готов подумать о перемене веры, хотя и не хочет делать это с явной легкостью. Ему требовалось время для примирения со своей совестью.

— Совершены дьявольские злодеяния, — крикнул Конде. — Но я располагаю пятью сотнями людей, готовыми отомстить организаторам кровавой бани.

— Не будьте так уверены в этом, — сказала Катрин. — Вы давно устраивали перекличку? Я полагаю, что многие из ваших славных людей никогда уже не смогут послужить принцу Конде.

Дрожащий король почувствовал, что его ярость проходит; он был близок к глубокой меланхолии, которая всегда следовала за его приступами безумия. Он почти с жалостью сказал Наваррцу:

— Открой мне истинную веру, и я, возможно, порадую тебя.

В эту минуту в комнату вбежала прекрасная девушка с темными распущенными волосами. Марго упала на колени перед королем, взяла его дрожащие руки и поцеловала их.

— Прости меня, брат. О, Ваше Величество, простите меня. Я узнала, что мой муж здесь, и пришла, чтобы попросить тебя сохранить ему жизнь.

— Встань, Маргарита, и оставь нас. Это дело тебя не касается, — сказала Катрин.

Но король не выпустил рук Марго; по его щекам побежали слезы.

— Мой муж в опасности. — Марго повернулась к матери. — Кажется, это касается меня.

Катрин пришла в ярость. Она не собиралась позволить Конде или Наваррцу умереть, но королева-мать рассердилась, сочтя, что ее дочь и сын осмелились не подчиниться ей; она также была раздражена тем, что показалось ей очередным спектаклем Марго. Еще недавно девушка ненавидела своего будущего супруга; сейчас она играла, якобы желая спасти его жизнь Катрин была уверена в том, что дочерью руководит любовь к театральности, а не к мужу. Но важным было лишь воздействие поступка Марго на короля.

— Я предложил ему жизнь, — заявил король. — Он должен только сменить веру. Месса или смерть — вот что я сказал Наваррцу. Месса или смерть…

— И он выбрал мессу, — промолвила Марго.

— Он сделает это, — с иронией в голосе сказала Катрин.

— Значит, он в безопасности! — сказала Марго. — Ваше Величество, два других джентльмена умоляют меня помочь им… они принадлежат к свите моего мужа. Это де Моссан и Арманьяк. Вы дадите им шанс, Ваше Величество? Дорогой брат, ты позволишь им сделать выбор между смертью и мессой?

— Чтобы порадовать тебя, — Карл истерично обнял Марго. — Чтобы порадовать тебя.

— Ты можешь покинуть нас, Маргарита, — сказала Катрин.

Перед уходом Марго встретилась взглядом с глазами мужа. Они как бы говорили: «Твой поступок эффектен, но излишен. Неужели ты сомневаешься, что я выберу мессу?» Но также в его глазах сверкнула искорка, на губах Генриха появилась улыбка, означавшая: «Мы — друзья, верно? Мы — союзники?»

Когда Марго удалилась, король повернулся к Конде:

— Откажись от твоей веры! Прими мессу. Я тебе час на раздумья. Если ты не примешь мессу, тебя ждет смерть. Я сам убью тебя. Я… я… убью…

Королева-мать знаком велела стражникам увести Наваррца и Конде; затем она принялась успокаивать короля.

Усталый Карл лежал на своей кровати; слезы катились по его щекам.

— Кровь… кровь… кровь… — бормотал король. — Реки крови. Сена и мостовые стали красными от крови. Она сделала парижские стены багряными, точно осенью, когда на них пламенеют листья ползучих растений. Кровь! Везде кровь!

К нему подошла его королева; ее лицо было искажено страданиями. Неловкая походка, напомнившая королю о беременности супруги, сделала его слезы еще более обильными. Этот ребенок войдет в жестокий мир. Кто знает, что с ним случится?

Девушка опустилась на колени перед Карлом:

— Ужасная ночь! Страшный день! Не дай ему продолжиться. Умоляю тебя. Я не в силах слышать крики людей. Не могу выносить их.

— Я тоже, — простонал он.

— Говорят, ты собираешься убить принца Конде.

— Везде убийства, — сказал он. — Повсюду кровь. Это обезопасит нас.

— Мой дорогой, не бери на душу тяжкий грех убийства.

Король громко расхохотался, хотя слезы продолжали течь по его щекам.

— Все убийства последней ночи — на моей совести, — сказал он. — Еще одно ничего не изменит.

— Ты не виноват. Виноваты другие. Не убивай Конде. Умоляю тебя, не убивай его.

Он погладил ее волосы и подумал: бедная маленькая королева. Несчастная иностранка в чужой ей стране.

— Печальную жизнь ведем мы, принцы и принцессы, — сказал Карл. — Тебя, бедное дитя, выдали за короля Франции, который оказался сумасшедшим.

Она поцеловала его руку.

— Ты так добр ко мне… Ты не убийца. Ты не смог бы стать им. О Карл, подари мне жизнь Конде. Я не часто прошу подарки, верно? Дай мне сейчас жизнь Конде, дорогой муж.

— Я не стану убивать его, — сказал он. — Пусть он живет. Конде — твой, моя бедная печальная королева.

Она легла возле него, и они молча заплакали вместе, как дети, страдая из-за того, что происходило внизу на улицах, кляня судьбу, сделавшую их королем и королевой в этот жестокий век.

Кошмар продолжался. В полдень праздника Святого Варфоломея судья Шаррон пришел во дворец и попросил Катрин остановить резню. Катрин и король попытались сделать это, но без успеха. То, что началось с ударом колокола Сент-Жермен Л'Оксеруа, нельзя было прекратить; кровавая баня продолжалась весь этот день и следующую ночь.

К королю вернулось безумие, он потребовал новой крови. Он был вдохновителем вылазок совершавшихся для ознакомления с результатами самых жестоких экзекуций. Он осмотрел виселицу, на которую повесили тело Колиньи после того, как его вытащили из Сены; в воду останки адмирала бросили после того, как их поджарили.

Двадцать пятого августа на кладбище Невинных неожиданно зацвел боярышник. «Это, — закричали ликующие католики, — знак господнего одобрения». Говоривших, что боярышник может цвести в любое время года, называли еретиками; это сулило мгновенную смерть. Людям было приятно задавить укоры совести, привлекая свое внимание к знаку одобрения небес. На это кладбище совершались торжественные паломничества, возглавляемые высокопоставленными священниками. Голоса святых отцов, поющих хвалу Господу и Деве, сливались с мольбами о помощи и стонами умирающих.

Карл заметно постарел с кануна Дня Святого Варфоломея; он стал похож на пожилого человека; его настроения часто менялись, короля внезапно охватывала печаль, перемежавшаяся приступами неистового ликования, когда он требовал новых жестоких акций. Он гордился устроенной резней, а через час стыдился ее. В минуту грусти он объявлял себя невиновным в резне и утверждал, что она произошла из-за тлевшей годами вражды, между домом Гизов и Лорренов и Шатильоном — вражды которую ему не удалось сдержать.

Гиз, который не желал с этим согласиться, публично заявил, что он лишь исполнял приказы короля и королевы-матери. Герцог и его сторонники оказали такое давление на короля, что ему пришлось взять на себя всю ответственность за случившееся перед советом министров. Он был испуганным и усталым; робость сменялась жестокостью, воинственность — раскаянием.

Он сутулился сильнее прежнего и чаще страдал от удушья. Казалось, он постоянно балансирует на грани безумия.

Катрин же, напротив, по мнению многих, помолодела на десять лет. Энергичная, охотно участвующая во всех церемониях, она шагала впереди религиозных процессий, следовавших по улицам, заходивших в церкви, чтобы произнести благодарственную молитву, посещавших кладбище Невинных с расцветшим боярышником — знаком господнего одобрения. Она осмотрела останки адмирала, старалась присутствовать на казнях.

Король постоянно говорил о массовой резне. Он повторял, что хотел бы повернуть стрелки часов назад, заново пережить роковой день двадцать третьего августа «Если бы мне предоставился такой шанс, — вздыхал он, — я поступил бы иначе!»

Однако его убедили в том, что убийства гугенотов в Париже недостаточно; поэтому по всей Франции католикам велели совершать убийства и зверства, подобные совершавшимся в столице. Католики Руана, Блуа, Тура и многих других городов охотно подчинились приказу из Парижа.

Кое-кто из них протестовал, потому что в провинции встречались католики столь же гуманные, как и судья Шаррон; среди этих людей главными были правители Оверна, Прованса и Дофинэ, а также герцог де Жуаез из Лангедока, отказавшиеся подчиниться устному распоряжению и убивать до получения письменного приказа короля. В Бургундии, Пикардии, Монтпелье правители заявили, что они готовы убивать на войне, но не желают брать на душу грех хладнокровного истребления граждан.

Это походило на бунт; Катрин и ее совет не знали, как им поступить; наконец они решили отправить в мятежные провинции священников, которые объяснят католикам, что Святой Михаил, явившись в видении, велел учинить истребление гугенотов.

Это было принято как воля небес, и кровавая оргия продолжилась; за несколько недель после Дня Святого Варфоломея по всей Франции были вырезаны многие тысячи людей.

Услышав новости, Филипп Испанский громко рассмеялся — по свидетельству многих, впервые в жизни. Карл, сказал он, заслужил титул «самого христианского короля». Филипп поздравил в письме Катрин с тем, что она воспитала сына по своему образу и подобию.

Кардинал Лоррен, находившийся в это время в Риме, щедро вознаградил гонца, принесшего ему весть о истреблении гугенотов. Рим был украшен праздничными огнями по случаю смерти множества его врагов; люди пели «Те Деум»; пушки замка Сент-Анджело стреляли в честь резни. Папа и его кардиналы отправились процессией в церковь Святого Марка, дабы обратить внимание Господа на богоугодные деяния его верных слуг; сам Грегори преодолел пешком расстояние от церкви Святого Марка до собора Святого Луи.

Но если католический мир ликовал, то в Англии и Голландии царил глубокий траур. Вилльям Молчаливый, прежде надеявшийся через Колиньи получить помощь Франции, был охвачен грустью. Он сказал, что король Франции поддался опасному влиянию и что в скором будущем его королевство ждут новые неприятности. Убийство ничего не подозревающих невинных людей, продолжил он, — дурной способ разрешения религиозных проблем.

— Это, — сказал Берли английской королеве, — величайшее преступление со дня распятия Христа.

Через несколько недель после резни король принимал в своих покоях большое число придворных; они пытались возродить былое веселье. Сделать это оказалось непросто. Мешала память; случайно упоминались имена, и люди с ужасом вспоминали, что человека уже нет в живых, а его убийца находится среди них. Кровавая резня преследовала католическую знать, точно призрак из загробного мира, который нельзя прогнать.

Люди громко разговаривали, звучал смех, по большей части искусственный; внезапно за окнами Лувра раздалось карканье, сопровождавшееся хлопаньем крыльев.

За тишиной, воцарившейся в покоях, последовал шелест. «Словно ангел смерти пронесся над Лувром», — заметил потом кто-то.

Взволнованная Катрин, не уступавшая в суеверности всем присутствующим, поспешила к окну. Выглянув наружу, она заметила летящую над дворцом стаю ворон. Она вскрикнула; все подбежали к окну посмотреть на птиц. Они кружили, каркая над дворцом, садились на него, подлетали к окнам. Долгое время они летали возле Лувра.

Хотя некоторые люди предположили, что птиц привлекли трупы, всех в этот вечер охватил страх.

Многие верили, что птицы были душами убитых ими людей, прилетевшими для того, чтобы помучить убийц и напомнить им о том, что их дни тоже сочтены, что их ждет та же участь, на какую они обрекли несчастных гугенотов.

Катрин вызвала к себе Рене и братьев Руджери и потребовала защитить ее с помощью магия от надвигающейся беды.

Король в ярости крикнул птицам:

— Летите сюда… кем бы вы ни были. Убейте нас… Сделайте с нами то, что мы сделали с теми людьми.

Мадлен и Мари Туше изо всех сил старались успокоить его.

Герцог Аленсонский, расстроенный тем, что ему ничего не сказали о готовящемся массовом убийстве и не дали принять в нем участие, мог без страха и со злорадством наблюдать за тем, как подействовало появление птиц на окружавших его людей. Марго и Наваррец смотрели на ворон со спокойной совестью. Дрожащий герцог Анжуйский подошел к матери и не отходил от нее. Генрих де Гиз сохранял спокойствие. Если птицы — это души мертвых гугенотов, то душа отца защитит его, решил герцог. Он лишь исполнил клятву отомстить за него, которую дал после смерти Франциска де Гиза.

Но сильнее всех страдал король; проснувшись ночью, он с криком побежал по дворцу:

— Что за шум на улицах? — спрашивал он. — Почему звонят колокола? Почему кричат и визжат люди? Послушайте. Послушайте. Я слышу их. Они идут, чтобы убить нас… как мы убили их.

Он упал на пол, его ноги и руки дергались, он кусал одежду и угрожал вцепиться зубами в любого, кто приблизится к нему.

— Остановите их! — кричал Карл. — Пусть колокола смолкнут. Остановите людей. Давайте положим конец кровопролитию.

К нему привели Мадлен.

— Карл, — зашептала она, — все хорошо. Все тихо. Карл… Карл… не переживай так сильно.

— Но, Мадлен, они придут за мной… Они сделают со мной то, что сделали с ними.

— Они не смогут коснуться тебя. Они мертвы, а ты — король.

— Они могут восстать из могил, Мадлен. Они приняли обличье черных птиц, чтобы мучить меня. Они сейчас на улицах, Мадлен. Послушай. Они кричат. Они вопят. Они бьют в колокола…

Она подвела его к окну и показала ему тихий спящий Париж.

— Я слышал их, — настаивал Карл. — Я слышал их.

— Это тебе приснилось, моя любовь.

— О Мадлен, я несу ответственность за все. Я сказал это на совете. Я… я все сделал.

— Нет, не ты, — сказала она. — Не ты, а они. Тебя заставили.

— Не знаю, Мадлен. Я помню… отдельные сцены. Помню звон колоколов… крики и кровь. Но я забыл, как это началось. Как все произошло? Я не знаю это.

— Ты ничего не знал, мой дорогой. Ты не делал этого. Все сделали другие.

— Она… — пробормотал Карл. — Она… мой злой гений, Мадлен. Это был мой злой гений.

Король заплакал и снова сказал, что он слышит шум на улице.

Он оставил Мадлен возле себя, у окна; Карл долго глядел на спящий город.