Королева-распутница

ГЛАВА ПЯТАЯ

В последующие месяцы Катрин продолжали волновать дети.

Аленсон, удрав из Парижа, затеял военную кампанию во Фландрии и вышел из нее победителем; но Катрин знала, что ее сын слишком тщеславен и эгоистичен, чтобы хорошо служить какому-то делу, хотя сейчас гугенотов можно было заставить поверить в то, что в лице брата короля они обрели настоящего лидера. Было необходимо помириться с Аленсоном, и Катрин устроила это. В мае было подписано «джентльменское соглашение», его назвали в честь месье Аленсона, брата короля. Но что, спрашивала себя Катрин, значат эти короткие перемирия для Франции? Недолгие затишья использовались для сколачивания новых армий. Короля бесили почести, оказываемые Аленсону; делая вид, будто он помогает ему, король на самом деле тайно вредил брату всеми возможными способами; Аленсон то был на стороне короля, то боролся с Генрихом. Подобное постоянно происходило с братьями Валуа — Карл ненавидел Генриха; их взаимная ревность по силе превосходила любовь к Франции. Аленсон стал герцогом Анжуйским; король Франции даровал ему этот титул, поскольку сам не нуждался в нем, обладая более высадим званием.

Как сильны были бы мы, думала Катрин, если бы они поддерживали друг друга!

Но ее дети были наполовину Медичи; они не могли объединиться.

Марго попросила короля отпустить ее к мужу. Она говорила, что именно там следует находиться желе. Она напомнила, что она вышла замуж за Генриха Наваррского против своей воли; теперь ее, снова насильно, держат вдали от него. Марго любила заявлять, что муж скучает по ее обществу; однако Катрин догадывалась, что он мог выразить такое желание лишь для того, чтобы лучше приглядывать за супругой, в любую минуту готовой спровоцировать новые неприятности.

Катрин и король решили, что будет глупо отпускать Марго к мужу, но они разрешили ей сопровождать принцессу де Ла Рошсюр-Ён в Испанию; эта дама отправлялась туда на лечение водами. Марго страдала рожистым воспалением руки, воды должны были пойти ей на пользу; поскольку она всего лишь жаждала перемен, небольшого развлечения, перспектива путешествия через Фландрию в Испанию порадовала ее, словно речь шла о поездке в Беарн.

Марго вернулась ко двору; по ее словам, ей удалось пережить в пути много увлекательных приключений. Она возобновила нежную дружбу с Бюсси д'Амбуазом, рыцарские качества которого восхищали королеву Наварры. Она не уставала рассказывать о том, как он, лучший фехтовальщик Франции, постоянно ввязывался в дуэли, обслуживал противников и обещал сохранить им жизнь, если они отыщут самую красивую принцессу на свете, бросятся к ее ногам и поблагодарят за свое спасение. Было ясно, что Марго рада возрождению своей дружбы с отважным Бюсси.

Ей довелось пережить и другие приключения; она познакомилась с Доном Джоном Австрийским, героем Лепанто, внебрачным сыном испанского императора Карла, сводным братом Филиппа. Он был весьма любезен с Марго, и она сочла это новой победой; королева Наварры, без труда находившая новых любовников, была склонна воображать, будто каждый мужчина, посмотревший на нее и улыбнувшийся ей, готов влюбиться в прекрасную Марго. Она была очарована Доном Джоном, пока осведомители не сообщили Марго, что он является шпионом ее брата, короля Франции, и поэтому не может быть другом ни ей, ни другому ее брату, новоиспеченному герцогу Анжуйскому. Она узнала, что, пока она развлекалась во Фландрии, неискренний Дон Джон готовился сделать ее пленницей.

Это задело самолюбие Марго, но она быстро забыла инцидент; если Дон Джон не сумел оценить ее, то многие другие были готовы сделать это.

Состоялось заключение нового, Бержеракского, мирного договора; герцог Анжуйский и Марго уже находились при дворе Марго снова требовала отпустить ее к мужу; король опять отказал ей. В семье вспыхнули старые ссоры; Катрин и король были в одном лагере, Марго и Анжу — в другом. Катрин являлась единственным человеком из этой четверки, которому хватало здравомыслия скрывать свои чувства.

Похоже, милашкам нравилось на радость королю оскорблять Анжу; кризис разразился во время торжеств, посвященных бракосочетанию одного придворного джентльмена.

Анжу оказал честь невесте, потанцевав с ней; ему нравилось наблюдать за тем, как радуется девушка вниманию столь высокопоставленного лица. Она говорила смущенно и почтительно; довольный Анжу ощущал себя важной персоной, героем битв, кумиром дам, братом монарха, наследником, который в будущем может взойти на французский трон. Но его радость внезапно закончилась, когда он вместе с партнершей оказался рядом с милашками короля.

Голос Эпернона услышали не только герцог Анжуйский и его дама, но и многие находившиеся поблизости придворные:

— Бедная невеста! Вам известно, как она очаровательна. Она выглядит сейчас столь непривлекательно лишь потому, что танцует с этой обезьяной.

Щербатое лицо Анжу стало темно-багровым.

Желая усилить оскорбление, Кайлюс заявил Эпернону.

— Ты, верно, и не мог представить, что он наденет костюм такого цвета. К его безобразной коже лучше бы подошла серая ткань. Правда, тогда он показался бы еще более незначительным.

— Жаль, что он не может подрасти на несколько дюймов, — добавил Жуаез. — Он похож на ребенка… строящего из себя взрослого.

Анжу остановился во время танца, положив руку на шпагу; он тотчас заметил выражение угрозы на лице короля, готового арестовать любого обидчика его фаворитов. Герцогу Анжу, понявшему, что он рискует попасть в тюрьму, не оставалось ничего иного, как выйти из зала с достоинством, возможным при данных обстоятельствах.

Уходя, он услышал голос короля:

— Танцуйте, друзья. Не произошло ничего серьезного. Никто из важных персон нас не покинул.

Анжу расхаживал по своим покоям, дрожа от ярости. Он не потерпит этого. Он покинет двор; он покажет своему брату, что его положение короля отнюдь не так прочно как кажется Генриху.

Утром следующего дня от встал рано и послал королю письмо с просьбой отпустить его из Парижа на несколько дней поохотиться.

Король не ответил на послание, но весь день думал о брате со страхом и ненавистью; когда все разошлись, беспокойство Генриха усилилось настолько, что он отправился в спальню матери. Сев на ее кровать, он разбудил Катрин, чтобы сказать ей о том, что считает глупым откладывать действия, направленные против Анжу.

— Он замышляет очередную выходку, я знаю это.

— Мой дорогой, вряд ли стоит беспокоиться по этому поводу в такой час. Он вечно выкидывает какие-то номера.

— Он говорит, что хочет уехать из Парижа поохотиться. Он хитрит. Ты помнишь, как Наваррец отправился на охоту: больше мы его не видели — хотя ощущаем его существование. Я бы хотел, чтобы он снова оказался у нас под охраной.

— Я тоже этого хочу.

— Я поступил мудро, запретив месье Аленсону ехать на охоту?

— Да.

— Сделать это мне порекомендовали мои друзья, которых ты считаешь дурными советчиками.

Катрин вздохнула.

— Чего ты хочешь сейчас, мой сын?

— Пойти к нему, поймать его врасплох и выбить из него признание в новой измене.

— Я надеялась, что твои отношения с братом улучшаются. Если бы не отвратительная сцена на вчерашнем балу, я бы считала, что Анжу готов быть твоим другом. Молодые люди поступили неразумно, начав оскорблять Анжу только потому, что он уступает им в красоте.

— Мои друзья насмехались над Анжу не из-за его уродства, а потому что он — предатель. Ты пойдешь со мной, мама, или мне взять с собой Эпернона?

— Я пойду.

Катрин надела халат, и они отправились вдвоем в покои Анжу. Король властным тоном удалил слуг брата.

— Что это означает? — спросил Анжу, поднимаясь с кровати.

— Это означает, что мы подозреваем тебя в очередном предательстве, — ответил король.

Он открыл сундук, стоявший возле кровати, и стал разбрасывать его содержимое по комнате. Катрин перевела взгляд с одного сына на другого. Глупцы! — подумала она. Сила — в единстве.

В сундуке не было ничего важного.

— Встань! — скомандовал король. — Мы обыщем кровать.

Анжу быстро достал из-под подушки бумагу и смял ее в руке.

— А! — воскликнул король. — Вот оно! Дайте мне эту бумагу, месье.

— Не дам! — крикнул Анжу.

Анжу попытался схватить свою шпагу, но Катрин испуганно закричала. Оружие оказалось в ее руках, прежде чем братья дотянулись до него.

— Если ты немедленно не отдашь мне бумагу, — сказал король, — я отправлю тебя в Бастилию. Мадам, прошу вас, вызовите гвардейцев.

Анжу бросил бумагу на пол. Король поднял ее и прочитал; Анжу громко, насмешливо захохотал. Это было любовное письмо от Шарлотты де Сов.

Король, пунцовый от разочарования, бросил бумажку в брата. Катрин подняла ее и прочитала послание. Королева-мать улыбнулась — она уже видела это послание раньше.

Но король был уверен в существовании заговора, который ему не удалось разоблачить.

— Держать его под замком, — яростно выпалил Генрих. — В этих покоях… да, под замком.

Он вышел в сопровождении Катрин, позвал гвардейцев и велел им запереть покои Аленсона, ставшего узником.

Когда брат и мать Анжу покинули его, он послал одного из стражников к Марго; он хотел видеть ее у себя.

Марго явилась; они поплакали в объятиях друг друга. Оба пребывали в ярости и хотели отомстить тирану.

Старая вражда вспыхнула вновь.

Это не метод, сказала королю Катрин; но милашки радовались происходящему. Они ненавидели Марго, боялись Анжу; они получали удовольствие от ссоры.

Однако Катрин решила, что необходимо примирение, в конце концов она заставила обе стороны осуществить его. Она устроила один из ее обычных фарсов, когда на балу или банкете враги целовались и изображали из себя друзей, клялись в вечной взаимной преданности с ненавистью в сердцах; легковерные говорили: «Все прекрасно», а умные изображали на лицах довольные улыбки и мысленно усмехались.

Вскоре Марго спланировала бегство брата. Этот замысел королевы, как и все другие, был полон театрального драматизма. Ей не терпелось исполнить его.

— На сей раз мы должны проявить осторожность, — сказала шепотом Марго одной из двух ее женщин.

— Такие планы обычно достигают ушей матери. Если она узнает о нем, наше положение осложнится; но если она раскроет способ, которым я хочу воспользоваться, наш замысел станет неосуществимым.

Катрин действительно кое-что услышала, но, к счастью для Марго, сам метод и дата остались тайной.

У всех выходов из дворца стояли гвардейцы, каждая лестница была под наблюдением.

Катрин послала за дочерью и тщательно допросила ее.

— Дочь моя, я дала королю слово, что Аленсон не скроется — тебе это известно?

— Да, мадам.

— Я немного обеспокоена. Вы с братом постоянно ходите друг к другу.

— Мы любим друг друга, мадам.

— Надеюсь, все пристойно.

Марго изобразила на лице невинность.

— Мадам, может ли любовь брата и сестры быть непристойной?

— Ты отлично знаешь, что может. Кое-кто утверждает, что тебя связывают с братом именно такие отношения.

— Мадам, — гневно произнесла Марго, — вы наслушались милашек короля.

— Я рада узнать, что это — гнусная сплетня, моя дорогая. Какие планы разрабатываются для того, чтобы Аленсон смог бежать из дворца?

— Планы, мадам? Позвольте снова спросить вас — вы слушаете сплетни?

Катрин сжала руку дочери, и Марго поморщилась от боли; сейчас она походила на юную Марго, вечно боявшуюся мать. Она не очень-то изменилась, подумала Катрин. Я по-прежнему могу внушать ей страх.

— Да, слушаю; по-моему, в них часто содержится доля правды.

— Мадам, вы не думаете, что, если бы мой брат замыслил бегство, он бы поделился своим планом со мной? Я — его лучший друг. Он ничего не делает, не посоветовавшись со мной. Если он исчезнет, я готова заплатить за это моей жизнью.

— Думай, что ты говоришь! — потребовала Катрин. — Тебе, возможно, придется заплатить за это жизнью.

— Я к этому готова, — с достоинством ответила королева Наварры.

Эта беседа могла встревожить кого-нибудь, но только не Марго. Она чувствовала, что в силу осведомленности матери о заговоре самым безопасным выходом будет скорейшее осуществление их намерений. Она остановила свой выбор на этой ночи. Что касается ее ответственности, то король мог желать ей смерти, но Катрин никогда не допустит ликвидации дочери. Причина в том, что я — супруга беглого Наваррца! — с усмешкой подумала Марго. Она может когда-нибудь стать королевой Франции. Что ж, муженек, от тебя есть некоторая польза!

Она вернулась в свои покои и занялась отходом ко сну. Анжу и двое его друзей находились в покоях Марго. За ним следили не слишком тщательно, поскольку выходы из дворца охранялись. Ему позволяли ходить к сестре и любовнице. Считалось, что эту ночь он проводит у нее, а не лежит, полностью одетый и обутый, на атласном диване Марго.

Марго лежала в постели, с волнением ожидая момента, когда во дворце воцарится тишина.

Наконец, когда это произошло, она вскочила с кровати и шепотом отдала распоряжения своим фрейлинам. С их помощью она достала из шкафа длинную веревку, тайно доставленную во дворец мальчиком, в чьи обязанности входило приносить ее чистое белье от прачки. Этот паренек был готов умереть ради счастья красивой и романтичной королевы Наварры. Марго привязала тяжелую палку к концу веревки и опустила ее через окно вниз.

Анжу и двое его друзей соскользнули по веревке во двор, после чего Марго втянула ее обратно.

Королева давилась от смеха, боясь, то ее услышат. Такие приключения доставляли ей огромную радость. Она напомнила женщинам, что они должны немедленно избавиться от веревки: когда исчезновение Анжу будет обнаружено, ее покои непременно обыщут. Веревка может выдать не только Марго, но и способ бегства Анжу.

— Кто знает, когда нам снова понадобится такая веревка? — сказала Марго. — Но я не сомневаюсь в том, что при необходимости я снова найду поклонника, который принесет мне другую. А теперь, друзья, займемся уничтожением улики.

Сжечь веревку оказалось сложнее, чем предполагала Марго. Она была такой толстой, что ее не удавалось разрезать, а жечь ее следовало кусками. Работа шла медленно; в порыве нетерпения Марго приказала женщинам бросить веревку в огонь целиком.

— Чем сильнее будет пламя, тем быстрее мы закончим.

Она оказалась права, предположив, что пламя будет большим. В трубу полетел сноп искр. Дамы попытались потушить огонь, но им это не удалось; они испугались.

Внезапно в дверь застучали. Один из стражников увидел со двора пламя, вылетавшее из трубы.

В покоях на мгновение возникла паника, но Марго быстро пришла в себя.

— Идите к двери, — приказала она, — но ни в коем случае не впускайте его сюда.

— Мадам, он разбудит весь дворец.

— Скажите ему, что вы бросили в камин слишком много дров. Что я сплю, а вы не смеете разбудить меня. Попросите его уйти, скажите ему, что уже справились с пламенем.

Марго стояла, слушая шепот, доносившийся от двери. Человек ушел, и испуганные фрейлины вернулись к своей госпоже. Марго села, пытаясь совладать с охватившим ее смехом. Опасность — лучшее развлечение на свете.

Женщины смотрели на огонь, уносившийся в трубу.

— Помолимся о том, чтобы стражник не привлек внимание других к пламени. Будем надеяться, что дым останется незамеченным имя. Если поднимется шум, я завтра стану узницей, моего брата тоже схватят.

Но удача оказалась на их стороне. Веревка превратилась в пепел; через несколько минут заговорщицы поняли, что труба не грозит им разоблачением.

— Он уже далеко, — сказала Марго. — Вернемся в наши постели. Помните: мы должны делать вид, будто это обычная ночь.

Однако Марго оставили в покое ненадолго. Перед рассветом в дверь снова забарабанили; когда дрожащая фрейлина открыла ее, она увидела двух гвардейцев короля.

— Что вы хотите? — спросила женщина. — Как вы смеете в такое время стучать в дверь королевы?

— Это приказ короля, — прозвучал ответ. — Королева Наварры должна немедленно явиться в покои короля Франции.

Марго встала с кровати. Она заметила, что небо только начало светлеть. Если все прошло хорошо, Анжу уже добрался до места, где его ждал с лошадьми Бюсси. Они, верно, ускакали уже далеко. Марго не испытывала страха. Она все больше полагалась на свой неистощимый ум, на умение быстро соображать в минуту опасности.

Мать находилась в спальне короля; они оба хмуро посмотрели на вошедшую Марго. Лицо короля горело; в этот час, еще до утреннего туалета, он казался старым.

— Итак, — холодным тоном заявила Катрин, — перед нами обманщица, помогшая бежать своему брату.

— Изменница! — закричал король, полностью лишенный выдержки, присущей его матери, однако вкушавший Марго значительно меньший страх, нежели Катрин. — Я сделаю тебя узницей. Ты потеряешь свободу… не сможешь дурачить меня… помогать моим врагам. Тебя подвергнут порке. Ты…

Катрин положила руку на предплечье сына, успокаивая его; она приблизилась к Марго.

— Твой брат скрылся, — сказала королева-мать. — Надеюсь, ты не забыла нашу вчерашнюю беседу?

— Нет, мадам, — с невинными глазами ответила Марго. — Я удивлена не меньше вашего.

— Не лги мне! — закричал король.

— Господь запрещает мне обманывать короля. По-моему, вы, Ваше Величество, не должны беспокоиться слишком сильно.

— Я не должен беспокоиться слишком сильно! Он снова удрал, чтобы сколотить армию и напасть на меня.

— Нет, Ваше Величество; брат в некоторой степени доверялся мне, я я знаю: он хочет лишь осуществить свой план в отношении Нидерландов. Если он бежал, то лишь ради этого. Согласитесь, Ваше Величество, — таким путем он лишь возвысит вас.

Марго опустила глаза; Катрин изучающе разглядывала дочь. Умная Марго! — подумала королева-мать. Конечно, она помогла брату бежать. Конечно, она виновна. Но она, несомненно, умела сохранять спокойствие перед лицом опасности; умела быстро соображать и находить нужные слова. Ей, очевидно, удалось в некоторой степени умиротворить короля напоминанием о мечте Колиньи, заворожившей их всех. Как здорово было бы создать французскую империю! Если Анжу сбежал, потому что он хочет воевать с другой страной, а не разжечь гражданскую войну во Франции, его исчезновение не представляет большой угрозы.

— Отпусти сестру в ее покои, — сказала Катрин. — Мы скоро выясним, правду ли она говорит. Если это так, все будет хорошо. В противном случае мы решим, как нам действовать.

Марго была права, когда она сказала, что Анжу покинул двор, чтобы начать кампанию во Фландрии. До Парижа долетели вести о его некотором успехе. Протестанты охотно провозгласили Анжу своим лидером; он с радостью принял эту роль и со свойственной ему напыщенностью обещал им свою преданность. Он заявил, что сделает все от него зависящее, чтобы они вновь обрели свободу. Фламандцы примкнули к Анжу, сказав, что верят в него Катрин не без скепсиса ждала результатов. Фламандцы страдали от жестокости испанцев и не имели своего предводителя. Неужели ее слабый, тщеславный сын принесет им победу, к которой их не привели более сильные люди? Катрин имела не столь высокое мнение о способностях Анжу, как, похоже, фламандцы и он сам. Оставалось лишь ждать новостей; тем временем Катрин было о чем беспокоиться. Главные ее волнения были связаны с милашками.

Они прогуливались по дворцовому парку, они присутствовали везде, занимали высокие посты, постоянно давали советы королю, настраивали его против матери.

В прошлом, когда Катрин хотела унизить Бурбонов, она прибегала к помощи Гизов; желая навредить Гизам, она обращалась к Бурбонам; в момент нынешнего кризиса она послала за Генрихом де Гизом, врагом милашек.

Ожидая герцога, она думала о нем. В последнее время он редко занимал ее мысли, поскольку ей было не до него; но сейчас ей пришло на ум, что Гизы почему-то притихли. Стоять в стороне от событий не входило в привычки этих людей, вечно доставлявших Катрин беспокойство. Что привлекло к себе их внимание? Католическая лига? Катрин едва не рассмеялась Генрих де Гиз был таким же фанатиком веры, как и многие другие люди. Борясь за сохранение своего места на земле, они думали о месте на небесах. Удержание власти требовало мобилизации всех сил и способностей отдельного человека Катрин могла назвать имена многих, потерпевших поражение по той причине, что они слишком много думали о небесах и недостаточно — о земных проблемах. Первым в этом списке стоял Гаспар де Колиньи. Итак, месье де Гиз занят делами Католической лиги — причем настолько сильно, что не вмешивается в управление страной.

Ну и что с того? Целью Катрин является сейчас устранение милашек.

Гиз преклонил колено и поцеловал руку королевы-матери.

— Последнее время мы мало видели вас, — сказала Катрин. — Это меня огорчает. Мой дорогой герцог, возможно, годы делают меня сентиментальной, но я хочу сказать, что я отношусь к вам, как к одному из моих детей.

— Вы весьма добры, Ваше Величество.

— Разве не воспитывались вы вместе с ними? Я часто наблюдала за вашими ссорами с моими сыновьями… за дружбой между вами и моей дочерью. Увы, дни детства уже в прошлом. Вы знаете, что мы с вами на многое смотрим одинаково. Вероятно, поэтому я отношусь к вам с нежностью. Мы всегда питаем теплые чувства к родственным душам.

— Что имеет в виду Ваше Величество?

— Главным образом религию. Я — такая же верная католичка, как и вы.

— Я рад слышать это, — не без сарказма сказал герцог.

— Мы могли бы радоваться, если бы имели основания сказать тоже самое о всей стране, верно, месье?

— О да.

— Но во Фландрии идет эта война…

Катрин выразительно пожала плечами.

Глаза герцога сверкнули.

— Похоже, кое-кто из высокопоставленных особ поддерживает врагов католицизма. Я всегда считал последних врагами Франции.

— Месье, говорите тихо. Когда-то я имела право голоса в этом королевстве. Теперь это не так. Группа джентльменов руководит королем, а те, кто руководит королем, управляют и всей Францией.

Гиз кивнул в знак согласия и продолжил:

— Мадам, я могу, не боясь показаться изменником, сказать вам следующее: друзья короля восстанавливают против него народ.

Катрин достала из кармана платья изящный платок и приложила его к глазам.

— Вы правы, месье де Гиз. Я бы хотела, чтобы какой-нибудь патриот устранил этих людей. Несомненно, существует какой-то способ.

— Мадам, я уварен, что вам легче отыскать его, чем мне.

Катрин сделала вид, будто не поняла оскорбления.

— Будь я мужчиной, — сказала она, — я бы знала, что сделать.

— Мадам, — не сдавался дерзкий Генрих, — ваши таланты превосходят возможности любого мужчины.

Она улыбнулась.

— Вы слишком любезны. Я — мать, заботящаяся о своих детях, — возможно, слишком ревнивая, слишком беспокойная. Я осталась вдовой, месье. Что я могу сделать? Мне ли по силам одолеть этих… предателей Франции?

— Со шпагой в руке, мадам, — нет, — согласился Гиз.

— Конечно. Но другие могли бы это сделать. Вы понимаете, что эти джентльмены наносят ущерб Франции… и Лиге?

— Да, понимаю, — сказал Гиз.

— Простите меня, месье, но я удивлена тем, что вы так долго позволяете им жить.

— Мадам, как отреагирует король на смерть… его любимцев?

— Конечно, скорбью, но бывает необходимым отнять у ребенка опасную игрушку, месье, хоть это и вызовет у него горькие слезы. В конечном счете это пойдет ему на благо.

— Давайте тщательно обдумаем это дело, — сказал Гиз.

Катрин улыбнулась. Она поняла, что добилась своей цели. Она видела выражение лица Гиза при упоминании о Лиге. Он мысленно спросил себя, означает ли это, что Катрин осознала ее важность. Если это было так, если Катрин допускала возможность значительного укрепления ее позиций, к которому стремился Гиз, королева-мать, несомненно, сделает на нее ставку, потому что она всегда становилась на сторону сильнейшего.

Он с трудом скрывал свои чувства. Его шрам походил на шрам отца Генриха, Франциска де Гиза. Глаз над рубцом начинал слезиться, когда герцог испытывал сильные эмоции. Месье Меченый, этот шрам послужил вам на улицах Парижа, подумала Катрин, но он выдает вас тем, кто хочет прочитать ваши мысли.

Она сидела у окна, глядя на весенний вечер, и думала о том, как скоро Гиз предпримет конкретные действия.

Ей не пришлось ждать долго.

Утром, на следующий день после беседы с Генрихом, еще лежа в постели, Катрин услышала доносившиеся с улицы крики. Фрейлина сказала королеве-матери, что ко дворцу приближается толпа. Похоже, люди несли кого-то.

— Наверно, состоялась дуэль, — Катрин мысленно улыбнулась. — Господи, почему они выбирают для разрешения конфликтов столь неподходящее время!

— Судя по величине толпы, это какой-то важный джентльмен, мадам.

Катрин начала без лишней спешки вставать; в это время король ворвался в ее покои; он словно обезумев. Он явно оделся наспех, его заплаканное лицо было бледным.

Генрих бросился к ногам матери; прижавшись к ней головой, он горько заплакал.

— Мой дорогой, мой дорогой, что случилось?

— Мадам, произошла ужасная трагедия! На моего друга напали бандиты. Это так ужасно, что я не могу говорить. Прошу вас, оденьтесь быстрее! Вы должны пойти к моему несчастному Кайлюсу. Я боюсь за него. Он может умереть. Паре уже там… я дрожу. Магирон мертв. Слава Богу, этим подлым убийцам не удалось скрыться.

— Мой любимый, — сказала Катрин, — возвращайся к бедному Кайлюсу. Я приду к тебе очень скоро. Он наверняка хочет, чтобы ты находился возле него.

Кивнув, король поспешил назад к Кайлюсу.

Катрин услышала о происшедшем от женщин, которых она послала на разведку.

Три джентльмена из овиты Гиза — Д'Антраг, Риберак и Шомберг гуляли утром возле Ле Турнель; трое милашек — Кайлюс, Магирон и Ливарот оказались в том же месте.

— Только эти трое? — спросила Катрин.

— Да, мадам.

Она испытала раздражение. Конечно, это должны были быть Эпернон и Жуаез.

Риберак прокричал оскорбительное замечание в адрес милашек, которые приняли обидчика за парижского простолюдина и решили проигнорировать грубый выпад, поскольку привыкли к подобным дерзостям; по за первым оскорблением последовали другие; милашки поняли, что имеют дело со знатными людьми, и уже не могли молча сносить брань. Более того, один из джентльменов, д'Антраг, приблизился, к ним со шпагой в руке.

— Не слишком ли вы женственны для схватки? — насмешливо спросил он. Услышав эти слова, Ливарот, умелый фехтовальщик, вытащил шпагу из ножен, и схватка началась. Дуэль была отчаянной; поняв, что они сражаются за свою жизнь, милашки отбросили свои томные манеры и продемонстрировали хорошее владение оружием. Магирон был убит возле Ле Турнель; Шомберг также погиб. Риберак получил тяжелые ранения и имел мало шансов выжить. Королева-мать также узнала, что Кайлюс находится в критическом состоянии.

Катрин поспешила в покои сына, куда принесли раненого Кайлюса. Королева-мать успокоилась, поглядев на этого человека. Его раны, несомненно, были смертельными.

— Это ужасно, — сказала она. — Мой бедный сын, мое сердце истекает кровью, как и этот джентльмен, потому что я знаю, как сильно ты любишь его.

Король взял Катрин за руку, и она почувствовала себя счастливой — в тяжкую минуту он обратился к ней. Королева-мать радовалась тому, что он совсем не подозревает ее. Когда я избавлюсь от этих людей, Генрих станет моим, подумала она.

Кайлюс прожил несколько дней, в течение которых король почти не отходил от него; Генрих постоянно плакал, умолял своего любимца не умирать, требуя от хирургов, чтобы они спасли жизнь человеку, благополучие которого было ему дороже собственного — в всяком случае, так он утверждал. Но ничто не могло спасти Кайлюса.

Король испытывал удовлетворение от того, что двое сторонников Гиза, Риберак и Шомберг, погибли. Две жизни друзей Гиза в обмен на две жизни милашек — честная сделка. Все убедились в том, что разъяренные милашки способны сражаться, как все нормальные мужчины.

Оплакивая умирающего друга, король поклялся отомстить человеку, который стоял за этим происшествием. Мать просила Генриха не произносить угрозы вслух.

— Вы поддерживаете Гиза, мадам? — спросил король.

— Тебе следует знать, что я поддерживаю одного человека; страх за него заставляет меня просить о молчании. Отомсти уцелевшему д'Антрагу, если считаешь это необходимым; но если ты дорожишь жизнью, гони от себя мысль о том, что за всем этим стоит Гиз. Не говори безрассудно о том, что ты сделаешь с этим человеком.

— Значит, я должен стоять в стороне и позволять ему готовить убийства моих друзой?

— Мой дорогой сын, неужели вопреки всему сказанному мной ты еще не понял, что заговоры против сильных мира сего должны быть тайными?

— Мадам, я клянусь вам в том, что никогда не прощу человека, повинного в этом злодеянии.

— Понимаю, май сын; но я прошу тебя помнить о том, кто этот человек. Помни о его положении в стране — особенно в Париже — и держи свои мысли при себе. Мы с тобой — единое целое, мой дорогой. Твое благополучие — мое благополучие, твои желания — мои желания.

Поверив в то, что мать говорит правду, Генрих нежно обнял ее.

— Мама, без тебя я бы не смог править страной.

В глазах Катрин появились искренние слезы — она переживала редкий счастливый момент.

Кайлюс умер; король бережно вынул из ушей любимца серьги, подаренные им самим; он срезал волосы с головы фаворита и положил их в шкатулку, украшенную драгоценными камнями, рядом с прядями Магирона; теперь он мог в будущем, скорбя по своим незабвенным друзьям, смотреть на их волосы.

Через месяц или чуть позже другой милашка, Сент-Местрен, был убит людьми в масках, когда он в поздний час вышел из Лувра.

Король ужасно рассвирепел. Он плакал в объятиях матери. В организации этого убийства подозревали Гиза, но в конце концов Катрин уговорила короля скрывать свои подозрения.

Примерно тогда же во время бала, на глазах у множества людей, произошло другое убийство. Его совершил Виллекьер, который когда-то был любимым фаворитом короля, сопровождавшим Генриха в Польшу. Катрин сама отдалила Виллекьера от короля, женив его на даме из Летучего Эскадрона, получившей указания отвлечь внимание мужа от Генриха Валуа. Эта дама, добросовестно исполнявшая все обязанности члена Летучего Эскадрона, добилась столь большого успеха, что пробудила в супруге ревность. Он вонзил кинжал в ее грудь в присутствии всего двора.

Почти каждый день на улицах Парижа состоялись дуэли. Путники чувствовали себя на дорогах в гораздо меньшей безопасности, чем несколько лет назад. Еда дорожала, человеческая жизнь дешевела. Катрин с тревогой замечала, что другие люди стали ценить жизнь так же низко, как она.

Обещания, данные Анжу фламандцам, остались невыполненными Филипп Испанский противопоставил сладким посулам низкорослого герцога карательную армию, отправленную во Фландрию; войско возглавлял Александр Фарнезе, великий герцог Пармы Анжу решил предоставить фламандцам возможность позаботиться о себе самим; убедив себя в том, что он уже заслужил лавры великого полководца и может довольствоваться этим, Анжу вернулся во Францию.

Катрин снова завоевала доверие короля. Оставшиеся в живых милашки интересовались нарядами, драгоценностями, косметикой и болонками значительно сильней, чем политикой. Сторонники Гиза хорошо поработали.

В разных частях страны дважды вспыхивали бунты; Марго снова требовала, чтобы ее отпустили, к мужу; Наваррец сообщил, что он примет жену и королеву-мать. Путешествие Катрин в Нерак было желательным. Формально это могло выглядеть как возвращение ее дочери мужу, но главная цель поездки заключалась в предотвращении восстаний в тех провинциях, через которые пролегал путь в Наварру. В то же время Катрин получит шанс расспросить о многом Наваррца и выяснить ситуацию, сложившуюся в Беарне.

Марго, обрадованная перспективой путешествия, обещавшею стать увлекательным, с рвением занялась сборами; Катрин готовилась к поездке с меньшим энтузиазмом, но тоже весьма тщательно. Она решила захватить с собой Шарлотту де Сов на тот случай, если возникнет необходимость возродить старую страсть; желая иметь своего шпиона в непосредственной близости от Наваррца и не будучи абсолютно уверенной в возможности продолжения прежней связи, Катрин также включила в свою свиту очаровательную девушку, которую все звали Прекрасной Дайель. Эта красотка была гречанкой, которой восемь или девять месяцев тому назад удалось вместе с братом бежать с Кипра, когда турки отбили остров у венецианцев. Катрин была потрясена обаянием девушки и устроила ее брата на службу к герцогу Анжу, который тогда еще был Аленсоном. Катрин взяла Дайель к себе. Обладавшая красивыми миндалевидными глазами девушка была очаровательна и не похожа на француженок. Хороший резерв, подумала Катрин. Вдруг Наваррцу надоела старая любовь?

Марго лежала в паланкине, сконструированном ею лично. Такого паланкина прежде не существовало. Марго хотела поразить своих подданных, которые еще не видели ее. Подушки были обтянуты алым бархатом, расшитым золотыми нитями. На стекле мастера выгравировали испанские и итальянские девизы, в которых упоминались солнце и подвластные ему высшие силы. Марго помнила о том, что один из влюбленных в нее придворных поэтов, восхищаясь красотой, обаянием и умом королевы Наварры, называл ее солнцем французского двора.

Но Марго не могла довольствоваться лежанием в паланкине и размышлениями о том, какое впечатление произведут на подданных ее красота и великолепие. Она мысленно перебирала мужчин, сопровождавших ее и Катрин: в их числе были кардинал Бурбон и герцог Монпансье — родственники мужа Марго; первый находился в преклонном возрасте, второй был слишком фанатичным католиком и поэтому вряд ли мог стать хорошим любовником. Также в свиту входили Ги де Фо и де Пибрак, Марго задумалась. Пибрак отличался серьезностью, но обладал красотой. Возможно, он был слишком серьезен для Марго, но почему бы ей не очаровать его, не сделать более жизнерадостным? Нелепо, что такой молодой и красивый мужчина думает только о своих служебных обязанностях личного секретаря королевы Наварры.

Она всегда любила браться за перо; Марго, не теряя времени, написала Пибраку послание, касавшееся исключительно государственных дел. Она понимала, что с ним нельзя проявлять излишнюю поспешность.

Катрин слегка грустила в своем паланкине. Тяготы путешествия напоминали королеве-матери о ее годах, о старении. Абсолютно равнодушная к страданиям других, она решила не поддаваться собственным. Еще недавно ей удавалось не замечать свои мелкие болезни, но сейчас делать это стало труднее. Зимой у Катрин обострялся ревматизм, она не могла, как прежде, посмеиваться над недугом. Раньше она говорила: «О, это моя рента. Она поступает регулярно с первыми холодными ветрами». Теперь болезнь привлекала к себе внимание Катрин, часто боль не позволяла ей ходить, королеве-матери приходилось ездить верхом на муле. Это вызывало у нее смех; Катрин знала, что при ее полноте и весе, чрезмерном для животного, она представляет из себя комичную фигуру. Она всегда умела посмеяться над собой. «Сейчас я похожа на старого толстого маршала Коссе, — заявляла Катрин. — Я бы хотела, чтобы меня увидел мой сын, король, потому что больше всего на свете я люблю слышать его смех».

Она беспокоилась о Генрихе. Что он сейчас делает? Она хотела увидеть его. Разумно ли она поступила, покинув сына? Что замышляет Генрих де Гиз? Не слишком ли могущественной становится Лига? Она не доверяла своему зятю. Ее сопровождала группа надежных людей, готовых работать на короля; в них она была уверена. При Катрин находилось несколько дам из Летучего Эскадрона, которых она могла успешно использовать. Если бы она могла доверять дочери, поручать ей выполнение ответственных заданий! Но может ли кто-нибудь доверять Марго? Похоже, королева Наварры готова лишь к участию в любовных интригах. Несомненно, сейчас она планирует очередную любовную кампанию.

Это было правдой. Марго получила длинное послание от Пибрака, в котором он заявлял, что его единственное желание — послужить своей госпоже.

Марго безумно обрадовалась письму. Она ответила Пибраку, сообщала ему, что восхищается им. Намекнула, что при желании он может стать для нее не только секретарем, а кем-то более близким.

Получив письмо Марго, скромный молодой человек испугался. Он слышал много историй о его своенравной госпоже, но не верил в то, что такая блестящая женщина может обратить на него внимание. Он ответил ей как слуга, а не как мужчина. Он помнил, что произошло с любовником Марго, графом де Ла Молем. Такому человеку, как он, не стоит забираться в столь опасные сферы.

Поэтому он не стал отвечать на теплое, воодушевляющее второе письмо королевы; когда она пожелала узнать причину его молчания, он написал, что не хотел бы, чтобы его послание воспринималось ею как любовное; оно действительно было написано возвышенным слогом, но это, объяснил Пибрак, просто соответствует нынешней стилистической моде. Он любит ее, как свою королеву, желает служить ей как секретарь. Он просит простить его за то, что он не сразу ответил на ее письмо; он был болен и не мог сделать это.

Получив это письмо, Марго пришла в ярость. Она не могла представить, что выбранный ею мужчина мог отвергнуть ее. Поддавшись внезапному порыву, не обдумав свой поступок, она написала ему:

Ваша болезнь не является оправданием того, что вы не ответили на мое письмо. Я полагала, что она, а также обязанности, связанные с хранением моих печатей, нанесли ущерб вашему здоровью. Дорожа им не меньше, чем моим собственным, я прошу вас вернуть мои печати.

После этой резкой отповеди Марго немного загрустила; она потеряла уверенность в том, что она будет наслаждаться новой жизнью; она внезапно с чувством сожаления подумала о парижском дворе, о джентльменах, чьи манеры были столь же изящными, как и их костюмы. Она вспомнила о своем неотесанном муже и о Генрихе де Гизе.

Марго немного поплакала, потом посмотрела сквозь слезы на свой великолепный паланкин.

— Если бы мне позволили выйти замуж за человека, которого я любила, — пробормотала она, — моя жизнь была бы совсем другой! А теперь я — самая несчастная принцесса на свете!

Наваррец обрадовался возможности снова увидеть Марго. Несомненно, она была возмутителем спокойствия, но всегда забавляла Генриха. Он сознавал, что гости приезжают, чтобы шпионить за ним, и был готов к этому.

Сама Марго не слишком сильно стремилась к встрече с мужем. Она добивалась ее в Париже, потому что королеву Наварры всегда тянуло ко всему новому, путешествие через всю Францию казалось заманчивой перспективой. Но теперь, когда оно почти завершилось, Марго спрашивала себя, как она приспособится к более скромному двору ее мужа; она уже испытывала ностальгию по французскому двору. Она по-прежнему страдала оттого, что ее бывший секретарь пренебрег ею; она поняла, что поступила глупо, потребовав его отставки, — все поняли причину увольнения способного молодого человека.

Когда они подъехали к Тулузе, она, сославшись на нездоровье, отказалась сопровождать мать к месту встречи; Марго решила немного отдохнуть и присоединиться со своей свитой к Катрин позже.

Наваррец тщетно искал ее взглядом; Катрин обняла его и поздравила с тем, что он превосходно выглядит. Наваррец отметил с беарнской прямотой, что Катрин выглядит сейчас хуже, чем во время их последней встречи — наверное, путешествие оказалось слишком утомительным. Он посмотрел на нее с хитроватым блеском в глазах и добавил, что он польщен оказанной ему честью, но боится, что дорога отняла у нее много сил; он выразил надежду на то, что Катрин не будет слишком утомлять себя во время визита в его владения.

— О, — ответила Катрин, — я поехала сюда лишь для того, чтобы сопровождать мою дочь и полюбоваться вашими великолепными пейзажами.

Он спросил о своей жене и услышал, что она нездорова.

— Мадам, — сказал Генрих, — вы простите меня, если я сам съезжу к ней. Я хочу поскорей увидеть Марго.

Катрин дала свое разрешение, догадавшись что он поедет и без него.

Генрих бесцеремонно вошел в покои Марго и застал ее примеряющей новое платье в обществе фрейлин.

Он подхватил ее на руки и дважды звонко поцеловал. Марго поморщила нос; от Генриха пахло не лучшим образом; она тотчас заметила, что его внешность и манеры ухудшились с того момента, когда он покинул французский двор.

— Я не ждала тебя, — холодным тоном произнесла королева Наварры. — Разве ты не слышал, что мне нездоровится?

— Твое нездоровье покажется многим завидным физическим состоянием, моя дорогая жена. Я уверен, что оно — всегда лишь последняя французская мода.

Она испытала старое отвращение к мужу; однако к этому чувству примешивалось легкое влечение; прямота Генриха казалась пикантной после бессмысленных комплиментов придворных льстецов.

— Ты стала еще красивей! — заявил Наваррец. — Я много о тебе думал, Марго.

— И о других тоже. Мы слышали о том, что происходило в Беарне.

— Все, что я делаю, становится сенсацией. Такова участь королей.

— Тебя везде сопровождают скандалы.

— Неужто это ссора? Послушай, я поеду тобой в Тулузу.

Она не слишком огорчилась этому; ее самолюбию льстило то, что он приехал встретиться с ней.

— Ты, должно быть, держался с моей матерью весьма нелюбезно, — сказала Марго.

— Я хотел увидеть тебя, а не Катрин.

Но позже Наваррец стал нравиться Марго меньше. Видя мужа в его обычном окружении, она обнаружила, что при французском дворе он держал себя в руках. Сейчас, находясь в своей стране, он чувствовал, что может быть естественным, и делал это к ужасу Марго, ее матери и их свиты, привыкшей к утонченности французского двора. Отчасти он стал похож на беарнского крестьянина; он общался с простолюдинами, употреблял в речи бранные слова; казалось, ему было нечего предложить привередливой принцессе, кроме остроумия и сообразительности.

Прибыв к неракскому двору, Марго быстро узнала, что любимой фавориткой ее мужа была некая Флеретт, дочь одного из его садовников. Эту девушку приводили ко двору, когда Наваррец желал видеть ее; люди слышали, как он вульгарно свистит ей через окно, видели, как он забавляется с Флеретт в парке. Такое поведение шокировало Катрин и ее дочь. Наваррец узнал это; ему доставляло удовольствие изобретать новые способы шокировать их. Он увлекся — или притворился, что увлекся — камеристкой Марго; он мог отправиться пешком в юродскую булочную ради интимного свидания с булочницей.

Марго так рассердилась, что пожелала тотчас вернуться в Париж. Поведение Наваррца казалось достаточным предлогом для этого. Она знала, что и дальше будет чувствовать себя неуютно в этом маленьком дворе, казавшемся варварским по сравнению с роскошным Лувром, Блуа, Шенонсо. Но Катрин успокоила дочь, едва сдержав желание напомнить Марго, что поездка организовывалась не только для увеселения Марго.

Катрин наблюдала за своими дамами; скоро они сделают свое дело. А пока пусть беарнский дикарь демонстрирует им, что ему плевать на парижские манеры и этикет. Пусть он забавляется с Флеретт и Пикотин. Это продлится недолго. Дайель уже направляла свои прекрасные миндалевидные глаза, излучавшие восхищение, на короля Наварры: он хоть и делал вид, будто полностью поглощен своими простенькими любовницами, все же время от времени бросал якобы случайные взгляды на красивую гречанку. Он, думала Катрин, — сын Антуана де Бурбона и Жанны Наваррской, и поэтому должен обладать хорошим вкусом. Катрин была уверена в том, что Дайель — а в случае ее неудачи, мадам де Сов или другая женщина из Летучего Эскадрона — в конце концов уведет короля от его скромных подружек.

Катрин направила внимание Марго на человека, который нравился королеве Наварры годом ранее, когда они находились вместе в Париже. Красивый знатный человек носил фамилию де Люк. Марго охотно позволяла джентльмену развлекать ее. Этот флирт займет Марго в Нераке, подумала Катрин.

И Марго действительно увлеклась. Она изумляла своих подданных; только самые бескомпромиссные пуритане видели в ней дурную, порочную женщин. Ее жизнелюбие покорило людей; теперь, когда она завела себе любовника, временно удовлетворявшего королеву Наварры, оно стало заметным всем. Какое ей дело до пуритан? Она считалась горько с теми, кто восхищался ею. Она появлялась в обществе в платье, придуманном ею самой — ее туалеты удивляли даже французский двор. Она надевала рыжие парики, снимала их, демонстрируя густые темные волосы — более красивые, чем любой парик. Она танцевала в платьях из белого атласа, пурпурного бархата, из позолоченных и серебристых тканей; больше всего она любила алый испанский атлас; у нее было одно платье из такого материала, увешанное цехинами — итальянскими золотыми монетами. Она украшала себя драгоценностями и перьями. Она была великолепной, фантастической королевой Наварры. Однажды она появилась на церемонии в платье, на которое ушло пятнадцать локтей материала, сотканного из тончайших золотых нитей; на шее Марго висели бусы с четырьмя сотнями жемчужин. В ее волосах сверкали бриллианты. Надевая очередное платье, Марго входила в новый образ. В платье из золота Марго олицетворяла королевское достоинство; в алом бархате она танцевала неистово и самозабвенно, бросая нежные взгляды на де Люка и задумчивые — на красивого Генриха де ла Тура, виконта де Тюренна, к которому начинала проявлять интерес. Она пела сочиненные ею самой романтические баллады, учила обитателей Нерака танцевать модные в Париже танцы — испанскую павану и итальянскую корренту.

Катрин наблюдала за дочерью, а также за Дайель и Наваррцем.

Генрих неохотно поддавался обаянию жены. При желании она могла бы оказывать влияние на мужа. О, если бы только она подчинялась мне, подумала Катрин. Если бы она была членом моего Эскадрона! Но в глазах матери слабостью Марго было отсутствие у нее иных целей и мотивов, кроме удовлетворения желаний.

Когда Марго находилась в своих покоях после бала, на котором она в платье из алого испанского бархата очаровала многих, к ней пришел Наваррец. Она показалась ему привлекательней всех женщин его двора. Генриха забавляла Дайель, явно подчинявшаяся королеве-матери и ждавшая, когда король Наварры заметит ее; но он был вынужден признать, что его элегантная, самоуверенная, остроумная и несносная жена — самая обворожительная особа из всех, кого он знал.

Он решил провести с ней ночь.

Марго медленно подняла глаза и посмотрела на него с надменностью и отвращением, к которым он уже привык; его желание тотчас угасло, ему захотелось ударить Марго. Генрих едва не напомнил ей о том, что он — король Наварры, что она стала королевой благодаря ему.

Он сел на стул, раздвинув ноги и положив руки на колени.

Она презрительно передернула плечами и заметила, что его камзол порван и залит вином. Никакое количество драгоценностей и украшений не могло скрыть неряшливость Генриха; Марго, имевшая другие планы на эту ночь, не собиралась развлекать сегодня Генриха.

Он отпустил ее слуг; когда они ушли, приблизился к Марго и положил руки ей на плечи. Она замерла, поморщила носик и спросила себя, когда он мылся в последний раз. Она увидела под его ногтями грязь, бросавшуюся в глаза сильнее сапфиров и рубинов, украшавших пальцы короля.

— Как прекрасно, что парижские богини иногда приезжают в Нерак! — произнес он.

— Я рада, что Ваше Величество довольны.

Он взял ее за подбородок, поднял его и страстно поцеловал в губы. Она не ответила ему. Она видела, как утром он проделал то же самое с Ксантой, ее камеристкой.

— Похоже, вам не по душе мои поцелуи, мадам.

— Месье, я не камеристка.

— А, — он сжал ее плечо, — ты не должна ревновать. Что это было? Маленькая шалость. Не более того.

— Таким шалостям, по-моему, следует предаваться тайно.

— В Париже — возможно. Там царят фальшь и притворство. Здесь, в Нераке… если король желает поцеловать камеристку… это доставляет удовольствие им обоим… и королю, и камеристке.

— Но не королеве.

— Что? Неужто королева может ревновать к камеристке?

— Ревновать, месье, — нет; но ее достоинство, честь могут страдать.

— Ты слишком много думаешь о достоинстве и чести. Послушай, не сиди с таким мрачным видом. Я хочу видеть тебя веселой, какой ты была на балу. Не хмурься из-за нескольких поцелуев. Не думай о том, не слишком ли сильна моя любовь к моим маленьким подружкам.

— Я не думаю об этом, — сказала она.

— А о чем ты думаешь?

— О том, когда ты мылся в последний раз.

Он расхохотался.

— Мылся! — выпалил Генрих. — Мылся! Мы в Нераке не моемся.

— Неракский король определенно не моется.

Она встала и отошла от него; за Марго тянулся бархатный шлейф, она выглядела превосходно; ее глаза сверкали так же ярко, как и бриллианты в волосах.

— Мы должны завести детей, — сказал Наваррец. — Мы… король и королева… не можем предложить Наварре наследника. Это не может продолжаться. У меня много сыновей, много дочерей, и ни одного наследника наваррского трона.

Она пожала плечами.

— Я согласна, — сказала Марго. — Это необходимо.

Она помолчала. Марго считала себя неспособной к деторождению. Она вспомнила всех своих любовников… у нее никогда не было даже намека на беременность. Генрих де Гиз являлся главой большой семьи; как сказал Генрих Наваррский, он тоже имел множество детей; но Марго, имевшая тысячу шансов для зачатия, оставалась бесплодной. Однако она была еще молода; они нуждались в наследнике. Она вздохнула, не пытаясь скрыть свое отвращение.

— Да, — произнесла наконец Марго, — это наш долг, продиктованный необходимостью. Но прежде я хочу попросить тебя об одном одолжении.

— Проси о чем угодно! О чем угодно! Что это?

— Ты узнаешь. Можешь не волноваться. Я не попрошу тебя снова изменить веру. Нет. Моя просьба — пустяковая.

Марго подошла к двери и позвала одну из ее женщин. Наваррец наблюдал за тем, как они шепчутся. Притягательность Марго заключалась в ее непредсказуемых поступках. Женщина ушла, Марго вернулась.

— Ну же, — сказал Наваррец. — Я ужасно нетерпелив. Что это за просьба?

— Она проста. Прежде чем ты приблизишься ко мне, ты позволишь моей служанке вымыть тебе… хотя бы ноги.

Он уставился на жену.

— Ты называешь это одолжением?!

— Я бы не попросила тебя о нем, если бы не боялась упасть в обморок от запаха твоих ног.

Генрих рассердился. Он вспомнил легкую победу над Флеретт, энтузиазм булочницы. А эта женщина требует, чтобы он вымыл ноги, прежде чем он подойдет к ней!

— Мадам, — Генрих сдержал свою ярость, — я должен еще раз напомнить вам о том, что здесь вам не Лувр!

— Увы, — ответила она, — ты можешь не напоминать мне об этом. Я постоянно замечаю различия.

В комнату вошла женщина. Поставив на пол золотой таз, она замерла в ожидании.

— Если ты хочешь, чтобы эту обязанность выполнил кто-то из твоих слуг, скажи об этом, — произнесла Марго. Наваррец на несколько секунд потерял дар речи. Затем он повернулся к женщине.

— Убирайся отсюда, — сказал он.

Она не заставила его ждать и тотчас исчезла.

Марго стояла, вытянувшись во весь рост; бархатное платье казалось обнимающим ее языками пламени; глаза королевы излучали презрение, губы насмешливо искривились. Ты грязен! — говорили глаза Марго. Ты оскорбляешь меня.

Он едва не сорвал с Марго алое платье и не овладел ею насильно; но злость Генриха, как и все его чувства, быстро иссякала.

Он наклонился, поднял таз и швырнул его к шторам. Затем, рассмеялся.

— Мадам, — сказал Генрих, — может быть, мне надушиться? Лечь на черные атласные простыни? Искупаться в ванне, наполненной молоком ослиц? Я должен стать похожим на милашек французского короля?

Он жеманно прошел по комнате.

— О, понюхай, как пахнут мои ноги! Разве этот запах не прекрасен? Эти новые духи получены от Рене, отравителя, состоящего на службе у королевы-матери.

Его гнев еще не остыл окончательно.

— Мадам, — продолжил он, — я хочу, чтобы вы помнили: я — король этой страны. Если я не желаю мыть ноги, значит, немытые ноги становятся сегодняшней нормой. Мои немытые ноги понравятся вам так же, как благоухающие конечности вашего брата. Мадам, здесь, в Беарне, живут мужчины, а не хлыщи и щеголи! Требую ли я, чтобы вы отказались от ваших ванн… молочных ванн, делающих вашу кожу такой белой? Нет, не требую! Так не просите меня, следовать извращенной моде безумного двора вашего брата.

— Я прошу сделать это, — сказала Марго, — если ты хочешь приблизиться во мне. Тебе так дороги грязь и пот твоего тела, что я не заставлю тебя расставаться с ними… если ты не будешь подходить в таком виде ко мне.

— Мадам, вы назначаете чрезмерно высокую плату за то, что мне не слишком-то и нужно.

С этими словами он покинул ее и отправился к Дайель. Марго обрадовалась. Она ушла в свою спальню и отправила одну из фрейлин с запиской к де Люку, принесшему манеры и обычаи Лувра в Нерак.

Находясь во владениях своего зятя, Катрин ощутила, что к ней возвращается ее прежняя сила. Ревматизм по-прежнему беспокоил королеву-мать, но ее настроение поднялось. Она приехала сюда выяснить, что делает Наваррец в своем удаленном от французского двора королевстве, какими ресурсами он располагает. Она хотела с помощью дам из Летучего Эскадрона выведать у здешних министров наваррские секреты. Официальными целями визита были примирение королей Наварры и Франции, проведение в Нераке совещания гугенотов и католиков, очередная попытка устранения религиозных противоречий. Катрин казалось, что она добилась определенного успеха. Она меняла свой цвет в соответствии с ближайшим окружением, точно хамелеон. Находясь в бастионе гугенотов, она сочувствовала им. Она даже освоила простую речь, которой отдавали предпочтение эти люди; Катрин отказалась от экстравагантного, напыщенного языка, вошедшего в моду при французском дворе. Иногда все это начинало смешить Катрин; она запиралась в ее покоях с фрейлинами, и они пародировали «язык Ханаана», как называла Катрин пуританскую речь; они добавляли к ней скабрезности; Катрин смеялась при этом до слез, которые текли по ее щекам. Но на следующий день она невозмутимо приветствовала гугенотов и обращалась к ним на упрощенном французском так естественно, словно всю жизнь говорила на нем.

Не начинали ли гугеноты забывать ходившие о королеве-матери слухи? Не начинали ли эти люди доверять ей? Резня Варфоломеевской ночи черной тенью следовала за Катрин. Забудется ли когда-нибудь тот кошмар?

Марго сильно увлеклась Тюренном. Если бы можно было заставить ее уделять политике больше внимания, чем любви, каким бы союзником она стала бы! Тюренн был вторым по значению — после Наваррца — человеком неракского двора. Он являлся племянником Монморанси, родственником Наваррца и главным советником короля. Катрин могла бы приказать одной из дам Летучего Эскадрона соблазнить влюбчивого Тюренна, если бы он не увлекся Марго. Еще ни одна королева не имела такой строптивой дочери, подумала Катрин.

Проходили месяцы, в течение которых Катрин постоянно думала о короле Франции; иногда ее охватывало сильное желание находиться рядом с ним; она утешала себя тем, что выражала свои чувства в письмах. Своей близкой подруге, мадам д'Узе, которую она оставила при дворе в качестве своей шпионки, Катрин писала: «Сообщай мне новости о короле и королеве. Я завидую тебе — ты видишь их. Никогда с момента рождения Генриха я не лишалась этого счастья так надолго. Он находился в Польше восемь месяцев; сейчас уже прошло семь с половиной; разлука с любимым сыном продлится еще целых два месяца».

Переговоры католиков и гугенотов продолжались; было достигнуто некоторое соглашение. Наваррец заверил Катрин в том, что он хочет оставить жену у себя; Марго выразила согласие. Катрин была готова вернуться в Париж.

Наваррец был удовлетворен соглашением, которое он заключил с королем Франции через королеву-мать. Гугеноты и католики получали одинаковый статус во Франции; девятнадцать городов передавались гугенотам Катрин покидала Наварру, и это радовало Генриха, поскольку он не доверял своей теще и не любил ее. Она увозила с собой Дайель, которая была очаровательной любовницей; однако в последние недели Генрих положил глаз на хрупкое, трогательное создание — мадемуазель де Ребур, отличавшуюся от всех прежних женщин короля Наварры — раньше Генрих предпочитал дам, пышущих, как он сам, здоровьем. Нет, он без сожаления предвкушал отъезд королевы-матери.

Марго так глубоко увязла в романе с красивым Тюренном, что позабыла о своей тоске по Парижу. Катрин отправилась назад на север; никто не пустил по этому поводу слезу.

Но ее волнения не закончились. Была предпринята попытка восстания в Салюсе — городе, важность которого определялась его нахождением на франко-итальянской границе Белльгард, правитель салюсского доминиона, прибыл в столицу и превратил ее в крепость.

Катрин услышала эту новость, когда путешествовала по Дофинэ, она вызвала Белльгарда к себе, но он проигнорировал приказ королевы-матери; она приказала герцогу Савойскому доставить к ней правителя Салюса; Катрин несколько недель испытывала раздражение из-за того, что ее свидание с Генрихом откладывается; наконец мятежника привели к королеве-матери.

Она приняла Белльгарда и герцога Савойского в присутствии кардинала Бурбона.

Катрин с грустью в голосе говорила им о достоинствах короля; обо всем сделанном им для своих подданных; она заявила, что испытала потрясение, узнав о существовании людей, не ценящих доброту монарха. Она немного поплакала. Произнесла свои любимые фразы: «Разве я не просто слабая женщина? Что я могу сказать вам? Как я должна поступить с предателем?»

Белльгард был так тронут слезами и красноречием Катрин, что заплакал вместе с ней; но когда она спросила его, что он собирается делать с салюсским доминионом, он наконец заговорил о религиозных противоречиях между его народом и французским двором; он подчеркнул, что необходимо принять во внимание волю граждан. Он сказал Катрин, что не может взять на себя ответственность за случившееся; народ избрал его своим глашатаем, потому что он — правитель Салюса.

— Месье, — сказала Катрин, отбросив образ слабой вдовы. — Я приехала сюда, чтобы раз и навсегда решить этот вопрос. Мы оба не покинем этот город, пока вы не поклянетесь в верности королю. Если вы не сделаете это…

Она пожала плечами и позволила себе продемонстрировать одну из тех ее улыбок, которые всегда пробуждали страх в людях.

Результатом беседы Белльгарта с королевой-матерью стало то, что он в присутствии совета поклялся в верности королю. Но Катрин не была удовлетворена этим поступком Белльгарда. Она окружила его шпионами; теперь она знала о каждом произнесенном им слове, о любом его шаге.

— Я не доверяю человеку, предавшему короля, — сказала она кардиналу Бурбону. — Делать это было бы неразумным.

Она определенно не доверяла Белльгарду. Однажды ночью он скоропостижно скончался. Еще днем он чувствовал себя отлично, съел обильный ужин, выпил обычное количество вина.

Теперь Катрин была свободна и могла отправиться к сыну.

Обняв благоухающего Генриха, она пролила искренние слезы.

Катрин быстро поняла, что за время ее отсутствия многое изменилось во французском дворе; она спрашивала себя, не следовало ли ей остаться в Париже вместо того, чтобы мирить католиков с гугенотами и налаживать брак людей столь ленивых и аморальных, что шансов на совместное счастье у них было не больше, чем у представителей враждующих религий?

Ее сильно взволновала деятельность одного человека, о котором она недостаточно много думала во время своего пребывания в Наварре. Забывать о существовании герцог де Гиза было неразумно.

Катрин обнаружила, что с момента ее отъезда из Парижа Католическая лига значительно окрепла. Она пустила корни по всей стране; в большинстве городов образовались ее отделения. Лигу поддерживали Рим и Испания. Чего она добивалась? Катрин была уверена, что истинная цель отличалась от провозглашаемой. Говорили, что Лига стремится дать людям утешение и покой, но Катрин подозревала, что смысл ее активности — утверждение власти одного человека.

Королева-мать поняла, что король не изменил своим экстравагантным привычкам. Жуаез и Эпернон стали его любимыми фаворитами; Жуаез был простодушен и глуп, но Катрин не до конца разобралась в Эперноне. Генрих раздаривал своим друзьям сотни аббатств, находившихся теперь в руках людей, которых не следовало и подпускать к ним Баттус устраивал уличные шествия; королевские банкеты стали вызывающе роскошными.

Катрин боялась очередной выходки ее младшего сына Анжу; когда королева Элизабет заявила Симерсу, — находясь в Англии, он пытался склонить ее к французскому браку, — что она не выйдет замуж за человека, которого не видела, Катрин почувствовала, что это — дарованный небесами шанс избавить Францию от молодого проказника; согласившись взять Анжу к себе, Элизабет заслужит искреннюю благодарность его матери.

Искавший новых приключений Анжу не возражал против путешествия; в июне он пересек пролив и высадился в Англии.

Катрин с помощью шпионов наблюдала за этим гротескным ухаживанием. Она знала, что Элизабет не уступает ей в хитрости, но англичанка обладала многими женскими качествами, отсутствовавшими у Катрин. Королева-мать со смехом следила за другой королевой, главной чертой которой она считала безмерное тщеславие. Она знала, что Элизабет заигрывает с Лейчестером, который, потеряв надежду жениться на королеве и стать королем Англии, недавно тайно вступил в брак с графиней Эссекс. Этому содействовали Симерс и его шпионы; по приказу Катрин они убедили, и Лейчестера в том, что переговоры о французском браке продвинулись вперед, и у него нет шансов жениться на королеве, остановившей свой выбор на герцоге Анжу.

Что касается методов ухаживания за сорокашестилетней женщиной, которыми пользовался двадцатипятилетний сын Катрин, то тут королева-мать предоставила ему свободу; он обладал большим опытом в таких делах.

Анжу, изменив свой вид, отправился в Гринвичский дворец просить аудиенцию у королевы; получив ее — она отлично знала, кто пожаловал к ней, Анжу бросился к ногам Элизабет и пробормотал, что он от восхищения теряет дар речи.

Элизабет нашла этот подход романтичным и очаровательным, хотя ее соотечественников смешили французские манеры и обычаи. Она сообщила своим фрейлинам, — и это стало известно Катрин, что Анжу значительно менее безобразен, чем ей внушали. Его нос действительно был большим, признала королева Англии, но у всех Валуа крупные носы; она не рассчитывала на то, что в этом отношении он отличается от своих родственников. Да, он не вышел ростом, но это пробуждает в ней нежность к Анжу. Ей нравились причудливые манеры герцога, его смелость. Он умел танцевать лучше любого английского придворного.

Катрин знала, что рыжеволосая королева тайком посмеивается над своим ухажером — так же, как и ее подданные. Знатная молодежь пародировала на улицах жеманную походку Анжу, смеша этим прохожих; юноши копировали экстравагантные туалеты герцога и его приближенных. Катрин знала: поняв, что над ним потешаются, Анжу придет в ярость; однако сухой английский юмор позволил избежать этого.

Королева обласкала его, точно обезьянку; она заставляла Анжу появляться с ней на людях, называла герцога «ее маленьким лягушонком».

Она, конечно, знала, что за ней следят. Она была достаточно кокетлива и тщеславна, чтобы получать удовольствие от ухаживаний чудного герцога, однако в то же самое время она просчитывала плюсы и минусы такого брака. Может ли сорокашестилетняя королева-протестантка выйти замуж за двадцатипятилетнего принца-католика? Для Элизабет это был не самый удачный брак; министры отговаривали ее от этого шага, но она была готова проявить благосклонность к этому союзу — ей хотелось, чтобы галантное ухаживание молодого человека продлилось как можно дольше. Катрин видела копию письма, которое направил королеве сэр Филипп Сидней; в нем шла речь об этом браке. Оно было смелым; читая его, Катрин испытала желание пригласить сэра Филиппа к себе на обед. Он недолго оставался бы в живых после этой трапезы.

Любимая, обожаемая королева! Как опечалился — если не возмутятся — ваши подданные, увидев вас вступившей в брак с французом-папистом, сыном современной Иезавели, брат которой пожертвовал своей сестрой, чтобы облегчить организацию истребления наших единоверцев. Будучи католиком, он не сможет и не захочет стать вашим защитником; взойдя на трон, он уподобится мечу Аякса, который не столько помогал обнажавшим его, сколько становился для них бременем.

Королева Англии получила это письмо; Катрин поняла, что Элизабет весьма серьезно задумалась над ним. Но некий Стаббс, осмелившийся составить письменный протест и оскорбивший герцога, назвав его «не похожим на мужчину и принца», был сурово наказан; ему отрубили правую руку. Подобная участь постигла человека, опубликовавшего заявление Стаббса.

Катрин изучила отпечатанный текст, стоивший этим людям их рук «Этот человек — сын Генриха Второго; со дня женитьбы последнего на Катрин Медичи его семья была обречена на вырождение; родные Генриха, отвергавшие Евангелие, постоянно боролись друг с другом. Теперь негодный отпрыск французской короны явился сюда, чтобы жениться на сиятельной английской нимфе».

Для королевы Англии было типичным то, что она наказала этих людей, хотя и приняла во внимание слова сэра Филиппа Сиднея. Возможно, она изображала, что очарована перспективой этого брака, опасаясь реакции Франции, Испании и Рима на ее отказ.

Поэтому она удерживала возле себя претендента на ее руку и сердце; сначала она разыгрывала из себя невесту, затем пошла на попятную, облачившись в девичью скромность, смешную для сорокашестилетней женщины с небезупречной репутацией; она заказала себе бриллиантовую брошь в виде лягушонка; она прикрывала свои хитрые глаза веками с белесыми ресницами, проявляя то энтузиазм, то сдержанность, дожидаясь удобного момента для отправки ухажера назад во Францию.

Наконец, печально вздохнув и заверив герцога Анжу в том, что она не вольна распоряжаться рукой и сердцем королевы Англии, Элизабет сказала ему следующее: поскольку английские протестанты и французские католики не хотят этого брака, она, стремясь к сохранению мира, вынуждена весьма неохотно отпустить ее дорогого маленького лягушонка. Она судила Анжу деньгами для военной кампании во Фландрии, тепло попрощалась с ним и в сопровождении Лейчестера отправила через пролив.

Обе королевы, Катрин и Элизабет, — две самые сильные женщины своего времени — поняли, что франко-английский брак никогда не состоится. Катрин рассердилась. Англичанка провела ее. Но они продолжали обмениваться дружескими письмами, тая в своих сердцах ненависть и недоверие друг к другу.

Пришла беда; ее надул ветер с Беарна. Что можно ждать, спрашивала себя Катрин, от этой возмутительницы спокойствия — королевы Марго?

Марго примирилась с жизнью в новом королевстве. Частично это объяснялось наличием великолепного любовника — графа Тюренна. Он был главным министром Наварры и первым советником короля; Марго могла участвовать во многих политических интригах. Она воевала с любовницей Наваррца, мадемуазель де Ребур — по словам Марго, весьма непривлекательной особой. Худая, болезненная женщина не могла долго сохранять статус фаворитки короля; поскольку она не без удовольствия объявила себя врагом королевы, Марго хотела устранить ее. В коротких промежутках между занятием любовью Марго обсуждала с Тюренном планы избавления от хрупкой мадемуазель, обладавшей влиянием на короля.

Тюренн обратил внимание Марго на юную девушку, которой еще не исполнилось и пятнадцати лет; очаровательная наивная Франсуаза была дочерью Пьера де Монморанси, маркиза де Тюри, барона де Фоссо. Она жила с отцом в Нераке; Тюренн заметил ее, когда она еще была ребенком. Он почувствовал, что король не устоит перед юной, свежей, очаровательной девушкой, к тому же пышущей здоровьем.

— Когда мы отправимся в Нерак, — сказала Марго, — мы должны будем привести к Генриху малышку Фоссо.

Обстоятельства благоприятствовали им. Когда двор переехал из Пау в Нерак, мадемуазель де Ребур заболела и не смогла последовать за Наваррцем. Генрих оставил ее, плача и обещая хранить ей верность, но в Нераке его ждала юная Фоссо. Столкнувшись с таким обаянием и невинностью, Наваррец без труда забыл свои клятвы, которые он и прежде давал многим женщинам. Через несколько дней он объявил себя рабом новой подружки.

Марго и Тюренн вздохнули с облегчением. Фоссо была славным ребенком, знавшим, что она обязана своим продвижением королеве и ее любовнику. Обладая умом, она догадывалась, что для сохранения своего положения она должна не терять благосклонность этой пары; ей удавалось делать это к удовлетворению всех заинтересованных сторон.

В то время Марго писала в своих мемуарам:

Наш двор так изыскан и приятен, что мы не завидуем французскому двору. Мой муж окружен людьми не менее любезными и галантными, чем те, которых я встречала в Париже. Сожалеть можно лишь о том, что они — гугеноты. Но здесь никто не говорит о религиозных противоречиях. Король и его сестра ходят вместе на проповеди, моя свита посещает мессу, которую служат в часовне, что стоит в парке. После этого мы все встречаемся и гуляем в великолепном саду с длинными дорожками, обсаженными лавровыми деревьями и кипарисами, или по парку, который я велела разбить возле реки, с аллеями, тянущимися на три тысячи шагов. Остаток дня мы проводим в пристойных увеселениях; днем или вечером обычно состоится бал.

Некоторые гугеноты не были так удовлетворены этой жизнью, как Марго. Королева, бормотали они, принесла во дворец порок. Она привила к здоровому дереву вавилонский черенок.

Марго пожимала изящными плечами. Она была счастлива, поддерживала неплохие отношения с мужем; она добивалась своего посредством юной Фоссо; ее кроткая невестка Катрин не доставляла ей хлопот; мадемуазель де Ребур окончательно утратила свою власть; месье де Тюренн по-прежнему радовал Марго.

Гонцы из Парижа вторглись в этот рай. Ненависть брата догнала Марго в Нераке.

Обе стороны не были довольны миром, с таким трудом достигнутым стараниями королевы-матери. Король Франции подозревал Марго в том, что она дурно влияет на неракский двор; он сожалел о том, что ей разрешили соединиться с мужем, искал способ ее возвращения назад. Его курьеры доставили Наваррцу послание монарха, в котором шла речь о зловещих слухах в отношении Марго, гулявших по стране. Генрих Валуа упоминал скандальное поведение королевы Наварры, которая, как утверждают люди, вступила в любовную связь с графом Тюренном; в письме намекалось, что эти двое не только прелюбодействуют, но и строят опасные заговоры.

Прочитав этот текст, Наваррец засмеялся. Он еще меньше, чем король Франции, радовался заключенному миру. Поэтому он был готов допустить вспышку вражды, чтобы впоследствии подписать новое, более выгодное, соглашение.

Он вызвал к себе Марго и Тюренна; изобразив на лице гротескный ужас, он показал им донос короля Франции.

Любовники приготовились защищаться, но вскоре они поняли, что в этом нет нужды. Ясно показав, что он верит всему сказанному французским королем, Наваррец насмешливо спросил: «Может ли мужчина стерпеть такую клевету в адрес своей добродетельной жены? На подобное оскорбление можно ответить только ударом меча».

Тюренн согласился с королем, что условия мира весьма невыгодны им; Марго поддержала любовника. Вскоре между гугенотами и католиками вновь вспыхнула война — народ Франции, не питавший иллюзий относительно истинных причин происшедшего, иронично назвал ее «Войной любовников».

В Париже Катрин наблюдала за развитием событий с нарастающей печалью, потому что во время войны Наваррец проявил себя как полководец, с которым придется считаться в будущем. Он брал один город за другим; вскоре стало ясно, что он способен выиграть «Войну любовников». Ввиду этого было вдвойне приятно сознавать, что он не отказался от своих безумств. Он так влюбился в юную глупышку, практически подростка, что на пороге победы мог покинуть после битвы, чтобы срочно оказаться рядом с маленькой Фоссо. Это желание пересиливало стремление к победе над армиями французского короля. Он снова и снова упускал шансы, отшвыривал их. Он провозгласил нейтралитет Нерака; католики согласились на это при условии, что Наваррец не вернется туда до окончания военных действий; но Фоссо находилась в Неракском дворце. Когда Генриха охватывало желание встретиться с любовницей, все остальное теряло для него значение. Однажды, когда стало известно, что Наваррец нарушил свое слово и проник во дворец, его обстреляли из пушек. Марго была возмущена глупым поступком мужа, но Наваррец лишь смеялся. Он заявил, что готов заплатить за свою выходку. Он оказался со своей любимой Фоссо и был согласен рискнуть ради этого дворцом. Только отменная выучка руководимых им солдат спасла тогда Нерак.

Это явственно свидетельствовало о том, что Наваррец, будучи смелым и талантливым командиром, оставался рабом своей чувственности. Катрин страстно надеялась, что он сохранит эту слабость; чужие слабости увеличивали ее силу; она с ликованием отмечала, что, не обладай Наваррец этой чертой, война могла бы иметь губительные последствия для короля Франции. Вражда продолжалась почти год и могла продлиться еще, если бы Анжу не предложил использовать его дружбу с зятем для восстановления мира. Анжу по-прежнему был одержим мечтой о французской империи, которую он собирался осуществить с помощью войны во Фландрии. Ему казалось нелепым то, что французы воюют со своими соотечественниками, когда они могут сражаться с иностранцами во славу Франции. Он отправился в Нерак, где Марго встретила его с нежностью, а Наваррец — весьма по-дружески.

Был заключен новый мир, но теперь уже никто не возлагал больших надежд на подобные договоры. Их было слишком много. Они являлись шаткими, ненадежными мостиками, связывающими одну войну с другой.

Пробыв в Нерак, Анжу, похоже, не спешил покинуть его. Он заявил, что очарован этим местом, но вскоре стало ясно, что он покорен не столько самим Нераком, сколько одной из живших здесь дам. Анжу искал неприятности с тем же упорством, что и Марго; особа, которую он почтил своим вниманием, была ни кем иным, как малышкой Фоссо, любовницей короля.

Ситуация оживила весь двор. Снова между свояками вспыхнуло соперничество, как несколько лет тому назад, когда они оба увлеклись мадам де Сов. Они разыгрывали друг друга; их шутки переходили грань безопасности.

Конец этому положила Марго. Однажды она позвала к себе своего брата и серьезно поговорила с ним.

— Дорогой брат, — сказала она, — я знаю, что ты любишь меня.

Анжу нежно поцеловал сестру. Он питал слабость к лести и восхищению, и Марго не скупилась на сладкие речи.

— Я бы хотела, — добавила она, — чтобы твое чувство ко мне затмило все остальные, которые ты испытываешь к другим людям.

— Дорогая, прекрасная сестра, зачем тебе желать того, что уже принадлежит тебе? Никого я не люблю и никем не восхищаюсь так сильно, как моей красавицей сестрой.

— А Фоссо? — спросила Марго.

Он засмеялся.

— Дорогая Марго, это действительно любовь, но временная. Моя любовь к тебе вечна.

Она обняла брата, приласкала его.

— Это радует меня. Теперь я уверена в том, что ты прислушаешься к моему совету. Ты теряешь здесь время, дорогой брат. Ты — незаурядный полководец. Ты можешь принести Франции славу. Ты должен стремиться к созданию империи, а не к обладанию женщиной.

Марго нравилось играть на его слабостях; она заставила Анжу увидеть себя строителем империи, будущим королем Франции, причем самым великим из всех, каких знала эта страна. Она так успешно справилась с этой задачей, что вскоре после их беседы Анжу с сожалением расстался с Фоссо; он объяснил, что его зовет долг; он — человек, на которого возложена определенная миссия.

Из Нерака он приехал во Фландрию, где собрал армию и вошел в Камбре; однако, как всегда, он планировал свои действия недостаточно осторожно, а Филипп Испанский не сидел сложа руки. Через несколько месяцев положение Анжу стало шатким; у него кончились средства, необходимые для продолжения кампании, ему угрожала могущественная Испания. Потерпев поражение, он отправился в Англию, попросил Элизабет ссудить его деньгами, что она сделала, и вернулся во Фландрию воевать.

Но его отъезд из Нерака означал лишь временный мир для обитателей дворца.

Фоссо забеременела. Это вызвало раздражение у Марго по двум причинам. Во-первых, любовница короля могла родить ребенка — в отличие от королевы; во-вторых, беременность изменила характер кроткой девочки, переставшей быть таковой; она уже не желала подчиняться королеве. Более того, мадемуазель де Ребур, разъяренная потерей королевских милостей, цеплялась за любую возможность распространения скандальных слухов о короле и Фоссо.

Если всей стране станет известно о том, что дочь великого дома Монморанси собирается родить королевского бастарда, некоторые круги гугенотов испытают сильное потрясение. Ввиду этого Марго решила взять дело в свои руки — как она говорила, в интересах всех сторон.

Она вызвала к себе Фоссо; когда девушка явилась к королеве, Марго ласково посмотрела на нее и сказала:

— Моя дорогая Фоссо, все уже произошло, и винить в этом кого-то бесполезно. Мы должны постараться сохранить спокойствие. Ты понимаешь, что известие о твоей беременности причинит большой вред королю. Гугеноты — ужасные пуритане, они не приемлют лидеров, которых считают аморальными. В интересах короля и твоих собственных, поскольку для девушки из твоего дома не подобает вынашивать внебрачного ребенка, я предлагаю тебе следующее решение: я увезу тебя в уединенное местечко Мас д'Агенэ, которое находится на берету Гаронны между Мармандом и Тоннином. Там, в глуши, ты родишь ребенка. Это самый мудрый выход. Когда король отправится с придворными на охоту, мы выедем вместе с ними; затем, захватив наших слуг, мы покинем короля и поскачем в Мас д'Агенэ.

Фоссо выслушала это предложение и настороженно посмотрела на дочь Катрин Медичи.

— Мадам, — сказала Фоссо, — ничто не заставит меня поехать с вами и вашими друзьями в уединенное место.

Она сделала реверанс, покинула королеву и отправилась к своему любовнику. Увидев, как она расстроена, он спросил Фоссо, что случилось с ней.

— Королева, — сказала Фоссо, — намерена убить меня.

— Неужели? — сердито произнес король. Ему, как и его любовнице, казалось возможным, что дочь Катрин Медичи задумала устранение мешавшего ей человека.

— Она предложила, чтобы мы отправились на охоту. Затем она и ее женщины увезут меня в уединенный замок, где я останусь с ними до рождения моего ребенка. Я не поеду. Я знаю, что она хочет убить меня.

— Черт возьми! — воскликнул король. — По-моему, это вполне возможно. Не бойся, любовь моя. Ты не поедешь с ней.

Он отправился в покои Марго. Она отдыхала на диване и посмотрела на мужа с достоинством и даже надменностью, изящно склонив голову в сторону с молчаливой просьбой не подходить к ней слишком близко. С тех пор, как она обратилась к нему с просьбой вымыть ноги, прошло немало времени. Генрих уселся и стал рассматривать свои конечности; Марго показалось, что он так и не вымыл их.

— Значит, — не обращая внимания на ее фрейлин, произнес Генрих, — ты похожа на свою мать.

Марго вопросительно подняла брови.

— Мадам, перестаньте смотреть на меня с таким высокомерием! Что это еще за идея — увезти Фоссо в уединенное место и убить ее?

— Я не понимаю, почему мое предложение о помощи истолковывается как намерение убить, — сказала Марго.

— Ты… хотела помочь ей?

— Почему нет? Твои гугеноты не обрадуются, услышав о бастарде. Я помню переживания твоего отца, когда любовница родила ему ребенка. Мы, католики, придерживаемся широких взглядов. Короткое покаяние, и мы прощены. Но ты выбрал более строгую религию. Я просто хотела помочь тебе и Фоссо.

— И для этого убить ее?

Марго пожала плечами.

— Хорошо. Я забираю назад мое предложение. Если ты намерен и впредь вести аморальную жизнь, не надейся, что тебе удастся сохранить ее в тайне. Твои праведники разоблачат тебя.

— Ты смеешь говорить мне об аморальной жизни!

— Во всяком случае, моя жизнь не осложняется досадными происшествиями.

— Не хвастайся своим бесплодием.

— Я не стыжусь того, что избавлена от нежелательных последствий. Я сожалею о том, что протянула руку помощи. Я просто подумала о том, что, поскольку репутация этого двора важна для нас обоих, я могла бы помочь в этом деле. Вот и все.

— Как бы ты помогла? — спросил он. — Твоя мать оставила тебе во время своего визита набор ядов?

Марго взяла книгу и начала читать. Муж в течение нескольких секунд сердито смотрел на нее, затем он ушел.

Он беспокоился. Он боялся смутить своих друзей-гугенотов; эти лицемеры не возражали против тайного аморализма; они возмущались лишь тогда, когда пороки становились явными. Генрих был по-прежнему увлечен малышкой Фоссо и не желал расставаться с ней.

Через несколько недель стало невозможным игнорировать состояние любовницы короля. Наваррец почувствовал, что он поторопился отвергнуть помощь Марго.

Он пришел к ней, когда она лежала в постели; отодвинув полог, Генрих изобразил на лице смирение.

— Мне нужна твоя помощь, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты позаботилась о Фоссо.

— Я ничего не могу сделать, — с удовольствием ответила Марго. — Я уже предлагала свое содействие, но его весьма грубо отвергли. Сейчас я не стану заниматься этим делом.

Он схватил ее за запястье и с угрозой посмотрел на Марго.

— Ты исполнишь мои приказы, — заявил Генрих.

Марго не огорчилась. Она и Тюренн страстно желали заполучить Фоссо в свои руки; периодически Марго принимала решение осуществить свой первоначальный план. Она должна воспользоваться ситуацией, наказать Наваррца за его недавний отказ от предложенной ею помощи. Она хотела, чтобы он начал уговаривать ее. Поэтому сейчас она покачала головой.

— Месье, вы просите меня, французскую принцессу, вашу королеву, выступить в роли повивальной бабки вашей любовницы-шлюхи!

— Откуда такая гордыня? Еще несколько недель назад, дорогая французская принцесса, королева Наварры, вы просили о привилегии стать этой самой повивальной бабкой моей любовницы.

— Мое доброе сердце одержало верх над разумом, — сказала Марго.

— Твое доброе сердце сделает это еще раз, моя дорогая.

— Ты оскорбляешь меня.

— Значит, ты заслужила. Ты позаботишься о Фоссо.

— Я не стану ничего делать.

Он схватил ее за плечо, но что-то в лице Марго заставило его рассмеяться. Она с большим трудом обрела обычный вид.

— Ты — самая умопомрачительная женщина Франции, — сказал Генрих.

— А вы, месье, самый грубый, грязный, противный…

Он тряхнул ее и поцеловал; теперь они рассмеялись вместе.

— Никто не забавляет меня так, как ты, — заявил Генрих. — Приятно, когда тебя кто-то забавляет. Будь ты более нравственна, я бы легко влюбился в тебя.

— Увы! — вздохнула Марго. — Если бы ты был более чистоплотен, я бы тоже смогла полюбить тебя.

— Если бы ты имела меньше любовников…

— А ты бы иногда мылся…

Они снова засмеялись, и Марго сказала:

— Хватит совершать глупость. Можешь не бояться. Я позабочусь о девочке.

— Моя милая Марго!

Он хотел обнять ее, но она отступила назад. Он опустил глаза, посмотрел на свои ноги и расхохотался.

— Я так сильно восхищаюсь тобой, — сказал Генрих, — что сейчас покину тебя. Передай Тюренну — он так часто принимает ванну, что напоминает мне одного луврского щеголя… ничто на этом свете не заставит меня следовать его примеру.

Позже Марго обсудила ситуацию с Тюренном.

— Это станет концом Фоссо, мой дорогой. Она пожалеет о том, что повела себя со мной дерзко.

— Что ты задумала? — спросил Марго ее любовник.

— О, мой дорогой! Ты тоже? Неужели ты думаешь то же самое, что и другие? Я читаю это в твоих глазах. Ты говоришь себе: «Она — дочь Катрин Медичи». Но я не хочу убивать. В этом случае убийство было бы глупостью. Теперь, когда король встревожился из-за мадемуазель Фоссо, он уже отчасти разлюбил ее. Он старается избегать лишних волнений. В конце концов любовница короля должна заботиться о его покое, а не доставлять неприятности Фоссо поедет со мной. Я увезу ее, и она несколько недель не будет видеть короля… ты же проследишь за тем, чтобы он в это время встречался с другими женщинами. Возможно, наша маленькая Фоссо по возвращении ко двору обнаружит, что ее место занято. Если слух об этой истории пересечет границу Наварры, король будет весьма недоволен. Почему бы этому не случиться? Наивно пытаться сохранить это происшествие в тайне. Мой дорогой, мы не можем позволить этой девушке, показавшей свои зубы, работать против нас.

Тюренн согласился. Королю необходимо подыскать новую любовницу; несомненно, маленькая Фоссо царствовала слишком долго.

Марго успешно справилась со своей задачей, но судьба помогла ей; ребенок Фоссо родился мертвым. История завершилась, как и короткое возвышение маленькой Фоссо, которая, вернувшись ко двору, к своему великому огорчению обнаружила, что король развлекает себя несколькими легкими связями; поскольку они оказались весьма несерьезными, Фоссо попыталась вернуть себе свое прежнее положение и сделала бы это, если бы в жизни Генриха не появилась вновь Диана д'Андузен, графиня Грамонт, которую Наваррец полюбил в дни ее замужества, когда ему было четырнадцать лет. Она была Корисандой его юности; он обрадовался, увидев, что она стала еще красивее.

Но история с романом короля и мадемуазель Фоссо продолжала жить, когда их связь уже оборвалась. Она обсуждалась по всей стране; сцены, происходившие между королем я королевой Наварры, приобретали в устах людей ужасную окраску; казалось, французский двор только и говорил что о постыдной жизни сиятельной четы.

Народ перемывал им косточки на улицах. Парижане страдали от голода и холода, они сравнивали свое жалкое существование с порочной в роскошной жизнью коронованной Наваррской парочки.

Испания, старый враг Катрин, нанесла сокрушительный удар по королеве-матери; как всегда в подобных случаях, Катрин испытала потребность в срочных действиях в нейтрализации домашних врагов — она не могла ослабить своего извечного могущественного недруга.

Это оказалось трагическим просчетом; король без колебаний заявил об этом матери. Он полностью находился под влиянием Жуаеза и Эпернона, все их предложения казались ему разумными. Если совет фаворитов приводил к неудачам, то король не считал их важными. Но когда мать, с детства защищавшая Генриха, интриговавшая ради его восхождения на трон и удерживавшая там сына, наконец высказала ошибочное суждение, он первым обвинил ее.

Скоропостижно скончался король Португалии; два человека заявили о своих правах на трон. Оба они доводились племянниками Филиппу Испанскому. Одного назвали Филиппом в честь его могущественного дяди, второй носил имя Антоний. Катрин удивила всех, заявив о своих претензиях на трон. Она утверждала, что семья покойного короля являлась незаконной; покопавшись в прошлом, она отыскала своего предка имевшего отношение к португальскому трону. Филипп Испанский ответил на это презрительной усмешкой, возмущенная Катрин, едва не разорив Францию, сколотила для подкрепления ее требований флот. Французы были неважными моряками; испанцев же считали обладателями самой мощной армады — после английской. Катрин следовало понять, что у ее флотилий нет шансов одолеть испанцев. Французские корабли направились в Тесейру; вернувшись назад, парусники представляли из себя жалкое зрелище. Филипп Испанский отдал трон Португалии своему тезке; на род Франции еще сильнее обозлился на своего короля и его мать.

«Нас задушили налогами; мы оплачиваем их безумные выходки. Катрин Медичи морит придворных ядами, а нас — голодом. Сколько еще мы будем терпеть итальянку и ее змеиное гнездо?»

Катрин порой стояла у какого-нибудь луврского окна и смотрела на толпу жестикулирующих людей; время от времени кто-то поворачивался лицом к дворцу и махал кулаком. Она слышала, что говорят Парижа не, когда бродила по рынкам: «Иезавель… Королева Иезавель! Любая собака побрезгует ее плотью!»

Люди пели:

Но песню исполняли мрачно, грустно; сильнее всего Катрин боялась этой подавленности. Она звала, что тлеющий костер может внезапно разгореться.

Она должна следить за всеми ее врагами. Что на уме у неракской парочки? Что они замышляют?

Катрин обратилась к ласкавшему своих болонок королю:

— Мой сын, мы должны вернуть твою сестру ко двору.

Король встревоженно посмотрел на мать.

— Без нее жизнь гораздо приятнее.

— Возможно, мой дорогой. Но можем ли мы знать ее планы, когда она отсутствует?

— Наваррца следует бояться больше, чем Марго.

— Я не уверена. Они оба опасны. Предложи им навестить нас. Я была бы счастлива, если бы они находились здесь. Я мои подыскать ему женщину; ты знаешь, что я умею слышать обо всем происходящем вокруг меня. Когда они живут вдали, делать это труднее. К несчастью, мои слуховые трубы не дотягиваются до Нерака.

— Они не приедут даже по моему приказу.

— Марго приедет, возможно, с ее помощью удастся заманить в Париж Наваррца.

— Ты сделаешь их пленниками?

— Я приму меры к тому, чтобы ему не удалось снова скрыться.

— Ты думаешь, она приедет? Ты помнишь, как упорно стремилась Марго к отъезду?

— Мой дорогой сын, Марго не может быть счастлива, долгое время находясь на одном месте. Она пишет, что у нее нет для нас новостей, достойных того, чтобы сообщать о них. Это означает, что она соскучилась по французскому двору. Она хочет услышать о происходящем в Париже. При мысли о Сене ее глаза наполняются слезами! Неужели ты думаешь, что Марго может долго нравиться какое-то другое место, кроме французского двора. Поверь мне, она мечтает сейчас о возвращении так же сильно, как когда-то — об отъезде. Нам не составит труда уговорить ее вернуться назад.

— А Наваррец? Отпустит ли он жену?

— Если Марго поведет себя разумно, он согласится. Она несомненно, предложит себя на роль его шпионки при французском дворе. Мы должны будем просматривать все ее послания, адресованные мужу. Мы сделаем так, что она заманит его сюда. Я предложу ей приехать в Париж. Я уверена, что она устала от месье де Тюренна, удивительно, что она так долго хранит верность ему. Что творит воздух Беарна с королевской четой? Наваррец был верен мадемуазель Фоссо, пока она не утомила его своими проблемами; говорят, что теперь он так же верен Корисанде. О, несомненно, Марго уже устала от Тюренна; недаром она жалуется на отсутствие стоящих новостей.

— Превосходно, — сказал король. — Пригласи их обоих. Я стану счастливее, сделав Наваррца моим пленником.

— Пошли ей деньги в подарок. Скажи, что хочешь увидеть ее. Будь ласковым и любящим. Я не сомневаюсь в том, что она приедет.

Катрин оказалась права. Хотя Наваррец категорически отклонил приглашение, Марго обрадовалась ему. Наваррец напомнил Марго о том, что его мать внезапно и загадочно умерла в Париже.

— Помни о Колиньи, — сказал Генрих. — Помни о сотнях моих друзей, отправившихся однажды в Париж на свадьбу.

Марго пожала плечами.

— Возможно, мне следует поехать одной. Я буду информировать тебя обо всем происходящем при дворе. Тебе будет полезно знать их планы.

Генрих согласился с этим, и Марго приготовилась к путешествию. Кроме того, что она скучала при дворе мужа и не любила долго оставаться в одном месте, была и другая причина, заставлявшая ее желать возвращения в Париж. Когда Анжу останавливался в Нераке, в его свите находился один очаровательный джентльмен, некто Жак де Харлей, хозяин Шамваллона. Между ним и Марго возникла взаимная симпатия; состоялась пара интимных свиданий; во время одного из них парочку поймал врасплох при весьма компрометирующих обстоятельствах главный неракский враг Марго — коварный и набожный гугенот Агриппа д'Обинэ. Он входил в свиту Генриха Наваррского и не меньше Марго любил описывать в своих мемуарах текущие события. Он хорошо изучил Священное писание и считал, что он, будучи безгрешным, должен бросить первый камень. Веря в свою праведность, он всегда держал под рукой громадный булыжник. Для такого человека красивая, очаровательная, жизнелюбивая королева Марго была воплощением всех зол; ненависть к ней окрашивала его мемуары. Он боролся с ней не только пером.

Марго, в то время сильно увлеченная Тюренном, не хотела оставлять его ради красивого Шамваллона, которому предстояло вместе с Анжу покинуть неракский двор. Однако она писала Шамваллону часто и более возвышенным слогом, чем тот, которым она пользовалась обычно, даже в любовных посланиях. «Прощай, мое прекрасное солнце, — писала она, — мое восьмое чудо света. Я целую миллион раз твои изумительные губы». Такие послания не сразу попадали к адресату; симпатия Марго к Шамваллону стала известна третьим лицам.

Немного устав от месье де Тюренна, Марго с нетерпением ждала встречи с Шамваллоном в Париже.

Марго прибыла в столицу. Шамваллон встретил ее с большой теплотой, чем король и королева-мать. Марго поняла, что они пригласили ее для того, чтобы наблюдать за ней; они не собирались менять своего отношения к королеве Наварры.

Марго это не смутило. Она находилась в своем любимом Париже, при родном дворе Франции. Ее безумно радовало окружение; многие придворные заявляли, что солнце вернулось назад, чтобы снова сверкать над ними. Она оказалась в центре всех балов, маскарадов, развлечений. Стала законодательницей мод. Страстно влюбившись в Шамваллона, Марго наслаждалась жизнью.

Иногда она сталкивалась с Генрихом де Гизом; эти встречи всегда волновали ее. Он по-прежнему был любовником мадам де Сов, но Марго знала, что мысли о ждущем его величии занимают Генриха больше, чем что-либо другое. Под его руководством Лига усиливала свое влияние по всей стране. Иногда Марго хотелось расспросить Генриха о деятельности Лиги, о его планах, которые, если бы их отношения развивались так как она желала когда-то, могли стать ее планами.

Но Шамваллон своим существованием напоминал ей о том, что она покончила со своей старой любовью к Гизу. Зачем думать о прошлой страсти, когда есть новая, много других в промежутках между ними и в будущем?

Катрин заставляла Марго уговорить мужа приехать в Париж, но Наваррец постоянно присылал отказы. Катрин знала, что с момента своего возвращения в Париж Марго действовала как шпионка мужа, но это не вызывало беспокойства королевы-матери — она считала, что ей удается перехватывать всю почту.

Марго уже провела несколько месяцев при дворе, когда произошел инцидент, пробудивший в короле гнев и жажду мести.

Его любимый фаворит, Жуаез, пожелал стать архиепископом Нарбоннским и легатом при папском престоле. Хотя молодому человеку еще не исполнилось двадцати одного года и он не обладал необходимой подготовкой, он так трогательно вымаливал эту честь, что король не смог отказать ему; Генрих Валуа бросил эти должности своему милашке, словно засахаренные сливы, хоть эти назначения и требовали периодического присутствия Жуаеза в Риме. Когда фаворит отбыл к папе, Генрих послал ему письмо, но королевский гонец подвергся нападению и был убит, а послание — похищено.

Король разъярился, подозревая свою мать; тут пахло ее методами; однако Генрих решил обвинить сестру, потому что искал повода сфабриковать против нее обвинение.

Он хотел отомстить ей таким способом, которым поверг бы ее в бесчестье; не проконсультировавшись с матерью, он прислушался лишь к советам милашек и решил нанести удар по сестре на государственном балу.

Марго танцевала, когда король подал музыкантам знак остановился. Танцующие застыли в молчании, гадая, что случилось. Король подошел к тому месту, где стояла Марго.

— Берегитесь! — закричал он, обращаясь к собравшимся. — Берегитесь этой шлюхи! Мои друзья, я стыжусь того, что она — моя сестра. Я не смог бы перечислить вам все ее преступления. Их слишком много, и я, слава Богу, знаю далеко не все. Я мог бы назвать имена сорока ее любовников… этот список был бы далеко не полным. Есть некто Шамваллон. Вы знаете, что она недавно тайно родила ему сына? Это так. Ей удалось временно скрыть это от нас, но мы не так глупы, как она думает.

Глаза Марго сверкнули.

— Ты… — закричала она. — Ты… со своими накрашенными милашками… смеешь обвинять меня в безнравственности…

Король сузил глаза, и Марго заметила, что два его фаворита встали по обеим сторонам от нее. Берегись! — говорили их взгляды. Человек, осмелившийся так говорить с королем Франции, обречен!

Страх Марго оказался сильнее ее гнева. Никогда прежде она не осознавала всю глубину ненависти ее брата. Она поступила глупо, задев его милашек, продемонстрировав враждебность к ним. Она поняла, как правильно поступил ее муж, отказавшись приехать в Париж и шагнуть в ловушку. Она решила, что это — прелюдия к ее аресту.

Марго с мольбой посмотрела на мать.

Катрин молча наблюдала за этой сценой. У нее заболело сердце. Дети своими глупыми выходками рушили все плоды ее трудов. Эта история будет гулять по улицам Парижа, подвергаться искажению, раздуваться. Репутация дома Валуа упадет еще ниже, недовольные получат новую пищу для пересудов.

— Брат, — сказала Марго, — ты наслушался клеветы. У меня нет ребенка.

— Молчи. Немедленно уходи, — шепнула ей мать. — Иди в свои покои. Только так ты можешь спастись от королевского гнева.

Марго поклонилась и с высоко поднятой головой прошла сквозь расступившуюся безмолвную толпу.

Фрейлины Марго окружили свою госпожу в ее покоях. Что будет теперь? — спрашивали они друг друга.

Марго легла на кровать; она была напугана, но, как обычно, извлекала удовольствие из опасной ситуации. Король обвинил ее в рождении бастарда; скоро эта новость разлетится по Парижу, по всей Франции. Это не слишком сильно огорчило Марго. Она глубоко сожалела о своем бесплодии, которое было платой за грехи дедов. Марго не могла вынашивать детей и отчасти радовалась тому, что ее подозревают в тайных родах.

Ночь прошла спокойно, но, проснувшись, Марго обнаружила в спальне шестьдесят лучников. Это было бессмысленное оскорбление со стороны короля, потому что солдаты пришли не для того, чтобы арестовать Марго; они лишь доставили послание Генриха, в котором Марго предписывалось без промедления «избавить город от своего присутствия».

Поскольку Шамваллон, узнав об инциденте на балу, где прозвучало его имя, и испугавшись гнева короля, удрал в Германию, Марго решила тотчас исполнить приказ брата и в тот же день выехала в Гасконь.

Ликующий король явился к матери.

— Вот видишь! Я избавил наш двор от шпионки, и весьма быстро. Как с самого начала сказал Эпернон, приглашать ее сюда было ошибкой.

Катрин покачала головой.

— Мой сын, как бы я хотела, чтобы ты советовался со мной, собираясь сделать что-то. Куда выгоднее было бы присматривать за столь опасной особой здесь. Боюсь, что ты поступил весьма неразумно, прогнав ее.

— Я — человек, — сказал король, — который, приняв решение, действует быстро.

— Иногда мудрее немного поразмыслить, — заметила Катрин. — Мы еще увидим, правильно ли ты поступил или тебе следовало проявить большую осторожность.

Генрих и правда вскоре увидел это. Наваррец, услышав о поступке короля, послал ему письмо, в котором сообщалось, что он не может принять назад жену, которую публично очернил король Франции — ее родной брат.

Дело было в том, что Корисанда забеременела, желая иметь сына, наследника его владений, король Наварры задумался о женитьбе на ней. Он писал, что рассчитывает получить от королевской семьи репарации за брак со столь недостойной женщиной, как Марго. Он хотел развода. Что скажет христианский мир, спрашивал Наваррец, если он примет назад особу, которую король Франции публично опозорил и прогнал от своего двора?

Катрин посмотрела бесстрастными глазами на сына; но король отказался признать свою ошибку.

— Да будет проклят Наваррец! — закричал Генрих. — Да будет проклята его жена. Этому королевству не видать мира, пока они оба живы.

— Она должна вернуться к своему мужу, — сказала Катрин. — Сделанного не исправить. Мой дорогой сын, твои друзья посоветовали тебе поступить подобным образом отнюдь не в интересах Франции, а из-за своей жалкой ревности. Ты не должен допускать, чтобы личные чувства влияли на государственные дела.

Он нахмурился. Это было максимумом того, что Катрин осмелилась сказать против его фаворитов. Она тем временем задумалась о том, как избавиться от двух самых опасных милашек — Эпернона и Жуаеза. Уже умерло так много его фаворитов; Катрин боялась, что Генрих заподозрит ее в случае гибели еще одного друга. Она не могла рисковать любовью сына и остатками его уважения.

Но она должна радоваться. Подобные истории показывают Генриху, что милашки помогают ему совершать промахи. Это доказывало кое-что еще: возросшую хитрость Наваррца.

Французские послы посетили Нерак, а наваррские — Париж. Король Франции умиротворил короля Наварры. Генрих заявил, что он отказывается от сказанного в адрес сестры, что его дезинформировали; он якобы понял, что даже принцессы не защищены от клеветы.

Чувствуя себя уверенно в своем королевстве, Наваррец ехидно посмеивался. Хотя сейчас он обожал красавицу Корисанду, которая вынашивала его ребенка, Генрих все же не был уверен в том, что он согласен потерять Марго, эту самую поразительную и забавную женщину. Если король Франции предложит ему значительную компенсацию, он, Генрих Наваррский, возможно, примет Марго назад.

Наконец Наваррец согласился взять к себе жену; за это король Франции убрал гарнизоны из нескольких городов, расположенных возле Наварры.

Довольный Наваррец посмеивался. Поездка Марго в Париж оказалась весьма полезной.

В Лувре и Париже царило напряжение, а при неракском дворе — такое ликование, какое редко видели здесь прежде. Даже король Наварры смотрел в будущее с оптимизмом.

Герцог Анжу серьезно заболел; на выздоровление было мало надежды.

Марго уже оплакивала брата; кое-кто говорил, что она питала к нему отнюдь не сестринскую любовь. Несмотря на свое горе, Марго, равно как и Наваррец и его министры, сохраняла бдительность. Смерть Анжу стала бы событием, наиболее важным именно для Наварры.

На улицах Парижа люди шептались об итальянке. «Говорят, его отравила Иезавель».

— Возможно ли это? Ведь он — ее сын.

— Ее сын! А бедный Франциск Второй? А несчастный безумный Карл? Говорят, она отправила их в могилу до срока. Многим достались ее итальянские яды — сыну, дочери, кузену… она не щадит никого. Она — воплощение зла… наша французская Иезавель.

Но Катрин искренне сожалела о болезни сына и испытывала сильное беспокойство. Анжу умирает! Что случится, если Генрих умрет? Похоже, ее дети не способны дожить до зрелости. Генрих выглядел старым не по годам. Если Генрих умрет, следующим претендентом на трон будет Наваррец. Да, Марго станет королевой Франции, но может ли она, Катрин, доверять дочери? Может ли она доверять Наваррцу?

Эти глупцы на улицах думают, что она хочет отравить своего сына Анжу. Они не понимают ее. Они не знают, что ее убийства не являются настоящими убийствами; они были просто устранениями вредных людей, представлявших опасность для могущества дома Валуа — и не более того! Она не питала ненависти к тем, кого следовало устранить. Убила ли она женщину, которая много лет унижала ее и заставляла страдать при жизни мужа Генриха? Нет! Диана де Пуатье уцелела, потому что, когда Катрин получила возможность убить ее, Диана перестала играть важную роль.

Катрин чувствовала себя абсолютно непонятой. Уличная клевета никогда не причиняла ей боли. Почему она должна беспокоиться из-за нее сейчас? Может быть, ее раздражение вызвано старением, усталостью от постоянной борьбы за ускользающую власть?

Она снова подумала о ее старом враге, Филиппе Испанском. Как бы он отреагировал на смерть Анжу? Что предпринял бы зля того, чтобы гугенот Наваррец не стал бы королем католической Франции? Она была уверена в том, что Филипп не станет сидеть сложа руки. Сейчас голландцы не тревожили его так сильно, как прежде. Парма хорошо поработал в интересах своего господина; несколько месяцев тому назад принц Оранжский, защитник всех протестантов, был убит. Таким образом, Луиза, дочь Колиньи, после смерти Телиньи вышедшая замуж за принца, потеряла обоих мужей в результате насилия. Жена Колиньи, Луиза, по-прежнему находилась в тюрьме, куда ее поместили сразу после смерти мужа. Катрин должна приглядывать за этими гугенотами и Филиппом Испанским. Бедный Анжу мало чего добился в жизни, но смерть сделает его важной фигурой, которой он всегда хотел стать.

Сообщили о кончине Анжу. Его слабый организм Валуа не смог справиться с воспалением легких. Анжу мертв. Генрих Наваррский — наследник французского трона. Вся Европа насторожилась. Протестант во главе Франции нарушит баланс сил. Англия приготовилась послать Лейчестера на помощь Голландии, несмотря на потерю любимого ими принца Оранжского, голландцы были исполнены новой надежды. Филипп Испанский с тревогой поглядывал в сторону Парижа и проводил заседания своего совета. Он видел во Франции одного человека, который, по мнению испанцев, никогда не позволил бы протестанту единолично править страной. Генрих де Гиз, лидер Католической лиги, быстро становился самым могущественным человеком Франции.

Катрин настороженно ждала. Она подолгу тайно совещалась с королем, но Генрих Валуа не хотел думать о государственных делах, потому что ему недавно прислали новую коллекцию обезьянок и попугаев, и он решал, с кем из друзей поделиться животными. Собачки требовали его внимания; милашки развлекали короля, помогали ему проводить время. Эпернон и Жуаез соперничали между собой, боролись за любовь короля, если Генрих дарил что-то Жуаезу, ему приходилось преподносить еще более роскошный презент Эпернону, что лишь усиливало ревность Жуаеза. Эпернон получил звание генерал-полковника, после этого Генриху пришлось сделать Жуаеза адмиралом; затем Эпернон стал правителем Метца, Вердена и Тула. Эпернон и Жуаез превратились в богатейших людей Франции. Если сегодня Эпернон превосходил по размеру своего состояния Жуаеза, то завтра приходилось одаривать последнего.

Вернувшись из Рима, Жуаез пожелал жениться. Он попросил дать ему в жены богатую даму, женитьба на которой повысила бы его престиж. «Ваше Величество, у вас есть жена, вы знаете, что я стремлюсь во всем походить на вас».

Короля это позабавило. Его фаворит должен жениться, невестой станет родная сестра королевы способная дать Жуаезу большое приданое.

Жуаез радостно захлопал в ладоши, когда король вместе с другими милашками начал планировать свадебные празднества. Они должны были продлиться две недели и обойтись в кругленькую сумму. Пустяки! Парижане любят торжества, люди должны платить за то, что им нравится.

Народ ждал женитьбы Жуаеза, после этой свадьбы придется женить Эпернона.

Король ломал голову над тем, где взять столь же богатую жену для дорогого Эпернона. Генрих опасался, что менее пышные торжества пробудят в Эперноне ужасную ревность. Он частично решил проблему, ограбив муниципальную казну, он придумал хороший способ раздобыть еще денег — король увеличил плату за судейские должности. Он посмеялся вместе с милашками. Король всегда умел найти очередной способ добывания денег.

Баттус процветал еще сильнее, чем прежде. Король и его фавориты устраивали уличные шествия. Им казалось забавным после появления в роскошных, расшитых драгоценностями нарядах шагать по городу в рубищах. Они надевали на себя белые мешки — более красивые, чем те, что они носили прежде. Мешки с изображениями черепов выглядели эффектно.

Король пребывал в отличном настроении. Эти шествия после двух пышных, экстравагантных свадеб любимцев Генриха демонстрировали народу, что король и его друзья — весьма набожные в душе люди.

Катрин, в смущении наблюдая за происходящим пыталась протестовать. Она понимала, что глаза народа прикованы к Парижу. Из Англии на столицу смотрела Элизабет Английская, из Голландии и Зеландии — Уилльям Нассау; Генрих Наваррский затаился, имея возможность выжидать; Филипп Испанским хранил бдительность; Генрих де Гиз находился рядом. Не обменивались ли двое последних письмами, миновавшими руки королевы-матери? — беспокоилась Катрин.

Нелепые церемонии продолжались; пышным пиршествам не было конца. Возмущенные парижане, заглядывая в окна Лувра, видели короля в женском платье из зеленого шелка и милашек в нарядах придворных дам.

Молчаливый, мрачный Париж смотрел на все это, созревая для бунта.