Королева в придачу

Глава 1 24 декабря 1513 года. Графство Саффолкшир

В старом замке Хогли готовились к Рождеству…

Время было полуденное, однако из-за продолжавшегося уже несколько дней снегопада, низких свинцовых туч и снежной круговерти в замке стоял полумрак. Но даже эти ранние потемки не могли повлиять на то праздничное оживление и веселье, какое проникает в кровь и душу в преддверии праздника Светлого Рождества Христова.

В полуподвальном помещении замковой кухни шла подготовка к рождественскому ужину. Воздух был насыщен запахами специй, жаркого, соусов, ароматом пирогов и сладостей. Поварята, кухарки, прислуга, горничные, охранники замка – все находились здесь, всем нашлась работа: одни рубили мясо, другие вращали вертела, гремели кастрюлями и противнями. Кто-то ругался, отгоняя клубы дыма, из-за непогоды то и дело вырывавшиеся из-под вытяжки очага, трещали сковороды, кричала гусыня, которой кухарка неловко пыталась свернуть шею.

По кухне с деловым видом сновала пожилая дама в черном траурном платье, переднике и накрахмаленном чепце и, бранясь, отдавала приказания. Ей не перечили, ибо леди Гилфорд слыла женщиной властной и не терпящей возражений. Худая как жердь, с лицом некрасивым, но не лишенным того обаяния, какое придает сильной личности особый внутренний свет, она строго вмешивалась во все приготовления.

– Хью, добавь дров в камин. Черри, не переперчи соус. Берта, да уйми ты эту гусыню! Голова раскалывается от ее криков. Изабелл, ты уверена, что точно знаешь, сколько чернослива надо класть в рождественскую кашу? О нет! Святочная каша делается не так. Отойди-ка, милочка. Святочная каша – это нечто особенное. Зерна должны быть из самой лучшей, первосортной пшеницы, и варят кашу непременно на молоке, а не на воде. Даже если это вода из источника святого Эдмунда.

На ходу перекрестившись при упоминании имени самого почитаемого в саффолкских землях святого, она решительно потеснила робкого вида бледную женщину и стала сцеживать в котелок желтоватое молоко утренней дойки. Изабелл Одли, жена кастеляна замка, боязливо отступив в сторону, послушно кивала, соглашаясь со всем, что ей выкрикивала в общем шуме властная леди Гилфорд. Но в какой-то момент она отвлеклась, заметив своего мужа, топтавшегося на ступенях лестницы и мявшего в руках берет.

– Да ты слушаешь ли, милочка? – окликнула ее леди Гилфорд. – Я говорю, что теперь надо добавить сахара и специй и дать настояться. Но чтобы к столу ее подавали непременно горячей…

– Простите, миледи, – робко прервала ее Изабелл. – Но пришел Джон, и ему надо сказать вам…

– Что, ваш олух сынок так и не появился? Что ж, одному Богу ведомо, куда он мог отправиться в такую метель.

– О нет, миледи. Дело не в Илайдже, а в… Кажется, моего Джона послал доктор Холл. Это касается принцессы.

Леди Гилфорд тут же перестала мешать половником в котле и, вытерев руки о передник, заторопилась к выходу, успев заметить Изабелл, что голову с нее снимет, если та что-нибудь испортит и святочная каша будет не такой, как должно.

Джон Одли, кастелян замка Хогли, что-то сказал ей, и дама, решительно потеснив его и подхватив пышные юбки, с девичьей легкостью взбежала по крутым ступеням. Миновав узкий сводчатый коридор, где после жара кухни было пронзительно холодно, она оказалась в главном зале поместья. Здесь также царила предпраздничная суета – служанки украшали стены остролистом с красными ягодами, окуривали старинное помещение розмарином, пажи вешали на потолочные балки гирлянды плюща. Леди Гилфорд шла быстро, но и здесь успевала давать указания. Лишь выйдя в очередной узкий коридор и заметив солидного полноватого мужчину в темно-синем одеянии лекаря, несколько замедлила шаг. Приближаясь, она машинально постаралась спрятать под чепец выбившуюся прядь. Взгляд ее стал мягче, на тонких губах появилась нежная, почти заискивающая улыбка.

– Мистер Джонатан?

Он подошел стремительно, взял ее руку в свои и по-отечески похлопал, словно не замечая невольного кокетства во взгляде важной матроны.

– Мег, дело гораздо хуже, чем я предполагал. Она стоит наверху башни и не желает спускаться. Откуда у нее эта уверенность, что брат пришлет за ней непременно сегодня? Мег, голубушка, уж не ты ли подала ей эту мысль?

– Сохрани Боже, Джонатан! Я не ведаю, отчего наша Мэри решила, будто с нее снята опала и августейший брат непременно сообщит ей об этом к Рождеству. Святочный подарок от старшего брата, то бишь! Бедная девочка. Три года в изгнании! Она ведь так истосковалась, понимает, что король Хэл[1] поступает с ней несправедливо, но не хочет в это верить.

Теперь леди Гилфорд не кокетничала, она была обеспокоена и расстроена и охотно согласилась пойти к принцессе, сказав, что лишь захватит в кладовой подбитый мехом плащ.

Узкая винтовая лестница в башне совсем промерзла. Пламя факела колебалось от сквозняка, отбрасывая красноватые тени. Так же холодно и уныло было в круглой башенной комнате, где возле узкого, как бойница, окна с западной стороны стояла худенькая девушка. У леди Гилфорд заныло сердце – такой одинокой и хрупкой показалась она ей. Пышная, золотистого цвета волна волос, ниспадающая из-под облегающей голову вязаной шапочки девушки, была единственным теплым пятном в сером сумраке этого каменного помещения. Даже огонь в очаге потух, а от тяжелых угрюмых стен так и веяло холодом.

Женщина накинула на плечи госпожи плащ.

– Мэри… моя высокочтимая леди… девочка моя. Так ведь можно совсем расхвораться, подхватить насморк. Что же тогда будет с нашим хорошеньким носиком?

Носик действительно был очаровательным. Маленький, изящно вылепленный кельтский нос Тюдоров. Леди Гилфорд видела нежную округлость щеки девушки, темный изгиб длинных ресниц. А когда сестра короля, принцесса Мэри Тюдор, повернулась, стали видны ее огромные темные глаза. Темными они казались в сумраке помещения. На самом деле они были серыми, но не прозрачно-серыми, светлыми, а цвета крыла голубки, того темно-серого оттенка, какой приобретают освещенные солнцем камни гранита или небо перед грозой над Северным морем.

– Что ты хочешь, Гилфорд? – тихо спросила девушка. – Оставь меня. Я не выйду отсюда, пока не увижу на дороге гонцов от короля.

Три года не было вестей. Три года она жила в изоляции, в глуши и безвестности. И это принцесса королевской крови, дочь августейших Тюдоров, сестра самого прославленного в христианском мире короля Генриха VIII, невеста эрцгерцога Карла, которую и величать-то полагалось «ее высочество принцесса Кастильская» – как пышно титуловали ее до того, когда по указу брата она была сослана в Саффолк, в провинцию.

Леди Гилфорд хотела сказать ей много хороших, теплых слов, но вместо этого лишь строгим тоном произнесла:

– А ну-ка подожмите губы, как добропорядочная леди. Уж и наградил вас Господь губищами! Сущее наказание для девицы благородной крови.

Принцесса Мэри повиновалась. Губы у нее действительно были пухлые, чувственные – неприличные, как ее уверяли. И она привыкла держать их чуть сжатыми, дабы казались тоньше. Но эта очаровательная ямочка под нижней губой все же выдавала их сочную мягкость, почти непристойную для невинной девушки, да еще принцессы.

Леди Гилфорд отошла, начала орудовать кочергой в камине, выгребая из-под золы еще тлевшие угли. Потом раздула их, стала укладывать хворост, а когда он занялся, положила сверху толстые поленья.

– Ну вот, теперь вы не замерзнете. Ишь, что надумала! Простудиться захотела, да еще в такой день. Вспомните, ваша милость, какой сегодня праздник. Скоро Рождество, родится Божественный Младенец, и весь мир пребывает в ожидании этого события. Добрые христиане ликуют, а вы…

– Я хочу умереть, – тихо проговорила принцесса. – Обо мне все забыли. И Чарльз Брэндон в том числе…

Если Мэри Тюдор заговорила о своей первой полудетской любви, значит, дело совсем плохо. Но Мег Гилфорд сделала вид, что не расслышала последних слов своей подопечной.

– Ну вот еще! – совсем по-деревенски фыркнула матрона. – Да вы поглядите, Мэри, какая круговерть на дворе. Никакой гонец к нам не пробьется из-за таких заносов.

Мэри впервые за все время оглянулась.

– Ты думаешь, Гилфорд? Мег, но ведь ты говорила, что на Рождество всегда ясное небо. Чтобы видеть звезды.

Леди Гилфорд прислушалась. Ветер выл и стонал на улице. В окне дребезжали стекла, за ними то и дело проносились хлопья снега, белые, как призраки. В трубе завывало, разгоревшийся огонь метался, и клубы дыма из-за ветра разлетались по комнате. Послышалось, как затрещала сорванная бурей с крыши плитка черепицы и неслышно упала – вокруг замка намело огромные сугробы.

– Видишь, какое ненастье, – сказала леди Гилфорд. – Зря ты здесь торчишь, девочка. Но к ночи, ко времени рождественской мессы, непременно распогодится, уверяю тебя. А там и гонцы прибудут.

Она не верила в то, что говорила, но сейчас главное – вывести Мэри из ее горестного оцепенения, в котором она пребывала с утра. Надо же, а ведь еще накануне весела была, как птичка.

– Ну так что, Мэри? Так и будешь стоять тут? Мне нужна твоя помощь. Сама-то я не управлюсь по хозяйству.

Мэри впервые улыбнулась. Это ее-то Гилфорд не управится? Наконец принцесса сказала, что выпила бы немного эля с булочкой. Ну что ж, это уже победа. У ее высочества с утра маковой росинки во рту не было.

Однако покидать свой наблюдательный пункт принцесса отказалась. Леди Гилфорд не настаивала, с головой уйдя в предпраздничные хлопоты, но в какой-то момент и сама почувствовала себя усталой и подавленной. Душа болела за свою воспитанницу. Носившая ей перекусить Изабелл сказала, что принцесса, хоть и поела с аппетитом, от окна не отходит. И что, спрашивается, выглядывает? Кругом лишь снег и сугробы, дороги совсем замело. Но, с другой стороны, леди Гилфорд ее понимала, и ей сделалось горько. Она отстраненно следила за тем, как слуги устанавливают столешницы на козлах, расстилают белоснежные скатерти. Им и дела нет до переживаний принцессы, они привыкли к постоянным перепадам ее настроения. А на подходе Рождество. Все веселы, смеются, охранники шутят со служанками, дети бегают, собаки путаются под ногами. Леди Гилфорд неожиданно все это стало раздражать. Она кричала, бранилась, мечась между кухней и залом, даже ударила и отчитала одну из нерадивых служанок.

На плечо ей легла широкая теплая рука доктора Джонатана Холла.

– Ты утомилась, дорогая. Иди передохни. Я пригляжу за всем.

Как хорошо, когда на закате жизни рядом есть человек, который заботится о тебе и желает помочь. Леди Гилфорд склонила набок голову, потерлась благодарно щекой о его теплые пальцы. Не беда, если кто-то и заметит. Хогли – замок маленький, здесь всем все известно, и наверняка многие из слуг уже знают, что лекарь принцессы наведывается по ночам в спальню гувернантки миледи. Но так приятно после долгих лет вдовства вновь ощутить в постели теплое мужское тело, заснуть, положив голову на плечо мужчине. А то, что он не ровня ей, даме из свиты ее высочества, что ниже рангом… Будь они при дворе, она не допустила бы этого. Здесь же… что ж, жизнь в глуши имеет и свои преимущества.

Леди Гилфорд решила отдохнуть часок в своей комнате. Кровать чуть скрипнула, когда пожилая леди удобно устроилась на меховом покрывале. Огонь в комнате поддерживали весь день, и теперь здесь было тепло, стоял тонкий запах сосновых поленьев. Глядя на язычки пламени, женщина задумалась.

Она была приставлена к принцессе, когда той исполнилось пять лет. Король Генрих VII Тюдор, покойный отец нынешнего монарха, считал, что девочке самое время браться за учение. Мэри была младшей в семье. Старшими были наследник престола Артур, принцесса Маргарет и принц Генрих. Мэри считали слабым и болезненным ребенком, поэтому, когда в штат юной принцессы ввели вдову лорда Гилфорда леди Мег, ей сразу дали понять, что ее подопечная нуждается в особо деликатном и бережном обращении. Гувернантка же вскоре пришла к выводу, что более избалованного и капризного ребенка еще свет не видывал, а все эти ее загадочные болезни – чистейшей воды притворство. Стоило девочке чего-то захотеть, чего ей не дозволялось, как она начинала жаловаться на всякие боли, реветь, падать на пол в истерике. Часто она и в самом деле доводила себя плачем до нервной лихорадки, покрываясь сыпью. Ее венценосные родители тут же шли на уступки – и приступы принцессы тотчас прекращались. Возможно, поначалу Мэри и была слабенькой, но потом своим детским умишком хорошо усвоила, как многого можно добиться притворством. Леди Гилфорд не сразу это поняла и лишь позже убедилась, что в этом очаровательном хрупком ребенке пропасть здоровья и лицемерия, и не побоялась все чаще прикладывать к августейшей попке свою худую, но отнюдь не легкую руку. Тогда она еле терпела свою воспитанницу и всерьез подумывала отказаться от столь хлопотного места. Однако как-то незаметно получилось так, что строгая дама и капризная принцесса научились находить общий язык, а Мэри даже привязалась к зануде-гувернантке. И постепенно Гилфорд стала с девочкой гораздо мягче, принцесса сделалась послушнее, прекратила симулировать, и вскоре леди Гилфорд в знак поощрения за успехи в воспитании принцессы повысили жалованье.

Потом в Англию прибыла испанская принцесса Катерина Арагонская, ученая, элегантная, утонченная, и Мэри заявила, что хочет быть такой же, как эта леди из древнего рода де Тостамара. Катерина приехала, чтобы стать женой наследника трона, принца Артура Уэльского, и в день их свадьбы состоялись торжества, которые скупой Генрих VII редко когда устраивал. Маленькие Маргарет, Генрих и Мэри получили от них истинное удовольствие. Мэри даже позволили принимать участие в танцах, и придворные с улыбкой глядели, как крошку-принцессу ввел в круг воспитанник короля, восемнадцатилетний Чарльз Брэндон. Одна Мег сурово поджимала губы. Брэндон был известным повесой, о его амурных похождениях ходило немало толков, и гувернантке не нравилось, что ее подопечной позволяют так много времени проводить с этим вертопрахом. Хотя… Мэри ведь еще совсем ребенок, а Брэндон всегда находился в королевской семье на особом положении. Отец Чарльза был одним из соратников Генриха VII в его борьбе за трон и в решающей Босуортской битве[2] закрыл короля своим телом. Тогда Генрих Тюдор поклялся умирающему другу позаботиться о его сыне, и Чарльза Брэндона привезли ко двору, где он рос и воспитывался как член семьи Тюдоров.

Поэтому никого не шокировало, что красавчик Брэндон проводит столько времени с младшей принцессой. Одна Мег была недовольна. Она замечала, как ее высочество всегда необыкновенно возбуждена в его обществе, просто светится, стоит появиться протеже ее отца. А после свадьбы Артура и Катерины и танцев с Чарльзом она говорила Гилфорд, едва не заикаясь от волнения:

– Ты видела, Мег? Ты видела?.. А когда я вырасту, Брэндон будет первым, кто влюбится в меня. Ведь и я когда-нибудь стану леди не хуже Катерины Арагонской!

Однако участь Катерины Арагонской оказалась незавидной. Артур Уэльский умер через полгода после свадьбы, и никто не знал, как поступить с Катериной. Оказалось, что ее отец – испанский король Фердинанд Арагонский – не выплатил и половины обещанного приданого, а Генрих Тюдор не желал возвращать Катерину отцу, пока не получит всего приданого. Поэтому овдовевшую Катерину поселили в Лондоне в Дурхем-Хаусе, причем с таким ничтожным содержанием, что ей едва удавалось сводить концы с концами. Принцесса Мэри порой навещала ее, а вернувшись, рассказывала «своей Мег», округлив глаза и забавно надувая яркие губы:

– Она вынуждена рассчитать всех своих слуг, у нее на стол подают самые простые блюда, камины почти не топят, а подол ее платья заштопан до неприличия. Ей даже пришлось заложить свои драгоценности, и она не брезгует теми подношениями, которые посылает к ее столу герцог Бекингемский.

Ко двору Катерину не приглашали несколько лет. Лишь когда состоялась заочная помолвка ее племянника, малолетнего Карла Австрийского, с Мэри Тюдор, вдовствующую принцессу удосужились позвать. Она прибыла в новом платье, но придворные перешучивались за ее спиной, рассказывая друг другу, что для обновления гардероба принцессе Катерине пришлось распродать все свое фамильное серебро. Мэри возмущали эти слухи, ибо она благосклонно относилась к молодой вдове брата, сидела у ее ног на маленькой скамеечке, держа руку Катерины в своих ладонях, словно оберегая ее. Ей явно нравилась эта воспитанная немногословная испанка, такая миленькая и с такими грустными глазами. Но при дворе заметили, что не только Мэри уделяет внимание принцессе. Ее брат Генрих, ставший после смерти старшего брата наследником трона, тоже не сводил с Катерины эмалево-голубых выразительных глаз. Ему было четырнадцать лет, он уже стал заглядываться на леди, и при дворе роились слухи, что двадцатилетняя Катерина, находящаяся в расцвете красоты, может стать его женой.

Происходило это под Рождество 1508 года. В Англию прибыл посол от Габсбургов с дарами для Мэри, среди которых была и бесценная бриллиантовая лилия, гордость испанских сокровищ. Мэри тогда было одиннадцать лет. Ее старшая сестра Маргарет к этому времени уже стала королевой Шотландии, на рынок невест Англия могла выставить лишь принцессу Мэри, а интересы королевства требовали союза с Австрией и Испанией. Поэтому и состоялось это обручение одиннадцатилетней принцессы и восьмилетнего эрцгерцога Австрийского, наследного принца испанских владений.

Из всего этого Мэри вынесла для себя лишь одно – отныне ее следует именовать принцессой Кастильской, а для обитания ей положена собственная резиденция – Ванстедский дворец.

– Вот видишь, Мег, кем я стала! – важно заявляла она гувернантке. И добавляла взволнованно: – Как думаешь, Чарльз Брэндон теперь обязательно полюбит меня? Ведь он самый красивый парень при дворе, и я просто обожаю его!

Маленькая вертихвостка! Леди Гилфорд не преминула отвесить принцессе Кастильской за это пощечину, а потом гонялась за ней с розгой, когда та в ответ укусила ее.

Потом они помирились. Но девочка так и не прекратила общаться с красавцем Брэндоном. Леди Гилфорд вынуждена была терпеть, ибо даже король не видел ничего дурного в том, что Чарльз то и дело навещает принцессу в ее Ванстедском дворце. И леди Гилфорд лишь строго поджимала губы, когда Брэндон поднимал и кружил Мэри, щекотал ее, шутливо боролся или о чем-то секретничал с ней, запершись в отдельном покое.

Но вскоре Брэндон впал в немилость после своего тайного брака с фрейлиной Анной Браун. Брак был совершен без дозволения короля, и супругов изгнали, более того, объявили их союз недействительным, поскольку он совершен без монаршего одобрения. А бедняжка Анна Браун была уже беременна…

Леди Гилфорд наблюдала в эти дни за Мэри и поразилась тому, как не по-детски тяжело перенесла Мэри известие о женитьбе Чарльза.

– Что же ты хотела, девочка моя, – утешала Гилфорд плачущую принцессу. – У тебя жених за морем. А Брэндону как никак уже двадцать три года. Должен же он рано или поздно жениться.

– Но он ведь не просто женился, – всхлипывала Мэри. – Он любил ее. И любит столь сильно, что даже не побоялся опалы.

Действительно, при дворе тогда многие осуждали Брэндона, ответившего воспитавшему его королю таким непослушанием. Успокоились придворные, лишь когда Чарльз пал к ногам Генриха VII, вымолил прощение, пообещав никогда не видеться с Анной Браун. Но все же ходили слухи, что Брэндон нет-нет да и навестит брошенную по монаршьему велению женщину. Принцесса же об этом не ведала. Она была счастлива, что Брэндон вновь приходит и веселит ее. И как же шумно становилось в королевских покоях, когда они сходились вместе, – наследник престола Генрих, его сестра-подросток и обаятельный Брэндон!

Годы шли. Умерла королева-мать. Скончался и ГенрихVII, родоначальник династии Тюдоров на троне Англии. Королем стал его сын – златокудрый семнадцатилетний ГенрихVIII. Он тут же возвысил всех, кто находился в опале при его отце, и Чарльза Брэндона в том числе. Катерину Арагонскую тоже. Молодой король давно имел интерес к рыжеволосой сероглазой испанке и обвенчался с ней при первой же возможности. Затем последовала пышная коронация: Генрих стал королем Генрихом VIII, а Катерина Арагонская – его королевой.

Началась новая эра – время празднеств, балов и веселья. Оставшаяся после прижимистого Генриха VII огромная казна дала юноше-королю возможность ослепить мир невиданным доселе блеском придворной жизни. Теперь не побывать при дворе считалось зазорным, а Генрих словно стремился показать миру, что подобного царствования Англия еще не знала. Увеселения чередовались со зрелищами, охотами… и казнями. Генрих поспешил послать на плаху двух ближайших советников своего отца, о покровительстве которым просил сына умирающий король. Но Генрих быстро забыл об этом, как забыл и о настойчивых просьбах родителя не жениться на вдове собственного брата, ибо еще раньше старый король разочаровался в союзе с Испанией. Но Генриху нравилась Катерина, и теперь, когда над ним не довлела власть отца, он намерен был поступать так, как ему хотелось.

При дворе веселились. На турнирах королева Катерина и принцесса Мэри с украшенной трибуны рукоплескали победам короля Генриха, когда он сражался с Чарльзом Брэндоном, Эдвардом Ховардом, сыном леди Гилфорд Генри и с другими блестящими молодыми людьми, неизменно выходя победителем. А фейерверки, а охоты, а катания под музыку по Темзе в ночи полнолуния!

Но опять же, стоило Чарльзу Брэндону свистнуть под окошком, и принцесса бежала к нему, как собачонка. Гилфорд сердилась, ее мучили предчувствия. Но что она могла? Король всячески баловал младшую сестру, королева ей во всем потакала, и никто не задумывался о том, почему фактически член королевской семьи Чарльз Брэндон так много внимания уделяет младшей принцессе. По крайней мере, не считали это чем-то достойным внимания. И хотя брак Чарльза с Анной Браун был уже аннулирован, при дворе знали, что не за горами его женитьба на немолодой, но невероятно богатой вдове леди Маргарет Мортимер. Что же касается Мэри, то ей позволялось и прощалось все, она была такой хорошенькой, очаровательной, веселой… Даже чопорная королева Катерина смотрела сквозь пальцы на ее ребяческие выходки. Но именно это всеобщее попустительство и привело к трагедии.

Была зима. Мэри еще затемно велела залить парковые дорожки водой и забавлялась утром, завлекая на скользкие дорожки придворных, хохотала, наблюдая, как они падают и поднимаются, потирая ушибленные места. Леди Гилфорд никак не могла угомонить ее, и, хотя уже было время идти на занятия, Мэри всячески увертывалась от нее, убегала, а потом опять звала кого-то к опасному месту, украдкой показывая «своей Мег» маленький кулачок. В конце концов леди Гилфорд не выдержала и, сказав Мэри, что та у нее еще поплатится, удалилась в сторону серых стен Гринвичского дворца.

Ах, если бы она тогда не ушла…

Буквально через полчаса Мэри влетела в покои, бледная как полотно.

– Я очень плохо себя чувствую! – заявила она на ходу, скидывая плащ, башмаки и забираясь под одеяло. – У меня болит живот. И дерет в горле. И темнеет в глазах. Вели меня не беспокоить!

Леди Гилфорд сразу поняла: что-то случилось. И, расспросив перепуганных фрейлин, сама испугалась не на шутку.

Оказывается, Мэри увидела возвращавшуюся с полуденной мессы королеву Катерину в сопровождении дам и камеристок. По случаю мороза все они были закутаны в тяжелые меховые плащи и двигались так осторожно и медленно, что Мэри решила подшутить над ними.

– Кэт! – закричала принцесса, фамильярно зовя королеву, – Кэт, моя милая Кэт, иди сюда, я тебе что-то покажу.

Подружка Мэри, фрейлина Джейн Попинкорт, попыталась было остановить ее, испугавшись дерзости принцессы, но та лишь толкнула ее в снег и еще громче позвала Катерину.

Дамы приближались очень осторожно, поддерживая королеву, и Мэри уже было решила, что они заметили подвох, когда вдруг Катерина поскользнулась и стала падать. Она попыталась удержаться, схватившись за свою камеристку, испанку де Салиас, но та задела еще кого-то, сбив с ног, и этим окончательно толкнула на скользкий спуск королеву.

Как они падали, как катились по мерзлой земле! Под горкой образовалась настоящая куча-мала из вопящих, запутавшихся в шубах и брыкающихся в юбках придворных дам. Королева оказалась в самом низу, лежала тихая и бледная, без кровинки в лице.

А Мэри хохотала как сумасшедшая. Лишь когда к ней подскочила испанка де Салиас и с размаху отвесила пощечину, она опешила.

– O diablo! Идиотка! Caramba! – путая английские и испанские ругательства, кричала де Салиас в лицо растерявшейся принцессе. – Королева беременна! Если с ней что-то… Да я сама сожгу тебя!

Она бросилась помогать дамам поднять странно притихшую Катерину. Теперь Мэри испугалась, сжалась, втянув голову в плечи. А королева вдруг болезненно застонала, потом заплакала и стала читать молитву. И Мэри, поняв, что наделала, со всех ног кинулась прочь, решив прибегнуть к своему излюбленному приему – к симуляции, надеясь, что, если она скажется больной, ее накажут не слишком строго.

Но леди Гилфорд понимала, что после этой выходки Мэри мало что могло спасти, хотя из-за страха принцесса действительно выглядела больной, даже покрылась нервной сыпью.

Вскоре они узнали, что самое плохое случилось: у королевы произошел выкидыш. Потерять первенца, наследника престола, продолжателя династии… И неизвестно, будут ли после этого у Катерины дети. А это уже политика. К тому же и искреннюю любовь короля к супруге нельзя сбрасывать со счета.

Гринвич притих. Придворные разбились на группы. Как-то незаметно из апартаментов принцессы исчезло все ее окружение. В холодных темных покоях с Мэри остались лишь леди Гилфорд да притихшая резвушка Джейн Попинкорт. Но когда уже вечером в переходах послышались тяжелые шаги короля, Джейн не выдержала и шмыгнула куда-то, как мышка. Только Гилфорд осталась стоять подле ложа принцессы, слышала, как та всхлипывает и шепчет молитвы, накрывшись с головой одеялом.

Король вошел мрачнее тучи. Глаза сузились, выбритые щеки подрагивали, маленький рот стал жестким. Не спуская глаз с кровати, где сжалась в комочек сестра, он жестом отправил гувернантку.

Король оставался в покоях сестры больше часа. А потом стало известно, что он отлучил принцессу от двора. По сути, это было лучшее, на что они могли рассчитывать, – ссылка в Саффолкшир, в старый замок Хогли-Кастл, где сестре короля надлежало провести время в покаянии и молитвах, хорошенько подумать о своем поведении и раскаяться… Воистину, король Генрих был даже милостив к Мэри.

В том, что эта «милость» не так и легка, они поняли, когда принцессе значительно урезали штат прислуги, сократили свиту и дали почти нищенское для особы королевской крови содержание – шестьдесят фунтов в год. Леди Гилфорд даже ахнула, узнав об этом. Оставалось лишь надеяться, что ссылка не продлится слишком долго, его величество сменит гнев на милость и вскоре вернет сестру ко двору.

Что же касается Мэри, то она теперь, когда опасность миновала, даже ворчала:

– Не надо было Катерине быть такой скромницей и скрывать, что она ждет ребенка. Я бы тогда не подшучивала над ней.

А пока они с небольшим обозом двигались по грязи и талому снегу в Восточную Англию, в Саффолкшир – край, удаленный от основных дорог, край болот, низин и овцеводства, тихая гавань по сравнению с остальной Англией. По прибытии их ждало еще одно разочарование. Замок Хогли-Кастл оказался древним, неуютным и необжитым домом, по сути, небольшой заброшенной крепостью, принадлежавшей ранее мятежному семейству Ла Полей, которую, как и остальную недвижимость, конфисковали у них после восстания против отца Мэри Генриха VII. С тех пор за конфискованными замками Ла Полей не было надлежащего присмотра, на их содержание отводились ничтожные суммы, и это не преминуло дать свои плоды. У выросшей в холе и роскоши принцессы округлились глаза, когда она увидела замшелые облупившиеся башни Хогли, обмельчавший ров, узкие, как бойницы, окна, в которых не было стекол, а поскольку очаги в замке были плохо устроены и дымили, то ставни даже в холодную погоду приходилось держать открытыми, отчего в сырых каменных стенах всегда стоял пронизывающий холод.

– Да здесь просто невозможно жить! – воскликнула Мэри, бродя по устланным лежалой соломой переходам замка. – Я напишу об этом брату, и он отзовет меня назад. Не может же он быть так жесток со мной.

Но их испытания только начинались.

Прежде всего стала разбегаться свита Мэри Тюдор. То один, то другой из свиты ее высочества находил предлог, чтобы оставить службу у опальной принцессы. Мэри пыталась сделать вид, что не придает этому значения.

– Посмотрим, как они начнут унижаться и клянчить милости, когда мой братец Хэл вернет меня ко двору.

Но царственный Генрих, похоже, и не думал о сестре. И она жила в неуютном замке с остатками разбежавшейся свиты, ела вареную репу, запивая ее разбавленным элем, бродила по пустым тропинкам у старинного Адлвудского леса или сидела с удочкой, ловя рыбешку во рву замка, и уверяла, что подобное занятие ей весьма интересно. Но на деле принцесса Тюдор просто не желала показывать, как огорчена.

Да, Мэри теперь многое начала понимать. Она повзрослела и наконец стала превращаться в женщину, похорошев невероятно. У нее появилась грудь, бедра округлились, в движениях появилась восхитительная женственность. В Хогли не было зеркал, но Мэри могла глядеться в воду рва, и то, что она видела, ее восхищало. Огорчало другое: старые платья стали ей тесны, новых не было и не на что было купить, так что приходилось перешивать те, что есть. И не только перешивать – штопать, латать, чинить. Мэри невольно вспоминала свою невестку Катерину.

– Она-то как никто должна понимать, в каком положении я оказалась. Она ведь знает, какое это унижение – нищета. Неужели эта корыстная испанка и словечка не замолвит за меня Хэлу?

Мэри уже не вспоминала, что является причиной трагедии. Даже до такой тихой заводи, как Саффолкшир, дошла весть, что Катерина Арагонская вновь забеременела, а значит, вина Мэри не так и ужасна. Но, видимо, Генрих считал иначе или просто не желал, чтобы выходки сестры привели к каким-нибудь новым ужасным последствиям, и предпочитал держать ее подальше от любимой супруги. По крайней мере, на все умоляющие письма Мэри с извинениями он не удосужился даже ответить.

Время шло. Мэри по-прежнему прозябала в глуши. Теперь она считала каждый пенни, училась вести хозяйство, как простая сельская леди, вникала во все дела. И это девочка, которой едва исполнилось пятнадцать. Ей бы веселиться и плясать, а она то и дело вызывала кастеляна замка Джона Одли и просиживала с ним допоздна. По сути, оставлять молодую леди с мужчиной наедине, да еще до полуночи, было верхом неприличия. Но у леди Гилфорд из-за недостатка прислуги было много дел, да она ничего и не понимала в их беседах и, когда поначалу оставалась с ними, от скуки начинала дремать, а потом вздрагивала от сердитого окрика Мэри, выговаривавшей гувернантке за то, что та громко похрапывает и мешает работать. И леди Гилфорд отступила. К тому же этот Джон Одли был совсем не тем мужчиной, с которым страшно оставлять миледи Мэри. Рохля рохлей, человек бестолковый, да еще и с ленцой. Собственно говоря, это он так запустил поместье Хогли. Удивительно, что его до сих пор не лишили должности. Не иначе как родство с Брэндоном помогло – в Саффолкшире семейство Брэндонов имело силу. И хотя родство было весьма дальним, все же он поддерживал с ними отношения, и через него Мэри узнала, что ее любимчик Чарльз Брэндон после второй женитьбы успел овдоветь и вновь сошелся со своей красавицей Анной Браун, которая родила ему уже вторую дочь.

Леди Гилфорд наблюдала, как Мэри отреагирует на эту новость, но по молчанию принцессы ничего не могла понять. Хотя чего волноваться? Чарльз Брэндон был далеко, а Мэри хорошенькая девушка, которая жаждала поклонения, и теперь ее куда больше интересовало внимание местных юношей. И она заигрывала со старшим сыном Джона и Изабелл, Илайджей, ровесником самой Мэри, юношей тихим, но прехорошеньким, преданно и влюбленно глядевшим на миледи карими, всегда чуть печальными глазами. Был еще некий Гэмфри Вингфильд, сын соседнего баронета. Этот, в отличие от Илайджи, был шустрым малым, и каждый его приезд в Хогли был для гувернантки сущим испытанием. Уж до чего был предприимчив и хитер мальчишка, с Мэри явно заигрывал, веселил ее, задаривал подарками! Против последнего обстоятельства, да еще в их затруднительном положении, Гилфорд не стала бы возражать, если бы взгляды Гэмфри так откровенно не требовали награды, а принцесса так многообещающе не улыбалась ему.

С Илайджей было хоть спокойнее. Это был мечтатель и романтик, видевший в Мэри не женщину, какой она становилась, а прекрасный идеал, даму, которой этот начитавшийся рыцарских романов юноша хотел поклоняться. И леди Гилфорд ничего не имела против, когда по вечерам он тешил принцессу, рассказывая местные предания.

А потом Мэри свела знакомство с самым богатым промышленником Саффолкшира Джоном Пейкоком. Он прибыл в Хогли-Кастл и имел с ее высочеством продолжительную беседу. Джон Пейкок не скрывал, что ему известно, в каких стесненных обстоятельствах оказалась принцесса, и готов был предложить ей выгодную для них обоих сделку.

– Земли имения Хогли малоплодородны, – говорил этот солидный мужчина. – К тому же они на две трети заболочены, и ваши арендаторы не снимают с них почти никакого урожая.

– Мы берем оброк торфом, тростником для кровли и ягодами, кои используем для консервации, – отвечала Мэри, изо всех сил стараясь глядеть в лицо промышленнику, тогда как за спиной отца стоял его здоровяк и обаяшка сын и восхищенно смотрел на Мэри, словно не замечая, что она одета в старое платье и простую овчинную безрукавку.

«Еще один сынок», – сердито думала присутствовавшая здесь леди Гилфорд, испепеляя нахала взглядом.

– Вы поступаете вполне разумно, – кивал головой Джон Пейкок, – однако вы можете извлечь куда большую выгоду, если прибегнете к огораживаниям[3].

– К огораживаниям? Но ведь это ведет к обнищанию крестьян, толкает их на бродяжничество.

– Это если поступить неразумно – просто согнать людей с земли и пустить туда овец. Вы ведь умная девушка, ваше высочество, и понимаете, что в наше время ничто так не ведет к обогащению, как торговля шерстью. Я же намерен устроить в здешних краях несколько шерстяных мануфактур, а для этого мне нужны такие вот влажные серые земли для выпаса и разведения овец и люди, которым я мог бы дать работу на мануфактурах. Если вы передадите мне ваши земли в аренду, я решу и то и другое. Согласитесь, пока ваши крестьяне еле сводят концы с концами, с трудом платят оброк. Я предоставлю им работу, они не будут в накладе. А я со своей стороны хоть сейчас готов выложить вам щедрый задаток.

Деньги! Как раз то, в чем они так нуждаются! Леди Гилфорд не была уверена, что ее глаза не засветились, как у кошки. Почему же ее госпожа не соглашается, почему обещает только подумать?

Позже Мэри ей все объяснила. Оказывается, она была просто уверена, что со дня на день за ней пришлют из Лондона. Ведь уже подошел срок Катерине рожать, а значит, вина Мэри отошла в прошлое.

Новости до Суффолка доходят с опозданием. И весть о том, что у ее брата короля родился сын, они получили только спустя две недели, причем не от королевского гонца, а от Боба, сына того Джона Пейкока, который в последнее время зачастил к принцессе. И если Мэри до этого отчаянно кокетничала с красивым юношей, то теперь тотчас услала его.

– Моя Мег, – сказала она леди Гилфорд. – Наша ссылка окончена. Неси пергамент, чернила и перья. Я буду писать королю!

Позже леди Гилфорд винила себя, ибо считала, что в случившемся была и ее вина. Она ведь вместе с принцессой сочиняла послание, и именно по ее совету Мэри не писала, с чем поздравляет брата и его жену. Она хотела, чтобы в письме не было и намека на прошлые неприятные события. Мэри написала, что «душа ее исполнилась торжества» и «теперь она надеется на то, что король и его богоданная супруга получили то, что заслужили».

Письмо было отправлено. Ответ пришел лишь через месяц. И какой ответ! Он поверг обоих в шок. Генрих был в гневе. Он писал, что и знать не желает теперь свою сестру, обвинял ее в жестокосердии и злонравии и сообщал, что она должна благодарить своего короля за то, что он оставляет ее в покое и сохраняет прежнее содержание, а не отправляет в еще большую глушь.

Оказалось, что маленький принц, в честь рождения которого были устроены пышные празднества, умер через две недели, и письмо от Мэри пришло, когда король был в трауре и находился в глубочайшем отчаянии.

– Вы должны ехать в Лондон, – не выдержала Гилфорд. – Это все ужасное недоразумение. Вы должны упасть ему в ноги и все объяснить.

Мэри молчала, но лихорадочный блеск в ее глазах не понравился гувернантке. Наконец девушка вскинула голову, выпрямилась с таким видом, словно сбросила гору с плеч.

– Упасть в ноги? Ни за что! Я его сестра, а он не пожелал ни в чем разобраться, не захотел понять. Это он, который обрек принцессу крови на нищенское существование! И мне упасть ему в ноги?

– Милочка моя, он – это король Англии.

– И мой брат. Довольно, Мег. Обойдусь и без его прощения. К тому же у меня здесь столько дел, столько планов.

И она велела оседлать пони, сказав, что едет к Джону Пейкоку. Сделка с промышленником действительно оказалась делом выгодным. Мэри настояла на том, чтобы никто из окрестных жителей не оказался выброшенным на улицу, и вскоре бывшие крестьяне приступили к работе на шерстяных мануфактурах. А позже она заключила с Пейкоком новый союз: Мэри согласилась скрепить своим перстнем-печаткой документы, по которым Пейкок от имени английской принцессы Мэри Тюдор стал вести торговлю шерстью с Нидерландами. Леди Гилфорд поначалу опасалась подобного самоуправства, но все было тихо. То ли король и в самом деле не интересовался сестрой и у него были другие дела, то ли не смел запретить ей иметь отношения со страной, которой правила тетка эрцгерцога Карла, жениха Мэри. Так или иначе, но в Хогли завелись деньги, принцесса смогла привести в приличное состояние замок, обновить обстановку и свой гардероб, начала наконец принимать гостей. Она стала в этом краю полноправной хозяйкой, но леди Гилфорд понимала, что принцесса все более выходит из-под ее власти. В ней появилась какая-то особая уверенность в себе, которой не было даже в бытность ее при дворе, на щеках Мэри играл румянец, и никто не мог подумать, что это та самая болезненная девочка, над которой так дрожали родители.

Время шло. Жизнь в Суффолке и в самом деле напоминала тихую заводь, но вести о событиях в стране доходили и сюда. Так они узнали, что королева опять была беременна, но, как и прежде, дело окончилось выкидышем.

– Люди судачат, что не стоило Генриху жениться на вдове брата, – говорила леди Гилфорд принцессе.

Та никак не реагировала на ее слова. Казалось, события при дворе ее не беспокоили. И все же, когда пришла весть, что король собирается на войну, она оживилась.

– Он будет воевать с французами. Давно пора. Франция – наш извечный враг. И Генрих готовится вместе со своим тестем Филиппом Арагонским и императором Максимилианом Австрийским пощипать перья французскому петуху.

Король отбыл с огромным войском, а Катерина Арагонская была удостоена высшего доверия своего супруга – она стала регентшей на время его пребывания во Франции. Еще никогда женщина в Англии не пользовалась столь большой властью.

– Подумать только, – удивлялась Мэри, – а ведь я помню ее униженной, в простом платье со штопаным подолом.

Мэри говорила это беззлобно. С тех пор как у нее появились деньги – свои деньги, – она позволяла себе жить если не роскошно, то вполне сносно. Она не держала зла на Генриха и Катерину, однако, когда после отбытия брата из Англии стала получать послания от королевы, то не читая бросала их в камин.

– Я – отрезанный ломоть. Я сельская госпожа, а не принцесса, – говорила она оторопевшей леди Гилфорд. – И пока мой жених не повзрослеет и не пришлет за мной, не желаю иметь ни с Катериной, ни с Хэлом ничего общего.

Но, видимо, она все же чувствовала себя английской принцессой и, когда стали приходить тревожные вести, не на шутку заволновалась. Воспользовавшись тем, что король с армией находились на континенте, с севера вторглись шотландцы. Король Яков IV, несмотря на мирный договор с Англией и на мольбы королевы Шотландской, сестры Генриха VIII, начал войну.

Теперь Мэри с жадностью выпытывала новости. Но, как оказалось, жена ее брата была женщиной незаурядной. Оставшись без войск и опытных полководцев, она пламенными речами и публичными выступлениями сумела возбудить патриотический пыл у англичан, рекрутов набрали быстро, и, когда королева выступила на север, у нее было уже вполне приличное войско, и оно пополнялось в каждом городе, на каждой рыночной площади. Так Мэри узнала, насколько популярна в стране ее золовка. Но Катерина была вновь беременна, а после стольких выкидышей отправиться за двести миль на север…

Но весть пришла благая. Девятого сентября армии встретились у Флоддена, и англичане наголову разгромили шотландцев – треть их солдат пала, погиб и сам король Яков. У власти остались его двухлетний сын и королева-англичанка, сестра Мэри Маргарет. Похоже, в ближайшие несколько лет шотландцы не причинят Англии беспокойства.

Потом Мэри получила от Катерины очередное письмо и, тронутая тем, что даже в час триумфа королева не забыла о ней, наконец-то решилась его прочесть.

Когда леди Гилфорд поднялась к ней в комнату, Мэри сидела с увлажнившимися глазами, все еще держа в руках длинный, мелко исписанный свиток.

– Такое милое письмо, – сказала она гувернантке. – Она достаточно скромно пишет о своих победах, а в основном обращается ко мне со словами сочувствия и обеспокоенности. Пишет, что приложит все усилия, чтобы настроить в мою пользу Генриха, ибо теперь, когда она столько сделала для Англии, Генрих не сможет отказать ей. Что ж это получается, Мег? Выходит, не из-за Катерины, а только по воле брата я прозябаю в глуши?

Леди Гилфорд лишь пожала плечами. Во всех этих придворных интригах никогда не разберешь, кто прав, а кто виноват.

Мэри вновь зашуршала свитком.

– А как Катерина пишет о Генрихе! Он удачно воюет, победил при Турне и Теруане, взял в плен нескольких знатных французских вельмож, даже принцев крови. Но знаешь, когда она описывает, как Генрих собственноручно поджигает порох у пушек, какие пиры устраивает по случаю побед, создается впечатление, будто он на турнире, а не на войне.

«Вполне на него похоже», – отметила про себя гувернантка. Но была довольна, когда Мэри тут же села писать ответ золовке.

Так между ними вновь восстановилась связь. Но ненадолго… Король вернулся, военные успехи супруги после его менее значительных побед во Франции скорее задели его, чем воодушевили. К тому же Катерина вскоре разрешилась очередным мертвым сыном, что стало уже раздражать Генриха. Да еще тесть Генриха, Фердинанд Арагонский, в то время когда английский король одерживал победы на севере Франции, неожиданно пошел на союз с Людовиком XII, подбив к тому же и императора Максимилиана. Объединившись, эти трое потребовали от Генриха приостановить продвижение, грозясь выступить против него. Так что английский монарх гневался на свою испано-австрийскую родню, да тут еще опять разочарование с рождением престолонаследника… Видимо, это отразилось на его отношении к Катерине – она прекратила даже писать, не то чтобы осмелиться замолвить словечко о принцессе.

Но неожиданно ей написала придворная дама королевы, де Салиас.

«Мы очень ждем вас, миледи, – писала та, которая когда-то отхлестала Мэри по щекам после первого срыва беременности у королевы. – Ваш жених эрцгерцог Карл шлет вам письмо за письмом, хотя после предательства его деда Фердинанда Генрих Тюдор удерживает их у себя. Однако все понимают, что это ненадолго».

Мэри была крайне возбуждена этим посланием. Ей было шестнадцать – жениху тринадцать. Продлится ли опала до того времени, когда Карл достигнет необходимого для женитьбы возраста, или по традиции ее отошлют к австрийскому двору, дабы она изучала местный этикет и обычаи? А пока она усиленно штудировала испанский и немецкий, освежала в памяти свои познания в академических науках, много музицировала.

– Я буду такой же великолепной, как Катерина, – заявляла она.

Потом прекращала учиться, опять садилась за счета, решая, сколько товаров закупить, что заготовить на зиму – она боялась отказаться от привычных занятий, опасалась что-то упустить. Что если ее опять бросят на произвол судьбы? И Мэри продолжала предаваться тем простым сельским увеселениям, которые так полюбила и наивно называла «свободой». Мэри охотилась вместе с троицей своих поклонников – Бобом Пейкоком, Илайджей Одли, Гэмфри Вингфильдом, ездила в гости к соседям или в богатый дом своего торгового партнера в Испвиче, где узнавала свежие придворные новости, выслушивала рассказы о некоем сыне мясника из Испвича, Томасе Вулси, который невероятно возвысился и стал едва ли не советником короля.

Зима началась дождями. Но это не мешало молодежи веселиться в преддверии Рождества. Меся грязь, молодые люди ездили по домам и усадьбам, пели рождественские песни или, когда дождь стихал, зажигали на полях дымные костры.

Как-то раз, когда Мэри вернулась уже затемно после одной из таких поездок, оказалось, что в Хогли прибыл испанский посол Фуэнсалида, который ехал из Лондона в Нидерланды к своему господину эрцгерцогу Карлу и по пути не преминул заглянуть к его невесте.

У Мэри перехватило дыхание при взгляде на этого блестящего вельможу – плащ подбит серебристой лисой, на колете[4] нашито такое множество жемчуга и мерцающих опалов, что он напоминает ночное небо в июне; штаны новомодные – широкие, до середины бедер, сквозь прорези видны атласные буфы. А она… пропахла дымом, на сапожках комья глины, плащ забрызган, в косе застряла хвоя.

Но принцесса быстро взяла себя в руки, приняв гостя с поистине королевским достоинством. Ну, а дон Фуэнсалида, рассыпаясь в цветистых комплиментах, сообщил, что прибыл сюда инкогнито, исключительно по просьбе своего юного государя, который весьма интересуется невестой, ибо даже за море дошла весть о том, что король прячет редкостную жемчужину английской короны, красавицу принцессу, о которой идет молва как об умной и рассудительной особе, которая ведет с Нидерландами успешную торговлю, прекрасно распоряжается в своих владениях (при слове «владения» Мэри едва не хмыкнула) и которую очень любит тетка Карла, королева Катерина. Вот господин и послал его к своей избраннице, дабы дон Фуэнсалида лично выказал ей любовь и уважение светлейшего эрцгерцога и принца Кастилии, преподнес дары, а также попросил, чтобы ее высочество оставалось и далее верной их освященному Церковью договору.

В тот момент Мэри интересовали только дары: душистые притирания, шкатулка с перламутровой пудрой, пара рулонов дорогих тканей и несколько удивительных птиц – индеек, которых привозят из испанских колоний за морем[5], и чье мясо является особенно сочным и нежным. Мэри была довольна и, не удержавшись, наобещала дону Фуэнсалиде всего, что угодно, и даже немного пококетничала с этим импозантным мужчиной. Но когда посол уехал – задумалась.

– Здесь, в провинции, мы многого не знаем. Но, видимо, не ладится что-то у испанцев с Хэлом, раз они даже перед его опальной сестрой заискивают. Конечно, после такого предательства Фердинанда… Но не осмелится же Хэл разорвать мою помолвку с Карлом? Ведь этого союза желал еще наш отец.

А через час, прикладывая к плечу то малиновый бархат, то шуршащую парчу – подарки дона Фуэнсалиды, – она и думать забыла о дарителе. Но, как оказалось, ненадолго. Мэри вбила себе в голову, что приезд испанца – начало перемен в ее жизни. И почему-то именно к Рождеству ждала вестей от брата.

В дверь постучали.

Леди Гилфорд резко села на постели. Уж не задремала ли она? Или размечталась, как монахиня? С чего бы ей это валяться в кровати, когда в замке столько дел? Стареет она, что ли?

Леди Гилфорд заметила, что в трубе, где раньше завывал и стонал ветер, тихо, огонь не мечется, а горит ровным пламенем. Вернее, догорает. Сколько же она пролежала? За окошком совсем стемнело, вокруг тихо. Видать, и впрямь распогодилось к вечеру. Который сейчас час?

Стук в дверь повторился. Даже не стук, а какое-то робкое поскребывание. Уже по одному этому Мег Гилфорд догадалась, что это жена кастеляна.

– Да входи, Изабелл. Ну, голубушка, что случилось?

Робкая дама нервно теребила край передника.

– Миледи, в замок прибыла…

– Что? – так и подскочила Гилфорд. – Неужели от короля?..

– Нет, миледи, нет. Просто в Хогли прибыла одна знатная дама. Удивительно, как она смогла добраться при таких заносах. А ведь по всему видно – прибыла издалека.

Леди Гилфорд торопливо разгладила складки на юбке, поправила отвороты высокого пятиугольного чепца.

– Знатная дама, говоришь. Но она хотя бы представилась?

– Конечно. Это леди Джейн Попинкорт.

Гилфорд перевела дыхание. Подумаешь, Джейн Попинкорт! Всего лишь бывшая фрейлина ее Мэри, девочка-сирота, воспитывавшаяся одним из придворных. После опалы Мэри ее тоже услали бог весть куда. И вот она прибыла в Хогли, да еще в такую погоду. Гм… Надо сообщить Мэри, может, встреча с бывшей подругой развлечет ее.

Глава 2

Мэри сбегала с лестницы башни, перепрыгивая через ступеньки.

– Ваше высочество! – кричала сзади Гилфорд. – Возьмите себя в руки! Ведь это просто Джейн. А ваше достоинство, ваш сан…

К словам Мег следовало прислушаться. Мэри ведь не простая сельская дама, она… Но ей так приятно было узнать, что хоть Джейн Попинкорт сделала ей сюрприз в Сочельник. Казалось, принцесса только сейчас ощутила удивительную атмосферу праздника.

Она остановилась перед дверью в холл, перевела дыхание и вошла в помещение с достоинством истинной принцессы крови. Однако ее появление не сразу заметили. В зале было людно. Мэри увидела нескольких незнакомых людей, чьи промокшие от снега накидки развесили перед огнем камина. Однако большинство присутствующих столпились там, где сидела удивительно нарядная молодая женщина. Воистину леди! Принцесса даже не сразу узнала ее. Неужели эта пухленькая и элегантная дама и есть та Джейн Попинкорт, так веселившая ее в детстве, та шустрая девочка-подросток, которая не гнушалась подслушивать под дверьми, а потом доносила принцессе все придворные сплетни, и они, укрывшись с головой, подолгу шептались и хихикали в кровати.

Сейчас Мэри даже тихонечко ахнула, словно удивляясь, откуда в их край залетела эта райская птица. Такое яркое платье – оранжевый бархат с парчовыми аппликациями, пышные буфы на рукавах. Плоская шапочка из парчи, казалось, лишь чудом держится на затылке, не скрывая черных, гладко зачесанных волос. Прямоугольный вырез платья подчеркивал высоко поднятую корсажем грудь Джейн, ее пышные плечи. Джейн стояла у камина, повернувшись в сторону находившейся в полутьме принцессы, и Мэри видела ее круглое милое личико – пухлый подбородок, рот в форме сердечка с очаровательной родинкой над уголком рта, отчего казалось, что Джейн слегка улыбается. Под яркими черными бровями – глаза цвета спелой вишни.

Мэри сделала несколько шагов вперед. Джейн наконец узнала ее, ахнула, но тут же взяла себя в руки. Подхватив юбки, девушка присела в низком реверансе, опустив глаза, в полной достоинства и почтения истинно придворной манере.

– Моя высокочтимая принцесса!

Мэри молчала. Она была и рада встрече с подругой детства, и несколько шокирована, почти обижена ее вызывающей роскошью.

– Встаньте, Джейн Попинкорт. Мы рады вам.

Джейн выпрямилась. Несколько минут она глядела на принцессу, потом улыбнулась.

– Ваше высочество, вы стали просто красавицей! Я восхищена.

В тот же миг Мэри простила ей и вызывающую роскошь наряда, и то, что после стольких лет молчания Джейн появилась так неожиданно. Она даже сделала шаг к подруге, словно намереваясь обнять ее, и окружающие поспешно расступились, глядя на них с интересом. И Мэри отчего-то ощутила неловкость.

– Следуйте за мной, мисс Попинкорт.

В своей комнате она вновь оглядела Джейн, усевшись перед ней в кресле, как на троне.

– Рассказывай, Джейн, что привело тебя в Хогли-Кастл?

Она глядела на Джейн снизу вверх, не предлагая сесть, и той, чтобы выразить просьбу, пришлось почти стать на колени в реверансе.

– Ваше высочество… Миледи! Я прибыла, чтобы нижайше умолять вас зачислить меня в ваш штат в качестве фрейлины.

– Что?! Ты – богатая, знатная леди, приезжаешь ко мне, к опальной принцессе, и просишь о покровительстве? Или ты не разглядела замок Хогли? Это сельское поместье, где, смею тебя уверить, благодаря щедротам моей семьи я веду отнюдь не царскую жизнь.

Джейн, все еще не вставая с колен, улыбнулась.

– Что ж, Хогли-Кастл действительно несколько старомоден, однако, должна заметить, вполне уютен. Но главное, я очень скучала о вашем высочестве все это время! И при первой же возможности… Я так спешила к вам, что даже обогнала свой обоз и свиту.

– Обоз, свита… Да ты стала состоятельной дамой, леди Джейн Попинкорт.

– И бездомной, – тихо добавила Джейн. – Поэтому у меня вся надежда на то, что вы не откажете мне и в память о старой дружбе возьмете к себе в услужение.

Мэри стало любопытно, но поговорить им так и не дали. Появилась леди Гилфорд с прислужницами. Гувернантка стала возмущаться, что Мэри не будут греть второй раз воду для купания, да и пора вспомнить, какой сегодня день: нужно готовиться к приему гостей.

– Рождество! Сочельник!.. – вскочила Джейн. – Я так рада, что успела к празднику. А ведь я прибыла из-за моря, едва пережив страшную бурю. Свита умоляла меня остаться передохнуть, но я велела взять самых сильных лошадей, нанять самых толковых провожатых. И вот, несмотря на все трудности пути, я с вами, моя принцесса!

Мэри же подумала, что тяготы пути в зимнюю пору не слишком-то отразились на Джейн. Но главное было не это: она отметила, что Джейн вернулась из-за моря, и ощутила любопытство.

– Идемте, мисс Джейн, вы поможете мне принять ванну.

– Так я принята?

– Я еще ничего не обещала.

Пока Мэри раздевалась и прятала волосы под чепчик, Джейн сбегала и принесла всяких душистых эссенций, и теперь вода в большой деревянной лохани стала чуть маслянистой, а пар заблагоухал лавандой и мятой. Джейн же старалась вовсю. Намылив шерстяную варежку, она усердно терла плечи и спину принцессе, попутно отвечая на многочисленные вопросы.

После ссылки принцессы Джейн тоже удалили со двора в имение ее покровителя лорда Уингфольда. Но вскоре лорда отправили послом в Брюссель ко двору Маргариты Австрийской, и для Джейн лучшим выходом было последовать за ним. Так она стала фрейлиной при дворе Маргариты, в штат которой входили еще несколько дочерей английских вельмож – дочери лорда Дакра и сестры Болейн, к примеру.

Поначалу для Джейн все складывалось хорошо. Маргарита Австрийская, внучка последнего герцога Бургундского Карла Смелого, решила возродить в Нидерландах все былое великолепие двора своего великого деда. Брюссель стал центром мод, науки и изящных искусств. Но потом лорд Уингфольд обидел правительницу, отправившись без разрешения в паломничество, и Джейн осталась без поддержки.

– Я уверяла леди Маргариту, что мой благодетель скоро вернется, – смывая с принцессы пену, рассказывала Джейн. – И сэр Томас Болейн, бывший вторым послом при дворе, поддерживал меня, говоря, что лорд Уингфольд уехал исключительно по причине нездоровья – так оно и было, уверяю вас. Но поскольку он не вернулся, а я была его протеже, на меня смотрели косо. К тому же леди Маргарита куда больше внимания стала уделять дочерям Болейна – этой глупой гусыне Мэри и вертихвостке Анне, которая полностью покорила ее милость герцогиню, так что теперь и их отец Томас Болейн перестал оказывать мне покровительство. Однако потом в Брюссель прибыл ваш брат Генрих Английский, и я невольно оказалась в центре всеобщего внимания. Его величество даже подарил мне десять тысяч на приданое. Вот откуда мое богатство.

Мэри, которой Джейн как раз помогала надеть сорочку, даже запуталась в завязках ворота и сердито рванула их.

– Десять тысяч! А мне… – Она взволнованно задышала. – Продолжай, Джейн.

Дальше рассказ фрейлины пошел о щедрости короля Генриха и о тех увеселениях, которые устраивала ради него леди Маргарита. Пиры следовали за пирами, турниры за турнирами. В рыцарских состязаниях король Генрих Тюдор не знал себе равных, только Чарльз Брэндон мог сравниться с ним.

– Чарльз Брэндон? – оживилась Мэри.

– О! – засмеялась Джейн. – Я вижу, вы по-прежнему неравнодушны к прекрасному шталмейстеру двора!

– Глупости! – вспыхнула принцесса. – Просто я долго не имела вестей о нем. А Мег Гилфорд сразу начинает нервничать и пыхтеть, если при мне кто-либо произносит его имя.

– И немудрено, – расчесывая Мэри волосы, проговорила Джейн. – Он считается самым красивым английским мужчиной. После его величества, разумеется. Но король всячески покровительствует ему, при его одобрении сэр Брэндон сделал блестящую карьеру. Его так и называют – второй человек в Англии после его величества. К тому же у него репутация самого опасного соблазнителя…

– Постой, – перебила ее принцесса. – А как же его брак по любви?

– О, вы не знаете? Несчастная леди Анна Браун умерла два года назад. Брэндон некоторое время был безутешен, но он так красив, и вокруг столько леди, которые были не прочь развеять его печаль… Короче, когда он прибыл с королем в Брюссель, среди местных красоток начался настоящий переполох. Подумать только, участник морских сражений у Бретани, герой битвы у Теруана, штурма Турне – ведь благодаря его маневрам и пала эта цитадель! – да еще и фаворит Генриха VIII… Одним словом, все дамы Брюсселя были влюблены в него. Потом он одержал победу на турнире, который организовала леди Маргарита, и положил к ее ногам венец победителя… О, стоило тогда поглядеть на лицо этой надменной женщины! И вскоре ни для кого уже не было тайной, что она влюбилась в него как кошка.

Мэри вдруг встала и нервно заходила по комнате.

– А что Чарльз?

– О, он во всем послушен воле короля. А Генриху Тюдору весьма выгодно, чтобы мужем правительницы Нидерландов стал его подданный.

У Мэри округлились глаза, потом она сухо рассмеялась.

– Какой вздор! Чарльз Брэндон, будь у него хоть семь пядей во лбу, все же простой дворянин. А Маргарита Австрийская – властительница целого государства, в ней течет августейшая кровь, она дочь императора. Нет, это невозможно!

– Вы думаете? А вот ваш брат – да хранит Господь священную особу его величества – так не считает. Он всячески содействовал сближению своего друга Брэндона и ее светлости леди Маргариты. Она ведь дважды была замужем – за испанским инфантом Хуаном и за герцогом Филибером Савойским. Овдовев второй раз, Маргарита поклялась больше не выходить замуж. Она стала полноправной правительницей в Нидерландах, сама себе госпожой, а, согласитесь, это немало.

– Сколько же ей лет? – спросила Мэри.

– Тридцать три.

Мэри рассмеялась.

– Совсем старуха!

– О, не скажите, миледи. Маргарита Австрийская очень следит за собой, она весьма элегантна, образованна, и, если не слышать, как она ругается словно паромщик, едва речь заходит о французах, – ее можно найти весьма привлекательной.

– Она так не любит французов?

– А кто их любит? – пожала плечами Джейн.

Мэри думала о своем. Нервно кусала губы.

– И с этой женщиной Брэндон собирается связать свою судьбу?

Джейн молча принесла коробочку с косметикой и стала предлагать ей модные тона помады и румян. Мэри резко прервала ее:

– Ты не ответила мне!

Джейн вздохнула.

– Когда я покидала Брюссель, сэр Чарльз все еще находился при ее дворе.

– И?.. – требовала ответа принцесса.

Джейн не поднимала глаз.

– Брэндон уделил внимание одной особе. Маргарите стало это известно… Не знаю, простит ли она его.

– Вот было бы славно, если бы не простила! – развеселилась Мэри. И вдруг в упор поглядела на фрейлину. – А к кому проявил внимание Брэндон?

Джейн по-прежнему передвигала флакончики. Достала один из них.

– Миледи, запах этих духов…

Но Мэри не слушала. Увидев, как щеки Джейн залил румянец, она догадалась.

– Мисс Джейн Попинкорт! Отвечайте – это вы осмелились завлекать Чарльза Брэндона?

Та наконец подняла глаза. При свете огня они отливали золотистым блеском.

– Он так красив, миледи. Но, поверьте, у нас с ним ничего не было.

И, заметив, как Мэри перевела дыхание, Джейн осторожно осведомилась:

– Вас это так волнует?

– Что? – сухо отозвалась Мэри, так сухо, что Джейн не осмелилась больше спрашивать.

А сестра короля вдруг закружилась по комнате, так беспечно и весело, что Джейн, кажется, догадалась о причине смены настроения миледи.

– Итак, тебя услали, – произнесла принцесса, успокаиваясь. – Почему же ты поехала ко мне, а не к своим покровителям?

– О ваше высочество… После такого скандала лорд и леди Уингфольд не примут меня. Помилосердствуйте!

Мэри ничего не ответила. Она думала о чем-то своем. Потом повернулась к Джейн:

– Ты видела моего жениха?

Джейн, похоже, несколько успокоилась.

– Конечно, миледи. Он ведь почти все время живет при дворе своей тетки герцогини.

– И каким ты его находишь?

Мэри игриво тряхнула копной волнистых волос, глаза ее загорелись любопытством. Джейн поглядела на нее и подавила вздох.

– Скажу, что он недостоин такой прекрасной невесты, как моя принцесса.

Мэри внимательно смотрела на нее.

– Но ведь мы помолвлены!

– Что ж, миледи. Эрцгерцог Карл, внук императора и наследник испанских владений, будет прекрасной партией для Марии Тюдор, принцессы Английской.

Мэри с достоинством кивнула, но любопытство так и разбирало ее.

– Какой он, Джейн? Еще совсем ребенок, да?

– Нет, он вполне взрослый, даже высок для своего возраста. Держится весьма достойно, владеет несколькими языками, прекрасно образован.

– Так в чем дело?

Джейн какое-то время помолчала и вдруг выпалила:

– Он похож на рыбу!

Мэри только заморгала.

– О нет! На рыбу – это ужасно. Ты пугаешь меня, Джейн.

– Он, конечно, не урод, – заметила фрейлина, и Мэри несколько успокоилась. – Но он всегда такой мрачный, вечно озабоченный, как старик. Никогда не веселится, не танцует, не пьет вина, рано ложится и рано встает. Он много учится и вникает в государственные дела, но никогда не улыбается. Рядом с ним стихает всякое веселье, и его, похоже, это радует. Карл Кастильский, конечно, все делает как должно, но почему-то ни у кого нет радости служить ему. Он собирает вокруг себя одних стариков и не любит хорошеньких женщин. Говорят, у него в жилах не кровь, а вода. Непонятный он, скользкий, как рыба.

Джейн заметила, что от ее рассказов Мэри совсем сникла. И тогда она решилась:

– Ваше высочество! Возможно так станется… Короче, поговаривают, что браку между вами не бывать.

В глазах Мэри что-то блеснуло – светлое, легкое. А Джейн пояснила, что, после того как родня Карла предала во время военных действий короля Генриха, Тюдор почти прекратил с ними отношения, и Маргарита Австрийская крайне обеспокоена тем, что так лелеемая ею мечта о свадьбе ее племянника и сестры английского короля может и не сбыться.

– Ага, теперь понятно, почему эти испанцы проявляют ко мне такой интерес, так увиваются вокруг меня, – засмеялась Мэри.

Она хотела что-то добавить, но тут же отвлеклась, прислушиваясь. И на лице ее появилась улыбка.

– О Пресвятая Дева! Да это никак святочные гимны!

Джейн тоже прислушалась. Откуда-то из-за стен до них долетал стройный хор мужских голосов. Рождество! Сочельник! Они вдруг ощутили его атмосферу и, взявшись за руки, запрыгали, закружились по комнате.

В дверь постучали, появилась Гилфорд, она то смеялась и торопила Мэри, то ворчала, оттого что та еще не готова. Мег весьма недружелюбно покосилась на Джейн, тоже неубранную, в намокшем платье, с растрепавшимися волосами. Чем, интересно, она так задержала Мэри? Хотя, если ее девочка весела, это уже хорошо. Почтенная матрона только опешила, когда принцесса повернулась не к ней, а к Джейн, велев подать новое платье из бледно-розовой парчи – подарок дона Фуэнсалиды, а потом, едва не пританцовывая на месте, ждала, пока Джейн с ловкостью заправской фрейлины справлялась со всеми застежками и крючками. Пока возмущенно сопевшая гувернантка приглаживала щеткой ей волосы, надевала шапочку, Мэри сказала Джейн:

– Я беру вас в свой штат, мисс Попинкорт. А теперь идите, переоденьтесь. Ваше нарядное платье совсем промокло.

Сама же она поспешила в холл, где толпились ряженые, и долго смеялась, угадывая, кто скрывается под масками. Ну и вырядились же они: волками, рысями, оленями. Хитрый зеленоглазый Гэмфри Вингфильд надел жуткую маску кабана, Боб Пейкок, сорвав свой лохматый козий наряд, просто блистал в колете из лилового бархата, а прехорошенький Илайджа снял с головы капюшон, оканчивавшийся искусно выполненным чучелом белого гуся. Мэри тут же переглянулась с Гэмфри и Бобом, и все трое так и прыснули от смеха.

Среди гостей были не только поклонники Мэри, но и просто окрестные дворяне, даже дети саффолкширских йоменов. И ее высочество смеялась, шутила с ними, подхватывала святочные гимны, весело хлопала в ладоши, принимая рождественские подарки. Сейчас она словно забыла о своем королевском происхождении, ей хотелось быть обычной молодой девушкой, которая веселится в волшебную рождественскую ночь.

Вперед вышел Гэмфри Вингфильд, и леди Мег насторожилась, не зная, какой очередной выходки можно ожидать от этого пройдохи. Она только ахнула, когда он, взяв принцессу за локоток, указал на омелу, свисающую с потолочной балки как раз над головой ее высочества. По традиции, почитаемой в Англии почти как закон, каждая девушка, оказавшаяся в Сочельник под омелой, должна подарить гостю поцелуй. Но гостей было много. Да и подвел Гэмфри Мэри под ветку омелы с явным умыслом.

И опять леди Гилфорд квохтала, как наседка, пытаясь удержать всех в рамках благопристойности. Однако, взглянув на принцессу, умолкла. Мэри хотелось целоваться. Она сама с готовностью стала под омелу, глаза ее сияли, щеки горели. Гувернантка глядела на нее, будто не узнавая. Это была словно не ее Мэри – чувственная, зажигательная, манящая… И какая красавица! Сейчас, выпрямившись и вскинув изящную, на точеной длинной шее головку, она казалась даже выше ростом. Давняя привычка складывать за спиной руки сейчас выглядела как вызов, невольно привлекая взгляд к высокой девичьей груди. Леди Гилфорд даже смутилась. Грудь у принцессы, особенно при удивительно тонкой талии, казалась вызывающе полной и округлой. Падающие из-под завязанной под подбородком кружевной шапочки волосы яркого медово-золотистого цвета лишь слегка прикрывали грудь. И этот пухлый рот! «Губы надо бы поджать», – хотелось сказать гувернантке.

Но, Боже правый, как же смотрели на Мэри все эти молодые люди!

Гэмфри первый осмелился приблизиться к ставшей под омелу принцессе. Приник к ее соблазнительному пухлому рту. Однако, когда через миг Мэри отодвинулась и демонстративно вытерла губы, в зале раздался дружный хохот. С Бобом она целовалась дольше и даже как-то удивленно глянула на него. Илайджа решительно подошел к принцессе, но потом смутился, покраснел еще больше, когда Мэри под общий смех схватила его за уши и звонко чмокнула в губы. А потом, смеясь, она сама подставляла то щеки, то губы – по своему выбору. Леди Гилфорд кинулась, дабы пресечь это безобразие, но ее удержали, затащили под омелу, принялись целовать. После нее наступила очередь и остальных обитательниц замка. Даже толстую кухарку Черри расцеловали под омелой.

В какой-то момент нарядный Боб Пейкок заметил скромно стоявшую в сторонке черноволосую незнакомку.

– А это что за чудо?

Выяснять долго не стали. И Джейн тут же оказалась под омелой и стала получать поцелуи.

Конец веселью положила сама Мэри.

– Довольно! Так мы и вовсе забудем о рождественском полене.

Как и полагалось, в зал втащили украшенный остролистом и плющом ствол заранее приготовленного ясеня. И все, от принцессы до последнего привратника, стали подталкивать, пропихивать его в камин, пока оно не легло на предназначенное ему место, что было сочтено хорошим признаком. Мэри, как хозяйка замка, облила его элем и подожгла горящей щепкой от полена, сожженного в прошлом году, которую бережно хранили для такого случая весь год.

В полночь все отстояли мессу в замковой часовне, куда в этот раз набилось столько народу, сколько давно не было. Все поздравляли друг друга с Рождеством, желали счастья. А потом гости уселись в большом зале за праздничные столы, начали пробовать приготовленную Мег Гилфорд рождественскую кашу и так расхваливать, что суровая дама даже раскраснелась от удовольствия; ели кровяные пудинги, румяные пирожки, нашпигованных гусей, пили вино и эль, смеялись и пели. Мэри развеселилась и, казалось, не вспоминала о причине своей прежней печали.

Джейн прислуживала принцессе, как настоящая фрейлина. Лишь иногда отвлекалась, когда с ней заигрывал Боб Пейкок. Однако как бы ни понравился Джейн этот парень, расположение ее высочества все же было для нее важнее. Присев перед принцессой в реверансе, она проговорила:

– Миледи, я прибыла к вам без приглашения, однако не с пустыми руками. В Рождество полагается дарить подарки, и я смею просить вас принять от меня в подарок аррасский гобелен.

Аррасский гобелен! Мэри обрадовалась и, еле дождавшись, когда свита Джейн внесет его в зал, торопливо отогнула один край. Это было восхитительно! В Англии не делают гобеленов из таких шелковистых ниток, нашиваемых пышными жгутиками, отчего рисунок кажется более выпуклым, почти объемным. А эта кайма из двойного речного жемчуга, а золотое шитье!..

Она улыбнулась.

– Мы принимаем твой подарок, мисс Попинкорт.

И тут же стала расталкивать гостей, требуя развернуть гобелен. Она желала повесить его немедленно, ведь он так украсит зал старого Хогли.

Краски на гобелене были теплых тонов – охры, беж, алые и золотистые. А изображал он… Мэри как следует рассмотрела его, лишь когда гобелен повесили на стену. На нем была вышита пикантная картина: обнаженная дама, принимающая ванну, причем в весьма многолюдном обществе. Вокруг лохани, на заднем плане, были изображены леди в нарядной одежде и музыканты со свирелями и арфами. Все они стояли в жеманных, неестественных позах и, по сути, служили своего рода фоном для самой купальщицы; весь левый угол картины занимала группа мужчин. Купальщица же была изображена нагой, но до бедер скрытой в лохани. Фигура женщины была выполнена великолепно: в бежево-розоватых тонах, подчеркивающих округлость пышных бедер, плавно переходящих в тонкую талию. Руки дамы были молитвенно сложены и целомудренно прикрывали грудь, к разочарованию зрителей.

– Этим-то, небось, все было видно! – позавидовал Гэмфри, имея в виду изображенных в углу гобелена мужчин.

Мэри тоже взглянула на них и невольно ахнула.

– Да это же мой братец Хэл!

Ошибиться было невозможно. Этот высокий, стоящий вполоборота вельможа с выбивающимися из-под берета желто-оранжевыми золотистыми волосами был явно Генрихом Тюдором. Мэри узнала и знакомую осанку брата, и его манеру стоять подбоченясь и широко расставив ноги.

– Стыд и срам! – вдруг выпалила леди Гилфорд.

– На что вы намекаете, леди? – сурово оглянулась на нее принцесса.

Гувернантка, почувствовав гнев в голосе воспитанницы, замялась.

– Я не имею в виду вашего августейшего брата, миледи. Но это, – ткнула она в купальщицу, – распутство. Мне трудно поверить, чтобы наш возлюбленный король, который славится своей добродетельностью и любовью к ее величеству Катерине, мог вот так пялиться на голую девку.

Молодые люди при этом выпаде матроны хмыкнули, кое-кто отвернулся, пряча улыбку. И тут выступила Джейн.

– Леди Гилфорд! Двор Маргариты Австрийской – это центр куртуазной любви и галантности. И то, что в Англии считается неприличным, там выдается за легкий флирт.

– А кто сама купальщица? – полюбопытствовала Мэри.

Она разглядывала лицо дамы в лохани. У той был отрешенный вид, словно она целиком ушла в молитву. Волосы ее прятались под золотистой шапочкой, лоб выпуклый, белый, отчего темные брови выглядят особенно яркими. А в углу рта родинка, поэтому кажется, что, несмотря на молитвенную позу и отсутствующий взгляд, дама слегка усмехается.

– Ну… – замялась фрейлина. – Это одна дама из свиты ее светлости. Король Генрих благоволил к ней и обещал ей щедрое вознаграждение, если она позволит поглядеть на себя купающейся.

– О, наш король Хэл – малый не промах! – засмеялся Боб Пейкок. – Знал, на кого поглядеть.

И он игриво подмигнул Джейн.

Мэри вдруг почувствовала себя всеми забытой. Гости глядели лишь на купальщицу. А ведь эти молодые люди – ее воздыхатели, их внимание должно принадлежать только ей. Поэтому, коротко поблагодарив Джейн за подарок, она тут же потребовала, чтобы заиграла музыка и начались танцы. Окончательно же принцесса успокоилась, когда Илайджа, Боб и Гэмфри заспорили, кто поведет ее высочество в первом круге.

Только под утро, когда все падали с ног от усталости, Мег Гилфорд отвела принцессу в ее опочивальню. Но и тут славную женщину ждало разочарование. Обычно она ночевала с Мэри в ее комнате, на небольшой, стоявшей в углу кровати, но на сей раз Мэри пожелала, чтобы при ней осталась Джейн Попинкорт.

Леди Гилфорд вздохнула.

– Ну, прямо малое дитя – подавай ей новую игрушку. Сама-то Джейн не больно рвалась к вам. И я не удивлюсь, если она предпочтет остаться с мистером Бобом Пейкоком.

Мэри растерянно заморгала.

– Не может быть. Джейн дама, а не шлюха, чтобы ложиться в постель с каждым встречным.

– Дама? – хмыкнула Гилфорд. – Эта дама неизвестно чему вас научит… Да от нее за милю несет беспутством. Одно то, что она не постыдилась выставить себя голой на обозрение стольких мужчин…

Она осеклась.

– Деточка, да ты что, не узнала ее?.. Ох, куда же ты?

Мэри стремглав вбежала в зал, где сонные служанки убирали со стола, допивали вино. Они с изумлением взглянули на принцессу.

– Эй, добавьте огня в камин! Подайте свечи! Я хочу разглядеть гобелен получше.

Она и не заметила парочку, беседующую на деревянной галерее в конце зала. Не видела, как Джейн, оттолкнув Боба Пейкока, сбежала к принцессе, подхватив со стола свечу.

– Вы все-таки заметили? – улыбаясь, спросила она, но имела в виду явно не купальщицу, – свет от ее свечи остановился на группе мужчин в углу.

Мэри невольно взглянула туда – и вопрос замер у нее на губах. Она смотрела во все глаза, узнав за спиной брата фигуру того, чей образ столько лет хранила в сердце… Вспоминала эту привычку стоять скрестив на груди руки и чуть вскинув подбородок. Эти каштановые жесткие волосы, красивой волной падающие на широкие плечи, эти голубые глаза на сильном смуглом лице воина.

– Чарльз, – прошептала, точно позвала, она, словно ожидая, что, затененный блистательным обликом ее брата, вышитый на гобелене придворный вдруг ответит.

Свеча дрогнула в руке Джейн. Она растерянно взглянула на принцессу. Когда-то фрейлина была поверенной всех ее тайн, и то, что Мэри скрывала от всех, Джейн было известно. Принцесс учат скрывать свои чувства, и даже если кто-то заметил влюбленность маленькой девочки, то кому могло прийти в голову, что это настолько серьезно?

Но сейчас Джейн даже испугалась. Она-то хорошо знала Чарльза Брэндона, бесспорно обаятельного, но циничного человека, интригана и карьериста. И то, что Мэри, легкомысленная и тщеславная, несмотря на годы, сохранила слепую преданность и любовь к нему… Хотя, будь Брэндон даже рыцарем без страха и упрека, для принцессы из рода Тюдоров это чувство все равно было бы губительным. Сейчас же, видя, какими глазами принцесса глядит на его тканое, несовершенное во многом изображение, Джейн Попинкорт не на шутку забеспокоилась. Она была лишь на три года старше семнадцатилетней принцессы, но чувствовала себя опытной, всезнающей, видевшей жизнь женщиной.

– Миледи, я не знала, что вы не заметили его с первого раза, – тихо сказала она.

Мэри, не сводя глаз с гобелена, покачала головой.

– Нет. Я смотрела на Генриха, на эти наряды… на тебя. Я ведь и тебя не узнала.

Она словно очнулась, почти сурово взглянув на Джейн. Оглянувшись, принцесса сделала знак отойти столпившимся за ее спиной слугам.

– За что дал тебе десять тысяч мой брат? Только за то, что поглядел, как ты купаешься?

«Как она наивна… и романтична», – подумала Джейн и ответила со вздохом:

– Я имела честь быть лишенной девственности его величеством Генрихом Тюдором. Таково было его желание. Я не смела отказать.

Мэри как будто не поняла.

– Так он?.. Мой брат и ты? Господи, все говорят, что Генрих никогда не изменяет Катерине.

Джейн усмехнулась:

– Поверьте, леди Мэри, на войне редко у какого мужчины нет женщины. А я… Что ж, я была его первой дамой, известной в обществе. Говорят, это честь.

Ей показалось, что принцесса не слушает ее, не в силах оторвать глаз от гобелена. И вдруг так и ожгла огнем темных, почти черных в сумраке зала глаз:

– А Брэндон? Ты не солгала мне?..

Фрейлина улыбнулась:

– Миледи, я уже все сказала вам сегодня.

Мэри облегченно вздохнула.

– Это хорошо, Джейн. Иначе… – И вдруг рассмеялась. – Выходит, благодаря тебе может расстроиться помолвка Брэндона и этой старухи Маргариты? О Джейн, как я тебе признательна!

Фрейлина еле успевала улавливать резкие перепады настроения принцессы. Но, воспользовавшись ее благодушием, спросила:

– Вам ведь все равно, женится он на ней или нет?

Мэри прелестно надула губки. «На континенте ее рот нашли бы очаровательным», – подумала Джейн.

– Как ты считаешь, Джейн, если моя помолвка с эрцгерцогом будет расторгнута, кого мне просватают?

– О, у такой прекрасной принцессы не будет отбоя в женихах, – заверила ее фрейлина. – Принц Португальский или Неаполитанский, герцоги Баварский или Савойский… Конечно, лучше всех был бы Франциск Ангулемский. Он родственник короля Франции и, если у Людовика XII не будет сына, что очень похоже, станет его наследником. К тому же Франциск слывет красивейшим и наиболее галантным из французских принцев. И…

– Пустое, – перебила ее Мэри, – все они мне безразличны. Признаюсь тебе – я желаю стать женой Чарльза Брэндона.

Она лишь улыбнулась, заметив ироничный взгляд Джейн, и, по-своему его истолковав, сказала:

– Ведь если он чуть не женился на Маргарите Австрийской, что помешает ему взять в супруги Мэри Английскую?

Джейн справедливо рассудила, что только жизнь вдали от двора и та необычная для принцесс крови свобода и самостоятельность, к которым она привыкла в Саффолке, могли заронить в голову Мэри эту немыслимую по своей дерзости мысль. Но Джейн не стала говорить этого подруге. Лишь молвила, улыбнувшись:

– Что ж, говорят, рождественская ночь – ночь пророчеств. И я буду молиться, чтобы произнесенное сегодня вами сбылось.

Глава 3 Конец марта 1514 года. Дворец Гринвич

Лохань для купания была такой огромной, что двое весьма крупных молодых мужчин свободно разместились в ней. Более того, они боролись, топили друг друга, брызгались, хохотали. В конце концов, утомленные и довольные, они улеглись у противоположных краев лохани, устало дыша и улыбаясь друг другу.

– Эй, вода уже поостыла! – крикнул один из них суетившимся у больших разожженных каминов слугам. – Добавьте горячей.

– И подайте вина, – приказал другой. – А потом пошли все вон.

Над водой поднялись клубы пара. Слуги – кто в бархатных беретах, кто в войлочных колпаках, но все без камзолов, в рубахах с закатанными выше локтей рукавами – кланяясь, стали покидать помещение ванной комнаты.

Купальщики остались одни. Потрескивало пламя, освещая кирпичные веерные своды над головой. На лавках вдоль стен лежали стопки белья, нарядная чистая одежда. Большое, в человеческий рост, зеркало отражало кувшины и тазы у противоположной стены, флаконы с духами и ароматными добавками для ванной на столиках – и двух купающихся мужчин. У одного были белокурые, рыжеватые волосы, молочно-белое атлетическое тело, крупноватое, но вполне пропорционально сложенное. Другой был смуглым, худощавым, с могучими плечами, сильные мускулы играли под блестящей мокрой кожей. Волосы, потемневшие от влаги, были длинными, жесткими, упрямо завивались на концах. Не глядя на своего товарища, он любовался цветом вина, просвечивающего рубином на свет огня.

– Чарльз, ты знаешь, о чем я хочу поговорить с тобой? – спросил первый. – Брэндон, не увиливай! Погляди мне в глаза.

Брэндон повиновался. Ресницы у него были поразительно длинные, что придавало этому по-мужски четкому и привлекательному лицу нечто девичье. А глаза – светло-голубые, чистые и прозрачные, почти по-детски открытые.

– Я слушаю вас, мой король.

Король Генрих VIII Тюдор в упор глядел на друга, товарища по детским играм, а позже по рыцарским турнирам, походам и войнам. Глаза у короля тоже были голубыми, но открытыми они не казались. Их голубой, почти эмалевый блеск всегда словно что-то таил в себе. И сейчас взгляд Генриха был жестким, маленький рот сурово сжат.

– Итак, – начал король, – ты выполнил мой приказ? Ты написал Маргарите Австрийской письмо? Нежнейшее письмо. С извинениями, полное излияний чувств.

– Она вновь не ответит, – сказал Брэндон. – Это была с самого начала неудачная затея, ваше величество. Герцогиня Маргарита поклялась, что после двух неудачных замужеств не пойдет больше под венец. И боюсь, она сдержит слово.

– Но ты ведь спал с ней! – взревел король. – Она выглядела как мартовская кошка после вашей ночи! Я сам видел.

Он залпом опорожнил бокал и отшвырнул его в сторону, совсем не заботясь о том, что разбил дорогое стекло.

Брэндон продолжал любоваться цветом вина в своем бокале.

– Это было только один раз. Леди Маргарита блюдет свою честь… и свою свободу.

– Но она ведь отдала тебе свое кольцо. Фамильное кольцо Габсбургов! Пол-Европы обсуждали этот факт. Ты должен был настаивать, говорить, что вы обручены.

– Милорд, вы несправедливы. Вспомните, какой поднялся скандал, едва я лишь осмелился заикнуться, что нас с герцогиней что-то связывает. К тому же она оскорбила меня, заявив, что кольцо у нее просто украдено. Согласитесь, после всего этого мудрено писать ей нежные письма.

Король расхохотался. Отодвинулся так неожиданно, что вода в лохани выплеснулась через край.

– Ты плохо разбираешься в женщинах, Брэндон! Неужели ты не понял, что Маргарита просто зла на тебя за интрижку с малышкой Попинкорт? И скажи, какого дьявола тебе приспичило увиваться за фрейлиной, когда на тебя обратила внимание сама герцогиня?

– Мне захотелось попробовать тот лакомый кусочек, который так привлек моего короля, – лукаво улыбнулся Брэндон.

Король тоже улыбнулся.

– Да, Джейн…

Он хотел что-то добавить, но резко умолк. Лицо его помрачнело.

– Эта история с Джейн наделала слишком много шума. Бедная моя Катерина! Похоже, ей известно… как думаешь, Чарльз?

Брэндон допил вино и бережно поставил бокал на каменный пол.

– Эта история, милорд, не получила бы такой огласки, если бы вы заплатили Джейн меньше денег.

– Но я король! – возмутился Генрих. – Все, что я делаю, должно быть сделано с поистине королевским размахом.

– О Боже, храни нашего короля Гарри! – в тон ему воскликнул Брэндон, вскинув руки, а затем уронив их с плеском в воду.

Король расхохотался, потом стал задумчивым.

– Чарльз, иметь другую женщину, кроме Катерины, преступно… но так упоительно!

Брэндон предпочел смолчать. Он знал, что его величество спустя пять лет после женитьбы все еще благоговел перед королевой. Катерина принадлежала к древнему царственному роду де Тостамара, и второго короля из рода Тюдоров восхищало, что такая женщина обожала его, была покорна ему и к тому же, будучи совсем не глупой, так преклонялась перед ним. Еще Катерина славилась своим благочестием, и это тоже нравилось королю, ибо благочестие супруги бросало отблеск и на него. Но в последнее время Генрих как будто начал уставать от нее. Королева старела, в то время как ее супруг, который был на шесть лет моложе, продолжал расцветать. К тому же все эти ее неудачные беременности стали постепенно разрушать прежнюю идиллию их брака. Генрих страстно хотел дать роду Тюдоров наследника – и вот одна неудача за другой… Недаром в последнее время король стал нервничать, когда узнавал, что то у одного, то у другого из его приближенных рождались дети… сыновья. Тогда-то он и решился на измену. Поначалу это были мелкие интрижки, походы с Брэндоном в бордель. В первое время Генриха очень мучила совесть: он бросался к исповеднику, каялся и волновался, как бы его дражайшая Кэт не узнала об изменах. Потом, после похода во Францию, к тому же уязвленный победой супруги при Флоддене, он впервые изменил ей в открытую… но за морем. Интрижка с Джейн Попинкорт была для него лишь эпизодом, скорее галантной игрой: король носил цветы Джейн, забрасывал ее подарками, устроил грандиозное шоу с эпизодом купания. Но в спальню к Джейн он пробрался тайно, стремясь, чтобы об этом никто не узнал, что само по себе было наивно, особенно после такого щедрого вознаграждения. Генрих, словно устыдившись содеянного, кинулся к своей Кэт. Он чувствовал себя виноватым и был верен жене ровно три месяца, пока прошлым вечером опять не пригласил Брэндона, переодевшись, совершить вместе ночную вылазку в Саутворк[6]. Похоже, сейчас, после ночных похождений, король был весел… и одновременно его опять мучила совесть. Конечно, Катерина, как всегда, промолчит. Но этот ее немой укор в глазах…

Что касается Брэндона, то хотя лично он не имел ничего против королевы, но с недавних пор принадлежал к партии тех, кто желал бы если не разрыва Генриха с Катериной (даже заикаться об этом было опасно), то хотя бы уменьшения влияния испанки-королевы. Катерина была женщиной неглупой, но, по мнению определенной группы людей, слишком потворствовала союзу Англии с Испанией и Австрией, – союзу, который причинил короне одни неприятности. Теперь Чарльз был среди тех, кто считал благом для Англии союз с Францией, а следовательно, от него, как от близкого друга короля, ожидали, что он воткнет первый клин между Генрихом и его испанкой. Это была опасная игра – но Брэндон был игрок. И он должен был оправдать надежды своих союзников, даже если это не доставляло ему удовольствия. Ибо в глубине души он считал, что как жена Генриха Катерина безупречна, да и его личные симпатии были на ее стороне. И все же он должен был действовать.

– Милорд, мой повелитель, вы мрачны. Я же думал, что после сегодняшнего визита в Саутворк у вас есть все причины для хорошего расположения духа. Рыжая Дейзи родила чудесного малыша, вы должны быть довольны.

Маленький рот короля сурово сжался.

– Дейзи рыжая. Как и я.

– Как и младенец, – заметил Брэндон.

– Какого дьявола! Почему я должен верить всякой шлюхе из Саутворка, которой я вроде бы сделал младенца?

– Но по срокам…

– Ко всем чертям! – выругался Генрих. Но через миг уже тише добавил: – Не будь Дейзи рыжей… Будь я уверен… Но я не верю. Никому. Порой мне кажется, что даже королеве.

Последние слова он произнес совсем тихо.

Брэндон понимал, что имеет в виду Генрих Тюдор. Король женился на Катерине после смерти ее первого мужа, старшего брата Генриха Артура, женился с дозволения папы, издавшего специальную буллу, после того как Катерина поклялась, что по причине юношеской незрелости Артура так и не вступила с ним в плотскую связь, а следовательно, не может считаться его женой перед Богом. Если же она солгала, то есть основания признать их брак незаконным, и значит, все их бесплодные усилия дать Англии законного наследника – кара Господня. Эти мысли не давали Генриху покоя. И Брэндону, как доверенному другу короля, со стороны французской партии был предложен план, как можно отвлечь короля от Катерины: убедить его в том, что именно она, а не Генрих, повинна во всех их неудачах. План был прост – надо, чтобы Генрих сошелся с другой женщиной, и, если она понесет от короля, если родит ему сына, значит, это Катерина виновата в отсутствии наследника у самого блистательного государя Европы. Но дело это представлялось весьма щекотливым – Генрих, хотя и поглядывал на других дам, до сих пор благоговел перед супругой. И все же у него была интрижка с Джейн в Нидерландах. Мимолетная интрижка. Король потерял интерес к мисс Попинкорт, едва заполучил ее. И поспешил к королеве. Теперь вот этот ребенок от рыжей шлюхи. Жаль, конечно, что она рыжая, как и король, но тут уж Чарльз ничего не мог поделать – Генрих сам выбрал ее.

Видя, что король задумался, Брэндон вылез из ванны и завернулся в простыню. Подав королю вина и развеселив его парой шуток, он неожиданно сказал:

– Кстати, о Дейзи… Она-то, конечно, обычная продажная девка. Между тем на ваше величество заглядывается много дам. Что стоит вам подыскать себе возлюбленную при дворе? Особу целомудренную и добродетельную, которую ваше величество приблизило бы к себе, обласкало… И если она вам родит…

Брэндон предпочел умолкнуть, не развивать дальше мысль. Генрих был человеком непредсказуемым. И Чарльз перевел дыхание, лишь когда заметил, что Генрих улыбается.

– Да, есть при дворе одна особа, весьма очаровательная и добродетельная, замечу. Я знал ее еще ребенком, угловатым ребенком. Но эти угловатые девочки порой превращаются в таких милашек…

Настроение его величества явно улучшилось. Он даже подмигнул.

– Одна из фрейлин моей жены. Сегодня я покажу тебе ее. Скажешь свое мнение.

Какой бы она ни была, даже горбатой или косоглазой, Брэндон все равно заявил бы королю, что она достойна высочайшего внимания. Если у королевы появится соперница, если престиж ее величества хоть немного упадет – у них появится шанс уменьшить влияние Катерины и ее заморской родни на короля.

А пока король был доволен, что заинтриговал Чарльза Брэндона, даже что-то напевал, вылезая из ванны. Огромный, голый, Генрих прошелся по комнате купальни, оставляя лужи воды на плитах и меховых ковриках, и подошел к зеркалу. Некоторое время он глядел на себя, потом согнул руки, выпятил мускулы, явно любуясь своим атлетическим телом – длинные ноги, мускулистые бедра, чуть обозначившееся брюшко, но плечи, грудь так и бугрились под напором мускулов.

– Я король, – довольно улыбаясь, произнес Генрих, – надежда и гордость Англии.

– Во всей красе! – в тон ему воскликнул Брэндон. И оба расхохотались.

Затем Брэндон прислуживал королю при одевании. Генрих не вызвал пажа, они все еще оставались вдвоем, вели непринужденную беседу – об одежде, новых модах и изысканных запахах лосьонов, подталкивая друг друга и ловя момент, когда противник более расслаблен. Брэндону, разумеется, доставалось сильнее, чем королю, но он очень ценил эти моменты уединения и близости с монархом, поэтому был не прочь получить пару тумаков, даже разок растянуться во весь рост на полу, когда Генрих стоял над ним, хохоча и протягивая руку, чтобы помочь встать.

– Не нравится мне эта итальянская мода с заниженными плечами, – говорил король, считавший единственным изъяном своей фигуры слишком покатую линию плеч, несколько не вязавшуюся с его природным атлетизмом. – Помнишь те вороненые доспехи, которые подарил мне посол императора Максимилиана? Там наплечники приподняты и имеют форму рогатых ящериц, но какой это создает эффект!

Брэндон, сидя на полу, расправлял буфы в прорезях штанов Генриха. Буфов было множество, и казалось, что сами штаны просто изрезаны этими маленькими диагональными разрезами, сквозь которые полагалось пропускать тонкое белье. А колет был коротким, в талию, и по моде таким узким, что не сходился на груди, и к нему полагался треугольный или квадратный нагрудник.

– Почему ты отговорил меня вызывать в Лондон мою сестру Мэри на это Рождество? – вдруг спросил король. – Я соскучился по малышке, а сейчас…

– Но вспомните, государь, – ответил Брэндон, – какие заносы были этой зимой. Просто немыслимо заставлять нежную, к тому же болезненную девочку отправляться в дорогу в такое ненастье. Да и эти слухи о том, что к ней заезжал испанец Фуэнсалида… Бог весть, что он мог наговорить ей.

Маленький рот короля по привычке строго сжался. Если воспоминания о доспехах, подаренных австрийцем Максимилианом, еще могли настроить его на приятный лад, то само напоминание об Испании, о его тесте Фердинанде, которому он верил, но который так предал его, сразу заставили вспыхнуть холодным светом синие глаза Генриха. Однако Чарльз остался доволен. Он был против брака Мэри с Карлом Кастильским, он принадлежал к партии, которая делала все, чтобы не допустить этого союза.

Король приготовился выйти. Лихо надев набекрень широкий, опушенный лебяжьим пухом берет, он посмотрел на свое отражение. Небесно-голубой бархат камзола искрился золотыми нашивками, на блистающем алмазной пылью отделанном горностаем нагруднике сверкали аппликации из рубиновых роз, а поверх них – еще несметной ценности золотая цепь с подвесками. Король откровенно любовался собой – надменно вскинутый бритый подбородок, прямой короткий нос, яркие глаза в обрамлении рыжеватых ресниц и густая, волнистая оранжево-золотистая шевелюра до плеч, пышная после купания.

– Да, я король! – важно заметил он. – Гордость и надежда Англии. О, я докажу им всем, что в мире еще не было подобного монарха!

И лишь на миг облачко набежало на его чело:

– Все же следует сходить к исповеднику, покаяться. Иначе как я смогу глядеть в глаза столь чистой и возвышенной женщины, как моя королева?

Он все еще робел перед ней, хотя и жаловался Брэндону, что из-за поста ее величество не допускает его к себе в опочивальню. А ему в это запретное время, как никогда, хочется плотских утех.

– Но почему, именно когда Кэт так строга, мне не хватает любви?

– Просто весна, государь, – улыбнулся Брэндон, подкидывая дрова в огонь и стараясь не смотреть на короля, чтобы не выдать насмешки в глазах.

– Да, весна! – вздохнул Генрих, подойдя к окну. – Затяжная весна. Уже конец марта, а снег все еще лежит. Я и не припомню столь долгой и суровой зимы.

Он что-то увидел из окна и нервно затеребил цепь на груди.

– Королева возвращается из часовни. Мне бы следовало встретить ее. Ах да, сначала к исповеднику…

Он припомнил что-то еще:

– После обеда у меня встреча с делегацией торговцев из Сити[7], потом… Да, Чарльз, – уже выходя, оглянулся Генрих, – думаю, до полудня мы сможем сыграть партию в теннис. Так что я жду тебя.

Брэндона иногда просто восхищала необыкновенная энергия его молодого повелителя. Он казался неутомимым, в нем действительно кипела недюжинная сила. Проведя накануне полдня на охоте, он заседал потом в совете, почти не спал во время их совместного рейда по притонам Саутворка, однако вел себя так, словно не чувствовал усталости и находился в такой форме, что мог обыграть Брэндона в теннис. Да, в Генрихе Тюдоре таилось много такого, что он даже не подозревал в себе. Непостоянный и вспыльчивый, упрямый и сентиментальный, щепетильный и пренебрегающий условностями… В нем сочетались простодушие и проницательность, детское тщеславие и холодное равнодушие, себялюбие и ранимость и, наконец, то, что все чаще стал замечать в этом обаятельном юноше Брэндон, – неумолимая жестокость. Генрих был хищником, общение с которым могло больно ранить. Но Брэндона это не смущало. Он давно понял – король добр и милостив к тем, кто не встанет ему поперек дороги. А Брэндон был не так глуп, чтобы в чем-то пойти наперекор его величеству Генриху Тюдору.

Площадка для тенниса была давно очищена от снега и присыпана песком, однако влага от талого снега и сырость от реки проникли и сюда. Песок был мокрым, налипал на обувь, мяч, даже скрипел на зубах. И все же игра была ожесточенной.

Король посылал удар за ударом.

– Тебе сегодня везет, Брэндон!

Это было сказано, хоть и весело, но с заметным оттенком досады. Но Чарльз Брэндон ничего не мог поделать. Сегодня король играл из рук вон плохо, и у него не было возможности поддаться, ибо король сразу замечал подвох и начинал злиться.

Солнце уже светило по-весеннему, и Брэндон даже скинул камзол, потом и жилет. Король наконец-то разыгрался, и когда Чарльз, ловя мяч, оступился и растянулся на песке, Генрих весело захохотал.

Брэндон, сплевывая песок и отряхиваясь, стал подниматься.

– У вашего величества просто сокрушительный левый удар. Но партия еще не окончена.

Король вновь подал мяч.

Со стороны галереи, где сидели зрители, раздались аплодисменты, но Генрих сделал нетерпеливый жест, даже поглядел угрюмо туда, где находились королева и дамы.

– Будете аплодировать, если я выиграю.

И тут же вновь сделал неудачный выпад, послав мяч за пределы поля. Король явно нервничал, вращая ракетку в руке.

– Энри, подойди, я стряхну с тебя песок, – раздался мягкий голос ее величества.

Генрих с досадой отмахнулся. Он держался с Катериной уверенно, словно после исповеди и отпущения грехов уже не чувствовал своей вины перед ней.

Брэндон, отбивая очередную подачу, покосился туда, где сидели королева и придворные дамы. На королеве был введенный ею в моду пятиугольный жесткий чепец – один угол надо лбом, два – у висков и два чуть ниже ушей, на спину спускалось легкое шелковое покрывало. Все окружающие королеву дамы, подражая ее величеству, носили такие же чепцы, закрывающие волосы и придающие дамам почти монашеский вид. При дворе было мало дам – примерно одна к пяти мужчинам. Поэтому отношение к ним было особенно бережное, и легкий флирт с прекрасной половиной, который иногда позволяли себе придворные кавалеры, не выходил за рамки приличий. Королева была очень строга в этом, следила за нравами и, если где-то допускалась вольность, то провинившихся могли и услать.

Мяч ударился о заграждение галереи и, подскочив, перелетел за поручень, вызвав взволнованные возгласы на трибуне. Король нетерпеливо взмахнул ракеткой. Да, ему явно не везло сегодня, но он старался не очень это показывать. Генрих отвесил в сторону королевы и дам извиняющийся поклон, и те заулыбались, пряча лица в муфты. Только королева имела право улыбаться королю открыто. Улыбка у нее была очаровательная, сторицей возмещавшая некоторую унылость лица. Катерина уже была не так хороша, как ранее: бледная кожа, круги под глазами придавали ей несколько болезненный вид, старили ее и тяжелые, рано появившиеся складки, идущие от крыльев носа к уголкам рта. Хороши были только глаза – серые, прозрачные, добрые. И тем не менее Катерина знала, что выглядит уже не такой цветущей и молодой, потому и старалась окружать себя пожилыми матронами, дамами в летах. Даже сейчас именно они сидели вокруг ее величества – тетка короля Катерина Йоркская, важная графиня Солсбери, тучная Агнесса Норфолк. Лишь чуть поодаль от королевы собрались дочери и молодые жены придворных, входящие в штат ее величества, – румяные, хорошенькие. Брэндон скользнул по ним взглядом. Интересно, на кого из них положил глаз король? Бледнолицая красавица Мод Парр… Очень хороша, но она жена верного сторонника Генриха, и король едва ли захочет скандала. Тогда, может, кареглазая, хорошенькая, с ямочками на щеках Нэнси Керью, тайная любовница самого Брэндона, которую он с готовностью уступил бы королю, ибо, как бы ни нравилась она Чарльзу, он не посмел бы стать на дороге у Генриха. Или эта новенькая фрейлина, малышка Бесси Блаунт, беспечная хохотушка, с какой-то особенно чувственной грацией в движениях. Именно к ее ногам подкатился мяч, и Брэндон с поклоном попросил подать его. Но пока Бесси подбирала юбки, ища мяч, ее опередил герцог Бекингем.

– Не дело заставлять даму пачкать пальчики, – бросив на Брэндона колючий взгляд, произнес этот вельможа из рода Стаффордов. – Вы не учтивы, Чарльз, – жестко сказал он и, не подав мяча Брэндону, кинул его в сторону короля.

– Плохой пасс, сэр Эдвард, – заметил сидевший неподалеку Норфолк. – Если из вас никудышный теннисист, то вам лучше не показывать этого королю, положитесь на Чарльза.

Вот они – два герцога Англии, единственные родовитые дворяне, оставшиеся при дворе после уничтожившей почти всю знать войны Роз. Эдвард Стаффорд, герцог Бекингем, и лорд Ховард, герцог Норфолк. Бекингем в дружбе с королевой и придерживается происпанской политики. Норфолк же союзник Брэндона, однако между ними царит холод – родовитый Ховард с некоторым предубеждением относится к выскочке из простых джентри Брэндону. И все же они одна партия, поэтому Брэндон поблагодарил Норфолка улыбкой.

– Вы как всегда правы, милорд. Бекингем ошибся, сейчас подавать должен я.

Он вернулся на место, и игра возобновилась.

Слава Богу, королю стало везти. Но счет все равно был в пользу Брэндона, а королю хотелось отыграться. Поэтому, когда Катерина заметила супругу, что приближается время полуденной мессы и следует отправляться в часовню, он никак не отреагировал. Генрих был азартен и мог играть по нескольку часов.

– Партия! – наконец произнес молодой Гарри Гилфорд, выступавший судьей. Преимущество все еще было на стороне Брэндона.

– Я должен отыграться! – не унимался король.

Брэндон видел, как Генрих принял из рук пажа новый мяч, проверил его, несколько раз ударив о землю ракеткой, но вдруг замер, увидев кого-то. Сжав мяч рукой и заложив под мышку ракетку, он направился ко входу на галерею, где сидели зрители.

В проходе стоял тучный, импозантный человек в роскошном, опушенном мехом плаще, из-под которого выглядывало одеяние священнослужителя, и в берете с опущенными наушниками. Лицо у мужчины было полное, холеное, с густыми черными бровями над круглыми темными глазами, мясистый нос и пухлый двойной подбородок, словно стекающий в меховую опушку воротника. Неимоверная властность лица несколько смягчалась улыбкой, которой мужчина приветствовал своего монарха. В руках он держал папку с бумагами, и было видно, как на этих холеных руках сверкают крупные драгоценные камни.

Когда король приблизился, пришедший хотел поклониться, но Генрих остановил его, обняв рукой за плечи. Они о чем-то заговорили, Генрих рассмеялся.

Брэндону стало холодно в одной рубашке, его молодой паж Норрис подбежал, подал колет. Проказник, улыбаясь, негромко сказал:

– Ставлю голову против дырявого башмака, что сейчас Вулси уведет его величество.

Так и вышло. Через минуту Генрих сделал знак, что не будет больше играть и отпускает двор. Король удалился, все так же обнимая своего канцлера Вулси за плечи, а Чарльз заметил, как нервно скомкала в руке платок королева. Она глядела вслед удаляющейся паре без улыбки, и ее можно было понять. Венценосный супруг на ее слова не обратил никакого внимания, но стоило появиться Вулси, как Генрих оставил даже любимый теннис. Катерина нервничала. Канцлер Генриха был ее основным соперником при дворе, и его влияние на короля было сильнее, чем даже любовь к ней Генриха.

О Вулси при дворе говорили постоянно. Его головокружительная карьера была притчей во языцех. Отчасти он, как и Брэндон, возвысился только благодаря симпатии к нему короля. Но если Брэндону даже его злопыхатели многое прощали, поскольку он все же являлся дворянином и рыцарем, то Вулси был человеком из народа, сыном простого мясника из Ипсвича, и привлек к себе внимание короля исключительно своими деловыми качествами, целеустремленностью и удивительной ловкостью, с какой он шел навстречу всем желаниям Генриха, направляя их в нужное русло и превращая в законы.

Брэндон и Вулси были союзниками. Не друзьями, ибо при дворе редко кого связывала искренняя дружба, но единомышленниками. Оба возвысившиеся благодаря симпатии короля, оба зависящие от его благоволения, они поддерживали друг друга и заключили союз, дабы противостоять окружавшей Генриха аристократии.

При дворе Вулси за глаза называли «мясницкой дворняжкой», памятуя его незнатное происхождение. Но в пятнадцать лет Вулси стал уже бакалавром, в двадцать – священником. Он намеренно избрал духовную карьеру, ибо Церковь уравнивает людей, если у них есть таланты, а талантами Вулси обладал несомненно. Еще старый Генрих VII обратил на него внимание и сделал духовником своего сына Генриха. Уже тогда Вулси завоевал доверие будущего наследника, и, став королем, Генрих не преминул возвысить своего духовника, сделав его интендантом и поставщиком на время военной кампании во Франции. Вулси справился с назначением прекрасно. Как администратор он не знал себе равных, но главное – он умел находить подход к королю. И тот продвигал свою «мясницкую дворняжку», пока не ввел в королевский совет, назначив канцлером королевства.

А Брэндон… Поначалу в угоду королю он просто поддерживал Вулси, потом стал им восхищаться. Даже он, опытный придворный интриган, поражался уму и работоспособности канцлера Томаса Вулси, который мог сесть за работу еще затемно и трудиться до ночи без еды и отдыха, не обращая внимания на потребности человеческой природы. Поддерживая Вулси, Брэндон сначала сблизился с ним, а потом попал под его влияние. Он стал человеком Вулси, его союзником, даже шпионом. Брэндон, блистательный придворный, слывший личным другом короля, поверенным его тайн и участником развлечений… Вот-вот, развлечений, ибо Брэндон теперь мог только развлекать короля. Но в руках Вулси была вся Англия. И король.

У Брэндона были свои апартаменты в Гринвиче: пара комнат, узких, темных, не отличавшихся особым комфортом, зато богато обставленных и смежных с личными покоями короля. А у Вулси были дворцы, епархии, земли. Брэндон же вынужден был крутиться и так и этак, чтобы материально поддержать свой статус друга короля. У него было несколько должностей, но ни обширных земель, ни богатых угодий, обеспечивающих регулярный доход. Разве что он владел поместьями в Девоншире, доставшимися ему после женитьбы на Маргарет Мортимер, но большая часть их уже была заложена, а оброк с остальных уже получен. Стриженую овцу дважды не стригут… А Брэндону необходимо было вести подобающий для придворного образ жизни. Его друг Генрих даровал ему милость одеваться в одежду такого же цвета, что и он сам. Но у Генриха были сотни одежд, и Брэндону с трудом удавалось сводить концы с концами, чтобы соответствовать этой «милости».

Сегодня король выбрал одежду в голубых тонах. Брэндон также оделся в платье из голубого велюра. Его элегантный стеганый колет до талии и пышные присборенные рукава имели вертикальные, горизонтальные и диагональные мелкие прорези, сквозь которые буфами выступало белье. Показывать белье вошло в моду, поэтому цены на него резко возросли. Зачастую рубашка из тонкого атласа или белейшего узорчатого полотна стоила дороже, чем весь костюм со штанами и башмаками. И сейчас, когда Брэндон стягивал у горла и расправлял складки рубахи, он мысленно прикидывал, где ему взять деньги на такую роскошь. У венецианского посла Себастьяно Джустиниани, например. И словно в ответ на его мысли, ему сообщили, что посол дожидается его в прихожей.

Брэндон чуть вздрогнул, оглянувшись на своих оруженосцев и пажей, находившихся в комнате. Они служили ему, но одновременно могли быть и подкуплены кем-то из недругов Чарльза, даже его так называемыми приятелями, которые были не прочь установить слежку за другом короля. И то, что Брэндона навещает посол Венеции, да еще когда двор отправился на мессу в замковую капеллу, а, следовательно, эта встреча должна произойти тайно, бросало тень на него. Да и что может произойти тайно при дворе, где все, от стен до оконных наличников, имеет уши? И Брэндон обозвал про себя сеньора Себастьяно ослом. То, что он был доносчиком и шпионом Венеции, Брэндона не волновало. Не он, так другой получал бы деньги от сеньора Себастьяно, при дворе без этого нельзя, как нельзя быть искренним или принципиальным. Но Брэндон вырос при дворе, знал все альковные тайны, а поскольку жизнь научила его ни от чего не отказываться, он спокойно давал венецианцу нужные сведения и проводил его политику. Тем более, что Себастьяно никогда не скупился.

Но посол сегодня был настроен решительно.

– Мне сообщили, что сегодня король Генрих согласился принять испанского посла дона Карозу. Чем вы объясните подобное благоволение его величества, особенно после того, как уверяли, что встречи не будет? – спросил он.

Брэндон улыбнулся. Действительно, в свое время он обещал Себастьяно, что сделает все возможное, чтобы испанец не был принят. Но не может же он велеть королю выгнать его вон. И Брэндон объяснил, что Генрих примет дона Карозу только из желания угодить супруге. И примет его после встречи с торговцами из Сити – он сделал упор на последнем факте, давая тем самым понять, что даже такая очередность, когда посла короля Фердинанда ставят на второе место после обычных купцов, сама по себе уже является оскорблением для Испании.

Теперь Себастьяно Джустиниани довольно улыбнулся. Венецию тревожил союз Генриха VIII с ее извечными врагами Испанией и Австрией, которые стремились втянуть Англию в войну против республики Святого Марка[8], и ее устраивало, что Брэндон будет напоминать Генриху, какое предательство совершили против него родственники королевы. Но существовала еще помолвка Мэри Английской и Карла Кастильского. Поэтому посол снова помрачнел, слушая вполуха жалобы Брэндона на неимоверную дороговизну придворной жизни, то есть намеки на то, что Джустиниани снова следует раскошелиться. И хотя посол уже потянулся было к кошельку, но в следующую минуту словно передумал.

– Говорят, Испания настаивает на скорейшем заключении брака Мэри Тюдор и Карла Кастильского.

– Зря они на это надеются, – любуясь игрой света на перстнях, заметил Брэндон. – Их принц еще не достиг брачного возраста, и… Хотите попробовать этой мальвазии, сеньор?

Кувшин с вином был великолепен – из светлого серебра в форме вздыбленного, сидящего на задних лапах льва. Крышкой служила сама голова царя зверей, верхняя часть которой откидывалась, и из пасти наливалось вино. Однако наливать вино при этом было не совсем удобно, да и сам сосуд был достаточно тяжелым, поэтому, чтобы угостить посла, Брэндону пришлось вплотную подойти к нему. Он намеренно не обратился за помощью к пажу, дабы в момент, когда он будет обхаживать гостя, шепнуть ему, что они встретятся после полуночи, как обычно, в конце парка.

– Тогда и обсудим наши финансовые проблемы, – в тон ему тихо ответил сеньор Себастьяно. Громко же воскликнул: – Ах, какая темная, густая мальвазия! Восхитительный напиток!

Он был доволен, что поставил Брэндона на место. Посол Венеции платил Брэндону, и ему нужны были конкретные сведения, а не пустые обещания.

Насладиться вином им так и не удалось. Раздался глас трубы, возвестивший, что двор после окончания мессы движется в трапезную залу, и Брэндону следовало поспешить.

Король был в прекрасном расположении духа.

– Эй, Чарльз, чертов безбожник, тебя опять не было в капелле. Непременно нужно вас наказать, хотя, поверьте, мне это будет неприятно.

Брэндон отвесил грациозный поклон:

– В таком случае, сир, кому вы хотите доставить удовольствие?

Генрих недоуменно глянул на друга и громко расхохотался.

– За что я люблю Брэндона, – сказал он, обнимая его за плечи, – так это за то, что с ним всегда весело.

Однако, несмотря на расположение короля, в трапезной Чарльзу пришлось уступить свое место подле него более важным особам. Он не был достаточно знатен, не имел положенных титулов и званий, чтобы восседать рядом с Генрихом во время трапез. И тем не менее король то и дело призывал его к себе. Он был в прекрасном настроении, ему хотелось веселиться. Даже во время поста, когда музыка запрещена, как и мясные блюда с жирными приправами.

– Эй, Брэндон! – кричал Генрих через весь зал. – Нам что-то скучно. Думаю, у тебя найдется какая-нибудь история, чтобы развеселить нас.

Брэндону пришлось покинуть свое место и встать, оперевшись о королевский стол. Он взял с блюда его величества ломтик розовой лососины и, откусывая маленькие кусочки, чтобы не говорить с полным ртом, начал рассказывать королю забавную историю. Как всегда, предметом своих насмешек он выбрал испанца Карозу:

– Что-то не видно вашего шута Уила, – произнес Чарльз. – Он лучше меня пересказал бы вам очередную житейскую мудрость, которую недавно поведал нам дон Кароза.

– И в чем заключается сия мудрость? – полюбопытствовал Генрих.

– Испанец заметил, что, если стоять на Лондонском мосту, бросать камни в воду и не видеть при этом кругов… значит, наступила зима.

Король расхохотался. Зима в этом году и в самом деле была такой холодной, что даже Темза замерзла.

– Он мудрец, наш испанец! – заметил Генрих.

Король смеялся, остальные вторили ему. Даже те, кого насмешки над послом короля Фердинанда не очень радовали. Катерина тоже рассмеялась. Она умела оценить шутку, к тому же понимала, что заступиться сейчас за посланника своего отца значило навлечь на себя немилость супруга.

И все же Брэндон видел, что ей несладко, и не мог не восхищаться ее самообладанием: Катерине приходилось сносить издевательства над послом отца и терпеть общество врага Испании, поскольку Генрих посадил подле себя французского герцога де Лонгвиля.

Подали вторую смену блюд. У короля был отменный аппетит, он ел и пил невероятно много, но благодаря физическим упражнениям был мускулистым, без избытка жира. И все же он выглядел старше своих двадцати трех лет. Это его не портило – наоборот, делало более значительным, несмотря на некоторые ребяческие выходки. К тому же королева была старше его на шесть лет. Но он любил ее и даже стремился выглядеть более солидным, чтобы быть под стать ей.

Сейчас, откинувшись в кресле, Генрих откровенно красовался; ему хотелось поиграть в величие. Он беседовал с Вулси о сохранности лесов, Вулси поддакивал и предлагал посадить новые. Потом они заговорили об артиллерии, кораблях, и Генрих как бы между прочим решил государственный вопрос о создании гильдии лоцманов для безопасности мореплавания. О своих кораблях и пушках Генрих говорил с мальчишеской гордостью. Но так как разговор был неофициальным, он с такой же легкостью стал рассуждать о необходимости украсить двор образованными людьми, видными учеными.

– Лорд Маунтжой, это правда, что великий Эразм Роттердамский хочет покинуть Англию? Нас это огорчает.

– Об этом лучше спросите Томаса Мора, в доме которого остановился ученый.

– Ах, наш милый Томас Мор, – улыбнулся Генрих, отбрасывая салфетку и поднимаясь. Все тотчас встали, поняв, что это сигнал к окончанию трапезы.

А Генрих, обняв за плечи невысокого, одетого в простую темную одежду Томаса Мора и не обращая внимания на собравшихся, направился к выходу. Немного посокрушавшись насчет того, что здоровье вынуждает Эразма отправиться на континент, он повел разговор на другую тему, расспрашивал собеседника о его новой книге, посвященной коварному Ричарду III. Генрих хотел показать себя серьезным королем, получающим удовольствие от общения с ученым. Но уже в следующую минуту он громко наказывал королеве, обращаясь к ней через весь зал:

– Ваше величество, после аудиенции я намерен вместе с нашим другом де Лонгвилем посетить зверинцы Тауэра. И желал бы, чтобы за время нашего отсутствия вы приготовили для нас какое-нибудь увеселение. Благопристойное увеселение, с учетом времени поста.

Ничего труднее Генрих не мог приказать жене. Король хотел, чтобы его двор блистал, но такая строгая, скромная женщина, как Катерина, была не в состоянии выполнить это требование короля. Ей больше нравилось проводить время в обществе священников или тихо заниматься рукоделием в своих покоях. Устраивать же увеселения… Она даже побледнела и стала искать глазами Чарльза Брэндона. Вот кто всегда помогал ей в этом неимоверно трудном для нее деле. Но в этот момент раздался громкий голос Генриха:

– Брэндон, я желаю, чтобы вы сопровождали меня.

Лицо Катерины сделалось совсем несчастным. Брэндону стало жаль ее. Подозвав молодого Гилфорда, он тихо велел передать королеве, что выкроит время навестить ее.

Король ушел вперед вместе с Мором. Это дало возможность Брэндону и Вулси поговорить, пока они шли через узкий коридор, отчего свита канцлера растянулась. Чарльз сообщил Вулси об утреннем разговоре с королем насчет кандидатуры любовницы и даже назвал троих, кто, по его мнению, подходил на эту роль. Заметил, что сам он склоняется к тому, что его величество изберет молоденькую фрейлину Бесси Блаунт. Неожиданно Вулси поддержал его, сославшись на слова короля о том, что тот знал ее еще ребенком, а мисс Бесси – дочь одного из королевских гвардейцев. Он сказал это как бы между прочим, но Брэндон посмотрел на Вулси с невольным уважением. Как этот обремененный государственными заботами муж еще успевал обращать внимание на подобные мелочи? И Чарльз лишь согласно кивнул, когда Вулси посоветовал ему обратить особое внимание на эту Бесси Блаунт.

Аудиенц-зал был старой постройкой со сводчатыми перекрытиями и цветными витражами в высоких готических окнах. Величие в нем было, а вот комфорта никакого. Старые, расположенные в дальних концах зала камины еле согревали помещение, плиты на полу для тепла были покрыты соломенными циновками. Ряд внушительных колонн вдоль всего зала придавал ему помпезность, как в храме. Но холод… От каменных стен так и веяло сыростью, и подбитая мехами мантия короля была сейчас как нельзя кстати. Генрих занял место на стоявшем на возвышении троне, но долго сохранять положение идола не смог. Энергия так и кипела в нем, и, сойдя с трона, он ходил по залу, сбивая полой мантии циновки и не столько слушая, сколько говоря сам. Забавно было наблюдать, как мечутся за ним солидные купцы и предприниматели в своих длиннополых одеждах, как семенят следом писцы с досками через плечо, придерживая чернильницы, строчат то, что говорит король.

Обычно Генрих не любил заниматься государственными делами и предпочитал перекладывать их на своего канцлера. Вот и сейчас, если в чем-то возникала заминка, он кивал в сторону Томаса Вулси – мол, это к нему. А потом опять продолжал рассыпаться цветистыми фразами.

Брэндон наблюдал за королем со стороны. Какая уверенность, какой блеск! А ведь Брэндон помнил этого великолепного короля еще застенчивым робким мальчиком, нелюбимым сыном, который панически боялся отца. Однако уже тогда было в Генрихе нечто особое, выдающееся. «Этот огромный мальчишка», как порой отзывался о нем старый король, с детства был непоседой и умел завладеть всеобщим вниманием.

Судьба благоволила к нему. Генрих стал королем, блистательным королем! Он смело ломал условности, бытовавшие при дворе отца. Щепетильный, но в то же время щедрый, влюбленный в себя и в жизнь, он хотел стать идеальным правителем. Он окружил себя блистательными молодыми людьми, позволял им звать короля по имени, разрешал фривольные шутки, сделал их обязанности при дворе легкими, необременительными. И если порой король и гневался на кого-то из них, то вскоре прощал. Они были его блестящим окружением, его фоном, на котором ему полагалось быть главной фигурой.

Да, Генриху было необходимо, чтобы окружающие видели и откровенно подчеркивали его превосходство, чтобы откровенно восхищались им. И сейчас, когда, дав аудиенцию лондонскому купечеству, Генрих принял испанского посла Карозу, но принял во всем блеске своего королевского гнева, Брэндон не удержался, чтобы не зааплодировать. Негодующий взгляд испанца, который тот бросил на него, Брэндон выдержал с самой приветливой улыбкой. Чистые голубые глаза не раз выручали его в сложных ситуациях, придавая лицу циника и интригана невинное девичье выражение.

А Генрих бушевал:

– Я не желаю иметь с вашим королем никаких дел. Не смейте мне предлагать никаких проектов. Я и Фердинанд – немыслимо! После того как он предал меня во Франции, я и слышать не желаю ни о каком союзе с ним. И я не хочу вмешиваться в его дела с Италией и Венецией. Особенно с Венецией. Христианскому миру с юга угрожают турки, а республика Святого Марка – единственная морская держава, которая может им противостоять. Поэтому я скорее готов поддерживать ее, чем вступить в лигу, направленную против Венеции.

«Ого! – обрадовался Брэндон. – Одной этой фразой славный Хэл заработал мне немало венецианских денежек!»

– Ваше величество, – робко вмешался Кароза, – могу ли я считать ваши слова окончательным разрывом с моим королем?

– Когда я укажу вам на дверь, тогда и принимайте подобное решение. Я же просто не желаю вас видеть при дворе, но отнюдь не настаиваю на вашем выдворении из Англии. И учтите, я поступаю так только из любви к ее величеству королеве.

Дело было не только в этом. Разрыв с Фердинандом мог бы означать и сбои в торговле с Нидерландами – основным партнером Англии в торговле шерстью. А это был бы удар по английскому купечеству, с представителями которого Генрих недавно разговаривал. Кароза это понимал, поэтому и решился коснуться последнего щекотливого вопроса – брака Мэри Английской и внука Фердинанда Карла Кастильского. Но Генрих ушел от прямого ответа, заявив, что Карл еще не вступил в пору возмужания, когда ему срочно понадобится супруга.

– Но леди Мэри могла бы жить при его дворе, – заметил Кароза и невинно добавил: – Раз принцесса все равно не живет при особе вашего величества.

Генрих принял важную позу.

– Позвольте мне решать, где жить моей сестре. – Он вскочил. – Довольно. Аудиенция окончена. Я устал. – И, повернувшись к Брэндону, сказал: – Чарльз, я еду к Лонгвилю. Присоединяешься?

Брэндон вздохнул. В последнее время Генрих проявлял все больше внимания к французскому герцогу, и Лонгвиль, взятый в плен в битве при Теруане, вскоре из пленника стал другом короля и, как поговаривали, даже потеснил в сердце Генриха самого Брэндона. Однако это сближение было выгодно тем, кого интересовал союз Генриха с Францией. Брэндон принадлежал к их числу и уступал свое место подле короля этому надменному Лонгвилю.

И сейчас он лишь сокрушенно развел руками и отказался, сославшись на неотложные дела.

Генрих скорчил недовольную мину:

– Бог мой, Брэндон, я давал тебе все эти должности не для того, чтобы ты увиливал от основной своей обязанности – быть моим другом. Однако ладно. В конце концов, я знаю, что такое долг, и заменю приятное общение с тобой компанией с Франсуа де Лонгвилем.

У Брэндона не было никаких неотложных дел, когда он отказывал королю, но он обещал королеве помочь ей организовать вечерние развлечения. Поэтому, проводив короля, он тут же направился в покои королевы и в полутемном переходе встретился с Нэнси Керью, спешившей куда-то по поручению госпожи. Плутовские карие глаза Нэнси озорно блестели под строгим пятиугольным чепцом из серебристой парчи, который очень шел ей. Чарльз обрадовался этой неожиданной встрече и тут же заключил Нэнси в объятия.

– Фи, сэр, какой вы прыткий, – вымолвила молодая женщина, еще не отдышавшись после поцелуя. Но тут же опять подставила губы.

Она была из обедневшего рода Керью, державшегося на плаву исключительно благодаря благоволению к ним короля. Выданная замуж в четырнадцать лет и овдовевшая в восемнадцать, Нэнси была девушкой умной, осторожной и идеальной любовницей для Брэндона, так как не только понимала, что их союз не будет одобрен при дворе, но и умела так следить за собой, что их связь не имела последствий. К тому же она доносила любовнику все альковные тайны королевы.

– Ты придешь ко мне сегодня? – спросила Нэнси, отстраняясь от Брэндона, когда почувствовала, что их объятия требуют еще большей близости. Брэндон перевел дыхание.

– Я бы с удовольствием, малышка. Но как карта ляжет.

– Фи, сэр, разве вы не знаете, что азартные игры запрещены во время поста?

– Но в королевских покоях частенько нарушается это предписание, не так ли?

Они рассмеялись. Брэндону нравилась живость Нэнси, ее умение шутить и поддерживать шутку. Иногда он подумывал, что Нэнси, с ее опытом придворной жизни, умом и очарованием, была бы ему неплохой женой. Если бы девушка была хоть немного богата, или если бы он чувствовал к ней хоть каплю того сильного, всепоглощающего чувства, которое владело им во время первой женитьбы на Анне Браун!

– Королева послала меня купить шелковых ниток, – сказала Нэнси, приводя в порядок одежду. – Она села за рукоделие, но явно ждет тебя. И нервничает.

– Я как раз иду к ней. Скажи, Нэнси, а леди Бесси Блаунт у нее?

– Да. А что? Не надумал ли ты изменить мне с этой смазливой дурочкой?

– Она что, так глупа?

– Ну, она добрая, милая, всегда весела… но глупа, как гусыня.

– Жаль. Нет, Нэнси, не сердись. Просто я интересуюсь ею ради одного друга.

Нэнси Керью была очень сообразительна и сразу все поняла. Губы ее сложились в скептическую усмешку. Нет, сказала она, эта девушка, хотя и мила, но не сможет надолго увлечь такого человека, как «друг Чарльза». Хотя… Она многим нравится своим смазливым личиком и веселостью. И она уступчива.

– Боже правый! Неужели она уже была с кем-то? Моему другу нужна непременно девственница.

– Думаю, мисс Бесси невинна, – проговорила Нэнси после минутного раздумья. – Она ведь недавно вошла в штат ее величества и очень дорожит местом. Ты же знаешь, как строга королева насчет амурных похождений. Так что я очень рискую, оставляя свою дверь незапертой для тебя, ветрогон ты этакий.

– О, я ценю это, Нэнси, очень ценю.

Он поцеловал ее в шейку и шепнул, что при первой же возможности не преминет воспользоваться незапертой дверью. Нэнси чмокнула его в щеку и, смеясь, убежала. Брэндон направился к королеве.

В покоях ее величества было жарко. В большом камине на груде раскаленных углей пылало целое дерево. Катерина всегда зябла в Гринвиче, расположенном в низине у реки. Сейчас она сидела в нише у окна, вышивая для мужа рубашку. Она всегда сама шила для него белье и, как уверял Генрих, справлялась с этой чисто женской обязанностью просто великолепно. Правда, он считал, что лучше бы ей столь же успешно справляться с другими своими обязанностями – рожать здоровых сыновей, к примеру.

Сейчас в покоях Катерины было еще несколько женщин – четверо леди вышивали одеяло в углу, герцогиня Солсбери беседовала у другого окна с духовником ее величества, а еще одна молоденькая фрейлина наигрывала на лютне. Это и была Бесси Блаунт. Проходя, Брэндон чуть подмигнул ей. И она ответила ему просто очаровательной белозубой улыбкой, которая, увы, сразу давала понять, насколько сия девица уступчива. Остальные смотрели на Брэндона, шталмейстера его величества, несколько угрюмо. Он входил в партию противников королевы. По крайней мере, ее политических противников. Но личные отношения между Чарльзом и Катериной были легкими, дружескими, и сейчас королева милостиво протянула ему руку для поцелуя.

– Итак, сэр, что мы предпримем?

– Что пожелаете, ваше величество. Мы можем придумать игру в шарады или представления с масками…

– О нет, никаких шумных игр или нескромных представлений. – Королева поджала губы. – Сейчас время поста.

– Как вам угодно. Но тогда можно приготовить для его величества пьесу. Что-нибудь из классики, на благородной латыни. Его величество так любит латынь.

Эту идею Катерина одобрила. Какое-то время они обсуждали ее, пока не остановили выбор на пьесе Плавта «Milles cloriosus»[9], пьесе древней, но забавной. И тут же стали подбирать актеров, распределять роли, готовить костюмы. Позвали молодых придворных, пажей, привлекли даже охранников. На главную женскую роль Брэндон выбрал Бесси Блаунт. Она взялась с усердием, но латынь она почти не знала, фразы произносила неправильно и так забавно, что вызывала смех. Но когда Катерина предложила отдать роль кому-нибудь другому, вернувшейся Нэнси Керью, например, которая отличалась большим артистизмом и прекрасно справилась бы с ролью, Брэндон воспротивился, хотя и увидел на лице Нэнси обиженную гримасу. Но мисс Бесси так соблазнительно смотрелась в длинной рубашке с венком из бессмертников на распущенных длинных волосах, что Генрих будет доволен. Разумеется, этого Брендон не говорил Катерине и заставил доверчивую королеву одобрить его выбор.

Вскоре королеву посетил ее друг Бекингем. Увидев, какое веселье царит в покоях королевы, и поняв, что его причиной был Чарльз Брэндон, надменный герцог отошел в сторону и стоял, глядя в окно, нервно сжимая руки за спиной.

Пьесу они уже несколько раз отрепетировали, за окном стемнело, а короля все не было. Катерина, нервничая, велела подать ужин. Когда любивший показную пышность Генрих отсутствовал, Катерина позволяла себе трапезничать в простой домашней обстановке. За стол она пригласила своего духовника Диего, леди Солсбери, герцога Бекингема и Брэндона. И весь ужин Чарльз старался быть веселым, несмотря на колкие замечания Бекингема, суровое молчание Диего и сухие фразы леди Солсбери. По сути, любезной с ним была лишь королева, и ужин оставил в душе Брэндона тягостное впечатление.

Они еще не окончили трапезу, когда явился паж с сообщением, что его величество заночует в Тауэре, но желал бы, чтобы к нему прибыл Чарльз Брэндон.

Лицо королевы стало грустным. Чарльзу даже стало жаль ее.

– Я обязательно сообщу его величеству, как вас расстроило его отсутствие. А нашу пьесу мы покажем Генриху в другой раз.

У пристани Гринвича покачивались лодки с факелами на носу. Брэндон кликнул лодочника, которому платил за информацию о том, кто и когда покидал Гринвич. Едва они отчалили, осведомитель сообщил:

– Его преосвященство Томас Вулси тоже вызван. Отплыл, и часа еще не прошло. Если ваша милость прикажет, я налягу на весла и попробую его догнать.

– Не стоит, Хью. Меня даже устраивает, чтобы Вулси первым прибыл к королю.

Было темно, и река казалась черной. Спасаясь от сырости, Брэндон плотнее закутался в плащ. Он догадывался, что за причина заставила Генриха остаться в Тауэре и даже вызвать Вулси и его. Дело в переговорах с Францией, которые Генрих вел через Лонгвиля. Ибо разочаровавшись в своих прежних союзниках, Австрии и Испании, Генрих решился на союз с Людовиком XII. Окруженный со всех сторон враждебными державами, Людовик Французский должен был принять его на любых условиях. А залогом этого союза мог бы стать брак младшей сестры Генриха Мэри с Франциском Ангулемским, племянником Людовика, который в случае смерти престарелого французского короля, как основной мужской отпрыск боковой ветви Валуа, должен был взойти на трон. Для английского дома Тюдоров это был бы важный и престижный союз. Что же касается помолвки Мэри с Карлом Кастильским, то Брэндон знал, что его король уже решил – этому браку не бывать. Но сейчас его волновало другое. В полночь он должен встретиться с Себастьяно Джустиниани, и, что бы ни случилось, ему следовало под любым предлогом до назначенного часа вернуться в Гринвич, успеть на встречу и получить свои деньги. А когда они подплывали к Лондону, колокола отбили девять раз.

Сигнал для тушения городских огней будет дан через час. Пока же город сверкал огнями и шумел, на реке было еще полно снующих лодок, и лодочнику Хью пришлось изрядно потрудиться, чтобы благополучно доставить своего пассажира к темной громаде Тауэра.

Сидя на корме лодки, Брэндон с невольным трепетом вглядывался в эти освещенные огнями тяжелые стены. Неизвестно отчего, но ему всегда становилось не по себе при виде этой крепости. Древняя резиденция английских королей, построенная на еще римском фундаменте в царствование Вильгельма Завоевателя, она возвышалась несокрушимо, свидетельствуя о величии английской монархии. Пять веков она была лондонским пристанищем королей – сначала Норманской династии, потом Плантагенетов, Ланкастеров, Йорков и вот теперь Тюдоров. Но с каждой династией Тауэр постепенно утрачивал свое значение королевской резиденции, а при последних Йорках вообще приобрел мрачную славу, постепенно превратившись в государственную тюрьму. Здесь держали в заточении государственных преступников, здесь же им отрубали головы на площадке перед Тауэр-Грин. И хотя сейчас Генрих и поселил тут Лонгвиля со всевозможной роскошью, устраивал в его честь в главном здании древней Белой Башни балы и маскарады, на стенах Тауэра все равно стояла стража, в подземельях крепости томились узники, а окрестные жители божились, что даже толстые пятифунтовые стены не в силах заглушить нечеловеческие вопли, порой доносившиеся из пыточных камер.

Речной прилив поднял лодку, и Хью подвел ее прямо к лестнице у Трейторс-Гейт, то есть Ворот Изменников (ну и название!). Под мощной каменной аркой тускло светил фонарь. И все же Брэндон поскользнулся на скользких от ила ступенях. Чертыхнувшись, он бросил лодочнику монету, велев не брать пассажиров и дожидаться его. Охранники провели его к Белому Тауэру, узкая лестница со стертыми за века ступенями вела в верхние этажи. Стражник светил Брэндону факелом, открывая одну дверь за другой. Наконец он оказался в обставленной с элегантной роскошью комнате, где в креслах у горевшего в камине огня сидели король и его канцлер Вулси, Лонгвиль стоял, опираясь о мраморную полку камина. Когда вошел Брэндон, он повернулся. У француза было бледное утонченное лицо, волосы такие светлые, что казались седыми, светлыми были и глаза. Лонгвиль был больше похож на жителя Скандинавии или Нидерландов, чем на француза.

При появлении Брэндона Лонгвиль едва заметно кивнул ему в ответ на поклон.

– Ваше величество, Генрих, не заставляйте меня в третий раз пересказывать содержание депеши.

Генрих, нарушая запреты поста, который соблюдал под строгим оком королевы, с аппетитом уплетал жареного каплуна. Он улыбнулся вошедшему, не переставая жевать. Губы и пальцы короля блестели от жира, и он лишь кивнул Вулси, предлагая посвятить Брэндона в содержание послания.

– Все вышло не так, как мы думали, Чарльз, – начал канцлер-епископ, машинально крутя перстни на холеных пальцах. – Однако все не так и плохо. Мы-то, конечно, рассчитывали увлечь Людовика идеей союза между его наследником Франциском и нашей Мэри. Но герцог Лонгвиль получил извещение о том, что прекрасный Франциск неделю назад обвенчался со старшей дочерью короля Клодией Французской.

Вулси сделал паузу. Брэндон выжидал. «Что же тогда «не так и плохо»?» – соображал он, стараясь не выказать любопытства.

Лонгвиль все же решил снизойти до объяснений.

– Для нашего короля Людовика – поскольку у него лишь две дочери и нет потомка мужского пола – это единственная возможность оставить на троне Франции свою кровь и плоть. Ведь принято считать, что именно Франциск наследует после него корону. Поэтому помолвка между Франциском и Клодией была заключена несколько лет назад. Однако жена Людовика, королева Анна, знавшая, какой Франциск распутник, всячески противилась этому браку, считая, что ее некрасивая хромая дочь будет несчастна в браке с таким повесой, как Франциск. Но в начале этого года Анна умерла, и Людовик, тоже недолюбливая Франциска, из политических соображений все же дал согласие на брак дочери и наследника престола.

На этом Лонгвиль счел информацию исчерпанной и отвернулся к огню, вороша кочергой поленья в камине.

– Они тебя просто дразнят, Чарльз, – сказал наконец Генрих. Он выглядел довольным, с аппетитом пережевывая мясо, глаза его лукаво блестели. Заметив, что король отодвинул тарелку, Лонгвиль отставил кочергу, поднес королю таз с ароматной водой для омовения пальцев, подал салфетку.

– Дело в том, – продолжил Вулси, – что французского короля очень заинтересовал брачный союз с английскими Тюдорами. Он дает ему гарантию, что Англия будет на его стороне. И еще его очень заинтересовала сама Мария Тюдор, так как герцог де Лонгвиль всячески превозносил красоту, ум и добродетель нашей Мэри.

«Которую он ни разу не видел», – заметил про себя Брэндон. Он начал догадываться, к чему клонится разговор.

– Как отметил герцог Лонгвиль, – продолжал Вулси, – Людовик недолюбливает герцога Франциска. Перспектива того, что этот хлыщ наследует после него корону, не устраивает французского монарха. Более того, он надеется, что, если здоровая молодая женщина станет его женой, у него у самого появится шанс произвести от нее наследника мужского пола, прямого потомка Валуа, который после смерти короля займет трон. Поэтому Людовик и предлагает нам обсудить эту проблему, заверив со своей стороны, что готов принять любые условия.

– Мэри пора вернуть ко двору! – хлопнул ладонью по подлокотнику кресла Генрих.

У Брэндона сжалось сердце. Он видел, как доволен король перспективой брачного союза сестры с французским королем. И все же, сделав над собой усилие, осмелился заметить:

– Ваше величество, не забывайте, что принцессе Мэри буквально только на днях исполнилось семнадцать. Она совсем молоденькая. Королю же Франции, его величеству Людовику XII, если не ошибаюсь, под шестьдесят.

Генрих глянул на него исподлобья.

– Ему пятьдесят шесть.

Тон, каким это было сказано, не допускал возражений, и Брэндон не стал продолжать. Он понял, что Мэри уже продана с политического аукциона.

А Генрих, не видя больше возражений, довольно улыбнулся.

– Конечно, Людовик Валуа годится моей сестре в отцы… если не в деды. Но Мэри в том возрасте, когда любой мужчина старше двадцати кажется старым. Да и кто будет спрашивать ее мнения? Она принцесса, дочь и сестра королей, она рождена для высшей доли. К тому же какие перспективы могут открыться перед ней! Людовик… Ха! Старый хлыщ еще после смерти Анны твердил, что вскоре последует за своей любимой Бретонкой, а видишь, повеяло весной, и его сразу потянуло на английскую телятину. И если наша Мэри родит ему сына… Людовик стар, ничто не предвещает этому подагрику долгой жизни – не в обиду тебе будь сказано, Франсуа. Но ты сам понимаешь, что если Мэри понесет от него, а он поторопится к своей Бретонке, то Мария Английская станет регентшей. А тогда… Я в Англии, Маргарет в Шотландии, а Мэри во Франции… Да мы заставим плясать всю Европу!..

Чарльз больше не вмешивался, думая только о том, как бы найти предлог, чтобы улизнуть на встречу с венецианским послом.

– За Мэри надо послать немедленно, – говорил Генрих. – Конечно, ее нельзя вот так сразу посвящать в наши планы, особенно когда все еще не обговорено, но привести ее следует как можно скорее.

Томас Вулси и Брэндон быстро переглянулись. Оба подумали об одном и том же. Еще год назад Генрих значительно увеличил сумму на содержание принцессы. Но они выяснили, что леди Мэри занялась самостоятельной коммерцией и сумела создать себе вполне сносные условия. Брэндон к тому же наладил контакт с неким промышленником из Саффолкшира Джоном Пейкоком, свел его с Вулси и тот, поняв, что Пейкок помогает Мэри, предоставил ему льготы в торговле с Нидерландами, дабы торговец обеспечил принцессе надлежащее содержание. Сумму же, выделенную для сестры Генрихом, Вулси с Брэндоном преспокойно поделили пополам, положив в собственные карманы. И если это откроется… Значит, чтобы все уладить, за Мэри следует поехать кому-то из доверенных лиц. Если не кому-то из них двоих. А так как Вулси, обремененный государственными заботами, не может себе это позволить, то остается только Чарльз Брэндон.

И еще Чарльз подумал, что если сейчас под тем предлогом, что ему надо собраться в дорогу, он покинет Лондон, то успеет на встречу с сеньором Себастьяно в Гринвиче.

Но когда он выразил готовность отправиться за принцессой, Генрих обиженно поджал губы, стал ворчать: дескать, его, конечно, восхищает такое рвение, однако ему будет очень недоставать Чарльза. Хотя… Король подавил вздох.

– Что ж, возможно, ты прав. Мэри, наверное, дуется на меня за столь долгую ссылку, и только ты сумеешь расположить ее ко мне, заставить забыть обиды. Да и она будет рада тебе. Когда ты готов начать сборы?

– С вашего позволения, прямо сейчас же.

Довольный Генрих похлопал его по руке и повернулся к Лонгвилю.

– Видишь, Франсуа, какие у меня верные подданные. Ради исполнения моего желания готовы сорваться с места.

Брэндон повернулся к герцогу, вскинув бровь, сделал игриво-насмешливую мину. Француз ответил ему тем же.

– Что ж, с Богом, господин шталмейстер. Мой король в нетерпении, – сказал он.

– Уже бегу, – поднялся Брэндон.

– Даю тебе неограниченные полномочия, – крикнул ему вдогонку король. – Принцесса, моя сестра, должна прибыть с подобающим ей блеском.

Перепрыгивая через ступеньки, Брэндон сбежал по лестнице, пересек двор, скользнул легкой тенью в Ворота Изменников.

– А теперь налегай на весла, Хью! До полуночи, мы должны быть в Гринвиче.

Часы только пробили двенадцать, когда лодка с Брэндоном пришвартовалась у каменной пристани Гринвичского парка. В кромешной тьме, закутавшись в плащ, Чарльз Брэндон обошел дворцовые постройки, торопясь к указанному месту. От талого снега его башмаки промокли насквозь. Голые деревья черными тенями проступали в ночном сумраке, тропинка петляла между ними. Пройдя через заросли кустарника, Брэндон оказался возле искусственного грота в стене. Перед ним белел еще пустой бассейн фонтана. Античная статуя в его центре, выполненная в модном итальянском стиле, казалась призраком, не менее призрачным выглядел силуэт Себастьяно Джустиниани за ней. Он был в белом плаще.

«Дурак. Нашел, что надеть для ночной прогулки», – подумал Брэндон.

Вслух же лишь извинился за опоздание, но не удержался полюбопытствовать, отчего это блистательный посол Венеции решил вырядиться в привидение, которое является в полночь.

– Но ведь снег еще не сошел, – удивился сеньор Себастьяно. – Я думал, так будет лучше.

«Дурак», – вновь подумал Брэндон.

Было удивительно тихо. Они шептались в тени грота, и Брэндон даже шикнул на Себастьяно, когда тот довольно засмеялся, выслушав рассказ Брэндона о том, что сказал сегодня король по поводу Венеции и турецких нападок.

– Ради Бога тише, сеньор! Здесь и деревья могут подслушивать.

Он нервно огляделся. Показалось ему или нет, что он слышит где-то голоса?

– Итак, сеньор Себастьяно, мне кажется, я честно заработал свое золото.

– Si. Вы правы, господин шталмейстер. Мне будет о чем написать дожу Венеции.

Он развязал тесемки своей сумки, и в руку Брэндона с приятным, мелодичным звоном перекочевал увесистый мешочек. Брэндон с удовольствием подкинул его на ладони. Но тут он заметил, что из сумки венецианца высунулся свернутый трубочкой свиток.

– Ого, сеньор! Вы торопите события, и послание, как я погляжу, уже готово.

Себастьяно Джустиниани некоторое время молчал. Он понял, что у него появился шанс затеять свою игру, вбив клин между двумя фаворитами Генриха Английского – Брэндоном и Вулси. И он не преминул им воспользоваться.

– Ошибаетесь, сеньор. Это не мое письмо, а всего лишь послание от канцлера его величества к моему дожу с заверениями лояльности и обещаниями и в дальнейшем настраивать короля Генриха на союз с республикой Святого Марка.

У Брэндона пересохли губы. Итак, Вулси, этот любезный простолюдин, возвысившийся благодаря королю, ведет свою игру за монаршей спиной! Он ищет поддержки на юге, в Венеции. В Венеции, которая вновь вошла в милость у папского двора и, поговаривают, имеет как никогда вес в Ватикане. Выходит, правдивы слухи о том, что «мясницкая дворняжка» Вулси добивается кардинальской мантии. Ах, заполучить бы это письмо…

Брэндон еще раз подкинул на руке кошелек. Теперь его звон показался ему печальным.

– Любезный Себастьяно, я готов вернуть вам эти деньги в обмен на послание его преосвященства Вулси.

Посол вскинул подбородок. Он был доволен, что сможет вернуть деньги республике.

– Хорошо. Сегодня в полдень я пришлю вам копию письма канцлера.

Но едва он протянул руку, Брэндон убрал кошелек.

– Это не то, что мне нужно, сеньор. Мне неважно, о чем пишет дожу Венеции Вулси. Важно само письмо, с подписью и печатью. Ведь для вас будет вполне достаточно, если вы сообщите своему правителю его содержание. А печать Вулси не так и важна в Венеции.

Какое-то время посол размышлял.

– Нет, – наконец сказал он. – Это недостаточная плата за письмо канцлера.

Брэндон даже скрипнул зубами. У него не было сейчас возможности достать столько золота, чтобы это удовлетворило Джустиниани. А венецианец не станет ждать, отправит почту с ближайшим курьером. Хотя, вероятно, Брэндон и сможет выкроить кое-что из тех денег, которые он получит на доставку ко двору принцессы Мэри. И тут его осенило.

– А если я верну вам золото, но добавлю к нему еще и информацию?.. Ценную информацию, которая заинтересует дожа?

Глаза посла сверкнули во мраке.

– Все зависит от ценности вашего сообщения.

Посол высунул наполовину свиток, выжидающе глядя на Чарльза.

Брэндон облегченно улыбнулся.

– Вас крайне заинтересует то, что я скажу. Ведь не далее как сегодня вы беспокоились насчет предстоящего брачного союза Мэри Тюдор и Карла Кастильского. Могу вас уверить, что союз не состоится.

– Во имя Бога, почему? На каком основании? – хрипло выкрикнул Джустиниани.

И тогда Брэндон выложил свой последний козырь, сообщив о решении Генриха выдать сестру за Людовика Валуа.

Венецианец едва не приплясывал от удовольствия. Франция сейчас союзница его республики, и если будет заключен союз Англии и Людовика… Это же определенно разрыв с Испанией и Австрией! Это ведь изменение политики всей Европы!..

– Письмо! – напомнил Брэндон. На этот раз Джустиниани не возражал.

Не успел Брэндон засунуть свиток за пазуху, как его вновь что-то насторожило. Где-то рядом скрипнул гравий, хрустнула ветка. Он оглянулся и увидел за голыми кустами силуэты нескольких стремительно приближающихся людей. На одном из них блеснула золотая цепь.

– Брысь отсюда! – бесцеремонно оттолкнул он посла. Венецианец, круша кусты, кинулся прочь, и Брэндон вышел навстречу этим людям.

Это были его недруги – герцог Бекингем, его брат Уилтшир, лорд Маунтджой, лорд Ловел. Все со свитой. И то, что они появились здесь, означало, что кто-то из его слуг расслышал о встрече и донес на него. Кто? Неважно. По крайней мере сейчас. Его враги перед ним, и они стали свидетелями того, что он тайно встречается с послом Венеции. Однако у Брэндона было оружие против главного врага – Бекингема. Он давно его приберегал, чтобы одержать верх, если Бекингем первый нанесет удар. Этим оружием была тайна Эдуарда Стаффорда, герцога Бекингема. И только на это Брэндон рассчитывал, когда смело загородил им дорогу.

– Ого, джентльмены, какое блестящее общество! И в столь поздний час. Что заставило вас покинуть теплые постели и бродить в полночь по талому снегу?

– Этот вопрос и мы хотели задать вам, сэр, – заговорил Бекингем. – Кажется, вы были с сеньором Джустиниани. Ведь это его роскошный белый плащ мелькнул за кустами?

– Совершенно верно. У меня была назначена тайная встреча с венецианским посланником.

В темноте лицо герцога было почти не различить, но в его голосе явно звучало злорадство.

– И что же столь секретное вы сообщили нашему гостю, что не осмелились встречаться с ним во дворце?

– Почему вы решили, будто я что-то сообщал Джустиниани? Как раз наоборот – именно сеньор Себастьяно поведал мне кое-какие новости. Относительно вас, милорд.

– Меня?

Они стояли полукругом вокруг Чарльза. Казалось, малейшего знака Бекингема будет достаточно, чтобы схватить его. И Брэндон, скрывая беспокойство, с нарочитой непринужденностью скрестил руки на груди.

– Да, мы говорили исключительно о вас. И о всяких предсказаниях. Венецианский посол – человек суеверный и крайне заинтересованный в дружбе с Тюдорами. Ведь Генрих – друг Венеции, не так ли? А тут наш суеверный сеньор Себастьяно услышал предсказание одного вашего протеже… Человека незаурядного, аббата монастыря картезианцев в Хентоне, который…

Бекингем быстро шагнул вперед и, сжав локоть Брэндона, торопливо отвел его в сторону. Чарльз резко вырвал руку. Он был выше Бекингема и спокойно смотрел на него сверху вниз. Он слышал, как взволнованно дышит герцог, и позволил себе улыбнуться в темноте. Да, Бекингему было чего бояться. Аббат, о котором Брэндон упомянул, некий преподобный Николас Хопкинс, пророчествовал, что у Генриха VIII и Катерины никогда не будет детей, и Бекингем должен заручиться поддержкой масс, ибо именно он, потомок более старых, чем Тюдоры, династий, унаследует трон. Бекингем же всячески потворствовал Хопкинсу, прислушивался к его речам. А это уже государственная измена.

– Довольно щекотливое пророчество, не так ли, милорд? – заметил негромко Брэндон. Он понимал, что ведет опасную игру: Бекингем был значительной личностью при дворе. Но Чарльз специально говорил негромко, не желая устраивать скандал раньше времени, ведь Генрих все еще доверял Бекингему, да и королева ему покровительствовала. И все же герцога не мешало поставить на место.

За ними раздался взволнованный голос брата Бекингема:

– В чем дело, Эдвард?

– Подожди немного, – махнул рукой герцог. Он тяжело дышал, грудь вздымалась так, что даже в темноте стали заметны скользящие блики на его цепи. – Король не поверит вам, Чарльз, – наконец выдохнул Бекингем.

– Не поверит? Бога ради, я ведь не занимаюсь предсказаниями, чтобы его величество верил или не верил мне. Хотя наш Хэл – человек суеверный… Может и заинтересоваться, если, конечно, до него что-то дойдет. Но Джустиниани не болтлив, даже мне сообщил это по секрету. Я же заверил его, что слухи могут быть необоснованными.

Он умолк, давая Бекингему время поразмыслить и сообразить, что Брэндон не станет доносить на него, пока тот его не вынудит. А если вынудит… Бекингему совсем не улыбалось, чтобы король начал расследование. И он понял, что Брэндон будет молчать, если он сам оставит его в покое.

– Идемте, милорды, – повернулся он к своим спутникам. – Боюсь, что вышло досадное недоразумение и мы вмешались не в свое дело. Брэндон встречался с послом Венеции по поручению нашего короля, и лучше, если мы будем молчать о том, что помешали их свиданию.

Все недоуменно переглянулись, но покорно последовали за удалявшимся герцогом.

Брэндон шел за ними, немного поотстав. Но на подходе к замку он замедлил шаг и немного постоял, справляясь с волнением. Сегодня он мог бы погубить себя, и все же этот день нельзя назвать неудачным. Он отвел от себя подозрение, обезоружил Бекингема, да так, что некоторое время может не опасаться его нападок. Он прошел по краю пропасти и не оступился. А главное, получил еще одно обезопасившее его средство – письмо Вулси. Теперь он защищен как от недруга, так и от союзника.

Где-то вдали выла собака, капало с крыш. За высокими окнами мелькнул и растаял свет. Брэндон мог идти к себе, но постоял еще немного, облокотясь о каменного льва у подножия ступеней крыльца и прикрыв глаза. Он был почти счастлив и одновременно чувствовал усталость. Да, жизнь при дворе – нелегкая штука. Но все-таки это именно то, чего он желал для себя, – риск и победа. Без этого жизнь казалась бы пресной.

Он улыбнулся в темноте. Что теперь? У него даже мелькнула мысль, не воспользоваться ли открытой дверью в спальню Нэнси Керью? Опустить усталую голову на ее нежное плечо, отвлечься? Нет. Он слишком утомлен. А завтра предстоит поездка за принцессой, новые сборы, хлопоты. Ему лучше пойти к себе и выспаться как следует. Впереди у него столько дел.

Глава 4

Королева Катерина вставала в пять утра, чтобы успеть привести себя в надлежащий вид до того, как придет время отправляться к ранней мессе.

В Гринвиче еще стояла дремотная тишина, когда любимая придворная дама королевы, донья де Салиас, отдернула расшитый полог на кровати ее величества и с пожеланиями доброго утра протянула чашку с отваром из трав, подслащенным медом. Они улыбнулись друг другу. Катерина вообще была приветлива со своим окружением, хотя и не терпела фамильярности.

– Да святится имя Господне, – произнесла первую фразу королева.

– Во веки веков, аминь, – ответили, присев в реверансе, прислуживавшие в это утро дамы.

Все уже были одеты и прибраны, но, кроме де Салиас, выглядели сонными. Маленькая Бесси Блаунт с трудом сдерживала зевоту.

Королева скользнула за ширму, где стояли таз с теплой водой, кувшин для умывания и фаянсовая чаша с ароматной мыльной пеной. Катерина скинула с себя рубашку, переступила через нее и стала обмываться, скрытая от посторонних глаз ширмой. Она была стыдлива, никто, даже супруг, никогда не видели ее наготы. Только по утрам сама Катерина видела свое тело, и оно не радовало ее. Тело королевы уже утратило девичью стройность: сказались пять неудачных беременностей и возраст. Кожа стала рыхлой, живот отвис, талия располнела, а грудь, когда-то такая пышная и упругая, теперь отяжелела, обвисла. Королева сдержала невольный вздох. Да, она уже не так хороша, а ее яркий молодой супруг продолжает расцветать. Шесть лет разницы между ними говорили не в ее пользу, а последняя неудачная беременность отразилась на ней особенно сильно. И все же Генрих любит ее. А она его. Любит его сильное мужское тело, его нежную плотскую страстность, как и ту радостную чувственность, которую он разбудил в ней. Однако их неудачные попытки дать Англии наследника навели Катерину на мысль, что ее плотская радость греховна, и она вытравила ее из себя, уйдя в религию. Теперь в объятиях Генриха она была покорной и спокойной, не забывая начинать читать молитву всякий раз, как он проникал в нее. Правда, в последнее время Катерине стало казаться, что ее религиозность раздражает Генриха, и это огорчало. Она готова была уступить ему, не будь так уверена, что поступает правильно. Чтобы привлечь короля, она очень заботилась о своих туалетах, о своей внешности, надеясь этим сохранить его привязанность. Однако с недавнего времени стала носить под роскошным бархатом и парчой грубую власяницу.

Вот и сейчас, когда после омовения она надела это жесткое колючее одеяние из грубой шерсти, ее кожа начала зудеть, и Катерина ощутила какое-то мистическое удовольствие. Развязывая завязки ночного чепца и высвобождая волосы, она вышла из-за ширмы и села в кресло перед овальным зеркалом из полированного серебра. Оно отразило ее покрытое ранними морщинами худое лицо с дряблым подбородком. Но руки, расплетавшие косу, были все еще красивыми – нежными, белыми, с тонкими холеными пальцами. Хороши были и волосы – каштановые, с легкой рыжинкой, густые и блестящие. Когда она распустила их, они тяжелой массой упали до пола. Генрих так любил ее волосы… Она даже улыбнулась этой мысли, но от улыбки только резче обозначились морщины в уголках рта, а в зеркале рядом отразилось нежно-розовое, почти детское личико Бесси Блаунт, расчесывающей волосы. Катерина с невольным раздражением сравнила себя с хорошенькой фрейлиной, отметила, что Бесси почти с содроганием поглядела на ее шею, на то место, где жесткий ворот власяницы до красноты натер кожу.

– Сколько вам лет, дитя мое? – спросила королева.

– В начале мая исполнится четырнадцать.

– Но выглядите вы вполне сформировавшейся девушкой, мисс Блаунт. И вам следует научиться контролировать свои чувства.

Бесси смутилась, случайно дернула гребнем волосы королевы и тут же покраснела, испугавшись своей неловкости. Королева в зеркале улыбнулась ей. Она сидела, выпрямив спину и слегка откинув голову, чтобы девушке было удобнее расчесывать ее.

– Мария, – окликнула она свою испанскую придворную даму.

Мария де Салиас по знаку королевы протерла ее желтоватую кожу отбеливающим лимонным соком, затем с помощью тонкой иглы заполнила рыбьим клеем морщины в уголках глаз и у губ. Слегка припудрив ей лицо, мягкой щеточкой расчесала слишком тонкие и невыразительные брови ее величества, нанесла на них и на ресницы более темную каштановую подкраску. Щекам придала смугловатый оттенок румянами из пчелиного сока, а тонкие губы подкрасила розовым кармином. Лицо королевы преображалось прямо на глазах.

– Что бы я делала без тебя, моя дорогая, – сказала королева, и они улыбнулись друг другу в зеркале.

Затем королеве подали рубашку из тончайшего атласа с пеной кружев у ворота и на концах рукавов. Бесси закончила расчесывать королеве волосы, две другие дамы заплели их в косы, уложив наподобие улиток кругами вокруг ушей, надели на голову ее величества закрывавшую волосы шапочку из золотой, расшитой мелким жемчугом парчи. Хотя Катерина и гордилась своими волосами, но считала это непростительным кокетством; роскошь же одежд была положена ей по сану. И все же, когда дамы застегнули на ней жесткий корсет, она, не удержавшись, потребовала, чтобы они как можно туже стянули его в талии. Все это суета, тщеславие, но ей так хотелось выглядеть стройнее и привлекательнее для супруга! И она только кусала губы, чувствуя, как стальные полосы корсета впиваются в тело.

Нижнее платье она выбрала из красно-коричневой, вышитой золотом парчи с множеством прорезей на рукавах для пропуска буфов. А верхнее – с квадратным вырезом и очень широкими, подбитыми соболем рукавами из темно-коричневого бархата. Рукава верхнего одеяния было модно отворачивать за локти – так называемый «епископский» фасон. Он позволял и открывать нижний рукав с буфами, и щеголять соболиной подбивкой верхнего. Поверх нижней шапочки на голову королевы надели пятиугольный чепец из темно-коричневого искрящегося шелка с ниспадающим сзади легкими складками покрывалом, изящно отороченным по краю тонкой золотистой каймой. Потом подошла очередь драгоценностей. Украшения были слабостью королевы. Она не уставала перебирать граненые рубины и изумруды, сверкающие алмазы в розетках из тонкого золота, мерцающие сапфиры. Сегодня Катерина выбрала серьги из граната каплевидной формы, такие же темно-красные гранаты свисали с ее узорчатого золотого колье. На жесткий корсаж прикололи брошь, усыпанную рубинами. И только перстней Катерина не надевала, носила одно обручальное кольцо.

– Миледи, вы великолепны! – восклицали придворные дамы. – Вы восхитительны!

Катерина довольно улыбалась, хотя в душе и корила себя за слабость к лести. И тут ее внимание отвлек шум во дворе: лай гончих, сигнальные выстрелы часовых, стук дверей, голоса суетящихся грумов. Она обрадовалась, поняв, что прибыл Генрих, а когда прибежал паж и сообщил, что его величество ждет ее у дверей часовни, чтобы вместе отстоять мессу, она так и засияла, став почти красивой.

Генрих приехал! Катерина летела к нему, как на крыльях, и при виде его теплой, приветливой улыбки ее сердце затопило нежностью.

– Простите, душа моя, что провел эту ночь вдали от вас. Все это государственные заботы. Мне необходимо было кое-что обсудить с Вулси и Лонгвилем. Дело касалось выкупа Лонгвиля, а потом мы обсуждали перспективы…

Катерина улыбалась и почти не слушала, что говорил король. Любила она его беззаветно, он был ее героем, ее рыцарем. И сейчас она любовалась его румяным лицом, блеском голубых глаз, завитками пышных рыжеватых волос, ниспадавших на меховое оплечье плаща из-под украшенного брошью берета. С трудом взяв себя в руки, королева заставила себя прислушаться к словам мужа. Чтобы хоть что-то ответить ему, она осведомилась, где Брэндон. Этот шалопай опять отлынивает от мессы?

– Нет, я его сам отпустил. У него много дел. Знаете, вчера мы обсудили возможность возвращения ко двору нашей дорогой сестры Марии. И я поручил Чарльзу привезти ее. Сегодня у него хлопотный день, сборы в дорогу.

До Катерины наконец дошло. Она глянула на мужа с радостью и удивлением:

– Энри, ты возвращаешь Мэри? Как я рада!

– Да, душа моя. Ты ведь давно просила меня за сестру.

Про себя же Генрих подумал, что Катерина, наверное, уверена, будто Мэри возвращается исключительно ради свадьбы с Карлом Кастильским, племянником королевы. Катерина же постаралась скрыть возникшее в душе беспокойство: почему возвращение сестры Генрих обсуждал именно с Лонгвилем? Чтобы отвлечься, она сказала, что с нетерпением будет ждать золовку и готова предложить свои услуги, чтобы помочь Чарльзу со сборами.

В глазах короля появился нежный блеск. Как она все-таки мила и добра, его Кэт. На нее всегда можно положиться. Вот если бы только она родила ему сына! О, они сейчас оба попросят о том Господа. Ведь не может же Всевышний отказать в такой малости королю и королеве Англии!

И, взяв кончики пальцев Катерины в свою большую ладонь, он вместе с ней вошел под свод часовни.

Королева сдержала слово и сразу же после трапезы велела послать за королевским шталмейстером.

Брэндон был занят по горло, когда узнал, что его вызывает ее величество. Генрих велел спешить, а значит, надо было проследить, чтобы подобрали самых сильных и выносливых лошадей, проверили, в исправности ли фургоны, следовало набрать свиту, выбрать камеристок и горничных, заготовить провизию в дорогу, снарядить охрану… И он только сокрушенно вздохнул, оставляя все дела и отправляясь в покои королевы.

Узнав, что Катерина собирается помочь ему, он только улыбнулся и, опустившись перед королевой на одно колено, поцеловал край ее платья.

– Вы лучшая супруга, какую мог пожелать мой король, – прошептал он, с подчеркнутой преданностью глядя на ее величество. – И лучшая госпожа для его подданных.

– Что вы, сэр Чарльз. Я ведь тоже заинтересована в возвращении нашей Мэри. И чувствую за собой вину, оттого что принцесса из рода Тюдоров так долго жила вдали от двора.

Помогая Брэндону, королева с чисто женским тактом обратила его внимание на то, что он пока упустил. Принцессу следует вернуть ко двору с подобающим ей блеском, а следовательно, нужны наряды, драгоценности и множество мелочей, без которых не обойтись ни одной знатной леди. И Катерина сказала, что лично выделит для принцессы ткани для нарядов, подберет хорошую портниху, выдаст украшения, шали, веера, кожи для обуви и даже отправит с Брэндоном своего личного сапожника. Что же касается свиты, то Брэндону лучше всего взять двух-трех придворных дам, которые познакомят Мэри с нововведениями в этикете, а остальной штат набрать в провинции, ведь при дворе женщин недостаточно, а принцессе нужна будет своя свита.

А Брэндон думал, глядя на королеву: «Какое же ее ждет разочарование, когда она узнает о планах Генриха насчет сестры». Вслух же с готовностью поддержал предложение Катерины и попросил посоветовать, кого ему взять в спутники. На кандидатуре Гарри Гилфорда они сошлись сразу. Чарльз был с ним на короткой ноге, Катерина считала его безвредным, а главное, с Мэри все это время находилась его мать, Мег Гилфорд, и они даже сделают доброе дело, если дадут возможность сыну встретиться с матерью. И еще королева посоветовала Чарльзу взять в свиту милейшего Томаса Болейна, который только недавно прибыл от двора Маргариты Австрийской и не получил пока никакой должности, а все знают его как человека покладистого и услужливого. Об услужливости Болейна, зачастую доходящей чуть ли не до унижения, при дворе ходили анекдоты. Чарльз с королевой даже посмеялись по этому поводу. Потом они вместе быстро составили список того, что Брэндону необходимо взять в дорогу, и королева сказала, что предпримет все меры, чтобы у него не вышло задержки.

Она сдержала слово. И, пока Генрих то упражнялся в стрельбе из лука, то рассматривал принесенные торговцами товары, Катерина помогала Брэндону, и он постоянно ощущал ее помощь. От нее то и дело приходили посыльные, доставляли все необходимое, помогали делом и советом. И тем не менее перевалило далеко за полдень, когда двор удалился смотреть поставленную вчера пьесу «Хвастливый воин», а Брэндон со своим небольшим обозом переправился через Темзу и двинулся в сторону Саффолкшира. Они ехали по широкому торговому тракту, проложенному к рынкам Восточной Англии. Местность была шумной, оживленной. Но сама дорога была сносной лишь там, где проходила по твердой почве, или где в болотистых низинах темнели бревна гатей, установленных местной администрацией. Но чем дальше они отъезжали от столицы, тем хуже становился проезд. Копыта коней скользили по талому снегу, повозки то и дело застревали, приходилось их подталкивать и нещадно хлестать лошадей, чтобы они вывозили на относительно сухое место большие, крытые брезентом колымаги. Сидевшие в них женщины визжали и охали, нервно хохотали, дерзко откликаясь на шутки мужчин. Всадникам, возглавлявшим обоз, приходилось порой спешиваться и, меся грязь, самим подталкивать огромные колеса фургонов. И если щеголь Гарри Гилфорд отказывался слезать с коня, то услужливый Томас Болейн и даже Брэндон то и дело, стоя по колено в грязи, вместе с простыми охранниками налегали плечом на стенки застрявших фургонов. Все вымазались по уши, но было весело, люди чертыхались, смеялись, перебрасывались бойкими шутками. Чем дальше они оказывались от двора с его чопорными правилами поведения, тем проще становились их отношения, легче обхождение, и Брэндон с Болейном, вспоминая придворный этикет, даже изумлялись, глядя на свою измазанную одежду: было ли в их жизни все это? А еще Чарльз Брэндон отметил про себя, что его новая миссия освободила его от тягостной обязанности поддерживать ни к чему не ведущие отношения с правительницей Нидерландов.

Уже совсем смеркалось, когда они, усталые и продрогшие, увидели впереди высокие кровли города Брэнтвуда. Придержав коня, Брэндон сделал знак Болейну приблизиться.

– Сэр Томас, на этого взбалмошного Гилфорда нельзя ни в чем положиться. Поэтому я бы просил вас заняться расквартированием и устройством на постой людей на эту ночь.

– А вы, милорд?

– Я оставлю вас. Мне надо навестить своего тестя, сэра Энтони Брауна, его усадьба Стилнэс вон за той рощей. С рассветом я вновь приму на себя обязанности главы миссии.

В глазах Томаса Болейна мелькнули одновременно и понимание, и робость. Как этот человек может так легкомысленно пренебрегать своим долгом? Правда, все знали, что с отцом своей первой жены Энтони Брауном Чарльз поддерживал теплые отношения и по возможности навещал его. И все же… Он молча глядел в сторону ускакавшего прочь Брэндона.

В воздухе чувствовался запах унавоженной земли. Деревья стояли еще голые, и через сероватую путаницу ветвей Чарльз еще издали разглядел силуэты Стилнэс-Холла, заметил свет в окнах. И сердце тихо заныло в груди. Здесь он провел свой тайный медовый месяц с Анной Браун, здесь оставил ее по велению короля, сюда совершал секретные поездки, когда она родила ему дочь, и позже, когда их брак признали недействительным и он уже считался мужем Маргариты Мортимер. Да и потом… Тут жили две их дочери, и здесь же воспитывались на попечении отца Анны два его незаконнорожденных сына от других женщин…

Когда Брэндон спешился во дворе Стилнэса и увидел вышедшего на крыльцо высокого худого сэра Энтони, он первым шагнул к нему навстречу и обнял. Он любил тестя, хотя и не мог понять его снисходительности и доброты к нему… Как и у Анны.

– Как же я рад видеть вас, сэр!

– Я тоже, Чарльз.

– Где девочки? – Брэндон не осмеливался спросить о других детях, хотя и понимал, что сыновья, проживающие на попечении такого доброго и заботливого человека, как сэр Энтони, находятся в хороших руках.

– Уже спят, ты прибыл поздно.

Они вошли в дом. Слуги разводили огонь в камине, накрывали на стол.

– Я привез вам тут кое-что. – Брэндон протянул хозяину увесистый мешочек с деньгами, выкроенными из средств на поездку.

Сэр Энтони спокойно принял подношение, заметив с легким укором:

– Безрассудно ездить в одиночку, да еще с деньгами.

Они еще долго разговаривали, сидя у камина. Брэндон рассказал о своей миссии, сообщив, что на обратном пути думает остановиться с принцессой у сэра Энтони, дабы оказать честь его дому. Но если сэр Энтони сочтет это слишком хлопотным… Однако тот не возражал. В свое время он был приближенным старого короля, помнит Мэри ребенком, и будет рад оказать ей гостеприимство.

– Наверное, я утомил вас, сэр, – сказал Брэндон. – Да и поздно уже. Колокола час назад отзвонили полночь.

Сэр Энтони встал, взял со стола свечу.

– Идем, твоя комната всегда ждет тебя.

«Твоя комната…» Их с Анной комната. У Чарльза дрогнуло сердце, когда он увидел кровать под светлым пологом, ларь у окошка, ее туалетный столик с зеркалом на подставке. У стены очаг тепло отсвечивал бликами пламени, освещая тихую комнату.

Он повернулся к хозяину. В голосе была предательская хриплость:

– Сэр Энтони… Спасибо. Спасибо за все. И простите меня…

Тот поднял свечу и, увидев увлажнившиеся глаза зятя, сжал ему плечо.

– Ничего, Чарльз. У меня все хорошо, не кори себя. На все воля Божья.

Чарльз смотрел, как он спускается по лестнице, с прямой спиной и высоко поднятой головой. Правда, движения старого виконта стали более медлительными и чуть опустились широкие плечи. Брэндон прикрыл глаза. Он любил этого человека. Он любил его дочь. Они были его прошлым, тем прошлым, когда он еще не был таким хладнокровным и расчетливым.

Он прикрыл дверь, устало опустился на кровать, почти ласково провел ладонью по светлому ворсистому покрывалу. И неожиданно накатила боль. Он вспомнил, как Анна, подарив ему вторую дочь, умерла в этой комнате, так и не оправившись после родильной горячки. Тогда он жил с ней уже как законный супруг. А до этого они встречались тайком, ведь у него была престарелая и очень богатая жена, леди Мортимер. Сейчас Брэндон стыдился своего брака по расчету на вдове собственного деда. Ибо леди Маргарет была на двадцать лет старше его и, идя с ней под венец, он руководствовался лишь корыстью. А Анна… Она ждала его в Стилнэсе. Потому-то он так скоро и покинул свою вторую жену и вернулся к первой. После такого оскорбления леди Маргарет слегла и вскоре умерла, оставив ему деньги и богатство. Брэндону тогда приходилось постоянно слышать за своей спиной колкие замечания, но он не обращал на них внимания – ведь теперь он был богат, свободен и смог вновь, на этот раз с благоволения молодого короля, предстать с Анной перед алтарем. А потом Анна умерла… Он всецело занялся карьерой, но где-то в глубине души у него навсегда осталась пустота, которую ничто не могло заполнить.

Зато теперь он был одной из самых влиятельных фигур при дворе. Второй человек после английского короля, как величали его иностранцы. Король осыпал его милостями – удостоил звания шталмейстера, главного конюшего двора; дал доходную и ни к чему не обязывающую должность смотрителя тюрем Саутворка; он получил рыцарский Орден Бани, а также выгодное опекунство над владениями малолетней внучки Норфолка, Элизабет Лизл, по сути дающее ему право на виконтство Лизл… Да, теперь его жизнь обрела милый его сердцу стремительный темп, была полна блеска и интригующих событий… И только эта пустота внутри… Но у него была дружба короля. И он любил Генриха… И предавал ради своих целей.

Брэндон застонал, сцепив зубы. Иногда он был противен самому себе!..

Он заставил себя отвлечься от мрачных мыслей, стал думать о предстоящей миссии, о Мэри Тюдор. И постепенно на его губах появилась улыбка.

Малышка Мэри! Она была так очаровательна, так забавна и мила. Брэндон проводил с ней много времени – это была необременительная и приятная обязанность. Избалованная принцесса, она была такая остроумная, живая и хитренькая, как лисичка. Будь у него младшая сестра, он хотел бы, чтобы она была такой же, как Мэри Тюдор. Недаром Генрих так любил сестру! Он баловал и лелеял ее до того момента, пока ее выходки не задели его, а этого король не прощал. Брэндон тогда даже испугался за Мэри. Но все обошлось ссылкой…

Вскоре Чарльз попросту забыл об опальной принцессе. У него была другая жизнь, свои волнения и заботы. Он командовал судами во время Бретонских сражений на море, потом участвовал в войне с Францией, вел переговоры, одерживал победы. Тогда Брэндон открыл для себя, что, хотя он и превосходный воин и администратор, но никудышный стратег. Зато он был неплохим дипломатом, и сдача города Турне, по сути, была его заслугой. Ему было не до воспоминаний о милой девочке, к которой он некогда был так привязан. Особенно когда он почти покорил правительницу Нидерландов. Почти… Иногда Чарльз думал, что если бы Генрих со своей порой бестактной напористостью не вмешивался, сам он достиг бы куда большего в отношениях с Маргаритой, а так она была просто шокирована явным навязыванием Брэндона ей в мужья.

Но Генрих настаивал… Он всегда хотел получать то, что ему требовалось. При этом король был убежден, что это необходимо Англии и так хочет Бог. И теперь, возвращая сестру из ссылки, он считал, что ей будет благом стать женой старого человека… который, однако, был королем могущественной страны. Да, Брэндон сделает все как должно, доставит принцессу и по пути настроит ее на нужное отношение к Франции и к союзу с ней, но, как и велел король, ни единым словом не упомянет о предстоящем браке. На этом же особенно настаивал канцлер Вулси при их последней встрече, что весьма заинтриговало Брэндона. Здесь явно что-то не так. Конечно, мало какую юную девушку приведет в восторг мысль о браке с человеком, который годится быть ей дедом, но Людовик – король Франции, и брак с ним возвысит принцессу небывало.

В воспоминаниях Брэндона Мэри оставалась неуклюжим, взбрыкивающим, тонконогим ребенком. За прошедшие годы она, конечно же, изменилась. И то, что она провела эти годы вдали от двора – четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать лет, – могло оказать на нее влияние. Что произошло с Мэри за это время? Она ведь всегда была своенравной и дерзкой. Брэндон вспомнил, какое насмешливое, злорадное, даже жестокое письмо прислала она Генриху по случаю кончины его первенца, пытаясь отомстить брату за его немилость. Глупо. Генрих тогда пришел в ярость, и Брэндон, понимая его, тоже сердился на принцессу. Спрашивается, чего она добилась? Генрих уже собирался вернуть ее ко двору, а в итоге сказал, что знать ее не желает, и больше не упоминал о ней. Даже когда Катерина начинала просить его о снисхождении к принцессе, Генрих холодно обрывал ее на полуслове. Однако он помнил о ней, ведь она была его сестрой и английской принцессой. Генрих выделил из казны значительную сумму – три тысячи фунтов – на ее содержание. Сумму, которую они с Вулси присвоили себе… Да, для Брэндона уладить это дело было едва ли не самой трудной задачей, однако он надеялся, что прежняя симпатия, связывавшая его с принцессой, поможет ему. К тому же он опытный интриган, а она наверняка стала провинциальной леди, так что ему не составит особого труда обвести ее вокруг пальца. И все же… Все эти слухи о том, что принцесса очень умна, что ведет собственные дела, весьма неплохо справляясь с ними… И эти вести о ее необычайной красоте. С одной стороны, статус особы королевской крови моментально превращает женщину в ослепительное создание, но, с другой, Мэри и ребенком была столь очаровательна, что его ничуть не удивило бы, если бы слухи оказались верными.

Неожиданно Брэндон ощутил интерес, почти любопытство, а с ним и нетерпение. Да, ему надо поспешить, чтобы поскорее выполнить поручение, а заодно и вновь познакомиться с загадочной опальной принцессой. И завтра он выедет как можно раньше… Хотя и не так скоро. Ведь ему еще предстоит встретиться с детьми.

Погода, которая поначалу благоприятствовала путникам, вскоре испортилась. Непроглядные туманы застилали все вокруг, вызывая лихорадку, несколько человек из свиты слегло, и они вынуждены были по пути оставить их. К тому же помощник Брэндона, Томас Болейн, оказался хитрее, чем о нем думали, и уже на следующее утро после возвращения Чарльза из Стилнэса попросил позволения съездить в свой замок в Кенте, куда недавно прибыла из Нидерландов его старшая дочь Мэри Болейн.

– Мне очень хочется увидеть ее, – объяснил сэр Томас, не сводя с Брэндона темных, выразительных глаз. – Вы ведь понимаете, сэр, каково это скучать по дочерям. Я встретился бы с моей Мэри и даже привез бы ее с собой. Я ведь примкну к вам при первой же возможности, а так как моя дочь сейчас не у дел, а для ее высочества надо будет составить свиту, то моя Мэри вполне может войти в окружение Мэри Английской.

Таким образом он убивал сразу двух зайцев: устраивал положение дочери и получал своего человека при сестре короля. Брэндон не мог отказать ему, после того как сам в первый же день пренебрег своими обязанностями и покинул обоз.

Да, Брэндон не мог отказать Томасу, хотя понимал, что отныне все тяготы пути лягут на него одного, так как Гарри Гилфорд был не тем человеком, на которого можно положиться. Гилфорд больше жаловался, чем помогал, а тут еще Брэндону приходилось во время движения обращать внимание на места, где им следует делать остановки на обратном пути, дабы ее высочество не испытывала никаких неудобств. В Саффолкшир обоз прибыл лишь в первых числах апреля. Небо вновь сияло голубизной и, когда путники увидели за лесом зубчатые башни Хогли-Кастла, они показались им приветливыми и светлыми.

– Наконец-то я смогу встретиться с матушкой! – гарцуя на коне, воскликнул молодой Гарри Гилфорд.

Брэндон улыбнулся, заметив, какими глазами глядит Гарри на дорогу, как сдерживает нетерпение.

– Вы позволите, сэр?

Брэндон едва успел натянуть поводья своего гнедого, когда тот чуть не сорвался с места вслед за лошадью рванувшего вперед Гарри. Неожиданно Чарльз сам ощутил нетерпение. Он досадливо выругался, глядя, как его люди суетятся вокруг застрявшего в ложбине фургона, из которого, чертыхаясь, вылезали женщины, сразу погружаясь по щиколотку в грязь. Чтобы облегчить работу лошадям, слуги стали вынимать из фургона сундуки. Брэндон с раздражением подумал, что слуги провозятся здесь не менее часа, а ведь они почти приехали.

И Брэндон решился.

– Льюис, Оливер, Джон! Думаю, вы управитесь здесь и без меня. Поторапливайтесь!

И, опустив поводья и пришпорив коня, помчался вслед за молодым Гилфордом.

Ворота в замок были открыты, мост опущен. Копыта гнедого зацокали по брусчатке, когда Брэндон въезжал под темную арку ворот. Двое охранников хотели было остановить его, но он помахал у них перед носом свитком с королевской печатью, и они, поклонившись, поспешили принять у него коня.

Брэндон огляделся. Здесь было удивительно тихо, все вокруг словно вымерло: только слышался перезвон железа в кузне да ворковали, клюя рассыпанный ячмень, голуби посреди двора. Потом Брэндон увидел Мег Гилфорд, обнимающую сына возле одной из хозяйственных построек.

Брэндон не стал мешать их встрече, тихо прошел внутрь. В холле никого не было. Брэндон огляделся. Уютно, по-сельски просто, но уютно. И тут Чарльз увидел гобелен напротив двери и даже присвистнул от удивления. Двор Маргариты Австрийской, купание мисс Попинкорт, король Генрих, да и он сам в свите его величества. Дорогое бархатистое шитье, жемчужная кайма, золотые нити. Неслыханная роскошь, а главное, как этот гобелен оказался здесь?

Он не успел додумать до конца, когда на галерее наверху распахнулась дверь и оттуда появилась смеющаяся парочка. Девушка в пестром оранжевом платье убегала от молодого нарядного юноши, но, увидев стоящего в центре зала мужчину в высоких сапогах, широкой накидке и берете с пером, замерла.

– Брэндон! – воскликнула девушка.

Он тоже узнал даму, изображенную на гобелене, и, улыбаясь, пошел к ней.

– Мисс Джейн! Какая неожиданная и приятная встреча. А мы-то с Генрихом… с его величеством терялись в догадках, куда делась наша фландрская чаровница? – Лукаво усмехаясь, Брэндон поцеловал ей руку.

Джейн выглядела растерянной, она оглянулась на своего спутника, словно извиняясь. Но манеры ее были безупречны, когда она представила их друг другу.

– Сэр Чарльз Брэндон, шталмейстер двора его величества. Мистер Боб… Роберт Пейкок.

И вдруг спросила:

– Почему именно вас прислали к ее высочеству?

Брэндон с деланной наивностью моргнул ресницами, но улыбка его была насмешливой.

– Вы имеете что-то против моей кандидатуры? Раньше вы были куда любезней со мной, милая Джейн.

Фрейлина, похоже, смутилась.

– Да, я понимаю. Выбор короля не обсуждают. Вы прибыли за Мэри Тюдор?

– Где все? – ответил вопросом на вопрос Чарльз.

– Они пошли к мельнице. Там очень поднялась вода в реке от таяния снегов и…

– И ее высочество там? Что, вот так просто поехала поглядеть на это местное диво?

Джейн чуть улыбнулась.

– Мы живем в глуши, сэр. Здесь иные обычаи.

И тут вмешался этот щеголь Боб. Он сказал, что Мэри Тюдор (Брэндона шокировала подобная фамильярность) вместе со всеми отправилась на реку Гиппинг. Прибыл его отец, Джон Пейкок (тон юноши явно говорил о том, что гость, очевидно, приехал из глуши, раз не знает, кто его отец), и они вместе с принцессой поехали смотреть, как обстоят дела на мельнице. Ведь это очень важно! Вода в реке поднялась высоко, и, если она прорвет дамбу, может быть наводнение, тогда все мануфактуры и ткацкая фабрика в низине окажутся затопленными, а это сулит большие убытки.

Юноша говорил спокойно и с достоинством, но Чарльза это почему-то рассердило. Возможно, он ожидал от этого провинциала большего почтения к своей важной персоне, а возможно, его задевал колючий блеск в глазах этого кудрявого мальчишки – тот явно понял, что приезжего и его милашку Джейн что-то связывало. Но Брэндон живо сбил с него спесь, велев проводить себя.

Оставив Гарри в замке встречать обоз, он вместе с Бобом поскакал к реке. Брэндону показалось, что юноша намеренно вел его по самой грязной дороге, и, когда они наконец услышали шум водяного колеса мельницы и голоса, Брэндон был заляпан грязью до самого берета. Однако столпившиеся над обрывом люди сразу увидели в нем знатного господина – они поглядели на него с любопытством, но потом их внимание вновь привлекла река. Брэндон спешился, едва кивнув, когда Боб представил ему солидного мужчину, своего отца, который сразу стал пояснять:

– Мы не ожидали столь бурного таяния снегов, не ждали, что все эти сугробы сойдут меньше чем за неделю! Вода в реке теперь поднялась гораздо выше обычного уровня, видите, как несется, а ведь, как правило, Гиппинг тиха, как ягненок. Но сейчас мы опасаемся, как бы ее напор не снес дамбу, расположенную выше по течению. Мы, конечно, открыли все шлюзы на всю высоту, чтобы вода проходила как можно скорее… Но если дамба рухнет и мельничное колесо не сможет вращаться с такой бешеной скоростью…

В его голосе чувствовалось волнение. Брэндон невольно склонился над обрывом, глядя туда, где большое мельничное колесо, потемневшее от воды и позеленевшее от водорослей, вращалось с неимоверной скоростью, вздымая ослепительно белую пену… Угрожающая картина. Даже вид хлопьев пены был зловещим, вода дальше колеса была мутной и желтой, а звуки вращающегося с большой скоростью колеса – скрип, стоны, шум воды, создавали адскую какофонию.

– Это серьезно? – спросил он. – Я вижу людей с шестами у колеса.

– Они толкают шестами бревна и мусор, который несет река, ибо он может разрушить колесо.

– Но ведь это очень опасно, – понял наконец Брэндон.

– Иного выхода нет, – вздохнул торговец. – Однако эти люди и в самом деле очень рискуют. Здесь, наверху, мы в безопасности, вода вряд ли поднимется так высоко, но в низине… Если дамба рухнет, все вокруг будет затоплено…

– Где ее высочество? – вдруг встрепенулся Брэндон. Он оглядывался, ища среди столпившихся фигур сестру своего короля.

Молчание Джона Пейкока ему не понравилось.

– Где ее высочество, я спрашиваю!

– Ради Бога, не гневайтесь, сэр, – умоляюще сложил руки Пейкок. – Мы пытались отговорить ее. Но леди Мэри никогда никого не слушает. Вместе с Илайджей и Гэмфри она поскакала предупредить крестьян и работников мануфактур, чтобы они поскорее покинули эти места, ушли как можно дальше. Ее высочество считает себя ответственной за каждого. И… Господи, помилуй!.. Что они делают возле колеса? Им немедленно надо скакать прочь!

Брэндон взглянул туда, куда указывал торговец. Сначала он ничего не понял. Из зарослей появились трое молодых всадников на взмыленных конях и стали требовать убраться людей с шестами, расчищавших колесо. По-видимому, это было так, поскольку те бросили свою работу и побежали прочь. Всадники еще какое-то время кружили на месте.

– Боже, пусть они уезжают! Скорее! – крикнул едва ли не под самым ухом Брэндона Боб.

– Что происходит? – не понимал Чарльз. – Где принцесса?

Он вдруг осекся. Лошадь под одним из всадников, напуганная шумом и ревом воды, стала на дыбы, и, справляясь с ней, всадник потерял шляпу. И Брэндон увидел светловолосую девичью головку с двумя длинными косами. Мэри Тюдор, сестра его короля, рискующая жизнью ради каких-то простолюдинов!.. Немыслимо!

В этот миг все, кто стоял наверху, издали громкий крик, указывая куда-то. Среди всеобщего шума можно было различить лишь одно слово: «Дамба!»

Брэндон оглянулся и похолодел. От верховья реки в их сторону с невероятной скоростью приближался гигантский гребень волны, увенчанный желтой пеной. Он катился с шумом и неумолимостью, а внизу, как раз на его пути, находились всадники, и с ними – сестра короля!..

– Господи Иисусе! – взмолился Брэндон. Не зная зачем, он подбежал к самому краю обрыва.

– Скорее! – кричал он, видя, как трое всадников, пришпорив коней, помчались прочь.

Это было кошмарное зрелище. Потоки воды с громоподобным шумом налетели на колесо, раздался треск – и оно тотчас разлетелось, как будто было из соломы. Само добротное каменное здание мельницы заходило ходуном, с него снесло крышу. Далее вода с ревом ринулась дальше, затопляя низину, вырывая с корнем деревья, круша кустарники. А на противоположной стороне, привстав на стременах, припав к гривам лошадей, неслись три одинокие фигурки. И среди них одна – с длинными светлыми косами.

– Они успеют, успеют, – бормотал рядом Боб. – У них отличные кони, они обгонят паводок.

В какой-то миг казалось, что это удастся. Но тут вороная лошадь под девушкой споткнулась и стала падать.

– Нет! – закричал Брэндон.

Он бросился по глинистому скользкому откосу, на ходу срывая накидку и расстегивая пояс с мечом. Под ноги он не смотрел, неотрывно глядя туда, где рыжая волна накрыла пытающуюся встать девушку. Это был конец. Но вот первая волна схлынула, пошла дальше, и на мутных волнах он увидел голову принцессы, увидел, как она барахтается, пытаясь удержаться на плаву. Ее несло потоком, но она как-то умудрилась ухватиться за ветки попавшейся на пути осины. Дерево оказалось достаточно прочным, чтобы выдержать напор воды, оно гнулось, но не сломалось, выстояло, и принцесса смогла держаться за ветки. Пока…

Вода с ревом и шипением проносилась мимо, неся щепки, бревна, мусор. Брэндон, почти не понимая, что делает, рванул застежки ботфорта и сорвал его с ноги. Второй он снять не успел. Волна окатила ноги, и в следующий миг, втянув поглубже воздуха, он нырнул в рыжее мутное месиво.

Чарльз был сильным мужчиной и превосходным пловцом. И он понял, что у него есть только один шанс добраться до принцессы – постараться проплыть под водой как можно дольше. Но сделать это оказалось гораздо сложнее, чем он думал. Его крутило и вертело в ледяной воде, такой холодной, что казалось – она достигает самого сердца. Он упрямо греб, пока что-то не ударило его по плечу, перевернуло. С ужасом он стал осознавать, что потерял ориентацию и не знал, где в этом темном ледяном аду низ, а где верх. Воздуха не хватало… легкие разрывались… воздуха, глотка воздуха!

Какие-то бесконечные вихревые потоки подхватили его и вынесли на поверхность. Брэндон не понял, где он, только жадно хватал воздух. Мокрая одежда и тяжелый сапог стали тянуть его вниз, в этот мутный кошмар, и он начал отчаянно работать руками и ногами, пытаясь удержаться на поверхности. Оглянувшись, он увидел, как прямо на него несется бревно. Брэндона могло сбить и потащить дальше, если бы он не заметил его вовремя и не отклонился в сторону, одновременно навалившись на него – бревно удержало его, дало минутную передышку. Усилием воли он заставил себя определить место, где находится. И где же принцесса?

Бог, видимо, был на его стороне, ибо Брэндон оказался ближе к ней, чем думал поначалу. Даже слышал ее голос, когда она кричала, из последних сил цепляясь за ветви дерева. Краем глаза он увидел лодку, борющуюся с волнами и каких-то отчаянных смельчаков, стремящихся плыть против течения в их сторону, но в следующий момент он уже не думал о них. Они далеко, а он близко к ней! Бревно, которое могло бы погубить его минуту назад, сейчас несло его прямо к осине.

Пора.

Он бросил бревно и сильными гребками поплыл к ней, хотя руки и ноги деревенели от холода. Но силы еще оставались, и он сделал то, что задумал. Еще миг – и он уцепился за ветку рядом с Мэри. Как раз вовремя, ибо руки Мэри соскользнули с мокрых ветвей, и он в последний момент успел схватить ее одной рукой поперек туловища.

– Спокойно, девочка, спокойно, – сквозь сцепленные зубы шептал он ей куда-то в затылок.

И тут же задохнулся от боли, когда что-то тяжелое ударило его под водой. В глазах потемнело, он с силой сжал ветку и лишь через мгновение услышал стон Мэри – так сильно он сдавил ее тело. Чуть ослабив хватку и стараясь не думать о полученном ударе, Чарльз заговорил:

– Ветка не выдержит нас двоих, а ствол рядом. По моей команде попробуем доплыть до него. Ты ухватишься за ствол, там выше развилка, а я попытаюсь залезть на нее и втяну тебя. Ну, готова?

Он все еще видел только ее затылок. Принцесса кивнула. И почти одновременно с тем, как удерживавшая их ветка с треском отломилась, они что есть силы сделали несколько быстрых гребков.

Это был отчаянный момент, но у них получилось.

Чарльз успел одной рукой обхватить ствол, а другой подтянуть к себе принцессу. Ее руки сцепились вокруг дерева, и он наконец увидел ее лицо, глаза, расширенные от ужаса, почти ничего не понимающие…

– Держись, сейчас попробуем выбраться.

Это казалось невероятным, но каким-то сверхчеловеческим усилием ему удалось подтянуться на руках и добраться до развилки дерева. Потом Брэндон протянул Мэри руку и схватил за мокрое, скользкое запястье. В какой-то миг ему показалось, что сейчас рука Мэри выскользнет из его ладони, но девушка сама ухватилась за его кисть свободной рукой, и Брэндон, приложив все силы, втащил ее наверх.

Все! Сколько прошло времени? Брэндон наконец стал ощущать страшный холод и почувствовал, как дрожит рядом принцесса, стучат ее зубы. Она пошевелилась, чуть отстранившись от него.

– Чарльз?

Он тяжело открыл глаза. Совсем рядом Брэндон видел ее бледное лицо с прилипшими мокрыми прядями волос, огромные темно-серые глаза. Надо же, а он и не помнил их цвета, думал, что они у нее голубые, как у короля.

Но что-то смутило его. Этот взгляд, сияющий, полный оглушающего счастья и обожания взгляд!

– Ты… О Чарльз, как же я тебя ждала! И ты пришел, мой герой, мой рыцарь… Это лучшее, о чем я могла мечтать!

Ему казалось, что он бредит. Они только что чуть не погибли, их положение и теперь оставалось критическим, а она говорит эти безумные, лихорадочные слова. И – о, небо! – она смеется! Смеется радостно, с упоением, обнимает его. Конечно, он ее спас, но все же…

– Я так ждала тебя… – смеясь и плача одновременно, твердила она. – Я всегда знала, что ко мне приедешь именно ты!..

И вновь этот взгляд. Брэндон вдруг почувствовал, что не может глядеть ей в глаза, забормотал что-то о том, что король желает вернуть ее ко двору. Она почти не слушала, все повторяла, что ждала его… ждала… ждала. И слезы на ее щеках блестели, как алмазы.

Он отвернулся.

– Вода, кажется, немного схлынула. А вот и лодка. Этим молодцам все же удалось добраться до нас.

Слышала ли она его? Видя ее счастливую улыбку и восторженный взгляд, он был не уверен в этом. Лишь когда их снизу окликнули, принцесса наконец-то взяла себя в руки.

Брэндон помог ей спуститься, потом слез сам. В лодке сидели двое молодых парней. Один, заплаканный, с глуповатым смазливым лицом, сразу накинул на плечи принцессы теплый меховой плащ и обнял ее. Другой, худой и рыжеволосый, стал налегать на весла, прикрикнув на товарища и велев грести, смотрел на Брэндона.

– Вы сегодня сделали великое дело для Англии, сэр. Меня зовут Гэмфри Вингфильд, я ваш дальний родственник и горжусь честью быть одной крови с человеком, имя которого скоро прославится на всю Англию.

– Смотри лучше на воду, родственничек, – заметил Брэндон. – Иначе того и гляди, сведешь на нет все мои усилия.

Когда они наконец добрались до берега, их окружила толпа, люди кричали, шумели, едва не вынесли их на руках. Кто-то дал Брэндону теплый плащ, предложил вина, что было весьма кстати, ибо оно согрело нутро и даже развеселило.

В Хогли-Кастл они прибыли в сопровождении всей этой толпы. Леди Гилфорд уже была осведомлена о случившемся, она плакала, обнимая принцессу, потом упала в ноги Брэндону, пытаясь поцеловать ему руки.

– Сам Всевышний прислал вас к нам!

– Нет, миледи. Всего лишь король. И он хочет, чтобы я вернул его сестру ко двору.

– Да-да, конечно, – почти не слушая Брэндона, сквозь слезы бормотала матрона. – И почему, думаю, послали именно вас? А Мэри как знала, что это будете вы…

Наконец достойная леди опомнилась и уже деловым тоном сообщила, что прибывшая с Брэндоном свита устроена, сейчас его проводят в комнату отдохнуть. Сама же Гилфорд займется ее высочеством. И, обняв Мэри за плечи, она увела оглядывающуюся и улыбающуюся Брэндону девушку вверх по лестнице.

«А ведь малышка действительно стала прехорошенькой», – подумал с запоздалым удивлением Брэндон.

С Мэри он увиделся лишь ближе к вечеру, когда передохнул, поел и привел себя в порядок. Надевая чистую рубашку, Чарльз увидел огромный синяк на боку. Слава Богу, хоть ребра были целы.

– А ведь я мог и погибнуть сегодня, – заметил он слуге, помогавшему расправить буфы в прорезях его камзола.

– Но вы совершили подвиг, сэр, – улыбаясь, проговорил тот. – Его величество обязан вам спасением жизни сестры.

«А у меня появился повод выпросить у нее прощение за растрату или отвлечь от этой темы», – отметил про себя Брэндон.

Принцесса уже оправилась от потрясения. Она, словно на троне, восседала на низком табурете, прямая и грациозная, изящно уронив руки на пышные складки малиновой юбки. Вокруг стояли ее дамы: леди Гилфорд, Джейн Попинкорт, а также две новые, из прибывших – Нанетта Дакр и почтенная Люсинда Моубрей. Брэндон же глаз не мог отвести от Мэри. Да, эта девочка просто расцвела в глуши! Он с удивлением глядел на ее распущенные пышные волосы, придававшие ей романтический и просто волшебный вид, так выделяющий принцессу среди окруживших ее дам в строгих пятиугольных чепцах. На солнце ее волосы показались ему очень светлыми, сейчас же, в полумраке, приобрели золотисто-рыжеватый оттенок и волнистой массой обрамляли ее лицо, падая на плечи роскошными локонами. Лицо ее было необычайно привлекательным: изогнутые дугой брови и длинные ресницы казались особенно темными при столь светлых волосах и матово-белой коже. Нос небольшой и тонкий, овал лица безупречный. Губы несколько полноваты, и, хотя она строго поджимала их, они были чарующе чувственны, на подбородке была прелестная ямочка. Обращала на себя внимание полная и красивая грудь Мэри при тонком стане. Манеры у нее были королевские, а посадка головы полна аристократического изящества.

– Итак, наш брат Генрих решил сменить гнев на милость, – с места в карьер начала принцесса.

Брэндон тут же рассыпался в цветистых заверениях в том, что его величество счастлив вновь встретиться с любимой сестрой, описал, какую торжественную встречу ей готовят. Но ответные слова Мэри о брате были сухими и колкими, так что Брэндон решился напомнить ей о том, что послужило причиной ее ссылки. Однако Мэри тут же отрезала, что все последующие неудачи Генриха и Катерины лишь подтверждают их неспособность иметь наследника и без ее вмешательства.

Лицо Брэндона стало каменным.

– То, что вы сейчас говорите, является государственной изменой.

– Для вас, может быть. Но для меня это чисто семейный вопрос.

– Тогда осмелюсь заметить, что даже в обычных семьях женщинам полагается быть покорными воле главы семьи. А ваш брат не только король Англии – да хранит Господь священную особу нашего государя, – но и имеет на вас все права, как старший брат. И с вашей стороны будет высшим безрассудством проявить непокорность.

– Вы считаете меня безрассудной? – почти сердито произнесла она.

Брэндон склонился в поклоне, прижав руку к груди:

– Я считаю ваше высочество восхитительной.

Она просияла.

– Хочется верить, что вы говорите от сердца.

– От чистого сердца, миледи.

– Тогда, возможно, вы так же чистосердечно скажете мне, каковы планы нашего августейшего брата Генриха насчет дальнейшей судьбы его сестры?

– Первоначально он желает видеть вас подле себя.

– И только?

– Мне более нечего вам сказать. Я лишь выполняю свою миссию.

– Но ведь вы знаете, отчего Генрих Тюдор вдруг велел так спешно привезти меня. Меня что, решили срочно выдать замуж, как того требуют государственные интересы?

«Она проницательна», – подумал Брэндон, вслух же заметил, что ему ничего не известно насчет намерений короля. Но Мэри встретила его слова откровенной иронией: неужели он, любимец короля, его поверенный и ближайший советник, не в курсе того, что решил по ее поводу король? Брэндон уходил от ответа. Король просто очень скучает по сестре, он решил, что она должна вернуться и стать украшением его двора.

Мэри задумалась. Могло быть и так, как говорит Брэндон. Но с другой стороны – ей семнадцать лет, время, когда принцесс королевской крови выставляют на рынок невест.

– Эрцгерцог Карл требует выполнения давнишнего договора? – спросила она.

– Еще как требует, – улыбнулся Брэндон.

– И?..

– Мне ничего не известно.

Мэри рассердилась. Он лгал ей. Лгал! Она понимала это, как понимала и то, что ничего от него не добьется. Какой он стал далекий, чужой, и вместе с тем какой восхитительный трепет охватывал ее от одного его взгляда! Фаворит ее брата… Преданный рыцарь. Не ее, а Генриха. И, возможно, даже сегодня, рискуя жизнью, спасая ее, он думал только о том, чтобы отличиться перед королем и снискать еще большее его расположение. И она спросила Брэндона об этом сухо, не глядя в лицо.

А когда подняла взгляд, увидела, как что-то в нем изменилось. Между красивыми бровями легла глубокая складка, скулы напряглись.

– Думайте как вам угодно, миледи.

Она видела, что сделала ему больно, и от этого больно стало ей самой.

– Идите, сэр. И простите меня, ради Бога.

Он поклонился и молча пошел к двери, как вдруг услышал шорох ее платья и голос, зовущий его. Мэри встала, она была взволнована, но в огромных глазах так и плясали дерзкие чертенята. Этой резкой, мгновенной сменой настроения девушка напомнила ему Генриха.

– Сэр Чарльз, неужели вы думаете, что я не найду способа заставить вас открыть мне то, что вы пытаетесь утаить?

Когда он вышел, дамы стали готовить принцессу ко сну.

– У вас был такой тяжелый день, столько переживаний! Завтра непременно надо заказать службу и возблагодарить Бога за ваше чудесное спасение, – восклицали они.

– Непременно, – задумчиво проговорила принцесса.

Джейн внимательно приглядывалась к Мэри. Она уже успела хорошо изучить свою юную госпожу и понимала, что та что-то задумала и, уже укрывая ее одеялом, не удержалась, чтобы не спросить, что у той на уме. Джейн имела на это право, у них с принцессой сложились достаточно близкие отношения, они не таились друг от друга.

Но на этот раз Мэри лишь улыбнулась.

– Ничего, – тихо сказала она. Но глаза ее возбужденно блестели. – Джейн, а ты заметила, как Брэндон глядел на меня? – И засмеялась чему-то.

Выпив, перед тем как лечь, бокал посета[10], Брэндон скинул всю одежду и удобно устроился в постели, которую согревал обернутый фланелью кирпич. Его ложе стояло в небольшом алькове, в углублении стены, занавес был откинут, и Брэндон, подперев рукой голову, задумчиво смотрел на огонь, горевший на подиуме старинного камина с навесным колпаком-вытяжкой. Топили ароматным яблоневым деревом, потрескивание дров делало эту мрачноватую комнату с маленькими квадратными окошками и толстыми каменными стенами хоть немного уютной.

Брэндон размышлял.

Поистине трудный был сегодня день. Во-первых, он едва не погиб, но стал героем дня. Во-вторых, понял, что принцесса влюблена в него. Она и раньше относилась к нему по-особому, но одно дело, когда это привязанность ребенка, и совсем другое, когда с тебя не сводит глаз юная и весьма привлекательная леди – принцесса. Это несколько смущало его. Бурная радость Мэри служила ему укором за полнейшее равнодушие к ее судьбе все последние годы. Правда, сегодня он спас ее, и это отчасти возмещает остальное… И все же принцесса могла оказаться и права, когда решила, что он рисковал жизнью, только чтобы угодить королю. Потому-то ее вопрос так задел его.

А потом это ее бьющее через край восхищение… Она помнила и ждала его все эти годы. Что ж, Брэндон привык нравиться женщинам и научился пользоваться этим. Он облагодетельствован ее братом, так почему бы ему не быть в фаворе и у Марии Тюдор? Однако его смущало неприкрытое обожание в ее глазах. Наверняка это уже заметили многие, заметят и при дворе, а это уже опасно…

Брэндон спал чутко. Даже различил сквозь дрему крик петуха на хозяйственном дворе. Откуда-то долетал благовест колокола, слышался лязг цепей подъемного моста, цокот подков во дворе. В полусне Брэндон зябко поежился. Комната выстыла за ночь, дрова в камине еле мерцали. Но встать, развести огонь пожарче было лень, как и лень позвать слугу за дверью, чтобы тот сделал это. И, натянув меховое одеяло, Брэндон вновь погрузился в крепкий предутренний сон. Он не услышал, как тихо отворилась дверь, послышались легкие шаги, чуть скрипнула кровать, когда кто-то сел рядом. Потом сквозь дрему он ощутил нежное, едва ощутимое прикосновение к щеке.

Брэндон медленно приоткрыл отяжелевшие после сна веки, еще смутно соображая.

Она показалась ему нереальным, волшебным видением в полумраке. Огромные мерцающие глаза, волна растрепанных волос, нежная линия шеи над стянутой шнурком рюшем сорочки.

– Чарльз…

Легкая улыбка тронула ее губы.

Брэндон окончательно проснулся и подскочил, ошалело глядя на нее.

– Вы что, совсем рехнулись, миледи?

У нее был хитрый и довольный вид.

– Тс-с-с!

Она прижала пальчик к губам, оглянулась на дверь.

– Ваш слуга спит у порога и не услышал, как я перешагнула через него.

– Немедленно уходите!

– И не подумаю!

До Брэндона вдруг дошел весь ужас происходящего. Он только приехал, и утром ее застают в его спальне. Он совершенно раздет, на Мэри одна рубашка. В голове промелькнули смутные мысли о том, как поднимаются складки сорочки на ее соблазнительной груди, как мягко облегает ткань стройные бедра… К дьяволу!

Он стал отодвигаться от нее, стараясь прикрыть обнаженный торс одеялом. Чарльз покраснел, видя, какими глазами она разглядывает его живот, грудь, обнаженные плечи.

– Вы бесстыжая молодая леди.

– По правде сказать, мне стыдно. И очень страшно.

– Тогда какого черта вы делаете здесь?

У него пересохло во рту при мысли, что подобные утренние посещения для нее – дело привычное. Кровь Господня! Он ведь ничего не знает о ее жизни в Хогли.

Брэндон сильно сжал ее локоть.

– И часто вы шастаете по мужским спальням?

– Пустите, мне больно!

Он зажал ей рот, со страхом глянув на дверь, когда услышал, как за ней кто-то прошел. От страха, что их обнаружат, в груди разлился холод.

– Пустите! – вырвалась Мэри. – Не смейте касаться меня!

Эта ее фраза несколько успокоила его. По крайней мере, она достаточно дика, чтобы чувствовать беспокойство от мужского прикосновения, – вырвалась, даже отскочила. Уж этот ее вид в рубашке!.. Сквозь тонкую ткань проступали темные очертания сосков. Брэндон почувствовал, как кровь глухими толчками застучала в висках.

– Немедленно уходите!

– Только после того, как вы скажете, что меня ожидает! – улыбнулась принцесса, добавив: – Я ведь говорила, что всегда добиваюсь своего!

– Ради Бога, Мэри… ваше высочество. Вам надо уйти.

– Я и уйду. Никто не заметит, что я была здесь, все еще спят. А я буду хранить в секрете имя моего предполагаемого жениха.

– Я вам ничего не скажу.

– Что ж, тем хуже для вас. Если узнают, что утром я вышла из спальни покорителя сердец Брэндона… Думаю, сэр, нам лучше договориться.

Брэндон вдруг ощутил настоящую злость. Эта легкомысленная своенравная красотка собиралась посягнуть на самое дорогое для него – на его положение. Ведь малейшего слуха будет достаточно, чтобы разразился скандал, Генрих придет в ярость, и все, что было добыто Брэндоном, рухнет в один момент. Более того, он будет обесчещен, изгнан… если не попадет в застенок за попытку соблазнить сестру короля. И все ради ее нелепой прихоти, глупого упрямства!

У Брэндона даже мелькнула мысль вскочить и вытолкать ее взашей из комнаты. Остановило только соображение, что он наг, и если принцесса неправильно истолкует его порыв да еще, чего доброго, испугается и поднимет визг…

Он старался говорить спокойно, хотя голос его и дрожал от гнева:

– Ваше высочество, мне не о чем с вами договариваться. Ничего такого, что могло бы вас заинтересовать, я не знаю. Просто многие просили о вас при дворе, да и сам король без вас скучает. Он давно забыл прошлые обиды и хочет видеть вас подле себя.

– Значит, мой брак с эрцгерцогом Карлом остается в силе?

– По-моему, так. По крайней мере, я не вижу причин сомневаться в этом. Все, Мэри, а теперь уходите. Если не ради моей репутации, то хотя бы ради своей. Подумайте, что мне грозит, если вас кто-нибудь увидит здесь. Слышите шум в замке? В любую минуту кто-то может войти. Уходите… Хотя бы из благодарности за то, что я для вас сделал вчера.

Последняя фраза звучала как малодушие, но ему следовало убедить ее, заставить уйти. Он видел, что Мэри не очень-то ему поверила, и взывал к ее чувству благодарности.

Кажется, она заколебалась и наконец повернулась к двери. Слава Богу!

Но едва коснувшись дверного кольца, она отпрянула. В коридоре послышалось позвякивание шпор, прозвучали тяжелые торопливые шаги, которые остановились как раз у порога комнаты Брэндона. Пришедший что-то говорил, будя охранника, потом громко постучал.

– Брэндон, открой, это я.

Томас Болейн. Услужливый, но всегда себе на уме придворный. Сейчас в его голосе чувствовалось нетерпение.

– Чарльз, открой. Мне надо тебе кое-что сообщить.

В любой миг дверь могла отвориться.

Брэндону показалось, что кровь заледенела в его жилах. А Мэри вдруг заметалась по комнате, то пытаясь залезть под лавку, то присесть за спинкой кресла, то дергала крышку сундука. Она задела табурет, и тот с грохотом опрокинулся.

– Я вхожу, Чарльз.

Мэри успела кинуться к двери, налечь на створку, и она захлопнулась.

– В чем дело? – раздался удивленный голос за дверью.

– Не входи, я не одет, – крикнул Брэндон, хотя более глупого предлога и придумать нельзя было. Еще миг, и Болейн поймет, что он не один, и наверняка постарается узнать, с кем провел ночь шталмейстер его величества.

И тут Мэри с разбегу прыгнула на кровать, почти топчась по Брэндону, перескочила через него и юркнула под одеяло у стены, накрывшись с головой.

– Куда?!. – в ужасе зашипел Брэндон, но потом сообразил, что сейчас это единственный выход. Кровать стояла полускрытая в алькове стены и там, где притаилась принцесса, было достаточно темно. Брэндон быстро задул огонек ночника, бросил Мэри на голову подушку, совсем не думая о том, что ей будет трудно дышать, и, облокотясь на нее локтем, крикнул:

– Томас, это ты? Входи. Спросонок я принял тебя за благонравную Гилфорд.

– И конечно же, испугался, что она лишит тебя невинности, – хмыкнул Болейн. – Так хлопнуть дверью у меня перед носом… Или ты не один?

Брэндон не намерен был шутить. Глядя на придворного исподлобья, он старался унять дрожь. Болейн протеже Катерины, его услужливость вошла в поговорку, но если он что-то заподозрит… Чарльз чуть привстал и теперь почти сидел на кровати, закрывая собой распластавшуюся под одеялом Мэри.

– Что тебе надо, Томас?

Болейн был еще в высоких сапогах и дорожном плаще. Он поднял опрокинутый принцессой стул и сел недалеко от кровати. В полумраке Брэндон видел, как он стащил с головы берет.

– Я тебя почти не вижу, Чарльз. Огонь догорел, не подбросить ли дров?

– Я здесь и слушаю тебя. Что случилось?

Болейн оперся локтями на колени, чуть подался вперед.

– Я так гнал коней… По дороге столкнулся с курьером короля, который сообщил, что не следует спешить везти принцессу ко двору, так как прибыли послы от эрцгерцога с намерением отвезти ее в Нидерланды. И король не хочет, чтобы Мэри оказалась при дворе, раньше чем их спровадят. К тому же Генрих желает до приезда сестры привести в порядок ее резиденцию в Ванстедском дворце, где присланный из Франции художник напишет портрет ее высочества для…

– Замолчи! – сердито остановил его Брэндон.

Томас Болейн поглядел на него удивленно, даже обиженно.

– В чем дело, сэр? Слухи уже поползли. И этот художник из Франции…

– Я сказал, умолкни!

Он готов был пришибить Болейна, вытолкать за дверь, но вынужден был оставаться на месте.

– Разве вам не ясно, что следует держать язык за зубами? Вы не понимаете, что глупо врываться вот так ко мне в комнату ни свет ни заря и будить только затем, чтобы сообщить, что мне не следует торопиться.

– Но я прибыл с дочерью и хотел просить вас представить ее…

– Какого черта, сэр! Я же обещал вам, что Мэри Болейн станет фрейлиной принцессы. И теперь я спрашиваю, какого черта вы меня разбудили?

Болейн выглядел обескураженным. Он стал что-то бормотать насчет того, что фургоны не поставлены в сарай, а привратник говорит, что с отъездом не будут задерживаться…

– И вы тут же сломя голову несетесь ко мне, будите, словно где-то пожар, и мило уверяете, что я могу поспать подольше. В таком случае вы осел, сэр Томас Болейн!

Брэндону не следовало быть столь грубым с этим излишне услужливым придворным. К тому же Болейн был зятем герцога Норфолка… Но сейчас, когда за Чарльзом чуть шевельнулась Мэри, когда он чувствовал спиной исходящее от нее тепло и думал только о том, что в любой момент все может открыться, – вести любезный разговор было свыше его сил.

Увидев, как Болейн отшатнулся, как обиженно задрожал его подбородок, Брэндон понял, что приобрел в его лице нового недруга. Но сэр Томас сдержался, посидел еще какое-то время с холодным, отчужденным выражением лица, а потом встал.

– Сожалею, что пришлось побеспокоить вас, сэр. Видимо, вы очень крепко спали!

Едва шаги Болейна затихли в конце коридора и верный Льюис прикрыл дверь, Брэндон резко повернулся к Мэри, откинул подушку и сбросил одеяло. Она лежала на спине, вытянув руки и зажмурившись. Он слышал, как она с облегчением перевела дыхание, потом медленно открыла глаза и посмотрела на него.

– Итак, мой брак с эрцгерцогом – дело прошлое. И мной заинтересовались французы. Джейн говорила мне, что Франциск Ангулемский был бы для меня неплохой партией.

Ей было очень страшно и стыдно, и она старалась говорить спокойно, чтобы не думать о нелепой ситуации, в которой она очутилась, оказавшись в постели с раздетым молодым мужчиной. Больше всего ей хотелось сейчас сохранить достоинство и поскорее улизнуть. Ее смущало молчание Брэндона, пугала его близость.

Брэндон же этого не знал. Сам расчетливый циник, он считал ее такой же. И был поражен ее хладнокровием, ее способностью так спокойно рассуждать после того, как они только что избежали грандиозного скандала. Собственно говоря, пока еще не избежали. Она все еще здесь, с ним, и он, можно сказать, чувствовал лезвие топора на своей шее. И эта глупая девчонка еще смеет обсуждать с ним политические планы насчет ее замужества!.. Брэндона просто захлестнула ярость. Захотелось схватить ее за горло, встряхнуть, вдавить в подушку или стукнуть кулаком по этой легкомысленной головке.

Чарльз боялся, что может так и сделать – он тяжело дышал, его трясло от злости. Он заметил, как она испуганно отодвинулась от него, попробовала встать…

Схватив ее за волосы, он рывком запрокинул ей голову, наваливаясь. Она вздумала играть с ним? Что ж, он покажет ей, чем это может закончиться.

От боли Мэри вскрикнула, забилась под тяжестью его тела, пытаясь оттолкнуть, брыкалась и извивалась, пока он тряс ее, что-то тихо шипя в лицо сквозь зубы. Она страшно испугалась и уже была готова завопить, когда он, успев опередить ее, сделал первое, что пришло в голову, – прижался ртом к губам Мэри.

Она глухо застонала под ним, испугавшись еще сильнее. Ей почему-то показалось, что Брэндон укусил ее. В самом деле, это было очень похоже на укус, так сильно зубами и губами он пытался зажать ей рот. Он был таким тяжелым и абсолютно голым…

«Сейчас он меня изнасилует!» – вдруг решила Мэри, и от этого еще ожесточеннее стала вырываться, бить его по спине, пытаться оттащить за волосы, пока он резким движением не поймал ее руки и не вдавил их в кровать над головой. Боже, как же он был силен! Мэри чувствовала, что ничего не может поделать, она лишь слабо мычала, продолжая выгибаться дугой, пока не замерла, задыхаясь и начиная мелко дрожать от сдавленного плача.

Она не смогла уловить момент, когда что-то изменилось. Его жесткий рот, который до этого так безжалостно мял и давил ее губы, вдруг стал ласковым, мягким, покоряющим. Она едва не задохнулась, ощутив, как его язык вдруг проник ей в рот, встретился с ее языком. Она сделала судорожный глоток, и получилось удивительно – она ответила ему. Ибо ее губы вдруг слились с его губами, стали поразительно податливыми, и от этого закружилась голова, она перестала понимать, что происходит, лишь отвечала на его поцелуи, согревалась его дыханием, оглушенная стуком собственного сердца и горячей, незнакомой волной, идущей из глубины тела.

Когда его губы разжались, она не могла какой-то миг открыть глаза. Потом увидела его напряженное, склоненное над ней лицо, странный блеск в глазах. Она вздрогнула, еще не понимая, чего больше боится – его гнева или его близости. Он дышал, как загнанное животное, и она с удивлением поняла, что дышит точно так же. И вдруг улыбнулась, еще не подозревая, какая нежная и обезоруживающая у нее улыбка.

Брэндон вдруг тихо застонал. Приник к ее плечу, и она, сама не понимая, что делает, ласково обняла его, запустила пальцы в его длинные, такие жесткие и одновременно шелковистые волосы…

– Мэри, – прошептал он ей в ложбинку у плеча, и от его дыхания, касавшегося ее кожи, по всему ее телу, до самых кончиков ногтей, прошла дрожь. Она повернула к нему лицо, и, когда их губы снова встретились, испытала ошеломляющую радость. Мэри еще никто так не целовал. Она знала поцелуи Боба и Гэмфри, Илайджи… Но никогда еще с ней не происходило ничего подобного. И когда Чарльз сильнее прижал ее к себе, целуя так, словно не мог насытиться, она тихо застонала, приникнув к нему всем телом.

Как же он нежен… Как силен!.. Так упоительно было чувствовать себя слабой и покорной в его руках. У нее стучало сердце, она ничего не понимала, и вместе с тем все ее чувства до странности обострились. Она ощущала его тяжесть, ощущала, как его твердая горячая грудь прижималась к ее мягкой груди. Потом его рука скользнула по ее телу, по вздрагивающему животу, изгибу бедра, коснулась ноги, лаская, оказалась на внутренней стороне бедра, стала подниматься выше… Это было необыкновенно… И так страшно, даже стыдно… Когда же он сильнее прижался к ней бедрами и она ощутила его твердую плоть, Мэри не на шутку испугалась.

Ее руки помимо воли уперлись ему в плечи, пытаясь оттолкнуть. Мэри стала ловить ласкающую ее руку.

– О нет! Не надо…

Она произнесла это резким, испуганным голосом.

Брэндон повиновался. Приподнявшись на локтях, он глядел на нее, видел ее нежную и умоляющую улыбку, поначалу ощущая лишь стук собственного сердца и легкую досаду. Он понимал, что в ней заговорила девичья стыдливость, как понимал и то, что долго она не устоит, если он захочет. Брэндон боролся с охватившим его искушением. Ведь Мэри смотрела на него так ласково и так доверчиво… Их тела были так близко, разделенные только тонкой тканью ее смятой рубашки. Она стала нервно натягивать на колени подол, при этом чуть приподнявшись, и он еле сдержался, чтобы вновь не опрокинуть ее.

На помощь пришел рассудок. Его слабый поначалу голос зазвучал наконец громко и отрезвляюще, когда Брэндон окончательно сообразил, что сейчас может произойти и чем ему это грозит.

Он отшатнулся от нее, вскочил с кровати.

У Мэри расширились глаза, когда она увидела его сильное нагое тело, огромное и темное в полумраке комнаты. Чарльз подошел к тазу для умывания и, схватив кувшин с водой, вылил его себе на голову. Жадно втянув воздух, он оглянулся на нее. Ее охватил стыд, оттого что он видит, как она его рассматривает. Мэри отвернулась, а когда вновь посмотрела, он уже был в теплом, опушенном мехом халате, нервно стягивая на талии пояс.

– Убирайтесь! Немедленно!

Это было сказано грубо, почти зло, но она лишь согласно кивнула. Ей вдруг стало так стыдно… стыдно… стыдно!..

Когда он удержал ее у двери, она зашипела на него, резко выдернув руку, словно собиралась ударить.

Брэндон бесцеремонно оттолкнул ее. Потом осторожно приоткрыл дверь.

– Льюис!

Слуга так и подскочил.

– Что угодно?

– Вот что, дружок, сбегай на кухню и принеси мне пива.

По виду слуги не было похоже, чтобы он что-то заметил. Позевывая и почесываясь, он поплелся по коридору к лестнице.

Брэндон еле дождался, когда слуга исчезнет. Оглянувшись на принцессу, он кивком указал на дверь.

– А ну, быстро!..

Мэри шмыгнула в приоткрытую створку. Чарльз заметил, что она побежала не в коридор, по которому вышел Льюис, а в другую сторону. Что ж, она лучше его знает замок, сообразит, как проскочить незамеченной.

Брэндон какое-то время прислушивался. Было тихо, только откуда-то снизу, со стороны кухни, слышались отдаленные голоса и лязг котлов. Возможно, все и обойдется…

Он прислонился к двери. После нервного напряжения его охватила безмерная усталость. Только что он был на волосок от гибели, почти так же, как вчера, когда барахтался в мутной воде среди проносившегося мусора. Да, опасная вышла поездка. Он думал об этом, пока не заметил, что улыбается. Хмыкнув, Брэндон засмеялся, потом просто зашелся от хохота.

Таким, изнемогающим от смеха, его и застал вернувшийся Льюис и стоял, глупо улыбаясь, глядя на хохочущего хозяина и сжимая в руке кружку с пивом.

Глава 5 Апрель 1514 года

Первое, что надлежало сделать Брэндону, – это наладить отношения с принцессой, тактично вернув их в нормальное русло.

С утра он успел перехватить Мэри Болейн, вошедшую в свиту принцессы. Он знал эту красивую дочь сэра Томаса еще по Нидерландам, был с ней в хороших отношениях, и она сообщила ему (после двух-трех монет и поцелуя, от которого прямо растаяла), что если Чарльз хочет увидеться с принцессой, то лучше сделать это попозже, когда они займутся ее новым гардеробом и когда у Мэри, как у всякой женщины в таких случаях, улучшится настроение.

Но Брэндон все же решил основательно подготовиться к встрече. Оседлав коня, он поскакал в Испвич, ближайший город, где рассчитывал найти ювелирную лавку. Он хотел сделать Мэри подношение, ведь женщины добреют, если их одаривают. Чарльз решил приобрести для принцессы что-то особенное, если такое найдется в глуши Саффолкшира. Оказалось, нашлось: две великолепные броши – удивительно тонкой работы камеи в оправе из золота с перегородчатой эмалью и вкраплениями мелких изумрудов. Теперь Брэндону было что предложить в качестве жеста примирения.

У себя в покоях Мэри Тюдор крутилась перед зеркалом, примеряя сметанное на живую нить платье. Услышав, что ее хочет видеть сэр Чарльз Брэндон, девушка вспыхнула. Краснела она также быстро, как и ее августейший брат.

– Прикажете ввести его? – спросила Мэри Болейн.

Принцесса даже задрожала. Она с самого утра ждала и боялась встречи с Чарльзом. Ей казалось, что она не сможет даже поднять на него глаза. Хотя, что за ерунда? Когда это августейшие особы терялись перед своими подданными?

Мэри напустила на себя невозмутимый вид и, накинув на недошитое платье пелерину, величественным жестом отослала женщин. Сердце ее гулко колотилось, и этот предательский жар на щеках…

Войдя, Брэндон учтиво поклонился.

– Я прошу ваше высочество простить меня. Так глупо было мне перепутать свою комнату с вашей… этим утром. Но я еще не очень хорошо изучил замок, и это утреннее недоразумение…

– О чем вы? – растерялась Мэри. – Это я должна…

– Вы мне ничего не должны, миледи. Я просто перепутал комнаты.

Они обменялись взглядами и вдруг расхохотались.

– Если моя принцесса простила меня, – наконец молвил Брэндон, – то нижайше прошу принять от меня это скромное подношение.

И он открыл перед ней шкатулку с камеями.

– О, Благословенная Дева! Это мне?..

У нее загорелись глаза при виде украшений, принцесса заулыбалась и, присобрав над локтем рукав, даже позволила ему пристегнуть броши. Глядя, как ловко справлялись с поручением его тонкие длинные пальцы, Мэри невольно вспомнила, как эти руки касались ее кожи, какие ощущения вызывали… и почувствовала, как горят щеки.

Брэндон же с самым невинным видом улыбался.

– Так все забыто? Я прощен?

Она лишь кивнула, отворачиваясь и давая понять, что он может идти. Но ничего забывать Мэри не собиралась. И едва за ним захлопнулась дверь, как она в танце прошлась по комнате и остановилась перед зеркалом. Мэри казалась себе восхитительной; и еще она думала, что ей не составит труда влюбить в себя Чарльза Брэндона.

Все дни, что они оставались в Хогли, Мэри и Чарльз вынуждены были часто встречаться. Принцессе готовили положенный гардероб, знакомили с нововведениями в этикете, а в свободное время она приводила в порядок свои дела в Хогли, давая кастеляну последние указания. Но стоило появиться Чарльзу, как она оставляла все дела. Он же развлекал ее, исподволь обучая тому, от чего она отвыкла, живя в глуши. Но ни он, ни она больше ни словом не обмолвились о том, что произошло в комнате Чарльза. Это была для них запретная тема.

Мэри жаловалась Брэндону:

– Моя Гилфорд отказалась сопровождать меня ко двору. Для меня это удар, я ведь так привыкла к ней. А она все твердит, что я уже достаточно образованна и такой взрослой принцессе не нужна гувернантка, считает, что сама уже немолода, что ей не место при блестящем дворе Генриха Тюдора. Мег хочет уехать в свой Кентский замок, заняться делами имения. Но я-то ведь знаю, что она едет с Джонатаном Холлом!

Брэндон пытался ее утешить, убеждал, что теперь при ней будут самые блестящие леди двора: достойная и услужливая Люсинда Моубрэй, знающая все тонкости этикета Мэри Болейн, умница Нанетта Дакр и, наконец, верная Джейн Попинкорт.

Мэри чуть улыбнулась.

– Да, Джейн едет со мной. Леди Гилфорд когда-то очень предвзято к ней относилась, а потом даже полюбила. Говорит, что Джейн преданна мне, а преданность следует ценить. Джейн ради меня отказалось от брака с Бобом Пейкоком, хотя он очень богат и любит ее.

Брэндон вслух восхищался этим шагом преданной фрейлины, про себя же отметил, что понимает отказ мисс Попинкорт. Она была придворной дамой и не могла не знать, какая блестящая перспектива открывается перед ней, если она станет наперсницей принцессы. Это куда значительнее, чем быть женой торговца из Ипсвича! К тому же Джейн может надеяться вновь завоевать короля и возвыситься при дворе. Да, он понимал ее мотивы. Что касается его самого, то придворная жизнь была всем, что ему сейчас требовалось. И он старался увлечь Мэри прелестями ее новой жизни, тем более, что она требовала, чтобы он открыл ей, за кого ее хотят выдать замуж.

Мэри слушала его с интересом и вниманием, но иногда на нее накатывала грусть. И она удивляла его, говоря, что ей будет недоставать Хогли, что она любит эти места. Она обнаружила, что привыкла к этой жизни, к своей свободе. Ей нравилось бродить по зеленым лугам, сидеть с удочкой у рва, жить беззаботной и простой жизнью среди этих милых людей…

Вздыхая, она вкладывала руку в его ладонь и вдруг бросала быстрый загадочный взгляд из-под полуопущенных ресниц, от которого Брэндона бросало в жар. Порой Мэри действовала на него подобно бокалу шампанского. В нем словно что-то вспыхивало… и гасло, подавляемое голосом рассудка и осторожностью. Просто малютка дьявольски соблазнительна и кокетлива. К тому же – заметил он с некоторой досадой – свои чары она пробует не только на нем. Она свела с ума Гарри Гилфорда, заигрывала с Болейном. А эти ее две тени – Гэмфри и Илайджа! И если с Гэмфри, достаточно предприимчивым, чтобы войти в свиту шталмейстера двора, Брэндон смог поладить, то с этим, как его звали, «гусенком» Илайджей, он ничего не мог поделать. Тот, похоже, только и жил взглядами Мэри. А тут еще и сама принцесса заявила, что собирается включить его в свою свиту, не желая с ним расставаться.

Брэндон был против. Да этот парень насмешит весь двор деревенской неуклюжестью и может скомпрометировать ее высочество своими влюбленными взглядами! Мэри глядела на Брэндона с наивным кокетством:

– Уж не ревнуете ли вы меня, Чарльз? Столько пыла, горечи…

В день отъезда Мэри расплакалась, глядя на старые стены замка Хогли, который она оставляла, но вскоре вытерла слезы, стала весело болтать со своими дамами, даже напевала что-то, пытаясь подыграть себе на лютне. Потом принцесса велела подвести верховую лошадь – ее высочеству было угодно ехать верхом и непременно во главе кавалькады, рядом с Чарльзом Брэндоном.

Свита многозначительно переглядывалась, кивая в их сторону: все уже заметили предпочтение, которое принцесса оказывает шталмейстеру. Чарльз пытался найти себе оправдание: ведь он в фаворе у Тюдоров, рос вместе с Мэри, был ей как брат, к тому же разве он не обязан развлекать и веселить ее? Но все же он сдерживал себя, памятуя, что у него есть и серьезная тема для разговора… Об исчезнувших средствах на ее содержание, например, и о том, что ей не следует жаловаться брату на бедность, которую ей пришлось пережить в Хогли. Но едва он стал мягко говорить с ней об этом, лицо принцессы помрачнело.

– У меня было лишь сто человек штата, да и то половина из них разбежалась, – тихо проговорила она. – Я жила на мизерные средства. Мы не позволяли себе тратить на еду более двух фунтов в неделю и чуть больше на дрова и свечи. Я ходила в штопаных платьях и не могла принимать гостей. А ведь я Тюдор, сестра короля. Моему брату должно быть стыдно, что он так обошелся со мной.

У Брэндона сжалось сердце. Он ругал себя последними словами и сожалел, что не может произнести их вслух. И в то же время он понимал, что должен как-то извернуться, отвести от себя угрозу, солгать ей… Поэтому Чарльз переводил разговор на Генриха, на траты, которые королю пришлось понести из-за военной кампании.

– Не забудьте еще о пирах и турнирах, которые он устраивает при дворе, о чем вы мне столько рассказывали!

– Вы примете в них участие, и блеск, каким окружит вас король, сторицей возместит то, что вы пережили в Хогли.

Мэри молчала.

– В Хогли я была счастлива, – вскинула она голову. – А главное, я научилась сама полагаться на свои силы. И смогу устоять перед Генрихом.

Брэндон приходил в ужас от этих слов, более того, считал их едва ли не святотатством.

– Когда вы будете при дворе, то поймете, что люди живут и умирают по воле короля.

Она лишь пожимала плечами.

– Я прекрасно помню предсказание о Генрихе – о том, что он начнет править как ягненок, но станет свирепее льва. Однако, кажется, вы хотите запугать меня, сэр Чарльз?

– Нет, я просто хочу показать вам обратную сторону медали. Однако для вас Генрих – прежде всего брат, единая плоть и кровь. И он любит вас… возможно, даже испытывает перед вами чувство вины. И вы сможете сыграть на этом.

Стоп! Дальше говорить не следовало. Она сама должна разобраться в интригах придворной жизни.

Мэри словно не слышала его, лукаво поглядывая из-под ресниц. Брэндон умолкал и ловил себя на мысли, что откровенно любуется ею. Как грациозно она держится в седле, как идет ей этот наряд из светло-коричневого бархата с широкими рукавами! Маленькая шапочка прикрывает лишь затылок, а спрятанные под сетку волосы, выбиваясь, так красиво завиваются легкими прядями на ветру.

– Вы так смотрите на меня, Чарльз!

– На вас невозможно глядеть иначе. И я, и Гэмфри, и Илайджа…

– Причем тут Гусенок? Мы говорим о вас.

– Когда вы будете при дворе, все мужчины…

– Продолжайте! Влюбятся в меня, ведь я так хороша. Вы ведь это имели в виду, не так ли? Но вы-то сами что думаете обо мне, сэр Чарльз?

– Для меня высшая награда служить вам.

– И только-то…

– Чего я могу еще ждать?

– Да, чего?

Их взгляды встречались. Глаза Брэндона вспыхивали, ее – сияли, но оба тут же отворачивались друг от друга, вспоминая эпизод в его комнате. Это было запретно, но так упоительно…

Придворные многозначительно поглядывали на едущую в стороне от обоза парочку.

– Чарльзу Брэндону поручено ввести ее высочество в курс дел при дворе, – пояснял членам свиты Томас Болейн, но при этом его интонация была столь ироничной, что даже чопорная Люсинда Моубрэй насмешливо хмыкала.

А Брэндон и в самом деле рассказывал принцессе о дворе. Ему необходимо было сделать так, чтобы она заранее была милостива к его союзникам и предвзято отнеслась к недругам. И он восхищенно отзывался о маркизе Дорсете, хвалил герцога Норфолка, суше говорил о Бекингеме или о приближенной даме королевы графине Солсбери.

– Вы слушаете меня, миледи?

– Да, Чарльз. Я помню леди Солсбери. Она моя двоюродная тетка, дочь герцога Кларенса, брата моего деда Эдуарда IV. Ее выдали замуж за сэра Поула и сделали графиней Солсбери. Она очень красива, – произнесла Мэри как будто с сожалением.

– Ну, она уже не так хороша, как раньше, – успокоил ее Брэндон. И добавил: – Леди Солсбери очень преданна королеве, поддерживает ее партию.

– Партию Катерины?

Брэндону пришлось пояснить, что весь двор поделен на две партии: союзников Испании, к которым принадлежат королева, герцог Бекингем, лорд епископ Фишер, и сторонников союза с Францией во главе с канцлером Вулси и Дорсетом. О Вулси они поговорили отдельно. Брэндон отзывался о нем с восхищением, хвалил его деловые качества, государственный ум, говорил, что король прислушивается к его мнению больше, чем ко мнению кого-то другого.

– Да, я наслышана о Вулси, – отвечала Мэри. – В Ипсвиче, откуда он родом, о нем отзываются похвально. Но если мой брат прислушивается к речам Вулси, значит, он за союз с Францией?

Брэндон предпочел ограничиться уверениями, что Генрих еще ничего для себя не решил.

– Если судить по вашим речам, сэр, – произнесла принцесса через некоторое время, – вы тоже поддерживаете профранцузскую партию. Значит, и я должна держаться той же стороны?

Он был в восторге от покорности Мэри и изумлен ее сообразительностью. Уйдя от прямого ответа, Чарльз стал говорить, что король Генрих будет восхищен такой умной сестрой, которая столь сообразительна, вдумчива и учтива. К тому же красавица и…

– Разве что по воде не хожу, – улыбнулась Мэри.

Лишь ближе к вечеру принцесса наконец-то оставила Брэндона и, пересев в фургон к своей свите, позволила им опекать ее. Джейн Попинкорт, стряхивая щеткой пыль с ее подола, негромко заметила:

– Миледи, вы весь день уделяли внимание только сэру Чарльзу, а это недопустимо. Вы не могли более явно продемонстрировать своих чувств, даже если бы на глазах у всех обняли его и поцеловали.

Мэри невозмутимо пожимала плечами.

– Пустое, Джейн. Ах, как было хорошо скакать с ним, ощущать ветер на лице и лошадь под собой. Джейн, моя Джейн – как он смотрел на меня!

– Было бы удивительно, если бы он сидел при вас потупясь. Но вы играете в опасную игру. Послушайте доброго совета, не заставляйте Брэндона делать выбор между его сердцем и долгом.

– Но именно этого я и хочу! Я хочу, чтобы он полюбил меня, чтобы увлекся мной, забыл обо всем на свете!..

«Тогда Чарльза бросят в Тауэр», – подумала Джейн и даже пожалела Брэндона в глубине души.

Брэндон по-прежнему опекал Мэри. При людях он старался вести себя с ней несколько отстраненно, однако в пути все же позволительны некоторые послабления этикета, и он совсем не имел ничего против их конных прогулок. Ведь им было хорошо вдвоем, они смеялись, шутили, и Мэри видела, что Чарльзу нравятся ее остроумные замечания.

Читала она и невольное восхищение в его глазах, чувствовала его пристальные мужские взгляды, и ее охватывало волнение. А условности этикета только раздражали, она хотела, чтобы он был более дерзким… страстным, чтобы вновь так же упоительно целовал и ласкал ее… под одеждой. Но на самом деле она желала лишь одного – покорить этого сильного ироничного человека, завоевать его так, чтобы он был у ее ног.

А пока… пока Мэри была счастлива. Она просыпалась в незнакомых замках, в уютных монастырях, принимала почести и наслаждалась ими. Утром все с веселой суматохой, хлопотами и беготней отправлялись в дорогу, и она ехала рядом с Чарльзом или устраивалась на полу выложенного пуховыми подушками фургона, а то и, забрав у возницы вожжи, сама правила лошадьми. Она могла делать все что угодно, и это вызывало у нее необыкновенный подъем, будило надежды… Она была влюблена! Это была ее первая любовь, когда хочется петь от счастья, когда птицы щебечут особенно звонко, солнце светит особенно ярко, а вода переливается всеми цветами радуги. Мэри не замечала ни пыли, ни тряски в фургоне, не ощущала усталости. Мир был удивителен, а лица вокруг – прекрасными и добрыми. И, глядя на Брэндона, на его красиво покачивающийся в седле торс, на каштановые волосы, падающие на плечи, мужественный профиль, она млела от счастья, когда же он, чувствуя ее взгляд, оборачивался, одними губами говорила: «Я люблю тебя». Забавно, читал ли он ее беззвучную фразу?

Он догадывался о ее словах и понимал, что догадываются и остальные. Брэндону иногда хотелось даже оттолкнуть ее от себя какой-нибудь выходкой, резкой фразой, но он не мог. Она была сестрой короля, ее высочеством Марией Тюдор, и ему необходима была ее благосклонность.

И лишь когда на закате очередного дня впереди замаячили черные крыши и трубы Стилнэс-Холла, он вдруг понял, что с ним произошло. Понял, когда почувствовал, что вид усадьбы Анны Браун уже не пробуждает в его душе обычной печали.

Они въехали в поместье по небольшому каменному мостику. Мэри с любопытством оглядывалась: она увидела многочисленную вышедшую встречать ее челядь. В центре, держа в руках поднос с бокалом вина, стоял сам сэр Энтони в своем лучшем лиловом камзоле – высокий, благородный вельможа. Заметив взгляд ее высочества, он опустился на одно колено:

– Будь благословен Господь, даровавший нам такую прекрасную принцессу!

Мэри улыбнулась. Она помнила этого человека при дворе своего отца, помнила, что он был отцом жены Брэндона, с которым Чарльза связывали самые дружеские отношения, готова была быть милостивой с ним.

Сделав Брэндону знак, чтобы он помог ей сойти, она удивилась выражению его лица. Оно было холодным, почти враждебным. Неужели Чарльз боится, что она может чем-то обидеть его тестя?

Брэндон нервничал по другой причине. В глубине души он испытывал стыд, панически боялся, что проницательный сэр Энтони заметит его особое отношение к принцессе, сочтя это изменой памяти его дочери. Поэтому все оставшееся время он держался чопорно, отчужденно, стараясь быть не более чем любезным, но нервничал под обиженным взглядом Мэри и внимательным – тестя.

На следующий день из Лондона прибыло посольство во главе с епископом Фишером. Он привез послание от Генриха: тот ждал сестру ко дню Пасхи и готов был дать пир в ее честь. Значит, у нее есть неделя, чтобы выяснить с Брэндоном отношения и дать ему понять, что готова бороться за него.

А пока принцесса была занята: портнихи заканчивали шить ей наряды, фрейлины развлекали ее, из Лондона то и дело прибывали все новые подарки: изящный паланкин, весь раззолоченный, в резьбе и украшениях; нарядный плащ из золотой парчи; прекрасная диадема с россыпью сверкающих бриллиантов и парные к ней серьги с каплевидными подвесками. Мэри пришла в восторг и была почти готова простить Генриха, к тому же чувствовала, что сама соскучилась по брату. Однако во время долгих бесед с Фишером с ее уст нет-нет, да и слетали колкие замечания в его адрес.

Сухой, сдержанный Фишер никак не показывал своего волнения, но ощутил внутреннее беспокойство. Разговоры с Мэри о смирении и покорности ни к чему не приводили, и он решил поговорить с Брэндоном.

– Сэр Чарльз, вы должны образумить ее высочество. Говорят, что вы имеете на нее… гм… известное влияние.

Брэндон и сам понимал, что разговора не избежать. Все сроки были на исходе, а он так и не уладил с Мэри вопрос о ее пропавшем содержании. Он понимал, что она сделает все так, как он скажет, но все-таки боялся этого разговора. Боялся самой Мэри Тюдор. Однако Чарльз был человек трезвомыслящий и усилием воли подавлял жар в крови. И все же, заметив Мэри прогуливающейся в парке с Джейн Попинкорт и Нанеттой Дакар, решительно направился в их сторону.

Ее лицо так и просияло, когда она увидела его, но Брэндон остался спокоен. «Красивых женщин на свете много», – напомнил он себе.

– Мне необходимо поговорить с вашим высочеством.

– Мне тоже, Чарльз.

Она сделала знак фрейлинам уйти, и те оставили их одних.

Щебетали птицы, покрытый нежной зеленью кустарник трепетал на теплом ветру, сквозь еще голые ветви деревьев проникали лучи солнца, мягко отражались на кудрях Мэри, скользили по розовому шелку ее плаща…

У девушки дрогнуло сердце, когда она поняла, что Чарльз уводит ее в глубь парка. Сейчас или никогда!

Они остановились на узкой тропинке за огромными стволами сросшихся буков.

– Брэндон…

– Миледи, я прошу выслушать меня, И сказать откровенно, чем я заслужил вашу немилость?

– Вы? О, что вы!.. Вы – лучше всех, я обязана вам жизнью.