Коршун и горлица

Глава 5

Абул проснулся еще до первых петухов и какой-то момент был удивлен присутствием в своей постели другого человека. Иногда Айка проводила с ним всю ночь, но это была привилегия, редко простиравшаяся на какую-либо другую женщину.

Он сонно повернулся на подушке, нос его защекотали рыжие волосы. К нему вернулась память о прошедшей ночи. Абул приподнялся на локте, чтобы получше рассмотреть лицо женщины, спящей рядом.

Было немного странно, что такое хрупкое, почти бестелесное создание причинило ему столько горя. Но чего же другого можно было ожидать, глядя на этот рот, даже во сне сохранивший решительное выражение, и на подбородок, хотя и не квадратный, но достаточно твердый. Он сморщил нос и едва удержался от того, чтобы не поцеловать ее. Сарита отвернулась от него, выставив округлое плечо.

Он осторожно снял с нее покрывало и теперь с мечтательным видом любовался тем, что предстало перед его взором. Ее колени были слегка согнуты, а изгиб ягодиц заставлял в восторге затаить дыхание. Абул понял, «что на этот раз должен что-нибудь с собой сделать, если не хочет провести день в ужасных мучениях.

Он коснулся ее плеча.

— Проснись, Сарита.

Когда она не ответила, он шлепнул ее по ягодицам.

— Проснись, Утренняя звезда. Пора тебе перейти в собственную постель.

Она перевернулась на спину, от удивления широко открыв глаза, хотя было ясно, что она все еще наполовину спит. Потом ее взгляд сфокусировался на его лице и на нее нахлынули воспоминания.

— Вставай, — приказал он, поднимаясь с постели, — один из стражников проводит тебя обратно в башню.

Сарита села; настойчивость была чем-то для нее новым.

Прошлой ночью она буквально молила его о том, чтобы он разрешил ей вернуться в башню, а он настаивал на том, чтобы она осталась, так почему же теперь он едва ли не вышвыривает ее из комнаты? Он поднял платье, и ее глаза против воли уткнулись в его тело. Она покраснела и схватила платье, пока она лихорадочно боролась с застежками, пальцы ее дрожали.

— Готова? — она кивнула, подойдя к двери. — Надень шлепанцы, — напомнил он ей, — мы в Альгамбре не ходим босиком.

Сарита на кокой-то миг ощутила внутреннюю потребность к неповиновению, но овладела собой и сунула ноги в шлепанцы. Она не собиралась оставаться в Альгамбре дольше, чем до вечера, поэтому не видела смысла в провоцировании стычек.

Абул открыл дверь и что-то быстро сказал по-арабски мужчинам, стоящим с наружной стороны двери. Один из них немедленно ушел, вероятно, по какому-то поручению, а другой приказал ей жестом следовать за собой. Она взглянула на Абула, который будучи обнаженным, невозмутимо стоял в дверях. Она чувствовала необходимость в каком-то прощании, в чем-то, что объяснило бы и как-то компенсировало бы то, что ее вот так вышвыривают из его покоев, но он резко повернулся и ушел в глубь комнаты.

Страж остановился и сказал ей что-то, что она опять же не поняла, не восприняла как его недовольство тем, что замешкалась. Что, интересно, он должен о ней думать? Глупый вопрос. Что должны думать о женщине, которая всю ночь провела в постели мужчины? Сарита не могла понять того, что стражник вовсе ничего о ней не думал. Для него она была просто женщиной, принадлежащей калифу. Ни больше ни меньше.

Путешествие, которое она совершала теперь, в серый предрассветный час, сильно отличалось от того, которое она проделала в свете звезд и факелов. Теперь Альгамбра вовсе не казалась ей каким-то зачарованным миром — это было место сугубо реальное, состоящее из кирпичей и камней, скрепленных известкой, место требующее постоянной заботы для поддержания кажущейся сказочности.

Вокруг было немного людей, в основном слуги, подметающие выложенные мрамором дворы и галереи, и ухаживающие за цветочными клумбами.

Но ароматы, которыми был напоен воздух, были столь же опьяняющими, а плеск воды — столь же успокаивающим, сколь и ночью.

Ласточки то опускались, то взмывали под красные своды башен, поблескивающие в лучах восходящего солнца.

Сарита бросила взгляд в сторону Сьерры-Невады — от великолепия природы захватывало дух.

Она задрожала от благоговейного восхищения этой красотой, увидев, как запылал первый восточный пик. По сравнению с красотой природы это место, хоть и великолепное, и в самом деле было золоченой клеткой. Истинная красота была там — за стенами, и она дышала свободой и давала ощущение земли под ногами.

Кадига и Зулема находились во дворике и радостно приветствовали ее. Все следы ужина и ванны исчезли, комната выглядела чистой и свежей.

— Вы что, были здесь всю ночь? — спросила Сарита, удивляясь, где же они спали.

— О нет, — улыбнулась Зулема, — мы только что пришли, чтобы прислуживать вам. — Она пристально рассматривала Сариту:

— Вы не хотите прилечь ненадолго?

Сарита открыла было рот, чтобы выразить свое удивление этим вопросом, но потом все поняла.

Скулы ее порозовели. Они, вероятно, решили, что она провела в постели калифа бессонную ночь.

Вряд ли они поверили бы ей, если б она рассказала им, что всю ночь крепко спала.

— Нет, — сказала она, — я хочу погулять.

— Погулять? — Кадига, казалось, очень удивилась. — Так рано? Хотя… и вот еще, возьмите, — она протянула Сарите маленькую чашку, и Сарита, понюхав ее содержимое, сморщилась.

— Что это?

— Это для того, чтобы в твоем чреве не мог завязаться плод, — просто сказала Кадига, — если только ты сама, конечно, этого не захочешь.

Она пожала плечами, как будто бы вопрос этот был совершенно неважным и отвернулась к столу, на котором стояли блюда с различной снедью. Кадига сняла салфетку с корзины с хлебом, и комнату наполнил аромат свежей выпечки.

Сарита растерялась. Конечно, она едва ли может сказать им, что подобные предосторожности совсем необязательны. Они не поверят ей. Она уставилась в чашку и знала о существовании подобных снадобий, слышала как ее мать и другие женщины обсуждали их после смерти одной из соплеменниц, умершей в родах. Женщины были единодушны в осуждении подобных вещей. Дети или приходят, или нет; с собой они приносят счастье или печаль, жизнь или смерть. Такова участь женщины и ей не пристало менять ее.

— И это вправду помогает?

— О да, — ответила Кадига, удивленная невинностью вопроса, — все женщины во дворце пользуются им, если не хотят понести.

— Говорят, даже госпожа Айка пьет его, — вмешалась Зулема, — пожалуйста, выберите себе платье, которое наденете сегодня. — Она указала на оттоманку, на которую были навалены горы шелка.

— А кто это госпожа Айка? — Сарита повернулась спиной к женщинам и вылила содержимое чашки в почву, из которой рос душистый куст. Она надеялась, что снадобье не убьет его.

— Султанша, конечно, — сказала Зулема, — жена господина Абула.

Жена. Конечно, она у него должна быть. Почему она так этому поразилась? Сарита кое-что знала об обычаях его народа — большей частью они были странными и варварскими. Но, несмотря на знание этого, ее охватил гнев.

— Почему его жена, не желает зачать ребенка?

— она поставила пустую чашку на стол и отошла к оттоманке, где, стараясь не выдать своего разочарования, стала перебирать шелка.

— О, говорят, она не хочет соперника для Бобдила, — сказала Кадига. Зулема издала протестующий звук, и Кадига пожала плечами. — О, нас же никто не слышит, Зулема, мы ведь здесь только втроем.

— Если бы госпожа Айка могла слышать тебя сейчас, она бы тебя высекла.

Кадига снова пожала плечами.

— Но ты знаешь точно так же как и я, что Бобдил — все для нее. Она никогда не согласится иметь еще одного ребенка, потому что тогда ее сыну достанется меньше, чем сейчас.

— Так ребенок — сын калифа? Сколько ему лет?

— Десять, — Кадига передала ей корзину с хлебом. Он был теплый и смазанный маслом и Сарита бессознательно взяла кусочек.

— О нет, — рассмеялась Зулема, — вторые жены тоже одарили калифа детьми. У него три сына и две дочери.

Сарита поднесла хлеб ко рту. Капля масла упала на ее кисть и она рассеянно облизала ее.

— И сколько же у него других жен?

— Четыре.

Мули Абул Хассан уже имел пять жен и пятеро детей и желал прибавить Сариту к их числу. Нет, не к женам. Об этом он ничего не говорил, речь шла только об удовольствиях. Она вспомнила, что он говорил о своем желании купить ее и что только дурак платит за голубку, которая летит ему в руки.

Ее снова окатила волна гнева.

— Я иду на прогулку, — она встала и направилась к двери.

— О, но вам надо переодеться и покончить с едой. Выпейте жасминового чаю? Есть еще йогурт и мед…

— Я хочу остаться одна, — Сарита вышла в сад.

Кадига и Зулема пошли сзади.

— Одна! — повторила она.

В нетерпении она сбросила с себя шлепанцы и бросила их на землю.

— Я иду гулять одна.

— Очень хорошо, — сказала Кадига, кладя руку на плечо Зулеме. Они смотрели ей вслед, пока Сарита не прошла через сад и не свернула на тропинку, идущую вдоль стены от дворца.

Тогда они пошли за ней, соблюдая приличное расстояние.

Сарита шла быстрым шагом, ощущение земли под ногами придало ей уверенности, а прохладный утренний воздух охладил ее разгоряченную голову.

Она позволила, чтобы ее привезли сюда, чтобы убежать от Тарика… из соображений целесообразности, не более того. Теперь похоже было на то, что она вызвалась занять место в гареме калифа. Она не подумала сразу о последствиях своей уступчивости из-за того, что после их первой встречи у нее возникло чувство, что ей не стоит бояться Мули Абула Хассана. Но она думала в тот момент только об опасности, непосредственно угрожающей ее жизни. В этом смысле она не беспокоилась. А что касается ее целомудрия, то тут опасность была целиком в ней, и, хотя с его стороны, безусловно, были поползновения нарушить его, но делать это насильно он не собирался. Он не может держать ее здесь против ее воли. Но, как только Сарита сказала это себе, она поняла, что это не соответствует действительности. Он, безусловно, может. Весь вопрос в том — станет ли?

Тропинка начала круто взбираться вверх и Сарита замедлила шаг. Остановившись, она обернулась назад. В сотне ярдов от нее стояли Зулема и Кадига, смущенные, скорее всего оттого, что не привыкли к подобным утренним прогулкам. Так им дан приказ следовать за ней повсюду? Сарите показалось, что настало, наконец, время для того, чтобы это выяснить.

Она вернулась назад — туда, где ее ждали женщины.

— Если желаете, то мы вернемся.

— Это если вы желаете, — сладким голосом пропела Зулема, — но вы, должно быть, захотите переодеться и выпить жасминового чаю. Он так освежает.

Сарита улыбнулась тому, с каким облегчением восприняли женщины то, что все наконец-то стало на свои места. Не сказав ни слова, она пошла вперед — мимо садов и башен.

Айка облизала мед с пальцев и потянулась за следующим пирожным. Она обожала мед и миндальные сласти.

— Ты точно знаешь, что господин Абул держал эту христианку в своей постели всю ночь?

— Да, госпожа, — Нафисса налила воды в хрустальный кувшин и приблизилась к постели. — Страж вернул ее в башню на рассвете. Ей прислуживали Зулема и Кадига, — она поставила кувшин и протянула своей госпоже полотенце.

— А откуда она? — Айка рассеянно окунула пальцы в кувшин — в нем на поверхности воды плавали розовые лепестки.

— Неизвестно, моя госпожа, — нехотя призналась Нафисса в своем неведении. — С господином был только Юсуф, а Юсуф…

— Держит рот на замке, — нетерпеливо бросила Айка. Она отбросила покрывало, не обращая внимания на то, что вода из кувшина хлынула на диван, — я оденусь и пошлю за этими женщинами.

Может, она разговаривала с ними.

— Насколько я знаю, господин Абул послал за Фатимой, той, которую купил на базаре в Марракеше, — в глазах Нафиссы появилось лукавое выражение.

Айка оторвалась от зеркала:

— Когда?

— После того, как от него ушла женщина-христианка.

— Фатима провела у него час. Двадцать минут назад она покинула его покои.

Айка подошла к окну.

— Если он был недоволен той женщиной, то почему держал ее у себя до рассвета?

Это был вопрос, на который Нафисса не была уполномочена отвечать, и, взяв пустое блюдо, она сказала:

— Принести вам еще фиников, моя госпожа?

— Нет, — Айка махнула рукой, — я выпью жасминовой настойки. А потом пошли за Зулемой и Калигой… впрочем, нет, не стоит.

Она отвернулась от служанки, ее темные глаза заблестели.

— Я сама нанесу визит мужу. А ты поговори с теми женщинами. Мне не следует показывать, что я заинтересована вновь прибывшей. Выясни, что случилось с господином Абулом. Ведь они прислуживали ей и, следовательно, должны знать, разделила ли она с моим мужем удовольствие прошлой ночью… О, и еще поговори с Фатимой. Узнай, что моему мужу было от нее нужно… степень его нужды, — добавила она, — а теперь принеси мне воды умыться. Я надену наряд из золотой ткани с поясом и янтарными запонками.

Пока Нафисса помогала ей одеваться, она молчала.

Абул имеет привычку не выходить из своих покоев до тех пор, пока солнце не займет на небе высокого положения. Он в одиночестве завтракал и готовился к новому дню, обсуждая со своим визирем и кади дела, требующие его вмешательства.

Когда Айка заходила к нему в этот час, чтобы поделиться какой-нибудь домашней новостью, то всегда находила в нем отклик. Сегодня у нее будет безупречное оправдание для своего визита. И хотя для нее эта аудиенция не будет очень приятной, мудрая женщина всегда знает, когда наступает момент приклонить голову. Она затемнила глаза и коснулась румянами губ и скул. Но сегодня для нее было важно явиться перед ним скромной и полной собственного достоинства. И если все пойдет хорошо, то ей, может быть, удастся затронуть тему о вновь прибывшей.

Айка вышла из своих покоев и пошла через внутренние залы во владении калифа. На пороге приемной она поколебалась — там ожидали аудиенции несколько членов личной свиты Абула.

Айка подошла к стражнику, стоящему у двери.

— Узнай, сможет ли господин Абул уделить своей жене несколько минут? — сказала она тихим, но уверенным тоном. Если стражник откажет ей, то для этого, несомненно, должна будет найтись очень веская причина.

Абул оторвался от пергамента, который читал.

— Проведи госпожу Айку внутрь, — сказал он, скатывая пергамент в трубочку. После общения с Фатимой он был в хорошем настроении и теперь мог с чистым сердцем предвкушать свою следующую атаку на цитадель Сариты. Однако настроение его при виде жены несколько ухудшилось.

Она открыла лицо и с улыбкой поклонилась.

— Добрый день, Абул.

Он одарил ее ответной улыбкой.

— Добрый день, Айка, — она прекрасно выглядит, — отметил он про себя.

Но за ее красотой что-то крылось, что-то, к чему он не привык. Абул получше рассмотрел ее и решил, что она нервничает. Руки ее теребили складки платья, а глаза избегали смотреть на него.

— Давненько мы уже не разговаривали наедине, — сказал она с принужденной улыбкой. — Боюсь, что я оскорбила тебя.

Абул встал:

— Ты знаешь, что это так.

— Я была дурой, — поспешно сказала Айка. — Я не имела права подвергать сомнению твои суждения касательно нашего сына. Ты не можешь простить меня?

Все внутри нее сопротивлялось, когда она это сказала. Никто, только она, мать Бобдила, имеет право решать, как ему жить, но в интересах высшего порядка она должна сделать вид, что повинуется приказам мужа.

— Я простил тебя, — сказал он. Это было правдой. Ее капризный отказ даровать ему свое тело не причинил ему боли, а вызвал только легкую досаду. Он уже наказал ее за это, но теперешнее отсутствие желания с его стороны обусловлено совсем другими причинами, которые было невозможно искоренить, поскольку они, как он теперь понял, были свойствами ее натуры.

Айка подошла к нему ближе и положила руку ему на плечо.

— Я скучала по тебе, муж мой. Уж и не знала, как просить у тебя прощения, — она опустила глаза, чтобы не выдать своего возмущения тем, что ей приходится так униженно молить его о прощении. Но Абула было не так-то легко провести. Он слишком хорошо знал свою жену, чтобы поверить в то, что не отчаяние заставило ее прибегнуть к этому маневру.

— Давай не будем больше об этом говорить. У тебя есть ко мне еще какое-нибудь дело?

Айка заскрежетала зубами. Она понимала, что не достигла ничего, кроме поверхностного улучшения их отношений, но если он простил ее, то что же является причиной его теперешнего недовольства.

— Нет, — тихо сказала она, — я пришла только, чтобы уладить наши отношения. Благодарю тебя, муж мой, за твое великодушие и всепрощение. Не буду больше задерживать тебя. — И она скользнула к двери, затем остановилась. — Ты не хочешь, чтобы я как-нибудь позаботилась о женщине, которую ты привез во дворец вчера вечером? Она будет размещена в гареме?

Абул позволил себе слегка улыбнуться. Так вот зачем она все это затеяла. Ну что ж, это неудивительно. Айка держала себя в курсе дел Альгамбры и, вероятно в данном случае, просто умирала от любопытства.

— Ты такая заботливая и предусмотрительная, Айка, — сказал он серьезно, — но тебе нет никакой нужды тревожиться об этой женщине. Она испанка и в женских покоях ей будет не по себе.

Айка подождала еще немного, надеясь на то, что он скажет что-то еще, но так как он молчал, ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы скрыть разочарование.

— Как пожелаешь, господин мой. Если понадобится, только скажи, и я устрою все наилучшим образом.

— Да, конечно, — торжественно ответил он, сознавая, что она раздосадована донельзя. — Благодарю тебя.

Айка удалилась, предварительно закрыв лицо.

По ее поведению нельзя было определить, какой сумбур был у нее в голове. Она не добилась ровным счетом ничего, только напрасно унизилась. У нее было такое чувство, что она так и не сумела снова впасть в милость к мужу, и не получила никаких сведений о загадочной гостье. Кругом были одни загадки — зачем вообще понадобилось Абулу посылать за Фатимой после ночи, проведенной с новой женщиной? Но, может быть, теперь Нафиссе уже удалось добыть кое-какие сведения. По крайней мере, от Фатимы она может узнать степень нужды Абула.

Абул вышел на галерею. В клетке, свисающей с колоннады, заливалась трелями парочка певчих птичек. Он просвистел им что-то и они уставились на него бусинками своих глаз. Улыбка играла на губах Абула. Айка была видна ему насквозь. Интересно, знает ли она о визите Фатимы? Вероятно, знает. Теперь, наверное, весь гарем уже бурлит.

Улыбка его потухла. Ему придется сделать что-то, чтобы показать, что его жена по-прежнему у него в милости — даже если для этого придется разок-другой позвать ее к себе в постель в ближайшие дни. Это он должен позаботиться о том, чтобы во дворце царили мир и гармония, а подрыв авторитета Айки среди женщин не будет этому способствовать. Охваченный внезапным нетерпением, он вернулся в свои покои. Чем скорее он покончит с делами, тем скорее сможет перейти к осаде непреклонной крепости, предоставив тем самым своим женам думать, что им заблагорассудится. Несомненно, все это несколько оживит пресноватую жизнь гарема. И он позвонил в колокольчик, призывая своего визиря.

Утро было уже в разгаре, когда Юсуф постучал в дверь башни Сариты. Кадига открыла ее.

— Я пришел, чтобы проводить женщину в бани, — заявил он, — она должна прийти туда немедля.

Вернувшись с прогулки, Сарита занималась изучением своего нового гардероба. Зулема и Кадига сказали ей, что калиф лично приказал, чтобы ее снабдили дорогой парчовой одеждой, и с энтузиазмом принялись за ее осмотр. Для Сариты же все это было просто игрой. У нее были простые рабочие платья, в которых можно было лазать по скалам и ходить по проселочным дорогам. Одежда же, которую прислал калиф, насколько Сарита могла заметить, практически не имела ценности: она была из тончайшего шелка, богато расшита, а от мерцания драгоценных каменьев, щедро разбросанных по ее поверхности, у нее захватило бы дух, если бы она всерьез восприняла эту одежду.

Конечно, она была создана для томных блужданий по стране грез. Но этим нарядам было свойственно еще одно, беспокоившее Сариту качество — примеряя их, она увидела, как тесно облегает ткань ее налитую грудь и округлые бедра, как материал, хотя и далеко не прозрачный, оставляет впечатление наличия под собой голой плоти. Сарита решила, что в этих одеждах было нечто более чем нескромное; до нее дошло, что они были задуманы исключительно для того, чтобы доставить мужчине удовольствие.

Она все же настояла на том, чтобы ее оранжевое платье было выстирано, так что теперь оно сушилось около окна. Когда оно высохнет, Сарита сможет покинуть это место.

Сначала она не обратила внимания на приход Юсуфа, так как все равно не могла понять ни слова, однако проигнорировать перевод Кадиги она, увы, не могла.

— Он пришел, чтобы отвести вас в бани к господину Абулу.

Сарита выбрала абрикос и лениво надкусила его.

— Я останусь здесь, Кадига. Скажи Юсуфу, чтобы он передал калифу, что я не имею никакого желания прислуживать ему ни в банях, ни где-либо еще.

Зулема охнула, а Кадига медленно подошла к ней. Черты ее лица заострились.

— Вы сами не знаете, что говорите, Сарита.

— О, я знаю, — Сарита выплюнула в ладонь абрикосовую косточку и бросила ее на пол. — Если я нужна господину Абулу, пусть он сам за мной придет.

— Но мы не можем сказать это Юсуфу.

Юсуф повернулся, что-то резко проговорив, видимо, он ожидал, что Сарита, как послушный щенок, последует за ним. Она взяла другой абрикос. Кадига быстро что-то сказала. Сарита понятия не имела о том, что она сказала ему, но речь ее произвела на Юсуфа ошеломляющий эффект. Лицо его потемнело и он отступил во дворик, грубо прервав Кадигу.

— Он говорит, что вы должны пойти с ним, сказала Кадига, беспомощно пожав плечами. — Я объяснила ему, что вы плохо себя чувствуете, но он настаивает.

— Тогда скажи ему правду, — сказала Сарита, — скажи ему, что я не желаю идти с ним.

— Вы с ума сошли, — прошептала Кадига, но в глазах ее появился оттенок восхищения. — Почему вы не желаете идти с ним?

— Потому что я не собственность вашего господина Абула и не обязана ему повиноваться.

Я пленница, которую держат здесь против ее воли.

Зулема подошла к Юсуфу, пряча лицо. Она поспешно заговорила с ним, голос ее был сладким и умоляющим. Юсуф уставился на испанку, спокойно поглощающую абрикосы с открытым лицом, как если б его здесь не было. Он был в растерянности. Господин Абул велел ему привести женщину в бани, а не принести ее силой. Если бы калиф велел ему это, Юсуф, не колеблясь, подхватил бы и понес эту упирающуюся особу. Но такого приказа ему не отдавали, а он знал, что женщина эта оказала на его господина магическое действие. Он и сам не знал, почему. С точки зрения Юсуфа она была слишком хрупкой и непокорной, для того чтобы быть привлекательной, несмотря на рыжие кудри и подвижные зеленые глаза. Но в его обязанности не входило подвергать сомнению фантазии и желания калифа.

Зулема предположила, что испанка не хочет выходить из башни при свете дня, потому что напугана и чувствует себя в чужом месте неудобно.

Юсуф изучающе посмотрел на эту любительницу абрикосов.

С его точки зрения, она совсем не выглядела напуганной, но объяснения Зулемы давали ему возможность избежать конфронтации. Он вернется, когда получит от калифа более подробные указания.

Дверь за ним захлопнулась, и Кадига залилась смехом.

— Никогда раньше я не видела Юсуфа в такой растерянности, — сказала она, беря абрикос, — но ты была просто восхитительна, Зулема. — И она снова разразилась смехом.

Улыбка Зулемы была более сдержанной, но у Сариты создалось впечатление, что настроение ее было не менее шутливым.

— Не думаю, что он поверил мне, — сказала Зулема и тоже рассмеялась.

— Но что ты ему сказала? — спросила Сарита, тоже смеясь, даже не зная почему, — уж очень заразительным был их смех.

Зулема рассказала ей.

— Это прозвучало бы более убедительно, если бы ты при этом бросалась косточками с таким видом, словно тебе наплевать на все на свете, — сказала она, а потом вдруг резко посерьезнела, — но что теперь будет?

Сарита пожала плечами.

— Подождем — увидим. Но я думаю, что просто ваш господин Абул придет сюда, как я просила.

Кадига ухмыльнулась, — было в высшей степени странно слышать такую просьбу. Но почему ты отказалась пойти к калифу? Ты ведь провела с ним ночь.

«Да, — подумала Сарита, — но не такую, какую вы можете себе представить». Она поняла, что не сможет ничего объяснить им, и, покачав головой, сказала:

— Я здесь не по своей воле и хочу уйти отсюда, и господин Абул должен позволить мне это.

Абул ждал в Кипарисном дворике около бань.

Завершив, наконец, свои административные дела, он расслаблялся на солнце, внимая плеску фонтанов и предвкушая то, как будет посвящать свою замечательную гостью в банный обряд, удовольствие от которого, как он надеялся, позволит ему сломить ее сопротивление. Он без труда распознал правду в дипломатичном объяснении Юсуфа по поводу того, почему он вернулся с пустыми руками.

Абул нахмурился: если по каждому пустяку она будет устраивать такой шум, это может стать утомительным.

— Желаете ли вы, мой господин, чтобы я принес ее? — Юсуф, похоже, очень хотел, чтобы ему это приказали.

Абул покачал головой. Победа, добытая насильственным путем, не принесет ему удовлетворения. Нет, он примет ее условия.

— Я приду к ней сам.

Он неспеша пошел через дворцовые дворики, отвечая на поклоны придворных. Тут царила вечная суета, вечное движение. В Гранаде было много враждующих мавро-испанских кланов и дороги были наводнены бандитами. Испанцы все больше прижимались к границам Кастилии, а глаза их были устремлены на последнее мавро-испанское королевство в Испании. Абул знал, что для Фердинанда Арагонского и Изабеллы Кастильской земли теперь объединены в результате их брака, и объединение Испании после почти 800 лет господства мавритан имело первостепенное значение. Он знал, что для того, чтобы удержать свое королевство, ему надо постоянно драться с завоевателями, и не всегда посредством честного боя; внутренне он всегда должен быть готов к альянсу между соперничающими кланами. Он понимал, что его могут свергнуть только в результате такого союза, который может возникнуть из-за вероломства своих, а не из-за вооруженного столкновения с чужими.

Совершая путешествия по городам и весям, Абул воспринимал опасности как должное, извлекая для себя удовольствие из сражений. На них он воспитывался, к ним привык. Но в стенах дворца Альгамбры, в стенах своего дома, он желал спокойствия и гармонии, красоты и симметрии. И для того, чтобы добиться этого, он боролся столь же усердно, сколь и для того, чтобы защитить свое королевство, только методы его борьбы были иными. Мягкость, вежливость, внимательность — таковы были орудия Абула Хассана, орудия, с помощью которых он создавал гармонию внутри стен своего дома. Внезапно до него дошло, что, привезя Сариту сюда, он собственноручно нарушил безмятежность дворцовой жизни. Ее отказ вносил дисгармонию в окружающий его мир. Но, как ни парадоксально, он с радостью воспринял брошенный ею вызов, и решил использовать только чувственные способы для того, чтобы добиться от нее желания окунуться в жизнь Альгамбры и принять все, что у них принято.

Он вошел в башню без стука и тем самым смутил трех, охваченных неудержимым хохотом женщин.

При его появлении Кадига и Зулема вскочили, мгновенно посерьезнев, хотя веселье все еще играло в их глазах.

У Абула возникло безошибочное ощущение, что он помешал им — это не было для него необычным.

Когда он приходил в гарем, то всегда чувствовал, что нарушил какой-то очень частный мирок, но это не волновало его. Эти женщины, привыкшие к господству мужчин, не имели ничего — это было написано у них на роду.

Сарита же так и осталась сидеть на оттоманке, как будто бы вовсе не обратила внимания на его появление. Она взяла еще один абрикос из вазы и медленно надкусила его.

Он восхитился дерзкой чувственности этого жеста.

— Уйдите, — приказал он служанкам. Он тихо закрыл за ними дверь.

— Похоже, ты не рискуешь выйти за пределы этой башни при свете дня, — заметил он, подойдя к ней.

Он прищурился, глядя на пол, усыпанный абрикосовыми косточками.

— Ты, вероятно, очень любишь абрикосы, не так ли?

Сарита уже не была так в этом уверена. Она поглотила огромное их количество и теперь держала в руках абрикос только для эффекта.

— Я хочу сейчас же покинуть это место, — ей казалось, что будет лучше всего, если она сразу перейдет к делу.

Абул поджал губы:

— Тебе идет этот цвет.

Сарита посмотрела на свое платье, сшитое из шелка яблочно-зеленого цвета. Цвет действительно шел ей — зеркало сказало ей об этом столь же красноречиво, как Кадига и Зулема. Он оттенял ее волосы и очень шел к ее глазам. Что бы она не думала о покрое своего наряда, он не мог не льстить ей.

Однако она не собиралась показывать этого.

— Наряд очень смешной, — заявила она.

— Да? В каком смысле? — он выглядел вежливо-заинтересованным.

— Ну, в нем ничего невозможно делать — только лежать, да поплевывать абрикосовыми косточками, — сказала Сарита.

— А зачем тебе делать что-нибудь еще?

Сарита возмущенно подпрыгнула.

— Я не люблю валяться, — она была уже по горло сыта этим. — Возможно, вы не слышали меня, но я сказала, что желаю покинуть это место.

— Отлично, — невозмутимо ответил Абул, — я верну тебя под защиту твоего народа. Они все еще в оливковой роще. Через час ты будешь с ними.

Он, прищурившись, наблюдал за ней. Конечно, говоря так, Абул рисковал, но он рассчитывал на отчаяние, вследствие которого она решилась на то, чтобы убежать из лагеря.

Кровь отлила от ее щек.

— Нет, я не могу. Вы не понимаете.

— Я понимаю, что ты сбежала вчера из своего племени. Но если ты не хочешь остаться здесь, значит, я делаю вывод, что ты хочешь вернуться в него.

— Нет, я этого не хочу.

Он слышал дрожь в ее голосе.

— Но тебе больше ничего не остается, Сарита.

Я знаю, какие опасности могут подстерегать тебя на моей земле. Первая же попавшаяся банда разбойников, схватит тебя и продаст в рабство… конечно, после того, как досыта насладится тобой, — добавил он.

— Я попытаю счастья, — решительно сказала она. — Вчера я знала, на что шла. С тех пор ничего не изменилось.

Он покачал головой.

— Именно, что изменилось. Ты теперь под моей защитой — нет, дай мне кончить, — сказал он, увидев, что она открыла в негодовании рот, чтобы возразить ему, — я калиф этой земли. Все, кто путешествуют по ней, делают это с моего благословения. Только так я могу сохранить порядок. Если я отпущу тебя одну путешествовать по моим дорогам, а потом тебя кто-то обидит, то, поскольку ты находишься под моей защитой, обида будет нанесена и лично мне. И мне придется наказать преступника. Вот в этом и состоит трудность.

В его рассуждениях явно присутствовала определенная логика, но Сарита не имела желания ее замечать.

— Ваши доводы — не что иное как благовидный предлог задержать меня, — заявила Сарита, — мне уже была нанесена обида… вами.

— Как же я обидел тебя?

— Вы похитили меня. Этого вы не можете отрицать.

Он покачал головой, — я увез тебя… одинокую и беззащитную женщину, от опасностей большой дороги.

Сарита почувствовала себя пробирающейся сквозь зыбучие пески. Основания для жалоб ускользали от нее, как почва из-под ног, хотя она и понимала их справедливость.

— Вы держите меня здесь против моей воли, — наконец сказала она.

По крайней мере, это он не мог оспорить.

Но Абул снова покачал головой.

— Нет, я готов вернуть тебя твоему народу. Я просто сказал, что не позволю тебе уйти отсюда без защиты.

Сарита отвернулась от него. Положив локти на мраморную раковину фонтана, она уставилась на прохладную и чистую поверхность воды, покрытую рябью от брызг падающей струи. Она вспомнила женщину из их племени, которая сбежала от своего мужа с мужчиной из другого клана. Муж поймал ее и убил любовника, как Тарик убил Сандро. Крики женщины и треск его плети часами доносились из леса, окружающего их лагерь. Сарита вспомнила, как ужасно себя чувствовала, слыша все это, вспомнила, что лагерь пребывал в полнейшем молчании, как будто все его обитатели участвовали в этом акте мести. Потом он привязал щиколотку женщины к колесу фургона так, чтобы она могла выполнять свои домашние обязанности. Сарита как сейчас помнила ее, мечущуюся между фургоном и очагом, и поднимающую веревку, чтобы она не очень натирала ей кожу, когда ей нужно было отойти дальше. И никто не проявлял никакого сочувствия к ней. Таков был суд племени. Прошло много недель, прежде чему муж отпустил ее, но к тому времени она уже совершенно сломалась, все время молчала, ходила с опущенными плечами и то и дело вздрагивала.

— Я не могу вернуться, — сказала Сарита.

Абул встал и положил ей на спину между лопаток руку.

— Ты убежала от человека, убившего твоего любовника?

Она удивленно повернулась к нему.

— Откуда вы это знаете?

— Юсуф видел убийство, — сказал он. — Я послал его, чтобы он узнал, что может, после того, как увидел тебя в тот день на дороге.

— Тарик запретил нам пожениться. И мы не знали почему.

Сарита чувствовала, как близко к ней он стоит, чувствовала теплоту его тела и внезапно ей захотелось, чтобы он схватил ее, но она заставила себя продолжать говорить так, как будто этого желания не существовало.

— Это было связано с тем, — что он сам пожелал жениться на мне. Когда я отказала ему…

Она замолчала — остальное он знал.

Абул обнял ее и прижал к груди.

— Ты глубоко любила этого человека? — ее слезы намочили ему тунику. Он погладил ее по волосам. Находясь в плену представлений и моральных норм ее народа, она еще не понимала многообразия типов отношений между мужчиной и женщиной, не понимала, что наслаждение, добытое вместе с одним мужчиной, необязательно является предательством по отношению к другому.

Но по тому, как Сарита плакала в его объятиях, Абул чувствовал, что она доверяет ему. До тех пор, пока это так, он сможет учить ее видеть вещи своими глазами, чтобы она поддалась искушению, владеющему ею, и они смогли бы вкусить райское наслаждение, так отчаянно отвергнутое ею прошлой ночью, но делать это ему следует постепенно и так, чтобы она не почувствовала угрозу своему достоинству, которое она обратила против себя самой. Это, безусловно, потребует от него большого самоконтроля, но это возможно, и тем слаще будет для него последующая, в конце концов, ее капитуляция.

— Больше не надо слез, — сказал он, отрываясь от нее.

Он наклонил ее голову над фонтаном, брызнув ей в лицо холодной водой.

— Я собираюсь научить тебя пользоваться банями, ты научишься расслабляться и воспринимать горе и радость, как часть себя.

Сарита вытерла ладонью мокрое лицо.

— Топить меня нет никакой нужды.

Он с удовлетворением отметил, что слезы и горе не сломили ее. Да, она еще так молода.

— Может, твои женщины принесут тебе полотенце? Ты промочила все платье.

Сарита вытерла лицо о льняное полотенце, пахнущее солнцем. Это были первые слезы, которые она пролила по Сандро. С ними к ней как бы вернулись силы. Мули Абул Хассан так легко не отпустит ее из Альгамбры. Он ясно дал ей это понять, и у нее не осталось никаких иллюзий относительно того, что она сможет повлиять на его решение. Значит, она должна сама ухитриться сбежать от него. А для этого ей необходимо убедить его в том, что примирилась с его приговором; с тем, что если она не хочет вернуться в племя, то должна остаться здесь. Он обещал ей, что не будет принуждать ее к чему-либо, кроме своей компании, значит, она должна выжидать, пока не представится возможность бежать.

По правде говоря, она ничуть не возражала против его компании, совсем даже наоборот. Но от этого не меняется суть того, что она является его пленницей.

— Но ведь я уже мылась вчера вечером, — сказала она.

Абул рассмеялся.

— Баню посещают не только из соображений чистоты, но ты это еще поймешь. Она нужна для того, чтобы освежить дух в той же степени, что и тело. Пойдем. — Он подошел к двери, и Сарита, после секундного колебания последовала за ним. В конце концов, что она могла потерять?