Кровные узы

1

Эдвина, леди Пемброк, с материнской гордостью наблюдала за дочерью, которая обучала служанку прясть. Было 25 апреля 1147 года, и в этот день Леа исполнилось пятнадцать лет. Очертания ее фигуры уже становились женственными, и даже грубое домотканое платье не могло скрыть высокую грудь, тонкую талию и изящную округлость бедер. Никто не назвал бы Леа красавицей, но, как и в детстве, особое очарование ей придавали роскошные рыжие волосы, светлая матовая кожа, большие глаза в обрамлении длинных шелковистых ресниц. А еще невольно привлекали к себе внимание девическая мягкость жестов и тихая нежность голоса. Ах, дочь и сама не подозревала, до чего же она мила!

И отдать это прелестное дитя мужлану, который рядом с ее девочкой будет выглядеть просто стариком!

— Ты помнишь, Леа, что сегодня за день? — Леди Пемброк не знала, как начать этот трудный разговор.

— Конечно, мама, — кротко отозвалась Леа.

— Я пришла, чтобы сказать тебе что-то очень важное… Через несколько недель ты выходишь замуж! — Леди Эдвина решила сообщить эту новость сразу, чтобы было время привести девушку в чувство, пока мужчины договариваются о брачном контракте.

Веретено выскользнуло из рук девушки. Мать давно внушила ей мысль о том, что замужество неизбежно и необходимо, однако это сообщение застало Леа врасплох.

— За кого, мама? — дрогнувшим голосом спросила насмерть перепуганная девушка.

— За Кейна, лорда Реднора, сына графа Гонта. — Леди Эдвина видела, как щеки дочери покрыла мертвенная бледность, а губы задрожали. — Ни о чем меня сейчас не спрашивай, детка, — нежно сказала она, но вовремя спохватилась: нельзя давать дочери время жалеть себя. — Ступай, переоденься и возвращайся. Надень новое платье и коричневый жилет… Его светлость уже здесь и с нетерпением ждет тебя.

Леа покорно встала, но сил идти не было. Конечно, она, как и все девушки, мечтала о замужестве, о семье. Она грезила о доме, где воцарится мир и счастье, о том, как она станет преданной супругой и настоящей леди, а жизнь превратится в череду празднеств и путешествий. Теперь ей исполнилось пятнадцать, и она уже понимала разницу между грезами и реальной жизнью. Рыцарь, готовый ухаживать за ней и ждать как великой милости позволения прикоснуться к краю ее одежд, не появился… Так поступали благородные герои в ее мечтах, навеянных лирическими песнями менестрелей. Именно о таком избраннике она мечтала, когда, запершись в своей комнате, тайком предавалась чтению романов, которые удавалось найти в монастырской библиотеке. Это были самые счастливые минуты ее жизни:

Леа представляла, как в ее жизнь войдет тот, кому она отдаст свое сердце, а он совершит множество подвигов во имя их неземной любви.

Леа старалась не сравнивать героя своих грез с рыцарями, бывавшими в их замке. Еще меньше ей хотелось походить на вовсе не романтичных жен этих суровых воинов. Она изо всех сил старалась отогнать от себя реальность. Настоящее супружество для нее было полно страхов: сама жизнь ее могла зависеть от прихоти мужа, и рядом уже не окажется мамы, чтобы спрятать и защитить ее.

— Леа! — Резкий голос матери вывел ее из оцепенения. — Ну-ка, бегом переодеваться! Да покусай губы, они белы как бумага.

Эдвина заметила испуг девочки и немедленно позвала ей на помощь служанок. Леа была единственной радостью в жизни Эдвины, единственной ее любовью. Ей хотелось успокоить дочь, сказать, что не следует бояться Кейна Реднора. Если все пойдет по плану, она овдовеет, едва успев надеть обручальное кольцо. Но Эдвина не могла открыть карты. Узнав, что она всего лишь наживка, схватив которую, Реднор отправится на тот свет, Леа не сумела бы держаться естественно и разом поставила бы под удар все их планы.

…Тем временем служанки помогли Леа снять грубое домашнее платье и надеть длинное, золотистое, из нежной шерсти, с высоким воротом. Талию ее обвил голубой пояс. Его затянули как можно туже, чтобы еще более подчеркнуть тонкий стан девушки. Туфли и белье переодевать не стали, благоразумно решив сберечь их до следующего раза, когда госпоже придется раздеваться. При этом служанки прыснули от смеха, а Леа стало вовсе не по себе. Девушку подтолкнули к лестнице, ведущей в зал, и только она стала спускаться, служанки не удержались и бросились за ней следом, чтобы хоть одним глазком взглянуть, как же будет происходить сватовство.

На лестнице Леа, наконец, собралась с духом. В последнее мгновение она вспомнила о своих бледных губах и начала кусать их, пока не почувствовала, что к ним прилила кровь. Она медленно вошла в зал, потупив глаза, как ее и учили, хотя внутри у нее все трепетало от любопытства, пока она приближалась к полыхавшему ярким пламенем камину.

— Пьем до дна! Пьем до дна! — приговаривал граф Пемброк. Увидав вошедшую дочь, он с воодушевлением воскликнул: — А вот и она! Посмотри-ка на нас, дитя мое!

Леа повиновалась, являя собой образец примерной дочери. Она подняла глаза и увидела седого, иссеченного шрамами воина, стоявшего рядом с ее отцом. Только годы беспрекословного подчинения родительской воле и сковавший ее ужас удержали Леа на месте, когда тот подошел к ней и заключил в объятия.

— Она послушная дочь, Пемброк, — прошамкал он невнятно, поскольку передние его зубы были выбиты. — Надеюсь, что она будет такой же покорной женой. Ну, а, родив пару детишек, девочка окрепнет и похорошеет. Просто замечательно! Она и вправду такая, как ты мне рассказывал. Я доволен. Дочь твоя, конечно, понимает, о чем идет речь?

— Она сделает то, что ей повелят, — с достоинством ответил Пемброк. — В ней нет строптивости — так я ее воспитал. Моя дочь покладистая девушка. И к тому же, как уверяет ее мать, она сумеет хорошо вести дом.

— Дитя, как тебя зовут? — прервал речь Пемброка внезапный вопрос.

Леа вздрогнула. Она и не догадывалась, что в комнате был еще кто-то. Голос донесся из кресла, стоявшего в темном углу, куда не попадали блики огня из камина, и прозвучал глухо и сипло. «Священник, должно быть», — подумала Леа. Но она не знала, разрешили ли ей самой ответить или следует подождать.

— Мать назвала ее Леа — «плодоносная», — ответил за нее Пемброк.

— Леди Пемброк говорила мне то же самое, — раздалось из темноты, — но хотелось бы услышать ее собственный голос. Я надеюсь, она умеет разговаривать?

— Черт побери, Леа, да открой же ты рот! — грубо бросил ей Пемброк. — Когда следует молчать, ты трещишь без умолку, а попроси сказать хоть слово — молчишь, как рыба.

— Да, отец, — испуганно прошептала девушка. — Я растерялась. Извините, я была совершенно не готова…

Громадная фигура поднялась из кресла и мужчина, прихрамывая, направился к девушке. Огонь камина осветил мощное тело, потрепанную одежду, холодные темные глаза… Все это сразу бросилось в глаза Леа. Она даже вздрогнула от неожиданности.

— Дай ей пройти, отец, — негромко сказал молодой мужчина, обращаясь к беззубому старику, который беззастенчиво разглядывал девушку. — Леа, подойди ко мне, я хочу взглянуть на тебя.

Сейчас хриплый голос звучал почти ласково, и Леа как-то сразу успокоилась; внутренняя дрожь, с которой она тщетно пыталась справиться, постепенно утихала. Старик предложил ей руку и подвел к окну.

— Сколько тебе лет? — спросил молодой человек и окинул взглядом хрупкую девичью фигурку.

— Сегодня исполнилось пятнадцать, милорд, — ответила Леа едва слышно, краснея от смущения. Впервые ее так откровенно разглядывал взрослый мужчина.

— И ты уже известна всем на свете, — с едва уловимой усмешкой произнес незнакомец.

Леа подняла глаза и взглянула в угрюмое лицо. Слезы готовы были брызнуть из ее глаз, но она только сжалась вся в напряженный комок.

— Не бойся, я не обижу тебя. Я не красавец, но к этому тебе придется привыкнуть, — продолжал он.

Леа поспешно отвела глаза.

— Милорд… — пробормотала она, будто извиняясь, — мне неловко, когда вокруг много людей. Если к отцу кто-то приезжает, я всегда остаюсь на женской половине дома.

Набравшись храбрости, она снова посмотрела на него. У него были темные волнистые волосы, ниспадающие на плечи, прекрасно очерченный чувственный рот и чудесные темные большие глаза. Некогда красивое лицо уродовало два шрама: один шел через лоб, рассекая бровь, второй касался угла рта, из-за чего на лице навеки застыла легкая усмешка. Но, заметила Леа как бы нехотя, он отлично сложен.

— Не надо все время называть меня милордом, — попросил он. — Я хочу услышать, как ты произносишь мое имя.

— Но я его не знаю… — искренне ответила Леа.

Наступила мертвая тишина. Леа всем своим существом ощутила ледяной холод взгляда собеседника.

— Я — Кейн, лорд Реднор, — отчеканил он.

— Вы?! Так это вы и есть?! — От неожиданности ноги Леа подкосились, и она обессиленно присела на подоконник.

Тень гнева пробежала по лицу ее будущего мужа. Эта тень позднее не раз будет повергать ее в ужас. Но в тот момент страха не было. Леа улыбнулась, а потом, неожиданно для отца и Реднора, рассмеялась. Смех был одним из ее величайших достоинств. Знаток сравнил бы его с пением черного дрозда, но это чудо редко кому доводилось слышать. С детской непосредственностью, без прежней робости она прикоснулась к его руке.

— Как же я рада! Я подумала… — Она не закончила фразы, а лишь повторила: — Как я рада! — и облегченно перевела дух.

Леа решительно взглянула прямо в глаза молодому рыцарю, и краска смущения вновь залила ее лицо. В этот момент она предстала перед ним поистине прекрасной. Кейн, недоумевая, вглядывался в ее лицо. На своем веку ему довелось видеть немало женщин, но это был тот редкий случай, когда свежесть и невинность привлекают сильнее, чем красота.

— Когда я вошла, то увидела только вашего отца, — с радостной улыбкой объяснила она. — Я решила, что он и есть мой будущий муж. Не мое дело обсуждать такие вещи… но я испугалась… — она замялась в смущении, а затем, осмелев, добавила: — Он немного… немного староват…

Теперь смеяться настала очередь для Реднора.

— Выходит, ты согласилась бы выйти за него замуж?! — удивленно спросил он.

— Как решил бы отец, так и вышло. Но мне, не знаю почему, кажется… что понравиться молодому мужчине проще… — Она опустила глаза, разглядывая носок своей туфельки. — У милорда… я говорю о вас, Кейн[1]... У вас странное имя. Можно подумать… — Реднор нахмурился, и она осеклась.

— Не самое хорошее имя, но другого у меня нет. — Хриплый голос звучал по-прежнему тихо, но теперь скорее напоминал рычание.

— Нет, милорд, нет! — Леа снова прикоснулась к его руке. Румянец медленно сползал с ее щек. — Нет! Мне оно не может не нравиться! — пылко заверила его Леа и, потупив взгляд, больше не проронила ни слова, как и полагается хорошо воспитанной девушке.

— Пожалуй, этот милый комплимент должен меня утешить, — ядовито заметил Кейн. Голос его был сейчас совершенно чист, от хрипоты не осталось и следа. А Леа показалось, будто ее ударили. Она вздрогнула, словно наколовшись на острие, и напряглась, ожидая наказания. В комнате повисла напряженная тишина. Пряча слезы, девушка отвернулась. Кейн быстро заговорил снова:

— Прости. Я был груб. Только умоляю тебя, не плачь. Я был… Ну, очень тебя прошу, не плачь…

Он подвел ее к креслу, стоявшему у окна. Здесь было как-то особенно уютно и все располагало к откровенному разговору.

— Я должен немедленно искупить свою вину. Проси чего хочешь. У тебя ведь есть какие-нибудь желания? Ну, не знаю… О господи, что там женщинам нравится… Драгоценности?.. Получишь что пожелаешь!

Леа не сводила с Кейна округлившихся от изумления глаз. Меньше всего она ожидала от него этих слов! Не шутит ли он? Похоже, что нет. Кейн говорил совершенно серьезно, и лицо его было озабочено! Мысль, что ее господин и повелитель хочет всерьез покаяться за свою резкость, так поразила ее, что девушка вновь рассмеялась.

Солнечный свет озарил тонкую промасленную кожу, защищавшую окно от апрельских холодов, и проник в комнату. Вокруг огненных волос девушки вспыхнул ореол. В комнате потеплело, и стал ощутим тончайший аромат лаванды, исходивший от одежды Леа. На ее ресницах засверкали слезы, появившиеся сначала от обиды, а потом от смеха. Она и не подозревала, как она была сейчас очаровательна, а потому не могла понять странного выражения лица лорда Реднора. Единственное, в чем она была уверена, так это в том, что он не сердится.

Кейн повторил свое предложение, но она лишь улыбнулась и протестующе покачала головой. Леа оказалось вполне достаточно того, что ей удалось так быстро успокоить столь сурового и вспыльчивого рыцаря.

— Ты теперь затаишь на меня обиду? — не унимался Реднор.

— Милорд! У меня нет никакой обиды! Просто я испугалась, когда вы нахмурились. Если бы я по-настоящему рассердила вас, отец убил бы меня. — Леа свято верила в то, что говорила: если бы все сорвалось из-за ее неловкости или нерасторопности, отец в гневе мог бы сделать это.

Лицо лорда Реднора вновь приобрело непроницаемое выражение. Он недолюбливал Гилберта Фиц-Гилберта, графа Пемброка. Старый граф тоже не испытывал к нему особых симпатий.

— Отныне мы помолвлены, и никто больше не посмеет обидеть тебя. Теперь забота о тебе — моя обязанность. Старайся лишь поступать так, чтобы я оставался доволен, и все будет в порядке. Поменьше обращай внимания на то, что я частенько хмурюсь. Это не имеет к тебе никакого отношения, — успокоил он девушку.

«Боже, — подумала Леа, — но ведь к жене имеет отношение буквально все! Разве мой отец не бьет маму, когда плохо родит, зерно на наших полях? И разве побои станут слабее от того, что причина не имеет ко мне никакого отношения?» Однако она давно привыкла держать при себе подобные мысли. Поэтому просто продолжала улыбаться.

В комнате опять стало тихо. Кейн вглядывался в слегка склоненное лицо невесты. По правде говоря, до сих пор особого желания жениться у него не было. Но то, что он увидел, превзошло все ожидания. Девическая нежность и мягкая красота Леа пробудили в его душе чувства, о существовании которых он даже не подозревал. Впервые в жизни ему захотелось заботиться о ком-то, защищать хрупкое и слабое существо, которое всегда будет ждать дома его, и только его, что бы ни случилось.

Леа попробовала вернуться к разговору и вежливо поинтересовалась, как долго милорд собирается пробыть в замке.

— Эту ночь и, возможно, следующую. В мои планы вообще не входило заезжать сюда. Просто мы договорились с твоим отцом о завтрашней помолвке… — Лорд Реднор внезапно замолк, поняв, что сказал бестактность. — Пожалуй, мне не стоило говорить этого. Я, разумеется, вовсе не имел в виду, что мне не хотелось познакомиться с тобой. Просто в Уэльсе сейчас очень опасно. Чтобы унять мятежников, мне постоянно надо присматривать за своими людьми. Едва ли я смогу провести здесь даже эти дни… Хотя… теперь я бы с радостью остался…

— Я мало, что смыслю в военных делах, милорд, — тихо проронила Леа.

— Именно поэтому я и стараюсь тебя заинтересовать, — с улыбкой сказал Кейн, мысленно задаваясь вопросом, что же занимает женский ум, если его вообще что-то занимает.

— Нет, нет! Мне очень интересно! Если вы стерпите мое непонимание и согласитесь проявить немного терпения, чтобы я поняла ваши объяснения… Конечно, я бы очень хотела знать, что происходит в мире, но отец говорит только об охоте и азартных играх, а мама так рада жить в тишине и покое, что ни слова не хочет слышать о войне. Помню, когда я была еще маленькой, вокруг все постоянно воевали, а в доме часто толпились незнакомые рыцари… Мама тогда все время плакала. Из-за чего все это?

Лорд Реднор в задумчивости провел рукой по лицу, слегка дотронулся до шрама у рта. Надо найти простые слова, чтобы объяснить этому ребенку, который смотрел на него сейчас с нескрываемым любопытством, почему ее мама плакала, когда шла война. Стоило ли вообще с ней разговаривать? Она все равно ничего не поймет, у Реднора на этот счет не было и тени сомнений: встреченные им женщины, за исключением этой дьяволицы Джоанны Шрусбери, никогда ничего не понимали. И все-таки любопытство его невесты льстило самолюбию — она походила на ребенка, замершего в ожидании сказки. Ничего страшного не случится, если он кое-что расскажет ей.

Для Леа услышать о том, что творится вокруг, было таким же чудесным подарком, как и чтение нового романа. Новости доходили до них медленно, а поскольку Пемброк редко задерживался в родовом замке, толстыми стенами которого ограничивался мир для его жены и дочери, то многие события так й оставались им неизвестными. Жизнь Леа заполняли домашние хлопоты, возможно, этим и следовало ограничиться. Лорд Реднор, как и все окружающие, не учитывал тот факт, что жизнь с таким отцом, как граф Пемброк, не могла оставить девушку безучастной к происходящему в стране. Ей до всего было дело, и она, конечно же, хотела узнать побольше о том, что выходило за пределы повседневных забот.

— Когда умер старый король Генрих… Или нет, начну еще раньше, чтобы тебе было понятней… У короля Генриха был единственный законнорожденный сын. К сожалению, принц, возвращаясь из Франции, утонул. Король очень хотел сохранить трон за своей семьей, а больше законных сыновей у него не было. Тогда он заставил баронов принести клятву верности его дочери, принцессе Матильде.

— Вы, милорд, хотите сказать, что страной может править женщина? — не смогла скрыть удивления Леа.

Собеседник ее отметил про себя, что пока она правильно улавливала суть дела.

— Немного терпения… Дай мне рассказать по порядку, иначе мы погрязнем в мелочах и отклонимся в сторону. Одни бароны готовы были признать ее королевой, другие нет… Все поклялись ей в верности, но потом даже ее сторонники пожалели об этом.

— Почему? Неужели из-за того, что она была женщиной? — недоумевала Леа.

— Нет, дело не в этом. Она оказалась заносчивой и властолюбивой. Мужчинам такое прощается, но в женщине — это просто невыносимо! Как только Генрих умер, некоторые отправили секретные послания королевскому племяннику Стефану Блуасскому. Он очень славный, этот Стефан, — общительный, красивый и отличный воин… Вот только с головой у него не все в порядке — глуповат. Но учти — разговор об этом сочли бы изменой, поэтому не стоит его никому пересказывать.

— Я не пророню ни слова о нем, разве что вы сами прикажете мне сделать это, — с готовностью заявила Леа.

Реднора поразила ее решительность, но тут же он сообразил, что она просто послушный, воспитанный ребенок, и продолжил свой рассказ.

— Поначалу все были довольны, кроме разве что внебрачного сына короля Роберта Глостера, метившего на трон. Мой отец долго колебался, но, в конце концов, последовал примеру друзей и тоже принес клятву верности Стефану. Но Стефан своих обещаний не сдержал; он всегда хватался то за одно, то за другое, бросал начатое на полпути. В результате подданные перестали его слушаться, и вся страна словно обезумела.

— Поэтому и воевали так много, когда я была ребенком? — поинтересовалась она.

— Да, верно, но ты и сейчас ненамного старше. И если ты будешь без конца прерывать меня, то рискуешь не услышать и половины из того, что я хотел бы тебе рассказать.

Это было сказано так ласково, что Леа не смогла скрыть озорной улыбки. Несмотря на устрашающие шрамы, Кейн лучился обаянием. К тому же шрамы скорее придавали мужественность его облику, а взгляд и изгиб рта выдавали скрытую мягкость характера молодого рыцаря.

— А сейчас королева Матильда — помнишь, та самая дочь Генриха, которая как раз и дожидалась подобного случая, — спешно прибыла из Анжу, где жила до этого. Сразу по ее приезде поднялся большой мятеж. Одни разочаровались в Стефане, другие испугались кары Господней за нарушение когда-то принесенной ей клятвы, но большинство просто ухватились за возможность вволю повоевать и пограбить, оказывая поддержку то одной, то другой стороне.

Стараясь сосредоточиться на рассказе Кейна и ничего не пропустить, Леа непроизвольно сцепила руки.

— И тогда королева Матильда, как я поняла, объявила войну королю Стефану…

Взглянув на крепко сжатые тонкие пальцы девушки, лорд Реднор не смог сдержать улыбки. Он вдруг вспомнил, как сам, жадно слушая учителя, точно так же нервно переплетал пальцы.

— Терпение, терпение… Ты торопишься. Все не так просто, как кажется. Дело в том, что у королевы Матильды есть сын. Он уже почти взрослый. Ходят слухи, что он полон решимости появиться здесь и заявить о своих правах… Как-то раз, совсем мальчиком, он уже был в Уэльсе… Ему было лет десять, когда он приезжал сюда с матерью.

— Я вижу, вас это не очень радует, милорд. Сын Матильды тоже недостоин занять королевский трон? А как вы думаете, король Стефан еще может измениться?

Рассудительность девочки произвела впечатление на Реднора. Он помолчал и сухо продолжил:

— Священники утверждают, что чудеса иногда случаются. Возможно, Господь решит, что Англия достаточно настрадалась, и ниспошлет нам благо. Короче говоря, не верю я, что король сможет или, точнее, способен — потому что намерения у него всегда наилучшие — изменить себя в нужную сторону. Ты совершенно права, говоря, что приезд Генриха меня не радует. Знаю, это у меня на лице написано. И вовсе не потому, что из него не выйдет хорошего короля. Наверное, в этой ситуации кто угодно оказался бы лучше Стефана, хотя Генрих и очень молод — ему только шестнадцать. Но я поклялся служить королю Стефану и, нравится мне это или нет, должен сдержать свою клятву. Куда важнее сейчас другое — Уэльс подобен пороховой бочке; поднеси огонь — и все взлетит на воздух.

Леа внимательно слушала то, что говорил Кейн, но про себя отметила, что по лицу милорда можно прочесть значительно больше, чем узнать из его слов.

— А почему то, что творится в Англии, касается и Уэльса? — поддержала она разговор.

— Видит Бог, я с большей радостью защищал бы валлийцев, чем ставил на колени. В моих жилах течет и их кровь! — Реднор говорил, не сводя глаз с лица девушки, но смотрел как будто сквозь нее. Он будто забыл о том, что она рядом. В нем говорила его собственная боль. — Я снова и снова предлагаю им мир. Более того, я почти готов даровать им то, чего они просят, — свободу! Но они не будут жить в мире между собой, вот в чем дело! Они не дадут житья ни себе, ни мне. Они убивают моих людей и опустошают мои земли. Выжженная, вытоптанная земля — видеть это невыносимо! Как невыносимо и то, что мои подданные приходят ко мне со своими детьми и плачут, моля о помощи. Это нужно остановить! Нельзя допустить, чтобы в Англии началась война, а в Уэльсе власть перешла в другие руки!

— Но никакой смены власти в Уэльсе не будет! — воскликнула Леа. — Разве такое может случиться, милорд?

Кейн вздрогнул, поняв внезапно, что вложил в свой рассказ слишком много чувств. Даже этому ребенку передались его боль и волнение.

— Надеюсь, что нет, — сдержанно ответил Кейн. — Наш брак примирит Пемброков и Гонтов. Если еще удастся вытащить Фиц-Ричарда из цепких когтей короля Стефана и Честер сумеет сдержать данные мне обещания, тогда все будет не так уж плохо.

— Вы говорите о моем двоюродном брате Фиц-Ричарде? Но, милорд, зачем король держит в плену моего кузена? — с детским любопытством спросила Леа.

— Ты очень привязана к нему? — резко поинтересовался Реднор. В его голосе зазвучали ревнивые нотки: как бы за этой девчонкой не понадобился глаз да глаз!

— Ну да, конечно, — легко ответила Леа. — Когда я была маленькой, он все играл со мной в шахматы и разные другие игры, рассказывал сказки. Прошу вас, скажите — ему что-то угрожает?

— Ему лично — нет. — Кейну стало неловко за себя. Ведь это так естественно, что сестра испытывает к брату, особенно если он был товарищем ее детских игр, самые нежные чувства. — Видишь ли, граф Честер поднял мятеж против короля. Я очень люблю Честера, он — мой крестный и всегда был так добр ко мне. Но он человек очень горячий и признает лишь силу оружия. Если Честер почувствует, что король не прав, то просто поднимет мятеж. Сейчас не время хвататься за мечи, поэтому мой и твой отец и я постарались примирить Стефана и Честера.

— Но почему бы королю не отпустить Фиц-Ричарда? Пусть он отправляется домой и наводит там порядок, — в голосе Леа сквозило искреннее непонимание.

— Я уже говорил, — тяжело вздохнул Кейн, — что люблю Честера. Однако полностью доверять ему, увы, нельзя. — Волна горечи, волна боли несла Кейна, он понимал, что нельзя говорить такие вещи этой девочке, но сдержаться не мог. — Король оставил Фиц-Ричарда при себе, потому что, отпусти он его — и Честера уже не удержать. Стефан надеется, что Честер будет молчать, опасаясь за жизнь племянника. О Боже, мне следовало остановить все значительно раньше, но война совсем измучила меня. Все мы ошибаемся. Если бы мир не был заключен, Уэльс мог восстать. Чтобы утихомирить их, мы все согласились с тем, что Фиц-Ричарда нужно отдать. А теперь они угрожают мятежом из-за того, что ими некому править, и нам нужно освободить Фиц-Ричарда, чтобы он навел порядок на своих землях. Как я устал от всего этого!

— Но Уэльс большой, здесь живет много людей… Если вам не удастся вернуть Фиц-Ричарда, а валлийцы снова поднимут мятеж, как вы удержите их?

«Ну и глупец же я, — подумал Кейн, — взял и напугал бедное дитя». Улыбнувшись, он погладил ее по голове.

Кейн сделал это непроизвольно, ему просто хотелось как-то утешить не на шутку разволновавшееся дитя. А девушку вдруг захватило неведомое доселе чувство. Рука Кейна была сухой и горячей, и это неожиданное прикосновение захлестнуло Леа волной чувств, где странно сочетались и стремление подчиниться этой руке, и нежная благодарность за защиту, которую эта рука давала ей, и странное желание задержать эту руку, чтобы еще миг испытывать ее тепло на своих волосах. Леа так захватили эти новые чувства, что она упустила нить разговора. А Кейн, кажется, ничего не заметил.

—…Кое-кто из валлийцев вполне доволен жизнью… Мы собираем с них налоги, но мы и охраняем их. Они могут спать спокойно — никто не причинит им вреда. Однако надо помнить: народ в Уэльсе разный. Когда возникает серьезная опасность, эти люди легко объединяются. Мужчины сразу забывают распри и встают плечом к плечу. Но, видимо, они не очень-то доверяют друг другу. Во всяком случае, это бравые воины, а то, что они пока не могут договориться между собой, просто отлично. Я бы не хотел встретиться с валлийцами на поле брани.

— Милорд, а вы много воевали? — Взгляд Леа скользнул по шрамам на лице Реднора.

— О, да. — Он машинально коснулся шрамов и мрачновато улыбнулся. — Неужто ты думаешь, что я порезался, когда брился?

— Сражение, должно быть, — с горящими глазами проговорила Леа, — такое волнующее зрелище! Я читала… — Она поняла, что проболталась, замолчала и зажмурилась от страха. Отец Леа придерживался мнения, что чтение для женщины — большой грех. Мать тайком все-таки научила дочь читать, но Леа должна была держать это в страшном секрете. — Я хотела сказать, мне довелось слышать об этом столько интересных историй! — выкрутилась она.

Рассмеявшись, Кейн откинул голову, обнажив мощную жилистую шею.

— Зрелище замечательное при одном условии: если ты — победитель. — Вся его фигура сейчас служила неоспоримым доказательством, что в иной роли он не привык выступать. — Но не слишком ли ты кровожадна? — ехидно добавил он.

Леа не заметила его поддразнивания. Ее приучили понимать все замечания буквально.

— Не думаю. Я не люблю смотреть, как вешают или пытают провинившихся крестьян. Но увидеть, как сражаются храбрые воины, я бы хотела. Крестьяне, которых наказывают, обычно кричат и жалуются, и я с трудом выношу это.

Кейн перестал смеяться.

— Не все так смелы в бою, как рассказывают. Умирать иногда очень тяжело. — Он резко качнул головой, словно пытался отстраниться от чего-то, стоявшего перед глазами. И вновь лицо его осветила улыбка. — Боже мой! Да что это за тема для молоденькой девушки! Вскоре ты увлечешься чем-нибудь более подходящим для тебя. Этим летом мне придется поехать ко двору. Недавно Стефан опять созвал всех баронов. Отец мой предусмотрительно отказался, чтобы на всякий случай один из нас был свободен… Не хочешь ли поехать со мной?

— Я ведь обязана ехать? — послушно спросила Леа.

— Как захочешь.

Такой ответ поразил ее до глубины души: подобные вольности были совершенно не в духе традиций Пемброков.

— Вы не шутите? Я действительно могу сама решить, ехать или нет?

— Вместо поездки со мной в Лондон ты предпочитаешь остаться дома? Я тебя правильно понял? — после некоторого молчания сухо спросил Реднор.

— Нет, нет! — торопливо воскликнула Леа. — Но так приятно думать, что можно выбирать… Никто мне раньше такого не предлагал. — В ее словах прозвучало столько детской наивности, что Кейн снова улыбнулся, любуясь девушкой.

В гостиную стремительно вошла Эдвина и направилась к Пемброку и графу Гонту. Проходя мимо Леа и Реднора, она бросила строгий взгляд на дочь. Девушка начала лихорадочно вспоминать, что она сделала не так, и с тревогой посмотрела на Кейна.

— Ой, простите меня. Вы ведь с дороги и устали. Путь был нелегкий, вы весь в грязи, а я своей болтовней задерживаю вас… Пойдемте в восточную башню: я приму ваше оружие и приготовлю вам ванну.

— Спасибо, это очень кстати: мы ехали с Запада три дня, и тело просто воет от кольчуги, — благодарно ответил Кейн. В самом деле, как хорошо было бы сбросить тяжелые доспехи и принять теплую ванну!

Леа шла впереди по лестнице, показывая дорогу, и прислушивалась к шагам Реднора. Заметив, что Кейн ступает медленно и неуверенно, она предложила ему руку.

— Милорд, да вы ранены! Вам пришлось сражаться? — Она спустилась на несколько ступенек обратно.

— Да, нам пришлось вступить в схватку, но я не ранен, — в голосе Реднора вновь послышалась горечь.

Кейн остановился и придержал за рукав Леа. Она вопросительно посмотрела ему в глаза, и ей стало не по себе. В книгах она читала о муках души, но до этого момента она не представляла, что они могут быть страшнее телесных. И ей вдруг так захотелось утешить и приласкать этого человека! Не думая о том, что делает, она нащупала его руку своей детской ладошкой и крепко сжала ее.

— Я калека.

Это было сказано так резко, что Леа невольно отпрянула от него.

— Простите…

— Ты услышишь обо мне много всякой всячины. — Кейн тяжело вздохнул: его жене так или иначе придется узнать правду. — У меня искалечена нога.

Леа прикрыла глаза. Ей хотелось хоть немного смягчить разговор и утешить этого сильного, глубоко страдающего человека. От волнения она даже начала немного заикаться.

— Н-нет, нет! — Импульсивно она сжала руку Кейна. — Мне нет никакого дела до того, что будут о вас говорить. Простите меня. Но… у вас было такое выражение лица… — Она неожиданно замолчала: описать, что она увидела на его лице, оказалось ей не по силам. — Ну, пойдемте же, прошу вас! Если хотите, мы поговорим позже, ладно? Вы ведь говорите, что очень устали, а я вас держу на лестнице…

Лорд Реднор промолчал. Да и что он мог сказать этому милому ребенку, который так простодушно и трогательно пожалел его? Ничего! Но ведь этой девочке предстоит через две недели стать его женой, и что тогда? Сумеет ли она противостоять всей той злобной лжи, которую недоброжелатели Кейна не преминут ей выложить? Однако сейчас ему почему-то вовсе не хотелось нагружать это милое создание своими проблемами. Чего доброго, она испугается и с криком убежит куда глаза глядят. Но как ему защитить ее от всей грязи, с которой ей придется столкнуться, когда она станет его женой?

Кейн покорно позволил проводить себя в одну из башен замка. В комнате, куда они вошли, отсутствовало какое бы то ни было оружие, она явно предназначалась только для жилья. Свет проникал в нее через узенькие полоски бойниц. Сумеречное округлое помещение пахло травами, пол устилали простенькие камышовые циновки. От яркого огня камина на деревянных стенах плясали причудливые фигурки. «Здесь можно просто и мирно жить», — неожиданно подумал Реднор.

Перед камином стояло массивное глубокое кресло. В него и усадила своего суженого Леа; он почувствовал, как теплая волна приятной расслабленности нахлынула на него.

Девушка отпустила его руку и отступила.

— Милорд, побудьте здесь… Я должна сходить к маме…

Одним прыжком он оказался рядом и мертвой хваткой вцепился в ее хрупкое запястье.

— Ты уже засобиралась к мамочке? — закричал он. — Хочешь отделаться от меня, попроситься на волю? Не делай глупостей! С ногами, без ног, человек или дьявол, не все ли равно… Я знаю, что они говорят обо мне. Но поверь, я вполне подходящая пара для тебя. Наши земли расположены рядом, это очень удобно…

Леа молча попыталась вырвать руку из железных тисков. Наконец, обессиленная, она опустилась перед ним на колени, пораженная резкой переменой его настроения.

— Не надо, милорд, пожалуйста! Я готова ко всему! Я лишь хотела попросить у мамы трав для ванны, вот и все. Прошу вас… — Слезы градом катились по ее щекам. — Не надо делать мне так больно.

— О Господи! — Реднор пришел в себя, отрезвленный слезами девушки, и почувствовал, как горит его рука. — Прости меня. Я и не подумал.

Он отступил к камину, а Леа, по-прежнему стоя на коленях, прислонилась к креслу, потирая запястье, всхлипывая и пытаясь унять слезы. Кейн смущенно кашлянул.

— Если ты хочешь остаться свободной, скажи мне. Я… я что-нибудь придумаю, и ты не будешь мучиться. Бедный ребенок, я дурно обращался с тобой! — Ему стало неловко за свою грубость. В последнее время такие приступы внезапного неукротимого гнева случались у него все чаще — очевидно, сказывалась тяжелая походная жизнь и недостаток отдыха.

— Клянусь вам, милорд, я всем довольна! Только умоляю вас, не говорите ничего моему отцу. Он убьет меня! Милорд, объясните, что я сделала не так? Может, я что-то не то сказала? Только не злитесь на меня! — Он сделал шаг в ее сторону, и Леа съежилась, словно испуганный зверек. — Я никуда не пойду, милорд, только умоляю вас, не бейте меня!

— Бить тебя? Но за что? За свой собственный скверный характер? — Кейн ласково прикоснулся к волосам Леа. — Не надо больше думать об этом. Я постараюсь вести себя помягче, мне не хочется, чтобы ты боялась меня. — Он прикрыл глаза и горько усмехнулся. — Хорошенькое начало помолвки. Ломаю тебе руки, пугаю так, что ты совсем уже ничего не понимаешь. — Он наклонился, поднимая ее на ноги. — Не позволяй мне пугать тебя, Леа. Я зверею от твоего страха. — Последняя фраза прозвучала настолько странно, что Кейн сам расхохотался. — Я-то много чего в жизни повидал, а ты еще совсем молоденькая. Но я постараюсь запомнить эту безобразную сцену и больше не допускать ничего подобного. Ты и, правда всем довольна и сможешь забыть мою грубость?

Убедившись, что буря миновала, Леа робко улыбнулась сквозь слезы, хотя и продолжала дрожать как осиновый лист.

— Правда, правда, милорд! Я всем очень довольна. Вы, милорд, совсем не грубы со мной. Отец часто обращается со мной куда резче, но никогда не просит прощения.

— Он что, бьет тебя? — удивился Кейн.

— Конечно, нет, — поспешно ответила Леа. Девушка страшно перепугалась: вдруг Кейн решит, что она вздумала судить отца. — Просто я так часто делаю глупости, да и вообще я ужасно бестолковая. Ему нельзя не замечать моих ошибок… Разве я поумнела бы, если б не отец?

Она робко взглянула на лорда Реднора. Кейн выглядел измученным и пристыженным. Это явилось для Леа полнейшим откровением и неожиданностью. Она привыкла к неукротимому характеру своего отца, смирилась со вспышками необоснованного гнева, считая, что все дело во взрывном темпераменте Пемброков. Леа жила, свято веря, что все мужчины таковы. У нее самой на душе было как-то неуютно от случившегося, но особенно ее смущало и почему-то пугало, что Кейн признал перед ней свою вину и попросил прощения. Так с ней себя еще не вел никто.

Но Леа не могла знать, что причина неожиданной ярости Кейна таилась не в усталости или дурном характере, а в том страхе, что гнездился у него глубоко в душе. Изнурительная борьба с этим страхом и явилась истинной причиной охватившего его гнева. Реднор вообще считал своим проклятием эти вспышки неконтролируемой ярости.

— Прошу вас, ну, присядьте, — взмолилась Леа.

Он покорно опустился в кресло и повернул лицо к огню. Леа заботливо поправила подушки. Кейн молча смотрел на огонь, потирая руки, словно они у него замерзли. Девушка опустилась перед ним на колени и начала расстегивать пряжку ремня, на котором крепился меч. Филигранной работы змеи и птицы, вытесненные на мягкой, но прочной коже ножен, привели ее в совершенное изумление. Отец, ужасный скряга, все хорошие вещи прятал по сундукам… Лорд Реднор откинулся на спинку кресла и с облегчением вздохнул, когда Леа, наконец, сладила с пряжкой. Постепенно она стала стягивать с него по очереди все доспехи.

Чувствовалось, что оттащить меч ей стоило немалых усилий. Затем она сняла накидку, прикрывавшую кольчугу. Под кольчугой оказалась бархатная рубашка со ржавыми пятнами на плечах. Эта рубашка привела Леа в недоумение. Она отлично знала: бархат стоит немалых денег, его привозят в Англию в очень малых количествах. Это кем же нужно быть, чтобы надевать под кольчугу бархатные рубашки?! Но сейчас не время для глупых расспросов. Он наклонился к ней, чтобы Леа было проще снять с него кольчугу. У нее даже перехватило дыхание, когда тяжелая кольчуга, наконец, оказалась у нее в руках. Обычно такая работа — для оруженосца, но ни у лорда Реднора, ни у его отца никогда оруженосцев не было.

Несмотря на высокое положение и заслуженную репутацию Гонтов как искусных воинов, лишь немногие решились бы отдать своих сыновей им в ученики. Старик Гонт отличался грубостью, его манеру обращения перенял и Реднор. К тому же отец и сын не жаловали своим вниманием двор и появлялись там только в случае крайней необходимости. Они недолюбливали Стефана и в гражданской войне оказались на стороне Роберта Глостера, однако явно против короля не выступали. У тех же баронов, чьи политические симпатии были на стороне Гонтов, находились иные причины удерживать своих сыновей. Во-первых, Гонт никогда не предлагал теплых местечек их сынкам, предпочитая назначать на денежные места наемников. Кроме того, молодые бароны, как многие считали, не получали должного благородного воспитания у Гонтов. Им не преподавали модного искусства ведения разговора, не учили со вкусом одеваться. В общем, при желании было к чему придраться в школе Реднора и его отца.

Леа стянула с Кейна шерстяной свитер и льняную рубашку, покрытые пятнами грязи и крови, и покачала головой.

— Милорд! — воскликнула она. — Вам надо бы надеть свежую рубашку и свитер.

— И что из этого следует? — с подозрением спросил он.

— Можно, я оставлю вас на некоторое время? Мне нужно отнести грязные вещи. — Леа осторожно попятилась к выходу.

— Да, конечно.

— Ключи от чулана у мамы. А вы запретили мне обращаться к ней, — как бы извиняясь, пробормотала девушка.

— Не будь глупышкой! Неужто ты думаешь, что я собираюсь запретить тебе видеться с матерью? — Кейну вновь стало неловко за свое поведение: надо же было так запугать бедного ребенка!

— Ваши мысли — не мое дело, — просто ответила Леа. — Мой долг — лишь подчиняться вам.

— Все так, все очень правильно, но у тебя должно быть хоть какое-то свое соображение? Если ты никуда не пойдешь и никто не придет сюда, мы же, в конце концов, помрем здесь с голоду, а о купании тогда и мечтать не приходится. А мне так хочется смыть с себя грязь! — За шуткой он попытался скрыть свое смущение.

Леа не сразу поняла, что он шутит. Но, наконец, она улыбнулась.

— Да вы смеетесь! — воскликнула девушка.

Кейн собирался что-то ответить ей, но внезапно его пронял озноб. Может, комната оказалась сыроватой или огонь в камине слабоват. Леа опрометью метнулась к деревянной кровати, что стояла у стены, и рывком сдернула покрывало. Вновь опустившись на колени, она закутала Реднора в покрывало и нащупала его тяжелую руку, крепкую, словно из стали, и иссеченную шрамами у костяшек пальцев.

Реднор замер, с трудом переводя взгляд с огня на девушку. И он вдруг вспомнил, как лежал на поляне в лесу рядом с домом и над ним кружились птицы. Он тогда тоже затаил дыхание, чтобы не испугать их. А сейчас он боялся испугать эту солнечную пичужку. Раздался треск горевшего в камине полена. Сказка закончилась.

Реднор оставался неподвижен. Его рука, покоившаяся на колене, притягивала Леа как магнит. Кейн был так добр с ней, и ее жизнь теперь во многом зависела от того, сможет ли она угодить ему. Леа припала поцелуем к этой неподвижной, покрытой шрамами руке и затем выпорхнула из комнаты.