Куда ведет сердце

Глава 13

Улыбаясь и размахивая тростью, Барнаби свернул на Джермин-стрит. Сейчас он не обращал внимания даже на еще более сгустившийся туман.

До сих пор он избегал брака, но не потому, что питал такую нелюбовь к семейной жизни, скорее, наоборот. По мере того как шли годы, он видел, насколько счастливы друзья в браке, как глубока их любовь. Видел и завидовал. И все же был убежден, что это не для него. Потому что ни разу не встречал даму из общества, которая согласилась бы мириться с его призванием – страстью к расследованию преступлений.

Пенелопа стала единственным исключением. Дамой, нарушающей любые правила. Кроме того, она обладала настолько острым умом, что он с радостью расследовал бы новые дела вместе с ней, прислушивался бы к ее мнению и предложениям, обсуждая повадки злодеев.

Но сначала он должен жениться на ней. Барнаби не сомневался, что ее брат Люк и остальные родственники сочтут его предложение приемлемым: третий сын графа – идеальная партия для дочери виконта, не говоря уж о его значительном состоянии. Но как получить ее согласие? Если возбудить в ней любопытство и подогреть нетерпение, может, его план удастся…

Барнаби уверенно улыбнулся, помахивая тростью. Она наверняка сдастся. Пожалуй, стоит навестить ее завтра утром.

У двери соседнего дома стояла изящная черная городская карета. Барнаби мельком заметил ее, но не стал разглядывать. Впрочем, интересно, кого его сосед развлекает сегодня вечером?

Ничего, скоро он тоже станет развлекать Пенелопу. Очень скоро.

Улыбаясь еще шире, он поднялся на крыльцо и стал искать в кармане ключ.

За спиной послышались звон сбруи, топот копыт, стук колес…

Барнаби замер, почувствовав неладное. Он не видел и не слышал ничего. Никто не выходил из экипажа. И дверь не захлопнулась: почему же карета уезжает?

Он стал поворачиваться и краем глаза успел заметить закутанную в плащ фигуру… с палкой в руке.

Барнаби оцепенел, не в силах осознать того, что видит. Человек был невысок ростом, и при ближайшем рассмотрении выяснилось, что под плащом скрываются юбки.

В эту же секунду он узнал нападавшего. Очевидно, Пенелопа вышла из отъехавшего экипажа. Барнаби посмотрел вслед экипажу и не успел заметить, что Пенелопа подняла дубинку.

И ударила его по голове.

Не так сильно, но достаточно больно, чтобы он пошатнулся, отступил и прислонился к стене.

Совершенно ошеломленный. Потерявший дар речи.

Пенелопа схватила его за лацканы пальто, ошибочно посчитав, что он сейчас потеряет сознание.

Но если бы он и упал, то лишь от шока, вызванного ее действиями.

Какого черта она вытворяет?

Адэр уставился на нее. Пенелопа спрятала дубинку под плащ, всмотрелась в лицо человека, на которого только что напала, и, уверившись, что с ним все в порядке, прошипела:

– Подыграйте мне!

Да, но каков сценарий?

Все еще держась за его пальто одной рукой, другой она забарабанила в дверь.

Может, ему стоит сказать, что ключ у него в руках?

Но Барнаби решил не делать этого и, честно играя роль беспомощной жертвы, закрыл глаза и едва не сполз по стене на землю. Оказалось, совсем нетрудно изобразить болезненную гримасу. Место удара пульсировало, наливаясь болью. Похоже, и синяк останется.

А Пенелопу снедало нетерпение. Да куда подевался этот чертов дворецкий?

Наконец она услышала шаги. Секундой позже дверь открылась.

– Помогите! Быстро! – крикнула она, оглядывая пустую улицу. – Они могут вернуться!

– Кто может… – забормотал Мостин, но, увидев Барнаби, прислонившегося к стене, охнул: – О Господи!

– Именно.

Пенелопа схватила руку Барнаби, перекинула через плечо и оттащила от стены. Но тут же пошатнулась и едва сохранила равновесие. Небеса, до чего же он тяжел!

Но стоит ли жаловаться, если он ведет себя так, как просила она?!

Хорошо, что Мостин вышел из транса и подхватил полубесчувственного хозяина с другого бока.

– Ну вот… осторожнее.

Мостин помог ей протолкнуть Барнаби в открытую дверь. И, увидев красное пятно на лбу хозяина, опять заохал:

– О Боже, Боже!

Пенелопа тихо выругалась. Этот лакей хуже старухи!

– Закройте дверь и помогите подняться наверх.

Она до сих пор так и не знала, сильно ли ударила его: он повис на ней всем весом. Правда, она вовсе не так уж проворно орудовала дубинкой… но тревога уже снедала ее.

Мостин бросился закрывать дверь, после чего снова подхватил Барнаби.

Тот жалобно стонал, слишком реалистично, на взгляд Пенелопы.

Черт! Она покалечила его…

Сознание собственной вины тошнотворной волной подкатило к горлу.

– Так что же случилось? – спросил Мостин, втаскивая Барнаби наверх.

Пенелопа уже успела придумать правдоподобную историю:

– Я убедила его поискать наших злодеев. Они напали на нас неподалеку отсюда и ударили мистера Адэра по голове. Он едва не потерял сознание…

Мостин ахнул: он предупреждал хозяина, что когда-нибудь с ним может случиться несчастье.

Пенелопа и Мостин, по молчаливому согласию, довели Барнаби до спальни. Мостин умудрился прислонить хозяина к одному из столбиков кровати. Барнаби издал очередной душераздирающий стон.

– Мисс… придержите его, а я пока приготовлю постель.

Мостин нерешительно отступил и бросился откидывать атласное покрывало, но, прежде чем успел схватиться за край, Барнаби снова застонал и пошатнулся.

Пенелопа ойкнула, отчаянно пытаясь удержать его, но он едва не сбил ее с ног и, плюхнувшись на постель, увлек ее за собой. Она едва успела освободиться из его рук и отскочить. По-прежнему не открывая глаз, он сморщился, снова застонал и с трудом поднес руку к голове.

– Нет! – крикнула Пенелопа. – Не нужно! Просто лежите, а мы пока снимем с вас пальто.

Либо он превосходный актер, либо она действительно треснула его слишком сильно.

Совершенно выведенный из равновесия Мостин суетился и кудахтал над хозяином.

Пенелопа сбросила плащ, и вместе с Мостином они с трудом стащили тяжелое пальто с плеч Барнаби. А вот фрак снять оказалось гораздо труднее. Мостину пришлось поддерживать Барнаби, а Пенелопа встала коленями на кровать и стянула фрак. С жилетом она справилась в два счета. Мостин снял с хозяина туфли и чулки, но едва успел выпрямиться, как Пенелопа приказала:

– Принесите холодной воды и полотенце.

Мостин поколебался, но неподдельная тревога, звучавшая в ее голосе, заставила его шагнуть к двери гардеробной.

– Минуту, мисс!

Пенелопа посмотрела ему вслед. Обе двери были открыты. Она не посмеет спросить Барнаби, действительно ли у него так болит голова. Она ударила его сильнее, чем намеревалась. Но, как ни странно, теперь ей легче привести свой план в действие.

Взяв тазик у вернувшегося лакея, она поставила его на пристенный столик. Намочила полотенце, выжала и положила на лоб Барнаби. Пока что нет ни шишки, ни синяка. Хорошо, что она закрыла покрасневшее место полотенцем, тем более что Мостин зажег канделябр на столике у кровати, и неяркое пламя осветило лицо Барнаби.

– Можете идти, – бросила Пенелопа, не глядя на Мостина.

До него не сразу дошел смысл ее слов. Немного опомнившись, он с ужасом уставился на нее:

– Невозможно! Это неприлично!

Она медленно подняла глаза и окинула его надменным взглядом.

– Милейший!

Пенелопа позаимствовала и слово, и тон у леди Озбалдестон, дамы, чей талант управлять и манипулировать противоположным полом был почти легендарным. Подражать столь прославленной особе нелегко, но научиться можно.

– Надеюсь, – продолжала она тихо, но повелительно, – что вы не собираетесь предположить, будто в моем старании помочь несчастному мистеру Адэру, оказавшемуся в беспомощном положении, есть нечто неприличное, тем более что его покалечили, когда он защищал меня?!

Мостин испуганно моргнул и нахмурился. Но прежде чем он успел собраться с мыслями, Пенелопа объявила тем же самым ледяным, крайне высокомерным тоном:

– У меня двое младших братьев, и я часто лечила их синяки и раны.

Абсолютно наглая ложь: оба брата были значительно старше Пенелопы.

– Более двадцати восьми лет я вращаюсь в высшем обществе и ни разу не слышала, что уход за раненым, беспомощным джентльменом каким-то образом считается неприличным.

Она уже солгала не раз, так что остается идти дорогой греха. Мостин никак не может знать, сколько ей лет на самом деле.

Брезгливо поморщившись, она указала на дверь.

– Я посижу и присмотрю за ним. А заодно буду менять холодные компрессы. Когда он очнется, я вам позвоню.

– Но…

Мостин широко раскрытыми глазами уставился на неподвижного хозяина.

Пенелопа вздохнула и решительно надвинулась на Мостина, который, естественно, попятился.

– У меня нет времени на споры. Нужно позаботиться о вашем хозяине!

Она продолжала наступать, пока Мостин не уперся спиной в дверь. И только тогда, подбоченившись, снизила голос до язвительного шепота:

– Весь этот шум, вне всякого сомнения, только усиливает его головную боль. А теперь – уходите!

Мостин поежился, судорожно сглотнул, бросил последний отчаянный взгляд на распростертую на постели фигуру, повернулся, открыл дверь и выскользнул в коридор.

Не собираясь рисковать, Пенелопа подступила к порогу и прижалась к двери ухом. Подождала, пока не услышала шаги Мостина на лестнице, и осторожно закрыла дверь на задвижку.

Шумно вздохнув, она прижалась лбом к двери.

И только потом обернулась и взглянула на Барнаби. И наткнулась на пристальный взгляд синих глаз.

– И что все это значит? – осведомился он. Безупречный выговор. И ни единого стона! Пенелопа едва не лишилась чувств от облегчения. Радостно улыбаясь, она шагнула к кровати.

– Прекрасно! Значит, у вас все в порядке!

– После этого небольшого удара по голове? – фыркнул он.

– Мне следовало бы знать, что ваш череп слишком крепок, иначе я не стала бы так волноваться, думая, что нанесла вам серьезное увечье.

– Возможно, но что…

Он не успел договорить. Пенелопа прыгнула на постель, бросилась в его объятия и стала целовать.

Не в силах противиться, он отвечал на поцелуи, наслаждаясь каждым мгновением, упиваясь вкусом и ощущением ее теплого рта.

Он с трудом оторвался от нее… от поцелуя, в который она умудрилась завлечь его.

– Пенелопа…

В ответ он получил сияющую улыбку. Довольная Пенелопа прильнула к нему.

– Я пришла сообщить, что приняла решение.

– Понятно. Какое же решение?

Она прикусила полную губку, а потом ослепительно улыбнулась.

– Вы сказали в тот раз, на галерее, что если я захочу узнать больше, с радостью научите меня всему, при условии, что я окажусь старательной ученицей. Так вот, я пришла пообещать, что буду очень стараться, и прошу стать моим наставником.

Он не успел найти подходящих слов, как она снова заговорила:

– Понимаю, что леди моего положения должна оставаться в неведении о подобных деталях, пока не выйдет замуж, но поскольку я решительная и неумолимая противница брака, то и посчитала, что в противном случае я обречена на вечное невежество, а это совсем не в моем характере. Поэтому я благодарна за ваше предложение.

Он изобразил легкое любопытство:

– Почему же вы так настроены против брака? Я думал, это мечта всех молодых леди.

Пенелопа поджала губы и решительно покачала головой:

– Но не моя. Только подумайте…

Она еще теснее прижалась к нему и потерлась о его бедра своими.

– …чем может привлечь меня замужество?

Его ноющее от желания тело теперь пульсировало, горело, томилось…

– Что может предложить мне брак в возмещение за неизбежную цену, которую приходится платить? – продолжала она.

– Цену? – нахмурился он. Пенелопа сухо усмехнулась:

– Моя независимость. Возможность жить так, как я хочу, а не как предпочитает муж. Скажите, какой джентльмен нашего класса позволит мне после свадьбы посещать трущобы и спасать сирот?

Он вынудил себя кивнуть:

– Мне совершенно ясны ваши доводы.

Он не лгал. Ее рассуждения были безупречно разумны и логичны.

Но он не мог принять их.

Потому что она нужна ему. Не только как любовница. Как жена.

Но сейчас, когда она лежала на нем, прижимаясь каждым сладостным изгибом, каждой нежной выпуклостью, он стремительно терял способность мыслить.

Он сам предложил наставлять ее в науке страсти нежной. И теперь, когда она приняла предложение, не мог отступить. Какие бы объяснения он ни привел, она оскорбится и почувствует себя отвергнутой. И никогда больше не подпустит к себе.

– Итак?

Тон ее был неожиданно чувственным, обольстительным и зазывным. Вопрос, вызов и откровенный соблазн – все слилось в одном слове.

Медленно улыбнувшись, он поднял руку и снял с ее носа очки. Понимая, что сам этот жест означает капитуляцию.

– Вы можете обойтись без очков?

Пенелопа удивленно моргнула, улыбнулась и кивнула:

– Я всего лишь близорука и вполне ясно вижу все на расстоянии пяти футов.

– В таком случае… – Он положил очки на столик. – Они вам не понадобятся.

Барнаби наслаждался осознанием того, что она здесь, пришла по доброй воле и готова отдаться ему.

Это был пьянящий момент. Он крепко прижался губами к ее губам, словно обещая грядущие наслаждения.

Он даст ей все, о чем она просит. Покажет ей, что такое страсть. Истинное желание. Безграничное наслаждение.

Одним сильным нажатием он провел ладонью от ее талии к холмикам грудей.

Пенелопа ахнула, не отнимая губ. Он и раньше ласкал ее, но теперь, когда обрел уверенность, что на этом не остановится, прикосновения стали более пылкими. Несравненно более страстными.

Каждое было обещанием.

Восторг и тепло распространялись по телу Пенелопы. Пламя наслаждения сжигало ее. Груди заныли: им стало слишком тесно в шелковом плену.

Придавленная тяжестью его тела, она прижалась ноющей плотью к его ладони и тихо застонала.

Тогда он ловко, не торопясь, расстегнул пуговки ее лифа, так что края разошлись и давление на груди ослабло.

Все это вдруг возбудило в ней еще более сильную жажду чего-то неведомого. И Барнаби, словно ощутив это, сжал ее все еще прикрытую шелком грудь.

Он играл, испытывал, терзал ее чувства, проверяя и изучая реакции. Обучал ее, показывал, сколько восторга может получить она от простого прикосновения.

Другая рука Барнаби, лежавшая на ее талии, скользнула вниз, по ее бедру, и медленно провела по ягодице, не властно, скорее обещающе, рассылая жар и огненные искры по всему ее телу.

Неужели это страсть разгоралась в ней?

Барнаби прервал поцелуй и, подняв голову, посмотрел на нее из-под тяжелых век. Еще секунда – и его губы искривились в опасной улыбке. Он перекатился на спину, увлекая ее за собой.

Пенелопа от неожиданности растерялась, попробовала приподняться, но он снова обнял ее за талию и, притянув к себе, завладел губами в новом поцелуе.

Забрав ее в плен, он ослабил хватку.

Несколько секунд она свыкалась с необычной позицией, с теплом его мускулистых ног и твердой плоти между чувствительными внутренними поверхностями бедер.

Потом она ощутила, как его пальцы быстро развязывают шнурки у нее на спине. Когда края платья разошлись, он проник ладонями под ткань.

Нетерпение его все росло. Усилием воли он подавил неуместные порывы и согнул ее ноги в коленях так, что, упершись ладонями в его грудь и приподнявшись, она словно оседлала его.

И поскольку он лежал высоко на подушках, оказалось, что она сидит на его талии, так что ее груди оказались вровень с его лицом.

Именно там, где ему и хотелось.

Вздохнув от удовольствия, он поднял руки и спустил платье с ее плеч. Рукава скользнули вниз, сковав руки. Пенелопа взглянула в его лицо. Он смотрел на то, что открылось его глазам. И выражение было сдержанным. Он явно управлял ситуацией. И владел собой. Как и Пенелопой. Но в глазах пылало вожделение. Горело синим огнем, который согревал ее.

А он в это время ловил ее запястья, чтобы расстегнуть пуговицы на манжетах. Наконец и рукава сползли с ее рук. Она позволила ему помочь, после чего вцепилась в его плечи. Теперь лиф лег вокруг талии мягкими складками, а Пенелопа с восторгом предвкушала, что будет дальше.

И не слишком удивилась, когда он потянулся к длинным концам банта, которым был завязан присобранный вырез ее сорочки.

Барнаби потрогал тонкую шелковую тесемку. Он давно гадал, что именно носит она под платьями. Фантазировал… грезил… и она его не разочаровала.

Сорочка, как и платье, была очень простой. Ни единой оборки или волана. Зато ткань была тончайшей. Прозрачный, почти невесомый шелк, слегка шелестевший при малейшем движении, как ласка любовника – дерзкая, бесстыдная, обольстительная.

Та скрытая чувственность, которую он с самого начала ощущал в ней, существовала на самом деле. И его тело напряглось как струна. Наверное, потому, что она девственна, и он первым видел ее такой – разгоряченной, потерявшей голову…

Он прерывисто вздохнул, цепляясь за остатки самообладания, и благоговейно поднес ладони к ее грудям.

Его руки медленно ласкали ее соски. Чуть сжимали. Гладили. Ее глаза были закрыты, а между бровями прорезалась тонкая морщинка. Хищно улыбаясь, он приподнял голову и… лизнул.

Она охнула, покачнулась, но не открыла глаз.

Звук проник ему в душу. Он снова стал увлажнять языком розовый бутон, пока ее ногти снова не впились ему в плечи. Только тогда он захватил губами пульсирующую вершинку.

Она жалобно застонала, но стон словно застрял у нее в горле, и тело заныло еще сильнее. Она почти обезумела. Задыхаясь, теряя голову, она боялась, что больше не выдержит. Но он продолжал играть с ее грудями. Жар, исходивший от его языка, постепенно спускался вниз, сосредоточившись между ее бедрами. Заветное местечко влажнело, набухало, пульсировало.

И он, казалось, это понял. Она даже не заметила, как он поднял ее юбки, чтобы скользнуть под них рукой и сжать ее бедра. Погладить ноги. И снова подняться до талии.

Хотя ее глаза по-прежнему были закрыты, но, по мере того как его ласки становились все более изощренными, а длинные умелые пальцы, скользнув между ее бедер, стали гладить сомкнутые створки ее лона, она дрожала все сильнее.

Наконец его пальцы скользнули между ее влажными бедрами и медленно, неуклонно проникли внутрь.

И тлеющий в ней огонь внезапно вспыхнул ярким пламенем.

Пламенем, которое разжег он.

Снова и снова он подводил ее к краю.

И каждый раз пламя грозило пожрать ее чувства, разум, волю.

Она ничуть не сомневалась, что Барнаби желает ее, жаждет ее. Но поистине откровением стало осознание того, что он стремится возбудить желание и в ней. Старается, чтобы она захотела его с таким же отчаянием, какое она ощущала в нем.

Она вдруг поняла, что его повторяющиеся ласки постепенно поднимают ее на новые высоты чувственности.

И когда он проник в нее уже двумя пальцами, откровенно готовя ее к своему вторжению, она охнула и прильнула к нему, снова зажмурившись.

Но тут он снова отнял руку, оставив ее словно парить в воздухе.

Прежде чем она смогла вернуться к реальности и запротестовать, он опустил руки и отстранился.

– Нужно это снять, – прошептал он, собирая в горсть подол ее платья.

Она не сразу поняла смысл его слов. И даже не смогла помочь ему. Только беспомощно позволила стащить с себя платье.

Он быстро развязал шнурки ее нижних юбок, которые последовали вслед за платьем и исчезли в темноте.

Золотистое сияние свечей омывало ее. И он с жадностью упивался каждым женственным изгибом, каждой линией ее фигуры.

Он хотел… испытывал желание, подобного которому до сих пор не знал. Если он не возьмет ее сейчас… Но она девственна, и нужно быть очень осторожным. Нежным. Даже если таких слов больше нет в его лексиконе, особенно когда речь идет о ней.

Жадная, алчная, ненасытная, примитивная потребность терзала его внутренности, наполняла вены.

Он скорее почувствовал, чем услышал, тихое рычание, которое вибрировало в его горле. И, бессознательно сжав ее талию, гигантским усилием воли взял себя в руки и остановил стремительный порыв к завершению.

И его интеллектуальное «я», в полном согласии с его примитивным «я», возрадовалось. Мысленно облизало губы в предвкушении самого главного.

Он нагнул голову и поцеловал ее яростно, жадно. Вновь знакомя себя с чудесами ее губ и делая все, чтобы она не смогла спорить. Даже разговаривать.

И когда он отстранился и поднял голову, новая цель маяком горела сквозь чувственный туман, окутавший его мозг. Он мысленно встряхнулся и сосредоточился на ней.

Пенелопа нахмурилась:

– Твоя рубашка.

– Что с моей рубашкой?

Она окатила его яростным взглядом:

– Я голая, а ты нет. Хочу… чтобы и ты…

Он едва не ответил таким же взглядом, но… слишком хотел, чтобы она желала именно этого. Пробормотав проклятие, он отстранился: ровно десять секунд ушло на то, чтобы избавиться от рубашки и брюк, после чего он вновь подмял ее под себя и заглянул в глаза:

– Довольна?

Вид у нее был потрясенный. Барнаби не знал, сколько всего ей удалось увидеть, но, судя по всему, видела она достаточно.

– Э… – пробормотала она и, откашлявшись, произнесла: – Полагаю…

Гортанный шепот едва не лишил его воли.

– Не думай об этом, – буркнул он и снова поцеловал се. Еще более жадно, почти исступленно, делая все, чтобы она больше не отвлекала его.

Он не рассчитывал на ее прикосновения. Как могли бы эти маленькие, хрупкие женские ручки возыметь власть над ним?

Он не знал. Но когда ее ладони легли на его грудь, он зажмурился и вздрогнул.

И, пойманный на безжалостный крючок ожидания, терпел, пока она исследовала его тело, проводила пальцем по мышцам, путалась в золотистой поросли на груди, нерешительно ласкала его плоские соски и упругий живот, явно зачарованная совершенным мужским телом.

Он лежал неподвижно, пока она испытывала его самообладание. Наконец он в отчаянии приоткрыл глаза, взглянул в ее лицо и увидел, как сверкают темные глаза.

Похоже, они одинаково действуют друг на друга: восхищение, преданность, чувственный плен…

И возможно, та же всепоглощающая страсть.

Жадно, словно она была единственным источником, единственной сладостью, которая могла утолить его голод, он ворвался языком в ее рот и брал, брал… А она давала. Давала, не собираясь отступать, перед лицом его слишком агрессивного вторжения. Она с радостью встретила его, приняла и, как это ни было невероятно – поощряла.

Теперь и он сходил с ума, переполненный запахом и вкусом ее женственности.

Она тяжело дышала, когда он сместился к изножью кровати, чтобы снова припасть к ее груди. Более агрессивно, более яростно. Более властно.

И она все позволяла ему, впитывая ощущения, которые он щедро ей дарил.

Когда с ее уст сорвался тихий стон, когда пальцы, запутавшиеся в его локонах, ослабли, он понял, что победил.

И сполз еще ниже, прокладывая на ее теле дорожку из поцелуев.

Его язык лизнул ее пупок. Пенелопа охнула и снова вцепилась в его волосы, слишком занятая ощущениями, чтобы думать связно. И он воспользовался этим. На ее долю остались только чувства. Чувства, ошеломившие ее. Накатывавшие, словно морской прибой. Восхитительные, бесстыдные, опасные… И все же она без колебаний отдалась всему, что он предлагал. Чего хотел. Слишком стремилась знать, и он давал ей эти знания.

Он сполз еще ниже и раздвинул ее колени, устраиваясь между ними. Жаркие поцелуи обожгли ее живот. Она стала извиваться, изнемогая от сладостной боли.

Его губы прижались к складке у развилки ног. Кончик языка провел линию, словно стрелку, ведущую к…

Она вздрогнула.

– Что?..

Вместо ответа он прижался губами к завиткам внизу ее живота, и она едва не взвизгнула. Попыталась схватить его за плечи, но его рука придавила ее к постели, а другая отвела в сторону ее бедро… Открыв ее так, чтобы он смог наглядеться вволю.

Шок и потрясение лишили ее возможности двигаться. Она взглянула на него, и то, что увидела в его лице… Господи, помоги ей!

Потом он нагнул голову и прижался губами к ее лону.

Ее словно прошило молнией. Расплавившей ее нервы и превратившей в олицетворение желания.

Безумного голода. Голода, бурлившего в ее венах.

Она разом ослабела. И, беспомощная, изнемогающая, лежала, позволяя ему показать все, что она хотела знать. Позволяя ощущениям овладеть ею.

Позволяя ему унести ее туда, где правили желание и страсть, где царили жар и исступленная жажда.

Она не могла дышать свободно.

Струи желания так туго опутали ее, что она боялась рассыпаться на мириады осколков.

И вдруг он проделал языком то, что раньше – пальцами: медленное проникновение и отступление.

Тут и произошло то, чего Пенелопа так опасалась.

Она рассыпалась. На мириады осколков тепла, света и блаженства.

Жадно впитывая все, что могла.

Но яркий свет померк, оставив ее странно опустошенной. Словно это было не все. Словно она ждала чего-то большего.

Она открыла глаза. Он поднял голову, наблюдая за Пенелопой.

Увидев, что она пришла в себя, он приподнялся над ней, прекрасный, как могущественный бог.

Зная, что он терзается желанием к ней, она нашла в себе силы изогнуть брови:

– Это все?

Вместо ответа он снова раздвинул ее ноги и лег между ними. Что-то твердое уперлось в лепестки ее лона в поисках входа. Пенелопа задрожала.

Приподнявшись на локте, он нашел губами ее губы, и медленный, томительный поцелуй заставил ее потерять голову.

– Это была прелюдия, – прошептал Барнаби. – А это…

Он медленно, мощно вонзился в ее влажную жару.

– … это начало основного действия.

Он ощутил преграду, отступил и вновь вонзился, резко, безжалостно, прорвав препятствие и глубоко входя в ее девственное тело.

Пенелопа не вскрикнула. Только больно прикусила губу.

Склонив голову, напрягаясь, тяжело дыша, он старался ждать, пока утихнет ее боль.

Она сосредоточилась, прислушиваясь к тому, что происходит в ней, и улыбнулась.

Неожиданный свет в ее глазах, безмятежная улыбка, улыбка женщины, которая знает, что он хочет сделать, и одобряет это, окончательно покорили его.

Он со стоном капитулировал и поцеловал ее.

И дал им обоим то, что они желали.

Снова вошел в нее, унося обоих в долину чувственных наслаждений. И удерживал ее там с каждым размеренным выпадом. С каждым глубоким, мощным проникновением.

Они словно вновь вальсировали, и она во всем повиновалась ему. Ее тело извивалось под ним. Получая, принимая, отдавая.

Наслаждение росло, раскаляясь с каждым мгновением. Становясь все настойчивее, все сильнее.

Он отказывался спешить, и – о чудо из чудес – она не подгоняла его. Они двигались в едином ритме, и в каждом стоне, в каждом вздохе, в каждом ободряющем шепотке звучали восторг и восхищение.

Каждое ее прикосновение воспламеняло его, но все это было ничто по сравнению с раскаленным жаром ее лона. Потаенные мышцы сжимали его плоть, вбирали все глубже.

Темп движений постепенно убыстрялся. Она извивалась под ним, впиваясь ногтями в спину. Требуя большего.

Он прерывисто вздохнул и подчинился. Ощущения, нахлынувшие на него, были острее, ярче, мощнее, чем раньше.

Каждое движение, каждое прикосновение дарили ему блаженство.

Барнаби, у которого было столько женщин, наслаждался, словно впервые. Он в жизни не поверил бы, что столь невинная девушка, какой была Пенелопа, могла так полно и безоговорочно завладеть его сердцем. Пробудить первобытные страсти, которые он обычно подавлял, держал в тугой узде, чтобы не шокировать очередную любовницу.

Но с ней ему не требовалось сдерживать себя. С ней все моральные преграды пали, и осталось лишь безграничное желание.

Она сама не знала, почему подняла ноги и обвила ими его бедра. И приняла его глубже. Еще глубже…

Пока он не почувствовал, что коснулся самого солнца.

Она со сдавленным криком забилась в конвульсиях наслаждения.

И увлекла его за собой. Мощная разрядка заставила его впервые в жизни почувствовать себя полностью и абсолютно свободным.

Барнаби не знал, сколько времени прошло, прежде чем он приоткрыл глаза и глянул на распростертую под ним Пенелопу. Ресницы веерами лежали на щеке, лицо было спокойным, если не считать сияющей улыбки, изогнувшей кончики губ.

Он ответил столь же восторженной улыбкой. И едва нашел в себе силы прижать ее к себе, молясь лишь о том, чтобы и она отдала ему свою душу. Так же безоговорочно, как он вручил ей свою.