Лабиринты памяти

2

Анализы Аматы оказались в полном порядке, как и предсказывал Ферелли. Она может отправляться в свой далекий Волтингтон вместе с Трэвором Лоу. Хочет она этого или нет.

Утро выдалось радостным, солнечным. Яркие лучи бились в окно палаты, делая ее невыносимо белой и светлой. Жарко. О существовании кондиционеров в бедной итальянской больнице, по всей видимости, не подозревали.

Измученная жарой и духотой, Амата решила принять душ. Спасительный, освежающий душ. Не слишком комфортный, но что-то гораздо лучше, чем вообще ничего. Избитая истина, ноне лишенная смысла.

Интересно, привыкла ли она к комфорту? Может, она живет в какой-нибудь трущобе, жутком квартале, населенном алкоголиками и наркоманами, и сама немногим отличается от жителей квартала? Вряд ли — откуда тогда у нее деньги, чтобы оплатить перелет в Италию? Но никаких вещей при ней не было, даже банальной дамской сумочки. Ее могли ограбить. Допустим, она приехала полюбоваться красотами Италии, но на нее напали, ограбили, а затем попытались убить. Вариант неплохой. Одно неясно: зачем ей писать на листке свое имя и название города, в котором она живет? Не могла же она заранее знать, что потеряет память. Она же не ясновидящая! Нет, любая мистика сразу отметается. А что, если она с кем-то познакомилась, написала на листке свои координаты, а потом забыла его отдать? Хотя тогда логичнее было бы написать свой телефон, на худой конец, свой точный адрес, а не только название города и улицы. (Может, не успела дописать?) А если пробелы в памяти для нее нормальное явление — ведь бывает и такое? Тогда сиди дома и не высовывайся, во всяком случае, не летай в Италию. Сколько загадок, которые ей не под силу разгадать одной! Лучше подождать приезда в Волтингтон, чем строить сумбурные предположения.

Амата выбралась из прохладного душа посвежевшей. Вытерлась и наконец впервые взглянула на себя в зеркало. Да… Лицо не многим отличается по цвету от больничных стен. Разве что изящными штрихами синевы под глазами. Жертва Освенцима! Бледная, худая. На лице — одни лишь глаза. Правда, довольно красивые глаза. Светло-зеленые, большие и выразительные. Как обычно говорят о таких глазах? Украшение лица. Для ее лица — это спасение.

После бодрящего душа Амата вернулась в палату. Ей принесли вещи. Те вещи, в которых ее нашел Трэвор Лоу. Она разорвала запечатанный пакет и извлекла из него то, что вещами можно было назвать лишь с натяжкой. И светлый плащ, и пиджак, и брюки оказались перепачканы, а в некоторых местах даже порваны. Лучше не придумаешь — бешеное везенье! Если бы это хотя бы было постирано, но, увы и ах! Кажется, ей придется это надеть — не поедет же она в больничной рубашке, халате и серых войлочных тапочках. К тому же эта одежда — собственность клиники, никто и не отпустит ее в этом. Ужасно! Краска стыда бросилась ей в лицо. Она еле сдержалась, чтобы не заплакать.

Ничего не поделаешь — надо одеваться, ведь скоро за ней приедет Лоу. В конце концов, в ее ситуации грязная одежда — далеко не самое страшное. Ничего, ты приедешь домой и все закончится, утешала она себя. А если не закончится? Что, если ей придется продолжать жить в этом кошмаре до тех пор, пока к ней не вернется память? Нет. Этого не будет. Не стоит накручивать себя понапрасну. Лучше думать о хорошем. А не можешь о хорошем — постарайся не думать ни о чем.

Как жаль, что у нее нет книги. Каким счастьем было бы погрузиться в мир чужих желаний, радостей, тревог. Нырнуть в книгу с головой и вынырнуть лишь тогда, когда закончится этот кошмар. Я люблю читать, подумала она. Кажется, я очень люблю читать. Как только я увижу книги, я смогу вспомнить, что я читала и о чем. Откуда такая уверенность? Неизвестно. Важно уже то, что она есть.

Мысль о книгах слегка подняла ей настроение. Она сняла больничную одежду и, преодолев отвращение, надела грязные вещи.

Лоу не заставил себя долго ждать, более того, и приехал раньше обещанного. То, что он увидел, повергло его в удручающее состояние.

— Боже мой! Что это на вас?! Вы собираетесь просить милостыню или лететь в первом классе самолета? Я сгорю от стыда, сидя рядом с вами!

Неужели он полный идиот?! Только гордость не позволила Амате разреветься, до того ей было обидно. Она пересилила себя, надела это шмотье, и все для того, чтобы какой-то неуравновешенный богатый кретин читал ей морали! Злость сожгла слезы, превратив их в жалкие угольки. Теперь ей хотелось выместить свое негодование на Лоу, кричать на него, оскорблять его. И ей наплевать на то, что после этого он откажется везти ее домой! Ей совершенно на это наплевать! Пусть у нее нет денег на дорогу, зато у нее есть гордость, и она никому не позволит унижать себя!

— Вы отвратительны, Трэвор! Только тупой и бесчувственный человек может упрекнуть меня в том, что я надела эти вещи, в которых я, как вы выразились, «валялась» без сознания! Если у меня нет денег, чтобы вызвать в больницу работников прачечной, которые за пять минут отстирают грязь, это еще не значит, что можно унижать меня! А теперь можете убираться ко всем чертям, я обойдусь и без вашей помощи, которая, не сомневаюсь, станет мне поперек горла!

Впервые за несколько лет Трэвор действительно почувствовал себя дураком. Амата сыпала оскорблениями, но он действительно заслужил их: как можно было обвинить ее в том, что в больнице не постирали одежду, что ей действительно нечего больше надеть! Так глупо, гадко оскорбить человека, недавно пережившего травму и потерявшего память! Кто дергал егоза язык? Любые шутки имеют предел, а он перешагнул его. Трэвору стало не по себе. Общение с этой девушкой, определенно, приведет его к срыву. Надо успокоиться самому, а потом попытаться привести в порядок чувства Аматы. Ведь недаром же он третий год примерно посещает психоаналитика!

Спокойным тихим голосом он обратился к продолжавшей кричать Амате:

— Да, я полный идиот, признаю. Я действительно вас обидел, но, клянусь, не хотел этого делать. Я далеко не всегда думаю, прежде чем сказать что-нибудь. Именно поэтому со мной тяжело общаться. Простите меня, Амата. Сейчас мы попробуем все исправить: поедем в магазин и купим вам одежду, благо, время, оставшееся до вылета, позволяет это сделать. Еще раз прошу, простите меня. Я бы проглотил свои слова в буквальном смысле, но, к сожалению, их уже не вернуть.

Амата затихла, потихоньку приходя в себя. На разгоряченном от ярости лице появился румянец. Неужели она не могла сказать ему все это гораздо спокойнее и обойтись без таких экспрессивных выражений? Просто съязвить что-нибудь в ответ? Устроила истерику пусть вредному, но едва знакомому человеку. Ей должно быть стыдно не меньше, чем Лоу.

— Извините меня, Трэвор. Я перестала себя контролировать. Сначала шок от этой грязной одежды, в которую мне пришлось облачиться, потом вы со своими шутками о милостыне. Может, я действительно этим занимаюсь. Я ведь ничего не знаю о себе. Мне очень плохо. Постарайтесь войти в мое положение.

Ее голос вновь стал тихим и грустным, и сама она как-то сжалась, словно стала меньше. Где-то внутри Трэвора кольнуло чувство боли — зачем он обидел человека еще более одинокого, чем он сам? Она права — хотя бы иногда, хотя бы в таких исключительных случаях нужно следить за своими словами. А у него этих случаев почти не бывает — ведь он практически ни с кем не общается. Чего еще можно ожидать от озлобившегося бирюка? На душе стало гадко. Еще гаже, чем всегда.

— Поедемте, Ата. Можно, я так буду называть вас? Это короче и проще. Если вы не против.

— Хорошо. Мне все равно — мое имя не рождает во мне никаких воспоминаний. Как-то трудно привыкнуть к нему; Ферелли сказал — должно пройти время. Буду ждать, когда оно наконец пройдет.

Роскошный, словно вырезанный из сверкающего стекла бутик горделиво красовался на одной из центральных улиц города. Перепуганная Ата замотала головой.

— Ни за что. Трэвор, вы как будто нарочно выбрали самый шикарный магазин в городе. Хватит с меня. Я уже натерпелась за сегодняшний день. Как вы это себе представляете? Я появляюсь там в своем великолепном одеянии, и мне тут же указывают на дверь. Не пойду. Есть же в Генуе рынок, поедем туда. Там мой наряд не так будет бросаться в глаза, как здесь.

— Вы постоянно всем недовольны. Вас не устраивает дорогой бутик. Если бы я привез вас на рынок, вы сказали бы, что я отношусь к вам, как к дешевке. Вы хотите опоздать на самолет?

Ата опять покачала головой.

— Тогда хватит трусить. Выходите. Да не бойтесь же! Я пойду с вами. Помните, что я говорил насчет денег? Это золотой ключик…

— Открывающий даже самые волшебные дверцы. Это ваше мировоззрение, а не мое. Не пойду. Мне стыдно. Я умру от стыда, Лоу.

— Заканчивайте разглагольствования и выходите. Иначе я вытащу вас из машины силой. Мое терпение тоже не безгранично.

Ата сдалась на милость победителя. Он никогда не прекратит издеваться над ней! Ему недостаточно ее срыва в больнице. Ладно, она уже готова на все, лишь бы поскорее прибыть в Волтингтон и расстаться с Трэвором Лоу.

Трэвор с невозмутимым видом втащил в бутик упирающуюся Ату. Обворожительные девушки в коротких юбочках растеряли и улыбки, и любезные слова при виде тощего заморыша в грязном порванном плаще. Неужели ей придется вынести еще и это?

Трэвор отпустил цепкую руку, сжимавшую локоть Аматы. Он не стал любезничать с очаровательными созданиями, заведующими обилием дорогих тряпок, а просто-напросто залез в карман и сунул им пачку приятно зеленеющих новеньких бумажек.

— Не люблю кредитки, — буркнул он Амате. — Упакуйте все, что захочет эта девушка. Не хватит — добавлю.

И тут же остановил девушек, начавших было щебетать и кружиться вокруг Аты.

— Она сама разберется.

Вот как, оказывается, должен вести себя в магазине богатый мужчина. Просто до безобразия. И все же Ата была ему благодарна — ей сейчас совершенно не хотелось помощи, даже от таких очаровательных продавщиц. И без того было неловко. А, может, ей вообще не нравилось, когда ее обслуживают?

Деньги Трэвора мотать ей не хотелось. Конечно, он не обеднеет, но, все же, деньги-то чужие. Да и потом, она испытала удивительное равнодушие к дорогим и красивым туалетам. Для молодой женщины это более чем странно. Правда, в ее состоянии… Тяжело, когда даже покупки не могут исправить настроение, хотя бы ненадолго.

Ата выбрала простенькое, но изящное платье. Длинное, темно-коричневое, с затейливой вышивкой: белые цветы, пересыпанные мелким белым горошком. Она сразу же надела его — приятное и удобное, подчеркивающее худенькую талию. Подобрала к нему мягкие туфли на маленьком каблучке. Взяла кое-что из нижнего белья: бежевый кружевной бюстгальтер и трусики в тон. Вот и все — на этом обновление гардероба можно считать завершённым. Ата вышла к ожидающему Трэвору.

Тот окинул ее ничего не выражающим взглядом. Но где-то глубоко-глубоко в душе затеплилось удовлетворение. Конечно, не Синди Кроуфорд, но очень миленькая шатенка, хрупко-прозрачная, зеленоглазая. И — совсем другая.

— Тебе идет, — бросил Трэвор. — Платье — все, что ты купила? Так я и думал. Даже не сомневался в том, что ты будешь экономить мои деньги. Поэтому приобрел для тебя это.

Он потряс перед ней длинным шелковым платьем изумительного зеленого цвета. Словно подбирал к цвету ее глаз. Красивый вечерний туалет — только зачем он ей в самолете?

— Заверните к нему еще туфли, которые я выбрал. Тебе нравится? — спросил он растерянную Ату.

— Да, спасибо, Трэвор. Платье очень красивое, но в нем сейчас нет никакой необходимости.

— Это подарок. Думаю, в будущем тебе представится случай его надеть. И твои воспоминания обо мне не будут такими отвратительными.

Ну и юмор у этого Лоу! А платье все-таки очень красивое. Только представится ли случай — неизвестно.

Водитель гнал машину изо всех сил, потому что Трэвор и Ата могли задержаться в Италии еще на один день. Посещение бутика грозило расстроить все их планы. Трэвор рвал и метал, но не смел обвинять Амату — вся эта проволочка случилась исключительно по его вине. Поток неправедного гнева выплеснулся на водителя.

— Голубчик! Неужели ты не можешь ехать побыстрее! Какого черта тебе платят деньги твои работодатели? Не понимаю! Я бы давным-давно уволил такого работничка — и никаких пособий. Господи! Да как же ты объезжаешь? Если за руль посадить младенца, и тот будет вести машину лучше, чем ты. Олух царя небесного, неужели ты не понимаешь, что я не хочу оставаться в твоей стране больше ни единого дня, ни единого часа, ни единой минуты!

Водитель, к счастью, почти не знал английского, однако понимал, что грозные окрики Трэвора обращены именно к нему. Бедняга! Если бы он не боялся потерять работу, то давным-давно выставил шумящего американца из машины. И был бы при этом абсолютно прав. Барабанные перепонки Аты готовы были разорваться от громкой ругани Трэвора. Она не выдержала.

— Послушайте, Лоу, если бы этот малый знал английский, вам бы не поздоровилось.

— Если бы, да кабы, — писклявым голосом передразнил Трэвор. — Не знаю, как вы, но лично я хочу успеть на чертов самолет. Еще один день в Италии — и я сойду с ума! Или потеряю память.

Ата посмотрела на него с нескрываемым презрением. Как можно быть таким нытиком? У нее — миллион неразрешенных проблем, но, в отличие от Трэвора, она не жалуется на них и не плачет по мелочам. Она открыла было рот, чтобы сказать об этом Лоу, но сдержалась. Зачем? Это повлечет за собой град очередных язвительных и нудных замечаний. Он, наверное, так развлекается: срывает плохое настроение на всех, кто попадется под руку. Скорее бы добраться до Волтингтона и расстаться с этим брюзгой!

Она видела, как нервничает сидящий впереди водитель. Напряженная спина, резкие движения рук. В зеркале, висящем над передним стеклом машины, она поймала его взгляд: хмурый, обеспокоенный. Дома его, наверное, ждет куча детей и издерганная жена. А он целыми днями занимается развозом таких кретинов, как Трэвор. Да, не повезло, так не повезло. Ата искренне посочувствовала водителю.

В аэропорт они приехали вовремя. До посадки даже оставалось время — спасибо водителю.

Трэвор потащил Ату за какими-то таблетками и леденцами в аптеку. Самое время лечиться и есть конфеты, подумала она. Но вслух ничего не сказала и покорно отправилась с Лоу. В аптеке они замешкались: нужных Трэвору таблеток не оказалось.

— Дайте хотя бы леденцы, — прорычал он продавцу. — Так и знал, что ничего здесь не найду.

Продавец вручил Трэвору пакетик леденцов с эвкалиптом и мятой и, кажется, безумно рад был отделаться от привередливого клиента.

Осмотр вещей прошел без приключений. Ата вздохнула с облегчением — наконец-то они сядут в самолет и весь итальянский кошмар останется позади.

Когда подняли трап, Трэвор занервничал. Он беспокойно завертелся в кресле, постоянно меняя положение ног и рук и задевая Ату. Ей надоело это довольно быстро.

— Трэвор, перестаньте вертеться. Вы мне мешаете. Я не понимаю, почему вы не можете сидеть спокойно.

И зачем только он сел рядом с ней? Надо было поступить, как всегда — оплатить соседние места и вертеться, сколько душе будет угодно. Так нет же! Посадил рядом эту всем недовольную девчонку, которая весь полет не даст ему покоя. Никогда нельзя изменять своим привычкам! Теперь придется вкушать плоды своих ошибок.

— Послушайте, Ата, — сказал он, забрасывая в рот мятный леденец. — Я плохо переношу самолеты. У меня это с детства. Так что не могли бы вы отнестись к такой маленькой детали с пониманием?

Ата смерила его уничижающим взглядом — теперь мы будем ныть и жаловаться на боязнь высоты. Интересно, есть хотя бы одна вещь, которая не выводит из себя Трэвора Лоу? Наверное, нет.

— Я могу относиться с пониманием к чему угодно, лишь бы меня не толкали локтем и не пинали ногами. А вы делаете это уже на протяжении пяти минут. Согласитесь, я долго терпела.

— Я так и знал! — Лоу закипал, как электрический чайник. — Вы постоянно всем недовольны. Обвиняете меня в непонимании, а сами терзаете человека, которому плохо. Я до одури боюсь полетов! Понимаете, до одури! И надо же было совершить такую глупость — сесть рядом с вами!

— Никто и не просил вас об этом! — Зеленые глаза Аты потемнели от возмущения. — Я бы с превеликим удовольствием сидела в том месте, где не толкаются и не кричат на меня!

Ссору прервал голос стюардессы.

— Что-нибудь выпьете? Коньяк, виски, шампанское? Могу принести вам легкую закуску.

Трэвор замолчал и отвернулся. Что ж, если этот бирюк собирается питаться весь полет мятными конфетами, она не намерена следовать его примеру. Ата улыбнулась длинноногой красавице.

— Принесите, пожалуйста, что-нибудь слабоалкогольное. Может быть, легкий коктейль и… круассаны.

Стюардесса улыбчиво кивнула и удалилась, плавно покачивая изящными бедрами. Почему Ата попросила круассаны? Она ведь хотела заказать какой-нибудь салат. Но в последнюю минуту почему-то передумала. Откуда всплыли эти круассаны? Наверное, она любила их в той жизни, о которой сейчас не помнит. Круассаны. Забавно. Аппетитные булочки, выплывшие из глубин подсознания. Интересно, понравятся ли они ей сейчас?

Стюардесса принесла заказ. Ата внимательно посмотрела на маленькие пухлые булочки. Их вкуса она так и не вспомнила. Что ж, приступим. Ата взяла круассан и воткнула зубы в его мягкую податливую плоть. На язык приятной сладостью капнул джем — кажется, они с вишней. Недурно, даже очень недурно. Не успев проглотить первый, Ата приступила к следующему. Да, если она любила их раньше, то, определенно, любит и сейчас.

Трэвор отвернул голову от иллюминатора, не внушавшего ему никаких позитивных эмоций, и с удивлением уставился на Ату, которая с потрясающей скоростью поглощала один круассан за другим. Вот это аппетит! На конкурсе поедателей гамбургеров она заняла бы первое место. На какое-то время Трэвор забыл о полете, о мятных леденцах, о не купленных таблетках и смотрел. С удовольствием смотрел на девушку, с фантастической скоростью поедающую круассаны.

Ата остановилась лишь тогда, когда с подноса исчез последний круассан. Она поймала на себе удивленно-радостный взгляд Трэвора и покраснела. Не очень-то удобно, когда на тебя смотрят, как на обжору. А тем более Трэвор — воплощение ехидства.

— Хороший аппетит, — констатировал Трэвор. — Вам понравилось? Они свежие?

— Да. — Ата слизнула крошки, оставшиеся на губах. — Мне ужасно стыдно, но я хочу еще.

— Закажите, вам принесут. Я, пожалуй, тоже попробую. Представляю, как вы питались в этой больнице. Не удивительно, что теперь у вас проснулся аппетит. Если бы я знал, что вы голодны, то сводил бы вас в ресторан.

— Я сама не знала, Трэвор. Зато теперь поняла, что безумно люблю круассаны.

Стюардесса принесла еще один поднос с божественными булочками. Эти оказались с шоколадом. Трэвор отложил в сторону мятные конфетки, свой обычный рацион питания во время полета. Надо же — оказывается, он может есть в воздухе. И не просто есть, а есть с аппетитом. Как много нового можно узнать о своем организме! Не так уж плохо, что он сидит рядом с Атой. Эта девушка, не смотря ни на что, умудрилась скрасить ему полет.

— Знаете, — подобревший Трэвор с наслаждением жевал очередной круассан, — я очень редко летаю. С детства боюсь высоты. В самолете мне обычно так плохо, что о еде не могу даже думать. Обычно беру с собой леденцы и прописанные врачом успокоительные, чтобы проспать весь полет и ничего не чувствовать.

Ата грустно улыбнулась.

— А я не знаю, как отношусь к самолетам. Сейчас я чувствую себя нормально, а как было раньше… Может, я и боялась летать, но забыла об этом. Если человек забывает о своем страхе, то перестает его чувствовать. Видимо, он забывает об истинной причине страха, которая лежит глубоко в подсознании. Кажется, в прошлом я об этом читала.

— Может быть, и так. — Трэвор отер рот салфеткой, оставленной предусмотрительной стюардессой. — Только я все равно не хотел бы потерять память, даже если бы благодаря этому избавился от всех своих страхов. А их у меня, поверьте, немало.

Ата предложила Трэвору поменяться местами — он сидел рядом с иллюминатором. Ей хотелось посмотреть вниз, окинуть взглядом просторы, над которыми они пролетали.

Внизу бирюзовым полотном раскинулся океан. Светлый, безграничный и загадочный. Какую тайну, какую память хранит в себе эта миллионолетняя толща воды? Что знает она о человечестве, с которым столько времени дружит и враждует? Да и есть ли у нее память? Не запутался ли океан в ее лабиринтах, как сама Амата?