Лавина любви

Пролог

— Джинджер!

Джинджер резко подняла голову.

— Что с тобой происходит?

— Ничего! — Она с удивлением посмотрела на тарелку. Неужели она заказала такой плотный завтрак? Кроме огромного бифштекса, перед ней лежали засохшая яичница с беконом и наполовину съеденный тост с джемом. Она настолько погрузилась в собственные мысли, что совсем позабыла про еду.

Отец отложил газету и внимательно смотрел на дочь поверх очков в толстой роговой оправе.

— Что случилось? Почему ты не ешь? — В свои пятьдесят пять отец сохранил юношескую стройность, а седина лишь подчеркивала благородство черт. В глазах, таких же больших и карих, как и у нее, тревога. Отец уже переоделся в костюм для гольфа. Утром каждую субботу, сколько она себя помнит, он отправляется в свой клуб. Ничто не может помешать его еженедельной партии в гольф с тремя старинными, еще университетскими, друзьями. — Ну-ка, сознавайся! — потребовал отец. — Что с тобой происходит? Всю неделю слоняешься по дому как лунатик. Может, заболела?

— Папа, ну что у тебя за выражения! Лунатик! Нет. Я не заболела, и со мной ничего не случилось. Просто есть не хочется.

— А на выходные что собираешься делать? Пойдешь развлекаться с твоими так называемыми приятелями?

— Знаешь, папочка, мне почему-то не хочется видеть своих так называемых приятелей. Все надоели.

— Тут я тебя вполне понимаю. Ты знаешь, как я отношусь к твоим поклонникам. По-моему, половина из них просто нахлебники, а остальные прожигатели жизни без единой извилины в голове. Искренне надеюсь, что твоя хандра не связана с очередной выходкой Колина. Ты ведь, кажется, дала ему отставку?

Джинджер негодующе фыркнула. Зачем только папа упомянул о Колине! После ее возвращения Колин дважды пытался связаться с ней по телефону, и оба раза она недвусмысленно заявляла ему, что он может убираться ко всем чертям. В последний раз Джинджер добавила: если Колин еще раз попытается ей позвонить, она тут же бросит трубку и будет делать это всякий раз, пока до него не дойдет, что она не желает его видеть. А на случай, если он не понял, она позволила сказала все, что о нем думает. И напоследок посоветовала бывшему дружку принимать таблетки для повзросления. После такой отповеди вряд ли Колин решится еще когда-нибудь объявиться.

— Скажи, милая… — отец нерешительно откашлялся, — а тебе не скучно ничего не делать? Кстати, помнится, ты ведь дипломированный дизайнер. — Он встал из-за стола, снял очки и натянул свитер для гольфа лимонного цвета с изумрудной каймой и эмблемой клуба, вышитой на кармане. — Может, тебе заняться чем-нибудь? Поработать? Просто для разнообразия.

— Папа, неужели мне не показалось и ты действительно становишься старым ворчуном? — поддразнила отца Джинджер. — Я уже давно забыла все, чему меня учили!

Отец широко улыбнулся.

— Я могу замолвить за тебя словечко в клубе. Как тебе известно, жены моих друзей посвящают досуг в основном смене обстановки в своих домах. Как только переставят все вверх дном, наступает пора менять мебель. А поменяв и переставив мебель раз пять, они готовы переезжать в новый дом и делать капитальный ремонт. Лично мне такое времяпрепровождение чуждо, но, как говорится, чем бы дитя ни тешилось…

— Согласна. — Мысль о работе показалась Джинджер совершенно дикой. Пойти работать? И кому — ей?! Зачем? Это просто смешно! Да и как он себе это представляет? С чего ей начать? Дать объявление в газете или в журнале для домохозяек? А может, ей встать у входа в Центральный парк и раздавать прохожим листовки? «Я не работала пять лет! Умоляю, помогите мне обрести себя!»

Джинджер тряхнула головой. О работе она серьезно подумает потом… скажем, на следующей неделе. А сейчас ее голова занята совершенно другим…

Как только отец ушел, Джинджер побрела к себе в комнату, улеглась на диван, закрыла глаза… Перед ее мысленным взором встали картины недавнего прошлого и человек, которого она тщетно пыталась изгнать из своей памяти. Мэтт Грегори! Почему она никак не может его забыть? Его запах… сильные руки… губы… все тело… Джинджер снова и снова прокручивала в голове сцены того, как они занимались любовью, хотя и понимала, что воспоминания о нем больно ранят. Ну не мазохистка же она, в самом деле! Если бы дело ограничилось одним сексом, подумала она с горечью, она бы вот так же лежала на кровати в своей комнате, глядела в потолок и оживляла в памяти волнующие сцены, при воспоминании о которых все ее тело наливается сладкой истомой. Но, по крайней мере, ее гордость не была бы уязвлена.