Леди для Конюха

Глава 3.

Декабрь. Год назад.

Только бы не упасть. Только бы не упасть.

Единственная мысль, бьющая по вискам, пока я балансирую на обледеневшей дорожке. Делаю еще шаг, и каблук попадает в трещину во льду, ногу выворачивает, тело покачивается назад. В попытке удержаться на ногах, взмахиваю руками и удачно вцепляюсь в чье—то плечо.

— Что вы себе позволяете?! – взвизгивает рядом моя нежданная опора, норовя сбросить мою руку.

— Извините, — бросаю слишком резко, уже твердо стоя на ногах, даже не взглянув на свою спасительницу, потому что понимаю тщетность своих попыток добраться до центрального входа, принимающего в свои резные двери неиссякаемый поток толстосумов.

Угораздило же меня пойти этим путем, чтобы как раз избежать встречи с богатыми мира сего, потому что в отличие от них обслуживающему персоналу, коим этим вечером была я, не полагалось прятать лицо под полумасками. А быть узнанной совершенно не улыбалось. Потому и хотела юркнуть через служебный, но там оказалось заперто, а ключи благополучно остались в машине на общей связке с «домашними».

Так и застываю на пятачке бренной земли, единственной среди льда и снега. А с главной аллеи дорожку расчистили. И спрашивается, на кой надо было выпендриваться? Ну узнали бы меня и что? Какое кому дело, что и где я делаю? К тому же не занималась ничем постыдным, просто оценщик. А всему брат виной. Не смог пойти со мной. И хоть я давно привыкла к таким действам, брат всегда спасал от ненужного внимания, сам никогда не прячась под маской. А меня вот до сих пор задевало мнение окружающих. Поток же гостей явно поиссяк, а я все продолжаю стоять, переступая ногами, в одном вечернем платье и ощущаю, как начинаю подмерзать. Но решиться идти дальше по идеальному катку вместо дорожки не могу. Ступор какой—то, не иначе. Так и стою, гипнотизируя лед, словно тот от моего взгляда растаять может. Бросаю короткий взгляд на крыльцо, до которого, в сущности, несколько метров, и замечаю мужчину, с явным интересом наблюдающим за мной. Приветливо улыбаюсь, ловлю его усмешку и вдруг принимаю очень глупое решение. Но какой—то кураж внутри вспенивает кровь, бесшабашно толкая на безрассудство.

Улыбнувшись весело, снимаю туфли, зажимаю в руке, под ноги бросаю свой клатч, с таким трудом подобранный именно под это платье, завязываю свободным узлом длинный подол и, оттолкнувшись одной ногой, второй скольжу по катку на клатче, успев порадоваться, что и телефон я оставила в машине, потому что разозлилась на брата. Но то ли мое невезение добралось до каких—то запредельных отметок сегодня, то ли еще что, но я не успеваю остановиться вовремя и, все—таки падаю, не в силах что—либо сделать, разве что зажмуриться.

Но вместо промерзшей земли я оказываюсь прижата к чему—то не менее твердому, но гораздо более живому, судя по рваному ритму у самого уха. И мужской запах, чуть горьковатый, но обволакивающий, тягучий заставляет теснее прижаться к мужчине, вдыхая его полной грудью, позволяя себе ощутить его на кончике языка, перекатывая. Зажмуриться, наслаждаясь. И вспомнить, как брат «нюхачкой» называл, потому что все нюхала: от одежды до еды, не притрагиваясь ни к чему, что вызывало раздражение. Этот аромат будоражит, дурманит.

И я ощущаю, как дрожь прокатывается по телу, вибрируя под кожей чем—то таким же тягучим. И как реальность размазывается, стирается, оставляя лишь этот запах и горячие ладони, обжигающие, щекочущие спину, пальцами пробегаясь по позвонкам. И это прикосновение такое легкое, невесомое, приятное. И я невольно трусь носом о мягкую ткань, словно щенок, получивший долгожданную ласку.

— Нравится? — хрипло и насмешливо в самое ухо.

Меня словно током прошибает. Я резко отшатываюсь, ощущая себя полной дурой, и снова едва не падаю. Но сильные руки держат крепко, как и пронзительный, но совершенно нечитаемый взгляд в обрамлении черной полумаски. И ответа ждет с усмешкой на полноватых губах. И на скулах щетина пробивается, и волосы чуть растрепаны, только в неверном свете уличного освещения не разобрать, темные или светлые.

Карина, соберись! Мысленно одергиваю себя от изучения незнакомца. Да какое там изучение – пялюсь просто, пожирая взглядом каждую его черточку. Сама толком не понимая, зачем оно мне. Как не понимаю, почему вдруг отвечаю со странной легкостью и все тем же куражом, разгоняющим пульс до запредельной скорости.

— До одури, — и снова делаю жадный вдох, пытаясь разгадать марку парфюма.

— Ничего не выйдет, малышка, — правильно разгадав мое намерение. — Ты таких еще не нюхала, — и как—то так делает акцент на последнем слове, что я вдруг ловлю себя на стойком ощущении дежавю. И от этого чуть более пристально вглядываюсь в его лицо. Но черта с два там можно что—то понять, даже если мы и знакомы. А с другой стороны, плевать! Еще ни от одного мужчины в моей жизни не пахло так…правильно, что ли. Будто я, наконец, нашла то, что давно потеряла. Любопытно.

— Тогда ты попал, Карабас, — продолжаю веселиться.

— Карабас? — удивляется он, переставив меня на ступеньку.

— Малышка? – в тон ему, совершенно точно не намереваясь ничего ему объяснять. Он лишь хмыкает в ответ, криво усмехнувшись, и вдруг опускается передо мной на колено.

В горле разом пересыхает, и песка щедро так насыпали, словно там внутри пустыня Сахара, как минимум. И волосы у Карабаса такие же, как тот песок. Рыжие с капельками воды в растрепанных прядях. Но прикосновение горячих пальцев к щиколотке разом вышибает все мысли. Он скользит пальцами по мягкой коже, обжигая, прожигая и плавя кровь. Добирается до подола, ловким движением распускает узел. Шелк скользит по обнаженным ногам, обнимает прохладой. Болезненно, невыносимо. На щеках вспыхивает румянец. А кожа такая чувствительная вдруг стала. Прикосновений жаждет. Везде. Его прикосновение. И мысли в голове дурные, прошивающие как током. И мне с трудом удается подавить предательскую дрожь. А пальцы Карабаса слегка приподнимают мою стопу и обувают в туфлю. И вторую. Но когда он поднимается, поставив мои обутые ноги на ступеньку, я закусываю губу, ощущая странное опустошение, словно меня лишили части меня.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Похоже, это ты попала, малышка, — совсем близко. Его запах дурманит, а близость ощущается кожей. А я взгляд не могу поднять, тупо уставившись на собственные туфли, представляя сильные пальцы на тонких щиколотках. И жар колючей дрожью скатывается по позвоночнику, повышая температуру тела на пару градусов. Еще немного и лихорадить начнет. Наваждение какое—то. А в голове лишь его пальцы на моей коже. Везде. Ласкающие. Дразнящие. Дарящие удовольствие. Почему—то я не сомневаюсь – эти пальцы могут вознести на небо и разбить вдребезги.

— Карина, слава Богу, я тебя нашла! — звонкий голосок разрушает наше уединение, и я невольно шарахаюсь в сторону, словно застигнутая «на горячем». Карабас тихо смеется, не позволяя мне сбежать далеко. Его горячая ладонь держит крепко, и я ощущаю, как румянец заливает щеки.

— Что случилось? — неожиданно хриплым голосом спрашиваю у администратора всего этого действа, появившуюся из центральных дверей, бледную, с явной паникой во взгляде. Случилось что—то экстраординарное, раз Матильда так переполошилась. И мне это совершенно не нравится.

— Беда, Карина, — чуть не плача выдыхает Матильда, тем не менее не упустив возможности стрельнуть глазками на мужчину за моей спиной. Делаю глубокий вдох и невольно ежусь под порывом холодного ветра.

И тут же оказываюсь в кольце сильных мужских рук, прижатая к горячей груди.

— Так теплее, — насмешливый шепот в самое ухо. Вздыхаю, не сдерживая улыбки, и ловлю на себе недоумение Матильды. Впрочем, паника пересиливает и спустя секунду она уже трещит без умолка о том, что вечер сегодня провалился, и она совершенно не знает, что делать.

Я, собственно, тоже не знаю, потому что совершенно точно не уловила сути проблемы.

— Да что случилось—то?

— Катастрофа, — трагически протягивает Матильда и всхлипывает.

— Так, отставить истерику, — тихий мужской голос звучит властно и заставляет Матильду замереть в позе кролика перед удавом. А я усмехаюсь, теснее прижимаясь спиной к горячему телу. — А теперь четко и ясно. В чем проблема?

— Танцовщики наши разругались вдрызг и отменили выступление, — на выдохе отрапортовала Матильда, едва ли не вытянувшись по стойке смирно.

— Твою мать, — не сдерживаюсь, сжимая кулаки.

— Миледи? — в тихом смехе слышится удивление. А меня вдруг коробит от такого обращения. Оно давно стало моим собственным, и я его ненавижу. Так меня только один человек называет, всегда желая только унизить. И у него получается, как ни странно.

— Карина, что делать? — взмаливается Матильда, ломая пальцы, но смотрит мимо меня, словно и спрашивает не у меня. И это злит еще больше.

Осторожно высвобождаюсь из объятий Карабаса, на ходу просчитывая, что я могу сделать, потому что эти двое – лучшие из лучших и заменить их некому. Кто же знал, что они личные дрязги поставят выше работы. Хоть самой танцуй. Качаю головой, уже шагая в сторону входа. Надо поговорить с каждым наедине, увеличить гонорар, пригрозить, в конце концов. Я, конечно, ничего им не сделаю, но попросить брата перекрыть этим двоим кислород могу запросто, хоть и не хочется. Но, елки—палки, их порекомендовала я, следовательно, и ответственность на мне. А это паршиво. Морщусь, прикидывая, как бы полояльнее им объяснить, что так поступать просто непрофессионально.

Но уже в дверях меня останавливает уверенное:

— Я знаю, что нужно сделать.

Оборачиваюсь, встречаясь с внимательным взглядом синих, как летнее небо, глаз, в которых читается превосходство и самоуверенность красивого самца. Вот так вот легко и просто рушатся иллюзии. Надо же, навыдумывала себе невесть что, а он такой же, как все. Думает, мир без него рухнет. Вот уж вряд ли.

— Я тоже знаю, — каждым словом показывая, что сейчас я точно не нуждаюсь ни в чьей помощи, а уж тем более в помощи этого мужчины, разбудившего жгучие желания одним своим запахом. И сломавшего все надежды одним взглядом.

— Ну что ж, — он подходит ближе, обжигая дыханием, сводя с ума диким ароматом. И я прикрываю глаза, с трудом сдерживаясь, чтобы не втянуть пропахший ним воздух. — Тогда удачи, — и исчезает внутри здания.

А я открываю глаза и вижу, как с парковки отъезжает машина приглашенной танцовщицы. Я смотрю вслед синему минивэну и понимаю, что это конец мне и моей репутации.