Леди и дезертир

Глава 15

Это был такой ужин, которым она насладилась бы в полной мере, если бы его давал кто-то другой. На нем царила непредсказуемость, хотя еда и вино были поданы без злоключений. За столом царило оживление, и нигде это не было более очевидным, чем в центре, куда София посадила Жака Десернея.

Сказать по правде, если бы она поддалась искушению, она бы устроила его подле себя, но побоялась, что если так сделает, ей будет трудно концентрироваться на других ее гостях, и это обязательно будет замечено. Он был довольно близко к ней, чтобы она могла наблюдать за ним, но слишком далеко, чтобы она могла контролировать то, что он говорил, поэтому всю трапезу она провела в мучениях, боясь, что он скажет что-нибудь, отчего может возникнуть неловкость. Чем оживленнее становилась его часть стола, тем сильнее росло ее беспокойство.

Все началось с того момента, когда он вошел в дом. Пожилая супружеская чета, мистер и миссис Эддингтон, прибыли в то же самое время со своими сыном и дочерью, поэтому, когда Десерней вошел в вестибюль, чтобы поприветствовать Софию, они находились в нескольких шагах от него.

Он поклонился, поднес ее руку к губам и сказал:

— Леди Гамильтон. Это большая честь для меня. Я должен спросить: надеюсь, вы не страдаете от плачевных последствий вчерашнего?

София в ужасе посмотрела на него. У нее не было ни малейшего намерения рассказывать о происшествии в тумане и своем стремительном бегстве в Джолиф-корт. Что о ней подумают, если соседи услышат об этом? Неужели он вообразил себе, что она будет устраивать из этого драму за обеденным столом?

Она произнесла с предельным значением:

— Я в полном порядке, спасибо.

— Превосходно. — Десерней улыбнулся, отпустил ее руку и выпрямился, быстрым взглядом обводя холл. Заметив приближающую группу, он посмотрел ей прямо в глаза довольно улыбнулся. Жесты, улыбка были знакомы ей, и София начинала понимать, что они означали: полное чувственное принятие здесь и сейчас. Секундой позже он снова завладел ее взглядом и сказал:

— Благодарю за то, что пригласили меня сюда. Это дает мне шанс доказать, что я пообещал вам вчера.

— И что это было? — спросила она беспомощно.

— Вы никогда не должны бояться меня.

София почувствовала в груди поднимающуюся горячую волну. Но она не должна позволить ему завладеть ее мыслями, тем более сейчас, когда к ней направлялись Эддингтоны, чтобы поприветствовать ее. Она кое-как справилась с обязанностями гостеприимной хозяйки, в то время как Жак находился рядом с ней. София собиралась представить их друг другу, но выяснилось, что они уже успели познакомиться, когда встретились на аллее и ей не нужно было объяснять, что он арендовал Джолиф-корт, они уже об этом знали.

Приехали очередные гости, и Десерней вместе с Эддингтонами поднялся наверх. Когда он ушел, ей пришлось бороться с желанием взять его за руку и остановить. Все то время, что она разговаривала с остальными, она следовала за его голосом, до тех пор пока он не смолк в комнатах наверху, и даже после того как его слова были уже неразличимы, его голос по-прежнему звучал в ее голове. София никогда не могла быть уверена, что он скажет дальше, но тем не менее изнывала от желания услышать это.

Когда все приехали и она поднялась в гостиную, то обнаружила, что толпа рассредоточилась на группы, никто не стоял в одиночестве и не оказался без внимания. Сэр Генри Гейдж, который обычно любил уединяться, разговаривал с Десернеем, и когда София остановилась неподалеку, чтобы поговорить с торговцем и его женой из Клифа, у нее появилась возможность наблюдать за двумя мужчинами. Гейдж был оживлен более обычного, его вызвали на разговор, предметом которого была рыбалка, столь же близкая его сердцу, как и охота.

Десерней сознавал ее присутствие, судя по его сияющему взгляду, но посвящал виконту свое вежливое внимание. София была сражена контрастом между бледным веснушчатым цветом лица сэра Генри и здоровым цветом загорелого лица Десернея; никто бы не предположил, что всего несколько недель назад его избили до полусмерти. Она почувствовала внутреннюю дрожь, и, чтобы скрыть ее, она жадно упивалась тем, как он выглядел в настоящий момент: прямая спина, непринужденная поза, уверенность и сила. Он был одет в темно-синий пиджак поверх шелкового жилета того же оттенка, брюки из телячьей кожи были пригнаны к ноге по кавалерийскому образцу, надеты вместе с высокими ботфортами, которые сегодня имели легкий слой пыли поверх глянца. В ее гостиной он выглядел вполне уместным, и хотя Десерней был французом, никто, похоже, не видел в нем врага, кроме нее. Даже в этот момент она не могла чувствовать, что Эндрю, будь он жив, обидело бы присутствие француза в Клифтоне. Но ведь Десерней был стрелком, а в битве при Сан-Себастьяне он сражался за Англию.

Он не пытался снова приблизиться к ней в гостиной, но переходил от группы к группе, развивая разговоры и подсказывая новые темы. В противоположность ему, кузен Себастьян оставался рядом с ней, словно готовый броситься ей на помощь в любой момент. У нее была мысль посадить их вместе с Десернеем, так как они были немного знакомы, но когда она предложила это, Себастьян бросил саркастический взгляд через комнату, туда, где Десерней стоял с сэром Генри и Эддингтонами, и сказал:

— Похоже, он уже достаточно освоился и чувствует себя здесь как дома.

София была удивлена этому язвительному замечанию, но оставила его без комментария. Позже, когда всех пригласили к столу, кузен Себастьян помогал направлять пары в определенном порядке в столовую, где, конечно же, он занимал самую высшую позицию за столом.

София была занята теми, кто сидел поблизости от нее, но она не могла сдержаться, чтобы украдкой не смотреть на Десернея, который начал оживленный разговор с мисс Миллисент Эддингтон, сидящей напротив его. София подозревала это, расположив его на некотором удалении, с которого она сможет ненавязчиво изучать его. Но это было нелегко: его лицо никогда не оставалось неподвижным. Ей приходилось улавливать и интерпретировать каждое его выражение, без того преимущества, которое имела Миллисент, глядя прямо в его сверкающие серые глаза.

На ее конце стола все сначала шло гладко. Сэр Генри, справа от нее, казалось, забыл, что леди, сидящая слева от Софии, была женой командующего Экситом, и они уже довольно долго пребывали в дискуссии по поводу троп Древнего пути Южного Даунса, прежде чем он понял, кем был отсутствующий муж леди.

— Мы думаем о том, чтобы организовать путешествие с целью исследования к сигнальному маяку Ферл в июне. Сэр Генри, вы порекомендовали бы нам это предприятие? Или его невозможно осуществить в рамках однодневной экскурсии, если направляться из Эксита?

— Сам пик на карете недостижим. Я думаю, что восхождение с дороги будет слишком утомительным: моя мать однажды попыталась сделать это и осилила только полсотни ярдов! — В этот момент он перехватил взгляд Софии, и смущение отразилось на его лице, так как он обращался не к немощной пожилой даме, а к молодой энергичной женщине, явно настроенной на летние пешие прогулки.

Леди не была обижена и сказала беспечно:

— О, мой муж и офицеры могут карабкаться до самой вершины, если им хочется; остальные из нас будут довольствоваться пикником на склонах. Все, что мне нужно, это быть полностью уверенной заранее в том, что штат казарм сможет подготовить сносный обед.

— Вы временно проживаете в казармах, — сказал он быстро. Затем добавил: — А, я понимаю. Глупо с моей стороны, я слышал имя, но я не установил наших отношений.

Смесь эмоций промелькнула на его лице, в то время как молодая леди, которая не была предупреждена заблаговременно о несогласии виконта с казармами на его земле, смотрела на него с любопытством.

София хотела бы повернуть разговор в другое русло, но то, что она видела других людей, находившихся в затруднительном положении, ставило ее саму в тупик; поэтому она была благодарна Себастьяну Кулу, который наклонился вперед и обратился к жене командующего.

— Ваш план звучит восхитительно, но дело во многом связано с тем, что может случиться в ближайшее время. У вашего мужа скоро будет полно рекрутов.

— В самом деле, мы должны надеяться, что так и будет, — сказала миссис Эддингтон, и когда жена командующего посмотрела на нее протестующе, она продолжила: — Если только южное побережье не останется полностью незащищенным.

— Этого не стоит бояться, — возразил Кул. — Любой, кто посещал казармы Эксита или Хейлсхема, должен получить сильное впечатление от нашей боевой готовности. — Это его высказывание встретило благодарный взгляд от жены командующего, но Джеральд, сын мистера Эддингтона, не был удовлетворен.

— А что, если Бонапарт решит организовать вторжение? Какое сопротивление мы сможем оказать? Несколько рекрутов после месячных тренировок будут выглядеть совершенно беспомощными, я думаю.

Десерней, который следил за разговором с нескрываемой иронией, сказал:

— Он не решит.

Все были застигнуты врасплох этим замечанием. Джеральд Эддингтон оправился первым.

— Скажите на милость, как вы можете быть так уверены в этом, месье?

На последнем слове был сделан достаточный акцент, чтобы пробудить искру в глазах Десернея, но, ко всеобщему удивлению, он засмеялся.

— Потому что он написал мне об этом на прошлой неделе! — Затем он посерьезнел и добавил: — Нет, вы подумайте. У него была гораздо лучшая возможность в прошлом, и он не воспользовался ею. Теперь он должен призвать еще больше новобранцев. Потому что ему нужна не одна армия, а много, чтобы подготовиться к битвам с трех сторон на суше.

Мисс Миллисент Эддингтон, уже очарованная французом, собиралась задать вопрос. Но ее опередил вежливый вопрос полковника Кула:

— Вы не считаете, что Франция является спокойным местом для того, чтобы находиться там в настоящий момент?

Десерней ответил не сразу. Он выдержал взгляд Кула, как будто оценивая все колкости, скрытые в вопросе. Затем он сказал серьезно:

— Я не уверен, могу ли я ответить на этот вопрос убедительно для вас. Как я сравню Джолиф-корт с маленькой собственностью на узком ступенчатом уступе? Трудно. Что же касается того, что происходит сейчас во Франции, я не могу сказать вам, кто чувствует себя более неспокойно: друзья Бонапарта или его враги.

— А к какой группе вы относите себя?

— Я воевал в британской армии в течение последних двух лет. Это говорит само за себя.

Разговор держал в плену верхнюю половину стола, и головы поворачивались с нижней половины, не столько из-за того, что было сказано, а из-за напряжения, возникшего между двумя мужчинами. Встревоженная София пристально рассматривала профиль Кула: откуда эта вражда по отношению к человеку, которого он едва знает? Но, конечно же, ни один француз, за исключением законченного роялиста, не мог избежать некоторой язвительности со стороны англичан в настоящее время.

Она слегка возвысила свой голос:

— С этим разговором о вторжении, я думаю, мы забываем одного джентльмена, герцога Веллингтонского. Если бы он ожидал удара против Англии, он, конечно же, не находился бы сейчас в Брюсселе.

Мисс Миллисент Эддингтон послала ей взгляд, полный восхищения, заставивший Софию подозревать, что она одобряет попытку отвести внимание гостей от Десернея. Задумываясь о том, заподозрила ли Миллисент ее мотив, она почувствовала, как легкий румянец заливает ее щеки.

— Леди Гамильтон, как обнадеживающе! Но вы так храбры. Я решительно утверждаю, что если враг будет у ворот, вы будете выглядеть так же невозмутимо, как и сейчас.

— Напротив, я всегда была довольно робкой.

Мистер Эддингтон энергично запротестовал:

— Моя дорогая леди Гамильтон, благородная дама, которая проделала путешествие на другую сторону света к терра инкогнита и обратно, не имеет надежды обманывать нас таким вот образом. Да уж робка, в самом деле! Не говоря уже о вашей смелости во время поездок верхом. Скажите, вы восстановите конюшни теперь, когда вы вернулись домой?

— Да. У нас есть кобыла, которую я хотела бы выпустить на скачки в Эпсом Даунс.

Десерней повернулся и задал первый вопрос, который он адресовал ей за все время ужина:

— Шерезада?

София не могла не улыбнуться, так как его голос проскользнул через «хе», точно так же как у Гарри.

— Да.

— Она такая нежная и хрупкая. Это разумно?

Она подняла брови.

— Мы скоро это выясним. Эти первые скачки будут испытанием ее силы и подготовки.

— Кто будет ехать на ней верхом? — Он завладел разговором, как будто больше никто их не слушал, но именно поэтому окружающие жадно ловили каждое слово.

— Мы еще не решили.

— В Джолиф-корте есть человек, который может подойти. У него хорошее чутье лошадей.

Мистер Эддингтон сказал с изумлением:

— Я бы рекомендовал вам серьезно отнестись к этому совету, леди Гамильтон. Виконт де Серией — эксперт по лошадям.

Она не могла себе представить, как мистер Эддингтон смог составить свое мнение о Жаке после часа знакомства, поэтому ей нечего было сказать. Вместо нее сказал Десерней:

— Месье будет для меня достаточно, мистер Эддингтон. Я не притязаю на титул. Сэр Генри — единственный виконт за этим столом.

Мистер Эддингтон промолвил с некоторым удивлением:

— Как вам будет угодно. Я просто… Вы были так представлены нам.

— Исключительно благодаря великодушию леди Гамильтон. — Он улыбнулся Миллисент Эддингтон и продолжил: — Она пытается защитить меня в английском высшем обществе.

Мисс Миллисент не могла бы подарить ему более снисходительную улыбку, если бы он назвал ее принцессой. Тем временем София почувствовала опасность этого разговора для него. Защитить его в английском высшем обществе! Факт, что это было действительно то, что она делала, только ухудшал дело.

Себастьян Кул снова вмешался, задав вопрос мистеру Эддингтону:

— Вы готовы признать другого эксперта в нашей среде — самого себя, величайшего эксперта по конине к югу от Фристонского леса?

Это была приватная шутка, без сомнения имевшая отношение к какой-то охоте, в которой они оба принимали участие. Эддингтон не попался на удочку, однако он принял вопрос.

— Конечно, когда мы ехали сегодня, находящаяся ближе всего к нам лошадь ужасно буянила, кучер едва мог управлять ею. Месье Десерней остановился и помог решить нашу проблему. Он вместе с кучером подогнал упряжь, и все было в полном порядке, мы снова могли продолжить путь. Поставьте передо мной препятствие на хорошем скакуне, и я составлю план его точнейших реакций до последнего полудюйма, но лошадь в упряжи для меня загадка. Мы признательны за помощь, месье, поверьте. Только видеть, как вы обходитесь со своей собственной упряжкой, было само по себе удовольствием.

София внутренне сжалась от тона Эддингтона, но это было так ловко скрыто, что она задавалась вопросом, уловил ли его Десерней. Вместе с комплиментом в этом было тонкое осуждение всего в этом французе, что было чуждым англичанам. Помогать кучеру заботиться об экипаже джентльмена было ниже достоинства другого джентльмена. С другой стороны, езда в карете, запряженной четверкой лошадей, имела некоторое своеобразие. Неудивительно, что обувь Десернея была покрыта пылью! И неудивительно, что он выглядел так, будто принадлежал ко двору, хотя сидел за ее столом.

Он улыбнулся:

— Я был рад помочь.

— Почему вы управляли каретой сами? — спросил Гейдж. — Разве у Джолифа нет кучера?

Десерней ответил в своей шутливой манере:

— Я обучаю лошадей лучшим навыкам. Я вывел их сегодня рано утром и обнаружил, что у них плохие привычки. У нас была очень веселая пробежка по покрытым дорогам. Кстати, эти дороги, должно быть, очень грязны при плохой погоде?

— Ужасно, — подтвердил Джеральд Эддингтон. — Несомненно, вы слышали историю о человеке, который нашел шляпу на сассекской дороге.

Десерней отрицательно покачал головой.

Мисс Миллисент воскликнула:

— О нет, Джеральд, в самом деле!

Джеральд продолжал с дразнящей улыбкой:

— Он остановился, чтобы подобрать ее, и увидел, что под ней была голова. Когда он обратился к голове, выяснилось, что голова принадлежала фермеру, который увяз в грязи. Не раньше, чем он вытащил человека из грязи, он обнаружил, что парень сидел на спине лошади. Когда же они докопались до лошади, оказалось, что она жевала сено с задней части телеги…

Все засмеялись этой старой шутке, Десерней более благосклонно, чем все остальные. Затем Себастьян Кул повернулся к Софии и сказал:

— Это напоминает мне о другом происшествии. Вы получили свою карету обратно целой и невредимой?

Она покачала головой.

— Еще нет. Они уверяют меня, что очень аккуратно проводят починку. Я увижу ее в свое время; ты же знаешь, «сассекские люди не подведут».

— А где произошел несчастный случай? — спросила миссис Эддингтон.

София посмотрела на нее; она была уверена, что все в Сассексе уже были в курсе этого со дня происшествия. За исключением Десернея, который пристально смотрел на нее.

— У брода, ниже Бирлингдина. Мы спускались с горки слишком быстро, и карета опрокинулась в воду.

Она решила не упоминать о Себастьяне, но он сделал это за нее.

— К счастью, я оказался рядом, поэтому пришел на помощь леди Гамильтон.

Проницательные серые глаза Десернея переместились на Кула. В них вспыхнул огонь. Точно такой же взгляд был у Жака, когда он только вошел в дом и обнаружил ее мило беседующий с Кулом у подножия лестницы. У Софии возникло мрачное предчувствие. Если они оба вобьют себе в голову, что являются соперниками, она не сможет контролировать ситуацию, она была беспомощна, чтобы улаживать такие вещи. К счастью, подали десерт — традиционный пудинг с фруктовым соусом, запеченные яблоки из ее запасов и фруктовое желе. Гости начали восхищаться вкусом блюд и изысканностью их украшения желтым первоцветом, зелеными листьями мяты и белыми примулами. Все это было подано в белых фарфоровых тарелках, по форме напоминающих раковины гребешка.

Она наблюдала, как перед Десернеем поставили по кусочку каждого лакомства, и подумала: привык ли он к такого рода питанию в своем фамильном замке на «маленькой собственности» у реки Вире? Он поймал ее взгляд, и на секунду ей показалось, что вспышка солнечного света осветила обеденный стол, ослепляя ее. У Софии возникло безумное желание оказаться наедине с ним, и оно было таким сильным, что она сидела совершенно неподвижно, не обращая внимания на разговор, происходивший вокруг нее. Когда сэр Генри потребовал к себе внимания, она почувствовала просто негодование, которое, она была уверена, отразилось на ее лице. Вовремя поняв, что это было ужасно нетактично по отношению к стеснительному человеку, она изо всех сил попыталась как-то загладить свою оплошность. Трапеза подходила к концу.

Перед тем как подали кофе, вниз привели Гарри. Когда он делал круги по гостиной, разговорчивый и обаятельный, она с гордостью смотрела на его радостное открытое лицо. Он подошел к ней, взял ее за руку, притянул к себе и сказал громким шепотом:

— Угадай, что? У меня есть что-то, что я хочу показать тебе. Но Мод говорит, что пока я должен держать это в секрете и показать тебе в другое время. Ты хочешь узнать это сейчас?

Она посмотрела в живые карие глаза сына, и сердце ее упало: он понял, как использовать игрушечную пушку.

— Позже, дорогой, когда все уйдут. Ты можешь показать мне потом.

Он был разочарован, но кивнул послушно и позволил ей отвести его поздороваться с миссис Эддингтон, любимчиком которой он был. Десерней стоял рядом и наблюдал, и у Софии возникло нелепое желание, чтобы он и мальчик повернулись друг к другу и возобновили дружбу, которая, кажется, зародилась днем ранее. Но они поприветствовали друг друга достаточно официально, и Гарри пошел дальше разговаривать с другими людьми, пока его опять не отвели наверх.

Когда пришло время музыки, все бурно выражали желание, чтобы София сыграла на арфе, но ее нервное напряжение было столь велико, что она отказалась. Миссис Эддингтон не поверила в искренность ее отказа и настаивала, но полковник Кул помог ей и попросил разрешения послушать игру на фортепьяно мисс Миллисент. Когда пьеса была закончена, он объявил, что репутация юной леди в качестве пианистки и певицы не была преувеличена. Неожиданно образовалась маленькая группа исполнителей, в которой все очень хотели развлекать гостей.

Несомненно, Себастьян Кул обладал огромным очарованием, не только благодаря его симпатичному лицу и телосложению, но и той легкости, с которой он всегда, казалось, находил подходящий способ что-либо сказать или сделать. Он не раз приходил ей на помощь в течение всего дня, и София была ему благодарна. Она тоже не могла не чувствовать его привлекательности, однако не вызывавшей такого сильного и опасного притяжения, которое овладевало ее, когда она встречалась глазами со взглядом Жака Десернея. К своему ужасу она осознавала, что вполне могла бы променять общество Кула и всей этой толпы на одну секунду наедине с импульсивным виконтом де Сернеем.

И, в конце концов, этот момент должен был наступить. Музыка смолкла, разговор за кофе ослабел до сонного жужжания, послеполуденные тени на аллее удлинились, и гости начали разъезжаться. Наконец в вестибюле остались только она и Себастьян Кул. Через открытую дверь они смотрели на карету Эддингтонов, удалявшуюся между рядами статуй, гравий мягко разлетался из-под копыт прекрасно ведущей себя упряжки.

София могла сказать наверняка, что он не хотел уходить:

— Прежде чем я уйду, пожалуйста, назовите день, когда я могу вернуть частицу этого восхитительного гостеприимства, леди Гамильтон. Не будете ли вы так любезны навестить меня в следующий вторник во время ужина?

Она кивнула и улыбнулась.

— Ты очень любезен.

— Я не уверен, что смогу собрать такую компанию, но ты простишь бедного холостяка за это. Кстати, обязательно возьми с собой мальчика, если хочешь.

— Спасибо, — сказала она более тепло.

— Не за что.

Серый гунтер Себастьяна уже стоял перед дверью, но он все еще медлил.

— Где месье Десерней? Я не видел, чтобы он уезжал.

— Понятия не имею.

Это было правдой. Она отчаянно хотела, чтобы Десерней остался после того, как все остальные уйдет, и так настойчиво пыталась скрыть это желание от всех своих отбывающих гостей, что избегала говорить с ним. Это означало, что каким-то образом она полностью потеряла его из виду. Стоя вместе с Себастьяном Кулом на верхней площадке лестницы, она едва слушала то, что он говорил. Ее преследовала мысль, что Десерней мог каким-то образом ускользнуть в своей непредсказуемой манере, неправильно истолковав ее беспокойство и напряжение как пренебрежение. Ею не только овладела мысль, что он преследовал ее, в действительности она сама этого хотела. А что, если по горькой иронии он выбрал именно этот момент, чтобы прекратить свое преследование?

Наконец полковник Кул простился и уехал. София стояла на пороге, глядя, как он исчезает из виду. Его фигура казалась темной на фоне белой попоны лошади. Наконец аллея опустела, и шум шагов по гравию стих. Она заставила себя решиться на то, чтобы вернуться внутрь и обнаружить дом тоже затихшим. Однако две вещи оставляли ей надежду, что Десерней не уехал: он не попрощался с ней и она не видела, чтобы его карету подгоняли к крыльцу.

Его ласкающий голос раздался позади нее.

— Леди Гамильтон, мои извинения. Меня задержал ваш сын.

Зная, что она не может скрывать свое внутреннее возбуждение, София посмотрела на него через плечо.

— Я был любезно приглашен в его комнату, чтобы поглядеть из окна на пролив. Затем я был взят в плен в крепость. — Он подошел и стал рядом с ней. — Я увидел большую часть вашего красивого дома. Могу я получить разрешение осмотреть сад?

София колебалась, и он сделал один шаг вниз по ступенькам, затем повернулся, чтобы взять ее за руку.

— Пойдемте. Мы можем насладиться последними лучами заходящего солнца.

София сделала вид, что сосредоточена на ступенях, когда он вел ее вниз, но она ничего не осознавала, кроме ощущения своей руки в его. У основания лестницы она высвободила ее и остановилась, подняв глаза на его лицо, едва способная поверить, что этот момент наконец-то наступил. Но она совершенно не знала, что ей делать дальше.

Едва овладев своим голосом, она произнесла:

— С внешней стороны сада растут в основном розы… но они еще даже не выбросили бутоны. Кустарники… да, только кустарники. Возможно, вы предпочли бы увидеть посадки? Некоторые из деревьев во фруктовом саду уже цветут.

— С удовольствием.

Они шли рядом, его ботфорты скрипели по гравию. Когда они подошли к тенистой части участка, София задрожала, и он сразу же остановился.

— Вы замерзли! Позвольте мне вернуться и принести вам шаль.

— Нет-нет. Откройте ту дверь, пожалуйста. Если пройти насквозь, там находится сад с травами. Вы видите, как он поймал в ловушку солнце?

Солнце, клонившееся к закату, было все в дымке. Жара, которая накапливалась целый день в стенах из красного кирпича, излучалась в сад, наполняя воздух смешанным ароматом мяты и тимьяна, окаймленного запахом разогретого солнцем розмарина. Они обошли вокруг тщательно ухоженных грядок, и она назвала ему некоторые растения. Когда они подошли к чаберу, она не знала его французского названия, поэтому наклонилась и сорвала несколько веточек, чтобы посмотреть, узнает ли он аромат. Затем она сорвала листик базилика, но он не позволил ей положить его ему на ладонь.

— Разве вы не знаете? Базилик означает ненависть.

Она бросила листики на гравиевую дорожку и засмеялась.

— Значит, вы суеверны?

— Очень.

У двери по другую сторону он остановился, положив руку на щеколду, и посмотрел вниз ей в глаза. От лавандовых кустов с каждой стороны, залитых солнечным светом и наполненных громким гудением пчел, исходил вяжущий аромат листьев, замаскированный сладким нектаром. Его голос был таким мягким, что он едва нарушал душистый воздух между ними:

— Вы знаете настоящее значение слова «Эдем»? Оно означает сад, обнесенный стенами. Зачем уходить из него?

Но он открыл дверь и выпустил ее.

Огород, безлюдный в это время, подвергся набегу утром для сбора некоторых овощей, необходимых для обеда. Ряды бобов выглядели так, будто сквозь них пронесся ураган, а на некотором отдалении от них масса других овощей процветала на своих аккуратных симметричных грядках. Еще на некотором расстоянии располагался домашний фруктовый сад, множество голых веток, с легким оттенком глубокого розового на сливовых деревьях.

— Все это выглядело точно так же в течение последних нескольких сотен лет. Ничто не меняется в Клифтоне.

— Вам нравится здесь? Или вы хотели бы жить в Бирлингдине?

Она посмотрела на него в изумлении.

— Гарри когда-нибудь будет жить там. А я — нет, никогда. Мой дом здесь.

Выражение его лица было одновременно озабоченным и веселым. Он вытянул вперед руку и легонько коснулся ее рукава, удерживая на мгновение между указательным и большим пальцем зеленый муслин, разрисованный веточками.

— Вы родились здесь, выросли здесь, как ива, которая уходит корнями так глубоко, что ее невозможно пересадить. — Он опустил свою руку. — Но вы — тайна. Вы также отправились на другой край света недолго думая.

Она улыбнулась и скрестила руки на груди, прикрывая локти ладонями.

— Я была вместе со своим отцом.

Он не улыбнулся в ответ.

Она произнесла легко:

— А теперь, месье, ваша экскурсия будет неполной без осмотра оранжереи.

— Конечно, — сказал он. — Становится прохладно. Я не должен держать вас на открытом воздухе.

Небо заволакивали облака; усилился ветер, унося тепло. София повела его вверх по травянистому склону через фруктовый сад по направлению к аллее из кипарисов, которые частично скрывали сверкающую часть строения. Это было сумасбродство, построенное ее прадедушкой, изысканное сооружение, сконструированное из широких листов искривленного стекла, забранных стальными переборками.

Внутри в это время дня было сумрачно и тихо. Она ожидала найти там главного садовника, но быстрый взгляд вдоль каждого прохода никого не обнаружил.

— Вильямс?

Ответа не последовало.

София была наедине с Десернеем — момент, о котором она так мечтала и которого так страшилась. Ей хотелось прижаться к нему, понять, что руководило им. Был ли это момент откровения, когда она осмелилась открыть для себя того человека, которым он действительно был? Она посмотрела вокруг, ее сердце сильно билось, в то время как она пыталась сохранять спокойное выражение лица.

В том месте, где они стояли, стойки по обеим сторонам были увиты орхидеями. Большинство их отцвели в середине зимы, но там и тут дендробиумс поднимал свои яркие головки.

— Они — гордость и радость Вильямса, — услышала она свой собственный голос. — Он обычно здесь в это время, наблюдает за поливом.

— Красиво, — сказал он тихо.

София медленно шла среди распускающейся зелени, изогнутое стекло и тонкие рамки пропускали приглушенный перламутровый свет с затянутого облаками неба.

Она знала, что рядом больше никого нет, тем не менее ей казалось, будто Вильямс может материализоваться в любой момент из-за какой-либо пышной группы экзотических растений. Она прошла дальше, мимо рядов грядок с рассадой и клумб по направлению к месту, заросшему папоротником. София понимала, что делает, но в то же время какая-то крошечная частичка ее разума восторгалась тем, что она это делает.

Они замолчали. София осознавала каждое движение, которое они делали вместе. Она могла ощущать его близко позади себя, предполагать ритм его дыхания, понимать, что должна чувствовать его кожа, если она соприкоснется с ее. Это было почти так, будто они были единым существом, двигающимся во мраке, пробирающимся мимо свисающих листьев папоротника, осторожно и молча останавливаясь на мху и опавших листьях в темном центре оранжереи.

София повернулась. Десерней стоял в нескольких дюймах от нее, совершенно спокойный. Его глаза исследовали ее, и в них она могла различить нерешительность, которая неожиданно превратилась в страстное желание. Он нежно взял в ладони ее лицо. София ничего не говорила, она подняла руку и провела пальцами по его волосам, наблюдая, как его глаза расширяются в изумлении.

Она собиралась говорить, задавать вопросы, требовать ответы. Вместо этого в глубоком бессловесном импульсе София обняла его шею руками и почувствовала его крепкое объятие. Она мягко запустила пальцы в его волосы, и когда их губы встретились, она почувствовала голод, жажду, которая завладела всем ее телом и заставила ее крепко прижаться к нему.

Жак притянул ее еще ближе и прошептал:

— Я никогда даже не смел мечтать об этом.

София раскачивалась у него в руках, повернув голову, чтобы прочитать то, что было написано у него на лице, ее губы касались его щеки, одна рука зарылась в его волосы, другая лежала у него на плече.

— И я не смела.

Барьеры были сломлены. В какой-то степени он и она уже знали друг друга, так как они соприкасались в воображении, в тайном желании в одинокие ночные часы. Сейчас не было никакой необходимости в притворстве или сдержанности.

Держа Софию в своих объятиях, Жак снова начал целовать ее с нежной медлительностью. Затем он покрыл ее лицо, шею и плечи поцелуями, которые были то короткими, то долгими попеременно.

С неистовой быстротой она начала приспосабливаться к его ласкам, слышать его желание в напряженном дыхании, смотреть в его глаза, которые теперь потемнели, как скопления грозовых облаков.

Затем на мгновение они прижались друг к другу, крепко-крепко, глубоко дыша, ее висок был рядом с его, как будто их мысли путешествовали чистым потоком от одного мозга к другому. Его руки обвивали ее гибкий стан. До сих пор он только касался ее плеч и спины, его теплые пальцы скользили по ткани платья, постепенно передавая тихое пламя коже, находящейся под нею.

Не было необходимости в каких бы то ни было объяснениях. Так как теперь она понимала, что его попытки установить контакт с ней, которые с самого начала раздражали и даже пугали ее своей прямотой, происходили не от какого-то злого умысла. В его объятиях не было и намека на опасность. Он был здесь просто потому, что его тело принадлежало ей.

Откуда-то снаружи послышался шум. София повернула голову, и Жак начал ослаблять объятие.

Это был звук металла о гравий, топот тяжелых ботинок. Она отступила еще дальше, прислушиваясь. Они услышали, как большая железная дверь со скрипом отворилась, и София повернулась, чтобы посмотреть на его лицо.

Десерней улыбался ей уголком рта. Эту улыбку она уже неоднократно видела раньше. Что она означала на этот раз, невозможно было угадать, так как его глаза были полны желания, без намека на юмор, иронию или протест, которые он, возможно, испытывал из-за вторжения. София коснулась его рта своими пальцами, он поймал их и прижал к своим губам.

Затем, освободив свои руки, она отошла в сторону от магического пространства, которое он занимал, и пошла по дорожке, ведущей от участка, поросшего папоротником. София попыталась заставить свой голос звучать, и, к ее удивлению, он был удивительно спокойным:

— Да, пальмовые деревья действительно хорошо здесь растут. Обратите внимание, они были посажены, когда мой дедушка был мальчиком… А, Вильямс, я надеялась, что вы где-то здесь. — Она повысила голос и прошла вперед, оставляя Десернея позади. — Я хотела бы, чтобы вы были так любезны и показали месье Десернею наши орхидеи.

Старый садовник только что вкатил пустую бочку через дверь и закрыл ее за собой.

— Конечно, миледи.

Когда она с садовником подошла к Жаку, говорить что-либо еще было выше ее сил. София помедлила у двери и притворилась, что смотрит на деревья, находящиеся снаружи или на низкие растения рядом с ее локтем, куда угодно, только не на Десернея. Он стоял, слушая, молча кивая и избегая ее глаз. Они оба испытывали напряжение, которое придавало нечто мучительное и прекрасное моменту. София знала, что в ее сознании сохранится образ их сплетенных фигур, запертых в теплом, влажном воздухе, едва двигающихся, в то время как скрытые импульсы поднимались в их телах, как сок по зеленым веткам растений, которые окружали их.

Наконец она сумела прервать монотонную речь Вильямса:

— Я думаю, пришло время…

Десерней, поблагодарив садовника, подошел к ней. София пожелала Вильямсу доброго вечера, и старик открыл дверь, чтобы они оба вышли, при этом неуклюже кивнув им, что означало поклон.

Снаружи прохлада вечера заставила ее задрожать. Жак увидел это и уже собирался что-то сказать, но они успели пройти только две ступеньки вниз по тропинке по направлению к фруктовому саду, когда увидели Форда, пробиравшегося сквозь пролом в изгороди с другой стороны. София могла видеть в наступающей темноте, что он нес что-то наброшенное на руку.

Он поклонился, приблизился и протянул Софии шаль.

— Прошу прощения, миледи, но мы подумали, что вы захотели бы воспользоваться этим. Я заметил, что прошло некоторое время с тех пор, как вы вышли из дома, а примерно в это время вечера становятся холодными.

— Очень любезно с вашей стороны, Форд. Спасибо.

Десерней сделал шаг вперед и взял шаль. Когда он укрыл ею Софию, Форд сказал почтительно:

— И я смею донести до вашего сведения, сэр, что ваша карета стоит у подъезда.

Десерней проигнорировал его намек. Продолжая держать ее за плечи, он наклонился к самому ее уху и спросил:

— Есть ли боковая дверь в дом?

София кивнула.

— Тогда идите прямо туда, вы не должны оставаться на ветру. Позвольте мне откланяться.

Она собиралась протестовать, но Жак сжал ее плечи так же, как на балу в Брайтоне. Затем, прежде чем мажордом мог увидеть выражение его или ее лица, Десерней отвесил ей поклон.

— Ваша милость, тысяча благодарностей. Это был незабываемый день.

София завернулась плотнее в шаль, задаваясь вопросом, как она может позволить ему уйти.

— Я так рада… — Ее голос прервался и отказывался говорить дальше.

Он отступил назад и бросил на нее последний взгляд, не видимый слуге. Затем прошептал:

— Спокойной ночи, дорогое сердце, — повернулся на каблуках и ушел по дорожке.

София, крепко прижав руки к груди, смотрела вслед, пока высокая и мрачная фигура не исчезла в саду.

«Спокойной ночи, дорогое сердце».

— Жак говорит, что генералы ищут возвышенности. — Гарри натягивал стеганое покрывало поверх подушек, чтобы создать холм с тыла британских войск. — Смотри, они будут маршировать здесь вверх.

— Завтра, — сказала София. — Пришло время для твоего ужина. Ты не должен называть его Жак. — Одно только произнесение имени бросило ее в дрожь. — Нужно говорить «сэр» или «месье».

— Но он сам так просил. — Он неожиданно засмеялся. — Он называет меня Аристид, потому что Анри неподходящее имя.

— Что за глупости!

Гарри не слушал, он был сосредоточен на своих солдатах. София осмотрела комнату, заметив пушку, испытанную на «французской» крепости, разбросанные мраморные шарики, груды маленьких фигурок, лежащих под зубчатыми стенами. Она почувствовала приступ негодования по отношению к полковнику Кулу за то, что он принес хотя и игрушечные, но все же атрибуты войны в жизнь ее сына. И злость на саму себя, потому что не помешала ни ему, ни Жаку Десернею поощрять Гарри в его новом интересе.

Она решила поговорить с сыном насчет этой злосчастной пушки.

— Что ты собирался показать мне?

— О, — Гарри отбросил покрывало и побежал к своему столу. — Посмотри, мама, письма! Я нашел их в башне. Я открыл ее своим особым ключом! — Он побежал обратно к ней и положил их ей в руки. — Мод сказала, что одно — для меня, а другое — для тебя.

София взяла их, повернула к свету и увидела надписи. В следующую секунду она оказалась на полу, сидя на краю покрывала, ее голова кружилась. Гарри, удивленный, но довольный, расположился рядом и поднял на нее широко открытые глаза.

— Они действительно от моего папы?

С огромным усилием она в достаточной степени овладела собой, чтобы взять маленький пакет, упавший ей на колени. «Для моего сына». Ошеломленная, она спросила:

— Как ты нашел их?

— При помощи ключа. — Гарри достал его из своего кармана. — Ты идешь в башню, поднимаешь крышу, а под ней есть маленькая дверца. Давай, я покажу тебе.

— Позже, дорогой. — София чувствовала головокружение, но она должна была взять себя в руки и не испугать Гарри; это было радостное событие: вопреки всем трудностям, она получила последнее сообщение от его отца. Дрожащими пальцами София сломала печать на письме Гарри.

В письмо был завернут знакомый ей предмет — золотая булавка для галстука или лацкана, в виде планки с подковой, посаженной на нее. На булавке были выгравированы инициалы «Э.Г.».

Некоторое время София сидела и смотрела на нее, держа булавку на ладони, затем повернулась с улыбкой к Гарри.

— Твой отец носил ее, когда был еще совсем молод, это была его любимая булавка, потому что он любил лошадей, точно так же, как и ты. — Она склонилась над Гарри и аккуратно приколола ее ему на жакет. — Подковы приносят удачу. Это носится вот так, видишь? С кончиками поднятыми вверх, чтобы удержать удачу.

Гарри посмотрел на булавку сияющими глазами, затем спросил с благоговением в голосе:

— А что говорится в письме?

Там было всего несколько строк. Она тихо прочитала их ему вслух, чувствуя комок в горле, но решительно настроенная на то, чтобы не позволить слезам омрачить очарование этого момента.

«Гарри, сегодня армия снова зовет меня вдаль от дома. Я надеюсь, что ты никогда не узнаешь, что значит оставлять самых дорогих тебе людей на свете. Ты еще очень маленький, но я много сказал тебе, когда ты лежал спящим сегодня утром. Теперь ты старше, позволь мне сказать тебе самые важные вещи еще раз. Я люблю тебя и твою маму больше своей жизни. Я молюсь, чтобы ты вырос сильным и здоровым рядом с ней. Когда ты станешь мужчиной, не уклоняйся от выполнения своего долга, и храбрость всегда придет к тебе, когда ты больше всего будешь в ней нуждаться. Когда ты будешь надевать эту булавку, знай, что мои мысли и надежды всегда вместе с тобой. Прощай».

— Это все? — прошептал Гарри.

— Вот его имя. — Она обвела кончиками пальцев подпись Эндрю, когда Гарри уютно устроился рядом с ней.

— Должна ли я сохранить это для тебя, дорогой?

Он кивнул и взял письмо у нее из рук, чтобы рассмотреть его.

Когда София взяла другое письмо, она услышала приближающиеся шаги. В дверном проеме появилась Мод. Она хотела отвести Гарри вниз, чтобы он поужинал, но резко остановилась, удивленная тем, что увидела их сидящими на полу.

Письмо начало само разворачиваться в пальцах Софии, и она посмотрела вниз.

— Печать сломана! — Она быстро взглянула на Мод. — Гарри говорит, что ты была здесь, когда он нашел это. Это ты открыла письмо?

— О Господи, нет! — сразу же сказала Мод. — А что насчет вас, мистер Гарри?

Гарри покачал головой:

— Я положил их на стол, как ты сказала.

София посмотрела более пристально на заднюю часть письма и подумала: «Возможно, печать сломалась, когда его вытаскивали». Она испытала болезненное ощущение, когда подумала, что письмо Эндрю было в чужих руках.

— Кто-нибудь еще был здесь? — Она посмотрела на Гарри. — Кузен Себастьян?

— Нет, миледи. Мистер Гарри нашел их после того, как полковник Кул спустился вниз.

Она тихо сказала Гарри:

— Теперь отправляйся с Мод. Я буду читать свое письмо. И расскажу тебе, есть ли там что-нибудь, что твой папа хотел бы, чтобы ты услышал. — Она обняла его, осторожно, чтобы не повредить бумагу. — Нам очень повезло, что мы нашли письма от папы. Он очень сильно любил тебя.

Гарри положил свое письмо обратно ей на колени и поднялся.

— Посмотри, Мод, — сказал он, выпячивая грудь. — У меня есть подкова.

— Да, есть, — сказала Мод приглушенным голосом, она все еще чувствовала себя виноватой.

София постаралась улыбнуться ей, когда они вместе с Гарри вышли из двери.

— Спасибо тебе, что сохранила бумаги в целости, Мод. — И она осталась одна.

Она провела пальцами по письму, прежде чем открыть его, повторяя почерк Эндрю на внешней стороне. Они редко писали письма друг другу, в этом не было необходимости, так как они, в сущности, выросли вместе, а когда поженились, Эндрю оказался так же привязан к дому, как и она. Хотя он написал ей мало слов, но это письмо было для нее в тысячу раз важнее, чем яркое золото булавки подаренной Гарри.

София вспомнила последний раз, когда видела своего мужа в Лондоне, перед тем как его полк отправился в плавание. Она вспомнила свое безнадежное смятение, чувство обиды, что он бросал ее и Гарри, свои страхи за его жизнь, которые она скрывала или думала, что скрывает. Во всем они были так внимательны друг к другу, так сдержанны, так жертвенны. Но Эндрю был мертв, а она жила. Он заплатил свою цену. Чувствовала бы она себя менее виноватой, если бы говорила ему о своих мыслях и чувствах более часто, более открыто?

Медленно она расправила листы бумаги.

«Моя драгоценная София, если ты нашла это письмо, то, должно быть, только после долгого упорства. Зная тебя, я уверен, что тебе захочется выяснить, какие мотивы побудили меня покинуть двух самых дорогих моему сердцу существ и стали причиной моей возможной погибели. Я всегда восхищался твоей храбростью, которая значительно больше моей. Поэтому я передаю тебе факты, молчать о которых было моим долгом. К тому времени, когда ты будешь читать это, любая опасность для кого бы то ни было будет далеко позади. Я говорю тебе это, потому что я не мог покинуть землю с такой тайной между нами.

Вскоре после того, как я присоединился к армии, мне предложили секретное задание в Испании — пройти через французские границы и работать с сетью испанских шпионов, чтобы обнаружить и передать штабу Веллингтона планы французской кампании. Я знал, что, выполняя такую работу, я лишал себя честной смерти солдата, который погибает в честном бою. Я знал, чего бы я ни достиг для Англии, это никогда не будет признано и не будет служить источником гордости для тебя или Гарри. Но я принял это, потому что мы должны были сделать все, что в наших силах, чтобы избавить Европу от ужасов, постигших ее из-за Бонапарта и его армий, зверства французов только по отношению к испанцам невыразимы. Ты знаешь о том, что планы французов, тайно переданные Веллингтону подобным образом, сделали возможными наши победы при Саламанке и Виктории? Я не могу отказываться, что внес в это дело свой собственный вклад.

Теперь я отправляюсь с миссией, которая уводит меня еще дальше за границы врага, и гораздо дальше от полка, с которым, как ты думаешь, я сражаюсь. Мне поручено опасное задание: после русской кампании Бонапарта ясно, что единственный способ остановить его армии — это ударить в их сердце. Это то, что я должен предпринять. У меня есть два сожаления: ты и наш сын. И у меня есть дурное предчувствие, в котором я должен признаться тебе, иначе это будет не вся правда.

Недавно несколько наших нападений были раскрыты врагом, и я начинаю думать, что это происходит слишком часто, чтобы быть простым совпадением. Но я не осведомлен о секретах за пределами своей собственной маленькой сферы; информация утекает из Лондона, и лучшие люди, чем я, не смогли воспрепятствовать этому. Отправляясь на это задание, я не могу не задаваться вопросом: распространилась ли уже молва о том, куда я направляюсь и чего я надеюсь достичь? Однако этот риск — то, с чем любой тайный агент должен считаться. Если удар придется на меня, дорогая София, я умоляю тебя не позволять тому, что я тебе сказал, добавлять к твоей печали. Я знаю возможные варианты, и, если меня предадут или я попаду в ловушку, я уже выбрал свою участь — сопротивляться и погиб путь. Плен — не для меня.

Что еще я могу сказать, кроме того, что я умоляю тебя о прощении за то, что взялся за работу, которая заставила меня лгать тебе? Тем не менее я надеюсь, ты понимаешь, почему я сделал это. Ты помнишь наш боевой клич в детстве? За Гарри, Англию и святого Георга! Я могу только добавить, что, где бы я ни был, в моем сердце по-прежнему живет единственное имя: София. Моя дорогая жена, я люблю тебя.

Эндрю».

— Нет! — она скомкала бумагу в своих руках. Быть живой и читать письмо Эндрю казалось ужасным. А делать то, что она только что делала с Десернеем, было самым худшим предательством.

— Эндрю, — простонала она, — как ты мог уйти? Как ты мог уйти от меня?

Затем она повалилась на постель и разрыдалась, уткнувшись лицом в ладони. Горькие слезы лились на стеганое покрывало.