Леди и дезертир

Глава 3

Софии предстояло ждать два дня, прежде чем она смогла снова увидеться со своим отцом. Он был единственным, с кем она могла говорить об Эндрю. Она заключила сама с собой секретный договор, что никогда не будет искать совета у Эллвуда, ибо это могло сблизить их и таким образом нарушить спокойствие Мэри. София не раз наблюдала, как дружба между женщинами рушилась и из-за меньшего, тем более, что она знала, как Мэри обожает своего супруга.

София хотела увидеться со своим отцом наедине, и наконец ей повезло — в день, когда он приехал, Мэри отправилась со своими детьми и Гарри в Конный театр Эстли.

Ее отец сидел в золотой гостиной у окна, откуда солнечный свет проникал с Бедфордской площади, освещая густую копну его седых волос. Он был в морской форме, так как только что вернулся из Адмиралтейства. София подошла и села рядом.

— Недавно вечером я была представлена принцу.

— Я слышал об этом. Мои поздравления.

— Он говорил со мной об Эндрю. Заявил, будто бы Эндрю погиб во Франции. — София пристально посмотрела в глаза отцу. — Тебе когда-нибудь доводилось слышать об этом?

Он откинулся назад на своем стуле.

— Ты можешь сказать мне, папа. Теперь я бы предпочла знать. Кто-нибудь когда-нибудь говорил тебе об этом?

Контр-адмирал пожал плечами:

— Ну, мне об этом известно очень немногое…

— Но это возможно? — она перевела дух. — Это возможно, что он никогда не был в Сан-Себастьяне, что он вместо этого находился где-то во Франции? Они солгали мне, скрыли, как он погиб. — Отец молчал, и София воскликнула: — Я имею право знать. Великий Боже, если он не был убит в сражении, возможно, он по-прежнему жив?

— Нет! — резко ответил Меткалф, но тут же мягко добавил: — Никто не пытался тебя обмануть. Мы должны примириться с его смертью. Он мог погибнуть в Сан-Себастьяне, и если это не так, я, право, не могу сказать тебе — где. Я никогда не интересовался этим. Уверен, что армия действовала должным образом.

София посмотрела из окна на залитую солнцем оживленную площадь. Небольшая группа людей собралась возле дома лорд-канцлера по другую сторону площади.

— Во время битвы при Сан-Себастьяне никакие британские войска не прорывались во Францию, — спокойно продолжила София. — Если британский капитан умер за Пиренеями, он мог быть только шпионом или… предателем. Кто же был Эндрю?

Меткалф наклонился и взял ее за руку:

— Успокойся, тебе нет необходимости спрашивать.

— Он никогда не говорил об этом, — почти шепотом произнесла София.

— Он не мог.

— Но мне ведь он мог сказать.

— Нет, это только усугубило бы твое бремя. Эндрю говорил мне, что никогда не забудет твоего лица, когда впервые предстал перед тобою в форме. Присядь, моя дорогая.

София молча повиновалась, и он продолжил:

— Ты должна знать, он не доверял и мне тоже. Но есть определенные вещи, о которых я могу догадаться. Эндрю обладал качествами, которые подходили для шпионской деятельности. У него был быстрый, деятельный ум, острая реакция, а этого многие поначалу недооценивали.

— Но…

— Но все же нет, он был не из тех, кто мог добровольно, сознательно стать шпионом. Однако если на него была возложена секретная миссия, возможно, он и согласился из чувства долга.

— И этого для тебя достаточно? Достаточно, чтобы мириться с фактом, что власти использовали его и отреклись от него, а затем лгали его жене и ребенку? Но этого не достаточно для меня! Я должна выяснить, что случилось с ним, что они сделали с ним, и бросить это им в лицо.

Меткалф ничего не сказал. Это разозлило Софию еще больше. Перед ее мысленным взором пронеслись все месяцы после получения известия о гибели мужа. София многократно проигрывала в своем воображении сцену смерти Эндрю. Она видела его героически павшим на поле сражения. Но теперь ее воображение рисовало совсем иные картины: взятые в плен британские офицеры в гражданской одежде были расстреляны как шпионы на месте, если им повезло. Гораздо хуже пришлось тем пленным, которых пытали, дабы они выдали секретные сведения. В течение дней, недель, месяцев. Пока они не ломались. Ее муж был использован как пешка своей собственной страной. Слава Богу, она никогда не использовала и не предавала его, пока он был жив. Она не предаст его и теперь, когда он погиб…

Прорвав напряженную тишину, отец сказал ей:

— Я сделал бы все возможное, чтобы облегчить твои страдания. Если бы я пользовался хотя бы малейшим влиянием в высших военных кругах, я бы смог что-то разузнать. Но могу сказать тебе определенно: искать ответ на этот вопрос в армии совершенно бесполезно.

София судорожно вздохнула и опустила голову:

— Конечно, я понимаю.

Собираясь ехать в Клифтон, она надеялась, что там в бумагах Эндрю и личных вещах — тех самых предметах, которые она боялась увидеть снова, — определенно должен был находиться ключ к разгадке.

Пытаясь хоть как-то поддержать ее, контр-адмирал сказал:

— Я думаю, что пришло время тебе и Гарри вернуться домой и обрести, наконец, немного покоя.

— Да, папа. Не беспокойся о нас.

Он поерзал на стуле.

— Собственно говоря, я пришел сюда поведать тебе кое-какие новости. О нашем старом знакомом из Сиднейской бухты. Однако боюсь, что это будет вряд ли хорошая новость. — Он испытующе посмотрел на нее. — Пожалуй, лучше будет оставить ее невысказанной.

София не возражала против смены темы разговора.

— Нет, все-таки скажи. Губернатора Маккери свергли в результате еще одного «странного восстания»? Или его офицеры обанкротились на своем собственном ипподроме?

Он покачал головой.

— Ты помнишь французского солдата по имени Жак Десерней?

Это имя схватило ее за горло, и она уставилась на него без движения. Наконец она выдавила из себя одно-единственное слово.

— Мертв?

Он пожал плечами.

— Все равно что мертв. — Он наклонился вперед, опираясь локтями на колени. — Ты помнишь, когда впервые познакомилась с ним? В лесу, недалеко от Главной Южной дороги?

— Разве я могу забыть это!

— Да, конечно. Ты говорила мне, что Десерней двигался вверх по холму, когда столкнулся с тобой, и вскоре после этого лейтенант приказал ему вернуться обратно к дорожным работам, правильно?

На мгновение в ее памяти всплыл образ того мужчины, его проницательные серые глаза, копна светлых волос. И солнце над его головой, мерцающее на эвкалиптовых листьях под сводом ярко-синего неба.

— Да.

— Ты помнишь, в тот же день, чуть позже было обнаружено, что трое стрелков из дорожной команды исчезли в лесу? И больше их не видели. Кажется, они убежали в совершенно другом направлении — взяли курс от самой бухты, куда ты направлялась в тот день, и перехватили норвежское судно, направляющееся из Порта Джексона. Их взяли на борт без малейшей заминки, а это значит, что все было спланировано, вплоть до последней детали. — Он посмотрел на нее и продолжил: — В то время, когда Десерней оказался на твоем пути на вершине холма, его товарищи тайком ускользали с песчаного берега, расположенного ниже. Он отвлек тебя, и ты их не заметила.

— Я не понимаю. Откуда ты знаешь это?

— Я узнал эту историю сегодня. Месяц назад или около того двое из них появились в Бристоле. Почему они не удрали во Францию, как это сделал третий из беглецов, я не могу понять. Полагаю, они думали, что удрали безнаказанно. Но они не приняли в расчет армию. Их опознали, арестовали, предали военному суду за дезертирство и расстреляли. Но прежде их допросили, и они многое рассказали о рядовом Жаке Десернее. Они рассказали, что это именно он спланировал всю операцию, заплатил норвежскому капитану за их перевозку — хотя они не могли объяснить, откуда он взял средства, — и намеревался отправиться вместе с ними, но был задержан. Поэтому они пустились в путь без него.

София мысленно вернулась к той их встрече на холме.

— Но он ведь не дезертировал. Он воевал в 73-м пехотном полку. Он уехал вместе с ними в прошлом году, в апреле, на парусном судне.

— В самом деле, — кивнул ее отец. — Впоследствии он служил со стрелками на Восточном побережье Америки. Но четыре дня назад он приплыл в Гринвич. В тот момент, когда он ступил на берег, ему было предъявлено обвинение в дезертирстве, а потом и в сопротивлении аресту. Военный трибунал состоится завтра. Если ситуация не изменится, Десернея приговорят к расстрелу…

София почувствовала на плече теплую ладонь отца.

— Оставайся там, где ты есть, моя дорогая. Я сам займусь выяснением. Ты можешь сделать кое-что, если хочешь. Подумай, что случилось в тот день, и спроси себя, что собирался сделать Десерней, когда ты встретилась с ним? В особенности то, в каком направлении он двигался? Вверх по холму или вниз? — София посмотрела на отца, а он продолжал: — Возможно, это не имеет никакого значения. Но на карту поставлена жизнь человека, и я чувствую, что на мне лежит обязанность, по крайней мере, задать тебе вопрос. Подумай. Завтра, после заутрени в храме ты дашь мне ответ.

Жак едва не падал от усталости, когда вошел в комнату с темными стенами, где должен был проходить военный трибунал. Прошлой ночью уснуть ему так и не удалось, он провел ее в размышлениях. Ему был известен только один человек, который по роду своей деятельности мог узнать о его судьбе и спасти его. Проблема заключалась в том, что Жак не видел этого человека в течение многих лет, он не знал, находится ли тот в Лондоне, и сомневался, согласится ли он вмешаться. И ему оставалось лишь ждать, когда начнутся слушания.

Жак внимательно изучил трех судей, восседавших за столом.

Подполковник Осборн был неизвестен ему ни по имени, ни по репутации. Он был безупречно одет, щепетилен в мелочах — об этом можно судить по тому, как он аккуратно разложил бумаги на сияющей крышке стола. На пристальный взгляд Жака Осборн ответил быстрым ровным взглядом, который был холоден и нейтрален; весь его аристократический облик источал уверенность и равнодушие. Справа от него сидел майор Траск, был офицер тяжелой кавалерии, тучный, с румяным лицом. Выглядел он так, будто предпочел бы не сидеть в этом мрачном зале, а скакать верхом и дышать свежим воздухом. Казалось, чувствовал себя Траск немного неловко. Майор Гор-Вильсон смотрел в сторону и откинулся на спинку стула в тот момент, когда вошел Жак. Он не поднял глаз, но его лицо выражало глубочайшее презрение. Жаку доводилось слышать об этих военных: Траск был вспыльчивым, но пользовался уважением своих офицеров, в то время как Гop-Вильсон занимался расследованием трудных случаев в пехоте.

После того как были соблюдены формальности, Жаку предъявили обвинение в тайном сговоре. О, чего только не вменяли в вину! Подстрекательство к дезертирству, организация побега и намерение присоединиться к остальным 25 февраля 1814 года, предотвращенное только благодаря бдительности командующего офицера, лейтенанта Джоунса из 73-го пехотного полка, в то время расположенного в Порт Джексон. В настоящий момент Джоунс находился в Индии, но его письменное показание под присягой было сделано одним из его коллег-офицеров. Затем были зачитаны дополнительные обвинения в сопротивлении аресту 1 марта 1815 года в Гринвиче, использовании оружия против гвардейцев, производивших арест.

— Вина налицо. Здесь даже обсуждать нечего, не так ли? — спросил Гор-Вильсон с презрительной усмешкой.

Подполковник Осборн, не глядя на майора, позвал другого офицера, и тот передал ему послужной список Жака. Глядя на лица судей, Жак не мог не испытывать определенной гордости по поводу своего досье. Там были интересные факты.

Осборн собрал документы в ровную стопку и начал допрос:

— В то время когда вы несли службу во Франции, вы были офицером в элитных войсках кирасиров. Вы можете сказать нам, почему вы назвались рядовым солдатом, когда подписали контракт с британской армией?

— Я не добивался продвижения, сэр.

— Вы отказывались от продвижения несколько раз, — резко сказал майор Гор-Вильсон. — У меня здесь есть сведения. Вы не только были посажены в одиночную камеру за это, вы были отправлены на принудительные работы в Ботани Бей в Новом Южном Уэльсе. — Он взял еще один лист бумаги. — Какие причины побудили вас совершить побег из французской армии, находившейся в Испании, и присоединиться к нашей? Помните, мы ждем от вас только правды.

— Причин две, сэр. После битвы у Виктории я оказался военнопленным, без всякой надежды на освобождение. Другого выхода, как перейти к британским силам я не видел. — Жак заметил нахмуренные брови Осборна и гримасу презрения, не сходившую с лица Гop-Вильсона. — Кроме того, я пришел к выводу, что Наполеон Бонапарт не заслуживает того, чтобы его армия или французский народ были ему преданы. После того как император погубил стольких людей в России…

— Вы поменяли мундир и оставили своих солдат на произвол судьбы, потому что имели зуб против Наполеона? — спросил майор Траск.

— Да…

— Ну, хватит! — резко оборвал Жака Гор-Вильсон. — Вы присоединились к британской армии, чтобы просто выбраться из тюрьмы. Присоединились к полукровкам, которые жаждали подойти к французским границам. Мы постоянно получаем приказы от герцога Веллингтонского — никогда не вверять им аванпосты.

На мгновение все замолчали, затем допрос продолжил Осборн:

— Что вы скажете, рядовой Десерней, на обвинение в том, что вы были более чем лояльны к своим соотечественникам?

— Я могу процитировать свою биографию, сэр. Сан-Себастьян. Ронсесваль. Сорарен…

— Сан-Себастьян! — воскликнул Гор-Вильсон. — Чертовски слабое зрелище являли там собою стрелки!

— Ах, — перебил Траск с нотками извинения в голосе, — за исключением рядового Десернея. Мы только что слышали его биографию. Он был с войсками, достигшими Каск Редут. После этого им было доверено принести наверх лестницы, в то время как атакующая сторона пробила брешь в защите. Сделав это, стрелки бросили лестницы вниз и убежали, оставив капрала Мейсона и отряд, выполняющий опасное задание, поднимать их.

— В тяжелейшей ситуации, — вставил Жак.

Осборн поднял брови, но через секунду продолжил без всякого укора:

— Итак, вы остались, помогли установить лестницы и пытались атаковать вместе с отрядом. Отряд потерпел поражение, большинство погибли. Но от Мейсона мы слышали только похвалу в ваш адрес. Это была атака с неравными шансами на победу, и можно считать почти что чудом то, что вы оба выжили. Он вызвался добровольцем вести вторую атаку на следующий день, но результат оказался, столь же плачевным.

— Замечательное проявление мужества, — задумчиво заметил Траск. — Странно, я ожидал, что Мейсон получит продвижение. Но он, кажется, был обойден вниманием.

— Возможно, его командующий офицер знал больше о нем, чем знаем мы, — сухо заметил Гор-Вильсон. — А также о рядовом Десернее.

Осборн выпрямился.

— Тогда к делу. Как вы объясните ваши действия двадцать пятого февраля прошлого года на Главной Южной дороге над Сиднейской бухтой?

Жак посмотрел на лица судей — ни одно из них не таило даже тончайшего намека на поддержку.

— Я был прикомандирован к взводу, наблюдавшему за группой людей, работающих на строительстве дороги, это были заключенные — около двадцати человек, в цепях.

— Три стрелка, которые дезертировали, были в вашем взводе? — спросил Траск.

— Да, сэр. В какой-то момент, не знаю точного часа, я попросил разрешения пойти в лес, чтобы облегчиться.

Осборн хмуро улыбнулся.

— И вы отошли на расстояние в сотни ярдов или больше, чтобы сделать это? Довольно необычная деликатность для солдата, не так ли?

— Было очень жарко. Как раз под выступом холма находился источник. Я хотел попить.

— А где были в это время ваши друзья? — настаивал Траск.

Жак, изучая румяное лицо, не мог видеть ничего, кроме упрямого любопытства. Если у него и был союзник за столом, то это был не Траск. И, конечно же, не Гор-Вильсон. Оставалась надежда на Осборна, и Жак сконцентрировал свой взгляд на нем.

— Понятия не имею. — Он сделал глубокий вдох, который был слышен в напряженной тишине. — Когда я вышел из кустов, появились лошадь и наездница. Лошадь испугалась, и я успокоил ее. Леди сначала встревожилась, но я заговорил с ней.

Вспоминая тот момент, Жак снова оказался на знойной поляне с двумя испуганными созданиями перед собой. Он мог видеть их горящие глаза, слышал, как женщина тяжело дышала, чувствовал резкий запах листьев эвкалипта, растоптанных под тяжело ступающими ногами лошади. Ее бледное лицо неясно вырисовывалось над ним, когда он положил свою руку на шею лошади. Он почувствовал резкий толчок в груди, когда их глаза встретились.

— Рядовой Десерней, — снова прозвучал твердый голос Осборна. — Здесь указывается на то, что вы настояли, чтобы леди Гамильтон не ехала дальше. Почему?

Жак ответил с вполне правдоподобной быстротой:

— Склон ниже был очень крутым. В той части Сиднейской бухты песчаник ненадежный; он очень легко крошится. Было бы опасно вести лошадь вниз. Я объяснил это леди Гамильтон. Затем подошел лейтенант Джоунс. Он приказал мне вернуться назад, к дороге, и я повиновался.

— И этим все заканчивается? — вмешался Гор-Вильсон.

— О нет, сэр, отнюдь нет. У нас есть показания рядовых Кусселя и Серву, они оба присягнули, что вы планировали побег, прикрывали их отход, и у вас была лодка, оставленная в определенном месте. Я уверен, вы собирались спуститься вниз и присоединиться к ним, когда лейтенант Джоунс помешал вам. Жаль, что он был недостаточно бдителен, чтобы заметить отсутствие ваших товарищей — он обратил на это внимание лишь полчаса спустя, но мы судим не его. Отрицаете ли вы под присягой, что вы дезертировали?

Слова прозвучали спокойно.

— Я отрицаю.

Гор-Вильсон фыркнул. Траск посмотрел в сторону.

Взгляд Осборна стал жестче.

— Двоих ваших соотечественников арестовали и судили. Они признали свою вину и были расстреляны. Но не раньше, чем они оговорили вас. Вы утверждаете, что ничего не знали об этом. В таком случае почему же они солгали?

— Они надеялись на помилование, сэр, и пытались возложить вину на меня. — Жак не мог сдержать кривой усмешки. — В конце концов, что им было терять? Я был далеко. Они защищали свои жизни.

— Они заплатили точно такую же цену и не отклонили обвинение. Это вы свидетельствуете против них! Рядовой Десерней, какое оправдание вы можете предоставить нам, чтобы мы вам поверили?

Горечь неожиданно стала такой явственной, что он мог почувствовать ее вкус. Он выпрямился во весь рост, весь напрягся, стиснул зубы, чтобы ярость не овладела им, и затем громко произнес:

— Я уже упоминал свою биографию. Я придерживаюсь своих действий.

С минуту судьи молчали. Гор-Вильсон оправился первым.

— И что мы должны делать с этими действиями? — Он поднял руку и стал загибать пальцы, перечисляя его проступки. — Вы сбежали из своей армии в нашу, и это говорит нам о том, что вы всегда можете сменить свой мундир, по меньшей мере, один раз. Почему не два? Вы отказывались от продвижения, таким образом, стремились остаться в наших войсках, но без того, чтобы брать на себя ответственность за атаки против французов. Вы остаетесь в британской армии без всяческих подозрений, и у вас появляется отличная возможность наблюдать ее в действии на трех важных театрах — на Пиренейском полуострове, в Ботани Бэй и в Соединенных Штатах.

— Что? — воскликнул Траск. — Уж не подразумеваете ли вы?..

Осборн оборвал Гор-Вильсона:

— Мы судим этого человека военным трибуналом не за шпионаж, майор.

— А возможно, должны были бы, — возразил Гор-Вильсон, пожимая плечами, — вы принимали участие в самом позорном эпизоде американской кампании — мародерстве и грабеже в городе Хэмптон, в штате Виргиния, за что весь ваш полк признали негодным и расформировали. Когда был объявлен мир с Францией, вы не позаботились о том, чтобы вернуться на родину, где вы никому не нужны и где вам будут плевать в лицо, нет, вместо этого вы почему-то решили вернуться в Англию. Объясните нам это ваше действие, будьте так любезны. — Он резко загнул последний палец и опустил обе руки.

Жак чувствовал, как нервное возбуждение после допроса разрастается у него глубоко в груди, создавая легкий звон в ушах. Он смотрел на холодное лицо Осборна, пока тот слушал. Похоже, никакие доводы не смогут расположить этого аристократа к нему, парии, изгою… Поэтому ничего из того, что говорил Жак в действительности не имело никакого значения.

Он слегка пожал плечами:

— Я интересовался страной, за которую я сражался. Глупое любопытство, возможно.

Породистое лицо подполковника стало еще более суровым.

— У вас еще есть что сказать по поводу тяжелых обвинений, предъявляемых вам?

Они ожидали, что он будет умолять их. Но Жак сказал с отвращением:

— Нет.

Все трое одновременно откинулись на высокие спинки своих стульев. Осборн произнес холодно:

— Рядовой Десерней, вы можете идти. Вы предстанете перед нами в понедельник утром, чтобы услышать приговор данного суда.