Легкий флирт с тяжкими последствиями

6

Нас с Виппи Берд без конца спрашивают: как Мэй-Анна пошла работать в бордель? Ждут, что мы сообщим им месяц, день, а еще лучше – час. Но кто держит в памяти подобные вещи? Любопытные, по-видимому, думают, что мы восприняли это как событие глобального значения. Словно над ее головой светился нимб, а мы ходили за ней по пятам и записывали каждый ее шаг: «День такой-то – Мэй-Анна Ковакс стала шлюхой».

Как там все происходило, никого не касается. Мы с Виппи Берд всегда смеемся над теми, особенно над женщинами, кто приходит в «Джим Хилл» разузнать о проститутках былых времен, но сами ни за что не сядут рядом с живой проституткой. Однако же многие из них, сами того не ведая, все-таки оказываются с ними рядом: когда в «Джиме Хилле» случаются благотворительные обеды для престарелых граждан, имеющих заслуги перед обществом, туда приходят и многие ветераны с Аллеи Любви, ибо они ничем не хуже остальных ветеранов.

Можно, конечно, вычислить день, когда она впервые пришла в бордель, но когда ей впервые заплатили за услуги – откуда, черт побери, нам это знать?! Скажу вам только одно – когда это случилось, ни я, ни Виппи Берд не удивились, ведь все к этому шло уже давно.

В те времена наш город был местечком разгульным, и его обитатели тоже отличались распущенностью, все, а не только Бастер с Мэй-Анной. Думаю, и мы с Виппи Берд доставляли сплошные огорчения нашей родне, поскольку проводили все свое время в развеселых компаниях. Полагаю, мы с Виппи Берд были даже распутней, чем Мэй-Анна, но разве скажешь это сейчас по нашему приличному виду, манерам и удостоверениям членов Американской ассоциации пенсионеров, дающим право на скидку в магазине мягкой мебели?

Самой разгульной из «несвятой Троицы» была Виппи Берд. «Кое-что ты уже плохо помнишь, Эффа Коммандер», – говорит она мне, но что было, то было, и ты ведь до сих пор этим гордишься, не правда ли, дорогуша? А я ведь ничего не забыла из того, что ты рассказывала мне про твои дела с Чиком, ни одного твоего рассказа – а сколько их было! – но здесь я не намерена ничего этого пересказывать, так как эта история не твоя, а Мэй-Анны.

По всей стране царил сухой закон, но в Бьютте об этом словно и не слыхали – Бьютт был открыт для всего и всех. Вокруг города, в постройках, лепившихся возле каждой заброшенной шахты, скрывались подпольные винокурни, которые приносили больший доход, чем самая лучшая руда. От них не отставали контрабандисты, преисполненные сознанием важности своей миссии. В общем, торговля запретным спиртным в то время цвела и пахла, причем наиболее оборотистые дельцы сбывали до тысячи галлонов в день.

Контрабандисты разными путями доставляли в Бьютт чистый спирт и продавали его владельцам заведений по цене от трех пятидесяти до пятнадцати долларов за галлон. Владельцы заведений разбавляли спирт водой в пропорции один к двум, добавляли что-нибудь для цвета, и напиток был готов к продаже. На выпивке тогда было тем проще заработать, что цены держались на приличном уровне, и не надо было платить налогов в федеральную казну. Надо заметить, к чести наших торговцев, что они заботились о своем добром имени и не продавали опасной дряни, по крайней мере, я не слышала, чтобы кто-нибудь потерял здоровье из-за самодельного виски. Более того, когда сухой закон отменили, люди еще долго тосковали по старым добрым временам, когда спиртное было вдвое крепче патентованных напитков. И наконец, чистый спирт можно было покупать в розницу бутылками прямо у контрабандистов.

Тони Макнайт специализировался на контрабанде марочного канадского виски: ночью тайно пересекал границу, загружался товаром и окружными дорогами возвращался в Бьютт или Анаконду. Иногда за ним гнались, но, как позже признавался сам Тони, он так никогда и не узнал, были ли то федеральные агенты или другие контрабандисты, жаждущие отнять у него его товар, ведь Тони никто никогда не мог догнать.

Впрочем, Тони не очень распространялся о своих делах: в то время он был членом большой банды и хочешь не хочешь должен был держать язык за зубами, ведь эти люди без колебаний убивали тех, кто им мешал, и тела без следа исчезали на дне заброшенных шахт.

Поэтому, заметила Виппи Берд, неудивительно, что его дружки постоянно давили на него, заставляя Бастера согласиться на поражения по предварительному сговору, но, надо отдать Тони должное, он не поддался и не стал продавать Бастера за горстку монет.

Мэй-Анна рассказывала, что, когда она была уже в Голливуде, она раз встретила там Дешелла Хеммета, который в молодости начинал в качестве агента ФБР и однажды его послали в Бьютт. Там некто предложил ему хорошие деньги за то, чтобы он убрал кое-кого, и мистер Хеммет постарался поскорее унести оттуда ноги, чтобы не влипнуть в еще худшую историю. Мэй-Анна спросила, как звали этого «кое-кого», но мистер Хеммет не смог этого припомнить, но, полагаю, не было большой надобности в том, чтобы называть его имя, – мы и так его хорошо знали, а Мэй-Анна так даже с ним спала.

В каждом квартале Бьютта, в его окрестностях, по большим дорогам, в любом городе и городке Монтаны и просто в чистом поле было огромное количество пабов, салунов и дорожных харчевен, где из-под прилавка всегда продавали спиртное. В любом баре Медервилля, Кентервилля и Нового Дублина любой, и не обязательно даже постоянный, клиент мог открыто заказать «Шон О», если только, конечно, заранее не предъявлял жетона агента федеральной налоговой службы.

Однако многие из этих мест были не на шутку опасны, так что нормальный человек вообще не стал бы туда заходить, не говоря уж о том, чтобы распивать там виски или еще что. В такие места наши мальчики никогда нас с собой не брали, да и сами ходили туда только большой компанией. В одном таком баре в финском квартале Пинк как-то раз увидел человека, валявшегося на полу у стойки, и принял его за пьяного, упавшего с табуретки. Чтобы пробраться к стойке, Пинк осторожно переступил через него, но ему объяснили, что он может не бояться потревожить этого парня – он ведь не пьяный, его просто застрелили час назад, а бармен сейчас слишком занят, чтобы вынести тело. До закрытия оставалось недолго, и труп пока только чуть подвинули и прислонили к стенке. Карманы у покойного уже были вывернуты, а пока Пинк угощался своим пивом, с этого человека сняли еще пиджак и брюки. Разумеется, Пинк не стал там надолго задерживаться.

Мы с Виппи Берд и Чик с Пинком любили ходить в заведение под названием «Коричневая кружка» в квартале Хот-Спрингз. Там была хорошая выпивка и танцевальная площадка с живой музыкой и певцом. В общем, публика валила туда валом, и заведение процветало. Там я впервые в жизни увидела музыкальный автомат – это был аппарат производства фирмы «Вурлицер» с покрытой полированным деревом передней панелью, как у большого радиоприемника, и желтыми и красными лампочками. Мы запускали песню «Маленькая коричневая кружка» так часто, что совсем заездили пластинку. Слыша эту песню, я всякий раз вспоминаю Пинка.

На стоянке перед входом было тесно от машин всех видов. Там были и мощные дорожные экипажи с открытым верхом, туристские машины с занавесками по бокам, крохотные двухместные авто и просто развалюхи непонятной породы. Частенько там красовалась и новенькая «Росомаха» Тони, которую ему со скидкой продал сам Труццолино, главарь их банды, после того как Тони разбил свой «Студебеккер» в одной из деловых поездок. Машина Тони стояла в стороне, не зажатая остальными, – привилегия постоянного поставщика заведения.

Однажды к нашему столику с бутылкой шампанского подошел официант и сказал: «От мистера Тони Макнайта! Не сомневайтесь, вино свежее, только вчера разлили по бутылкам». Через несколько минут к нам вальяжной походкой приблизился и сам Тони, который выглядел точь-в-точь как метрдотель в одном из голливудских ресторанов, куда нас водила Мэй-Анна, когда стала звездой, и покровительственно произнес: «Ну, как у вас дела, ребята, все в порядке?»

– Знаешь, просто нет слов! – сказал Чик. – Настоящее выдержанное шампанское!

– Чего не сделаешь ради старой дружбы, – ответил довольный Тони, даже не поняв, что над ним подтрунивают.

У Пинка тогда тоже был небольшой автомобиль марки «Мармон», если мне не изменяет память, желтого цвета, хотя Виппи Берд говорит, что желтых «Мармонов» вообще не делали. Обычно мы с ним некоторое время танцевали, а потом уезжали в его машине и дорогой все время пили. Виппи Берд утверждает, что по дороге мы с ним занимались не только этим, но это абсолютно никого не касается. В те времена не бывало такого, чтобы молодая девушка оставалась без внимания, и если мы с Виппи Берд выходили куда-нибудь одни, без мальчиков, всегда находился кто-то готовый угостить нас рюмашкой виски или пригласить выпить в соответствующем заведении. Тут следовало быть осторожной: многим из этих типов нужно было просто выпить с девчонкой и, может, прижать разок-другой, а некоторым требовалось и кое-что еще. В «Коричневой кружке» и других заведениях нет-нет да и мелькали девицы с подбитым глазом. Приходилось проявлять осмотрительность, и поэтому мы с Виппи Берд крепко держались друг за друга.

Мэй-Анна тоже иногда выходила с нами, но держала себя совершенно иначе: быстро окидывала мужчину острым оценивающим взглядом, после чего они обычно удалялись вдвоем на всю ночь. Она заявляла, что у нее прорезался талант выжимать из мужчин деньги, что было истинной правдой, но чувство самосохранения у нее при этом срабатывало не всегда. Порой она выглядела так, будто ее действительно били, но она сама ничего нам не рассказывала, а мы ее не расспрашивали.

Я чувствую, что у вас на языке вертится вопрос: где же в это время был Бастер Макнайт и что он вообще думал? Что ж, вопрос правильный.

Бастер был занят, создавая себе имя, создавая Бастера Миднайта. Тони организовал для него серию матчей в Грейт-Фоллз, Миссуле, Хелене и даже в Огдене. Затем Тони с Бастером отправились в турне от Денвера до Пуэбло. Бастер почти перестал бывать в Бьютте, но, когда он появлялся у нас, Мэй-Анна больше не позволяла ему околачиваться вокруг нее, как прежде: она словно взбесилась и потребовала, чтобы он предоставил ей свободу, что он и сделал.

«Мне предстоят важные матчи, мы с Тони скоро хорошо заработаем, и я на тебе женюсь», – пообещал он ей.

Но Мэй-Анна не заинтересовалась этим предложением. «Ах, что это я такое слышу, Бастер Миднайт, ты захотел на мне жениться? А я вот только собралась немного поразвлечься. Знаешь, я ведь сама могу неплохо заработать, так что спасибо тебе за все», – таков был ее ответ.

«Тут мне надо было топнуть ногой», – однажды сказал нам Бастер. «И получить по ноге каблуком», – возразила Виппи Берд. Бастер вздохнул – в этой ситуации он действительно ничего не мог поделать.

Естественно, ему совсем не нравилось, что она поступила в бордель. Во взглядах, которыми он провожал ее, светилась душераздирающая тоска, особенно если он знал, что она направляется на свидание. Иной раз он, как в прежние времена, тайно следовал за ней и, стоя за углом, прислушивался в надежде, что ей снова потребуется его помощь. Ведь несмотря на то, что она его отшила, он все еще чувствовал себя ответственным за нее, но и она, со своей стороны, ни на секунду не забывала, что он появится сразу, как только понадобится ей.

В свою очередь, Бастер Макнайт отнюдь не был образцом непорочности. Среди его постоянных болельщиков было предостаточно хорошеньких девушек, готовых прискакать по первому зову, чем он и пользовался, как только приходила охота. Он сам был очень привлекательным молодым мужчиной, высоким, с черными кудрями, и нос ему тогда еще не перебили, – я бы даже сказала, что в те годы не знала никого другого, на кого было бы столь же приятно смотреть. У него были замечательные глаза, темно-синие, цвета предрассветного неба, самого красивого цвета, который я видела в жизни.

А вот Тони, наоборот, как раз был рад, что Мэй-Анна поступила в бордель и, по его выражению, ослабила хватку, которой держала Бастера. Словно она это делала нарочно! Он опасался, что ее влияние на Бастера плохо отразится на его успехах, и поэтому поощрял его встречи с другими девушками, среди которых были, между прочим, и профессиональные проститутки. Когда мы видели в каком-нибудь журнале фотографию Бастера в обнимку с какой-нибудь потрясающей блондинкой, Мэй-Анне не составляло труда узнать, из какого она борделя.

Она действительно знала их всех благодаря своим связям в борделях нашего города. К этому времени она уже была настоящей красавицей и, думаю, могла бы стать кинозвездой без того, чтобы прежде пойти в проститутки. Просто она совсем не задумывалась о будущем, а свое нынешнее занятие унаследовала от матери, которая хотя прямо и не посылала дочь в бордель, но служила ей живым примером.

Мы все, включая Бастера, уже знали про миссис Ковакс всю правду, между тем как ее жизнь приняла суровый оборот. Она продолжала водить к себе в дом мужчин, и прохожие постоянно слышали доносившиеся из ее окон звуки борьбы и крики. Иногда Мэй-Анна приходила в школу с синяками. «Как она до сих позволяет своей матери бить себя?» – удивлялся Чик, но мы с Виппи Берд знали, что миссис Ковакс тут ни при чем, а настоящих виновников мы не видели, ведь они не приходили к ней домой, не желая встречаться с ее матерью, а сама Мэй-Анна об этом молчала.

Однажды перед их крыльцом остановился большой белый «Паккард», и водитель три раза нажал на гудок. «Эй, куколка, – крикнул он, – живей выходи!» Бедная миссис Ковакс, размахивая шляпой и сумочкой, сбежала к нему с крыльца на подламывающихся каблуках, но водитель только помахал рукой: «Не ты, моя радость, я хочу другую, ту, что помоложе». Через несколько минут Мэй-Анна спокойно вышла к нему, села в машину, и они уехали. Выглядело это так, словно она спокойно обштопала свою мать, как вышедшую в тираж конкурентку, но вся правда в том, что эти люди обычно были щедрыми, а мать и дочь Ковакс находились в отчаянной нужде. Иногда мужчины дарили Мэй-Анне недорогие украшения, которые она могла заложить, или давали ей деньги на карманные расходы.

В другой раз мы видели, как она выскочила из чьей-то машины вся всклокоченная, одежда ее была в полном беспорядке, а губная помада размазана по лицу. «Не знаю, что на него нашло, – сказала она, увидев нас. – Он предложил угостить меня мороженым, пока мама вздремнет. Мужчины!»

«Мужчины!» – согласилась Виппи Берд.

Судьба Мэй-Анны могла бы сложиться иначе, если бы миссис Ковакс внезапно не сдала. Мы знали, что она уже давно принимает настой опиума, – чтобы забыть Джекфиша, думали мы, – но, оказалось, для того, чтобы ослабить мучительные боли. Однажды мы с Виппи Берд и Мэй-Анной зашли к ним и нашли миссис Ковакс скорчившейся на полу и стонущей от боли. Я целый квартал без остановки бежала до нашего дома, позвала маму, которая бросилась туда, даже не сняв кухонного передника. Едва увидев миссис Ковакс, она вытолкала нас с Виппи Берд и Мэй-Анну за дверь и спросила: «Минни, дорогая, я послала девочек за врачом. Что случилось, ты упала?» – «Не надо беспокоиться», – просипела миссис Ковакс сквозь зубы, и прошло достаточно времени, прежде чем она пришла в себя настолько, что смогла заговорить. «Не надо беспокоиться. Это рак». Я увидела слезы на глазах у мамы, и мы с Виппи Берд заплакали тоже. Мама взяла Мэй-Анну за руку и, повернувшись к нам с Виппи Берд, спросила, какого черта мы тут делаем, когда она послала нас за врачом.

Диагноз, который поставила миссис Ковакс сама себе, оказался абсолютно правильным, хотя нам неизвестно, знала ли она это наверняка или только догадывалась. Мэй-Анна говорила, что ее бабушка тоже умерла от рака, так что в их роду это должно было быть наследственной болезнью.

Врач посоветовал миссис Ковакс лечь в больницу, но она ответила, что у нее нет на это денег, и тогда он выписал рецепт, отдал его Мэй-Анне и пообещал заходить каждый день, что и делал. Моя мама ежедневно готовила для Коваксов ужин, сама приносила его к ним в дом и ставила на столе. Когда Мэй-Анна благодарила ее, мама отвечала: «Знаешь, мистер Коммандер сейчас уехал по делам профсоюза, а Томми работает в ночную смену и спит весь день. Получается, что я теперь одна в доме. И слава богу, что сейчас мне есть о ком позаботиться и с кем провести время – я ведь очень скучаю одна». У моей мамы вправду было золотое сердце.

Иногда она готовила им что-нибудь особое, вроде горного чая и заварного крема, делая вид, что для нее это обычное дело. Она также сказала Мэй-Анне, что откладывала помаленьку деньги на черный день, и она просит Мэй-Анну взять эти деньги, так как мы одна семья, а отдать можно когда угодно, время терпит. «Ты ведь знаешь, – добавила мама, – если их не возьмешь ты, Эффа Коммандер заставит меня растратить их на свои капризы».

«Спасибо, миссис Коммандер, – сказала Мэй-Анна, – у нас все в порядке. У нас пока есть деньги, но все равно большое вам спасибо». Мэй-Анна ни у кого не взяла бы денег, даже у нас и даже взаймы – такой она была гордой. Я спросила маму, почему она просто не оплатила сама счет от врача, но мама ответила, что в чужую жизнь можно вмешиваться только до определенных пределов.

Последней каплей оказалась корзинка с едой – подарок благотворительного общества. Несколько пожилых активисток церковного совета из прихода церкви Святого Причастия откуда-то узнали о состоянии миссис Ковакс и решили послать Коваксам корзинку с едой от имени городского благотворительного общества. Однако им показалось недостаточным оставить эту корзинку на пороге и, постучав в дверь, уйти незамеченными. Вручить ее обязательно надо было в торжественной обстановке, не надо объяснять зачем. И вот делегация этих старух, одетых как для семейного банкета, начала неторопливо собираться перед крыльцом дома Коваксов – специально, чтобы все могли их видеть. Мы с Виппи Берд тогда как раз вместе с Мэй-Анной сидели у них в гостиной и поэтому случайно оказались свидетельницами. Они позвонили в дверь и вручили ей эту корзину с таким видом, словно ожидали, что она упадет перед ними на колени и обнимет их ноги, как дети бедняков обнимают ноги Господа Иисуса на лубочной картинке.

– Дорогая моя, – начала одна из них, – от имени прихода и городской общины мы рады исполнить свой долг перед теми, кому меньше остальных повезло в жизни. Прими же этот дар и будь благодарна Господу за все, что Он посылает, ибо Господь наказал твою мать за грехи, но Он по своему милосердию может и простить ее.

Другая дама смерила Мэй-Анну взглядом, словно перед нею был подержанный автомобиль, и добавила:

– Моей кухарке как раз нужна помощница, и я вспомнила о тебе.

Мы с Виппи Берд заскрипели зубами от злости и готовы были спустить их со ступенек. Коваксам сейчас не помешала бы любая помощь, даже вот такая, и мы ожидали, что Мэй-Анна либо скажет им спасибо, либо пошлет их всех к черту, но так или иначе примет этот подарок, однако она повела себя так, как мы и вообразить не могли.

– Да что вы такое говорите, леди, откуда вы все это взяли? – с выражением невинного удивления спросила Мэй-Анна. – Мы с мамой ни в чем не нуждаемся, это просто какое-то недоразумение. Прошу вас сделать мне одолжение, присядьте с нами, мы с подругами как раз собрались выпить чаю.

Обескураженные благотворительницы в напряженном молчании расселись вокруг стола и выпили по чашке чаю, как предписывали приличия. Все вдруг встало с ног на голову – теперь не она перед ними, а они перед ней оказались в долгу, и, допив свой чай, все так же в молчании, пристыженные, они убрались из ее дома и прихватили с собой эту проклятую корзину. Даже многие годы спустя, даже в фильме «Прегрешение Рэйчел Бэбкок» Мэй-Анна не держала себя с такой непринужденной грацией и аристократизмом, как тогда, угощая чаем этих старых потаскух.

Когда последняя из них закрыла за собой дверь, Мэй-Анна повернулась к нам, сжимая кулаки и вся бледная от злобы.

– Я никогда не возьму подачки! – закричала она. – Никогда! Никогда!

Спустя годы, когда мы с Виппи Берд увидели «Унесенных ветром», она спросила меня: «Как ты думаешь, Скарлетт О'Хара могла бы принять благотворительную корзинку, когда голодала?» А меньше чем через неделю эти старые склочницы раззвонили по всему городу, что Мэй-Анна поступила шлюхой в один из борделей на Аллее Любви.

Моя мама сделала попытку отговорить ее от этого шага, она сама пошла к Коваксам и пригласила мать и дочь пожить у нас, пока Мэй-Анна не закончит школу. Мэй-Анна покачала головой и ответила, что только она несет ответственность за свою мать и что уже приняла соответствующее решение. Моя мама обняла Мэй-Анну и сказала, что любит ее и чтобы она приходила к нам всегда, когда захочет. Мэй-Анна ответила, что таких прекрасных слов ей никто никогда в жизни не говорил, что, скорее всего, было правдой. Мэй-Анна сказала, что моя мама святой человек. Когда она умерла, Мэй-Анна послала отцу Свиное Рыло денег на свечи – такого количества свечей хватило бы, чтобы спалить его церковь дотла. Спустя несколько дней после того, как она начала работать у Нелл Нолан, самой известной бандерши в нашем городе, мы с Виппи Берд случайно повстречали ее на улице, там, где сейчас заведение Бена Франклина. Ночью она работала, а день проводила рядом с матерью, или наоборот: работала в дневную смену, чтобы дежурить подле матери ночью. «Вы, конечно, уже слышали, чем я занимаюсь, – сказала Мэй-Анна, – можете сделать вид, что не знаете меня, – я пойму».

Мы с Виппи Берд посмотрели на нее как на сумасшедшую и переглянулись.

– Послушай, подруга, – сказала ей Виппи Берд, – то, что мы еще торчим в этой дурацкой школе, а ты уже нашла работу, еще не значит, что ты сильно лучше нас. И нравится тебе или нет, мы, как и прежде, – «несвятая Троица».

Мэй-Анна весело рассмеялась и ответила, что она самый счастливый человек на свете, раз у нее есть такие друзья. Потом она посерьезнела и сказала:

– Виппи Берд и Эффа Коммандер, вы должны мне помочь.

Мы ответили, что всегда ей поможем, но только денег у нас сейчас не так много. «Не деньгами, а советом. – сказала она. – Сейчас мне нужно новое имя – у нас так принято, каждая новая девушка получает новое имя». Может быть, имя какой-нибудь кинозвезды, предложила она. Мы только что посмотрели фильм «Рио-Рита» и поэтому спросили, не подойдет ли ей Бебе Даниэльс, но она ответила, что одна Бебе Даниэльс на Аллее Любви уже есть. Тогда я предложила Мэри Мильс Минтер, но Мэй-Анна возразила, что пьяный шахтер не сможет выговорить такого. Еще нам нравилась Барбара Ламарр, но Мэй-Анна возразила, что если назваться именем покойницы, то тогда вряд ли кто осмелится с ней переспать. И тогда мы с Виппи Берд случайно заметили табличку с названием улицы, и в мгновение ока на свет родился псевдоним, ставший однажды самым знаменитым во всем Голливуде.

С тех пор, как Мэй-Анна стала проводить почти все время в своем борделе, «несвятая Троица», можно сказать, превратилась в «двоицу», хотя мы с Виппи Берд навещали Мэй-Анну при любом удобном случае и наша дружба не прерывалась. Иногда, когда она работала в дневную смену, мы с Виппи Берд прогуливались по Аллее Любви, словно это была самая обыкновенная улица, и если Мэй-Анна в это время не была занята и замечала нас, она стучала в окно, подавая нам сигнал к встрече в баре Геймера, куда прибегала минут на пять, и мы выпивали по чашечке кофе. Даже в эти дневные часы Аллея Любви была полна прохожих, словно Бродвей после окончания рабочего дня, и школьники, для которых это была самая короткая дорога к футбольному полю, куда после уроков они толпой шли играть в регби, проходя мимо, колотили касками по дверям борделей.

Через шесть месяцев миссис Ковакс умерла. «Отмучилась», – сказала моя мама. В последние дни она выглядела просто ужасно и кричала так, что было слышно на весь Кентервилль, – мама говорила, что она уже просто обезумела от боли. На похоронах народу было немного: только Мэй-Анна, Бастер, Берды и мы. На свои собственные сбережения Мэй-Анна приобрела большой черный надгробный камень, на котором было высечено: МИНЕРВА ЭВАНС КОВАКС, ПОКОЙСЯ С МИРОМ. Мэй-Анна попросила мою маму раздать вещи миссис Ковакс бедным семьям, освободила дом и совсем переехала в бордель Нелл Нолан.

В мае того года мы с Виппи Берд закончили школу, и я пошла работать официанткой в заведение Геймера, а Виппи Берд получила место профессионального секретаря в энергетической компании. Два-три раза в неделю она приходила в заведение Геймера обедать. В то время это было неплохое кафе, даже с собственной пекарней-кондитерской, и я помню, как в одну субботу мы изготовили сразу двадцать семь свадебных тортов. Кроме того, у Бэйба Геймера были свои фирменные конфеты. В подвале его заведения семь девушек-кондитеров без остановки лепили их, сразу расфасовывали по кулькам и рассылали по всему свету. Эти конфеты были так знамениты, что в обычные дни почти полностью расходились по предварительным заказам, а в канун дня святого Валентина или Дня матери шахтеры нашего города выстраивались в длиннющую очередь, чтобы купить по кульку этих конфет, завернутых в праздничную фольгу.

Мы иногда встречали Мэй-Анну на улице или в магазине, куда она приходила вместе со своими новыми подругами с Аллеи Любви. Они всегда вели себя очень прилично и оставляли хорошие чаевые. Иногда они заходили по вечерам и спрашивали цыпленка с макаронами, и если я не бывала очень занята, то сама выполняла их заказ.

Про проституток обычно пишут, что это грязные твари, или, наоборот, превозносят доброту их золотых сердец, но наши бьюттские девушки были самыми обычными людьми, и если заранее не знать, чем они занимаются, то никогда об этом и не догадаешься, – ни вызывающей одежды, ни вульгарного макияжа. Сказать по правде, мы с Виппи Берд красились больше, чем Мэй-Анна, вот разве что она всегда любила яркий маникюр.

Но за городом мы встречались с ней еще чаще, чем в городе, и как раз во время одной из таких случайных встреч нам с Виппи Берд довелось оказаться подружками невесты на их с Бастером свадьбе. Конечно, это не была настоящая свадьба, но для бедняги Бастера и это было счастье.

Однажды вечером Пинк и Чик повели нас с Виппи Берд в «Коричневую кружку», куда буквально через несколько минут после нас впорхнула Мэй-Анна с еще одной девушкой, а вслед за ними вошли Бастер и Тони. Бастер только что выиграл очередной бой в зале «Рыцари Колумба», и сейчас они с Тони гуляли. Видно было, что Бастер в прекрасном настроении, а это в последнее время с ним бывало нечасто. У стойки бара все они добавили еще по стакану – а для чего еще приходить в подобное заведение? – а потом подошли к нам.

– Сегодня Бастер Миднайт выиграл свой двухсотый бой, – объявила Мэй-Анна заплетающимся языком.

– Да ну, у меня не было столько боев, – удивился Бастер.

– Ты забыл Стеннера Свиное Рыло, – ответила Мэй-Анна, которая была пьяна в стельку. – Кроме того, сегодня день рождения Бастера Миднайта, и мы должны отпраздновать это особо.

– Но мы уже празднуем, – возразил он.

– Нет, Бастер, я хочу, чтобы это была особая ночь. Как тот день в «Финлене».

– Уже половина двенадцатого ночи, – сказал он.

– Неважно, я хочу заказать торт. Или нет! Я сейчас пойду в пекарню Геймера и сама его сделаю.

– Пекарня уже закрыта, Мэй-Анна, – сказала я.

Мэй-Анна минуту вращала глазами, потом сказала, обращаясь к Бастеру:

– Ну ладно. Раз здесь не «Финлен» и праздничного торта нет… Чего ты хочешь больше всего на свете?

– Известное дело – жениться на Мэй-Анне Ковакс, – сказал Чик, и мы все засмеялись.

– Здесь нет никакой Мэй-Анны Ковакс, здесь Марион Стрит, – сказала Мэй-Анна.

– Согласен на то, что есть, – ответил Бастер.

– Тогда мы женимся прямо сейчас. Пинк будет священником, Тони – другом жениха, а вы обе, – сказала Мэй-Анна, показывая на нас с Виппи Берд, – вы будете подружками невесты.

Тони объявил, что все посетители кафе приглашены на свадьбу; народ оживился, предвкушая развлечение, а он принялся организовывать зал – сдвигать столы и расставлять стулья так, чтобы посередине образовался проход для молодых и свадебной процессии. Один из столов, поставленный на оркестровый подиум, должен был изображать алтарь, а белая с красной каймой скатерть служила алтарной завесой. Кто-то дал Мэй-Анне шарф из шифона, и она надела его на голову вместо фаты, а мы с Виппи Берд держали в руках букеты из бумажных цветов, которыми были украшены стены. Букеты все обросли пылью и паутиной, но Мэй-Анну это не заботило. Мы с Виппи Берд увели невесту переодеваться, между тем как Чик, забравшись на подиум, взмахнул рукой, словно дирижер, и приказал оркестру играть свадебный марш.

Они успели сыграть его пять или шесть раз, пока мы в женском туалете переодевали невесту, вернее сказать, раздевали, потому что мы просто-напросто оставили ее в белой атласной нижней рубашке, которая смотрелась на ней так же элегантно, как самое модное платье для вечеринки с коктейлем. Затем мы укрепили у нее на голове фату, вручили бумажный букет, и наша невеста была готова, хоть и стала больше похожа на монахиню.

Стоя рядом с Пинком, Бастер ожидал выхода невесты. К лацкану его пиджака был приколот цветок, вырезанный из открытки, а Чик и Тони стояли сзади, изображая друзей жениха. Потом мы с Виппи Берд вывели невесту к жениху, причем, как утверждает Виппи Берд, все трое едва держались на ногах, и встали как раз под большой деревянной кружкой, символом этого заведения, висевшей над подиумом, где сидел оркестр. Пинк, который никогда не бывал на свадьбах и не знал, что в этих случаях должен говорить священник, просто взмахнул рукой и объявил, что Бастер Миднайт и Марион Стрит отныне муж и жена. Публика аплодировала, а мы с Виппи Берд разбрасывали попкорн над головами молодых.

Потом Бастер на руках вынес Мэй-Анну из зала, усадил в свой новый черный автомобиль, и «молодые», оба вдрабадан пьяные, отправились проводить свою брачную ночь в номерах Нелл Нолан. Мадам Нолан, которая не усматривала во всей этой истории ничего забавного, хотя иногда позже, иронизируя, и называла Мэй-Анну «миссис Миднайт», заставила Бастера заплатить ей за всю ночь.