Лекарка для врага

Глава 18

Яся

Несколько дней назад

Стук прорвал ночную тишину так внезапно, что я едва не рухнула с лавки. Это был не просто стук, а гулкий, настойчивый удар в дверь, полный такой тревоги, которую могли проигнорировать разве что мертвые.

Тео встревоженно взъерошил перья, и его клюв щелкнул у самого моего уха.

— Кар…р! Опять ночами шляются. Да спать не дають! Ни сна, ни покоя! Гнать всех да подальше! Пусть днями ходят.

Гнать? Кто бы это ни был, я знала: стучат так лишь тогда, когда беда уже переступила порог и не ждет приглашения. Сердце сжалось в ледяной комок, предчувствуя недоброе. Накинула наскоро поношенный тулуп и выбежала в сени, чтобы отодвинуть тяжелый засов.

На пороге, стоял мужчина… Иван, кажется. Промышлял охотой. Сейчас зверя поймать тяжело. Но бывало он поймает кролика или еще кого. А там и мясо, и шкурка.

Пришел он явно от большой беды. Его лицо землистого цвета, плечи осунувшимися, глаза были полны ужаса. Его тело била дрожь, да с такой силой, что казалось, вот-вот перекинется и на меня. Он горел лихорадкой: одежда на нем сидела мешком, пуговицы были застегнуты вкривь и вкось, а щеки пылали багрянцем.

— Умоляю… — начал он и сразу спохватился, сглотнув ком в пересохшем горле... — Помоги… Все, что захочешь, сделаю. Только помоги.

— Вы больны? — спросила я.

Но мужчина лишь отрицательно качнул головой.

— Сын… Мой Сеня, — его лицо тут же стало мокрым от слез, которые он даже не пытался смахнуть. — Сеня мой… отошел.

Воздух со свистом вылетел из моих легких. Сын… Маленький, голубоглазый мальчуган, что всегда с интересом выглядывал из спины отца, завидев меня на рынке. Умер? Но от чего? Горе отца было бездонным, живым существом, копошащимся у моих ног. Но я была знахаркой, а не божьей избранницей. Я не могла повернуть время вспять.

— Мне искренне жаль, Иван. Но я бессильна перед лицом смерти, — выдавила я, и каждое слово далось с трудом.

Но он снова закачал головой, и в его глазах была смесь надежды и безумия.

— Жар был, бредил… Потом… затих. Дыханья не стало. Ульяна кричать начала… Мы его… обрядили, на стол положили… Свечи зажгли…

Он говорил сбивчиво, обрывочно, и я молча слушала, давая ему выговориться. Иногда это единственная помощь, что ты можешь предложить.

Он замолчал, содрогнувшись всем телом, будто от морозного порыва.

— Мне очень жаль, — повторила я тише.

— А потом… — голос Ивана сорвался на низкий, животный, почти звериный шепот, от которого по спине побежали мурашки. — Потом он глаза открыл.

Ледяная игла пронзила меня в самое сердце. Тео рядом громко каркнул.

— Черные… — прохрипел Иван, и его собственные глаза стали округлыми от ужаса. — Совсем черные, без белка… как у… тварей из самой гущи Черни. И… зашипел. Прямо как гадюка под ногой. Царапается, мечется, зубами щелкает… Крови просит! Помоги, прошу, умоляю тебя!

«Умер… а потом открыл глаза. Черные глаза…». Это был не просто жуткий обряд перехода. Это был приговор. Проклятье.

— Каррр…упырь… Мальчик-то в упыря превратился, — зловеще прокаркал Тео, озвучив то, о чем я уже с ужасом подумала.

— Кровь давали? — жестко, без тени сочувствия, перебила я. Иван замер.

— Мы… веревками связали его… Он так шипел… Просил… Ульяна чуть не поддалась, еле оттащил…

— Иван, это важно, вы давали кровь или нет? – жестко спросила я.

— Нет! Пока я был… Клянусь!

Пока был. А теперь оставил обезумевшую от горя жену и дочь наедине с упырем…

— Надо спешить, — отрезала я и ринулась в избу, хватая с полок склянки, пучки засушенных трав и острый нож

— Ты… Поможешь? — в его голосе зазвучала обезумевшая надежда.

— Сделаю все, что в моих силах. Не более того, — честно ответила я, на ходу засовывая последние нужные корешки в холщовую сумку.

И конечно же отвар. Самый редкий и дорогой что у меня был. Такой готовить умела только моя бабушка и я…но только по памяти.

— Каррр, упыря жечь надо! Сжечь и пепел развеять! Сама правила помнишь! — не унимался Тео.

— Моя бабка отхаживала укушенных, коли те еще не вкусили человечьей крови, — огрызнулась я, и ворон замолчал. — Превращение не мгновенно. Люди думают, что человек мертв, а душа ушла, но тело еще борется. Сердце стучит еле-еле, тихо-тихо… но стучит. Пока яд Черни не отравит его полностью, есть шанс. Если крови не пил… Я могу попытаться. Тем более, отвар я варила…

— Но ты даже не знаешь сработает ли, по памяти делала… А видела всего раз в жизни.

— Но шанс, то есть, — буркнула я и накинув платок выскочила на улицу.

— Лети за мной, но не показывайся. Если что… если я не справлюсь… — отдала я последний приказ Тео.

С громким карканьем он взмыл в черное небо, сливаясь с ночью.

Иван метался по снегу, как раненый зверь, не в силах найти покоя. Мы столкнулись глазами, и я крикнула:

— Веди!

***

Снег хрустел под ногами. Мы бежали, что было мочи. Я слышала, как Иван рыдал и даже не понимала, как он разбирал дорогу в таком состояние.

И все же до деревни мы добрались быстро. Хотя от такого бега у меня даже заколол бок.

Их дом был видно издалека. Свет сочился из окон освещая темную деревушку.

Иван, не останавливаясь, врезался в дверь плечом, и та с скрипом поддалась.

Дверь распахнулась, и в лицо ударил спертый воздух — запах страха, воска и пота. В центре горницы, на грубом столе, под образами, металась маленькая фигурка, стянутая веревками. Сеня. Но будто нарисованный сажей и безумием. Он выгибался, издавая хриплое, булькающее шипение, от которого по моей спине бежали мурашки. Его глаза, два бездонных черных омута, искажали до неузнаваемости милое детское личико.

Возле него, вся в слезах, обезумевшая Ульяна пыталась прикоснуться к его лбу, умоляюще шепча:

— Сенечка, родной, успокойся, мама с тобой, все хорошо…

Ее слова разбивались о каменную стену его одержимости. От шума из соседней горницы вышла Тата, бледная, испуганная, сжимая в руке тряпичную куклу.

— Мама? Папа? Сеня… — ее голосок дрожал.

— В комнату! Сиди там! — рявкнул Иван так грозно, что девочка вздрогнула и, всхлипнув, мгновенно исчезла.

Я, отбросив сумку, бросилась к столу. Мои пальцы сами нащупали флакон с отваром.

— Ульяна! Кровь! Давала ему хоть каплю? Говорите правду! — мой собственный голос прозвучал чужим, стальным, не терпящим возражений.

— Нет! Нет! Клянусь богами, нет! — закричала она, и в этом крике была такая бездна отчаяния, что лгать она не могла. — Он просил… умолял… но я побоялась!

Упырь на столе, услышав голоса, на мгновение затих. Его черные глаза нашли отца.

— Папа… — просипел он уже почти человеческим, но до жути чужим голосом. — Папа, отпусти… Мне больно… Я просто хочу кушать… Очень хочу… Отпусти, и я все тебе прощу…

В горле у меня пересохло. Это была не детская мольба, а хитрость, на которую пошел упырь.

— Все выйдите из горницы! – скомандовала я.

— Я никуда не уйду! Это мой сын! — Ульяна вцепилась в край стола, ее костяшки побелели.

Я подняла на нее взгляд.

— Тогда он умрет. Окончательно и навсегда, — прозвучало холодно, даже для меня самой. — Я не смогу помочь, пока вы здесь.

— Ты… ты можешь ему помочь? — в ее голосе прорвалась бешеная, пьянящая надежда. — Неужели это возможно?

Я посмотрела на это искаженное страданием лицо и на маленькое тело, бьющееся в петлях. Бабкины слова эхом отдались в памяти.

— Можно, — выдохнула я, и это была правда. — Только если вы мне сейчас поверите и оставите меня с ним наедине.

В этот миг упырь, почуяв слабину, рванулся с нечеловеческой силой. Одна из веревок с треском лопнула. Я, не раздумывая, набросилась на него, впиваясь пальцами в его худые плечики, и силой, которой сама от себя не ожидала, пригвоздила его к столу.

— ИВАН! — рявкнула я, чувствуя, как подо мной бьется что-то сильное и абсолютно чуждое. – Уходите! Сейчас!

Тот, будто очнувшись, схватил жену на руки и почти потащил в соседнюю горницу. Последний взгляд, который бросила Ульяна через плечо — полный безумия, боли, надежды и бесконечного материнского страха, — разбил мое сердце вдребезги. Дверь захлопнулась.

Тишина. Теперь только мы. Я и маленькое чудовище, которое когда-то было мальчиком.

Я действовала инстинктивно, движимая долгом и страхом. Сорвала с шеи кулон и тут же приказала

— Цыц!

На удивление получилось. Упырь застыл.

Магия слушалась меня через раз. Повезло. И я воспользовавшись везением тут же снова связала мальчика. Стоило закончить с веревками как моя сила снова дала сбой и мальчик снова начал кричать и дергаться.

Повезло что успела связать.

Теперь обряд…

Подпалила пучок горьких трав — едкий дым заполнил горницу. От него упырь снова замер. Он перестал кричать, только шипел. По моей памяти так и должно быть.

Я шептала старые слова, заговоры и молитвы, чувствуя, как они обжигают мне губы. Пальцем провела знаки на его раскаленном лбу — кожа пылала.

В конце влила отвар в приоткрые от шипения губы. Упырь пытался выплюнуть, из его горла пошел пар. Но…проглотил.

Последний писк и…наступила тишина.

Она длилась вечность. Сеня замер, его тело обмякло. Черные глаза уставились в потолок, не моргая. Мое сердце колотилось где-то в горле. Если не сработало… Если я ошиблась…

И вдруг… резкий, судорожный, но такой живой и человеческий вдох. Воздух ворвался в его легкие. Потом еще. И еще.

Моей магии хватило чтобы понять, это был он. Я тут же надела обратно кулон.

И дрожащими руками начала развязывать веревки. Когда последний узел ослаб, я отшвырнула веревку прочь.

Его веки дрогнули. Он уставился на меня со страхом.

— Мамочка…

— Все хорошо Сеня, мама и папа рядом они сейчас войдут…

— Там было страшно, очень страшно. — Мальчик подался вперед и вцепился в меня, в поисках помощи. – Такой страшный, страшный сон…

Я положила руку на его светлую голову. Чувствуя, как у самой подступают слезы.

— Там… там было темно. И холодно. И все время хотелось… кушать. Очень сильно. А потом… потом я услышал папу. И твой голос. И стало светлее. — Он замолчал, глотая слезы. — Мне страшно. Я больше не хочу такой сон.

Глядя на него — на синяки под глазами, на ссадины от веревок, на его беззащитную худенькую шею, — я почувствовала невероятную, давящую боль.

— Все уже прошло, — сказала я, и мой голос стал тихим и теплым. — Ты просто очень заболел. Но теперь все будет хорошо.

— Правда?

Я посмотрела в его черные, полные слез глаза и сделала то, на что у меня почти не оставалось сил — улыбнулась.

— Правда, — сказала я. — Я обещаю тебе. Все будет хорошо.

И он, исхудавший, измученный мальчик, поверил мне.

Вот только все произошедшее сегодня, лишь половина ритуала и самое страшное еще ждало нас впереди.

Утро пробивалось сквозь заледеневшее окошко, разливаясь теплым светом.

В его лучах кружилась такая хрупкая радость.

На кровати, заваленный лоскутными одеялами, сидел Сеня. Бледный, исхудавший, с синяками под глазами, но — живой. Ульяна, с красными, но уже сухими глазами, подносила ему ложку с теплой кашей, а Тата, сидя на краешке, внимательно смотрела на братишку. Тата что-то сказала, и Сеня засмеялся.

И этот простой звук был лучшей наградой. Иван стоял рядом со мной, прислонившись к дверному косяку. Вся его мощная фигура была напряжена, каждый мускул рвался туда, к кровати, прикоснуться, убедиться, обнять. Но я просила его поговорить со мной наедине. Ведь испытания еще не закончились. Мы только на середине.

— Как это случилось? Где он мог заразиться? — спросила я Ивана.

Он мрачно покачал головой, в его глазах читалась та же беспомощность.

— Не знаю. Не кусал его никто, я проверял. Играл всегда на глазах, у окна. Никогда за околицу не ходил.

В голове крутились обрывки бабушкиных уроков, страшные сказки и суровые реальные случаи. Путей проникновения Черни было не так много. Прямой укус… Порча… Или…

Я повернулась к нему, ловя его взгляд.

— Иван. Вы ведь не охотились в Черни?

Он вздрогнул, будто я прикоснулась к нему раскаленным железом. Его плечи сгорбились, а взгляд ушел в пол. Этого было достаточно. Я поймала его с поличным.

— Дичи нет! — вырвалось у него сдавленно, с отчаянием загнанного зверя. — Горы хмурые. В лавке цены кусаются… Надо кормить семью. Зашел… за обережные знаки. Немного. Птицу подстрелил, жирную такую, пеструю… Все ее ели. И я, и Ульяна, и дети.

Ледяная полоса прошла у меня по спине.

— Нельзя есть то, что поймано за чертой, Иван! — прошипела я, чтобы не слышали дети. — Неизвестно, чем она дышала, что ела… чьим обликом могла быть!

— Мы все ее ели! — упрямо повторил он, но в его глазах уже читался ужас от понимания. — Все! Но ведь только он… У него был такой кашель. А нам не с чем даже было приготовить бульон.

И тут в моей голове щелкнуло. Последняя недостающая деталь.

— Сеня… Перед этим он болел? Недавно?

Иван замер. Казалось, он даже перестал дышать. Его лицо вытянулось, стало серым.

— Кашлял… — выдавил он еле слышно. — Сильно. У него был жар. Лекаря вызывали… Тот посмотрел, сумму назвал такую, что я онемел. Пока я деньги добывал… Сене стало хуже. Отвар, что лекарь потом дал, не помог… Он сказал… готовиться к худшему. И он… отошел.

Я слушала, и сердце мое обливалось кровью. Картина стала ясной, как белый день.

Они съели отравленную тварь. Яда, Черни, в ней было немного. Для здорового взрослого — пустяк, организм справится, с легким недомоганием. Но мальчик был слаб, его тело уже боролось с болезнью. Лекарь со своей жадностью промедлил, не оказал помощь вовремя… И этого стало достаточно. Слабый детский организм не выдержал двойного удара.

— Виноват я… — прохрипел Иван, сжимая кулаки.

— Нет, — отрезала я резко. — Виноват жадный лекарь, поставивший цену на жизнь ребенка. Ты пытался их прокормить. Теперь слушай меня.

Он поднял на меня взгляд, полный муки и надежды.

— Его можно спасти. Окончательно. Но яд Черни глубоко. Нужен особый отвар. Очень сильный. И очень сложный. Часть трав я соберу сама, они растут в опасных местах. Но кое-что… тебе придется купить.

— Я готов отдать все, что угодно! — он ожил, в его глазах вспыхнул огонь. — Все что осталось после лекаря…

— Отвар должен настаиваться сутки, — продолжала я, уже мысленно сверяя список с тем, что осталось в моих запасах. — И нам нужно сильно поторопиться. Каждый час на счету. Пока та тварь внутри него снова не проснулась и не потребовала своего.

Я посмотрела на мальчика, который тихо смеялся над словами сестры. Он так хотел жить. И я дала ему обещание. Теперь я сделаю все, что от меня зависит, чтобы его исполнить.