Глава 2

Когда Гай очнулся, камышовые светильники едва мерцали. Ему казалось, что он очень долго был без сознания. Тлеющие в очаге угли излучали слабый свет, и он разглядел возле лавки, на которой лежал, очертания девушки. Это была Эйлан, и она сидя дремала. Римлянин чувствовал усталость во всем теле и пульсирующую боль в руке; нестерпимо хотелось пить. Где-то неподалеку разговаривали женщины. Его плечо было обмотано толстым слоем льняных бинтов, и у Гая было такое чувство, словно его запеленали, как грудного младенца. На рану наложили какую-то сальную мазь, и от повязки исходил запах жира и бальзама.

Девушка сидела прямо на маленькой треногой табуретке и казалась стройной, как молодая березка. Она молчала. Лицо бледное, слегка вьющиеся волосы зачесаны за уши, но они были слишком мягкими и поэтому не лежали ровными прядями. На шее – золотая цепочка с амулетом. Гай знал, что в Британии девушки довольно поздно достигают зрелости. Вполне вероятно, что Эйлан уже исполнилось пятнадцать. Она еще не женщина, но уже и не ребенок.

Раздался грохот, как будто кто-то уронил ведро, и чей-то молодой голос прокричал:

– В таком случае иди и сам их дои, если сообразишь, как это делается!

– И чем тогда будет заниматься коровница? – резким тоном отозвалась какая-то женщина.

– А она завывает и вопит во все горло, словно привидение-плакальщица, потому что римские палачи увели ее мужа на работы и она осталась одна с тремя малыми детьми, – ответил первый голос, – а Родри мой ушел за ними.

– Проклятие Танара на головы всех этих римлян… – вступил в разговор какой-то мужчина, и Гай узнал голос Синрика. Но женщина постарше перебила его:

– Тихо вы все. Маири, расставь-ка лучше тарелки на столе, вместо того чтобы кричать на ребят. Я пойду поговорю с этой бедной женщиной, скажу ей, чтобы привела своих малышей сюда, но коров доить сегодня все равно надо, даже если римляне заберут всех мужчин Британии.

– Правильно, кормилица, – согласился Синрик.

Голоса звучали теперь тише. Девушка взглянула на Гая, затем встала.

– Ой, да вы уже проснулись, – заговорила она. – Есть хотите?

– Я готов проглотить лошадь и колесницу и бежать полпути до Венты, чтобы полакомиться еще и возничим, – без тени улыбки на лице ответил Гай, и девушка какое-то мгновение недоуменно смотрела на него, потом широко раскрыла глаза и прыснула от смеха.

– Пойду посмотрю, есть ли на кухне лошадь с колесницей, – весело сказала она. Неожиданно за спиной у Эйлан образовался яркий просвет, и Гай увидел в дверном проеме женщину. Он был изумлен: в комнату лился солнечный свет.

– Не может быть. Сейчас что, уже другой день? – не задумываясь выпалил римлянин. Женщина рассмеялась, повернувшись боком, откинула полог из лошадиной шнуры и зацепила его за крюк, одновременно потушив оплывший фитиль светильника.

– Эйлан не позволила тревожить тебя, даже накормить не разрешила, – сказала она. – Она считает, что сон для тебя полезнее, чем пища. Пожалуй, она права. Но сейчас ты, должно быть, очень хочешь есть. Сожалею, что не могла лично оказать тебе радушную встречу в своем доме. Я навещала одну больную женщину в нашем селении. Надеюсь, Эйлан хорошо ухаживает за тобой.

– О да, превосходно, – ответил Гай и на мгновение зажмурился. Эта женщина чем-то до боли напоминала ему мать.

Женщина смотрела на Гая. Она была очень красива и так похожа на Эйлан, что было ясно: это мать девушки.

– Матушка… – произнесла Эйлан и, оробев, замолчала. У женщины, как и у дочери, были светлые волосы и темно-серые глаза с ореховым оттенком. Нарядная шерстяная кофта была испачкана в муке, – очевидно, она работала вместе со своими служанками. Из-под кофты виднелась вышитая белая сорочка из тонкого льняного полотна, и Гай признался себе, что более искусной работы ему еще не приходилось видеть в Британии. Верхние концы накидки были скреплены витой золотой застежкой тонной работы, на ногах – добротные башмаки из крашеной ножи.

– Надеюсь, тебе уже лучше? – любезно осведомилась она.

Гай приподнялся, опираясь на здоровую руку.

– Гораздо лучше, госпожа, – ответил он. – Всю жизнь буду благодарен тебе и твоей семье.

– Ты живешь в Деве?

– Я гостил неподалеку от Девы, – сказал Гай. Зная, что он приехал из римского города, она поймет, почему в его речи слышен латинский акцент.

– Раз уж ты проснулся, я скажу Синрику, чтобы он помог тебе помыться и одеться.

– Помыться было бы неплохо, – согласился Гай, повыше натягивая на себя одеяло: он только теперь заметил, что лежит совсем голый, если не считать повязок на ранах.

Женщина проследила за его взглядом и сказала:

– Он даст тебе что надеть. Возможно, одежда будет велика, но первое время придется походить так. Если хочешь, лежи здесь и отдыхай. А если чувствуешь, что можешь присоединиться к нам, мы будем очень рады.

Гай задумался. Каждый мускул в его теле отдавался ноющей болью, словно его колотили дубинками. С другой стороны, ему интересно было поближе познакомиться с обитателями дома, посмотреть, как они ведут хозяйство. И потом, они не должны думать, будто он пренебрегает их обществом. Прежде он полагал, что британцы, не желающие вступать в союз с Римом, – это в основном дикари. Но дом, где он сейчас находился, совсем не походил на жилище первобытных варваров.

– Я с удовольствием присоединюсь к вам, – сказал Гай и смущенно потер щетинистую щеку. – Только я хотел бы сначала умыться и, пожалуй, побриться.

– Бриться совсем необязательно. Во всяком случае, не затрудняй себя ради нас, – возразила женщина. – А помыться тебе поможет Синрик. Эйлан, найди брата, скажи, что нужна его помощь.

Девушка выскользнула из дома. Женщина тоже повернулась, чтобы уйти, но потом вдруг остановилась и еще раз посмотрела на Гая. Дневной свет, струившийся в комнату через квадратный проем, позволил ей лучше разглядеть юношу. Она улыбнулась, но теперь уже не той вежливой улыбкой, которой привечают гостей. Взгляд смягчился. Так когда-то смотрела на Гая мать – давно это было.

– Боже мой, – произнесла она, – да ты же еще совсем мальчик.

Гай даже обиделся – уже три года он выполняет работу, которая под силу только взрослым мужчинам. Он раздумывал, как учтивее и достойнее выпутаться из глупого положения, но тут раздался молодой насмешливый голос:

– Ну-ну, если уж он мальчик, кормилица, то я, в таном случае, несмышленый малыш в отцовском наряде. Ну что, непутевый, пойдем поищем еще какую-нибудь медвежью яму?

В дом вошел Синрик. Гай в очередной раз с удивлением отметил, какой он большой. Однако в остальном Синрик был совсем еще юноша, хотя из него можно было бы скроить двух таких, как Гай. Синрик расхохотался.

– Пожалуй, – продолжал он, – теперь ты меньше похож на горемыку, которого лучше отправить на тот свет, как поступают с идиотами и пропойцами. Дай-ка я осмотрю твою ногу, а там решим, можно ли тебе ходить. – У Синрика при его огромных габаритах были очень мягкие ладони. Он осторожно обследовал раненую ногу Гая и опять засмеялся. – Вот бы всем нам такие ноги! У тебя тут просто большая шишка. Что случилось, стукнулся о кол? Наверное, так. Другой, менее везучий, от такого удара получил бы перелом в трех местах и всю жизнь хромал бы, но тебе, думаю, это не грозит. Вот плечо – другое дело. В дорогу ты сможешь отправиться дней через семь, не раньше.

Гай с трудом сел на лавке.

– Мне надо ехать, – сказал он. – Через четыре дня я должен быть в Деве. – Через четыре дня истекал срок его отпуска по ранению…

– А я говорю, что, если ты сейчас отправишься в Деву, через четыре дня твои друзья похоронят тебя, – возразил Синрик. – Даже мне это ясно. Между прочим… – он торжественно приосанился и, словно наизусть отвечая урок, проговорил: – Бендейджид шлет сердечный поклон гостю, почтившему своим присутствием его дом, и желает ему скорейшего выздоровления. Он сожалеет, что неотложные дела не позволили ему быть дома сегодня, но будет очень рад встретиться с тобой по возвращении. – Синрик перевел дыхание и добавил: – У меня лично не хватит духу сообщить ему, что ты отказался от его гостеприимства.

– Твой отец – великодушный человек, – сказал Гай. Значит, ему придется остаться. Другого выхода нет. Имя Клотина лучше не упоминать. Как дальше будут развиваться события – это зависит от идиота-возничего. Если он вернулся и, как верный раб, доложил, что сын префекта выпал из колесницы и, возможно, погиб при падении, его тело, скорей всего, уже ищут в лесу. С другой стороны, если этот полоумный солгал или сбежал в какую-нибудь деревню, неподвластную римлянам, – а таких деревень здесь немало, хотя до Девы рукой подать, – тогда остается только гадать. Возможно, о нем и не вспомнят до тех пор, пока Мацеллий Север не начнет сам искать сына.

Синрик согнулся над сундуком, который стоял на полу возле кровати. Вытащив из него рубашку, он стал разглядывать ее. На лице его отразилось замешательство, глаза заискрились смехом.

– Тряпье, что было на тебе, сгодится разве только ворон пугать, – заговорил он. – Девочки постирают его и попробуют залатать, если получится. Им все равно нечего делать в такую погоду. В этой длинной рубашке ты будешь похож на девушку. – Он бросил рубашку назад в сундук. – Пойду попрошу что-нибудь меньшего размера.

Синрик вышел, а Гай стал рыться в своей одежде, – вернее, в том, что осталось от нее, – которую сложили возле кровати. Он искал свой кошелек; его срезали вместе с кожаным поясом. Кажется, все вещи на месте. Несколько квадратных кусочков олова, которые все еще имели хождение в качестве денег за пределами римских городов, пряжка, складной нож, одно-два маленьких колечка, еще кое-какие безделушки, которые он снял, когда ходил на охоту… Ага, вот и кошелек. Нельзя сказать, что он ему пригодился! Его взгляд на мгновение застыл на кусочке пергамента с печатью префекта. Эта охранная грамота здесь ему не поможет – скорее уж навредит. А вот когда он снова тронется в путь, она ему пригодится.

Быстрым движением Гай запихнул пергамент в кошелек. Интересно, заметили ли его спасители кольцо с печаткой? Он стянул с пальца кольцо и собрался было сунуть его в кошелек. Но в это время вернулся Синрик с одеждой; она висела у него на руке. Гай испытал неловкость: со стороны могло показаться, будто он проверяет, не украли ли у него что-нибудь.

– Мне кажется, при падении я немного повредил кольцо, – стал оправдываться Гай и провел пальцем по зеленому камню, как бы в доказательство того, что оно шатается. – Боюсь, камень выпадет, если я оставлю кольцо на руке.

– Римская работа, – заметил Синрик, взглянув на кольцо. – Что там написано?

На печатке были выгравированы только инициалы Гая и герб легиона, в котором он служил, но молодой римлянин очень дорожил этим кольцом: Мацеллий заказал печатку в Лондинии и вручил кольцо сыну, когда тот начал свою службу в легионе. Но Гай ответил:

– Не знаю, это подарок.

– Рисунок в римском стиле, – сердито щурясь, произнес Синрик. – Римляне заполонили своей дрянью почти всю Британию, до самой Каледонии. – Потом презрительно добавил: – Поди теперь разбери, где его делали.

По поведению Синрика Гай определил, что он сейчас находится в гораздо более опасном положении, чем когда беспомощно умирал в яме. Сам друид Бендейджид никогда не нарушит законов гостеприимства – Гай знал об этом по рассказам матери и няни. Но вот молодой британец по горячности своей может натворить все, что угодно.

Не задумываясь, Гай вытащил из кошелька одно из колец поменьше.

– Я обязан жизнью тебе и твоему отцу, – сказал он. – Окажи мне честь, прими это в дар от меня. Это кольцо стоит не дорого, но, возможно, оно будет напоминать тебе о твоем добром поступке.

Синрик взял кольцо; оно могло налезть ему только на мизинец.

– Синрик, сын друида Бендейджида, благодарит тебя, чужеземец, – произнес он. – Не знаю только имени того, кому я должен выразить мою благодарность…

Синрик недвусмысленно, хотя и соблюдая при этом правила хорошего тона, давал понять Гаю, чтобы тот назвал себя. Со стороны римлянина было бы невежливо проигнорировать этот намек. Он мог бы назвать себя именем брата матери. Но молва о вожде силуров, чья сестра стала женой римлянина, могла проникнуть даже в этот отдаленный уголок Британии. Лучше немного погрешить против истины, чем серьезно нарушить правила приличия.

– Моя мать звала меня Гауэн, – вымолвил он наконец. В этом, по крайней мере, он не солгал: римское имя Гай было чуждо ее языку. – Я родился в Венте Силуров. Это к югу отсюда, вряд ли ты знаком с кем-либо из моего рода.

Синрик какое-то время размышлял над услышанным, покручивая кольцо на мизинце. Вдруг глаза британца странно заблестели – его осенила какая-то догадка. Он впился напряженным взглядом в лицо Гая и спросил:

– Вороны летают в полночь?

Гай был одинаково изумлен загадочными словами Синрика и его странным поведением. У него мелькнула мысль, что, возможно, молодой британец не совсем в своем уме, однако он как ни в чем не бывало ответил:

– Боюсь, ты лучше меня разбираешься в жизни лесных обитателей. Воронов, летающих в полночь, мне видеть не приходилось.

Гай бросил взгляд на руки Синрика; его пальцы были как-то по-особому переплетены, и тут римлянин, кажется, начал понимать, в чем дело. Это, должно быть, условный знак одного из тайных обществ, каких немало в Британии. Вероятнее всего, это религиозная община, поклоняющаяся Митре или Назорею. Может быть, эти люди христиане? Да нет, не похоже. Те избрали своим символом рыбу или что-то в этом роде, но не ворона, это уж точно.

В принципе, Гая подобные вещи мало интересовали, и, очевидно, он каким-то образом выказал свое равнодушие. Выражение лица молодого британца несколько изменилось, и он поспешно проговорил:

– Похоже, я ошибся… – Синрик отвернулся. – Вот, думаю, этот наряд придется тебе впору. Я позаимствовал его у своей сестры Маири. Это одежда ее мужа. Пойдем, я помогу тебе искупаться. Если хочешь побриться, я принесу тебе бритву отца. Хотя, мне кажется, в твоем возрасте можно уже отращивать бороду. Осторожно, не наступай на больную ногу, а то упадешь.

Гай искупался, побрился, с помощью Синрика облачился в чистую тунику и широкие штаны, в каких ходили британцы, и только после этого почувствовал, что способен ковылять самостоятельно. Боль в руке была мучительной, нога тоже ныла в нескольких местах, но ведь могло быть и хуже. Гай понимал, что ему не следует все время лежать, иначе занемеют мышцы. Состояние у римлянина было отвратительное, но он, с благодарностью опираясь на плечо рослого британца, пересек двор усадьбы и ступил в трапезную.

В центре просторного помещения Гай увидел сколоченный из обтесанных досок длинный стол с массивными лавками по обеим сторонам. У ближней и у дальней стены пылали два очага. Возле огня кучками толпились мужчины и женщины. Среди них юноша заметил также нескольких ребятишек. Бородатые мужчины в грубых домотканых длинных рубахах вели между собой разговор на каком-то непонятном диалекте, так что Гай не мог различить ни одного знакомого слова.

У римлян не было в обычае делить с прислугой досуг или трапезу, хотя от своего наставника Гай знал, что исконное значение латинского слова familia[2] – это все люди, живущие под одной крышей. Он чуть поморщился при виде представившегося его взору зрелища, но Синрик истолковал выражение лица римлянина иначе. Он решил, что Гай утомился, и поспешил проводить его в дальний конец зала, где усадил его на скамью с подушками.

Здесь, в некотором отдалении от разношерстной кучки людей, на большом стуле во главе стола восседала хозяйка дома. Рядом стоял еще один стул, покрытый медвежьей шкурой, – очевидно, это место предназначалось для хозяина дома. На широких деревянных скамьях с высокими спинками и на лавках сидели несколько молодых мужчин и женщин. Они были одеты более нарядно и опрятно, обладали хорошими манерами, и Гай предположил, что эти молодые люди – дети хозяев или их воспитанники, а может быть, приближенные слуги. Хозяйка дома кивнула юношам и продолжила разговор с пожилым мужчиной, сидевшим у очага. Это был высокий сухопарый старик с вьющимися седыми волосами, которые, как показалось Гаю, были подстрижены чуть ли не по последней моде. Всем своим видом он напоминал стареющий призрак. Седая борода уложена аккуратными завитками. На морщинистом лице огоньками светятся зеленые глаза. Длинная белоснежная туника щедро расшита узорами. У его ног стояла небольшая арфа, украшенная золотым орнаментом.

Так это же бард! Но ведь в жилище друида это обычное явление. Сюда бы еще прорицателя, тогда можно считать, что он воочию видел представителей всех трех сословий друидов, о которых писал Цезарь. Однако прорицатель мог бы распознать в Гае римлянина. Да и этот старый бард почтил его долгим взглядом, так что у Гая по спине побежали мурашки. Но старик снова переключил свое внимание на хозяйку.

– С моей кормилицей Реей ты знаком, а это Арданос, бард, – вполголоса объяснил Синрик. – Я зову его дедушкой, потому что он отец моей приемной матери. Я ведь сирота.

При этих словах Гай лишился дара речи. Имя Арданоса не раз упоминалось в штабе легиона. Его считали могущественным друидом, поговаривали даже, будто он главный над всеми друидами, которые еще оставались на Британских островах. На первый взгляд Арданос ничем не отличался от обычного музыканта, который вот-вот ударит по струнам арфы и начнет сказание. Однако каждым своим жестом он приковывал к себе внимание. И Гай снова задался вопросом, удастся ли ему уйти отсюда целым и невредимым.

Он был рад примоститься на скамье у очага, где его не тревожили любопытные взоры. На улице еще светило солнце, но Гая бил озноб, и он наслаждался теплом пылающего рядом огня. Много лет прошло с тех пор, когда он последний раз гостил у родственников матери, где должен был следовать их обычаям. Гай надеялся, что ему удастся избежать неверного поведения, которое выдаст в нем римлянина.

– С моей сестрой Эйлан ты знаком, – продолжал Синрик. – Рядом с ней сидит сестра моей матери, Дида. – Эйлан занимала место подле Реи. Синрик расхохотался, увидев, как изменился в лице Гай, когда его взгляд остановился на девушке в зеленом льняном платье, сидевшей возле Эйлан. Откинувшись на спинку стула, она слушала старого барда. Поначалу Гаю показалось, что они с Эйлан совсем одинаковые, как два дубовых листочка, но приглядевшись, он заметил, что девушка, которую Синрик назвал Дидой, несколько старше и у нее голубые глаза, а у Эйлан – почти серые. Ему смутно припомнились два лица, смотревшие на него сверху, когда он лежал на дне ямы, – тогда он подумал, что просто бредит.

– Их и в самом деле двое. Похожи друг на друга больше, чем близнецы, правда?

Это верно, подумал Гай, и вдруг ясно осознал, что сам-то он точно определил, какая из двух девушек Эйлан, и теперь уж никогда не спутает ее с Дидой. До конца своей жизни он будет одним из немногих, кто интуитивно всегда сумеет различить этих двух женщин. В его памяти всплыли отблески огня, мучительная боль… и еще слова Эйлан о том, что она видела его во сне.

Гай внимательно разглядывал девушек, сравнивая их. Они во многом были не похожи, хотя различия между ними казались несущественными, почти незаметными. Дида была чуть выше ростом, и волосы у нее были прямые и гладкие; а волосы Эйлан выбивались из-под ленты едва заметным ореолом пушистых завитков. У Диды было бледное с правильными чертами лицо, оно дышало спокойствием, казалось торжественно серьезным; а Эйлан была розовощекая; словно притягивала к себе лучи солнца. И голоса у них тоже отличались. Дида небрежно бросила какую-то учтивую фразу – голос у нее был музыкальный, густой, в нем не слышалось робости, присущей Эйлан, не переливались смешливые нотки.

– Так это ты и есть тот самый недотепа, который свалился в кабанью яму? – серьезно поинтересовалась Дида. – По рассказу Синрика я представляла тебя неотесанным придурком, а ты на вид вполне цивилизованное существо.

Гай уклончиво кивнул. Странно было видеть, что совсем еще юная девушка держится так самоуверенно, с равнодушной холодностью. К Эйлан он сразу почувствовал какую-то привязанность. А эта, похоже, непонятно почему невзлюбила его.

Синрик обратился к полной молодой женщине, которая проходила мимо, неся в руках кувшин молока:

– Маири, это наш гость. Его зовут Гауэн. А ты так увлеклась молочным хозяйством, что тебе и поздороваться некогда.

Женщина учтиво склонила голову в знак приветствия, но ничего не сказала. Когда она повернулась к Гаю, юноша увидел, что женщина кажется полной из-за выпирающего живота – она была беременна. Глаза у нее были красные от слез.

– Это и есть вся наша семья. Да еще вот малышка Сенара, моя сестренка, – представил Синрик.

Сенаре было лет шесть-семь, не больше. У нее, как и у Эйлан, были светлые волосы. Она застенчиво посматривала на Гая, прячась за юбкой Маири, потом, осмелев, заговорила:

– Эйлан сегодня не пришла спать со мной. Мама сказала, что она всю ночь просидела возле тебя.

– Я очень тронут ее добротой, – сказал Гай и засмеялся, – но мне не везет с женщинами, ведь самые красивые из них совсем не удостаивают меня своим вниманием. Вот ты, малышка, почему не ухаживала за мной?

Девочка была круглолицая, с пухлыми розовыми щечками и чем-то напоминала его сестренку, которая умерла через три года после смерти матери. Здоровой рукой он притянул девочку к себе. Она вскарабкалась на скамейку рядом с Гаем и уселась там с довольным видом. А когда Маири и Дида принесли ужин, она стала есть с Гаем из одной тарелки. Молодой римлянин смешил девочку в течение всей трапезы.

Синрик и Дида вполголоса о чем-то беседовали. Повязка на руке мешала Гаю есть. Эйлан, заметив его неуклюжие попытки, подсела к юноше с другой стороны и, сняв с пояса маленький острый ножичек, без тени неловкости разрезала на мелкие кусочки все, что лежало у него на тарелке, чтобы Гаю было удобнее, а девочке тихим голосом наказала не мешать гостю; кроме римлянина и малышки никто и не слышал ее слов. Оказав нужную помощь, Эйлан вновь оробела и молча удалилась к очагу, и Гай с удовольствием наблюдал за ней издалека.

Одна из служанок принесла Маири годовалого ребенка, и молодая женщина, нисколько не смущаясь, расстегнула платье и стала кормить малыша, одновременно болтая с Синриком. Она с невинным любопытством разглядывала Гая, потом сказала:

– Теперь я понимаю, почему туника и штаны моего мужа тебе подходят больше. Он ушел… – Маири внезапно замолчала и нахмурилась. – Не думаю, что он отказался бы на время одолжить гостю свою одежду, хотя, возможно, и рассердится на меня за то, что я отдала его сухую смену незнакомцу, в то время как сам он мерзнет в лесу. Скажи-ка мне, Гауэн, неужели все силуры такие коротышки, как ты? Словно карлики. Или в постель к твоей бабушке однажды ночью забрался римлянин?

Если Гай что-то и ответил, то его слова потонули в общем хохоте. Юноша вспомнил, что британцы не видят ничего зазорного в шутках, которые воспитанные римляне сочли бы непристойными. Действительно, в сравнении с другими британскими племенами силуры казались какими-то ущербными: смуглые и щуплые, они невыгодно отличались от рослых светлокожих представителей белгов, к числу которых можно было бы отнести и Синрика, и Эйлан, и Диду, и Рею. Гай смутно помнил своего дядю, который был вождем силуров, но в его памяти запечатлелся сильный и властный человек, хотя и не высокий; он легко приходил в ярость, любил посмеяться, а на руках у него извивались вытатуированные драконы.

Гай все-таки придумал достойный ответ. Конечно, в компании римлян он не посмел бы произнести его вслух, но здесь такой ответ, возможно, разрядит нелепую ситуацию.

– Что касается твоего последнего вопроса, госпожа Маири, по этому поводу мне ничего не известно, но мне эта одежда в самый раз, и ты, кажется, не возражала, чтобы я поносил ее вместо твоего мужа.

Синрик закинул голову и раскатисто захохотал. Сидящие за столом дружно подхватили его смех. Улыбнулась даже Рея, однако улыбка ненадолго задержалась на ее лице, словно хозяйке дома было известно нечто такое, о чем Маири не догадывалась. На какое-то мгновение Гаю показалось, что Рея чем-то озабочена, но старается не выдать этого. Она повернулась к Арданосу.

– Отец, ты сыграешь нам?

Арданос взял в руки арфу и пристально посмотрел на Гая. Юноша вдруг понял, что старый друид абсолютно точно знает, кто он такой, а может, ему даже известно его подлинное имя. Но откуда бард может это знать? Гай был темноволосый, как и его отец, но ведь и у силуров, да и у представителей некоторых других племен, обитающих на юге и на западе острова, были темные вьющиеся волосы. Гай был почти уверен, что никогда прежде не встречался с этим стариком. Он ругал себя за мнительность. Не может быть, чтобы старый бард узнал его. Скорей всего он просто страдает близорукостью – этим и объясняется его пристальный взгляд.

Старый друид взял один-два аккорда, потом отложил арфу в сторону.

– Сегодня у меня нет настроения петь, – сказал он и обратился к одной из светловолосых девушек:

– Дида, дитя мое, спой ты для нас.

Эйлан улыбнулась, отчего у нее на щеках выступили ямочки, и ответила:

– Я всегда готова услужить тебе, дедушка, но ты ведь не хочешь, чтобы я тебе спела?

Арданос, раздосадованный своей оплошностью, рассмеялся.

– Надо же, опять ошибся. Так это ты, Эйлан? Клянусь, вы с Дидой специально разыгрываете меня каждый раз. Ну разве можно вас различить, пока кто-нибудь из вас не откроет рот!

Рея ласково проговорила:

– Не такие уж они одинаковые, отец. Разумеется, одна из них моя сестра, а другая – дочь, но, по-моему, они совсем не похожи друг на друга. Может, зрение начинает тебе изменять?

– Нет. Я всегда их путаю. Только по пению могу различить, – запротестовал друид. – Тут уж ошибиться невозможно.

– Ну что ты скривился, дедушка, как будто отведал кислого яблока. Меня же не обучают искусство бардов! – прощебетала Эйлан.

Потом воцарилось молчание, и Дида запела:

Знакомая птичка пропела однажды:

Мы, птицы, – лишь рыбы, плывущие в небе,

А рыбы – лишь птицы, летящие в море.

Рея подозвала к себе Маири и тихо спросила:

– Кого еще, кроме мужа коровницы, забрали римляне?

– Больше я ни о ком не слышала, матушка. Родри тут же ушел вслед за ними, и я не успела расспросить его, – ответила Маири, качая головой. – Он сказал, что до этого рабочих в основном угоняли куда-то на север.

– Будь проклят этот жирный боров Карадак! Или правильнее будет сказать Клотин, как зовут его римляне! – вспылил Синрик. – Если бы этот Старый Клоп поддерживал нас, римляне ни за что не посмели бы направить сюда свои легионы. А пока все разбегаются – кто к римлянам, кто в Каледонию…

– Замолчи! – воскликнула Дида, прервав песню на полуслове. – Ты доболтаешься, тебя самого отправят на север…

– Тише, дети, – примиряюще заговорила Рея. – Гостю не интересно слушать про наши семейные дела. – Однако Гай понял, что она подразумевала совсем иное: «В присутствии чужака в доме вести подобные разговоры небезопасно».

– В этой части страны сейчас гораздо спокойнее, чем все прошлые годы, – спокойно заметил Арданос. – Римляне думают, что приручили нас, что мы способны только платить налоги. Однако свои лучшие войска они отправили покорять новантов, и поэтому здесь порядка стало меньше.

– Такой порядок нам и не нужен, – сердито отозвался Синрик, однако, перехватив гневный взгляд Арданоса, умолк.

Гай придвинулся ближе к огню. Он понимал, что ему не следует встревать в разговор, но любопытство взяло верх над осторожностью.

– Недавно я был в Деве, – медленно начал он. – Там ходят слухи, что император, возможно, скоро отзовет Агриколу с Альбиона, хоть тот и одерживает победу за победой. В Риме считают бессмысленным тратить силы и средства на то, чтобы удерживать эту бесплодную землю.

– Трудно поверить, что нам вдруг может так повезти, – заметила Дида и презрительно рассмеялась. – Возможно, римляне и впрямь, наевшись до отвала, изрыгают пищу лишь для того, чтобы снова набить утробу. Но ни один римлянин ни за что на свете не уступит и пяди завоеванной земли!

Гай открыл было рот, собираясь возразить девушке, но решил, что лучше промолчать.

– А что, Агрикола и впрямь такой грозный? – поинтересовалась Рея. – Неужели он действительно способен завоевать всю Британию до северных морей?

Арданос поморщился.

– Может быть, в этих слухах и есть доля истины; с дикарей и волков даже римские сборщики налогов не смогут выжать особой прибыли.

Дида вдруг бросила на Гая злобный взгляд.

– Вот ты живешь среди римлян, – заговорила она, – может быть, ты сможешь объяснить нам, зачем они угоняют наших мужчин и какая участь их ожидает?

– Сенаторы провинции платят налоги рабочей силой. Думаю, их отправят на свинцовые рудники в Мендипских горах, – неохотно ответил Гай. – А что с ними станет, не знаю.

Но на самом деле он все прекрасно знал. Рабочих-британцев секли плетьми и кормили впроголодь, чтобы сломить их дух, а непокорных кастрировали. Те, кто не умирал по дороге, до конца своих дней гнули спину на рудниках. Глаза Диды торжествующе заблестели, и Гай понял: она догадалась, что ему известно гораздо больше, чем он сказал. Маири заплакала. Гай содрогнулся – ему никогда еще не приходилось близко сталкиваться с людьми, из которых набирают рабочих, и он даже представить себе не мог, что судьба когда-либо уготовит ему такую встречу.

– Неужели ничего нельзя сделать? – воскликнула Маири.

– В этом году ничего не получится, – ответил старин.

– Тут уж ничем не поможешь, – как бы защищаясь, заметил Гай. – Но вы ведь не станете отрицать, что рудники обогащают всю Британию…

– Мы как-нибудь переживем без такого богатства, – злобно отозвался Синрик. – Рим богатеет, порабощая другие народы.

– Но ведь богатеют не только римляне… – начал Гай.

– Ты говоришь о предателях, таких, как Клотин?

Рея чуть подалась вперед, словно намереваясь прекратить разговор, который перестал быть дружеской беседой, но Синрика уже нельзя было остановить.

– Ты живешь среди римлян, – гневно продолжал он, – а знаешь ли ты, как этот «чистюля» Клотин нажил свое состояние? Он указал легионерам путь на Мону. Или ты уже совсем стал римлянином и забыл, что когда-то это была святыня – Остров Женщин? Это была величайшая святыня Британии, и Паулин уничтожил ее.

– Я слышал только, что там было какое-то святилище, – неопределенно сказал Гай. Он испытывал неприятное покалывание в шее – этот разговор не предвещал ничего хорошего. С точки зрения римлян, восстание иценов было гораздо страшнее, чем уничтожение святыни на острове Мона. Но Гай не собирался обсуждать в доме друида события на острове Мона, тем более что Агрикола подавил последние остатки сопротивления не далее как в прошлом году.

– Здесь у очага сидит бард, – сказал Синрик. – Он может спеть тебе о женщинах, живших на острове Мона, и сердце твое содрогнется от ужаса!

– Сегодня я не стану об этом петь, юноша, – поспешно оказался друид.

– Только не за моим столом, – подавшись вперед, проговорила хозяйка дома. – Этой печальной историей не потчуют за ужином гостей, – категоричным тоном добавила она.

«Похоже, предложение Синрика не нашло понимания, – подумал Гай. – Или эта тема слишком уж опасна с политической точки зрения, чтобы ее можно было обсуждать в широком кругу». Однако он был рад, что бард отказался петь – ему совсем не хотелось в данный момент слышать о зверствах римлян.

Синрик угрюмо замолчал, затем произнес вполголоса, обращаясь к Гаю:

– Я после тебе расскажу. Кормилица права: эта тема не для застольной беседы, тем более что тут дети.

– Думаю, сейчас самое время обсудить приготовления к празднику костров, – сказала Рея. Маири и девушки, словно по сигналу, разом встали из-за стола. Синрик подставил Гаю плечо и помог ему дойти до постели. Только теперь молодой римлянин понял, что очень устал. Все тело ломило от боли. Гай решил, что ему следует хорошенько обдумать все, что он увидел и услышал, но вскоре почувствовал, что засыпает.


В последующие несколько дней Гай почти не вставал с постели. Плечо отекло и сильно болело, но Эйлан, преданно ухаживавшая за ним все это время, объяснила римлянину, что последствия могли быть гораздо серьезнее, если бы не удалось предотвратить заражение.

Всю заботу о Гае Эйлан взяла на себя. Раза два-три в день она приносила ему еду и кормила больного юношу, так как сам он с трудом держал в руке ложку и не мог без посторонней помощи разрезать мясо. Для Гая это были самые приятные минуты. С тех пор как умерла мать, он не знал женской ласки и даже не предполагал, что так соскучился по материнскому теплу. В присутствии Эйлан юноша по-настоящему расслаблялся, отдыхал душой, – возможно, от сознания того, что рядом с ним сидит женщина, или потому, что эта девушка, как и его мать, была британкой, а может, их связывали более прочные узы – некое родство душ. Долгие часы лежа в одиночестве, он только и думал, когда же вновь придет Эйлан, и с каждым днем в нем росло и крепло желание видеть ее как можно чаще и дольше.

Как-то солнечным утром Синрик и Рея предложили Гаю выйти на улицу и попытаться походить немного, сказав, что ему это будет полезно. Морщась от боли, юноша проковылял во двор. К нему подскочила малышка Сенара и стала взахлеб лепетать, что они с Эйлан собираются на луг, чтобы нарвать цветов и сплести из них венки для праздника костров, который назначен на следующий день.

При обычных обстоятельствах Гай вряд ли соблазнился бы идеей идти на луг с двумя девочками, но, одурев от скуки в постели, с которой он не поднимался вот уже несколько дней, римлянин был бы рад пойти и в хлев, чтобы понаблюдать, как Маири – или даже коровница – доит коров. Поход за цветами вылился в настоящий пикник, так как Синрик и Дида тоже отправились на луг вместе с девочками и Гаем. Девушки постарше заставили Синрика нести корзинку с провизией, всучили ему свои платки и вообще всю дорогу подшучивали над молодым британцем, как это могут позволить себе сестры.

Сенара шла рядом с Гаем. Он старался не очень сильно опираться на малютку, но ничего не мог с собой поделать и успокаивал себя тем, что девочке даже интересно поддерживать его. Синрик не отходил от Диды, ухаживал за ней совсем не по-братски. Они тихо беседовали между собой. Наблюдая за молодой парой, Гай подумал, что они, должно быть, помолвлены. Он не знал обычаев этого народа, но понимал, что не следует надоедать Синрику и Диде своим вниманием.

Они выложили содержимое корзины на траву: свежеиспеченный хлеб, зажаренные кусочки холодного мяса и сморщенные коричневые яблоки – последние из тех, что запасали на зиму, как объяснили девушки.

– Пойду поищу ягод. – Сенара вскочила с травы и стала оглядываться по сторонам. Эйлан засмеялась.

– Глупышка, сейчас же весна. Или ты думаешь, что наш гость, как козлик, питается цветами?

Гай был так изнурен ходьбой, что даже не думал о еде. Они взяли с собой две бутыли. В одной был фруктовый сок с мякотью, в другой – свежее домашнее пиво. Девушки отказались пить пиво, сказав, что оно слишком кислое, но Гай, сделав несколько глотков, почувствовал, что силы возвращаются к нему. Девушки выложили из корзины сладкие пирожки – их испекла Дида. Синрик и Дида пили из одного рога, предоставив Гая заботам Эйлан и Сенары.

После того как все сытно поели, Сенара сбегала на край луга к роднику и принесла чистой воды. Поставив чашу перед Эйлан, девочка спросила, видит ли она в воде лицо своего возлюбленного.

– Все это предрассудки, – ответила Эйлан. – Да и возлюбленного у меня нет.

– А у меня есть возлюбленная, – вмешался в разговор Синрик. Он взял у девочки чашу и стал глядеть в воду. – Увижу ли я в воде твой образ, Дида? – Дида встала рядом с Синриком и заглянула в чашу через его плечо.

– Все это чепуха, – сказала она и покраснела. Гай подумал, что смущение ей к лицу.

– А ты смотрела в воду, Эйлан? – спросила Сенара, потянув девушку за рукав.

– Мне кажется, что добиваться таким способом ответа от Великой Богини – это кощунство! Что на это скажет Лианнон?

– А какая нам разница? – заметила Дида. Ее губы изогнулись в какой-то странной, недоброй улыбке. – Всем известно, что она повторяет только то, что говорят ей жрецы.

– Твоему отцу небезразлично ее мнение, – угрюмо произнес Синрик.

– Да, это верно, – согласилась Дида, – и, как я понимаю, тебе тоже.

Сенара повернулась к девушке.

– Скажи, что ты увидела в воде, Дида, – пронзительным голоском потребовала она.

– Меня, – ответил девочке Синрик, – надеюсь, что меня.

– Значит, ты по-настоящему станешь нашим братом, – улыбнулась ему Сенара.

– А зачем же, по-твоему, я хочу жениться на ней? – Синрик усмехнулся. – Однако нам предстоит еще поговорить с твоим отцом.

– Думаешь, он станет возражать? – вдруг забеспокоилась Дида, и у Гая мелькнула мысль, что быть дочерью архидруида, возможно, еще сложнее, чем иметь отца, занимающего пост префекта. – Если бы он выбрал для меня другое предназначение, он наверняка уже сказал бы мне об этом!

– А ты за кого пойдешь замуж, Эйлан? – поинтересовалась Сенара.

Гай, затаив дыхание, резко подался вперед.

– Я не думала об этом, – ответила Эйлан, краснея. – Иногда мне кажется, что я слышу зов Великой Богини. Возможно, я стану служительницей Оракула и буду жить в Лесной обители.

– Вот и живи там, а я не хочу, – сказала Дида. – Охотно уступлю тебе такую долю.

– Ух! – Сенара покачала головой. – Неужели ты и вправду хочешь прожить всю жизнь одна?

– Такая участь достойна сожаления, – заметил Гай. – Неужели нет мужчины, с которым ты хотела бы разделить свою судьбу?

Эйлан подняла на него глаза и, помолчав немного, медленно проговорила:

– Такого, за кого мои родители согласились бы выдать меня, нет. А жизнь в Лесной обители имеет свои достоинства. Священнослужительницы познают там мудрость жизни и искусство врачевания.

«Так вот оно что, – думал Гай. – Значит, она хочет стать жрицей-целительницей». Жаль было бы отдавать богам такую красоту. Эйлан ни в чем не соответствовала его представлениям о девушках-британках. Он думал, что все они такие, как дочь Клотина. Время от времени отец заговаривал с ним о женитьбе, предлагая ему в невесты дочь своего давнего друга, который был важным чиновником в Лондинии, но саму девушку Гай ни разу не видел.

А сейчас он подумал, что, возможно, ему лучше жениться на такой девушке, как Эйлан. В конце концов его мать тоже была британкой. Гай, не отрываясь, долго смотрел на Эйлан. Она смутилась.

– У меня что, лицо испачкано? – спросила она. – Пора собирать цветы для праздника. – Эйлан резко вскочила с травы и направилась на середину луга, который был щедро усыпан голубыми, лиловыми и желтыми цветами. – Нет, колокольчики не рви, – наказала она Сенаре, которая последовала за ней. – Они быстро вянут.

Тогда покажи мне, какие нужно рвать, – требовательно заявила девочка. – Мне нравятся эти лиловые орхидеи. В прошлом году я видела их на жрицах.

– Мне кажется, у них очень жесткие стебли и их трудно будет сплетать, но я попробую, – сказала Эйлан, забирая из рук Сенары несколько цветков. – Нет. Ничего не получается. Наверное, служанки Лианнон знают какой-то секрет, – призналась Эйлан. – Давай попробуем сплести венки из первоцвета.

– Они совсем некрасивые, как сорняки, – захныкала малышка. Эйлан нахмурилась.

– А как проходит праздник? – поинтересовался Гай у Эйлан, чтобы развеять ее озабоченность.

– Между двумя кострами прогоняют скот, а Лианнон призывает Великую Богиню спуститься с небес и предсказать, что нас ожидает, – ответила девушка, держа в руках охапку цветов.

– А у костров встречаются влюбленные, – добавил Синрик, глядя на Диду. – И суженые принародно клянутся друг другу в верности и любви. Ну-ка, Сенара, попробуй сплести венок из этих цветов.

– Я уже пробовала, – пожаловалась Эйлан, – но у них очень жесткие стебли. Дида, а из тех цветов что-нибудь получится?

Девушка постарше стояла на коленях перед кустом цветущего боярышника. Услышав вопрос Эйлан, она обернулась и нечаянно уколола палец о шип. Синрик подошел к Диде и поцеловал пораненный палец. Девушка покраснела и поспешно спросила:

– Тебе сплести венок, Синрик?

– Если хочешь. – Откуда-то из-за деревьев послышалось воронье карканье. Синрик вдруг стал серьезным. – Да что я такое говорю? Сейчас не время думать о венках.

Гай заметил, что Дида хотела спросить почему, но не спросила, – видимо, ее остановило присутствие чужого человека. Она выбросила цветы боярышника и стала собирать деревянные тарелки, из которых они ели. Эйлан и Сенара уже сплели свои венки.

– Рея рассердится, если мы забудем здесь хоть одну тарелку, – назидательно проговорила Дида. – А вы, девочки, давайте-ка доедайте пирожки.

Сенара взяла пирожок, разломила его на две части и половинку протянула Гаю.

– Мы с тобой едим один пирожок, и, значит, теперь ты мой гость, – заявила она. – Почти что брат.

– Не говори глупостей, Сенара, – отругала сестренку Эйлан. – А ты, Гауэн, не позволяй ей докучать тебе.

– Да будет тебе, – отозвался Гай. – Она мне совсем не докучает. – Он опять вспомнил свою умершую сестренку и попытался представить, как сложилась бы его жизнь, если бы девочка была жива. Поднимаясь с травы, он неловко покачнулся, и Эйлан тут же подхватила его под руку, отдав венки Диде.

– Ты, наверное, утомился тут с нами, Гауэн, – сказала она. – Обопрись на меня. Осторожно, не стукнись больной рукой, – добавила девушка, уводя римлянина от дерева.

– Эйлан, да ты и впрямь у нас жрица-целительница, – не преминул заметить Синрик. – Гауэн, если хочешь, обопрись на меня. Но Эйлан, конечно, гораздо симпатичнее. Поэтому я лучше помогу Диде. – Лицо Синрика оживилось. Он взял Диду под руку, и они пошли по тропинке. – Думаю, Гауэн, тебе следует сразу же лечь в постель. К ужину можешь не вставать. Эйлан принесет тебе поесть. Мне немало пришлось потрудиться над твоим плечом, и я не хочу, чтобы мои усилия оказались напрасными.

Загрузка...