Лесная обитель

Глава 4

На праздник отправились вместе, всей семьей. Стояло погожее майское утро, ночью прошел дождь, и воздух дышал свежестью; ветер унес на восток последние облака, небо очистилось. В такие минуты кажется, что все краски мира сотворены заново, чтобы восславить новый день.

Гай все еще хромал, но Кинрик снял повязку с его лодыжки и заявил, что тому полезно будет размять больную ногу. Юноша ступал осторожно, всей грудью вдыхая утреннюю прохладу, – после того, как он пролежал так долго в четырех стенах, каждый глоток пьянил и кружил голову. Две недели назад раненому казалось, что он никогда уже не выйдет на солнце. Сейчас ему достаточно было сознавать, что он жив, следить, как лучистые блики играют на зеленых листьях и весенних цветах, и любоваться на яркие наряды своих спутников.

Эйлан надела поверх нижней светло-зеленой туники длинное свободное платье цвета молодой листвы, затканное золотистыми и коричневыми квадратами. Волосы юной бриттки рассыпались по плечам сияющим плащом, затмевая блеск ее золотых браслетов и брошей. Гаю казалось, что во всем этом лучезарном, мерцающем мире нет ничего прекраснее этой девушки.

Все оживленно болтали о предстоящих игрищах и церемониях, но молодой римлянин почти не вслушивался. Ему несколько раз доводилось бывать на подобных торжествах, когда он еще ребенком гостил в народе своей матери, – и Гай полагал, что сегодня ничего нового не увидит. Еще издали он заслышал радостный гул, ведь к главным кельтским праздникам обычно приурочивались ярмарки. Увеселения как таковые уже начались несколькими днями раньше и продолжатся еще какое-то время, но сегодня – самый важный день, канун Белтайна. В сумерках появится жрица-Прорицательница.

В лесах тут и там выросли шатры и сплетенные из веток шалаши, ведь на праздник люди сходились издалека, проделав многодневный путь. Здесь собрались по большей части корновии, но Гай заметил племенные татуировки добуннов и ордовиков, и даже нескольких декеанглиев из-под Девы. Проведя две недели под кровом Бендейгида, юноша с легкостью изъяснялся на бриттском языке своего детства, а Дева и военный лагерь превратились в смутное, далекое воспоминание.

У подножия старой крепости теснились прилавки: здесь продавали гончарные изделия – посуду и всякую мелочь. Выставлялись как поделки местных ремесленников, так и товары гораздо лучшего качества – какими не стыдно торговать и в самом Риме. Возможно, это и были изделия римской работы – торговля между Британией и Римом процветала, и греческие и галльские купцы разъезжали по всему свету. Тут же в ларьках продавались яблоки и сладости; рядом расположился конский базар и ярмарка найма, где, как рассказывал Кинрик, можно было нанять кого угодно, от свинопаса до кормилицы.

Но когда Гай дошел до плоской вершины холма, который, подобно острову, вздымался над океаном лесов, глаза юноши изумленно расширились. На расчищенной площадке внутри огромного земляного укрепления раскинулся рынок: валов было не разглядеть за рядами прилавков и людскими толпами. Но в дальнем конце главного прохода возвышался громадный могильник с каменным входом. Переходя дорогу, Кинрик оглянулся на курган и воздал ему должное почтительным жестом.

– Так это ваш храм? – спросил Гай.

Кинрик окинул спутника пытливым взглядом, но сказал только:

– Здесь погребен великий вождь наших предков. Имя его помнят разве только старые барды, а если о нем и была сложена песнь, то я ее позабыл или никогда и не знал.

Другой, более длинный проход вел к строению, похожему на небольшую квадратную башенку в окружении крытого соломой портика. Гай с любопытством пригляделся к башне.

– Это святилище, где хранятся реликвии, – шепнула Эйлан.

– Похоже на храм, – вполголоса промолвил Гай. Девушка недоуменно уставилась на него.

– Ты разве не знаешь, что богам поклоняются только под открытым небом – и ни в коем случае не в доме, сработанном руками человека? – Помолчав, Эйлан добавила: – На некоторых западных островах, где деревья не растут, обряды свершаются в рощах из камня. Здесь, на юге, есть великие и древние каменные круги, но мой отец рассказывает, что тайны их были ведомы одним лишь старым друидам, которые погибли от меча римлян.

Тут внимание девушки привлекли браслеты из греческого стекла, и Эйлан, умолкнув, отошла к ларьку. Гай вздохнул. Лучше не задавать лишних вопросов, напомнил себе он, а то как бы себя не выдать! Есть неписаные истины, которые полагается знать даже силурам.

В соседнем ларьке торговали метлами и тряпками для мытья полов. А рядом прелестные девушки продавали венки (в венках ходили почти все), цветы и множество всего такого, что Гай видел в первый раз и даже опознать не мог. Молодые люди бродили между рядами, походя рассматривая товары. Кинрик хотел нанять свинопаса, но все они запрашивали слишком дорого.

– Треклятые римляне забрали на рудники столько наших мужчин, что нам теперь приходится нанимать работников ходить за скотиной и возделывать пашню, – объяснил он. – Но ведь столько народу согнали с насиженных мест, что порой удается найти кого-то, кто готов работать за кров и стол. Наверное, будь я земледельцем, я бы охотно согласился. Но мне в грязи копаться не по нутру – храни меня боги от подобной участи!

В полдень Реис собрала домочадцев под раскидистым дубом у подножия холма, и все подкрепились холодным мясом и хлебом. К старой крепости сходилось множество путей и троп. Отсюда хорошо просматривалась широкая, ухоженная дорога, обсаженная величественными дубами. Дорога уводила на запад – туда, где на фоне густой зелени Священной рощи смутно белели дворовые постройки и соломенные крыши Лесной обители.

Кинрик с Гаем отправились взглянуть на лошадей, Реис отошла потолковать с приятельницей. Девушки как раз увязывали остатки еды, когда Эйлан, похолодев, шепнула:

– Смотри, вон Лианнон.

По Священной дороге между длинных рядов деревьев шествовала Верховная жрица в сопровождении нескольких прислужниц. Ее стройная, изящная фигура мерцала в бликах солнечного света, что просачивался сквозь ветви; она двигалась плавной, скользящей походкой, словно не касаясь земли, как то и подобает жрицам, так что, приближаясь, казалась существом не из мира людей. Лианнон остановилась, словно чтобы пожелать девушкам повеселиться от души, и задержала на них взгляд.

– Вы – из рода Бендейгида, – промолвила она. И устремила глаза на Диэду. – Сколько тебе лет, дитя мое?

– Пятнадцать, – прошептала девушка.

– Ты замужем? – вопросила Лианнон. Сердце Эйлан неистово забилось в груди. Именно такой она и видела Верховную жрицу во сне.

– Нет, – смиренно произнесла Диэда. Она неотрывно смотрела на Верховную жрицу, словно завороженная ее безмятежным взглядом.

– И не помолвлена?

– Нет… еще нет, хотя я думала… – голос ее прервался.

«Да скажи ты ей! – твердила про себя Эйлан. – Ты обручена с Кинриком! Ты должна признаться ей, прямо сейчас!» Губы Диэды беззвучно шевелились, но она застыла в оцепенении, как зайчонок, на которого упала тень сокола.

Лианнон расстегнула застежку тяжелого синего плаща, что спадал с ее плеч.

– Тогда Великая Богиня заявляет на тебя свои права; отныне и впредь ты станешь служить Той, которой служу я, и никому другому… – Жрица резко взмахнула полой плаща, и ткань взметнулась в воздух темным крылом; налетевший ветер всколыхнул ветви – и на мгновение ярко вспыхнул свет.

Эйлан сморгнула. Это же просто солнечные лучи, так? – но ей почудилось, что плащ, распахнувшись, на миг явил взглядам светозарную, сияющую фигуру. Девушка зажмурилась, но в воображении своем она по-прежнему видела лик Богини с нежной улыбкой матери и яростными глазами хищной птицы, и ей казалось, что взор этот приковал к месту ее, Эйлан, а вовсе не Диэду. Но Лианнон говорила не с нею – Лианнон вообще ее не замечала.

– Отныне и впредь ты будешь жить с нами в Лесной обители, дитя мое. Приходи к нам туда – скажем, завтра; спешить нужды нет. – Голос Лианнон доносился словно бы издалека. – Да будет так.

Эйлан снова открыла глаза: пала тень – плащ лег на хрупкие плечи Диэды.

Спутницы Лианнон подхватили нараспев:

– Ее возлюбила Великая Богиня; выбор Богини сделан. Да будет так.

Лианнон сняла плащ с плеч девушки; прислужницы помогли ей снова застегнуть его на груди. И Верховная жрица проследовала к месту праздничных торжеств.

Эйлан неотрывно глядела ей вслед.

– Избранница Богини… ты станешь одной из жриц… Да что с тобой? – Девушка опомнилась – и заметила наконец, что Диэда смертельно бледна и судорожно сцепила руки.

Диэда покачала головой. Ее била дрожь.

– Почему у меня словно язык отнялся? Почему я не сумела ей возразить? Я не могу вступить в Лесную обитель – я помолвлена с Кинриком!

– Нет же, ты не помолвлена – вы еще не обменялись обетами, во всяком случае, прилюдно, – возразила Эйлан, все еще потрясенная увиденным. – То, что вы втайне от всех наобещали друг другу, ни к чему не обязывает; ничего непоправимого пока что не произошло. Я думаю, жрицей быть куда лучше, чем выйти замуж за моего братца…

– Ты думаешь… – яростно выкрикнула Диэда. – Да, иногда тебе неплохо бы подумать – новый опыт пойдет тебе только на пользу, скажу я… – Она умолкла на полуслове, захлебнувшись отчаянием. – Эйлан, какой ты еще ребенок!

Эйлан глядела на нее во все глаза. Она начинала понимать, что подруга вовсе не разделяет ее восторга.

– Диэда, ты хочешь сказать, что не желаешь быть жрицей?

– Какая жалость, что выбор пал не на тебя, – беспомощно проговорила Диэда. – А давай скажем, что на тебя! Может, Лианнон нас перепутала, как вечно путает отец? Может, она на самом деле тебя и имела в виду?

– Но это же святотатство – если Богиня указала на тебя! – запротестовала Эйлан.

– Что я скажу Кинрику? Что тут вообще можно сказать? – Не владея более собою, Диэда истерически расхохоталась.

– Диэда… – Одной рукой Эйлан обняла подругу за плечи. – Может быть, ты поговоришь с отцом? Скажи ему, что не хочешь для себя подобной участи! Я бы на твоем месте была просто счастлива, но если тебе даже думать об этом невыносимо…

Задыхаясь от горя, Диэда убито промолвила:

– Я не посмею. Отец никогда меня не поймет – он не станет перечить Верховной жрице. Тут все не так просто… Отец так близок с Лианнон – как будто они любовники… – еле слышным шепотом докончила она.

До глубины души возмущенная Эйлан вскинула глаза на родственницу.

– Как ты можешь такое говорить? Она же жрица!

– Нет-нет, я вовсе не хочу сказать, что они делают что-то предосудительное, просто отец так давно ее знает… Иногда мне кажется, что она для него важнее всех на свете – и уж всяко важнее, чем мы, девочки!

– Поостерегись говорить такие вещи, – оборвала ее Эйлан. Лицо ее пылало. – Кто-нибудь того гляди услышит и воспримет твои слова так же, как я.

– Да что мне до того? – горестно откликнулась Диэда. – Я хочу умереть!

Эйлан не знала, чем утешить подругу. Она просто молчала, крепко стискивая руку девушки. У нее просто в голове не укладывалось, как можно отказываться от такой чести! А как будет счастлива Реис, узнав, что ее младшая сестренка – избранница Великой Богини!

Да и Бендейгид порадуется; он всегда любил женину сестру словно родную дочь. О том, как сама она разочарована, Эйлан пыталась не думать.

Гай с Кинриком пробирались сквозь праздничную толпу, время от времени задерживались обсудить стати какой-нибудь низкорослой лошадки и шли дальше. Но вот Кинрик спросил:

– Друг, так ты вправду ничего не знаешь о том, что случилось на острове Мона? Я думал… если ты живешь неподалеку от Девы…

– Мне об этом никогда не рассказывали, – кивнул Гай. – Не забывай, я же из страны силуров, а она далеко на юге. – «И памятуя, что моя мать вышла замуж за римского офицера, не нашлось такого храбреца, чтобы меня просветить», – мысленно добавил юноша. – Эта история широко известна, да? – спросил он вслух. – Ты говорил, друид Арданос может поведать о тогдашних событиях в песне.

– Так слушай, как все было, и не удивляйся более, что у меня для римлян доброго слова не найдется, – свирепо проговорил Кинрик. – Давным-давно – до прихода римлян – была священная обитель женщин: от нее теперь не осталось ничего, кроме оскверненной заводи. Но вот явились легионеры – и сделали то, что делают везде и всегда: вырубили рощу, разграбили сокровища, перебили друидов, которые пытались сопротивляться, и изнасиловали всех женщин до одной – от старейшей жрицы до младшей послушницы. Некоторые годились им в бабушки, а другие были совсем девчонками, лет девяти-десяти, но римляне разве разбирают?

Гай задохнулся от изумления. Этих кошмаров ему не рассказывали. Римляне упоминали только про друидов с их горящими факелами и про ведьм в темных одеждах, изрыгающих проклятия. А еще говорили, что легионеры боялись переправляться через бурлящие воды залива Менай; только после того, как офицер хорошенько пристыдил их, римляне бросились в атаку. Остров Мона был последним оплотом жрецов-друидов. До того, как Гай познакомился с Бендейгидом и Арданосом, он полагал, что с друидами покончено. Уничтожить Мону требовала военная необходимость. Но хороший командир должен держать своих людей в узде, негодующе думал Гай. Или солдаты так распоясались, потому что женщины внушали им страх?

– А что сталось с женщинами? Хороший вопрос, – промолвил Кинрик. Вообще-то Гай ни о чем его не спрашивал. Но юноша понимал, что Кинрик рассказывает свою историю так, как его научили, и рано или поздно поведает и об этом.

– Большинство женщин забеременели от римлян, – продолжал Кинрик. – Когда дети появились на свет, всех девочек утопили в Священной заводи, оскверненной римлянами, а мальчиков отдали на воспитание в семьи друидов. Когда они возмужали, им рассказали об их происхождении и научили владеть оружием. В один прекрасный день им предстоит отомстить за матерей и за своих богов; и, поверь мне, они страшно отомстят! Отомстят – клянусь Владычицей Воронов, которая меня слышит! – неистово выкрикнул юный бритт. Он умолк; Гай опасливо ждал продолжения. Кинрик как-то упомянул о тайном движении под названием Братство Воронов. Выходит, он – один из них?

Спустя мгновение Кинрик заговорил снова:

– Вот тогда-то женщин-друидов со всего острова собрали здесь, в Лесной обители, дабы оберегать и защищать.

Гай слушал, гадая про себя, зачем ему рассказали эту историю – чего доброго, не без причины. Но ведь Кинрик не знает, что он римлянин, – и хорошо, что не знает! В тот момент молодой офицер и сам готов был отречься от своего происхождения – хотя прежде несказанно им гордился.

С наступлением сумерек юноши в белых одеждах с золотыми торквесами на шее принялись складывать ветки и сучья в две огромные груды на расчищенной площадке перед могильным курганом. Кинрик шепотом пояснил своему спутнику, что в каждом из костров непременно должна быть древесина девяти священных деревьев. Гай понятия не имел, что это за деревья, но, побоявшись в этом признаться, просто кивнул. Между кострами положили дубовую доску, а на ней стоймя установили деревянный брусок – словно ось. Девятеро друидов, внушительные старцы в белоснежных одеждах, начали по очереди вращать брусок под ритмичный рокот барабанов. Небо темнело, люди стягивались к кострам и завороженно наблюдали за происходящим. Над толпой постепенно воцарялась тишина.

И вот, едва солнце опустилось за деревья, блеснула алая искра. Заметил ее не только Гай. Над толпой поднялся гул, и в ту же минуту один из друидов бросил горсть какого-то порошка в основание бруска – и над дубовой доской с ревом взметнулось пламя.

– Костры не погаснут до рассвета, а народ будет танцевать вокруг них, – объяснил Кинрик. – Нескольких парней назначат нести стражу у древа Белтайна. – Он указал на высокий шест, установленный в противоположном конце плоской вершины холма. – А влюбленные пары будут бродить по лесу до зари и собирать зеленые ветви – или, во всяком случае, они так скажут, – юнец многозначительно усмехнулся, – а наутро вернутся, уберут шест зеленью и станут плясать вокруг него весь день напролет.

Живой огонь уже поднесли к грудам веток и сучьев, и дрова весело затрещали. Быстро темнело; в лицо Гаю дохнуло жаром, и он отступил чуть назад.

Танцоры встали в хоровод и закружились вокруг костра. Кто-то поднес к губам Гая флягу с вином. Веселье становилось все более буйным; все щедро черпали из бочек с элем и хмельным медом. Гаю доводилось видеть такие празднества прежде: он знал, чего ждать. Он отметил, что детей помладше увели по домам; в толпе больше не было видно юных жриц Лесной обители в синих платьях, головных повязках и под покрывалами.

Гай с Кинриком вместе бродили среди хохочущей толпы, пока наконец у самых костров не столкнулись с Эйлан и Диэдой.

– Ах, вот вы где! – воскликнул Кинрик, кидаясь к ним. – Диэда, пошли потанцуем!

От лица Диэды отхлынули все краски. Она вцепилась в руку Эйлан.

– Ты разве еще не слышал? – живо отозвалась Эйлан.

– О чем ты, сестра? – нахмурился Кинрик.

– Ее призвали в Лесную обитель – сама Лианнон избрала ее, не далее как сегодня днем!

Кинрик потянулся было к Диэде – и медленно опустил руки.

– Итак, Богиня изрекла свою волю?

– И ты ничуть не возражаешь? – К Диэде снова вернулась вся ее решимость. – Ты же знаешь, я не смогу выйти за тебя замуж, если приму обет.

– А ты знаешь, какими обетами связан я, – угрюмо отозвался Кинрик. – Я разрывался надвое, не понимая, на что решиться. Я люблю тебя, но я не смогу обременить себя женой и детьми еще многие годы – а может быть, и никогда. Возможно, боги все решили за нас.

Кинрик прерывисто вздохнул, и на сей раз, когда он протянул к девушке руки, она порывисто прильнула к нему. Высокая, статная Диэда в кольце его могучих объятий казалась хрупкой и уязвимой.

– Послушай, родная, еще не все потеряно, – тихо приговаривал Кинрик, отводя ее в сторону. – Три года можешь ты подарить Богине – тебе ведь не обязательно давать пожизненный обет. На северных островах есть школа воинов, я должен ехать туда. Но ты – не воительница; даже если мы обручимся прилюдно, туда ты со мною поехать не сможешь. Может, оно и к лучшему, что ты какое-то время будешь служить Великой Богине в святилище – там для тебя безопаснее. А если начнется война…

Диэда тихо всхлипнула и прижалась к его плечу. Широкие ладони Кинрика легли ей на запястья.

– Три года нас будут связывать иные обеты, но сегодняшняя ночь принадлежит нам, – прошептал он невнятно, уткнувшись в волосы Диэды. – Эйлан, останься здесь с Гавеном.

– Мама велела нам с Диэдой держаться вместе – сегодня же Белтайн… – нерешительно напомнила Эйлан.

Диэда вскинула голову, во взгляде ее сверкнуло безумие.

– Да имей же хоть каплю сострадания! Реис не смеет твоему отцу и слова поперек молвить, а мой отец… – Она сглотнула. – Если бы они знали, они бы нам даже сегодня и то не дали бы побыть вдвоем!

Глаза Эйлан расширились. Она грустно и серьезно посмотрела на подругу – и кивнула.

– Мне не следовало оставлять Эйлан наедине с чужаком, да? – прошептала Диэда, уходя с Кинриком в сумерки. – В конце концов, он живет среди римлян и, чего доброго, перенял их отношение к женщинам.

– Он гость нашего дома; и даже будь он сыном самого прокуратора…

– Он не может быть сыном прокуратора, – прыснула Диэда. – Отец рассказывал, что у прокуратора только одна-единственная дочь.

– …Даже будь он сыном прокуратора, он, конечно же, с уважением отнесется к дочери хозяина дома. А Эйлан еще совсем дитя, – отвечал Кинрик.

– Мы с ней родились в один год, – напомнила Диэда. – Ты считаешь ее ребенком только потому, что она тебе сестра.

– А чего ты ждала? – раздраженно осведомился Кинрик. – Что я стану объясняться тебе в любви на глазах у этих двоих?

– По-моему, между нами все уже сказано… Или тебе есть что добавить?.. – Диэда умолкла на полуслове: сильные руки легли ей на плечи, и Кинрик припал к ее губам.

Диэда на миг приникла к нему – и тут же смущенно высвободилась.

– Это делу не поможет. А если нас увидят…

Кинрик безрадостно рассмеялся.

– Ты ведь еще не приносила никаких обетов, так? А я всегда могу сказать, что целовал Эйлан. – Он подхватил девушку под локти, заставив подняться на цыпочки, и снова потянулся к ее губам. А в следующий миг все ее сопротивление растаяло: Диэда всем телом прильнула к нему, а Кинрик самозабвенно осыпал ее поцелуями.

– Как разумно и здраво рассуждал я минуту назад! Но я ошибался. Я им тебя не отдам! – хрипло проговорил он, оторвавшись, наконец, от девушки.

– О чем ты?

– Я не допущу, чтобы тебя заперли в четырех стенах вместе со всеми этими святошами.

– А что я могу поделать? – Теперь настала ее очередь проявить здравомыслие. – Кинрик, ты воспитан в семье друида, ты знаешь закон не хуже меня. Лианнон сделала свой выбор. На кого указала длань Великой Богини…

– Ты права, я знаю, и все-таки… – Он грубо притянул девушку к себе, но голос его был полон нежности.

– Сегодня Белтайн. Если мы возляжем вместе нынче ночью, твоя семья будет только рада позволить нам пожениться.

Губы ее изогнулись в не по-девичьи горькой усмешке.

– То есть ты не прочь учтиво объяснить моему отцу, как так вышло? А заодно и своему?

– Бендейгид мне не отец, – возразил Кинрик.

– Знаю, – кивнула она. – Не то чтобы это что-то меняло. Однако ж отец он тебе или нет, я – дочь Арданоса, и он придушит меня своими руками, а тебя отстегает кнутом из телячьей кожи. Дело сделано, хочу я того или нет. Отныне я – служительница Священной рощи и связана обетом целомудрия, а ты – сын друида, по крайней мере, тебя так воспитывали; и в любом случае ты – сын жрицы, – быстро добавила она. – Кинрик, ты сам так сказал. По прошествии трех лет я попрошу освободить меня от обетов. И тогда…

– И тогда, – пылко пообещал молодой бритт, – я увезу тебя на другой конец света, если понадобится.

– Не ты ли сказал, что не вправе обременять себя женой и детьми, – запротестовала она – просто ради того, чтобы услышать:

– Мало ли что я сказал; мне нужна ты!

Помолчав, юноша предложил:

– Посиди со мной рядом; давай полюбуемся на костры! Может, это наш последний Белтайн. Или последний на ближайшие три года – что почти то же самое, – удрученно вздохнул он.

Архидруид Британии стоял в воротах Лесной обители, следя, как в небе гаснут последние отблески света. С вершины холма доносился многоголосый шум – на таком расстоянии он звучал музыкой, точно гомон перелетных птиц над озером, а где-то на заднем плане гулко рокотали барабаны. Скоро зажгутся костры Белтайна.

Минуты шли, но Арданосу отчего-то не хотелось трогаться с места. Утром он побывал в Деве и выслушал римского префекта. А вечером ему предстоит внимать жалобам людей, страждущих под властью римлян. Всех их ублаготворить невозможно. Лучшее, на что он может надеяться, – это поддерживать хрупкое равновесие до тех пор, пока… а чего он, собственно, ждет? Чтобы затянулись старые раны?

«Ты к тому времени уже помрешь, старик! – сказал он себе. – И Лианнон тоже». Друид вздохнул. На темнеющем небе вспыхнула первая звезда.

– Госпожа готова, – раздался за его спиной тихий, нежный голос. Арданос обернулся: одна из дев – кажется, ее звали Миэллин, – придерживала для него дверной полог.

Покой Верховной жрицы освещали висячие бронзовые светильники. В их мерцающем свете друид видел: Лианнон уже бессильно поникла в кресле. Рядом стояла Кейлин, не спуская с госпожи глаз. Молодая жрица с вызовом взглянула в лицо гостю; затем шагнула в сторону.

– Она вкусила отвар священных трав, – бесстрастно сообщила Кейлин.

Друид кивнул. Неприязненное отношение Кейлин не было для него секретом, но пока молодая жрица внешне держалась почтительно, Арданосу было все равно, что она там про него думает. Достаточно того, что она безоговорочно предана Лианнон.

Все еще хмурясь, Кейлин оставила их одних. Верховная жрица уже вступила под сень Богини, – а в такое время даже телохранитель в ее покои не допускается.

– Лианнон, – тихо позвал Арданос. По хрупкому, изможденному телу жрицы пробежала легкая дрожь. – Ты меня слышишь?

Повисло долгое молчание.

– Я всегда тебя слышу, – выговорила наконец Верховная жрица.

– Ты ведь знаешь, дорогая моя, я не стал бы взывать к тебе лишний раз, но другого выхода нет, – промолвил архидруид, обращаясь скорее к себе самому. – Как я только что узнал, у нас серьезные неприятности. Зять Бендейгида Родри бросился вдогонку за рабочими, которых римляне набрали из клана друида, и напал на конвой. Завязалась драка, и Родри был схвачен.

Мацеллий сумел скрыть имя пленника, но спасти его не сможет. Этого дурня взяли с оружием в руках, и выступил он против Рима. Если об этом узнают, вспыхнет восстание. Ты должна призвать к миру, моя дорогая. – Голос друида звучал тихо и проникновенно. – Да воцарится в земле мир – такова воля Великой Богини. Рим сгинет, но не сейчас, и не война погубит его. Люди должны помогать друг другу и запастись терпением – скажи им, Владычица. Пусть молят богов о мире.

Лианнон начала размеренно раскачиваться взад-вперед. Арданос знал: его слова проникают в те самые глубины подсознания, откуда жрица и черпает слова пророчеств. Что бы там ни считала про себя Кейлин, на самом деле Арданос никогда не сомневался: когда Верховная жрица впадает в транс, вот как сейчас, ее устами действительно вещает некая сила. Но друиды отлично знали, что способность духа являть свои откровения через человека напрямую зависит от того, что заложено в разуме, который служит духу вместилищем, и от того, насколько этот разум развит и совершенен. Невежественная простушка, какой бы чуткой восприимчивостью она ни обладала, сможет изъясняться только словами простыми и безыскусными. Вот почему, помимо всего прочего, жриц так тщательно отбирали и обучали.

Кто-то, возможно, обвинил бы Арданоса в мошенничестве, но сам архидруид считал, что он, хорошо понимая нужды страны, просто добавляет свои познания к прочим средствам, имеющимся в распоряжении Верховной жрицы. Да, он делает все возможное, чтобы запечатлеть некие сведения в памяти Прорицательницы, но Великая Богиня, если это и в самом деле вещает Она, разумеется, свободна выбирать, что сказать людям.

– Мир и терпение, – медленно повторил Арданос. – Рим падет, когда того пожелают боги, но падет он не от нашей руки.