Лесной рыцарь

Глава 17

Армия приветствовала французских женщин и детей громкими криками, объятиями и даже слезами. Многие из добровольцев были их родственниками; пришлось вновь рассказывать ужасные истории о резне, о том, как и где погибли мужчины. Солдаты старались не смотреть на остриженные головы женщин — это был самый заметный символ рабства у тех, кого они называли дикарями. Детей ласкали и обнимали, угощали леденцами, разрешали играть с трубками и незаряженными мушкетами.

Слезы навернулись на глаза Элиз, и она отвернулась, когда увидела, как встретились Сан-Амант и Элен. Несколько мгновений они молча стояли друг перед другом, а затем крепко обнялись. В этот момент она увидела, что к ней приближается лейтенант Любуа. Он сказал, что уже знает, как она вывела женщин на свободу, что она героиня, и уж он постарается, чтобы ее слава дошла до Нового Орлеана. Любуа превозносил ее храбрость, восхищался тем, как она держалась в трудных условиях. Он уверял, что теперь ей нечего бояться: те, кто ее угнетал, не останутся безнаказанными.

— Что вы имеете в виду? — спросила Элиз, хмурясь. — Условия договора требуют, чтобы французы оставили начезов в покое, после того как они освободят женщин и детей.

Любуа небрежно махнул рукой:

— Этот договор — такой пустяк! Мы не собираемся придерживаться обещаний, вырванных у нас угрозами. Да мы что угодно обещали бы, лишь бы не дать этим дикарям сжечь французских пленных!

— Но вы дали слово, это вопрос чести!

— Какое понятие о чести имеют начезы, напавшие на форт Розали и перерезавшие его население, как свиней? Кроме того, губернатор Перье отдал специальный приказ, предписывающий нам показать этим дикарям, что значит гнев короля Франции. Они должны быть наказаны сурово, чтобы не посмели никогда вновь совершить такое зверство.

— Вы не сделаете этого! Это несправедливо! — Элиз было безразлично, что на нее начали оборачиваться. Командующий экспедицией коснулся ее плеча:

— Вы переволновались, в этом нет ничего удивительного. Не думайте о вещах, которые недоступны вашему пониманию, мадам Лаффонт. Оставьте это военным, это их дело.

Он поклонился и ушел. Глядя ему вслед, Элиз думала, что совет старейшин совершенно справедливо проявлял такое недоверие. Она бы не поверила в это, если бы не услышала сама, что французы не имеют ни малейшего намерения соблюдать условия перемирия. Не было никакого сомнения, что они нападут вновь, — весь вопрос был в том, когда это случится. Немного утешало только то, что Рено это не застанет врасплох.

Как бы то ни было, французы и их индейские союзники отступили к реке — туда, где стоял на якоре их корабль, перевозивший продовольствие и боеприпасы. На высоком берегу, недалеко от того места, где раньше находился форт Розали, были построены временные жилища из молодых деревьев и тростника. Часть из них предоставили женщинам и детям, которым были выданы одеяла и одежда, мыло и кухонная утварь. Неподалеку находился лагерь индейцев чокто, их вооруженные воины охраняли это место.

В течение первого дня стало ясно, что чокто считают француженок и их детей в некотором смысле своими заложниками. Они принесли им дичь и зерно, но когда женщины захотели сходить за водой и хворостом, им разрешили это сделать только в сопровождении конвоя.

Эти ограничения не стали сюрпризом для Элиз — после предупреждений Рено она ничего другого и не ожидала. С некоторым удивлением она отметила, что женщины безропотно приняли ограничение своей свободы. Очевидно, они думали, что чокто могут считаться друзьями, не сомневаясь в том, что королевский лейтенант обеспечит им освобождение и скорое возвращение в Новый Орлеан.

Сама Элиз так мало доверяла чокто, что ей невыносимо было каждое притеснение. В отличие от начезов чокто были невысоки ростом и нечистоплотны. Их одежда представляла собой странное сочетание купленного у французов платья, часто поношенного, и звериных шкур. Их лагерь был завален сломанными инструментами, разбитой посудой и обглоданными костями. У воина, который был приставлен к Элиз и ходил за ней по пятам, было рябое лицо грязно-черного цвета из-за привычки греться дымом походного костра — эту привычку имели все члены племени. Элиз была не слишком любезна с ним, резко возражая ему на языке начезов каждый раз, когда он пытался преградить ей дорогу. Впрочем, большая часть ее раздражения была вызвана беспокойством о пленных женщинах, о начезах, все еще находившихся в форте. Ее тревожило выражение глаз Рено, когда она покидала форт, который французы называли «фортом Доблести».

Однако особенно тревожиться ей было некогда. Элиз переводила по мере надобности просьбы пленниц, пыталась уладить неизбежные споры о том, кто с кем будет жить, устраивала три дюжины детей, которые оказались сиротами. Прошло несколько часов, прежде чем она поняла, что не видела среди женщин мадам Дусе. Не найдя ее, она разыскала молодую девушку, которая, как помнилось Элиз, помогала мадам Дусе.

— О, Элиз, что же я могла поделать? — воскликнула девушка. — Это случилось у ворот, когда индейцы собирались выстрелить в вас. Мадам вдруг вырвалась и побежала назад в форт. Мы побоялись, что воины начнут стрелять, если мы закричим. Бежать за ней мы тоже не осмелились — ведь нас могли схватить и уже не отпустить. Не вините нас, пожалуйста. Мы ничего не могли поделать, ничего!

— Конечно, ничего, — сказала Элиз упавшим голосом.

Она была в отчаянии оттого, что даже не заметила исчезновения мадам Дусе. Она была так занята своими проблемами, так переживала из-за своего любовника, что покинула беспомощную женщину, зависевшую от нее! Чувство вины мучило Элиз. Что станет с мадам Дусе? Потребуют ли французы ее освобождения, узнав, что она осталась у начезов? А если начезы откажут в этом, постараются ли солдаты спасти ее, рискуя жизнью?

Большинство вопросов Элиз остались без ответа: воин чокто, охранявший ее, не позволил ей пойти к французам. Тогда она послала записку лейтенанту Любуа, в которой сообщила, что мадам Дусе осталась в форте, и попросила послать отряд солдат, чтобы освободить ее. Однако время шло, наступила темнота, но никаких известий не было.

Элиз делила кров с Элен, ее ребенком и еще четырьмя сиротами. Женщины приготовили ужин, состоявший из жареной утки с овощами. Съев последний кусочек, дети сразу же уснули, Элен тоже начала зевать. Это была естественная реакция на все волнения дня; кроме того, они впервые за многие месяцы почувствовали себя в безопасности. Вымыв посуду, они легли, не раздеваясь, и завернулись в одеяла.

Элиз не могла уснуть, приподнявшись на локте, она глядела на затухающее пламя очага. Снаружи все затихло, только с французского бивуака доносились иногда взрывы хохота. Вновь и вновь к ней возвращалось воспоминание о том, как она в последний раз видела Рено. Это воспоминание причиняло ей такую боль, что легче было думать о боли, вызванной потерей мадам Дусе.

Узы, которые связывали ее с пожилой женщиной, были необъяснимы. Мадам Дусе порой казалась глупой, легкомысленной, тщеславной, слабой. Но в ней не было зла. Возможно, она была мелкой, но подлой — никогда. Более того, Мари Дусе умела любить искренне и всем сердцем. Ее дом и семья были всем для нее. Потеряв их, она потеряла смысл жизни. Может быть, это и сближало их с Элиз? Ведь она тоже потеряла все и, хотя ее мужество и упрямство не давали ей сдаться, тоже познала страх одиночества в огромном мире. А может быть, все было проще? Может быть, они просто очень много пережили вместе?

Элиз преследовал образ старой женщины, оставшейся у начезов, неспособной работать, полусумасшедшей от горя. Кто позаботится о ней? Скорее всего, она умрет с голоду одна-одинешенька в своей хижине или ее выгонят в лес начезы. А что, если они убьют несчастную мадам Дусе, чтобы прекратить ее страдания? Известно, что такую жестокую доброту индейцы иногда проявляли в отношении калек…

Невыносимо было думать об этом. Да и вообще ни о чем. Ветер свистел в щелях двери, представлявшей собой просто камышовую циновку. Листья камыша шевелились, как бы шепчась друг с другом. Элиз повыше натянула одеяло, укрывшись с головой, и попыталась уснуть.

Ее разбудил шум ветра. Из отдаленного тихого завывания он преэратился во что-то близкое, коснулся ее лица и волос, с которых во сне сползло одеяло. На какое-то мгновение ей показалось, что легкую дверь сдуло, потому что она увидела перед собой четырехугольник серой темноты. Мурашки побежали у нее по телу. В хижине кто-то был, кто-то стоял над ней!

Приглядевшись, Элиз увидела силуэт человека. Она вскрикнула и попыталась вскочить, но в ту же секунду сильные руки схватили ее — одна рука зажимала ей рот, другая вцепилась в плечо. Элиз вонзила ногти в его запястье, услышала тихое проклятие, а затем он навалился на нее всем телом, не давая ей шевельнуться.

Эти руки, этот слабый мужской запах были ей знакомы. У нее перехватило дыхание, дико и неровно забилось сердце.

— Я не причиню тебе вреда, — сказал Рено.

Не успела Элиз прийти в себя, как он поднялся, одну руку подсунул ей под колени, другой обхватил плечи, одним движением поднял на руки. Элиз машинально обняла его за шею, и Рено вышел из хижины в темную холодную ночь.

— Что ты делаешь? Как ты… — начала Элиз.

— Не сейчас, — сказал Рено коротко и твердо.

Он был среди врагов. Если бы его обнаружили, то убили бы сразу же или чуть позже, причем перемирие не имело никакого значения.

— Опусти меня, я могу идти сама, — прошептала Элиз.

Он не обратил внимания на ее слова. С некоторым опозданием Элиз отметила, что даже с ней на руках он идет совершенно бесшумно и очень быстро — она бы так не смогла.

Глаза Рено пронзали темноту в поисках опасности, он внимательно прислушивался. За себя он не боялся, но не хотел, чтобы Элиз стали считать предательницей — он уже достаточно сделал в этом направлении и не хотел усугублять положение. Разумеется, если их поймают, он скажет, что выкрал ее, и это не будет ложью. Собственно говоря, ее послушание было для него неожиданным, он бы не удивился, если бы она начала брыкаться и вопить.

Элиз была достаточно легкой, но мягкая упругость ее бедер и груди, прикосновение шелковистого водопада ее волос к его руке — все это отвлекало Рено. Может быть, лучше позволить ей идти самой? Но нет, тогда могут увидеть, что она не сопротивляется. Он попробует защитить ее, как сможет, — это единственное, что в его силах.

Рено тенью проскользнул мимо жилищ других женщин, мимо хижин чокто и затаился в тени большого дуба, дожидаясь, когда часовой отойдет достаточно далеко. Брезентовые палатки французов смутно виднелись в темноте, а перед командным постом неярким красным огнем светились угли в затухающем костре. Убедившись, что вокруг все спокойно, Рено бесшумной походкой прошел мимо лагеря и, не отпуская Элиз, направился к реке.

Как всякая водная поверхность в темноте, Миссисипи, казалось, собирает и отражает малейший просвет в небесах, становясь от этого светлее. Силуэтами на фоне воды выступали тени большой пироги у берега с каким-то узлом на корме и человека, стоявшего рядом с лодкой. Это был Пьер.

— Боже, мой друг, я думал, ты уже не вернешься! — воскликнул он, когда Рено подошел ближе. — Элиз с тобой?

— Как видишь. Пойдем.

Узел на корме пироги неожиданно зашевелился. Когда Рено опустил Элиз на землю, она присмотрелась внимательнее и узнала Маленькую Перепелку.

Элиз удивленно взглянула на Рено:

— Куда мы плывем?

— Если помнишь, у нас с тобой была договоренность: я должен отвезти тебя в форт Сан-Жан-Баптист.

Его холодный тон остудил ее, но она упорствовала:

— А как же начезы? Ведь ты их военный вождь!

— Начезы ушли.

— Что?!

— Ушли под покровом ночи со всем своим скарбом: посудой, ведрами, поросятами. Начезы хотят одного — жить в мире, поэтому они покинули эти места, где прожили многие годы, и направились на запад от Миссисипи. Больше они не будут воевать, поэтому военный вождь им не нужен.

Элиз сглотнула.

— Это потому, что я увела пленных из форта и начезам стало нечего обменивать?

— Это потому, что они не доверяют французам.

— В этом они правы, — сказала она, отворачиваясь.

— Ничего удивительного: французы тридцать с лишним лет нарушали свои обещания.

— Рено! — позвал Пьер, уже успевший прыгнуть в пирогу.

— Да, — ответил тот и искоса взглянул на Элиз. — Так ты плывешь с нами или же мне вернуть тебя?

— Зачем ты забрал меня у них, если теперь собираешься доставить в форт Сан-Жан-Баптист?

— Я держу свое слово и, кроме того… Я видел тебя вчера в руках у чокто — ты ходила по их лагерю, словно пленница. Мне это не понравилось. Конечно, со временем они договорятся с французами о выкупе, но на это могут уйти недели.

Элиз поразили его слова, однако время было неподходящее для споров. Она ничего не ответила и позволила ему вновь взять ее на руки, чтобы усадить на меховую подстилку. Рено оттолкнул тяжелую лодку от берега, вскочил на корму и стал работать веслом.

Элиз была благодарна ему. Сама она ни за что не решилась бы бежать от чокто: чувство долга, ответственность перед остальными женщинами сковывали ее, хотя она прекрасно понимала, что ничем не может им помочь. Элиз хотела уехать и очень обрадовалась, увидев пирогу, узнав, что у нее впереди много дней с Рено. Интересно, догадывается ли он о ее благодарности? Ведь она так часто совершала ошибки, не всегда могла с собой справиться… Как бы то ни было, теперь Элиз испытывала облегчение, что уже не надо пытаться ничего делать. Она сидела в лодке, подперев голову руками, и смотрела на берег.

Они плыли быстро и на рассвете были уже далеко. Яркие лучи солнца заскользили по воде, пронизывая клубящийся над ней туман. Рено и Пьер без устали гребли.

Вода в реке поднялась от недавних дождей и тающего снега в верховьях Миссисипи. Течение было быстрое, оно несло с собой много ила, кусков коры, листьев и даже стволы вырванных с корнем деревьев. Туман собирался каплями на одежде, ветер был холодный, поэтому все были рады солнцу.

Элиз наблюдала за Рено и поражалась, как он выдерживает такой темп. Его выносливость казалась ей нечеловеческой — так же, как в те уже ставшие далекими дни, которые последовали за резней. Его молчаливость и замкнутость усиливали это впечатление. Ее мучила потребность объясниться, разрушить возникшую между ними стену, однако она не могла заставить себя начать говорить с ним в присутствии Пьера и Маленькой Перепелки. Дело это слишком личное, хотя она была уверена, что их друзья поведут себя с величайшей деликатностью.

Возможность поговорить с Рено наедине наконец представилась, когда ближе к полудню они причалили к берегу, чтобы размять ноги, отдохнуть и съесть холодный завтрак. Маленькая Перепелка и Пьер углубились в лес, а Рено достал из пироги узел и стал его развязывать. Элиз подошла, чтобы помочь, и они вместе расстелили коровью шкуру, которая должна была служить им столом, и достали лежавшие в ней плоские корзинки с мясом и лепешками.

Открывая глиняную бутылку для воды, заткнутую пробкой, Элиз помедлила. Она глубоко вздохнула, из-под опущенных век взглянула на Рено, а затем принялась говорить о том, что ее мучило.

— Ты, наверное, думаешь, что вчера я решила убежать от тебя, даже не попрощавшись…

— Нет нужды говорить об этом. Ты сделала то, что должна была сделать.

— Нет, это совсем не так! — воскликнула Элиз, и суставы ее пальцев, сжимавших бутылку, стали совсем белыми. Запинаясь и спотыкаясь, она рассказала ему о том, что произошло. Он внимательно слушал, но лицо его не выражало ни радости, ни даже удовлетворения. Наконец она умолкла, растерянно глядя на него.

Рено почувствовал, как что-то жесткое и колючее у него в груди исчезло, но все же не верил ей до конца.

Возможно, Элиз только казалось, что ее действия были подсказаны Рыжей Оленихой. Возможно, она бессознательно ухватилась за эту уловку, чтобы вернуться к своему народу. Но так или иначе он по-прежнему хотел ее. Желание привлечь ее к себе, прижаться лицом к ее нежной коже, вдохнуть ее благоухание, затеряться в ней было так велико, что ему пришлось собрать всю свою волю, чтобы не сделать этого. Он вспомнил, как увидел ее вчера среди француженок в этом бархатном платье, которое было на ней до сих пор, с поднятыми наверх волосами. Уже тогда он понял, что эта женщина не для него. Она была француженкой, а он — предателем-полукровкой, скрывающимся от французской армии. У них не было будущего.

— Рено…

— Оставь, Элиз.

— Ты не веришь мне?

Рено долго смотрел на нее своими темными глазами, и лицо его оставалось абсолютно невозмутимым. Потом на щеке его дрогнула какая-то жилка, он вдруг резко поднялся и зашагал прочь от нее в лес. Когда Элиз позвала его, он не обернулся и даже не показал виду, что слышит…

Чтобы добраться до форта Сан-Жан-Баптист, им пришлось плыть вниз по Миссисипи до устья Ред-Ривер, а затем подняться по ней до страны начеточе. Гарнизон и форт под командованием Сен-Дени находились на острове, образованном двумя рукавами реки. В обычное время это считалось нетяжелым путешествием, которое длилось бы всего несколько дней, но сейчас время было непростое.

Дважды в течение дня они видели индейцев на берегу; судя по одежде это были чокто и туника. Встречаться с ними было крайне нежелательно: прически и одежда Рено, Пьера и Маленькой Перепелки выдавали в них начезов, тогда как Элиз походила на французскую пленницу. Оба раза их окликали, а во второй раз, когда они не ответили на приглашение причалить к берегу, по ним открыли огонь. Выстрелы не попали в цель — путешественники находились слишком далеко, но в этом инциденте ясно сказался опасный характер местности.

И все же мили петляющей реки оставались позади. Время от времени им удавалось значительно сократить расстояние, плывя по протокам, образованным высокой водой. Утренний туман рассеялся, небо стало ясным и голубым. Беглецы увидели оленя, пьющего воду у речного берега, парящих сарычей, услышали надтреснутый писк голубых соек, мелодичную песенку кардиналов. Заросли дикой сливы по берегам стояли в цвету, роняя белые лепестки на воду. Проплывая по заводям, переходившим в стоячие омуты, они спугивали гревшихся на солнце черно-зеленых черепах, спрыгивавших одна за другой со своих бревен.

Солнце достигло зенита и начало свой путь к закату. День остался позади, и по мере того, как сгущались сумерки, журчание воды и равномерные всплески от весел становились словно бы громче.

Послышался крик Пьера с кормы:

— Пристанем на ночь?

Рено сделал еще два гребка по течению, весь во власти каких-то мрачных мыслей, потом кивнул и начал грести к берегу.

Они искупались. Рено и Пьер немного прошли вниз по течению, а Маленькая Перепелка и Элиз остались рядом с пирогой. Вода была прохладная, освежающая, приятная для мышц, затекших от долгого сидения. Постепенно Элиз почувствовала, как проходит усталость. В конце концов, ничего страшного не случилось. Может быть, на настроение Рено повлиял странный, неожиданный конец противостояния начезов и французских экспедиционных сил.

Маленькая Перепелка улыбнулась Элиз и начала плескать на нее водой. Между ними завязалась шутливая битва, которая помогла им согреться и снять напряжение. Смеясь, они вышли на берег и по очереди вытерлись куском замши.

Маленькая Перепелка повернулась к Элиз, неожиданно став серьезной:

— Я, кажется, так и не поблагодарила тебя за то, что ты попросила меня спасти Пьера в тот день.

— Хорошо, что ты это сделала.

— Да. И не только для него, но и для меня тоже. Я люблю его, Элиз! Так я еще никогда не любила.

Элиз с улыбкой посмотрела на индианку:

— В самом деле?

— Ах, ты же сама видишь! Но мне хотелось поблагодарить тебя на тот случай, если не представится больше возможности это сделать.

— Как это не представится? — нахмурилась Элиз.

— Мы не можем знать, что ждет нас во французском форте. Может быть, комендант не впустит меня. Все знают его как мудрого и щедрого человека, он не очень-то обращает внимание на приказы, исходящие из Нового Орлеана, если не считает это нужным. Он хорошо знает Пьера, и, кроме того, все поймут, что ему пришлось драться на стороне начезов, потому что он был у них в плену. Но это не значит, что комендант захочет, чтобы мы жили в его гарнизоне.

— И что тогда? — спросила Элиз.

— Мы договорились, что попытаемся пробраться к испанцам в Лос-Эдес. Пьер снова начнет торговать, а я буду его сопровождать.

Элиз начала натягивать на себя нижние юбки и платье. Наклонившись, чтобы не встретиться взглядом с индианкой, она спросила:

— А как же Рено? Он сказал, что собирается делать дальше?

— Нет. Видишь ли, у него совсем другое положение. Его не взяли в плен, как Пьера, он возглавил начезов по своей воле. Конечно, он наполовину француз и владеет собственностью, но ему ничего не простят. Он привезет тебя в форт, а сам, наверное, останется с нами. Или, может быть, вернется к начезам. Я не могу точно сказать.

На дальнейшие расспросы не осталось времени: послышались голоса мужчин, которые говорили громче обычного, чтобы предупредить о своем приближении, и две женщины поспешили одеться.

Беглецы зажгли небольшой костер, повесили над ним котелок с водой и стали подогревать на сковороде мясо. Пока Элиз и Маленькая Перепелка хлопотали вокруг костра, мужчины готовили убежище на ночь. Они согнули полукругом молодые деревца и накрыли их шкурами, а внутрь положили меховые подстилки. Украдкой наблюдая за их работой, Элиз увидела, что они строят два таких укрытия — на двоих каждое. На нее сразу нахлынули воспоминания, затеплилась слабая надежда, но она решительно и твердо подавила эти чувства, как если бы была индианкой.

Рено предложил Пьеру идти спать, вызвавшись первым нести охрану. Но Пьер сказал, что это несправедливо, и они решили бросить жребий. Первым выпало дежурить Пьеру, он взял свой мушкет и сел под деревом на некотором расстоянии от костра. Элиз вползла в шалаш и начала стягивать с себя бархатное платье, с досадой вспомнив, как легко было снимать костюм начезов. Когда, раздевшись догола, она юркнула под одеяло, до нее еще доносились тихие голоса Рено и Пьера. Через некоторое время они утихли.

Когда Рено лег рядом с ней, она не спала, несмотря на то что позади был тяжелый день. Он лежал совсем тихо, не шевелясь, как будто боялся ее разбудить. Тогда она заговорила, потому что уже не могла удерживать в себе то, что хотела сказать, и не хотела, чтобы он зря беспокоился, стараясь не шуметь.

— Сегодня утром ты не ответил на мой вопрос. Ты не поверил тому, что я рассказала?

— Как я могу в это поверить? Посуди сама: я же все время говорил, что люблю тебя. Зачем же мне было тебя отсылать?

— Я думала — может быть, из благородных побуждений…

Рено засмеялся:

— Ты слишком высокого мнения обо мне.

— Разве? По-моему, нет.

— Если бы ты знала меня так хорошо, как думаешь, у тебя не возникло бы сомнений. — Его голос звучал сурово. — Тебе следовало бы догадаться, что я никогда не отпустил бы тебя по своей воле.

— Даже ради моего блага?

— Нет, все равно не отпустил бы.

Элиз приподнялась на локте, глядя в темноте ему в лицо.

— Однако ты везешь меня в форт Сан-Жан-Баптист, а сам не предполагаешь остаться там.

— Кто тебе это сказал? А, Маленькая Перепелка…

— Но ведь это правда?

— А ты бы хотела, чтобы ради тебя я положился на милость французов? — сухо осведомился он.

«Я бы хотела, чтобы ты взял меня с собой». Эти слова звучали у нее в голове, но она не решилась произнести их. Слишком тяжело было бы ей услышать его отказ. Когда же она успела так полюбить этого человека? Когда?

— Но мы… мы ведь женаты, — начала она неуверенно.

— Только по обычаям начезов, без благословения священника. Это ничего не значит.

— И для тебя это ничего не значит?

Он пропустил этот вопрос мимо ушей.

— Я наполовину француз, наполовину индеец. В мирное время это не имело значения, но сейчас война, война между этими народами. Я покинул французов ради народа моей матери, и нет такого испытания, которое вернуло бы мне их благоволение. У меня нет никаких прав. Я враг, и не имеет значения, почему я им считаюсь. Сен-Дени может меня принять по старой дружбе, но только на несколько часов. А после этого что мне еще остается, как не уйти в леса?

— А как же я?

— Ты рождена для благ и удобств цивилизации. Я был не прав, когда увез тебя от всего этого. Было бы еще большей ошибкой удерживать тебя сейчас.

— Ты опять не оставляешь мне выбора, — прошептала Элиз.

— Что?

— Может быть, я предпочитаю остаться с тобой!

Рено замер в темноте рядом с ней. Прошло несколько долгих минут, прежде чем он заговорил с очевидным усилием:

— Это желание пройдет. Ты просто благодарна мне за то, что я защитил тебя, и, может быть, потому, что я…

— …научил меня любить.

— Просто помог тебе раскрепостить твои естественные желания.

В его голосе слышалась боль, Элиз могла поклясться в этом. У нее возникло ощущение, что он старается убедить не столько ее, сколько самого себя. Впрочем, это не имело особого значения, потому что одними словами никого ни в чем убедить было не возможно. Поэтому она протянула руку и коснулась его руки, а затем провела пальцами по его груди.

— Ты думаешь, что я испытываю только благодарность — и желание?

— Я знаю это, — ответил он, и голос его дрогнул. — Но сейчас, как и раньше, этого достаточно.

Он притянул ее к себе, крепко обнял, прижимая к своему сильному телу, как будто бы хотел впитать ее всю. Элиз приникла к нему, ужасаясь тому, что, может быть, это в последний раз. Что станет с ней без него? Неужели такую цену им придется заплатить этому жестокому миру? Когда-то она уже познала страх, что их ночь может оказаться последней. Теперь это чувство вернулось, усиленное стократ. Она хотела слиться с ним, почувствовать, что они соединены, неразделимы, две части целого.

Пламя охватившего их желания было окрашено отчаянием. Страх ожидавшей их неизвестности питал это пламя, а боль маячившей разлуки придавала желанию силу. Они искали друг в друге вечное утверждение жизни и радость недолгого забвения. Они обрели и то и другое в неистовом ритме страсти, соединившей их, но хотя тела их были слиты, дыхания смешались, а уста сомкнулись, оба знали, что все это ненадолго…

Восемь дней спустя путники добрались до форта Сан-Жан-Баптист. Его стены представляли собой прямоугольник с многогранными бастионами по углам. Укрепление было мощным, но все же не таким, как у начезов, прежде всего потому, что оно не было рассчитано на пушечный огонь. У форта был мирный вид, в открытые ворота свободно входили и выходили люди. Однако на брустверах стояли часовые в полной боевой готовности.

Когда пирога причалила и они вышли на берег, в воротах уже стоял отряд солдат, готовый встретить их. Высокий красивый человек с выправкой военного вышел вперед.

Несмотря на то что Рено много дней провел согнувшись над веслом, он шел к воротам, расправив плечи, двигаясь легко и даже грациозно. Пьер догнал его и пошел рядом, а Элиз и Маленькая Перепелка следовали за ними. Все свое внимание Элиз сосредоточила на ожидавшем их офицере. Это, наверное, и был комендант форта Луи Антуан де Сен-Дени.

Сен-Дени имел репутацию умного и справедливого человека. Он не следовал разорительной политике, предписывавшей торговать исключительно с далекой Францией, а делал вид, что не замечает, как колонисты с прибылью для себя ведут дела с испанцами в форте Лос-Эдес, расположенном от них на расстоянии шестидесяти миль. В этом не было ничего удивительного: ведь до того, как его назначили комендантом, он сам был торговцем. Его тесные связи с испанцами оказались полезны, равно как и его брак с красавицей Мануэлой, которая была внучкой испанского губернатора Сан-Хуана Батисто. Политика Сен-Дени по отношению к индейцам — начеточе, каддо и эдес — была справедливой и открытой, но в то же время он твердо управлял ими. Результатом этого была стабильность во вверенной ему части колонии. Находясь далеко от центра, он пользовался почти неограниченной властью и поступал так, как считал нужным. Однако при этом он был верным слугой короля.

Как он встретит их, принимая во внимание его характер и род его обязанностей? Он может дать команду стрелять, или немедленно арестовать их, или приказать им покинуть форт и окружающие его земли. Вместо этого Сен-Дени ответил на поклон Рено, слегка наклонив голову.

— Приношу извинения за столь неожиданный визит, — сказал Рено. — Я только прошу о маленьком одолжении: уделите мне несколько минут вашего времени.

Глаза Сен-Дени сузились.

— Вы приехали из страны начезов?

— Да. Мы можем рассказать о том, что там произошло, если вы захотите послушать.

— Я кое-что знаю об этом, да и кто же не знает? Мною даже получено распоряжение — довольно бесполезное, на мой взгляд, — быть наготове на случай неприятностей. Слышал также, что вы присоединились к начезам. Могу только предположить, что они потерпели поражение.

Рено кивнул:

— Да, в некотором роде.

— Ваше присутствие, я полагаю, не указывает на то, что мы должны готовиться к бою не на жизнь, а на смерть?

— Едва ли.

— Тогда пройдемте ко мне, — пригласил Сен-Дени, добавив с тонкой улыбкой: — Я обязан выслушивать все доклады, которые могут помочь нашей обороне.

Дом коменданта был расположен прямо напротив ворот, недалеко от центра поселка. Справа находилось длинное приземистое здание казармы, в одном конце которой была столовая, а в другом — караульное помещение. Позади нее, невдалеке от левого заднего бастиона виднелся маленький домик со шпилем; можно было догадаться, что это церковь. Неподалеку стояла маленькая хижина священника-миссионера. Дома в форте были построены из вертикально расположенных бревен, щели между которыми были промазаны смесью глины, оленьей шерсти и серого мха, а крыши покрыты кипарисовой дранкой.

Элиз и Маленькая Перепелка прошли вслед за тремя мужчинами в дом коменданта. Африканский слуга принес вино, хлеб и масло, а также сдобный пирог со сливовым вареньем. Мадам Сен-Дени, донна Мануэла, пришла посмотреть, все ли у них есть, что нужно, а затем вновь скрылась в дальних комнатах. Все это время за ее юбками прятался малыш.

Когда все расселись, на гостей обрушился шквал вопросов. Сен-Дени ничего не упустил. Он хотел знать количественное соотношение обеих сторон и их вооружение, интересовался видами окопов, вырытых французами, поведением чокто, количеством жертв. Услышав об уходе начезов, Сен-Дени иронически поднял брови. Казалось, он считает, что чокто, если не сами французы, были подкуплены и поэтому ничего не слышали той ночью. Рено и не отверг, и не принял этого предположения.

Они проговорили так около часа, когда снаружи начала собираться толпа. Слух об их приезде быстро облетел форт, и люди пришли посмотреть на них собственными глазами. Сен-Дени игнорировал нарастающий гул голосов так долго, как только мог. Наконец он, нахмурившись, обернулся на звук.

— Я должен спросить вас, мой друг, — сказал он, обращаясь к Рено, — что вы намереваетесь здесь делать?

Рено взял руку Элиз, сидевшей на самодельном стуле с сиденьем из коровьей шкуры.

— Мне нужно только одно: чтобы вы защитили эту даму. Она много выстрадала и никому не сделала зла. Здесь есть одна женщина, которую она когда-то знала. Эта женщина может стать ей другом и дать приют. Если вы никому не позволите беспокоить Элиз, я буду вам вечно благодарен.

— Все будет сделано, — произнес Сен-Дени. — А как же вы?

Этот вопрос остался без ответа, потому что снаружи раздался хриплый, требовательный крик.

— Прошу простить меня, — сказал Сен-Дени и, быстро поднявшись, пошел к двери.

Элиз вскочила, движимая каким-то необъяснимым страхом, и бросилась за ним. Рено, Пьер и Маленькая Перепелка спешили следом. В совершенной растерянности Элиз остановилась у открытой двери, увидев снаружи море лиц. Она узнала свою старую подругу Клодетт, которая стояла в первых рядах и, улыбаясь, махала рукой, как будто ждала этой встречи. Был там и Паскаль, с выражением мрачного удовлетворения он скрестил руки на груди. Чуть поодаль она заметила Генри, который не отрывал взгляда от ее лица.

Крик, встревоживший всех, раздался снова, и в ворота форта въехал человек верхом на лошади в рабочей упряжи. Косичка его парика расплелась, волосы развевались вокруг лица, а глаза горели от возбуждения.

— Комендант Сен-Дени! — завопил он, останавливая лошадь. — Индейцы! Начезы! Наши начеточе видели их на марше. Они направляются сюда в боевой раскраске!