Лицо с обложки

Глава 1. СЕТЬ

Разве не знаешь, как тяжко быть

сетью для другой души?

Ефрем Сирин

«Здравствуй, дорогая мама!

Мне наконец-то повезло! Меня приглашают в Германию работать няней в семью.

Помнишь Катю? Недавно она прислала мне письмо. Рассказывает, что очень хорошо устроилась. Живет в маленьком городке Вильгельм-Пик-Штадт-Губене, на самой границе с Польшей. Хозяева очень ею довольны. Получает она пятьсот марок в месяц, по немецким меркам это очень мало, а для нас — сама понимаешь. Но Катя пишет, что эти деньги она не тратит, — некуда. За жилье и питание платить не надо, а одеждой ее буквально завалили: хозяева себе покупают новое, а ей отдают ношеное, и все вещи очень хорошие, такие у нас и на рынке не купишь. Только первые три месяца она отработала бесплатно. пока выплатила. хозяевам долг за авиабилеты. Теперь у нее свой счет в банке, куда каждый месяц она перечисляет деньги.

Так вот, Катя предложила мне работу! Соседи семьи, в которой она работает, тоже ищут русскую няньку, ни Катя порекомендовала им меня. Я уже списалась с ними, выслала свое резюме и фотографии. Теперь они должны прислать мне приглашение и деньги на дорогу. Я пока в училище никому из девочек об этом не рассказываю, чтобы не позавидовали и не сглазили.

Честно говоря, никогда бы не подумала, что Катя обо мне вспомнит! Не такими уж близкими подругами мы были. А вот видишь, как обернулось? Правду говорят: друг познается в беде.

Передавай от меня привет бабе с дедом и малышне. Целую. Ваша Лора».

Самолет компании «Люфтганза» совершил посадку в берлинском аэропорту Шёнефельд ранним вечером двадцать третьего декабря. О том. что через день — Рождество. напоминали пассажирам краснокафтанные механические Санта-Клаусы с колокольчиками, горящие елки на каждом углу и сказочно оформленные витрины магазинчиков в здании аэропорта.

Лора плелась мимо витрин, не в силах отвести глаз, а у одной и вовсе остановилась. Словно попала в Большой театр на балет «Щелкунчик» — так все красиво! Куколка-танцовщица кружится на пуантах, в готическом замке прусские солдатики в белых париках стреляют из пушечек, а в зеркальном пруду плавают лебеди и почему-то венецианские гондолы с дамами и кавалерами… Если бы в их городе был музей с такими куклами, то отбою не было бы от детей. А тут даже не музей, а магазин — заходи и покупай любую игрушку, какую душа пожелает. Были бы деньги…

Пока что у Лоры денег вовсе не было, но она уже предвкушала тот миг, когда получит первую зарплату. Три месяца быстро пролетят! И тогда она накупит своим домашним таких подарков, что все ахнут.

Так, а куда же она идет? Ведь ее должны встречать. Вот и по радио все время что-то объявляют. Нo так быстро по-немецки она не понимает. Лучший способ не потеряться — встать столбом где-нибудь я центре, под елкой, и ждать, пока встречающие сами на тебя не наткнутся.

Способ сработал. Не успев вдоволь насмотреться на нарядных европейцев. Лора заметила высокого бритоголового парня в шикарном кожаном пиджаке и кожаных брюках. В руках бритоголовый держал кусок картона с кривоватой надписью от руки: «Larissa Sitschowa». Лора Сычова нс сразу соотнесла собственную персону с загадочной надписью па картонке. Бритоголовый парень прохаживался по залу, разглядывая всех пассажирок моложе тридцати.

— Хало! — крикнула ему Лора, одной рукой подхватывая тяжелый чемодан с детскими книжками.

Любимыми сказками про Карлсона и Мэри Поппинс она намеревалась пичкать своих малолетних русскоязычных воспитанников.

— Их бин фройляйн Лариса Сычова! Гутэн абэнт!

Бритоголовый смерил ее неулыбчивым взглядом. Кивнул и предложил следовать за ним. Даже чемодан не предложил донести до машины! А еще говорят о «европейском воспитании». «Хотя, — думала Лора, ковыляя следом за невежливым парнем, — это эмансипация их испортила. Говорят же. что в Европе мужчина запросто может схлопотать по морде, если пропустит даму вперед или сумку предложит донести. Издержки цивилизации». И она утешилась старой мыслью: что немцу здорово, то русскому смерть.

На стоянке автомобилей ей все же пришлось, изобразив приятнейшую улыбку, попросить парня закинуть чемодан в багажник, ибо самостоятельно проделать подобный трюк смогла бы только чемпионка по поднятию штанги.

— Битте шен!

Бритоголовый подхватил ее чемодан, как перышко, и небрежно зашвырнул в багажник сверкающей полиролью машины.

Лора юркнула на заднее сиденье шикарного автомобиля и принялась снимать с себя лишние предметы верхней одежды. В Германии оказалось жарко, гораздо жарче, чем она предполагала. Снега нигде не видно, сухо, как бывает у нас в хороший октябрьский денек, когда ударит первый морозец. Ноги парились в зимних сапогах, но снять сапоги Лора постеснялась. «Потерплю, — решила она, — а как приедем на место, сразу упрячу зимние сапоги в чемодан и переобулось в демисезонные. Хорошо, что догадалась взять их с собой.

Никогда прежде за границей Лариса Сычова не бывала. За свои восемнадцать лет она и путешествовала-то только к бабушке в деревню, да к тете в Воронеж, да еще, учась в педагогическом училище, ездила на поезде домой на каникулы. Вот и все, что она видела в этой жизни. И теперь с жадностью смотрела в окно, впитывая в себя каждый километр вечернего заграничного пейзажа.

Автомобиль на большой скорости несся по отличной дороге. За окном плавно плыли незимние, зеленеющие поля. Ровными рядами тянулись вдоль дороги серебристые тополя. Проехали ярко освещенный мост через реку. Внизу Лора заметила светлые точки прогулочных катеров. Затем незаметно дорога сузилась, запетляла через лес — темный, торжественный, еловый. Конечно, с нашим лесом его не сравнить, скорее лесопарк или даже просто большой и старинный парк. Порой мелькали в просеках освещенные рождественскими гирляндами бюргерские особняки. Перед каждым из них — зеленая лужайка, на газонах — фигурки животных. Возле одного дома она даже увидела бронзового бегемота и каменных черепах — мал мала меньше.

Лора дивилась, глядя на эту красоту. Неужели и она будет жить в таком вот доме? Вот чудеса! Хотя бы одним глазком взглянуть, как там внутри! Наверное, так же красиво, как на фотографиях в журнале «Бурда»?

По другую сторону от дороги показалось красивое озеро, освещенное луной. Лора не выдержала равнодушия бритоголового немца, поделилась впечатлениями:

— Wеlchе schònе Stelle! Какой красивый вид!

Бритый затылок не отреагировал. Может, он не любит природу?

— Это озеро?

Вопрос излишний — сразу видно, озеро. Моление бритоголового можно было расценить как знак согласия.

— Как оно называется?

Может быть, он ее не понимает? Лора придвинулась ближе к водителю и проорала в самое ухо, старательно произнося немецкие слова:

— Wissеn See? Wie es heibt?

Бритоголовый дернулся и нехотя буркнул:

— Мюггельзее. — Видимо, решил, что она все равно не отцепится.

Наконец автомобиль остановился перед серыми металлическими воротами. Водитель высунулся и набрал код на кодовом замке. Ворота поднялись, и Лора, к своему разочарованию, не увидела пи лужайки перед домом, ни самого дома в фонарях и гирляндах. Лишь обычный подземный гараж, в который автомобиль скатился, словно в нору. И ворота сразу же опустились.

Они попали в помещение, мало похожее на комнаты в семейном доме. Скорее, это был богатый офис: кожаная мебель, дорогая компьютерная техника на столах, огромный телевизор, на треножнике посреди комнаты — осветительный прожектор под белым зонтом, как о фотоателье.

За столом сидел узкоплечий парнишка с детскими чертами лица и старческой плешью на макушке, похожий на гомункула. На Лору он не обратил внимания, смотрел в монитор компьютера.

Бритоголовый вошел первым. Сразу же развалился на диване и закрылся спортивным журналом, всем своим видом говоря: я свое дело сделал.

Лора осталась стоять посреди комнаты. Пока осматривалась, не заметила, как за спиной возник одетый во все черное человек. На груди его, поверх черного пуловера, была надета золотая цепь в палец толщиной. Он стоял, раскачиваясь на носках, сунув руки в карманы брюк, и бесцеремонно разглядывал гостью. Взгляд был тяжелый, пристальный.

Этот, что ли, ее работодатель герр Йорг Райман, сорока двух лет, отец троих детей? О ужас…

— Добрый вечер, — на всякий случай сказала Лора. — Вы — герр Райман?

Черный поднял руки, жестом отстраняясь от всякого участия в этом деле, и обратился к бритоголовому на каком-то незнакомом языке. Бритоголовый буркнул что-то из-за журнала.

— Подожди, — обратился к Лоре по-немецки. Гомункул, не отрывая взгляд от экрана. — Хозяин скоро за тобой приедет.

Подожди так подожди. Только вот стоя ждать не очень удобно.

— Принеси ей стул, — обратился Гомункул к Бритоголовому.

— Сама пусть принесет, — ответил тот.

Лора не стала ждать, пока ее обслужат. Повесила пальто на вешалку, подвинула себе кресло. Черный перестал сверлить ее тяжелым взглядом и занялся видеокамерой.

Чем они тут занимаются? Студия у них в подвале дома, что ли?

Из дверного проема в глубине помещения появился еще один тип и направился прямиком к Лоре. Он улыбался так, что глаз не было видно, но вид имел какой-то малахольный. Нос — будто в детстве боксом неудачно занимался, волосы цвета прошлогодней соломы. И в шортах! Зима на дворе, а он короткие белые шорты в обтяжку напялил и демонстрирует всем свои загорелые волосатые страусиные ноги.

Может, это он — герр Райман? Но не похож он на женатого господина с тремя детьми. Может, родственник? Хозяйский братец?

— Хало? — сказал Родственник, присаживаясь прямо на пол рядом с Лорой. Отхлебнул коктейль, улыбнулся. — Хочешь? — протянул ей свою пачку сигарет.

— Я не курю! — возмутилась Лора столь наглой провокации.

Ведь писала же она в анкете: без вредных привычек. Проверяют!

Родственник пожал плечами и закурил сам. Снова отхлебнул из своего стакана.

— Как дела? — спросил.

— Спасибо, хорошо.

— Хочешь водки?

— Я? — Лора даже рассмеялась. — Нет, спасибо, я не пью. Совсем.

Родственник кивнул:

— Молодец, правильно. От этого у женщин все обвисает.

Он показал на себе — что именно «все». Лора от такой бесцеремонности смутилась.

Родственник поднялся, поставил стакан на стол, подошел к кулеру с питьевой водой. Кивнул Лоре:

— Хочешь?

Да, пить хотелось. В самолете за обедом одного стакана минералки оказалось мало. а попросить у стюардессы второй она постеснялась.

Родственник наполнил льдом пластиковый стаканчик и протянул ей. Она выпила до дна. Родственник одобрительно засмеялся:

— Гут?

И что тут смешного?

Он приподнял ее чемодан и согнулся в притворном ужасе: какая тяжесть!

— У тебя, должно быть, о! — продемонстрировал Родственник свои бицепсы, затем взял руку Лоры, согнул в локте, ощупал.

— Женщина с мускулами — найн, плохо! Мне не нравятся женщины с мускулами. Женщина должна быть тонкой, мягкой…

Руки Родственника поползли вверх, к Лориным ключицам, и она вспыхнула и постаралась отодвинуться от странного человека подальше, но в это время дверь, ведущая в подземный гараж, отъехала в сторону, и все повскакивали со своих мест. Лора тоже встала, глядя во все глаза на своих будущих хозяев.

Вот это настоящие господа! Сразу понятно, с первого взгляда. Таких только в кино и увидишь, в бразильском сериале. Господину Райману на вид около тридцати. Одет элегантно: черное кашемировое пальто накинуто на плечи, под ним — строгий темный костюм. Но пестрая шелковая рубашка с отложным воротником, огромный перстень на безымянном пальце и тросточка вносят немного непринужденности в его стиль.

Госпожа Райман — брюнетка с каштановым каре в стиле тридцатых годов, как в фильме «Коттон-Клаб». Одета в струящееся вечернее платье и меховое пальто из рыси. Но выглядит она нерадостно — злая и жесткая.

Не поднимая глаз, госпожа Райман быстро прошла мимо Лоры, задев ее крыльями мехового пальто, обдав горьковатым ароматом дорогих духов, и скрылась и дверном проеме в глубине помещения. Ни слова, ни взгляда… Поссорилась по дороге с мужем, что ли?

Лора взглянула на герра Раймана. Он, заметив ее, помрачнел. Трость с серебряным набалдашником в виде шахматного коня так и заходила в его тонких длинных пальцах. Что случилось? Может быть, они раздумали брать няньку или уже взяли другую, и теперь герр Райман раздраженно решает, что с ней делать?

От этой мысли подкосились ноги. Лора в изнеможении опустилась на кожаный дивам. Хотела спросить, куда же ей теперь идти и что делать, но начинать разговор первой казалось невежливо. Все четверо мужчин стояли перед ним в струнку, и даже с лица малахольного Родственника сбежала идиотская улыбка. Нет, уж лучше подождать, пока герр Райман сам о ней вспомнит. А он и не думал вспоминать, решал какие-то свои проблемы с четверкой, да еще на повышенных тонах.

Сердце Лоры забилось тревожно, как кролик за пазухой. В ушах зашумело, в воздухе замелькали хлопья черного снега, и Лора куда-то поплыла…

Но сознание ее не покинуло, наоборот, даже как-то обострилось. То, что раньше ускользало от нее, теперь вдруг стало таким простым и ясным… Например, она вдруг сообразила, что герр Райман говорит вовсе не по-немецки, а на каком-то другом, незнакомом славянском языке, который Лора почему-то отлично понимала.

Родственник подошел к Лоре, склонился над ней, заглянул в лицо и, обернувшись, сказал остальным, чтобы они обратили на нее внимание. Те подошли н тоже уставились на Лору. Бритоголовый предположил, что она в отключке. Гомункул повернул настольную лампу и посветил ей в глаза. Наверное, проверяли зрачки.

— Ты сколько дал ей? — спросил Черный у Родственника.

— Пятнадцать капель.

Сознание беспристрастно отметило: Черный использовал не глагол Zu gеbеn, а какой-то ином, незнакомый, возможно — жаргонным, но смысл вопроса Лора поняла с легкостью, невозможной в реальной жизни.

Райман жестом велел придвинуть себе кресло. Сел напротив дивана, красиво опершись рукой о трость, и задумался. Бритоголовый тем временем выпотрошил сумочку Лоры и протянул Райману документы и авиабилеты. Райман пролистал ее паспорт и положил во внутренний карман своего пальто. Бритоголовый выгреб из кошелька доллары и марки, пересчитал и забрал себе. Русские рубли пошли по рукам как сувенир, затем их скомкали и сожгли в пепельнице на столе.

Черный возился со штативом, устанавливая напротив дивана видеокамеру.

Вдруг в темном провале коридора за дверным проемом послышалась возня, и визгливый женский голос крикнул:

— Пусти меня, сучка! Я хочу поговорить с Райманом, я знаю, что он здесь!

В помещение ворвалась взъерошенная и очень пьяная девка в алом неглиже, в босоножках на высоченной шпильке. Остановившись посреди комнаты, она обвела присутствующих затуманенным взглядом, затем увидела герра Раймана и бросилась к нему.

Он брезгливо отстранил ее тростью.

— Все! — крикнула девица. — Я все сделала, ты все получил! Теперь я хочу отсюда уйти. Отпусти меня.

Райман усмехнулся. Губы у него были широкие, мягкие, и, когда он улыбался, на худых смуглых щеках прочерчивались красивые вертикальные складочки.

— Ты же обещал! Я же все сделала, что ты сказал! — закричала девица, хватая Раймана за лацканы пальто.

Он стряхнул с себя ее руки, как макароны. Девица упала на пол, но вскочила с кошачьим проворством и на коленях поползла к Райману. Зашептала, унизительно заглядывая ему в лицо:

— Йорг, ты ведь получил взамен двоих, как хотел. Я нашла тебе двоих, Йорг, теперь ты должен меня отпустить. Мы же договорились. Ты сам предложил!

Райман улыбнулся еще шире и, взяв девицу за кромку низкого декольте, подтянул к себе. Она быстро поползла вперед на коленях. Райман ее толкнул — она шлепнулась на пол, изумленно захлопала глазами.

Бритоголовый заржал, Родственник захихикал. Гомункул раздраженно пожал плечами.

— Кити, кого ты предлагаешь вместо себя? — с улыбочкой спросил Райман. — Посмотри на нее. — Он ткнул концом трости в Лору. — Ты пыталась впарить мне дешевку. А я ясно тебе сказал: хочешь уйти, найди двух таких, как ты. Хочешь меня обмануть?

— Нет, Йорг, нет!

— Сравни себя и ее. Неужели ты себя так дешево ценишь?

— Она моложе меня! — заторопилась девица. — Посмотри, какая кожа, какие волосы. А грудь…

Сознание Лоры беспристрастно отмстило: это они обо мне говорят. Но почему в третьем лице, словно меня здесь нет? Очень неприятно это…

— Я уже умерла? — спросила она, глядя на Гомункула.

Он не посмотрел на нее и не ответил. Может быть, не слышит?

— Ich habe gestorben?… Ich habe gestorben?

Я умерла?

Да, наверное. Как странно. Никто из них не реагирует. Они меня не слышат.

— Где я? Что со мной?

— Она бредит, — заметил Родственник.

Бритоголовый лезвием ножа сломал замок на ее чемодане. Открыл, увидел книги, выругался:

— Я думаю, чего она туда натолкала? Тяжеленный!

Носком туфли разгреб книги, под книгами откопал Лорины демисезонные сапоги, бросил в сторону. Взял ее ночную рубашку в медвежатах, заржал, продемонстрировал Родственнику.

— Нравится?

Сознание отмстило: нет, он использовал жаргонное выражение. По-русски это наверняка звучит как: «Вставляет?»

Родственник при виде медвежат визгливо захихикал.

— Йорг, я тебе клянусь, она всему научится! — причитала Кити. — Я тоже ничего не умела. Их две! Отпусти меня, я больше не могу! Я сойду с ума, я повешусь, Йорг, слышишь?

— Кити, — лениво сказал Райман, — иди наверх.

— Йорг, я больше не могу, слышишь?!

— Кити, не нарывайся на проблемы.

— Йорг, я больше не могу!

— Иди наверх!

Девица запустила руки в волосы, завизжала диким голосом. быстро-быстро затопала на тонких шпильках:

— Не могу-у! Зарежу твоего жирного Йохана и сама повешусь! А-а-а!

Райман ударил ее тростью по ногам. Ноги девицы подломились, она упала на пол и стала кататься по ковру с диким воем:

— Ты меня обманул! Ты меня обманул! Паук, жирный паук! Чтоб ты сдох, — и дальше матом, по-русски, к великой радости иностранцев.

Райман сделал жест рукой: уберите ее. Родственник помог девице подняться, налил чего-то и бокал, дал ей выпить. Кити стихла, только слышно было, как стучат зубы о край стеклянного бокала.

Бритоголовый через всю комнату шнырнул ей в лицо Лорину ночную рубашку, сказал что-то. Должно быть — «На, утри сопли!» Девица не отреагировала. Смотрела в пол угасшим взглядом.

Родственник, обняв ее за голые плечи, нашептывал на ухо что-то утешительное. Кити оттолкнула его и уткнулась лицом в колени, накрыв голову руками. Бритоголовый бросил в нее книжкой, но Кити не пошевелилась. Замерла, и скоро о ней все забыли.

Теперь пришла очередь Лоры. Черный тип с золотой цепью на шее подошел к ней, поднял ее ноги и положил на валик дивана. Голову он устроил на другом валике. Теперь Лора видела подвесной потолок и могла считать клеточки: раз, два, три… сорок. Затем она стала считать звездочки галогеновых светильников: одна, две, три… семь. Черный стянул с нее сапоги. Лора почувствовала, что ее раздевают.

— Мне холодно, — сказала она, глядя в потолок.

Снова никто не услышал. Затем мужчины заржали.

Кто-то предложил:

— Ее надо переодеть.

Черный подумал, ответил:

— Нет, оставим, так живописнее.

Лора думала: а Катя сильно изменилась, не узнать. И волосы завила и перекрасила, и ногти накладные, длинные, красные. Выглядит она и в самом деле неплохо, только сильно похудела и пьет много… И почему жена герра Раймана не протестует, что Катя бегает полуголая по их дому? Может, фрау Райман уехала? А где их дети?

На фoнe галогеновых звездочек возникла малахольная рожа Родственника. Спине Лоры стало жарко на кожаном диване, а на живот навалилась тяжесть.

«Это я у врача лежу на кушетке, — поняла Лора. — Врач меня смотрит».

— Что со мной? — спросила она вслух, но Родственник не ответил.

«А! — вспомнила она. — Это ведь я рожаю!»

И сама удивилась своей рассеянности. И как это она могла забыть. что беременна и поехала в Германию работать? Ой, как больно, мамочки, как больно! Ой-ой!

— Ой! — закричала она в голос. — А-а!

— Кег Striche! Ja sie… — Рыжие брови Родственника взметнулись вверх. — Черт! Да она девственница!

Тяжесть, давившая на живот, исчезла. Все столпились вокруг дивана. Кто-то задел треногу прожектора под белым зонтом, и свет ударил Лоре в лицо. Она зажмурилась, отвернулась в сторону. Увидела герра Раймана, сидящего в кресле. Он чуть подался вперед, пальцы нервно поигрывали тросточкой, пухлые губы на худощавом лице задумчиво усмехались.

— Черт, Райман! Откуда ты их берешь? За всю свою жизнь столько не видел.

— Каждый охотник желает знать… Секрет фирмы!

— Не перевелись еще на планете заповедные места.

— Девственницами обычно остаются уродины.

— Нет, Рон, ты не прав, я знал одну тварь, страшнее чертовой матери, так она с тринадцати лет работала на улице…

Мужчины говорили все одновременно. Лора не понимала, что так подняло им настроение. Казалось, еще немного — и они станут пожимать друг другу руки, как ловцы жемчуга, вскрывшие ракушку с Черным принцем.

— Она ничего. Если отскрести и приодеть…

Лора увидела, как Кити, сидящая неподвижно за спиной Раймана, вдруг шевельнулась, подняла голову, посмотрела на спину хозяина черными от ненависти, блестящими, сухими глазами. Сняла босоножки. Незаметно сжала в пальцах край бежала…

Никто не смотрел в ее сторону.

Кити встала. Тихо, как кошка, босиком по ковру подкралась к Райману сзади, и — вжик! вжик! — махнула накрест, наотмашь, острым краем разбитого бокала по шее Раймана, сбоку…

Брызнула кровь. Райман заорал, пальцами зажимая рану. Что-то громко хлопнуло, и Кити отлетела на середину комнаты и упала на спину, раскинув руки. Изо рта ее пошла розовая пена.

Все заорали, засуетились вокруг хозяина, помогая ему забинтовать рану. Райман удивленно рассматривал свои окровавленные длинные, красивые пальцы, набухшую от алой крови манжету щегольской рубашки. Произнес трясущимися губами:

— Вот сука! — В голосе его слышалось недоумение.

Он взял у Бритоголового пистолет, подошел к Кити, заглянул ей в лицо. Она еще шевелила губами, глядя вверх.

— Вот сучка!

Райман трижды выстрелил в Кити: бах, бах, бах!

Кити трижды дернулась всем телом, но не закрыла глаза, продолжая смотреть в потолок остекленевшим взглядом.

— Ты испортил ковер, — заметил Гомункул, глядя в монитор.

Он единственный как сидел на своем месте, так и остался сидеть. Не кричал, не суетился. Смотрел в монитор, водил ручкой по планшету. Когда прозвучали выстрелы — только покосился в ту сторону и снова вернулся к своей работе.

Родственник вдруг засмеялся. Лора вспомнила, какой звук напоминал ей его смех. Будто вхолостую сжимали меха баяна, выпуская воздух: ххи-ххи-ххи!

— Рон, — обернулся к нему Райман, — у тебя появилась работа.

Родственник умолк и, опустившись на колени, принялся ножом отдирать от пола ковровое покрытие. Ему помогал Бритоголовым.

Райман подошел к дивану и взял Лору за подбородок. Повернул вправо, влево. Лора следила взглядом за сверкающей звездочкой бриллианта на его безымянном пальце.

Кто-то спросил у Раймана:

— Куда эту?

Райман ответил:

— Да туда же, куда остальных.

Он приоткрыл Лоре рот, осмотрел ее зубы, ощупал грудь, как врач.

— А с ней что делать?

Райман колебался, разглядывая Лору. Наконец решил:

— И ее туда же. Товар хороший, ио… Не люблю живых свидетелей. Слишком много возни.

— Значит, не судьба!

— Только не шлепайте ее здесь, — Попросил Гомункул. — Новый диван.

— Конечно, нет, — согласился Райман, вытирая руки шелковым платком. — Рон отведет ее в яму.

Лора повернула голову. Увидела: Родственник и Бритоголовый засовывали в черный мешок для мусора свернутый рулоном окровавленный обрезок ковра. Из рулона торчали босые мертвые женские ноги.

Лора отвела взгляд, тупо уставилась в пол. Рядом с диваном, на полу, стоял домиком оторванный переплет книги про Мэри Поппинс. Глядя на него, Лора вдруг все поняла и, съежившись на диване» тихо заплакала.

В дверном проеме мелькнула тень. Злобная брюнетка — жена Раймана — вошла с решительным лицом, словно все это время стояла там, в коридоре, прислонившись спиной к стене, и все слышала. Не глядя по сторонам, она прошла через комнату, шурша блестящим вечерним платьем, перешагнула через страшный черный мешок и сказала хрипло, положив руку на плечо мужа:

— Оставь ее, Райман! Я с ней поговорю…

Лора рыдала, тоскливо взвизгивая. Уткнувшись лицом в колени и раскачиваясь из стороны в сторону, она сидела на полу в одной из комнат второго этажа, куда ее привели Черный с Бритоголовым. Злобная брюнетка — жена Раймана — стояла прислонясь к двери и нервно прислушивалась к голосам, доносящимся из коридора.

— О господи, где я? Мамочка, куда же я попала? — причитала Лора.

— В ресторан сатаны! — по-русски крикнула жена Раймана. — Тише ты!

Лора попыталась сдержать рыдание, набрала воздуха в грудь, стиснула зубы, но рев прорвался с новой силой. Жена Раймана подскочила к ней, резко взмахнула рукой и влепила крепкую затрещину. Лopa от страха запнулась па полузвуке, стиснула зубы.

Злая брюнетка упала на колени рядом с Лорой, зажала ей рот своей ладонью и зашептала, глядя ей в лицо:

— Молчи, дура, молчи! Ой, какая ты дура! Зачем ты ехала? Денег хотела заработать? Теперь заткнись, слышишь? Сожми зубы и молчи. Глупая корова, слушай. что я тебе говорю, и не вой. Ты в борделе. Мучить и бить не будут, а остальное — как повезет. Убегать не пробуй. Никому не верь, слышишь? Никому не верь, здесь кругом звери. И мне тоже не верь, поняла? Мне тоже не верь, мне прикажут, и я тебя своими руками задушу, потому что я жизнелюбивая гадина. Поняла?

Она сильно тряхнула Лору за плечи. Лорины глаза налились слезами. Злая брюнетка прижала к себе ее голову, зашептала в ухо:

— Не реви, корова, слышишь? И не вздумай что-нибудь с собой сделать. Полиции и врачей здесь нет! Закатают под гаражом в цемент, будешь гнить, хочешь? Тут весь дом на костях. Слышишь, дурочка? Не вздумай. Спасешься, если будешь красивой. Будь красивой, слышишь! Пальцем не тронут. Они это ценят. Пылинки сдувать начнут, как с дорогой машины. А мы и есть машины из костей и мяса, роботы, резиновые куклы. Больно не будет, только представляй, что ты — робот, душа у тебя отдельно, а тело — отдельно, в одно не слито, и ничего, ничего, подумаешь? Ты — резиновая кукла Барби, мягкая игрушка, им только это и нужно, а что у тебя внутри — их не интересует. Будешь меня слушать — выживешь! Жить хочешь?

Лора тряхнула головой. Она уже умолкла, успокоилась, только слезы сами катились из глаз.

— Помни, помни, что жить хорошо. Потом тошно станет так, что жить не захочется, а ты о жизни вспоминай все хорошее, слышишь, глупая корова? А главное — не вздумай себя жалеть! Не вздумай! Если только себя начнешь жалеть, капут, крышка, слышишь? Начнешь с ума сходить. Колесами не увлекайся, лучше пей. Они увидят, что ты готова, начнут свободу предлагать, предложат вместо себя двух дур заманить. Тебя так сюда заманили?

— Да. А что, правда отпустят?

— Могут и отпустить, — честно признала Зоя. — А ты жить после этого сможешь?

Лора не звала, она об этом не думала. Сейчас она готова была сделать все, что угодно, только бы ее отпустили домой к маме. Но злая женщина снова тряхнула ее за плечи.

— Даже но думай! Погубишь еще двух дур, сама в петлю влезешь. Не ты первая такая. Думай все время о себе, что ты ничего лучшего не заслуживаешь, что ты дрянь-человек, гадина, и так тебе и надо. Вспомни, кому ты зло сделала в жизни? Кого обокрала, обманула, предала, оболгала? Кому завидовала, кого ненавидела? Ну говори, говори…

Лора — медленно, едва шевеля языком, стала шепотом рассказывать:

— В нашем классе был Шевчук. Я с ним еще в детском саду была, он соску сосал до старшей группы, а в школе котят живых в костер бросил, а другой раз — в мешок и об дерево, убил. На перемене однажды его пацаны били, поставили к стене и по очереди били, а он не сопротивлялся. И я подошла и сзади ногой тоже ударила…

Она говорила все быстрее и быстрее. Зоя кивала, не слушая ее, крепко прижимала ее голову к своему плечу, повторяла:

— Так, так, говори, говори. Мы дуры, гадины, подлые, лживые, завистливые, жестокие. Ничего плохого с нами не случилось. Иной раз замужем хуже бывает. Глупые коровы!

Лора спросила:

— Как тебя зовут?

— Какая разница? Ну Зоя.

— А меня Лариса. Как ты думаешь, мы когда-нибудь отсюда выберемся?

— Конечно.

— А когда?

— Когда истреплемся, как ветхая одежда, тогда нас и выбросят на помойку.

Лора помолчала.

— Они что, никого не отпускают?

— В ресторане сатаны половину кошелька оставить нельзя, только весь, иначе не выпустят.

Зоя встала и заходила по комнате из угла в угол.

— Ты здесь живешь? — спросила Лора. Она хотела сказать — «работаешь», но постеснялась.

Зоя ответила коротко:

— Нет.

— А где?

— В другом месте. Зачем тебе?

— Можно мне поехать с тобой? Я боюсь здесь оставаться.

— Ты помнишь. что я тебе сказала? Мне не верь. Я такая же. как они. Себе только верь, если хочешь выкарабкаться. А из ада куда только можно карабкаться?

— Куда?

— Не знаешь? Только наверх, дура. Только наверх! Вот я наверх выкарабкалась, видишь?

Зоя встала перед ней, упершись руками в бока, отставив в сторону ногу в остроносой туфле. Лора окинула ее взглядом снизу вверх. Красавица!

Повторила шепотом:

— Ну пожалуйста! Я их боюсь. Лучше быть вместе с тобой.

— Встань!

Лора вскочила.

— Пройдись по комнате!

Лора прошла.

— Я тебя жалеть не буду, слышишь? Не думай, что я буду тебя жалеть!

Лора поняла, что она почти согласна, и умоляюще прижала кулачки к груди. Зоя предупредила:

— Решаю не я, решает Райман.

— А тебе он кто?

— Кто? — хохотнула Зоя. — Хозяин. И советую тебе говорить с ним по-немецки. Он ненавидит русских!

Она подошла к двери, трижды громко хлопнула по ней ладонью, крикнула:

— Алло, уроды! Schneller! Schneller!

Бритоголовый заглянул в комнату.

— Rufеn Sie den Herrn des Wirtcsl — скомандовала Зоя. — Позовите господина хозяина!

День пятьдесят третий

Я еще не успела понять, что делаю, а ноги уже сами несли меня вперед, и я подумала: если сейчас запнусь о тело Кати и упаду на нее, тогда конец, нервы не выдержат. Я завизжу от предсмертного ужаса, и капут мне и той несчастной дурехе, которую я пытаюсь спасти.

Только не показать им виду, что я боюсь! Не смотреть вниз, под ноги, на мертвое тело! Смотреть только вперед, им в глаза! Даже натасканный пес не сразу прыгает на человека, если человек смотрит ему прямо в глаза, — инстинкт подчинения, из уроков бабушки Гедройц…

Я не переступила — перелетела! — через рулон, из которого торчали Катины босые ступни. Я не узнала своего голоса, так хрипло и резко он прозвучал:

— Оставь ее, Райман! Я с ней поговорю.

Запомнила удивленный взгляд хозяина, остановившийся на мне. Райман порой смотрел на меня так, словно недоумевал, кто я и что здесь делаю.

А до меня вдруг дошло, что именно я собираюсь предложить этой зареванной, одурманенной дурехе, и подлая гадина во мне так и взвилась: «Ты что?! С ума сошла?! Ее — вместо себя? Я жить хочу, жить!»

Нo я ответила гадине: «Заткнись! Не ты ли сегодня с утра подзуживала меня повеситься на чулках? А теперь тебе жить захотелось? Поздно, сестренка, поздно!»

…Всего пару часов назад» глядя в окно своего пятизвездочного Алькатраса, я с отчаянием думала: «Неужели весь путь был пройден мной только для того, чтобы в итоге бессмысленно сгинуть в немецком борделе?»

Внутри все противилось такому дурацкому финалу, но жизненные обстоятельства подводили именно к такой концовке печальной повести с названием «История Зои Ерофеевой». И стоило лишь себя пожалеть, как выползла на свет змеюка, живущая во мне, и прошипела: внутри твоего туалетного столика богатый выбор подручных средств, пригодных для того, чтобы покончить с нечеловеческим, скотским существованием. Можно повеситься на американских лайкровых чулках… Можно лечь в ванну и вскрыть вены… Или бросить в воду включенный фен, заодно обесточишь всю квартиру, — прощальная пакость надсмотрщице…

Катю увезли. Мне уготовано ее место. Скоро два месяца, как я здесь, и я ни на шаг не приблизилась к свободе. А еще клялась: «Никто, никогда, никакими силами меня здесь не удержит! Не важно, сколько времени займет подготовка, но я убегу!»

«Никуда ты от Раймана не убежишь!» — пророчила змеюка.

Жизнь зашла в тупик, и выхода я нс видела. Вернее — видела один, но эта дверь вела на ту сторону бытия. Смерть казалась самым легким выходом из ада. («У, дорогая, ты еще не представляешь, что такое настоящий ад!» — подзуживала гадина.) Впервые все другие чувства пересилило желание громко хлопнуть дверью и сойти со сцепы туда, где Райман мне уже не будет страшен. У меня опустились руки.

Я перестала верить, что смогу отсюда бежать.

Мне казалось, что началось это так давно…

День первый

— Считай, тебе повезло, что никакое мурло до тебя раньше не добралось!

Пьяная девица, заговорившая со мной по-русски, глядела на меня со смесью неприязни и ленивого любопытства.

Вторая на меня так ни разу и не взглянула. Сидела, низко опустив голову, и быстро подбирала крошки риса со своей тарелки. Eё порция показалась мне крохотной: ложка риса, две рыбные палочки. Позже я узнала, что вторую девушку звали Аглика, она была болгарка. В то утро я видела ее первый и последний раз в своей жизни. В тот же день Аглику увезли, а меня поселили в ее комнате…

Пьяную звали Катя. Она медленно и с удовольствием курила, выдувая дым через уголки красивых пухлых губ, и вещала с высоты своего опыта, как пифия с треножника.

— Если ты девочка, значит, будешь обслуживать хозяина. Райман остальными брезгует. Только учти, хозяину женщины быстро надоедают. У пего поговорка: «Дважды в одну воду не войдешь», в смысле, что с девственницей можно переспать только раз, назавтра она уже не то. Постарайся понравиться Райману. Шансы у тебя есть. Ты молодая и симпатичная.

Катя наклонилась ко мне, дохнула дымом в лицо:

— У, какая кожа! Персик… Хороший товар. Райман умеет выбирать, мерзавец. Хороший товар он приберегает. Будет тебя долго возить по кабакам, демонстрировать потенциальным клиентам, цену тебе набивать. Потом, когда надоешь ему, сначала будешь обслуживать его «друзей». Это еще нормально, не бойся. Клиентов по пять в день. Хуже, когда на тебя пройдет интерес. Райман таких отправляет на поток. Это значит — все, конвейер. По десять — пятнадцать клиентов в сутки. От такой жизни скоро превращаешься в скотину…

Я слушала пьяный бред девицы, с которой познакомилась пять минут назад на кухне в квартире, куда меня привезли в бесчувственном состоянии, слушала — и не верила, что все это на самом деле происходит со мной.

Товар? Хозяин? Клиенты? Конвейер? Это меня не касается! Со мной этого не могло произойти. Я не такая!

Катя криво усмехнулась:

— Не веришь, что тебе через это придется пройти? Чем скорее поверишь, тем лучше для тебя.

Ей не было никакой пользы просвещать меня, но тогда я этого не понимала и только удивлялась, почему во взгляде этой девицы столько мстительной злобы? Ведь я ей ничего плохого не сделала? Но мое появление в квартире на Потсдамском шоссе сулило Кате скорые перемены в ее карьере, и перемены к худшему. Она имела полное право меня ненавидеть — и ненавидела, но замолчать не могла. Ее прорвало. Истосковалась по человеческому общению. Говорила, говорила…

— Вот меня в пятнадцать лет изнасиловали. Вечером шла от подруги, в поселке темень, напали какие-то козлы… Потом узнала, что забеременела. Аборт делать отказалась, чем ребенок-то виноват? Ну и родила в шестнадцать лет. А поселок у нас маленький, житья мне и не стало — шлюха и шлюха. Народ у нас безжалостный. Сделала бы аборт, никто бы и не пикнул, шито-крыто, а раз родила — то шлюха… Вот я и поехала в Германию, денег подзаработать, чтобы уехать с дочкой из поселка, квартиру в городе купить. Официанткой обещали устроить, а попала сюда. Тебя тоже небось киданули?

— Да, — коротко ответила я.

Катя зевнула, обнажая красивые ровные зубы. Равнодушно заметила:

— Ничего! Не ты первая, не ты последняя. Замужем порой хуже бывает.

Вторая девушка, ни слова не говоря, встала из-за стола и ушла. Нo Катя не торопилась, ей хотелось подольше со мной поболтать. Она медленно цедила остывший кофе и говорила без умолку.

— И не вздумай Раймана ненавидеть, — учила она меня. — Бесполезно. Нервы себе истреплешь, подсядешь на иглу или свихнешься. Лучше постарайся к нему подластиться. Будешь делать все, что он скажет, останешься здесь надолго. Может, даже понравится. А что? Одета, обута, в тепле, и горячая вода круглосуточно. Да и работенка — не валиком асфальт катать, скажи?

— И домой не хочется? — тихо спросила я.

— А это смотря кто чего хорошего дома забыл, — резко ответила Катя, разминая окурок в пепельнице. — Меня лично дома ничего хорошего не ждет. А тебя?

Я промолчала. Катя приняла молчание за знак согласия. Потянулась до хруста, сказала сквозь зевок:

— Вот видишь! Так что, может, тебе еще здесь понравится. Все, пошли спать. В двенадцать утра подъем, марафет и встреча «гостей». Новый трудовой день!

День второй

За эти сутки я передумала больше, чем за всю свою предыдущую жизнь!

В прошлой жизни, в жизни до Раймана, я не любила думать. Мне не нравилось напрягать мозги. Я любила легкое чтиво с увлекательным сюжетом и старые оперетты: «Ка-рам-бо-лина! Карамболетта, ты — королева красоты! Карамболина, Карамболетта, сердца пленять умеешь только ты…»

Я жила вдохновением, а не логикой… Что-то учить, зубрить, с утра до ночи бренчать на пианино? У, тоска! А в жизни так много интересного… Терять золотое детство, золотое отрочество, золотую юность на зубрежку, технику, академконцерты? Только не я!

Меня спасало вдохновение. Я выезжала на нем, как серфингист на волне. Еще в детстве я осознала: на меня порой накатывает! С логикой у меня плохо, и в математике я полный ноль, но бывало, вызовут к доске, выходишь — . «здравствуй, дерево, я пень»! — поворачиваешься лицом к классу (двадцать шесть скучающих равнодушных рож), широко распахиваешь глаза, и… Понесло!

Вдохновение накатывало, как прохладная упругая волна. Взмываешь на этой волне, как на крыльях, дух захватывает, не видишь и нс слышишь ничего кругом. Нет преград, летишь вперед, и что поразительно: в этом состоянии все понимаешь, буквально все. Находит такая смекалистость, что дайте бином Ньютона — разложу по полочкам…

Но бывало и наоборот. Вызовут, выйдешь, опустишь глаза в пол, молчишь. И ничего не находит. Хоть вой. Вдохновения нет. Садись, два!

Взрослые говорили: «учится неровно». Ха! Никогда я не училась, просто вдохновение — штука ненадежная, то волна, то мертвый штиль… Потом я заметила: вдохновение нуждается в пище. Ни с того ни с сего оно не приходит. В детстве хватало одного впечатления, одной картиночки на стене класса. Вдохновение не приходило, если нужно было отвечать урок по литературе в кабинете химии. Не хватало пищи воображению. Но порой…

Сосредоточишься. Снег за окном белыми хлопьями… Рисунок обнаженных ветвей в окне, как японская графика… Пальцы сами ложатся на клавиши, и — ла! Ла-ла-ла-ла… Там-пам-пам! Свиридовская «Метель» понесла, закружила… Блестяще! Высший балл! Только пожилая директриса качала головой:

— Жизнь — это тот экзамен, который не пересдашь, Ерофеева! На одном везении не проживешь.

Я смиренно опускала глазки, но в душе фыркала: много ты понимаешь! Думаешь, это везение? Это — дар, талант, то самое, что у Моцарта. Вдохновение!

Детство прошло, отрочество промелькнуло и запомнилось только идиотскими экспериментами над собственной внешностью. Юность наступила… Бездари, которые «учились ровно», давно устроили свою жизнь и жили так же ровно, но с легким уклоном вверх, с перспективой через энное количество лет поменять фамильный «жигуль» на новенький «ниссан», или сесть в кресло директора завода, или отпочковать от своей фирмы пару штук дочерних предприятий, — это смотря кто к какой цели упорно топал в пологую горочку.

Я же… все ждала свою «большую волну», прохладную, шипящую, как шампанское, волну вдохновения, которая однажды подхватит меня и унесет из будничной серости в голубую даль. А пока… пока перебивалась.

И вот наконец пришло — или нашло? — накатило! Как в детстве…

Все изменилось в один день, в пять секунд. Волна подхватила меня, взмыла вверх и понесла на гребне, увлекла, завертела, захватила, что только держись. Я и опомниться не успела, как все в моей жизни перевернуло, смыло, потопило этой волной — не волной даже, а цунами.

Перемололо и мою жизнь, и чужие жизни и швырнуло меня, как в сказке, за тридевять земель, и ахнуть я не успела, как оказалась на чужом берегу, в Германии.

Первую неделю мне удалось перекантоваться в студенческом общежитии, а потом мне вежливо намекнули: простите, фрейлейн Eрофеевa, но мы вас пригласили в оркестре играть, а не есть-пить за счет Котбусского городского театра. Сочувствуем и понимаем, но со сломанной граблей вам в оркестре делать нечего. Битте дранг нах Осте.

А «дранг нах Осте»«очень и очень не хотелось.

И тут как с неба свалились четыре тысячи марок, — медицинская страховка за сломанную в самолете руку. Правду говорят Бог дураков милует. Надо было мне что-нибудь предпринять, пока не кончились деньги, по поздно сообразила. Трудно ориентироваться в чужой стране, если немецкий знаешь с грехом пополам, почти на генетическом уровне: бабушка Гедройц во время оккупации преподавала немецкий в вильнюсской национальной литовской школе, за что и поплатилась после войны десятью годами лагерей. Так что к языку предков отношение у меня сложилось подсознтельно-негативное, но выучилась я быстро. За два месяца жизни в Германии освежились в памяти бабушкины уроки.

Деньги расходились с катастрофической скоростью. Плата за проживание в самом дешевеньком мотельчике съела огромную часть страховки. А еще питание, да плюс купить кое-что из одежды — ведь я приехала в Германию летом, а туг и осень на носу.

Сломанная рука зажила. Я нашла работу — мыть посуду в латиноамериканском баре. Очень милая хозяина Инесс сдала мне дешево комнату на втором этаже. Работа оказалась не тяжелой, но и деньги были небольшие. Пока оставалось еще что-то от cтраховки — вместе с зарплатой судомойки на жизнь хватало, но когда страховка кончилась, пришлось потуже затянуть поясок на осиной талии.

Хотя, конечно, мелкие радости все-таки были. Инесс, женщина добрая, на бесплатную тарелку фасоли с рисом никогда не скупилась, и кофе в ее баре я могла пить хоть три раза в день. К тому же хозяйка вскоре дала мне «повышение», и я стала официанткой. Выходила к посетителям принимать заказы и разносить пиво и закуски. Разговорный немецкий я освоила без особых усилий — что значит гены!

Появилась возможность и приодеться, особенно если выезжать за покупками в «длинный четверг», когда все магазины работают до половины девятого вечера, и успеть пробежаться сразу по всем точкам: «Пенни-Маркт» (само название говорит о ценах), «Интерспар» и прочим лакомым местам голытьбы…

Да, работая только на себя, прожить было можно!

Но если дома осталась престарелая бабушка, кормилица-поилица, и двое младших братьев, из которых один — инвалид? Если семье помогать надо? Если по ночам спать не можешь от мыслей: не дай бог, с бабушкой Гедройц что-то случится, ведь человеку за семьдесят, и всю жизнь на работе надрывалась. Не дай бог — умрет, что тогда? Мальчишек разбросают по детдомам. А с квартирой что будет? А вдруг опекунство оформит какой-нибудь сердобольный аферист, и окажутся мальчишки бездомными на улице, по подвалам клей нюхать? Есть от чего сойти с ума…

Нет, мне срочно нужна была хорошая работа.

А как найти хорошую работу в чужой стране, где ни родных у тебя, ни друзей? Да и с документами проблема: ехала я в Германию по студенческой визе, а для легальной работы нужна рабочая. Такую визу немцы никому нс дают, если ты не звезда Большого театра и не программист с мировым именем. Нo при этом масса народа спокойно работает, не имея никаких разрешений. Например, посещая однажды общественную уборную Котбуса, я познакомилась с украинкой, обилечивавшей народ на входе в это «удобство». Так что работы и Германии — завались, нужно только, чтобы кто-то вовремя подсказал — там-то и там-то требуется дешевая рабочая сила.

И вот тут подвернулся Брану…

Точнее, он не «тут» подвернулся. Брану постоянно приходил в бар Инесс вместе с другом Раде. Садились югославы за отдельный столик и накачивались пивом, только успевай им подносить тяжеленные литровые кружки. Эти здоровые, баскетбольного роста парни с круглыми бритыми головам» могли бочку пива за вечер выкачать, и ничего, ни в одном глазу. Как их звали на самом деле — Бронислав и Радован, или еще как, — и чем они занимались в Германии, и почему околачивались в латиноамериканском баре, а не накачивались сливовицей в обществе земляков? Никто не знал, да никто и не интересовался.

В первое время Брану пытался за мной ухлестывать. Мне он нравился, но… Учитывая мое темное прошлое и неопределенное будущее и во избежание всяких осложнений в настоящем пришлось мне наплести обычное, женское «не созрела для серьезных отношений» и предложить остаться друзьями.

Кто бы мог подумать, что мой вежливый ответ оскорбит югослава в лучших чувствах. Но Брану обиделся и стал мстить. Впрочем, делал он это мелочно: закажет больную кружку темного пива, а когда я принесу, начинает возмущаться на весь бар: «Я светлое просил, глухая обезьяна!» Но Инесс с ним поговорила, и Брану прекратил безобразничать…

Время шло, денег катастрофически нс хватало. Я распространила среди знакомых объявление: ищу работу, если кто-то знает место, подскажите! Понятно: если с утра до ночи работаешь в барс, то единственные твои знакомые — завсегдатаи заведения. Вот тут-то Брану и подвернулся…

Хорошо помню тот теплый, солнечный день конца октября. Я сидела в обеденный перерыв за столиком, пила кофе и читала газету рекламных объявлений, высматривая, не появилось ли подходящее объявление о работе? Брану подсел ко мне и спросил:

— Как поживаешь?

Общались мы по-немецки. Я давно заметила, что лучше понимаю иностранцев, говорящих по-немецки. чем природных бюргеров…

Я ответила — хорошо, и югослав неожиданно спросил:

— А почему ты не переедешь в Берлин? Или тебе нужна работа именно в Котбусе?

Я пожала плечами. В Берлин? Почему бы и нет? Мне все равно, где работать, если найдется подходящее место, готова отправиться хоть на нефтяную платформу на Аляске.

Брану чему-то обрадовался и стал перечислять достоинства смены места жительства. Он сказал, что его земляк и дальний родственник содержит в Берлине большой бар. Большой — то есть зарплата официантки там раза в три выше, чем здесь!

— А жилье? — скептически заметила я.

И с жильем нет проблем, объяснил Брану, в баре работают одни югославы, они живут в доме рядом с местом работы, там очень дешево сдаются комнаты с отдельной кухней.

— Ведь тебя устроит комната с отдельной кухней? — наивно уточнил он.

Должно быть, если бы я тогда ответила «нет». Брану, не задумываясь, предложил бы мне трехкомнатную квартиру с видом на Бранденбургские ворота. Но это я поняла гораздо позже! А пока предложение показалось мне заманчивым. Я решила съездить в Берлин, увидеть все своими глазами…

Обратно к Инесс я уже не вернулась. Может, хозяйка и обращалась в полицию с заявлением о пропавшей официантке, но вряд ли исчезновение иностранки сильно взволновало местные власти. Вряд ли меня долго искали. По крайней мере, Брану был настолько уверен в своей безнаказанности, что взялся отвезти меня в Берлин на встречу с «земляком» на собственной машине.

Бабушка Гедройц рассказывала, как после освобождения в пятьдесят четвертом году из карагандинского лагеря она впервые вышла за ворота — свободная! иди на все четыре стороны! — отошла метров триста от ворот лагеря, а дальше двинуться не смогла. Страшно! Страх парализовал и ум и волю. И от страха приключилась с бабушкой Гедройц медвежья болезнь. Так и добиралась она до железнодорожной станции: шаг вперед по дороге — шаг в сторону, в придорожные кусты, шаг вперед — шаг в сторону…

Так вот! — мысленно доказываю я кому-то, — со мной такого не случится! Хватит повторять печальное семенное прошлое! Достаточно не менее печального семейного настоящего! Я выйду отсюда. И не ползком, на полусогнутых, дрожа и шарахаясь от собственной тени. Я выйду отсюда свободной, живой и здоровой!

Хоть сто Райманов! Никто меня здесь не удержит.

День седьмой

Бежать было не сложно, и это уже казалось подозрительным. За неделю я обнаружила два способа. Но оба способа нс решали проблему документов. Мои документы остались у Раймана! А без них никуда не ткнешься. Разве что явиться в посольство и сказать, что потеряла паспорт? Но в посольстве станут выяснять, кто я такая и как оказалась в Германии. А у меня в Москве такие «хвосты», что после «счастливого» возвращения на родину мне светит одна дорога: в прокуратуру. Так вот выбирать приходится даже не между Райманом и тяжелей жизнью нелегальной иммигрантки в Германии. Приходится выбирать между Райманом и камерой в следственном изоляторе города Москвы. А при очень пессимистичном (зато вполне ожидаемом) раскладе событий выбирать пришлось бы между Райманом и годами заключения в мордовской колонии. Тут сам Соломон не подскажет, что предпочесть.

Но есть еще один, самый лучший и самый фантастический вариант: бежать с документами! Сначала найти и забрать свой паспорт и потом — бежать.

День десятый

Здесь ходят легенды о тех, кому удалось убежать от Раймана. Да-да, некоторым удавалось даже выехать из Германии, вернуться домой! Но ничем хорошим эти истории не заканчивались.

Райман знал о девушках все, их паспорта оставались у него. Он мстил родственникам, легко мог отдать приказ убить родителей, детей… Разыскать человека на родине очень легко, а Райман, по словам Кати, не скупился на расходы такого рода. Знал: окупится с лихвой.

Он и сам часто рассказывал о тех, кого ему удалось «достать» и наказать. Хвастал: его люди сжигали дома с целыми семьями. Не лжет. В его кабинете, здесь, в квартире, хранится коробка с видеокассетами. Райман устраивает для новеньких просмотры. На кассете — расправы… Иногда рядком на полу все вместе — старики, дети…

Сам Райман смотрел с удовольствием, комментировал: эту шлюху я помню, эту не помню…

Когда я опускала глаза, он тростью тыкал мне в подбородок, говорил:

— Смотри? И с тобой будет то же самое!

Знал — это ему ничем не грозит, а на девчонок действует лучше всяких проповедей о смирении, терпении и любви к «гостям»…

Но сегодня Райман устроил мне другой просмотр. Может, решил, что одного мне мало? Или что на свою родню мне плевать? (Фотографии и письмо из дома наверняка нашел среди моих вещей.) Может, подумал: что мне старая бабка, которой все равно на тот свет давно пора, да младшие братья — обуза на шею? Он привел меня в свой кабинет, на моих глазах открыл сейф, замаскированный под картиной. Достал из сейфа литровую банку с желтоватой, мутной жидкостью, поставил ее на стол и сказал:

— Смотри.

В банке что-то плавало, похожее на маринованные грибы-решетники. Присмотревшись, я поняла, что это отрезанные человеческие уши. В некоторых поблескивали сережки.

— Ну что? Нравится? — сказал Райман.

— Нет. Гадость! — ответила я как можно громче, чтобы голос предательски не дрогнул.

Райман с улыбочкой отвинтил крышку, залез в банку двумя пальцами и выловил одно ухо. Продемонстрировал:

— Настоящее!

И неожиданно бросил его в мою сторону. Я не смогла сдержаться, ойкнула и отскочила. Отрезанное ухо шлепнулось мне под ноги, на узорный паркет.

— Подними и положи обратно, — приказал Райман. — Я не могу!

Удар тростью по плечам.

— Подними и положи обратно!

Я попыталась, но едва дотронулась, как все внутри перевернулось.

— Не могy…

Я ползала перед ним по полу на коленях, умоляла, называла по имени — Йорг, пожалуйста, миленький, не заставляй меня… Мерзавец стоял надо мной, смеялся и время от времени бил палкой по рукам. В конце концов я не знаю как, но сунула это ухо обратно в банку. и меня сразу вырвало.

— Некоторых не обязательно убивать, — вытирая мокрые пальцы о белоснежный батистовый платок, объяснил Райман. — Некоторым хуже остаться уродом. Плеснуть в лицо серной кислоты, отрезать нос, груди, вырвать губы. Чтобы мужчины шарахались от них, как от гиены… Не желаешь пополнить мою коллекцию? Тогда веди себя тихо. Поняла? Не слышу ответа.

Я ответила:

— Поняла.

Он остался доволен.

Тебе же хуже! После того, что ты заставил меня испытать, я поняла: я многое еще смогу выдержать! Человек не животное, животное сдохнет, а человек приспособится. Я приспособлюсь. И уничтожу тебя, герр Йорг Райман!

День одиннадцатый

Катя спивается, но гостей к ней ходит по-прежнему много, пять-шесть человек в день. Катя радуется:

— Я веселая, немцы меня любят.

Бедная, она этим себя утешает!

Чтобы клиентов не беспокоил запах перегара, Май подсадила Катю на наркотики. На таблетках она протянет недолго и сама это знает, но бодрится.

— Да плевать, я здоровущая, черт меня не схватит! — похвасталась она, когда я потихоньку стала уговаривать ее остановиться или хотя бы не увеличивать дозу. — Поспорим, кто из нас больше приседаний сделает, ты или я? Майка, считай! — скомандовала она горничной и лихо начала приседать: раз-два! раз-два!

Как ванька-встанька, словно у нее коленки на пружинах. Я не фанатик спорта и быстро сдалась, а Катька еще, и на одной ноге раз двадцать присела, хохоча…

Май — наша надсмотрщица. Я узнала ее историю от Кати, а она от других девчонок, которые жили здесь раньше. Куда они исчезли, лучше не думать, чтобы не удавиться с тоски.

Райман познакомился с Май много лет назад в Бангкоке. Май тогда уже перевалило за тридцать пять, по азиатским меркам — древняя старуха, и она ни по каким статьям не подходила Раймону. Зато Райман стал для нес светом в окошке. Почему так, из-за денег только или на самом деле нашла на старуху проруха, «пришла пора, она влюбилась», — это одной Май известно. Но шансов — ноль. У Раймана запросы специфические: только с девушками.

К счастью или к несчастью, — это смотря с какой колокольни посмотреть, — но у старушки Май оказалось четверо дочерей, причем младшей лет двенадцать было в ту пору. И предприимчивая мамаша стала продавать Райманy дочек. Только старшую не смогла продать — она к тому времени успела приобщиться к фамильной профессии, и «товар», по выражению Раймана, оказался «некондицией». Но три младшие сохранили невинность, за что и были обласканы герром Йоргом Райманом. Май же за каждую получила пятьсот долларов, а за младшую, говорят, даже больше.

С младшей Райман жил довольно долго, и, поскольку она была несовершеннолетней, чтобы выехать с ней в Германию. Райману пришлось вывезти с собой и мать. Так Май попала на службу к Хозяину.

Куда потом исчезла ее младшая дочь, никто не знает, но Катя предполагает, что «спеклась» и пошла по рукам, по дешевым борделям. А Май по-прежнему служит Хозяину и вполне счастлива. И предана ему, как старая собака. Есть за что! Для пожилой таиландской шлюхи она сделала головокружительную карьеру.

День двадцать четвертый

Райман решил, что я созрела для выпускного бала. Впечатления: первый бал Наташи Ростовой — просто утренник в детском саду. Впрочем, без комментариев. Я слишком устала.

Самое смешное: сегодня видела Брану и кивнула ему как старому знакомому. И он мне ответил! В этом аду даже лицо подонка из моей прошлой, нормальной жизни кажется родным… Брану был в ночном клубе вместе с Райманом. Перенес свою деятельность в столицу?

День двадцать восьмой

Неужели я здесь всею четыре недели?!

Бабушка Гедройц много раз говорила: первый шаг к разрушению личности — когда в заключении перестаешь следить за календарем. Теряешь представление о времени, все дни сливаются в один сплошной кошмар, и скоро начинаешь опускаться, деградировать, сходить с ума…

Счет времени терять нельзя! Его нужно поддерживать, как поддерживают едва тлеющий огонь в очаге — искру разума. Здесь нет календари, но я считаю: сегодня исполнилось двадцать восемь дней, как Брану заманил меня на смотрины к своему «земляку»… Я здесь с первого ноября — значит, сегодня двадцать восьмое число.

Неужели прошли только четыре недели? А как же другие живут — годами?

Но я не хочу даже думать об этом. Я убегy, обязательно убегу! Для этого мне нужно найти сообщника среди людей Раймана… «Кадры решают все», — отцу народов можно верить на слово, он судил по богатому личному опыту. Кадры Раймана решают если не все, то многое… И если я хочу сбежать с документами, мне нужно заручиться поддержкой хотя бы одного из этих «кадров».

Горничную Май я сразу вычеркнула из списка. На Май не стоит тратить время, такая Хозяина не предаст, это по ней видно. А как насчет остальных? Но никаких «остальных», кроме Брану, я не знаю.

Брану привел меня в клуб-кабаре «Матрешка» через служебный вход. Увидела бы я фасад с гологрудой неоновой теткой, успела бы дать деру, но подлец схитрил: «Сюда».

Я вошла за ним следом в просторный коридор подсобных помещении, Брану провел меня мимо кухни в солидный кабинет, обставленный дорого и со вкусом. За столом я увидела смуглого брюнета лет тридцати, с бриллиантовой звездочкой на безымянном пальце, одетого броско, как и подобает хозяину дорогого берлинского бара.

Брану заговорил с «земляком». Я вслушивалась в звучание славянской речи, но откуда мне было уловить на слух разницу между сербским и польским? Ни с тем, ни с другим языком я прежде не сталкивалась…

«Земляк» несколько раз благожелательно взглянул на меня, жестом предложил присесть. Я села на диван, обтянутый блестящей коричневой кожей, предвкушая скорую перемену в трудовой биографии… Как пел хор в мультипликационной опере про Зайца: «Предчувствия его не обманули!» Дальше все произошло по схеме: подали кофе, я выпила чашку и через некоторое время поняла, что не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой.

Мой продавец и мой покупатель ударили по рукам.

Югослав сунул во внутренний карман кожаного пиджака деньги, затем взвалил меня на плечо, как барана, вынес через служебный вход на улицу и сунул на заднее сиденье машины Раймана.

— Ну и козел же ты! — только и смогла произнести я деревенеющим языком.

Так что вряд ли знакомство с Брану сильно облетает мою участь.

День тридцать первый

Месяц!

Отметила юбилей ударной дозой коньяка. Допила остатки после отъезда Раймана. Этот гад — поклонник французского! Помогло, душа оттаяла, смогла немного пореветь в подушку. Может, бабушка Гедройц потому и дожила до семидесяти лет в трезвом уме и добром здравии, что не была поклонницей сухого закона? Правда, она предпочитала «Букет Молдавии».

А я вот думала, что в рот этой гадости не возьму. Называется — «зарекалась свинья г… не есть». Не спиться бы только, как Катя. С ней в последнее время совсем плохо.

День тридцать девятый

На Катю что-то нашло, словно черное облако опустилось. Вторые сутки не спит, почернела лицом, ни с кем не разговаривает, ничего не ест. Живет на одном кофе. Отбои в нашем дурдоме после пяти-шести утра, с уходом последних гостей. Тогда Май разрешает нам немного поесть. После завтрака можно свалиться в постель и поспать до двенадцати, в полдень — безжалостная побудка под окрики надсмотрщицы. Сегодня я не смогла уснуть.

Из комнаты Кати доносились заунывные крики. Заглянула к ней.

Ходит босая по комнате взад-вперед, бормочет сама себе под нос, обхватив руками голову:

— «Безобразная Эльза, королева флирта, с банкой чистого спирта я спешу к тебе! Нам по двадцать семь лет, и все, что было, не смыть ни водкой, ни мылом с наших душ». — Потом — надрывно, в крик, как заголосит:

Повторяет и повторяет без конца эту строчку и приплясывает на одном месте с закрытыми глазами.

Потом безо всякого перехода, с диким весельем, на одной ноте: «Я в деревне родила-ась, космонавту отдала-ась. Ух ты, ах ты! все мы космонавты!»

Подпрыгивает и с криком бьет ногой в стену. Вся взмокла от пота, волосы повисли прядями. И это — после приема пяти «гостей»! Как заведенная.

Я:

— Катя! Катя!

Не слышит, не смотрит.

Сзади ко мне неслышно подошла Май, дернула за рукав, жестом приказала идти к себе. Но не шипела, как обычно, а вроде даже по-дружески увела меня от греха подальше.

А Катя все бесилась, все прыгала…

День сороковой

Мне казалось, что я все еще та, прежняя я. А оказалось, «профессия» уже наложила на меня отпечаток. Профессионалки узнают во мне свою и приветствуют, как члена профсоюза.

Сегодня произошла странная встреча.

Райман в третий раз повез меня в «Матрешку» на обозрение широких зрительских масс. Мне удалось отпроситься в дамскую комнату. Там, возле умывальника, поправляла макияж девица с такими формами, что хоть лепи с нее садово-парковую композицию «Девушка с шестом». Мы искоса посмотрели друг на друга, и девица по каким-то тайным признакам опознала во мне «представительницу смежной профессии» и принялась болтать, словно мы сто лет знакомы.

Вообще-то для гостей и для персонала в кабаре предусмотрены разные туалеты, но Моника сказала, что сегодня она не работает, а пришла развеяться. Говорит, приехала в Германию в прошлом году, работает в «Матрешке» исполнительницей «экзотических танцев» по собственному желанию. С Райманом, владельцем клуба, стриптизерша, если не врет, училась в одном лицее во Вроцлаве, только с разницей в шесть лет. Утверждает, что на самом деле Раймана зовут Павел Казанецкий, и его фотография до сих пор хранится в альбоме лицейского выпуска 1990 года.

Моника увидела меня с Райманом в зале и решила, что я его подруга. Сам Райман танцорку не узнал, — во-первых, в сценическом гриме родная мама ее не узнала бы, а во-вторых, если они и встречались в прошлом, то девочка Моника тогда прыгала со скакалкой по двору и внимания великовозрастного лицеиста не привлекала. А вот она Павла запомнила…

Первая моя реакция — здесь же, в туалете, броситься Монике на шею и, рыдая, поведать страшную тайну: Райман меня похитил. пичкает наркотиками, избивает и принуждает заниматься проституцией.

Но жизнь меня била, била и вбила-таки каплю осторожности. И я первое желание подавила, сосчитала до ста и затем уже подумала: броситъся-то я брошусь, но что со мной будет потом? Даже если Моника не выдаст меня Райману, а сообщит куда следует… Что потом? Я попаду в полицию. там начнут разбираться… А, Зоя Ерофеева? Фрейлейн со студенческой визой, нелегально работала в Германии? Депортировать вас вон из страны на родину! А на родине меня давно ищут те, чья служба и опасна и трудна, и под белы руки поведут от трапа самолета в Шереметьеве прямо в «воронок»… Здорово! Лучше не придумаешь! И я воздержалась от бурной радости, а просто попросила у Моники телефон.

— Лучше я оставлю тебе номер моего агента, — предложила танцорка, записывая номер мобильника на бумажной обертке от спичечного коробка с эмблемой «Матрешки». — У меня вечно проблемы с квартирой, переезжаю с места на место. А через агента ты всегда на меня выйдешь. А с тобой как связаться?

Она смотрела на меня выжидательно, а я соображала, что ответить? Сказать, что у меня нет телефона? Неправдоподобно: у кого это в Германии пет телефона? Моника решит, что я не хочу с ней поддерживать отношения, а мне, наоборот, очень нужен свой человек на свободе!

Но быстрее ума сработала моя патологическая фантазия, и я, округлив глаза, трагическим шепотом поведала, что Райман жутко ревнив. Он просто бесится, если мне кто-то звонят, даже если это подруга, — он всех моих подруг считает стервами и своднями. Поэтому будет лучше, если я сама ей позвоню.

Моника сразу поверила!

— Да, — посочувствовала она, поправляя перед зеркалом бюст Памелы Андерсон, — мужики просто скоты! Чем больше у них денег, тем больше придури. Позвони, когда сможешь. Выпьем, переберем Павлу косточки. Чао, подружка!

Она чмокнула меня в щеку. сделала прощальный жест акриловыми когтями и удалилась. А я спрятала спички в белье. При обыске (каждый раз после возвращения домой меня шмонали) на них никто нс обратил внимания.

День сорок второй

Я осталась одна.

Райман отловил Катю «на конвейер» в одно из своих увеселительных заведений, которых, по слухам, у него в Берлине великое множество. Там Катька окончательно дойдет… А мне Май приказала переселиться в Катину комнату. Там сделали небольшой ремонт, привезли рояль. Райман хороший менеджер. Он из нас делает звезд.

Райман говорит мне: «Голливуд и телевидение задают планку секса. Мужчины хотят иметь то, что мельтешит на экране. А я им это даю!»

Он узнал, что я играю (еще бы! судя по документам, я приглашена в Германию на стажировку в оркестре Котбусского городского театра!) Теперь это мой сценический образ: «Бай, бай, майн либе герр!» — Лайза Минелли в фильме «Кабаре», черные чулки в сеточку…

Райман привозил фотографа. Тот был похож на грача, каким его изображают в кукольных мультфильмах: лысоват на макушке, длинноволос на затылке, весь в черном, на шее «златая цепь». Райман влил в меня полбутылки коньяка, (фотограф разложил меня на рояле, как ветчину, рядом с гипсовым бюстом Бетховена, и нащелкал портфолио. Как Бетховен в гробу не перевернулся? Может, и переворачивался, кто проверит?

В конце рабочего дня я спросила:

— Райман, почему ты не используешь добровольцев? Ведь в той же России полно проституток. Зачем тебе лишние проблемы?

Хозяин остановился в центре комнаты, заложив руки за спину, и внезапно заговорил о смерти. Он говорил, что нет ничего интересное, чем видеть смерть. Видеть, как человек медленно умирает на твоих глазах, как борется за жизнь, как чаши весов колеблются… И знать, что это не голливудские спецэффекты, а правда! Реальность!

— Если я показываю убийство — это настоящее убийство, если самоубийство — это настоящее самоубийство. Кровь — настоящая кровь. Если женщина орет от боли — эго настоящая боль. Круче, чем то, что я делаю, были только игры в римском Колизее!

Райман нс смотрел на меня, он смотрел в никуда, в пространство, словно видел там то, что недоступно обыкновенным людям. Фотограф свернул свои манатки и стоял у двери, но Райман не замечал, что он хочет уйти. Когда фотограф попытался привлечь к себе его внимание, хозяин рявкнул на него так, что бедняга позеленел и слился со стеной. Райману не требовались слушатели. Он беседовал сам с собой.

Он заговорил об энергиях, об обмене энергиями между мужчиной и женщиной, о древних культах плодородия и о бессмертии… Все мы, говорил он, одна энергетическая цепь, мы связаны между собой ближе, чем кровной связью.

— Ибо сказано: «Оставит человек отца и мать, и прилепится к жене своей, и станут они плотью единой»! Это как в старинной немецкой сказке про золотого гуся: все хотели выдернуть золотое перышко, а прилипали намертво, и чем больше людей прилипало к золотому гусю, тем больше дурачья сбегалось посмотреть на такое диво, и все прилипали… Я — хозяин золотого гуся. Конец цепи у меня в руках. Это энергетическая цепь, я питаюсь энергией, деньги мне нужны только как средство для строительства сети. Шлюхи для цепи не подходят, в жертву приносится только чистое.

Я никогда прежде не видела Раймана таким: бледные щеки порозовели, глаза загорелись диким огнем. Когда он говорил, голос его прерывался, словно ему не хватало воздуха. Потом… вдохновение пропало. Райман запнулся. Посмотрел па меня с таким видом, будто его мучила зубная боль, нахмурился, пробормотал фотографу, что им пора, и они скоро ушли. Райман казался уставшим, словно выплеснул вместе с эмоциями остатки сил…

Как странно. Все это время я не считала его за человека. А оказалось — мы с ним похожи. На него тоже порой накатывает… Вдохновение. Странное и страшное. Я впервые задумалась: а что за человек мой Хозяин?

День пятьдесят четвертый

Вчера по пути в «Матрешку» Райман заехал в свою потсдамскую штаб-квартиру.

— Брану должен привезти новый товар, — сказал он мне по дороге. — Тоже русская. Хочешь на нее взглянуть?

— Нет, — ответила я, зная, что мои желания хозяина не интересуют.

На самом деле мне было все равно, куда ехать, на что смотреть. В то утро я хотела повеситься на чулках. Но я повторяюсь…

Мы проехали огромный парк и дворцовый комплекс Сан-Суси, подсвеченный голубыми и розовыми огнями рождественской иллюминации, замок Цецилненхоф, где в 1945 году проходил знаменитая Потсдамская кoнференция… У этот мерзавца были аристократические замашки! Коньяк «Камю», резиденция «Бабельсберге…

Водитель свернул в узкий тупик, с обеих сторон отгороженный трехметровыми каменными стенами, и отсвете фар мелькнули голые ветви плюща. Лимузин Раймана нырнул в ворога подземного гаража и остановился. Хозяин ткнул тростью мне в спину:

— Вперед, на выход!

Мы вошли я подвальное помещение, оборудованное под видеостудию. Догадываюсь: Райман здесь штампует свою порнопродукцию для Интернета (он хвастал, на чем заработал миллионы).

Я узнай фотографа, похожего на грача, — он вертелся возле штатива видеокамеры. Райман разорался на него, потому что ему не понравились фотографии, которые грач сделал для моего портфолио. Они ругались по-польски, перебивая друг друга. Наверное, давние друзья, если грач позволяет себе в таком тоне говорить с Хозяином.

Жертва — девчушка лет восемнадцати — встала при нашем появлении и в немом восторге переводила взгляд с меня на Раймана. Мы для нес, наверное, словно сошли с фотографии модного журнала.

Брану вызывающе ухмыльнулся мне и опустил глаза, закрылся спортивным журналом. Типа в белых шортах я видела впервые, как и парнишку, сидевшего за компьютером. Он был так увлечен своим делом, что головы не повернул в нашу сторону.

Девчушка смотрела на меня, и вдруг у нее на глазах выступили слезы. Она отступила назад и села на диван. Неужели догадалась, что с ней будет?

Я не желала этого видеть и вышла в коридор, села на нижнюю ступеньку лестницы, ведущей в верхний этаж дома, закрыла ладонями уши, уткнулась лицом в колени. Но до меня долетаю из студии каждое слово.

Сверху по лестнице сползла на подкашивающихся ногах полуголая Катя. Увидела меня, что-то пробормотала, но не узнала. Я удивилась: что она делает в доме Раймана? Ведь хозяин не водит «друзей» в свою резиденцию. Потом повяла: ее использовали для порносъемок.

Катя, держась за перила, снова что-то промычала. Я разобрала:

— Хозяин здесь?

— Подожди, не ходи туда, — попыталась я остановить ее, но Катю в таком состоянии мог остановить только танк.

А потом в студии раздались выстрелы. Сначала один, а через короткий промежуток — еще три…

…И тут… нахлынуло…

Волна подхватила меня и понесла вперед с ошеломительной скоростью. Я узнала знакомое ощущение сладкой жути: тебя несет, и даже если хочешь остановиться — поздно! ты на гребне!

Вдохновение оказалось быстрее рассудка. Умом я лишь сегодня поняла, как все будет. Со вчерашнего дня обстоятельства складываются сами собой. Я не прилагаю никаких усилии. Меня несет волна вдохновения, и только берегись, как бы не расшибло!

Оказывается, нее это время, пока я билась и рвалась, думая о смерти, незаметно для моих глаз мельницы богов, скрипя, медленно перемалывали неподъемные камни, закрывшие выход на свободу. И перемололи! И жизнь прорвала плотину. Большая волна подхватила и меня, и новенькую девушку Лору, и ничего не подозревающего Раймана…

Скоро, очень скоро я стану свободной!

Мельницы богов раскрутились и теперь бешено хлопают крыльями: не влезай, убьет!

Очень скор я стану свободной. Хватило бы сил дотерпеть!

Глава 2. МЕЛЬНИЦЫ БОГОВ

Мельницы богов мелют медленно…

Секст Эмпирик

В первый день своей новой жизни Лора хвостом ходила за подругой. Зоя из комнаты — Лора за ней, Зоя в комнату — Лора за ней.

Зоя шипела раздраженно:

— Уйди? Отстань! Не действуй мне на нервы! — но Лора привыкла к ее напускной жесткости я уже не боялась.

Гораздо больше она боялась горничную Май. Вот кто была настоящая кобра!

Шустрая тощая азиатка по-немецки говорила еле-еле, с каким-то птичьим акцентом. Лора ни слова не понимала из того, что она щебетала. Это выводило Май из себя. Горничная кричала и от злости щипала Лору до синяков жесткими коричневыми пальцами. Зою горничная трогать не смела, почтительно разговаривала с ней сквозь зубы, зато глаза ее сверкали нескрываемой злобой.

— Если она простая служанка, почему так себя ведет? — удивлялась Лора. — Почему ты не пожалуешься на нее Райману?

Зоя сидела перед зеркалом, накручивала волосы на бигуди. Лицо ее покрывала зеленая очищающая маска. В тарелочке размягчались восковые пластины для депиляции. Кругом валялись платья, роскошное белье.

— Ты в тюрьме никогда не сидела? — вместо ответа поинтересовалась Зоя.

— Никогда, — вытаращилась Лора. — Д почему ты спрашиваешь?

— О, горе мое! Да что ж ты такая дура-то, а?

Лора обиженно надула губы.

Зоя снизошла до объяснений.

— Как ты думаешь, горе мое, тюремщик заключенному кем приходится? Служанкой? А ведь он тоже баланду разносит и чистые портки выдает. Май не нам служит, дурочка, а гостям, поняла? Нажалуешься на нее Райману — первая получишь по шее, запомни.

— А почему она тебя не трогает, а только меня шпыняет?

— Завидует.

— В каком смысле?

— Да в прямом.

Лора подумала: чему тут завидовать? Думала, думала, но так и не смогла самостоятельно решить еще один ребус. Пришлось снова униженно просить разъяснений. И Зоя разъяснила.

— Потому что ты во вкусе Раймана, — равнодушно объявила она, наклеивая фальшивые ресницы.

Лора так и села.

Она во вкусе Раймана? Она?! А ведь всю жизнь считала себя уродиной! Танкеткой! Нос в веснушках, лоб вечно блестит. Лора подтянула живот, выпрямила спину и бросила на себя в зеркало ошеломленный взгляд.

— Потому что ты девушка, — продолжала Зоя. — А Райман для себя выбирает только девушек.

Зоя ни жестом, пи взглядом не выдала своих личных переживаний, но до Лоры вдруг дошло — осенило! До ее появления Зоя сама была личной девушкой Раймана! Вот почему — привилегированное положение, вот почему — властный тон.

Так что получается, она уступила Лоре свое нагретое место? Пожалела, когда увидела, что Райман собирается ее убить?

Лора выжидательно смотрела на подругу, но Зоя молчала. Не из тех, значит, кто на жалость давит и требует вечной благодарности? А может, у Зон и в мыслях не было ничего такого? Ну не было — и не было, гора с плеч, и хватит думать о причинах-следствиях. Не хочет Зоя прямо все сказать — не надо. Легче жить, меньше зная.

От нечего делать Лора стала перебирать одежду, разбросанную на кровати. Ткани-то какие! Мягчайшие, тончайшие… А пахнут как! Пропитаны дорогими духами.

Она не сдержала завистливого вздоха:

— Красивые вещи. Тебе их привозят или сама покупаешь?

— Сама покупаю, — ответила Зоя.

Глаза Лоры округлились.

— Как, они тебя отсюда выпускают в город?

— Под конвоем — да. Довозят в машине до магазина и обратно. Как королеву! — насмешливо хмыкнула Зоя.

— И деньги дают?

— Нет, все деньги у них. Они оплачивают счета за покупки.

Лора задумчиво переваривала информацию.

— И квартира супер, — заметила она, обводя взглядом комнату.

Одна комната по размеру была как целая хрущевка! Сколько вещей в ней помещалось — обалдеть! Широкая кровать с балдахином, словно из «Принцессы на горошине», — раз! Старинная ванна на львиных лапах, с серебряными краниками — два! Да еще черный рояль — три! А уж всяких пуфиков-столиков на три квартиры хватит.

— А кто на инструменте играет? — полюбопытствовала Лора.

На это Зоя ничего не ответила, только внимательно взглянула на Лору в зеркало. Но та уже переместилась к окну и, вытянув шею, пыталась посмотреть вниз, чтобы понять, где они находятся.

Квартира, куда ее привезли ночью, располагалась в пентхаузе высотного дома. Далеко внизу, в зимней дымке, переливались огнями рождественские гирлянды. Вблизи не было ничего, кроме серого моря голых крон. Парк? Лес?

— А мы где? — спросила Лора. — В Берлине?

— Не знаю, — насмешливо процедила Зоя.

По тону ответа было трудно угадать, лжет она или в самом деле не знает, в каком городе находится.

Лора не помнила, как попала в эту квартиру. В машине она уснула и очнулась уже в комнате, на кровати. Действие лекарства кончилось, и теперь все произошедшее с ней накануне казалось сном.

— Неужели правда все, что сейчас со мной происходит? — подумала она вслух.

Зоя жестко ответила:

— Правда. И чем раньше ты это поймешь, тем лучше для тебя!

Лору охватило тошнотворное чувство страха. Она отошла от окна, присела на кровать, скрючившись, сложив руки на животе.

— А ты сама давно здесь? — спросила она у Зои.

— Не имею представления, — ответила подруга. — Здесь год идет за три.

Говорила Зоя странно, вроде как не всерьез, а полушутя, и смотрела как будто не на Лору, а на себя, в зеркало, но на самом деле внимательно к Лоре присматривалась, узнавала…

— Неужели отсюда никак не убежать? — скорее из любопытства, чем всерьез, спросила Лора.

Зоя резко обернулась, покрутила пальцем у виска:

— Замолчи, дурында!

Лоре наконец обидно стало, что се все время одергивают. Чуть что — «дура, дура!» — носом тыкает, как кошку.

— А сама что, лучше? — выпалила она со злостью. — Была бы умнее, сидела бы дома, однако ж и ты влипла! Так что не строй из себя умную. Сама такая!

И тут же своих слов испугалась.

Судя по характеру» эта Зойка нс из тех, кто обиды спускает. Сейчас как раскроет пасть да как рявкнет! А еще хуже — наябедничает Райману, и вышибет герр Райман из Лоры мозги в два счета. Не на улицу же ее выпускать после всего, что она здесь узнала и увидела.

Но ужасного не произошло. Зоя ничего не ответила. Пропустила ее гневную тираду мимо ушей. Сделала вид, будто не заметила. И любопытно стало Лоре: а кто такая эта Зойка? И как она очутилась у Раймана? И что в ее прошлом такого, отчего она не хочет его вспоминать? Почему-то Лоре показалось, что именно в прошлом Зои и прячутся все концы…

В комнату, хлопнув дверью, вошла Май. Ворча что-то на своем птичьем диалекте, принялась собирать и бросать в пакет одежду Зои.

— Куда она ее собирает? — поинтересовалась Лора, заискивающе глядя на Зою — не сердится ли?

Но Зоя как ни в чем не бывало, словно и не вышло между ними размолвки, ответила:

— В стирку.

Наведя порядок в комнате, Май повернулась к Зое и сообщила сквозь зубы, что гость герра Раймана приедет в три.

— Севодуня празиник. Севодуня Ро-де-ство, у тибя будет много работы! — прочирикала она, поблескивая узкими карими глазами.

Зоя ничего не ответила.

— Ты! — Май обернулась к Лоре, ткнула в нее коричневым пальцем. — Марш, марш своя комунута и не выходи…

— Ничего не понимаю, чего она от меня хочет? — отодвигаясь от косоглазой ведьмы, чуть не плача воскликнула Лора.

Зоя перевела:

— Спрячься в свою комнату и сиди как мышь! Когда приходят гости, никто не должен их видеть. Они открывают дверь собственным ключом и проходят прямиком своим маршрутом. Попадешься им на глаза — за последствия не ручаюсь.

У Лоры заныло под ложечкой.

— Ой, мамочки, как страшно! А со мной что будет? Неужели мне тоже?…

— Нет, тебя сюда в качестве комнатной собачки привезли, — насмешливо ответила Зоя.

Май злобно закричала на Лору и вытолкала за дверь.

Лора шмыгнула в коридор и отправилась через анфиладу гостиной на другую половину квартиры, в свою комнату. Горничная с пакетом для стирки шла за ней. В прихожей Май поставила на пол мешок, достала из кармана пластиковую карточку. Провела карточкой в щели какой-то серой штуки, прицепленной на косяке входной двери. В замке щелкнуло, и дверь открылась. Май выставила пакет с грязной одеждой на лестницу и закрыла дверь. Обернулась, увидела любопытный взгляд Лоры и разъяренной кошкой бросилась на девушку. Чуть глаза не выцарапала.

— Тево смотрис? Тево хотес? Убираиса своя комунута! Скажу герру Ра-ма-ну, он тебе выгонит слюха на бордель!

— Ай, отпусти, больно! — закричала Лора, выдирая свои волосы из цепких когтей Май. — Не видела я ничего. Отстань, ведьма!

На крики выбежала Зоя. Топнула ногой в пол, рявкнула что-то по-тайски, и надсмотрщица притихла, только глазенками исподлобья на Лору злобно посверкивала.

Лора не стала дожидаться развязки и мышью юркнула в свою комнату.

В три часа пополудни приехал первый гость герра Раймана. Гостей у хозяина было немного, и все — очень состоятельные. Они проходили в квартиру сами — у каждого был собственный электронный ключ. Гости герра

Раймана свидетелей не любили, даже горничная выходила к ним только по звонку.

Некоторые время Май подслушивала, что происходит в квартире. Не услышав ничего предосудительного, она села за письменный стол, надела очки и быстрым аккуратным почерком принялась выводить в ежедневнике столбики цифр «приход» — «расход», делая одной ей понятные пометки.

Герр Райман мог положиться на ее дотошность и преданность. Май честно учитывала все расходы: на содержание квартиры, на питание девушек, «представительские» — если клиент кроме основных услуг заказывал вино, пиво, кофе или оставался на ужин… В свой толстый ежедневник Май вносила все цифры, порой помогая себе вести подсчеты с помощью калькулятора.

После обеда позвонил Райман. Он немного говорил по-тайски, и Май расцветала улыбкой, трепеща при звуках его голоса.

— Да, господин хозяин. У нас все хорошо, господин хозяин. У Зои уже четыре клиента, и еще одному я назначила сегодня на двенадцать. Но думаю, их будет еще больше. Сегодня праздник, в праздники всегда много работы… Новенькая сидит в своей комнате. Если вы позволите, я скажу о ней свое мнение… Да? Слушаю вас.

Май выслушала инструкции Раймана. Улыбка ее поблекла, губы задрожали, лицо исказила гримаса. Видимо, ей очень не по душе пришлось то, что задумал Райман, во она не посмела даже пикнуть и, сдерживая слезы, ответила:

— Я все поняла, господин хозяин. Ждем вас. Я все сделаю, как вы просили.

Из комнаты Зои раздался звонок. Гость ушел, горничной пора было наводить порядок. Следующий клиент не должен догадываться, что перед ним у Зои побывал еще кто-то.

Пока Май меняла простыни, Зоя нежилась в старинной ванне.

— Май, ты отнесла вещи в стирку?

— Eсe нет.

— Подожди, я позже еще кое-что отдам.

— Холосо.

От Зои не утаилось, что Май только что была чем-то расстроена.

— Райман звонил?

Май молча кивнула.

Зоя давно изобрела способ выпытывать у нее полезную информацию. Чтобы получить ответ, нужно правильно задать наводящий вопрос. Если бы она спросила: «Кто звонил?» — Май, скорее всего, ничего бы не ответила. А так она нс спрашивала, а утверждала нечто общеизвестное. Таким тоном спрашивают у человека, только что пришедшего с улицы: сегодня жарко, да? Ответ очевиден: за окном палит солнце, и градусник зашкаливает. Но человек, только что пришедший с улицы, отвечает: «Да, градусов за тридцать пять! Асфальт дымится. Люди сидят в фонтанах, как африканские буйволы, но лично я ехал в машине с кондиционером, поэтому не спекся». Эффект: из одного общеизвестного факта «сегодня жарко» проистекает как минимум один неизвестный факт — у человека есть машина с кондиционером!

Конечно, можно не засорять мозги ненужной информацией. Но откуда ты знаешь, какая информация в какой момент окажется полезной?

— Приедет как всегда, поздно?

Май нехотя кивнула: да, поздно.

«Ага! — отметила Зоя. — Значит, Райман сегодня приедет…»

— М-да, — протянула она вслух, опускаясь в горы ароматной пены, — мы для Йорга — его единственная семья. Ты — мама, мы — жены.

Постепенно Зоя выудила и другую полезную информацию: Райман остается ночевать.

— С ней? — взглядом указала Зоя на стену.

Мэй поняла, кого она имеет в виду, и угрюмо кивнула.

Посмотрела на Зою и вдруг злорадно улыбнулась:

— Ти надоеля хозяину!

— Ты тоже, — нагло рассмеялась Зоя в ответ.

Но в действительности ей было не весело.

Выйдя из ванной, Зоя в задумчивости остановилась у окна, глядя в одну точку. За окном, в сумерках, парили в небе светящиеся рождественские ангелы с трубами, переливались оранжевыми огнями елки, ветряные мельницы. Там была свобода. Там была жизнь…

Май собрала на тележку стаканы, пепельницу, тарелки с закусками, оставленную гостем. Сказала хриплым от переживаний голосом:

— Пятый гость герра Ра-ма-на будет в дувена-цать. Просиль загорать свети и ёльку.

— Зажечь свечи и елку, — машинально поправила Зоя. — Хорошо. Учту.

Искусственная голубая елка, наряженная про запас, стояла в гостиной. Не все гости Раймана желали окунаться в семейную атмосферу. Некоторым, наоборот, хотелось побыть в пространстве вне времени… А на Рождество гости шли косяком, как рыба на нерест. В праздничные дни все боялись одиночества.

«Даже Райман, — подумала Зоя и не сдержала злорадной, мстительной улыбки. — Господи, — сказала мысленно она, глядя на ночные огни, — если ты на самом деле существуешь, помоги мне! Пусть у меня все получится! Все, что я задумала! И спаси эту наивную дуреху, я не хочу, чтобы с ней случилось что-то плохое…»

Укрывшись в своей комнате. Лора быстро закрыла дверь и юркнула на кровать.

Что за двери в этой проклятой квартирке? Ни крючка, ни замка! Телефона нет, окна пластиковые — не разбить, не открыть. Горничная шпионит в три глаза. Да что за проклятое такое место? Неужели отсюда никак не вырваться? Быть того не может!

Лора приникла лбом к стеклу, уставилась в окно. За окном открывался другой вид — не тот, что из комнаты Зои. Отсюда Лора видела разноцветные яркие конусы промышленных зданий, паркинг — как лоскутный ковер, в точках разноцветных машин… Серебристый ангар со стеклянной крышей — теплица? Торговый центр? Разноцветные флаги трепещут на крыше, сияют какие-то рекламные надписи…

Если присмотреться — видны и люди. Идут, едут, прогуливаются…? Живут нормальной жизнью. Празднуют Рождество. Никто из них и не догадывается» что происходит в этой квартире.

Но ведь так не бывает! Ведь Германия — цивилизованная европейская страна. Не Африка, слава богу! Здесь есть полиция, есть суды, есть спецслужбы, они охотятся за такими преступниками, как Райман. Нужно только вырваться отсюда, добежать до первого полицейского и все ему рассказать! Она, Лариса Сычова, гражданка России, легально въехала в эту страну. У нее украли документы и деньги, ее. обманом пытались заставить заниматься проституцией. Хуже! У нее на глазах вчера убили Катю. Это самое страшное. И ее тоже хотели убить. И убили бы, если бы не заступничество Зои…

А может, ей все показалось? Вчера ее здорово накачали наркотиками. Мало ли что могло померещиться в таком состоянии? Может, это был сон, бред: и выстрелы, и мертвая Катька, и Рон с Бритоголовым, отдирающие окровавленное ковровое покрытие от пола? Всплыло в памяти смуглое лицо герра Раймана с пухлыми губами, его красивые тонкие пальцы с перстнем, тросточка…

«Брр! Глупости! Не о том надо думать! — разозлилась она сама на себя. — Надо думать, как выбраться отсюда!»

Но хоть ты бейся головой о стену, а придумать ничего нельзя. И что-то подсказывало Лоре: если бы отсюда можно было вырваться, Райман не оставил бы ее в живых. А раз оставил, значит, знал, что здесь Лора под надежным замком. И никуда она не денется. Остается только сесть на кровать и смотреть в стену… И утешаться мыслью, что кровать под тобой — очень хорошая кровать, и стена перед тобой — красиво оштукатуренная и окрашенная стена… И вид из окна — не на нефтеперерабатывающий завод. Пятизвездочная тюрьма! Только без телевизора.

«Если нет — значит, ни сил, ни времени не будет, чтобы его смотреть», — решила Лора. И была права.

Наплакавшись, она задремала, свернувшись калачиком на кровати. Разбудил ее яркий свет. В комнату вошла Май с ворохом новой одежды. Свалила все на кровать, окриками заставила Лору подняться и куда-то идти. Лора закрылась руками, боясь, что надсмотрщица снова примется ее щипать и пинать за непонятливость, но с Май произошла непонятная перемена — она больше не прикасалась к Лоре. В ее глазах, сверкавших по-прежнему необъяснимой злобой, появилось новое выражение.

Зависть! — с умилением вспомнили Лора Зоины слова. Май втолкнула ее и ванную комнату и заставила встать под душ. Лора отворачивалась от бесстыжей горничной, а та окриками принуждала ее поворачиваться то вправо, то влево и скребла жесткой жесткой щеткой кожу, едва не соскребая до костей.

— Ай, больно! Потише ты! — только и успевала покрикивать Лора.

Косоглазая кобра отскребла ее докрасна, вылила на ноги раскаленный воск («Кипяток!» — визжала Лора) и, когда на теле ее не осталось ни одного лишнего волоска, заставила обмазаться с ног до головы каким-то пахучим маслом, от которого кожа через пару минут приобрела красивый золотистый оттенок.

До Лоры стало доходить, к чему все эти банно-прачечные процедуры, и сердце ее забилось, как рождественский колокольчик, мелко-мелко, часто-часто: динь-дон, динь-дон, динь-дон!

Май окриками выгнала ее из душевой кабины, заставила сесть на низкий пуфик перед зеркалом и при помощи фена и расчески принялась укладывать Лоре волосы.

— Ты! Утися, как я делаю. Сама второй раз будес делать так! — чирикала она на ухо, больно раздирая мокрые волосы и обильно поливая их муссом для укладки.

Взбитые светлые локоны легли вокруг лица Лоры аккуратными волнами, и она удивительно похорошела. «Как у миледи!» — подумала она, глядя на себя в зеркало. Май тем временем занялась ее лицом.

— Касиметика — цуть-цуть, хозяин не любит. Мало-мало! — объясняла она, накладывая тени на Лорины веки.

Удивительно, по Лора постепенно стала понимать, о чем щебечет Май, и даже задавала ей вопросы. Дух захватывало, но уже не от тупого животного cтраxa, а от сладкой жути — словно съезжаешь по железной дороге в парке аттракционов вверх-вниз, вверх-вниз! И душа выпрыгивает, и визжишь, и хохочешь одновременно.

«А вдруг я СПИДом заражусь? — подумала она, и эта мысль показалась ей ужаснее всего, ужаснее даже, чем мысль о том, что она никогда больше не вернется в свой город, не увидит маму, домашних… — Но ведь Зоя говорила, что Райман только с девушками — значит, с ним безопасно?» — успокаивала она сама себя.

Но потом, потом что с ней будет? Ведь один путь — обслуживать клиентов, «гостей», Раймана. Как Зоя сегодня… И в голосе от всех этих мыслей поднималась такая кутерьма! Зачем думать о том, что будет завтра? Живи сегодняшним днем.

Май заставила Лору вернуться в комнату и надеть на себя те вещи, которые принесла с собой. Глядя на себя в зеркало, Лора сама удивлялась, что так похорошела. И невольно с грустью думала: «У нас так даже к свадьбе не готовятся! Откуда взять денег? А тут — батюшки! Белье какое, а пояс с чулками! А платье!..»

Всю жизнь Лора мечтала похудеть, чтобы стать похожей на модниц из журналов. А то на девчонках одежка сидит как влитая, а на ней что ни надень — все вкось и вширь расползается… Бедра — во, в три обхвата! Грудь — соответственно. В школе ее дразнили «танкеткой» — не совсем танк, значит, а чуток полегче, но такая же бронебойная.

А тут — глянула Лора на себя в зеркало, и в зобу дыханье сперло, как у той вороны… Откуда что взялось? И фигура обалденная, и талия осиная появилась, и ноги от ушей. Вот что значат шикарное белье, шикарная обувь! Видели бы знакомые девчонки — попадали бы в обморок, обомлели бы от зависти.

Май дернула ее за руку, отвлекая от мыслей. Протянула стакан с шипучкой и похожую на фасоль коричневую капсулу:

— Пей!

Лора испугалась: опять накачают дрянью, как вчера.

— Нет, не надо! Мне плохо! Голова! Живот! — стада она объяснять жестами, чтобы азиатка ее поняла.

Но Май решительно воткнула таблетку ей в рот. Лора поперхнулась, схватилась за стакан с шипучкой, запила жадными глотками. В стакане оказалось шампанское. Лора поняла это не сразу. Так много шампанского она никогда еще не пила. Даже на Новый год, когда с девчонками из училища отмечали, она захмелела от половины бокала и уснула, не дождавшись боя курантов…

Сделав свое дело. Май уложила Лору на диване: одна рука — на круглом турецком валике с кистями, другая меховой накидкой поигрывает, ноги скрещены, бедро — округлым холмом. Лора любовалась на свое отражение в зеркале — красота! Было похоже на одну известную картину, только она не помнила на какую.

Май, запретив Лоре менять позу, выключила верхний свет, оставив только светильники вдоль стен. Остановилась в дверях, осмотрела придирчиво дело рук своих. Подошла к столику с закусками, что-то поправила в сервировке, повернула вазу с цветами. Повернулась к Лоре.

— Туфили не синимай, хозяин любит туфили! — прочирикала она своим птичьим голосом и закрыла дверь.

Лора осталась в одиночестве. Насчет «не менять позу» — это уж Май загнула. Не успела за ней закрыться дверь, как Лора зашевелилась. Разве можно долго в таком неловком положении пролежать? Она села, привалившись спиной к стене, и, обхватив руками коленки, взглянула на свое отражение в зеркале напротив.

Что Май про туфли сказала? Не поняла Лора. Хозяин любит туфли? А при чем тут его туфли? Лора вытянула ноги, полюбовалась своими босоножками на десятисантиметровой шпильке. Настоящая лакированная кожа! И застежки серебристые, с тиснеными буковками. На таких шпильках еще надо уметь устоять! Тренируясь, она прошлась взад-вперед мимо зеркала по комнате.

Смотрела на себя — узнавала и не узнавала. Платье — шик-блеск. Плечи, pуки, спина — все обнажено, однако не холодно ей в таком платье. Тепло в комнате. А за окном кружатся в воздуxe белыe мухи и исчезают раньше, чем успевают долететь до земли. Красиво… И голова кружиться в одном такте с хлопьями снега за окном. От живота по телу расходится подозрительное тепло, и мысли всякие в голову лезут… Брр!

Как все странно, как невероятно. Еще вчера она, Лора Сычова, восемнадцатилетняя «танкетка», никому и нужна-то не была, никто из мужчин в ее сторону и не смотрел, а сегодня ее, как дореволюционную невесту, просватали и приготовили этому странному господину с бриллиантовой искоркой на безымянном пальце. При этой мысли Лора ощутила странное волнение, даже щеки покраснели. Интересно, как это происходит? У Зойки бы спросить…

Эх, жаль, не видит ее Сережка Петров в таком прикиде! То-то бы упал… Не дошел бы до своей иномарки, шею бы вывихнул, на нее глядя. Да Рябинина ей и в подметки не годится, курица щипаная?

Эх, Серый, Серый, горе залетное, мечта и зависть всех девчонок! Кабы не твоя шальные глаза, сидела бы Лора сейчас дома за печкой, с бабой Варей шерсть мотала. Так нет же, угораздило ее однажды поехать с ним покачаться вечером на машине. Полез целоваться — Лора завизжала, треснула кавалера по уху (скорее символически, чем взаправду) и выскочила из машины вон. Летела домой как па крыльях, сияла от счастья, думала — любит. А Петров назавтра ее увидел — даже нс кивнул, не поздоровался, прошел мимо, сделал вид, будто ее не существует. А вечером со Светкой Рябининой поехал кататься, с этой шалавой, о которой девки такое рассказывали!..

Лора плакала неделю. А Петров, как нарочно, каждый вечер мимо ее дома Рябинину катал. Вот она и решилась… Катино письмо как раз пришло… Решила — уеду, заработаю денег, разоденусь как кинозвезда, вернусь когда-нибудь в родные пенаты и вечером пойду прогуляться по площади — главному городскому променаду. И увидит меня Серый, и ахнет. Но будет поздно…

Вживаясь в новый образ, шла осенним вечером Лора по площади мимо бильярдной. Тут как раз Петров вышел покурить. Прошла Лора мимо него, плечом невзначай задела.

— Привет, — неожиданно сказал Петров. — Как дела?

— Ничего, — ответила она. — В Германию вот уезжаю.

У Петрова лицо вытянулось.

— А, — говорит. — Молодец.

Лора плечами повела, усмехнулась загадочно:

— Да знаю, что молодец! — И пошла себе дальше по улице, не спеша, помахивая кленовой веточкой, а Петров остался задумчиво ей вслед глядеть.

При мысли о Петрове охватила Лору тоска. Что он там поделывает сейчас? Думает небось, что ей в Германии хорошо живется… Ох, горюшко!

Дверь ее комнаты бесшумно отворилась. На пороге возникла Зоя. Прижала палец к губам, замахала рукой. Лора бросилась к подруге. Зоя прижала палец к губам Лоры, зашептала почти беззвучно в самое ухо:

— Быстро уходи, я украла ключ у клиента, он сейчас не в состоянии… На лестнице стоит мешок с одеждой, натяни брюки, свитер. Не замерзнешь. Спускайся на лифте. Внизу сидит консьерж — к нему не обращайся, проходи мимо. Беги на улицу. Ищи полицейского. Проси отвезти тебя в посольство.

Зоя вытащила Лору за руку в прихожую. Было слышно, как в душевой кабине хлещет вода… Зоя вставила пластиковую карту в прорезь электронного замка, провела сверху вниз. Зеленый огонечек в замке включился и погас, в двери щелкнуло. Лора повернула круглую ручку, не веря своему счастью. Дверь без скрипа и звука отворилась на площадку. Лора сразу увидела черный пластиковый мешок с одеждой для стирки. Два шага — и она на свободе.

Зоя помахала ей двумя сжатыми кулачками на прощание» и деревянная дверь плотно захлопнулась за Лориной спиной. В замке снова тихо щелкнуло, и Лора осталась одна.

На выложенную майоликовой плиткой площадку выходило две двери. Никакой лестницы, как в привычных домах, не было. Лора поняла, что за второй дверью — шахта лифта. Торопливо перерывая мешок с одеждой, она размышляла: «А как же они выберутся отсюда» если пожар? Или если электричество пропадет? Наверное, должна быть запасная, пожарная лестница».

На кухне она видела похожую дверь. Может, с кухни на пожарную лестницу вел черный ход? Да какая ей теперь разница?! Главное сейчас — ноги в руки, и бежать!

Лора натянула брюки, теплый свитер, наверх — замшевую куртку. Легковато для конца декабря, но ничего не поделаешь.

Вызвала лифт. Он подъехал бесшумно» внезапно открылись двери зеркальной кабины. Лора вошла внутрь, с трудом сообразила, куда нажать, чтобы спуститься на первый этаж. Сначала промахнулась: опустилась на минус первый и оказалась на подземной автостоянке. Вышла, побродила между машин, поняла, что нс выберется отсюда — лабиринт! Вернулась в лифт, нажала другую кнопку. Попала: лифт остановился в мраморном холле, украшенном кадками с тропической зеленью.

Сунув руки в карманы, стараясь не привлекать к себе внимания, Лора вышла из лифта и пошла к двери мимо полукруглой конторки консьержа.

Не привлекать внимания! Попробуй не привлеки, если длиннющие шпильки оглушительно стучат по сверкающему полу.

Консьерж в красном форменном пиджаке и полосатом галстуке вышел навстречу, поприветствовал ее по-немецки. Лора, не разжимая губ, кивнула в ответ. Медленно подошла к выходу, с ужасом думая, что не знает, какую из четырех стеклянных дверей нужно толкнуть. Но голову ломать не пришлось. Словно из-под земли вырос двухметровый охранник в таких же форменных пиджаке-галстуке и вежливо распахнул перед Лорой дверь. Она так же молча, надменно, кивнула и проследовала мимо него, изумляясь про себя: «Как в королевском дворце!»

Оказавшись на крыльце, она огляделась по сторонам. По логике событии, личный шофер должен был сейчас подать Лоре персональное авто — черный длинный лимузин-«крайслер» с тонированными стеклами… «Раскатала губу!»

Лора спустилась с полукруглого крыльца и пошла вперед по серому мелкому, шуршащему под ногами гравию подъездной площадки. Отойдя немного, она оглянулась и, задрав голову, посмотрела на махину светящегося небоскреба. Но почти ничего не увидела — большое видится на расстоянии. Прямоугольник кристаллической формы, окна сверкают, фасад с круглыми фонарями на высоте примерно третьего этажа… А что она надеялась разглядеть? Свое окно? Или табличку с названием улицы и номером дома? Не тот масштаб!

Лора пересекла гравиевую площадку и пошла по аллее. Тонкие шпильки проваливались, тонули в мелком гравии, не давали идти, и она двигалась черепашьим шагом. Остановилась, с сожалением посмотрела на исцарапанные гвоздики каблуков. Босоножки пропали!

Темнело. Над парком опустились сумерки, мешая ясности обзора. Мимо на большой скорости проносились сверкающие автомобили, ослепляя светом фар. Лора сошла с аллеи, пошла по сырой земле между деревьями.

Идти стало легче, каблуки почти не проваливались в подмерзшую землю. Пока шла, совсем стемнело. Лора увидела прямо перед собой высокую чугунную страду, подсвеченную звездочками галогенных прожекторов. Раз есть страда, должны быть и ворота. Она огляделась, пошла вдоль страты на свет мощных фонарей и вышла как раз к воротам.

Там тоже стояли охранники в полосатых галстуках, но уже не в пиджаках, а в пальто. Они пристально посмотрели на безлошадную Лору, словно здесь все только на машинах с утра до ночи ездят, а пешком никто и не ходит. Но вопросов задавать не стали, дали ей спокойно выйти за ворота.

Лора повернула налево и быстро-быстро пошла по ярко освещенной, пустынной улице. Почему налево? В ту сторону мчалось большинство машин, и ей подумалось: значит, там центр.

Улица была не улица, а скорее проспект или даже пригородное шоссе — кто разберет? Никаких жилых строений Лора не видела. Может, они и были, но тонули в глубине, за рядом деревьев, ярко освещенных рождественской иллюминацией.

Лора шла уже довольно долго. Она продрогла до костей, губ на зуб не попадал. Попыталась было остановить одну из проезжавших мимо машин, выходила на шоссе, махала рукой. но никто из водителей даже не притормозил, все проносились мимо.

«Козлы?» — разозлилась Лора.

Чтобы согреться, она сбросила десятисантиметровые шпильки, взяла босоножки в руки и бегом припустила по ледяному тротуару, стараясь представить, что бежит летом по горячему песку пляжа. Тонкие чулки — в клочья, ступни — в кровь! Бежать, бежать.

О, слава богу! Наконец-то! Впереди — оживленная площадь. Не ее ли она видела из окна Зоиной комнаты? Витрины магазинов помещены, люди гуляют, с недоумением на Лору оборачиваются, оно и понятно: ухоженная, накрашенная девушка — и вдруг босиком. Чтобы не пугать людей своим видом. Лора надела босоножки. Она доковыляла до первого попавшегося пешего патруля и чуть не бросилась на шею полицейскому в защитной форме и в фуражке с белым верхом.

— Помогите! Helfen Siе!

Сидя на заднем сиденье бело-зеленой полицейской машины, со стаканчиком горячего кофе в руках, накрытая одеялом. Лора не могла поверить, что все. что с ней произошло за эти сутки, — не сон, а явь. Слишком много всего произошло… Слишком! И вот — все позади.

Ее отвезли в участок, где даже в рождественскую ночь кипела работа, и сразу провели в кабинет шефа. Лора была спокойна, словно все видела и пережила не она, а другой человек…

Первым долгом она рассказала про убийство Кати, про страшную яму под гаражом в доме Раймана, описала дом, в подвале которого устроена подпольная порнографическая видеостудия… Описала Родственника, Бритоголового, Гомункула, Черного… Самого Йорга Раймана. Рассказала о том, как сбежала из квартиры в доме, который находится здесь, неподалеку. Про надсмотрщицу Май и проститутку Зою…

Ее внимательно слушали, порой перебивали вопросами.

— Вы утверждаете, что та квартира, из которой вы сбежали, находится в высотном жилом доме на Kie Polsdamere Chaussee? Номер квартиры?

— Лора не помнила. Она совершенно точно могла описать желтую, лакированную деревянную дверь с круглой ручкой. Но она не припоминает, чтобы на двери был номер. Тогда она этому не удивлялась. Разве в том состоянии человека еще можно чем-то удивить? Но сейчас…

— На каком этаже квартира? В каком корпусе дома?

— Этаже?

Лора пожала плечами. Номера этажа она тоже не знает. Ведь она ехала сверху вниз, а не наоборот.

Адрес дома, в котором вчера ночью убили Катю, она тоже не знала. Похоже, здесь никто не мог обнаружить никаких следов герра Раймана.

— Ваши документы? Вы попали в страну легально?

— Да, конечно да! Вчера! Аэропорт Шёнефельд!

Полицейские выходили из комнаты, где ее допрашивали, и снова возвращались, что-то шептали на ухо шефу. Двое других полицейских стояли у Лоры за спиной, скрестив руки на груди, и молча наблюдали за допросом. Лора понимала, что у нее нет никаких доказательств. Может, се принимают за сумасшедшую?

— Сейчас вас отвезут в посольство.

Какое облегчение! Лора почувствовала, что гора упала с плеч. Только теперь эмоции прорвались наружу, и она расплакалась, уронив голову на руки.

Ей подлили горячего кофе. Вместо обуви предложили надеть на ноги бумажною пакеты — Лоре было все равно, она согласилась. Хоть в бумажных пакетах, но оказаться среди людных, нормальных, русских людей!

Ее вывели через заднюю дверь во внутренний двор, где в ряд стояло много бело-зеленых полицейских машин. Придерживая ее голову, усадили на заднее сиденье машины. Двое полицейских в штатском разместились впереди. Машина выехала со двора через полицейский КПП, Лора увидела, как поднялся и опустился полосатый шлагбаум.

В одеяле ей было тепло, ногам в бумажных пакетах — тоже. Машина плавно покачивалась. Это покачивание вызвало приступ тошноты. Лора вдруг почувствовала, что сейчас ее вырвет. Она похлопала впереди сидящего полицейского по плечу:

— Остановите! Мне плохо! — показала жестом: сейчас стошнит.

Полицейские переглянулись, что-то быстро залопотали между собой. Тот, что сидел за рулем, прибавил скорость.

На резком повороте Лоре стало дурно. Хорошо, что она ничего не ела сегодня, только пила… При воспоминании о том шампанском, которое ее заставила выпить Май, о странной таблетке, о трех стаканчиках кофе все содержимое желудка Лоры подкатило к горлу.

— Остановись, ее рвет!

— Ничего. Дай ей пакет.

Полицейский протянул ей бумажный пакет, как в самолете.

Лора подумала: почему они не останавливаются? Ведь мне плохо! Хоть бы окно открыли! Она попыталась нажимать наугад все кнопки на двери, чтобы опустить стекло, но этот невинный маневр привел полицейских в бешенство. Один обернулся и заорал на Лору:

— Сиди смирно! Руки на колени, чтобы я видел!

Она испуганно отпрянула назад. Не поняла, что привело его в такую ярость? А машина тем временем мчалась по ночному, празднично иллюминированному городу…

И вдруг Лору словно иглой пронзила мысль: «Какое посольство работает в рождественскую ночь?» И, словно угадав ее мысли, сидящий на переднем сиденье полицейский повернулся к ней лицом и наставил на нее пистолет.

— Даже не шевелись, стерва, мозги по стеклу размажу! — пригрозил он и, обращаясь к своему напарнику добавил: — Хозяин сказал, что ждет нас на Потсдамском шоссе.

Глава 3. ХОЗЯИН

В том, что красота — это страшная сила, Павлик Казанецкий убедился в нежном восемнадцатилетнем возрасте. Встреча с судьбой произошла на выпускном балу частного вроцлавского Коперниковского лицея, куда Павлика (не на бал, разумеется, а в лицей!) сунул папа, имеющий свои виды на блестящее будущее отпрыска.

Накануне выпускного бала лицеистов между отцом и сыном Казанецкими произошла классическая сцена. Сын требовал у отца по случаю окончания лицея подарить ему машину, причем искренне считал свои претензии обоснованными и даже весьма скромными: просил-то не бог весть что, а заурядный «опель-кадет». Но Казанецкий-старший, как и положено крупному финансисту и директору фонда «Демократическое образование ради будущего Восточной Европы», ответил недорослю нравоучительной беседой в духе евангельской притчи о блудном сыне, а также привел несколько примеров из истории (Билл Гейтс, например), когда дети сами зарабатывали свой первый миллион к совершеннолетию.

Расстались они врагами.

Как известно, современный мир делится на три категории: на тех, кто еще не слышал о Билле Гейтсе, тех, кто ненавидит Билла Гейтса, и самого Билла Гейтса. Недоросль Казанецкий соотносил себя со второй категорией, хотя всю свою сознательную жизнь стремился попасть в третью.

Знаменательную дату обретения дипломов преподаватели Коперниковского лицея и родители лицеистов отмечали неумеренными возлияниями в снятом на одну ночь кемпинге «Еленья Гура», на берегу живописной Одры. Молодежь предпочитала веселился в обществе друг друга, поэтому ближе к полуночи «старики» почувствовали себя совсем раскованно.

Поздней ночью, плавно переходящей в раннее утро, молодой Казанецкий задумчиво брел по тропинке вдоль Одры, понурив голову и, быть может, размышляя о карьере того же Гейтса… Неожиданно от возвышенных мыслей о чужом богатстве его отвлекло приземленное восклицание родного отца:

— О, матка боска, что за грудь! Какая грудь!

Вслед за этим восклицанием, прорезавшим ночную тишину подобно реву бомбардировщика, на застекленной террасе ресторана воцарилась обманчивая тишина.

Павел нырнул в заросли корейских бегоний, окаймлявших террасу, и расплющил нос о стекло, Он увидел, что в центре всеобщего внимания оказалась молодая преподавательница гимнастики, которая явилась на выпускной бал в модно декольтированном вечернем платье. Господин директор фонда развития демократии, в состоянии алкогольного опьянения похожий на красномордого фавна, перился в соблазнительное декольте нимфы всеми четырьмя глазами, и жидкие волосы на его макушке стояли дыбом.

При первых звуках фанфар, предвещавших появление его величества Публичного Скандала, две родительницы встали из-за стола и увели за собой мужей. Пан Казанецкий-старший, не держась на ногах, грузно осел на стул рядом с нимфой и ухватился за кромку ее декольте, увеличивая угол обзора.

— Какие роскошные груди! — объявил он на всю террасу. — За эти сиськи я бы отдал что угодно… Хоть целое состояние.

— Ну-ну, Лешек, — прокашлялся в кулак генеральный директор компании сотовой связи, чей сын учился вместе с Павлом. — Не надо так преувеличивать. Идем проветримся.

Красная, словно ошпаренная кипятком, учительница гимнастики, пытаясь убрать руку пана Казанецкого со своего декольте, бросал умоляющие взгляды в сторону мужа-физика. Тот, приросший к полу в районе стола со спиртными напитками, жалобно пробормотал:

— Эва, надо же понимать шутки…

Пан Казанецкий свирепо гаркнул на него:

— Молчать, молекула! Я не собираюсь соблазнять твою жену. Если она выставляет себя напоказ, то я имею полное право восхищаться и авторитетно заявляю: эта грудь и эта задница достойны восхищения.

— Лешек! — решила наконец вмешаться пани Казанецкая. — Ты портишь людям праздник. Поехали домой.

— Заткнись, баба! Мы не в костеле. — Директор фонда повернулся к учительнице гимнастики. — Вот что, Эва! Открой свою грудь — и я кладу десять тысяч долларов на стол!

Кто-то возмущенно ахнул, кто-то игриво рассмеялся. Одни встали и начали пробираться к выходу, другие, наоборот, придвинулись ближе. Обстановка напоминала аукцион.

Павел видел, как отец достал из кармана пухлый бумажник. Взял одну из банковских кредитных карточек, положил на середину стола и вызывающе сказал:

— Здесь на счету ровно десять штук. Откроешь?

— Лешек! Прекрати! — снова закричала пани Казанецкая.

— Молчать! Я спрашиваю, откроешь? Иди прибавить еще столько же? У меня ресурсов хватит.

— Лешек, ты напился! — всполошилась пани Казанецкая, хватаясь за голову.

— Да, я напился! А раз напился, то желаю развлекаться! Ну, как, пани Эва? Что ты думаешь?

И тут красавица учительница доказала, что гимнастика развивает не только фигypy, но и быстроту реакции. Со слаженностью действий, достойной олимпийской чемпионки, она одной рукой обнажила грудь, другой схватила со стола кредитную карточку и сунула ее во «французский сейф», после чего встала из-за стола, бросила испепеляющий взгляд на своего физика и вышла вон с гордо поднятой головой.

Господин директор фонда попытался последовать за нимфой, но опрокинул стул и растянулся на полу. Весь его пыл угас. С потерей десяти тысяч долларов он стал кротким, как домашнее животное, и позволил супруге увести себя в машину.

А недоросль Казанецкий нырнул под сень бегоний и глубоко задумался. Его распирали новые, никогда прежде нс приходившие в голову идеи. Хотелось заорать на весь ночной лес: «Эврика!»

Все гениальное оказалось не просто, а очень просто! И жаль даже этого дурака Билли Гейтса, который заработал миллиарды на своих «окнах», но так и не получил право именоваться полным именем — Уильям. Стоило ли так надрываться?

Павла впечатлило вовсе не то, что замужняя учительница прилюдно оголилась за десять штук. Это был факт, по понятиям отпрыска Казанецкого, само собой разумеющийся. Павел даже не видел здесь особой моральной дилеммы.

Огромное, поистине неизгладимое впечатление произвела на него та фантастическая легкость, с которой двуногий осел бальзаковского возраста пожертвовал десятью кусками ради того, что сам Павел привык получать на халяву. Да отпрыск и банки кока-колы не дал бы за один просмотр учительских сисек. Тоже мне, Памела Андерссон! Но ведь еще накануне старый козел пожалел отдать единственному чаду половину этой суммы…

Павлик полез во внутренний карман клубного пиджака, извлек пачку сигарет и электронную записную книжку. Со смаком закурил и принялся конспектировать. И в тот час, когда в молочных испарениях утреннего тумана над Одрой «вышла из мрака младая, с перстами пурпурными Эос», как говорил великим Пиит, родилось генеральное жизнеопределяющее кредо торговца «живым товаром» Павла Казанецкого: «Если кто-то готов за это платить, я готов это ему продать».

Свою первую фирму Павел назвал поэтично — «Эос», в честь греческой богини утренней зари, что свидетельствует о преимуществах классического образования.

Однажды девять с половиной миллионов зарегистрированных пользователей польского сервера электронной почты обнаружили в своих ящиках письмо на английском языке. При всех неграмотностях лексики и звездочках в середине нецензурных слов неприличное предложение оказалось более чем понятно основной массе народонаселения.

«You think you have seen some pretty crazy p*m on the Internet?

YkU HAVEN'T SEEN SH*T!»

Насладиться невиданным зрелищем «крэйзи герлз» предлагалось за деньги на платном порносайте. Жаждущих клубнички нашлось предостаточно. Через месяц порносайт был прикрыт властями, но к тому времени Павел уже вошел во вкус.

«Если тебе выпало счастье, то сначала оглядись и выясни, откуда оно выпало» — таковым стало его жизнеопределяющее кредо номер два.

Не стоило вертеть шеей, чтобы заметить: счастье в виде «крэйзи герлз» выпадало в основном из Содружества Независимых Государств. Подобрать это счастье легче легкого было на вокзале или на панели. Арендовать заброшенный хутор и оборудовать его под видеостудию оказалось делом трех тысяч долларов. Еще дешевле было устроить посредническую сеть для вожделеющих не только видеть, но и осязать «счастье» в натуре.

На Павла уже работала сплоченная команда, а он жестко и педантично осуществлял контроль и руководство всей цепью: от набора девиц, производства и размещения роликов в Интернете до маркетингового «проталкивания» своей продукции на кишащий подобной дрянью международный рынок.

— Хорошего слишком много не бывает! — говорил Павел и был прав.

Его виртуальный «товар» расходился. Деньги текли на счета. Зато продажа реального товара помогла обзавестись полезными связями. В отличие от анонимного Интернета, продажа живых «герлз» была делом личным, интимным, лицом к лицу с клиентом. Здесь важно предусмотреть все до мелочей: тон, голос, стиль одежды продавца, манеру повеления, интерьер офиса…

Павел скоро освоил нехитрые психологические законы рынка. Закон первый, элементарный: мужчины — существа состязательные. В их глазах продавец — это арабский султан, хозяин рахат-лукумного гарема, бог и властелин сотни привлекательных земфир. Состязательный принцип гласит, хочу того же, что есть у него. Немного артистизма и личного обаяния — и вот ты сам себе маркетолог и рекламный агент.

Зачем произносить французское слово «сутенер», оскорбительное для женщины, ибо в словарю иностранных слов подругу предприимчивого молодого мужчины низменно обзывают «проституткой», тогда как она — изумительное произведение природы, алмаз, жемчуг, изумруд, который пользуется вечным спросом. Единственная разница между драгоценным камнем и женской красотой состоит в том, что последняя шатка и недолговечна. В отличие от вин и работ импрессионистов, женщина со временем дешевеет. Это факт непреложный, но не печальный. В душу агента он вселяет оптимизм, ибо — закон второй: самцы предпочитают разнообразие! Или, как говорил древний Федр, «Vanatio delectat» — «Разнообразие приятно»!

Еще в период существования «крэйзи герлз» и хуторка под Ополем пан Казанецкий-младший произвел на лоне природы некоторые биологические наблюдения над скотами обоих биологических видов: скотами-гомосапиенсами и скотами-натуралусами — и убедился, что бык дважды не покрывает одну и ту же корову в стаде. Отсюда следует вывод: больше девок, хороших и разных. Закон социалистический, количество претворяющий в качество.

Говорят, корова дает молоко и мясо. Кто говорит? Насколько Павел видел собственными глазами, молоко и мясо у коровы отнимают. Отсюда и третий закон, экономический: никогда не плати за то, что можно взять бесплатно.

Женщины-профессионалки слишком дороги, они требуют к себе внимания, как примадонны, они капризны, привередливы, обожают давать скандальные интервью желтой прессе, а выйдя в тираж, пишут политические мемуары. Даже став миллионером и солидным дельцом, Павел предпочитал тот же товар, который вынес его на вершину бизнеса: безгласных, безликих, бездушных девиц с просторов бывшего «ю-эс-эс-а», имя которым — легион.

Павел переехал в Будапешт, но в Венгрии при симпатичной либеральности законов и взглядов оказалась слишком высокая конкуренция. После того как его машину взорвали во второй раз, Павел покинул гостеприимные берега Дуная и перебрался в Берлин, навсегда сменив гражданство, имя и внешность.

Для своих немецких друзей (а все постоянные клиенты числились его друзьями, смотри закон первый, элементарный: мужчины — существа состязательные). Павел надел личину Йорга Раймана, человека-фантома. Следов существования немецкого двойника Павла Казанецкого не отражали ни налоговые инстанции, ни социальные, ни страховые, ни медицинские…

На открытии берлинского офиса, и кругу друзей и единомышленников, на тост, предложенный немецким партнером: «Мужчины пьют за Интернет» — Йорг Райман находчиво провозгласил: «Мужчины пьют за интер-да!» — вызвав одобрительный гул русскоязычной части публики.

Непереводимая игра слов была продана в качестве слогана израильскому русскоязычному партнеру за двести тысяч долларов.

Личные отношения Павла с «товаром» складывались неровно. Он был глуп, молод, самонадеян. В глубине души презирал и «крэйзи герлз», и их клиентов. Он считал себя выше них и чувствовал себя Наполеоном, стоящим на вершине пирамиды из человеческих тел — копошащихся, голых, потных, розовых тел…

Любимой картиной того периода у Павла был «Страшный суд» Микеланджело. Он заказал известному копиисту написать маслом на холсте тот фрагмент фрески, где змей кольцами обвивает скорченного от ужаса человека. Произведение поп-арта размером метр на полтора, подсвеченное снизу, висело в офисе Павла (интерьер выдержан в черном цвете, включая стены, потолок и корпуса оргтехники) и производило на клиентуру нужное впечатление.

Сам хозяин, на досуге разглядывая грешника в мускулистых объятиях удава, думал: почему скорченный человек закрывает ладонью пол-лица и таращится круглым от ужаса глазом куда-то в разверстые адские бездны? Почему не закрыл оба глаза? Не заслонился от ужаса ладонью?

Потому, думал Павел, что, как ни отвратителен ад, он завораживает, и этот грешник пялится «кипящие серные глубины, куда, несомненно, сам скоро попадет, корчится от ужаса, но глаз отвести не может…

Да, в этот период женщины Павла не интересовали. Но лисье чутье прирожденного бизнесмена подсказало: свои «товар» надо знать досконально, только тогда его можно продавать по максимальной цене.

Джин получился в результате неудачного эксперимента лейденского медика по изобретению можжевеловой настойки от бессонницы. Человек уснул у камина, прожег фрак, отрезал обгоревшие фалды и изобрел короткий сюртук… Даже из недостатков «товара» можно сделать достоинство. Капризы, истерики, гормональные всплески, мигрени… Лицемерие, хитрость, властолюбие, лживость, склочность, болтливость… Все эти жуткие женские пороки, если найти им верное применение, окажутся пятьюдесятью восемью гранями стандартного антверпенского бриллианта.

Как торговец, специализирующийся на «товаре» определенного типа, Казанецкий испытывал мощный прессинг со стороны азиатских конкурентов. Мало того что потенциальные клиенты улетали из-под носа в Таиланд, Сингапур, Бирму, на Филиппины — мировые оазисы секс-туризма, — так и Европу наполнили узкоглазые луполикие «мадам баттерфляй». И они пользовались колоссальным спросом. Почему? Тайна, которую следовало разгадать, дабы не прогореть.

Павел жил в Бангкоке, Куала-Лумпуре, летал в Рангун. Присматривался, пытался понять… Что ищут здесь немцы, бельгийцы, австрияки, французы, англичане, шведы? Зачем они слетаются сюда голодными стаями, без жен и любовниц, проводят здесь по полгода, посылают потом деньги своим «баттерфляй» — это жадные-то европейцы? И снова приезжают в следующий отпуск, и привозят друзей… Многие заводят здесь вторую семью, детей. Многие со временем увозят своих «баттерфляй» в Европу.

Чего они ищут в этих тощих, узкобедрых, плоскогрудых азиатках с блестящими волосами цвета лошадиного хвоста? В сравнении с европейскими шлюхами эти плохо одеты — шорты, футболка, шлепанцы, у них мало развлечений. они плохо говорят по-английски. Что привлекает в них европейцев? Чего они ищут и что находят?

Ответ Павла ошеломил. Он и раньше знал, что некоторые малахольные типы оплачивают проститутке рабочее время, чтобы просто поговорить с ней по душам, но считал это профессиональной байкой, ходячим анекдотом. Лично с такими людьми он нс сталкивался. Оказывается, зря — недоглядел, упустил свое счастье.

В Бангкок и Манилу пресыщенных европейцев влечет голод по общению. Они нанимают девушек не на час и не на ночь, а на неделю, на месяц, на весь сезон. Девушка не только выполняет свои прямые обязанности, она еще в гид, и переводчик, и экскурсовод. С ней приятно поехать на осмотр достопримечательностей, а если надоест ресторан, она собственноручно приготовит восхитительный ужин, только дай денег на продукты. Она будет вам и женой, и медсестрой, и психоаналитиком, и родной матерью. Выслушает, утешит, утрет сопли, помассирует обгорелую спину. Вот оно — скромное обаяние азиатки. И — эврика! — вот он, ответ на вопрос об извечной загадке русской души! Вот почему «крэйзи герлз» из бывшей) Советского Союза пользовались устойчивым спросом? Европейский типаж плюс азиатские добродетели. Эдакая женщина-подруга. Теплые, понимающие, как у собаки, глаза. Терпеливая, нетребовательная, умная, добрая. Согласная на все. покорная, но и с темпераментом…

Нет, Казанецкий ни разу не пожалел. что построил свой бизнес па «матрешках» — так он их называл.

Никаких личных симпатий или предубеждений. Себя Павел славянином не считал, причисляя собственную персону к гражданам мира. Кроме германского и польского он имел бразильское гражданство — на выбор повлиял симпатичный либерализм бразильского законодательства, отказывающего в выдаче преступников большинству цивилизованных стран.

Он подумывал когда-нибудь стать доном Пабло, поселиться неподалеку от Капокабаны в белоснежном дворце с лазурным бассейном… Но это — уже после выхода «на заслуженный отдых», то есть не скоро.

Павел оценивал «матрешек», как колониальный торговец ценит хороший товар. Он по-прежнему предпочитал не иметь дел с профессионалками: они тупы, жадны, агрессивны и качают права. Девушек ему подбирали вербовщики. Они напоминали ловцов жемчуга. Каждый работал, как умел, заботясь о проценте с новой уловленной души. За одну проданную женщину вербовщик получал пятьсот баксов и еще по пятьдесят — за каждый месяц ее эксплуатации.

Сколько красавиц, достойных обложки «Плейбоя», выразит согласие трудоустроиться в Германии, Турции и Израиле «официантками, горничными, гувернантками». А сколько попалось на удочку брачных объявлений? А танцовщицы для ночных клубов — приманка более откровенная, зато и лошадка погорячей? А победительницы региональных конкурсов красоты «Мисс Усть-Кут», подписавшие не глядя кабальный договор на работу «фотомоделью-манекенщицей» где-нибудь в Измире…

К тридцати годам Павел Казанецкий уже входил в первую десятку разыскиваемых Интерполом торговцев «живым товаром». Бремя славы не мешало ему спокойно путешествовать по миру. Он был богатым человеком. Не считая доходов с виртуального бизнеса, Павел имел в месяц до полумиллиона евро прибыли от сети. На него работали пятьдесят девушек, каждую из которых он лично отобрал и одобрил. Отбракованные снимались в порнороликах или перепродавались в третьи руки.

Рабочий день пятидесяти избранниц составлял двенадцать часов. Один сеанс обходился клиенту от ста до двухсот долларов.

В Павлов «ковчег» собирались; польки, украинки, белоруски, русские, литовки, болгарки. Состав менялся вместе с модой на женские типажи. Бывало, подскакивал спрос то на уродин с внешностью уличной оторвы, то на классических ариек а-ля Брюнгильда, то на рыжих бестий, на «лошадиные морды», на «кошек», на «девушек из хорошей семьи»…

И никому из девиц не хотелось выходить в тираж, сидеть в витрине, подметать собой дешевые ночные клубы. Каждая дралась за свое место под солнцем. Этим солнцем был для них он — Павел Казанецкий, герр Йорг Райман, господин хозяин.

Райман поочередно пожал руки обоим мужчинам в штатском, доставившим Лору обратно в квартиру на Потсдамском шоссе. Предложил им коньяку из хрустального графина. Они выпили по рюмке, сидя в антикварных кожаных креслах, задрав ногу на ногу, по-американски, чувствуя, похоже, себя рейнджерами, охотниками за головами.

Скоты! Зоя неподвижной тенью затаилась в кресле в углу кабинета. Было у нее такое кошачье качество: могла, когда хотела, стать невидимкой, слиться с мебелью. Сейчас — именно тот момент.

— Благодарю за понимание, господа, — улыбаясь до ямочек в уголках губ, объявил Райман. — Ваше начальство оценит преданность. Вы получите благодарность по службе за проявленную находчивость. В свою очередь прошу принять от меня это скромное вознаграждение…

Он протянул каждому по толстому конверту, в котором лежала пачка банкнот. И, щелкнув пальцами, с жестом фокусника объявил:

— В любое удобное для вас время мои девочки — к вашим услугам!

Выпроводив представителей полиции, Райман брезгливо сморщился. Открыл встроенный шкаф и протер руки дезинфицирующим средством. Затем прополоскал рот коньяком, сплюнул в серебряную чашку. Проверил перед зеркалом язык — нормальный, розовый, с белесыми пупырышками. На всякий случай брызнул в рот ингалятором. Оттянул нижнее веко, проверил белки глаз — легкая желтизна. На всякий случай закапал глазные капли.

В кабинет проскользнула Май, с деревянным стуком упала перед Райманом на пол. Цепляясь за полы его рубашки. на ломаном немецком залопотала оправдания. Райман жестом отстранил ее:

— Иди, иди, Май. Я знаю, что ты не виновата.

Но она долго еще лопотала что-то, переходя с тайского на немецкий. Наконец убралась.

Райман увлекся, забыл, что не один в кабинете. Он вовсе не был доверчивым дураком, но годы безграничного самообожания наложили на его личность свой отпечаток: он утратил реальное представление о других люда. — Забыл, что все эти девушки. дышащие и шевелящиеся рядом с ним. не собаки и не мебель. Что они умеют думать. Порой он позволял себе при них много лишнего…

Райман подошел к пейзажу, висящему на степс, снял картину и отставил в сторону, Под пейзажем открылся прямоугольник встроенного сейфа. Он нажал потайной рычаг под письменным столом красного дерева — на дверце сейфа поднялось стальное «забрало», открывая доступ к кнопкам шифра. Райман быстро набрал цифровой код и ключевое слово.

Ему нравились сложные механизмы. Хороший сейф нет смысла маскировать. Его можно ставить посреди комнаты. Только в кино грабители, вися вниз головой на помочах страховки, умудряются вскрыть сейф, как консервную банку. Райман знал, что хороший сейф взломать практически нельзя. Его можно взять в охапку и унести. Только из-за этого мелкого недостатка сейфы обычно монтируются намертво в стену.

Райман медленно, скрупулезно отсчитал еще пять пачек — всем сестрам по серьгам. Каждую купюру проверил индивидуальным японским дозиметром. Две бумажки издавали подозрительный треск. Их Райман отложил в сторону — отдаст Май, чтобы разменяла в супермаркете.

Он был крайне осторожен с деньгами. Однажды он попал в крупные неприятности оттого, что доверял клиентам, принимая от них наличность… В ту пору, по молодости лет, у него имелась дурная привычка таскать с собой крупные суммы в бумажнике, во внутреннем кармане пиджака — напротив сердца. В один прекрасный день он почувствовал недомогание, чуть более ощутимое, чем обычные последствия жизни человека его размаха и масштаба. Пришлось даже обратиться к врачу.

Эскулап, проведя исследования, удивился: «В последнее время вы не имели контактов с радиоактивными веществами?» Нет, ни в последнее, ни в предыдущие времена ничего подобного Павел не имел.

Вернувшись в штаб-квартиру (а дело было еще в Варшаве), он с персональным дозиметром обшарил все утлы своего офиса, сантиметр за сантиметром. Оказалось — «светились» денежки, стодолларовые банкноты на сумму в десять тысяч. Сколько времени он таскал на себе радиоактивную бомбу и кто его так облагодетельствовал — осталось тайной. Но с тех нор Павел дел с наличностью нс имел. То есть он, конечно, как все, предпочитал получать от «гостей» живые денежные знаки, не признавая безналичных банковских расчетов, но из рук в руки наличность, больше не принимал. Это за него делали другие.

В последние годы роль казначея исполняла Май. Райман доверял ей настолько, насколько вообще мог довериться постороннему, да еще бабе. Май единолично вела расчеты с клиентами, посещавшими девушек в квартире на Потсдамском шоссе. В ее сейфе накапливалось до тридцати тысяч долларов в месяц, даже при условии «эксплуатации» только одной киски.

Постепенно Райман оценил честность Май. Да и место показалось удобным: не у себя же в доме, на глазах у полиции(а Райман знал — за ним следят), хранить всю кассу, весь доход от «ковчега». Квартира на Потсдамском шоссе официально никакого отношения к Йоргу Райману не имела, аренду подписывала Май. Постепенно сейф на Потсдамском шоссе превратился в главный оборотный фонд Павла, копилку «на текущие расходы». Из этих денег Павел оплачивал услуги вербовщиков, аренду, земельный налог на недвижимость в Потсдаме, мзду высоким покровителям, а также непредвиденные расходы — вроде сегодняшних.

Те двое полицейских, что вернули беглянку, свой кусок получили, но отблагодарить следовало всю цепочку. И самую крупную сумму получит, разумеется, тот, кто сидит в управлении и в глаза не видит ни девчонок, ни полицейских. А самую мелкую мзду получают непосредственные исполнители. Се ля ни…

Вышло, однако, скверно. Новенькая успела им чего-то наболтать, а Райман не любил, когда о нем много знали посторонние. Вдруг этим идиотам в погонах захочется под него копнуть, чтобы удвоить-утроить мзду? Одно дело — ловить девчонок, и другое — укрывать информацию об убийстве…

Он разложил деньги по конвертам, запер сейф, повесил пейзаж иа место. Положил конверты в черный, крокодиловой кожи, кейс. Щелкнул замками. Дело сделано. Подойдя к шкафчику, он снова продезинфицировал руки. Деньги и женщины — самые желанные и самые грязные вещи на свете, потому что ходят по рукам. Безопаснее для жизни облизать поручни в общественном туалете, чем одну такую бумажку.

Закрывая зеркальную дверцу шкафчика, Райман заметил в отражении точеный женский силуэт и вздрогнул, точно увидел привидение.

— Ты?! Что ты здесь делаешь?

Зоя пошевелилась в кресле, потянулась лениво, грациозно, по-кошачьи. Встала, поводя обнаженными плечами, застыла в небрежной позе Венеры Милосской.

— Ничего. Ты велел мне уйти.

Это была правда. Райман сам вызвал ее в кабинет, потом отвлекся и забыл о ней. А она все это время просидела в кабинете. Впрочем, черт с ней! Ничего она не видела, а если и видела, то хуже только для нее.

Он ткнул в ее сторону указательным пальцем:

— Я знаю, стерва, это ты настропалила новенькую дать деру! Сама она до такого не додумалась бы! У, мерзавка, шкуру бы с тебя спустить. — Он замахнулся на нес тростью, но остановился, нс ударил.

Зоя, с виду ничуть нс испугавшись, скривила губы в усмешке. Эта се всегдашняя усмешка озадачивала и пугала Раймана. Он чувствовал, что чего-то не понимает в ней.

Танцующей змеиной походкой она подошла к хозяину, закинула руки ему на плечи. Задушевно пропела голосом Валентины Толкуновой, глядя в карие, широко расставленные глаза Раймана:

— «Красивая и смелая дорогу перешла-а, черешней скороспелою любо-овь её была!» А если я приревновала тебя к новенькой, а, Павлик? Что ты на это скажешь?

Райман дернул щекой.

— Я же просил не называть меня этим именем! Убил бы суку, которая тебе растрепала… Языкастые бабы!

— Но почему? Ведь никто не слышит. Только ты… Да я…

Райман, поколебавшись, отстранил Зою тростью.

— Смотри! Если выкинешь еще раз что-нибудь похожее, не пожалею. Сделаю с тобой то же, что и с Лорой.

— Тоже со мной ты не сделаешь, потому что у меня уже нет того же. Дважды во войдешь в одну воду. Твои слова, Павлик!

— Меня всегда занимал вопрос: почему вы, шлюхи, на словах такие смелые? — усмехнулся Райман, забирая кейс со стола, в подходя к двери. — Теперь понял: вы просто безмозглые суки. Поэтому ничего не боитесь.

Зоя задумчиво рассматривала свои ногти.

— Знаешь, Райман, я где-то читала, что вирус СПИДа в первую очередь нарушает работу мозга. Может, поэтому мы такие безмозглые? — И, без всякой видимой связи, заботливо поинтересовалась: — Кстати, как твоя царапина на шее, не беспокоит? Ты показался бы врачу.

В карих глазах Раймана мелькнуло отвращение. Он машинально потрогал полоску лейкопластыря в том месте, где Катя полоснула его осколком разбитого стакана.

— Пся крев, сука! — Он влепил Зое оглушительную пощечину, вытолкал в холл и раздраженно захлопнул дверь.

День пятьдесят пятый

Я вернулась в свою комнату.

На елке догорали, оплавляясь, витые свечи, на столе стояла недопитая бутылка мозельского. Май не успела уничтожить следов пребывания последнего клиента. Не до того ей было, когда спохватилась, что Лора исчезла.

Вопила, как пожарная сирена!

Я налила и стакан вина, сказала своему отражению;

— Чин-чин! — и выпила залпом, как лекарство.

Судя по тому, что Райман вышел из кабинета с кейсом, он собрался уезжать. Своих костоломов он здесь не оставит, увезет с собой.

Я упала на кровать, накрыла голову подушкой, но все равно в ушах стояли крики Лоры. Никаких криков не было слышно — звукоизоляция европейская. Это совесть меня мучила. Совести не объяснишь, что с Лорой на самом деле ничего плохого не случилось… То есть это еще не самое плохое из того, что бывает в этом аду… Малая жертва. Зато скоро она выйдет отсюда на свободу.

«Жертвовать имеешь право собой, а не несчастным доверчивым ребенком!»

Да, совесть права. Жертвовать можно только собой. Но результат такой жертвы был бы никому не нужен. Меня Райман, если бы сразу не убил, отправил бы за побег на конвейер. А Лора — новенькая игрушка. Райман ее немного побьет и простит. Ему ведь тоже нужны развлечения, а в наше время невинные девушки на каждом шагу не валяются, и она в его вкусе. По трезвому расчету, ничего страшного Лоре не грозило, и били ее вполсилы. Зато я смогла запомнить, как открывается сейф, а Лора не смогла бы… А даже если и смогла бы, то меня это уже не спасало, меня бы уже отправили туда, где Катя…

Мысли начали путаться, я почувствовала. что засыпаю. Сбросила подушку, села на кровати. Постаралась сосредоточиться на сейфе.

Там деньги. Кроме денег — что еще?

Меня интересовали документы. Паспорта Российской Федерации на имя Зон Ерофеевой и Ларисы Сычовой. Райман всегда забирал у своих жертв паспорта. Они служили ему дополнительным козырем в игре. Значит, паспорта он не уничтожил… А почему он должен был хранить их здесь? Потому что не мог хранить у себя дома.

Райман не однажды бахвалился, что за ним охотится Интерпол. Значит, он должен опасаться держать компромат в своем доме. Несколько десятков паспортов женщин-иностранок — хорошая косвенная улика, не так ли? А эта квартира, должно быть, никак не связана с добропорядочным господином Йоргом Райманом. Не удивлюсь, узнав, что ее снимает Май. Или вообще — фирма. Фирма, концы которой уходят в офшор Гибралтара… То-то Райман так вольно приезжает сюда, как на дачу.

Наконец хлопнула дверь парадного входа.

За два месяца я изучила, что обозначает каждый шорох, каждый звук в этой квартире. Парадной дверью пользуются только «гости» и хозяин. Май входит и выходит через черный ход. Так уж она привыкла. Так ей удобнее. Дверь черного хода ведет на пожарную лестницу и к грозовому лифту, который спускается прямо в подземный гараж, минуя мраморный холл.

Я выглянула в коридор. Тихо. Нарочно громко похлопала дверью своей комнаты. Май не выскочила из норы посмотреть, что я делаю. Или спит, или ушла по делам.

Тихо… Кабинет Раймана всегда заперт, когда хозяина нет, но еще Катя доказала, что голь на выдумку хитра. Она научила меня открывать электронный замок при помощи пластиковой карты для телефона-автомата, или Интернет-карты, или, на худой конец, кредитки — смотря что Кате удавалось стащить из кармана клиента.

Май прятала от Кати алкоголь, иначе та могла надраться до мертвецкой спячки, хотя должна была пo-прежнему принимать «гостей». Вот тогда-тo, в поисках коньяка, Катька и способ проникать в кабинет Раймана. Она лихо опорожняла хозяйский бар, и надсмотрщица ни разу о чем не заподозрила — бедняге в голову не приходило, что мышь повадиться облизывать сметану с усов кота…

Вскрыв замок телефонной карточкой, я вошла в кабинет Раймана. Плотно закрыла за собой дверь, постояла минуту неподвижно, чтобы глаза привыкли к темноте. Сквозь полуопущенную льняную римскую штору на окне в комнату проникал сероватый, холодный утренний свет.

Я подошла к картине, висящей над письменным столом хозяина. Обеими руками ухватилась за тяжелый багет рамы, сняла картину со стены, поставила на пол. На шелковых обоях обозначился темный прямоугольник — металлическая дверца сейфа. Сплошная гладкая поверхность, без замочных скважин и прочих привычных штук.

Я опустилась на четвереньки и поползла под стол. Райман что-то нажимал для того, чтобы на двери сейфа поднялось «забрало». Что он мог нажать? Под столом ничего не было. Узорчатые шашки паркета, угол персидского ковра, пустая корзина для бумаг… Я приподняла ковер в поисках тайника, надавила кулаком в брусок паркета. Ничего!. Обстучала весь пол… Никакого эффекта!

Упарившись, села под столом отдохнуть. Заодно ощупала ладонью гладкую поверхность столешницы, на всякий случай подергала ручки ящиков. Ничего. Только не паниковать! Ведь рычаг где-то здесь.

Я вылезла из-под стола, встала примерно там, где сегодня стоял Райман. Хозяин смог дотянуться до рычага ногой. Я прикинула: Райман чуть ниже ростом, ноги у меня длиннее. До чего я без труда могу дотянуться с этого расстояния? Двинула ногу, и кончики пальцев сами ткнулись в переднюю ножку письменного стола. Короткая гнутая ножка неожиданно легко подломилась и утонула в пазе, при этом оставшийся инвалидом стол не шелохнулся, и одновременно послышался тихий металлический звук — на сейфе поднялось стальное «забрало».

О чудо! Я упала перед столом на колени и, вообразив, как бы это смотрелось со стороны, чуть не фыркнула со смеху: вспомнился старый анекдот про чукчу и телефон.

Осмотрела фальшивую ножку, пошатала стол. Он прочно стоял на трех ногах, видно, был привинчен к полу. То-то сюрприз для того, кто, не зная, захочет сдвинуть хозяйскую мебель с места!

Я снова вскочила на ноги и с жадностью уставилась на сейф. Что называется, видит око, да зуб неймет. Пока неймет!

Покончив на сегодня с расследованием, я опустила «забрало» сейфа, протерла его углом халата. Никаких отпечатков пальцев. В моих жестах появилась вороватая оживленность. Этот сейф мне пока не по зубам, зато маленький зеркальный шкафчик научилась открывать!

Ну, гад, держись!

Я вытащила из-за корсета коробку с «бадами», которыми Катю снабжал Манфред. Биологически активная добавь — чудное средство похудания! Согласно рекламе, растворяется во всех жидкостях, не имеет вкуса и запаха, гарантирует потерю аппетита и позволяет за месяц сбросить до семи килограммов лишнего веса. Умирая от хохота, я щедро подсыпала коричневых капсул во все открытье лекарства, затем распатронила штук двадцать (внутри — белый порошок!) и высыпала в коньяки, в средство для полоскания рта, в капли для носа… Результат проверяла на свет. Чудно! Оставшимися «бадами» распорядилась так: высыпала из капсул Раймана экстракт акульего плавника, а вместо него засыпала туда порошок для похудания. Пусть нажрется!

Ты пожалеешь, Йорг Райман. что не считал нас за людей!

… Выйдя из кабинета в холл, я замерла, прислушиваясь. Тишина. Мертвый час… С шести утра до полудня в нашем замке вампиров самая глухая ночь…

Заглянула в комнату Лоры, но девушки там не оказалось.

Это плохо. Если хозяин не захотел портить интерьер, значит, с Лорой дела обстоят хуже, чем я надеялась.

Я поднялась на верхний уровень квартиры. Там расположен карцер, он же бывший чулан для хозяйственных нужд. Дверь карцера открыла той же пластиковой картой, что и кабинет Раймана.

Лора лежала на полу, на матрасе, лицом вниз, накрытая старым пледом. Не повернула головы, не посмотрела, кто вошел. Я присела рядом с ней на корточки, погладила ее по голове. Лора разлепила глаза, посмотрела на меня… Ничего не сказала. На лице следов истязаний не было видно, но, когда я попыталась приподнять плед, Лора вцепилась в него ногтями, замотала головой:

— Не надо, не смотри.

И снова уткнулась носом в матрас.

Я легла рядом с ней на пол, обняла одной рукой за шею, зашептала в самое ухо:

— Прости, но так надо было! Сама виновата, зачем ты мне поверила? Я же говорила, предупреждала: не верь, мне тоже не верь! Ну прости, слышишь? Ничего страшного с тобой он не сделал. Подумаешь, чуть-чуть поболело. Поболит и перестанет, до свадьбы заживет! Зато теперь мы отсюда выберемся, слышишь? Я тебе все расскажу. Думаешь, я не могла бы так убежать, как ты? Сто раз могла, и этот план самым первым придумала. Эй, посмотри на меня! Лора, посмотри на меня!

Опа повернула голову, посмотрела пустыми от слез глазами. Она так много пережила за эту ночь, что уже не могла выжать из себя ни капли эмоций.

Глядя на нее, я заплакала:

— Ну прости меня, пожалуйста, прости! Мне нужно было кого-то подставить. Не потому, что тебя не жалко, глупенькая! А потому, что Райман тебе ничего плохого не сделал. Ну побил немного. Замужем хуже бывает! Зато скоро мы отсюда уйдем богатыми и свободными, слышишь?

Я стала нашептывать ей, как мы вырвемся из этого логова, как поедем на самый шикарный курорт, на острова, где никого-никого, только океан и пляж, на Сейшельские острова, на Арубу… Куда захотим! Будем загорать, купаться. Или в Венецию отправимся, в Рим, в Париж, пройдемся по самым шикарным магазинам.

— Вернешься домой — роскошная дама, гора чемоданов, родителям — подарков миллион. Купишь себе дом или квартиру, что захочешь. Райман нам за все заплатит! Я не хочу уходить жертвой, слышишь? Я отсюда выйду только с деньгами. Этот гад мне много задолжал, он заплатит за каждую минуту, что я здесь провела.

Лора слушала меня с закрытыми глазами. Губы чуть дрогнули в улыбке, но из-под ресниц выкатилась слеза, побежала по щеке, капнула мне на руку.

Я затрясла ее:

— Не плачь, только не реви? Скоро ты выйдешь отсюда живой, красивой и богатой. Веришь мне? Я тебя не оставлю, мы вместе выберемся, клянусь. Веришь?! Только не плачь?

Глава 4. КАДРЫ РЕШАЮТ ВСЕ

Но Лора и не плакала.

В ней что-то надломилось в ту ночь. Она перестала быть прежней Лорой и стала другим человеком. Каким? Этого она и сама не могла бы сказать.

Зоя принесла ей свежевыжатого апельсинового сока, потом протерла ее раны на спине оливковым маслом, намазала болеутоляющей мазью избитую спину. Лора не произнесла ни слова: ни упрека, ни благодарности. Она не плакала, ни о чем не думала.

Когда Зоя ушла, Лора вытянула из-под одеяла свою руку и посмотрела на нее. Это была не ее рука. Она рассматривала ее с удивлением, поворачивала, шевелила пальцами, не понимая, как это может быть — не ее рука, не ее тело?

Весь этот и следующий день, и еще много-много дней подряд Лора провела в карцере.

Наступил и прошел Новый год. В квартиру приходили и уходили «гости». Лора вслушивалась в звуки шагов внизу, голоса, звуки рояля, плеск воды. По утрам Зоя тайно навещала ее, приносила еду, утешала, говорила с ней, но Лора молчала. Не понимая, зачем нужны слова, если и так все ясно?

И каждый вечер ее посещал Райман. Каждый вечер незадолго до приезда хозяина, Май приносила Лоре таблетку, похожую на красную фасоль, и заставляла Лору ее проглотить. Через некоторое время Лора заметила, что ждет, когда на лестнице послышатся шаги Май и дребезжание стакана о металлический поднос.

— Не глотай колес, прячь под язык, потом выплевывай, — учила ее Зоя.

Лора молча кивала, соглашалась, но фасолину все же проглатывала.

После таблетки на душе становилось легко и весело. Из тела уходила боль, оно становилось податливым, чувствительным, гуттаперчевым, как у гимнастки.

Райман однажды в разговоре с Май похвально отозвался о ней:

— У нашей малышки прорезываются зубки!

Похвала польстила Лоре. С тех пор она старательно и послушно выполняла все команды хозяина. Ей хотелось, чтобы Райман ее хвалил. Она всегда хотела всем нравиться, чтобы все ее любили. Она очень боялась кому-то не угодить. Больше ее не били. И вскоре Май позволила Лоре вернуться в свою комнату.

Постепенно Лора оправилась и стала прежней, веселой общительной глупышкой. Но за Зоей хвостиком она уже не ходила. И о том, что чувствует и переживает, не рассказывала, Зоя и не спрашивала. У каждой из них появилась «серая зона», закрытая для любопытного постороннего вторжения. В эту «серую зону» никого не хотелось впускать, как в потайную комнату Синей Бороды.

Зоя больше нс говорила о своем плане побега, избегала касаться этой темы даже намеком. И Лора нс любопытничала…

Наконец Райман решил, что Лора созрела для «выпускного бала».

Стояла сырая, туманная февральская ночь, когда она в роскошном вечернем платье, в белой меховой накидке с черными кисточками, в сопровождении Зои и Раймана вышла из лифта и прошла через мраморный холл здания к выходу. Те же охранники в форменных пиджаках предупредительно распахнули перед, ними зеркальные двери. Внизу у подъезда их ждал длинный черный лимузин.

Лора вдохнула полной грудью холодный воздух, подумала про себя: так вот что означает привычная с детства фраза «как глоток свежего воздуха»! Голова закружилась от аромата сырости, дождя, мокрой земли…

Трепеща от волнения и азарта, Лора уселась на обитое кожей сиденье в широком салоне лимузина, отгороженном от кабины водителя тонированным стеклом. Райман сел рядом, опираясь на тросточку, загадочно усмехаясь. Лора взяла хозяина под руку. По другую руку от Раймана уселась Зоя.

Райман сидел неподвижно, широко расставив ноги и опершись о трость, смотрел прямо перед собой. Зоя и Лора обменивались у него за спиной многозначительными взглядами. Лоре было весело, Зое тревожно…

Черный лимузин привез их к ночному клубу. Проходя по красной ковровой дорожке мимо ряда желающих пасть внутрь, но не попавших. Лора ловила на себе взгляды из толпы — восхищенные. завистливые, заинтересованные — и не могла сдержать восхищенной улыбки.

— Надо же! Неужели я туда попаду?

Зоя сжала се руку. Насмешливо шепнула:

— А как же! И в самый первый ряд.

Они вошли следом за хозяином в ярко освещенный холл, поднялись в зал и сели за отдельный столик. Внизу, на сцене, залитой голубыми огнями софитов, танцевали гологрудые девицы, обсыпанные блестками, с коронами из перьев на голове. Глядя на убогие формы поджарых танцовщиц, Лора расхохоталась, толкнула Зою:

— Ты только погляди на это чудо в перьях! Да у них же вообще ничего не видно. Две фиги!

Райман снисходительно постучал по спине Лоры серебряным набалдашником трости. Заметил:

— Тише, малышка, не так громко. На тебя и так многие смотрят. Можешь незаметно обернуться. Видишь того, рыжего? Это один мой хороший друг. Ты ведь не знаешь его? Это известный спортсмен.

— Футболист? — приглядываясь к рыжему, спросила Лора.

— Нет. Теннисист. Впрочем, тебе все равно. Я хочу тебя с ним познакомить. И ты из кожи выпрыгнешь, чтобы понравиться ему! — В голосе хозяина зазвенел металл. — Тебе ясно?

У Лоры перехватило дыхание. Она взглянула на Зою, но подруга посмотрела на нее так, словно пыталась сказать: «Больше ничем не могу тебе помочь. Терпи!» — и опустила глаза.

Лора еще раз обернулась на рыжего, и подумала: «А что? А ничего! Он мне даже нравится…..»

«Света, привет! Если ты, конечно, меня помнишь!

Вот, решила тебе написать. Живу я, как видишь но фотографии, неплохо. Можно сказать, обалденно. Даже не ожидала, что так будет. На фото — этo мои приятель, Борис. Он немец. Мы познакомились в ночном клубе и с тех пор вместе. Хотя его жена об этим не подозревает. Но мне на нее наплевать.

А как твои дела?

Собственно, у меня к тебе, можно сказать, деловое предложение. У Бориса есть друг, который мечтает познакомиться с красивой русской девушкой. И я сразу подумала про тебя! Если у тебя сейчас нет никого серьезного, можешь мне написать. Другу Бориса не больше тридцати пяти, его зовут Йорг Райман. Он не женат и может оплатить тебе дорогу сюда, чтобы вы могли поближе познакомиться. Кстати, он просит прислать твое фото, так ты уж подсуетись.

Живу я в пятикомнатной квартире. С хозяевами у меня расчудесные отношения. Всю грязную работу по дому выполняет горничная — вьетнамка или кто, не знаю. Узкоглазая. Второе фото — это моя комната, в которой я живу. Работы много, но время на развлечения тоже остается.

Ну, пока! Привет Петрову, если его увидишь!

Лариса».

Сочиняя это письмо, Лора очень веселилась. То-то Рябинина взбесится от зависти, когда прочтет его.

Давай, миленькая, давай, приезжай. Охота тебе познакомиться с богатым немцем? Тут их вагон и маленькая тележка.

При мысли о том, что Рябинина окажется на ее месте, Лора испытала мстительную радость. Так тебе! Так вам всем!

Если бы она могла, то всех бы своих девчонок сюда заманила, Наглых, богатеньких, гордых, которые не дружили с ней из-за того, что она не курит и не шляется по барам. Хотелось вам красивой жизни и богатых мужиков? Ха! Нате, жрите! Эта жизнь как раз для вас.

Зое она не стала об этом рассказывать, но в следующий визит Раймана отдала хозяину письмо вместе с адресом.

— Вот, отправь.

Райман погладил золотистые волосы Лоры, словно взвесил на ладони.

— Ты хочешь покинуть меня? — спросил испытующе.

— Нет, Йорг, что ты! Дома мне никогда не будет так хорошо, как с тобой. Ты тоже не бросай меня, ладно?

Лора стала покрывать поцелуями его тонкие смуглые пальцы с бриллиантовым перстнем. Райман нервно отдернул руку. Вытер тыльную сторону ладони плотовым носовым платком.

— Вот этого не надо, — сказал строго. — Этого я не люблю!

И жизнь в пентхаузе на Потсдамском шоссе потекла размеренно и спокойно, словно ничего и не случилось. Зоя и Лора регулярно выезжали «в свет», и кроме Бориса у Лоры появилось еще несколько потенциальных поклонников. Но Райман пока не нашел ей замены, и для Лоры это время было временем относительного затишья. Май относилась к ней с молчаливой настороженностью, но старое не поминала.

Приближался конец февраля. С наступлением ранней европейской весны встала необходимость смены гардероба, и Зоя упросила Раймана вывезти их на шопинг.

Хозяин предупредил Зою:

— Отвечаешь за нее головой!

Лора не могла поверить, что их выпустят в город.

— Не мечтай. Только под конвоем, — объяснила Зоя. Да хоть в сопровождении роты автоматчиков. Только бы глотнуть свободы, вырваться из четырех стен!

Конвоиром оказался старый знакомый — Бритоголовый.

— Привет! — поздоровался он, встречая девушек на площадке возле лифта.

Поздоровался таким тоном, будто они вчера в кино познакомились!

— Привет, Брану! — тем же товарищеским тоном ответила Зоя.

Лора про себя ахнула: ничего себе! Зойка эту гориллу знает?!

Они спустились в подземный гараж, сели в машину Раймана.

Когда автомобиль вынырнул из подземного туннеля на солнечный свет. Лора зажмурилась. Впервые она видела город при свете дня. Лора с трудом узнала улицу, по которой улепетывала в одних чулках. Площадь, где бросилась на шею патрульным полицейским… При воспоминании об этих черных событиях она болезненно сморщилась, не в силах забыть пережитую боль, ужас и отчаяние. Покосилась на Зою. Той — хоть бы хны. Сидит неподвижно, как манекен, смотрит в окно невидящими глазами…

— Ты знаешь его? — шепотом спросила Лора, кивая в сторону конвоира.

— Кого, Брану? Да, знаю, и давно, — равнодушно ответила Зоя.

Водитель привез их в район бульвара Уитер-ден-Линден и остановился на платной автостоянке. Бритоголовый вышел из машины, взял девушек под руки и два квартала провел их пешком до галереи модных магазинов «Леффертс».

Идя по городу, Лора вертела головой, пялилась по сторонам. Хмельной весенний воздух кружил ей голову.

У входа в «Леффертс» Бритоголовый остановился. предупредил:

— Даю вам два часа.

— Что? — возмутилась Зоя. — Да я за это время пары белья не выберу!

— А ты поторопись.

— А ты сам попробуй примерить пару бикини, на спор. Сколько времени тебе понадобится?

— Пять секунд, — не задумываясь, ответил Бритоголовый.

— Спорю, что нет! Даю две минуты.

— Никогда. Двадцать секунд.

— Спорим?

Они поспорили. Лора разбила их руки, недоумевая, зачем Зое понадобилось втягивать Бритоголового в это идиотское соревнование? Но долго думать над этой эагадкой она не смогла. Едва переступили порог галереи, как от переизбытка потребительских впечатлении мысли Лоры развеялись, как сухие листья, подхваченные порывом ноябрьского ветра.

Первым делом они поднялись в отдел дамского белья. Дорвавшись, Лора жадно перебирала роскошное белье, висящее на вешалках. Глаза разбегались. Она не знала, что лучше, что предпочесть — раздельное бикини или полупрозрачное боди? Хлопчатобумажные рюши или леопардовый шик для опытной «леди»? Она в растерянности посмотрела, что выбирает Зоя.

А Зоя взяла две пары: одну на себя, другую — взглядом окинув могучую фигуру Брану — на «даму большого размера» и под ручку с конвоиром удалилась в примерочную. Вскоре из кабинки донеслись возня и приглушенный хохот. Лора с любопытством заглянула в щель полуопущенной шторки. Зоя следила за временем по секундной стрелке своих часиков, в то время как Бритоголовый, краснея от натуги, на скорость напяливал на себя боди для «дам большого размера». Зоя покатывалась со смеху, наслаждаясь победой.

— Две минуты десять секунд! Учитывая, что ты не застегнулся!

Лора пожала плечами: охота Зое терять время на идиотские развлечения, когда кругом столько всякого добра, бери, что хочешь!

Брану засек время на своих часах.

— Посмотрим, за сколько ты уложишься.

— Посмотри, — хихикнула Зоя. — За сколько я уложусь?

И в ее устах это слово прозвучало так соблазнительно, что даже на Бритоголового произвело впечатление.

По крайней мере, пока Зоя натягивала на себя боди, он чаще смотрел на нее, чем на секундомер.

Лора так и застыла на одном месте с открытым ртом и двумя вешалками в руках. Она и не предполагала, что примерка белья может оказаться такой… Сексуальной… Зоя словно и не спешила… Застегнулась, расправила складки, повертелась перед зеркалом… Каждое ее движение напоминало танец. Она подбоченилась, выставила вперед одну ногу к взглянула на конвоира.

— Ну?

Бритоголовый опомнился. Взглянул на циферблат, ответил:

— Минута.

3оя торжествующе улыбнулась.

Наверное, Бритоголовый что-то прочел в ее взгляде потому, что вдруг потянулся к ней, как теленок к вымени. Но Зоя остановила двухметрового бугая одним мизинцем: уперлась пальцем ему в грудь и сказала, насмешливо качая головой:

— Найн-найн, руками не трогать! Скажу хозяину! — И, окинув Бритоголового взглядом сирены, тихо добавила: — Поздно, Брану! Поздно…

Двухметровый конвоир только глазами поморгал, и лицо у него сделалось такое, словно мокрой тряпкой по нему съездили.

Лора ахнула про себя: как Зойка лихо его раскрутила!

Словно ручной котенок сделался! Было между ними что-то такое до Раймана, выходит? Или как?

Бритоголовый несколько раз встряхнул лысой башкой, приходя в себя.

Лора тоже очнулась. Хватит время терять! А то раз в жизни выпала возможность отовариться по полной программе, а она зевает.

Лора прошла с вешалками в соседнюю кабинку. Когда примерила, отобрала все, что нужно, и вышла, то обнаружила Зою и Бритоголового в соседнем отделе. Зоя выбирала обувь. Она стояла, подняв ногу на монументальный пуф, а конвоир в позе пажа, припав перед ней на одно колено, застегивал на ее щиколотке тонкий ремешок.

Лора утратила дар речи. Видел бы это Райман!

— Ну, рабочую одежду мы выбрали. Теперь что-нибудь для души, — подбила их Зоя, когда позади остался отдел косметики и парфюмерии.

Конвоир оказал вялое сопротивление:

— Райман приказал…

— Не бойся, хозяину сегодня не до нас! — уверенно заявила Зоя. И на немой вопрос бритоголового прояснила ситуацию: — Райман сегодня поехал в клинику. Проверить пошатнувшееся здоровье. Знаю из верных источников.

Услышав эту новость, Лора почувствовала укол ревности: как так? Райман спит с ней. а откровенничает с Зойкой? За какие такие заслуги, спрашивается?

— А что у Раймана со здоровьем? — удивился Брану.

— Надорвался на боевом посту.

Бритоголовый оглушительно захохотал, но потом сообразил, что так издевательски ржать над хозяином чрева-то последствиями. Он фыркнул последний раз к умолк.

— Так мы идем или нет? — раздраженно проныла Лора, обвешанная пакетами с покупками, как рождественская елка.

Почему о ней всегда все забывают? Райман за дуру держит. Зойка с Брану чирикают, как закадычные приятели, а ей за ними мешки таскай!

— Я же сказала, теперь идем смотреть что-нибудь для души.

— Душа у всех разная, — философски заметил Бритоголовый.

— Это точно, — согласилась Зоя. — Значит, разбегаемся в разные стороны? Встречаемся через час в центре зала…

И, заметив, как поменялся в лице их конвоир, похлопала его по плечу:

— Шутка, Брану! Не падай в обморок. Без тебя мы ни шагу. Кто же потащит за нами наши покупки?

Зоя всучила Бритоголовому часть своих пакетов и кивнула Лоре — не отставай, делай то же самое.

— Бабы, — обиделся конвоир, — вы совсем обнаглели!

— Брану, не ной. Зачем тогда качать бицепсы? Без применения они атрофируются. Вот у хозяина видишь, какие проблемы со здоровьем? А все оттого же…

— Отчего?

— Оттого, что не использовал по назначению.

— А с чем у него проблемы? — полюбопытствовал конвоир, когда они поднимались на эскалаторе на верхний уровень магазина.

— С сердцем, — не задумываясь, ответила Зоя.

Лора навострила уши. Любопытно узнать что-нибудь про Раймана. Сам он такой замкнутый, неразговорчивый. Грустный. Всегда молчит. О нем бы она его ин спросила, никогда не ответит толком. Странный он…

Лора вздохнула, спросила шепотом по-русски:

— А ты откуда знаешь? Йорг тебе говорил?

Зоя тоже шепотом ответила:

— Нет, конечно! Если хочешь втереться к ним в доверие. неси с умным видом любую ахинею. Верят, дурачье! Думают, раз у нас эксклюзивный доступ к телу хозяина, то мы про него все знаем.

Лора кивнула, хотя и мало что поняла.

А ларчик просто открывался… О том, что Райман отправляется на медицинское обследование. Зоя случайно узнала от одного из постоянных клиентов, перешедшего к ней «по наследству» от Кати.

Звали клиента Манфред. Зоя вычислила в нем врача — по привычке часто мыть руки. Манфред относился к числу ближайших «друзей» Раймана, из чего следовал вывод: он жутко богат. «Жутко богатыми» в Германии были хирурги или специалисты, владеющие собственными кабинетами в частных клиниках. В том» что Манфред нс хирург, она убедилась легко: заговорила о болезни своего младшего брата, которому нужна операция. Гость покачал головой:

— Я не специалист. Нужно обратиться к хирургу-ортопеду.

Манфред навещал квартиру на Потсдамском шоссе регулярно, по вторникам и пятницам. Всего десять свидании. Десять шансов выудить из клиента золотую крупицу полезных сведений. Сегодня был вторник, но Манфред свидание перенес.

Уходя от нес в прошлую пятницу, он предупредил, что в следующий pаз они увидится только через неделю. Зоя устроила небольшую сцену ревности. Осторожность подсказывала всегда интересоваться причиной длительного отсутствие «гостя» или внезапного переноса свиданий. Если окажется, что ее «рейтинг» среди гостей упал. Райман может без предупреждения выставить «слюха на бордель», по колоритному выражению Май.

Манфред, польщенный упреками в неверности, принялся оправдываться: в следующий вторник они не смогут увидеться потому, что к нему в клинику приедет на обследование постоянный пациент, тип крайне привередливый.

Это был факт, сам по себе ничего не значивший, и Зоя отложила его в копилку памяти лишь но привычке. Но через некоторое время в квартиру на Потсдамском шоссе позвонил Райман и предупредил Май, чтобы во вторник его не ждали.

Два горчичных зернышка, упавших в чернозем Зоиной фантазии.

С огромной долей вероятности два факта соединялись воедино: Манфред — личный лечащий врач Раймана, а Райман — тот самый постоянный и крайне привередливый пациент. с которым во вторник Манфреду предстоит повозиться. Ничего невероятного в дружбе между врачом и пациентом нет, так же как нет ничего необычного в том, что высокооплачиваемый врач любит девиц из увеселительных заведений.

Собственно, это все, чем Зоя располагала. Слишком мало, чтобы использовать для достижения своей цели. Зато вполне достаточно, чтобы возвысится в глазах Брану до роли наперсницы хозяина, знающей все (или многие) его тайны.

… - А вы разве нс замечали, что хозяин в последнее время плохо выглядит? — Зоя вернула разговор в нужное русло, когда вся троица, едва волоча ноги от усталости, зашла в ресторан галереи «Леффертс» выпить «по кофейку».

Брану в ответ равнодушно пожал плечами:

— Хозяин не телка, чего мне на него пялиться?

— А вот и зря. Подумай заранее, чем займешься, когда его кондрашка хватит. Или с твоей профессией безработица не грозит?

Брану ухмыльнулся, но ума хватило насторожиться:

— А ты-то чего так за хозяина переживаешь?

Но у Зои был готов ответ.

— Я переживаю не за хозяина, а за себя. Что, хочешь сказать, мне плохо живется? Живу, как королева! Как мне после этого не волноваться, видя, что хозяин зеленеет на глазах?

Лора слушала разговор вполуха, блаженствуя в мягком кресле, в прохладном зале. Ноги с непривычки гудели, а от переизбытка впечатлений перед глазами так. и плыли рядами витрины, витрины…

Они прослонялись по галерее в общей сложности часа три. Зоя командовала: «Душ и банные принадлежности — актуально, Райман эти расходы оплачивает… Электроника — безнадежно, Райман эти товары не оплатит. Видеопрокат — безнадежно… Детская одежда — то же самое… Аптека — надо заглянуть обязательно… Секс-шоп — обязательно». Зоя затащила их даже в книжный отдел, где взяла пару бесплатных брошюр и модных журналов. Затем Лора, вздыхая, долго глазела на ювелирные витрины. Заглянули в отдел спортивных принадлежностей и тренажеров — там Бритоголовый разрезвился, как рыба, отпущенная в воду, а Зоя и Лора скучали, ожидая своего конвоира…

Официант принес заказы.

Лора подставила, как шикарно она смотрится со стороны, и в очередной раз пожалела, что никто из «закадычных» врагинь не видит ее за столиком в ресторане галереи «Леффертс», попивающей кофеек по пятьдесят марок чашка! Приняв рассеянный вид, Лора обвела взглядом полупустой зал ресторана. Производит ли она на мужчин соответствующее впечатление? Убедилась — производит!

Повеселев, Лора оттопырила мизинчик, поднося к губам кофейную чашечку. Сделала глоточек. Прислушалась к пустой болтовне Зои. Осуждающе покачала про себя головой.

Насколько ей удалось узнать мужчин, Зоя вела себя с Бритоголовым категорически неправильно! «Было у них что-то до Раймана или нет, но давить на мужское самолюбие этого жлоба я бы не стала!» — размышляла Лора, помешивая крохотной ложечкой коричневый сахар в чашке. Дразнить Бритоголового своей недоступностью — все равно что махать красной тряпкой перед носом у быка! Взбесится, и костей не соберешь. А Зоя словно и не замечала, какое действие производят на Брану ее песни сирены. Кокетничала с ним напропалую! Стоило ему дернуться, как она тут же осаждала его щелчком по носу: «Скажу хозяину, не лапай, не купишь!» А как только конвоир набычился, Зоя тут же поменяла тактику. Сказала, нежно заглядывая ему в глаза:

— Не сердись, милый друг, поговорим лучше, как в старые времена. Расскажи мне что-нибудь.

— Что?

— Например… Как поживает Инесс? Удалось ли ей выкупить бар? Переехала ее сестра из Чили в Германию? Какие у них новости?

Брану почему-то мрачно досмотрел на Лору, вздохнул и ничего не ответил.

— Не хочешь говорить о старых знакомых? Давай поговорим о незнакомых, — предложила Зоя, поглаживая руку Бритоголового своими длинными тонкими пальцами. — Расскажи, кто тот симпатичный светленький немчик и очочках, что за компьютером сидел в тот вечер, когда мы с Раймоном — заезжали к вам в офис?

— Алекс? — уточнил Бритоголовый.

— Не знаю, может, и Алекс. Он сказал хозяину: «Ты испортил ковер!»

Лора с содроганием вспомнила тот вечер — первый после ее приезда в Германию. Розовая пена, стекающая из полуоткрытого рта Кати… И равнодушный голос Гомункула: «Только не шлепай ее здесь. Новый диван».

Брану ухмыльнулся. Алекс полный придурок! Хозяин держит его потому, что мальчонка круто сечет в технике. Алекс осуществляет техническую поддержку всех интернет-проектов. Но вряд ли вид живой телки вызывает в нем такую же бурю эмоций, как японские порносайты.

— Да по-моему, он с настоящей женщиной никогда не встречался, — заметила Зоя. — И что, хозяин хорошо платит?

Нет, оказалось, хозяин скуп, больше работаешь за идею, чем ради денег. Но у каждого свои причины не расставаться с хозяином. Например, Кшиштоф…

— Это фотограф? — уточнила Зоя.

Брану кивнул. Так вот, Кшиштоф с хозяином с самого начала, они земляки, друзья. Кшиштофу хозяин тоже платит мало, то есть гораздо меньше, чем он того заслуживает, и они постоянно ссорятся из-за денег, но тут уже дело в личной преданности. А вот Алекс работает на хозяина только по малолетству. До двадцати одного года, то есть до официального совершеннолетия, брать человека на такую работу защищено, и в остальных местах не хотят проблем с законом. А у хозяина крыша, он ничего не боится, но зато у него самые низкие расценки…

— А сколько ты получил за меня, любопытно знать? — Пятьсот.

— Марок?

— Рехнулась? Баксов.

Зоя что-то посчитала в уме. Произнесла, рассуждая вслух:

— Пятьсот в месяц. А улов у тебя не каждый месяц, в лучшем случае раз в два месяца. Маловато, Брану! Райман тебя надувает. Почему ты не уйдешь?

Бритоголовый признался: он в долгах. Проигрался в покер и сейчас должен Райману пять штук.

— Десять девиц, — перевела Зоя сумму в «местную валюту». — И сколько тебе душ осталось заловить?

— Одну, — честно признался Бритоголовый. — Она была девятой, — кивком указал он на Лору.

Лора давно допила свой кофе и теперь нервничала: что-то долго они не возвращаются домой. Как бы Райман не разбушевался. Прикинула: а мне лично из всей шайки кто бы понравился? Бритоголовый внешне ничего, но на нее он смотрит сверху вниз, как на букашку. Как в первый день увидел ее в аэропорту, так с тех пор выражения и не поменял. Видимо, она не в его вкусе. Ему Зойка нравится? Ну и плевать ей на этого жлоба.

Рон? Нет, нет и нет! Лора с отвращением вспомнила длинные загорелые ноги Родственника, его сиплый смех: «Ххи-ххи!», словно вхолостую сжимали меха баяна. Так хихикая, он отдирал окровавленное ковровое покрытие от пола…

Бритоголовый выдал краткую характеристику на Рона: козел малахольный! Райман держит его для съемок порнухи, потому ото…

— Ладно, ладно, — насмешливо отмахнулась Зоя. — Знаю я, за какие таланты становятся кинозвездами в вашем Голливуде.

Про Гомункула, думала Лора, и говорить нечего: недоносок плешивый. Черный фотограф? Нет, он толстый и старый. И выходило, что самым симпатичным из всей компании был Райман… Йорг…

Лора увлеклась своими мыслями и опомнилась, лишь когда Зоя объявила, что им, девкам, надо «кое-куда зайти».

— Валите, — буркнул Бритоголовый. — Буду ждать вас у двери.

Лоре в самом деле давно нужно было «кое-куда», но Зою, как оказалось, интересовало окно. Едва вошли в туалет, как она туг же повернула обратно:

— Здесь нет окна, идем в другой.

Бритоголовый удивился их скорому возвращению.

— Там кончилось жидкое мыло, — пояснила Зоя. -

Спустимся на другой этаж.

В туалете этажом ниже Зоя бросилась к окну. как навстречу лучшему другу. Открыла раму, влезла да подоконник. Увидев это, Лора так испугалась, что забыла, зачем шла.

— Ты что? Не надо! О господа, Райман нас убьет! — завизжала она шепотом, цепляясь за Зою.

— Я сейчас вернусь! — так же беззвучно рявкнула на нее Зоя. — Не вой! Тихо! Куда я без документов денусь? Если он будет спрашивать — хоть в унитаз нырни, по меня прикрой, понюха? Сейчас вернусь.

Зоя выпрыгнула на пожарную лестницу, прилепленную к внешней стене здания, и быстро-быстро побежала вниз.

Лора по пояс высунулась в окно, подвывая от ужаса. Фигурка Зои мелькала сквозь чугунную решетку лестницы где-то далеко внизу. Вот Зоя спрыгнула на тротуар, бросилась бегом за угол здания. Вот она скрылась из виду… Что будет, если Зоя не вернется?

«Ой, мама родная! — охнула Лора. — Райман шкуру с меня спустит! За то. что нс подала Бритоголовому сигнал!»

И сама разозлилась на Брану: хорош конвоир. расслабился, уши развесил! А Зойка ему мозги запудрила, а сама сбежала.

Может, еще не поздно крикнуть? Нет, убьет сгоряча, вышвырнет ее в окно, как кошку драную! Ой, мамочки, что же делать? Лора заплясала на месте от расстроенных чувств. А собственно, чего она паникует? Чем побег Зои ей грозит? Если разобраться — ничем? Она ничего не знала, сама никуда не бегала, сидела себе спокойно в кабинке, занималась своими делами.

Точно, так и надо поступить: выйти со спокойным видом в коридор, а если Брану спросит: «Где Зоя?» — удивленно поднять брови: «Как где? Разве она не выходила?»

Бритоголовый тем временем подпирал собой стену возле дамского WC и от скуки заглядывался на длинноногих стройняшек, проходивших мимо…

У Лоры отлегло от сердца, когда через бесконечное количество минут она наконец увидела Зою внизу под лестницей.

— Где ты была? Куда ходила? — чуть не целуя подругу от радости, запищала Лора, когда Зоя вскарабкалась на подоконник. — Что ты там делала?

— Потом скажу. Быстро уходим.

Бритоголовый уже нервно расхаживал взад-вперед перед дверью туалета, не зная, что и думать. Благодушие слетело с него, как последний лист с дерева под порывом зимнего ветра. Усыпленная на время бдительность орала внутри него пожарной сиреной: «Тревога! Тревога!»

Дважды он просовывал голову в дверь, и дважды Лора с милой улыбочкой разводила руками и указывала на кабинки: мол, ну потерпи, раз такое дело. Едва Зоя вышла из туалета, Брану налетел на нее с тумаками:

— Ты, зараза! Быстро забирай свое шмотье, стерва! — Он швырнул 3ое под ноги пакеты с покупками. — На выход, живо!

Зоя и Лора послушно подобрали с пола мешки с покупками. Бритоголовый подгонял их пинками:

— Живо, коровы, я сказал!

Он схватил девушек под руки и, широко шагая, поволок их к выходу из «Леффертс». Они едва поспевали за ним на высоких шпильках, но не возмущались. Даже Зоя притихла.

Только в машине она позволила себе рискнуть разрядить обстановку. Заискивающе поглядывая на Брану, рассказала анекдот про вампира, пришедшего в ресторан.

— Садится он за столик, осматривается. Остальные вампиры пьют кровь. Подходит официант. Этот вампир говорит официанту: «А мне принесите стакан кипятка». Все оборачиваются к нему: «Фу-у! Вон отсюда!» А он вынимает из кармана тампакс, разворачивает, опускает за ниточку в стакан и говорит. «Что? Уже и чаю нельзя попить?»

Зоя заразительно рассмеялась, и Лора безвольно улыбнулась шутке. Но на Брану юмор не подействовал. Он цыкнул на них:

— Заткнулись, стервы! — и замахнулся кулаком.

Зоя с Лорой вжались в сиденья, притихли.

Всю дорогу Бритоголовый усердно думал, какую такую пакость могла выкинуть Зоя. Лоре казалось, она слышит, как в его голове со скрипом проворачиваются шестеренки.

Едва переступив порог квартиры на Потсдамском шоссе, Бритоголовый выбил из рук Зои пакеты с покупками и скомандовал:

— Встать мордой к стенке! Ноги на ширину плеч, руки за голову. Шире ноги!

Лора окаменела от страха, приросла к полу, но Бритоголовый на нее не обращал внимания.

Зоя без сопротивления выполнила команду: повернулась лицом к стене, расставив ноги, руки сцепив в замок на затылке. Май, услышав голоса, выскочила из своей конуры, застрекотала сорокой:

— Тито слутилос? Тито слутилос?

Бритоголовый обыскал каждый миллиметр одежды. Озвучивать свои подозрения он не захотел.

— Опьять она! — возмущенно попила Май, суетясь вокруг Зои. — Опьять! Выгонять вон, слюха, улица…

Бритоголовый скомандовал:

— Повернись мордой ко мне!

Зоя повернулась. Конвоир со знанием дела проверил все вероятные тайники на ее одежде, затем заставил раздеться. Ничего подозрительного не нашел.

— Ты что-то скрываешь, — с угрозой в голосе заявил он. — По глазам вижу. У, мразь!

Он ткнул могучим кулаком Зою в j-губы, но ударить не посмел.

В тот вечер Райман не приехал, к Лора рано отправилась спать. Перемерила напоследок обновы, полюбовалась своим отражением в зеркале, а потом юркнула под чистую простыню и уснула — без снов, без мыслей.

Проснулась она оттого, что кто-то зажал ей нос и рот рукой. Лора вскочила, испуганно таращась в темноту. Зоя приложила палец к губам, знаком показала ей: оденься!

Лора посмотрела на часы — семь утра! Раз в жизни отоспаться!

— Ты что, совсем не ложилась? — шепотом спросила она у Зои, но та прижала палец к губам, приказала молчать.

Они вышли в прихожую, освещенную приглушенным светом настенного светильника. Зоя потянула ручку парадной двери, и дверь легко подалась. Оказалось, язычок замка тонул в пазе, наклеенный сверху прозрачной клейкой лентой. Дверь открывалась и закрывалась так же свободно, как и раньше, с одной поправкой — замок не защелкивался. Но кто из гостей обратит внимание на такую мелочь? Когда они входят, то думают только об одном. А когда уходят — уже ни о чем не думают…

Зоя вышла на площадку и рукой поманила Лору за собой.

Побледнев, та замотала головой, будто ей предлагалось броситься с обрыва в ледяную воду. Зоя нетерпеливо взмахнула кулачками, постучала указательным пальцем по запястью: время! время! И, не дожидаясь, когда Лора дозреет, нажала кнопку лифта. Лора с ужасом смотрела, как раздвигаются двери зеркальной кабины… Она умоляюще посмотрела на Зою, но подруга нетерпеливо махнула: да иди же, не бойся! И Лора, набрав полную грудь воздуха, ухнула с обрыва…

Лица опустился на подземную автостоянку. Теперь разговаривать можно было в полный голос, свободно, по девушки по привычке молча обменивались взглядами. Зоя кивнула: «Идем». Они вышли из кабины, пошли вперед, между длинными рядами машин, петляя, и встали возле колонны. Тут Лора не на шутку испугалась:

— А ты назад дорогу найдешь?

Вспомнила, как сама блуждала в трех соснах, тогда, когда промахнулась и вместо мраморного холла вышла здесь, в подземном гараже.

Зоя непонятно ответила:

— Номер триста тринадцать.

Прошло несколько минут, и какая-то машина, ослепив их светом фар, подъехала и остановилась, едва не ударив по коленкам. Лора хотела уже дать деру, да Зойка за руку схватила и удержала. С места не сдвинулась, будто знала — эта машина их не задавит.

Только тут до Лоры дошло, что под колеса отъехавшей машины уплыла написанная на бетоне белой краской цифра 313. Ах да! Стоянка же размечена!

Из машины выглянула замотанная в яркий шарф красотка в солнечных очках, закрывающих пол-лица, взмахом руки подозвала Зою. До Лоры долетели обрывки их разговора:

— Держи, подружка. Еле успела вчера к закрытию. По ночам магазины не работают, сама понимаешь.

Красотка протянула Зое два крошечных мобильника. Заметила синяк на запястье Зои — там, где Бритоголовый накануне сжимал ее руку своими железными лапищами. когда тащил от галереи «Леффертс» к машине. Девица задержала руку Зои в своей.

— Холера! — выругалась она. — Это он так с тобой обращается? Да Павел просто кусок собачьего дерьма!

Зоя сдержанно улыбнулась.

— Садись в мою машину, уезжаем отсюда немедленно? — предложила импульсивная красотка.

У Лоры перехватило дыхание, но Зоя ответила:

— Нет, Моника, спасибо, но я сейчас должна бежать. Я тебе все объясню. Сегодня же позвоню! Жди!

И, не дожидаясь ответа, схватила Лору под руку, и они помчались к лифту.

— Кто такой Павел? — спросила Лора, когда зеркальная кабина скоростного лифта стремительно возносила их на двадцатый этаж.

Зоя усмехнулась:

— Один наш общий знакомый.

Никто не поднял тревоги — значит, Май не заметила скотча. Вернувшись в квартиру, Зоя отклеила ленту, я язычок замка тихо щелкнул, замкнув парадную дверь.

Зоя жестом пригласила Лору к себе в комнату.

— Один телефон тебе, другой мне, — объяснила она.

И, заметив, как побледнела Лора, предложила:

— Если боишься, могу спрятать оба в своих вещах.

Лора кивнула: да, так будет лучше! Разве от Май что-нибудь утаишь? Она шмыгает по всей квартире, лезет во все щели, перебирает их одежду.

Зоя открыла гардероб. Тайники она, видимо, продумала заранее. Один телефончик поместился в полую платформу сапог с каблуками а-ля лошадиное копыто. Это — для выхода в город, объяснила она. Другой спрятала под обивку пуфика. Это — для домашнего пользования.

— Откуда у тебя деньги? — изумилась Лора.

Вряд ли такие дорогущие игрушки красотка просто подарила Зое!

— Запомнила номер кредитной карточки одного клиента, — объяснила Зоя.

— О боже! Ты что, купила их вчера?!

Зоя кивнула.

— Когда вылезла в окно?!

— Да, да, нс охай. И еще успела позвонить Монике. Купить купила, забрать не могла. Сказала, что позже за ними приедет моя подруга.

— Ты сумасшедшая, — только и смогла выдавить Лора.

Зоя засмеялась, будто услышала комплимент.

Надвигались ужасные события. Лора чувствовала это всей кожей, как приближение грозы, только не знала — когда сверкнет молния. Зоя до поры до времени нс посвящала се в подробности плана, но однажды, выезжая ночью с Райманом в клуб, Лора приметила на подруге те самые лакированные canoni на каблуке «лошадиное копыто». В кабаре, после второго коктейля, Зоя попросила у хозяина разрешения отлучиться в дамскую комнату.

— Я с ней, — спохватилась Лора, но Райман сделал отрицательный жест тростью:

— Только одна!

Так что оставалось гадать, чем Зоя занималась в уборной. Хотя — ясно! Звонила своей знакомой, Монике. Только вот зачем?…

Это был первый раскат грома… Второй, чуть более пугающей застал Лору врасплох в «Матрешке». В ту ночь Paйман привез ее в кабаре одну, без Зои. Сидя за столиком. Лора обводила взглядом полутемный зал, когда внезапно наткнулась на любопытную парочку: Гомункул, а рядом — пристроилась та самая красотка, Моника, в полной боевой раскраске. Теперь Лоре выпала возможность рассмотреть ее получше, чем в то утро, в гараже, но мешали разноцветные зайчики галогенных прожекторов, пляшущие по стенам. От них рябило в глазах.

— Кого ты там увидела? — поинтересовался Райман, давно за Лорой исподтишка наблюдавший.

Лора поспешно отвела взгляд, сказала — так, никого, — но Райман уже обернулся, проследил траекторию ее взгляда.

— А, Алекс, — произнес он, заметив Гомункула. — Впервые его здесь вижу.

И из этом интерес хозяина к Гомункулу иссяк. Зато у Лоры появилось тяжелое предчувствие.

Наутро она рассказала о встрече Зое, но вместо сенсации вышел пшик. Зоя спокойно ответила:

— Знаю. Они встречаются.

И больше ни слова. Но дышать становилось все труднее… Воздух сгущался…

Лора уже не путалась, когда Зоя будила ее по утрам, зажав ладошкой нос и рот. Когда Райман не оставался ночевать в квартире, Зоя использовала единственный свободный временной промежуток — часы, отведенные для сна, — в своих тайных целях. Лоре отводилась роль страховки.

— Держи телефон, — однажды проинструктировала ее Зоя. — Когда Май вернется, ты услышишь, — хлопнет кухонная дверь. Сразу же позвони мне! И задержи Май, чтобы она не сунулась в мою комнату. Хоть в обморок падай, хоть на голове пляши, поняла? Я буду близко.

Успею вернуться.

Судорожно зевая и протирая глаза, Лора проводила подругу до парадной двери. Зоя, одетая скромно, без косметики. казалась непохожей на саму себя.

— Как ты можешь сутки не спать? Тебе ведь сегодня еще работать? — удивилась Лора.

Зоя погремела зажатой в кулачке пластиковой коробочкой с капсулами:

— Допинг. Натуральный стимулятор. Твой спортсмен сосватал. Не угощу, не проси. Гадость страшная. Посадишь сердце. Пульс стучит, как бешеный, потрогай.

Лора с любопытством ощупала Зоино запястье, осмотрела капсулы. С виду — обыкновенные, желтые, разделяющиеся на две половинки.

Зоя вошла в лифт.

Лора так привыкла к се частым утренним отлучкам, что уже почти не волновалась. Зоя не рассказывала, куда идет, но Лора догадывалась: она встречается с Моникой в том самом подземном гараже. И хотя Зоя всякий раз просила подстраховать се на случаи внезапного возвращения надсмотрщицы, она всегда успевала вернуться в квартиру раньше Май.

А Лоре жутко хотелось спать!

Голова как чугун. По природе она жаворонок, ей необходимо рано вставать и рано ложиться, а у Раймана она пресытилась в сову: ни разу не легла спать раньше трех часов ночи, а то и вообще — утром, в пять, в шесть, если Йорг оставался на ночь…

Лора приползла на кухню, заварила себе кофе и села над чашкой ждать, когда кофе остынет. Уронила голову на руки, закрыла глаза. И всего-то, казалось, одну минуточку так просидела, как вдруг рядом хлопнула дверь черного хода. Вернулась Май. Со стуком взгромоздила на стол пакеты с продуктами, по-тайски выругалась на порванный бумажный кулек, из которого на пол просыпалась зелень.

— Ти то! — крикнула она Лоре.

На сорочьем диалекте надсмотрщицы это могло означать сразу несколько фраз: «ты что?», и безличное «что?», и просто «эй, ты!»

— Помози собирай!

Лора вскочила, как по команде, не соображая, что делает. Телефон, лежавший у нее на коленях, соскользнул вниз и с предательским стуком запрыгал по плитке

Лора окаменела.

Май тоже замерла на месте, уставилась на мобильник, и ее миндалевидные глаза стали медленно округляться, словно у себя под ногами горничная увидела ядовитую змею.

Странно, как она может спать? После всего, что случилось за прошедший день, накануне того, что должно случиться. Но не пропали ни сон, ни аппетит… Стоило только прилечь и закрыть глаза, и — провал во времени…

Лора вздрогнула, посмотрела на часы. Электронное табло высвечивало половину шестого утра. Значит, еще минут пятнадцать можно полежать. Лора смежила ресницы, накрыла глаза рукой, чтобы не мешал свет лампы, и провалилась…

Без пяти шесть в комнату беззвучно вошла Зоя, разбудила Лору обычным способом. Они вышли в холл. Ровно в шесть парадная дверь беззвучно отворилась.

Лора увидела за дверью на площадке Монику и Гомункула и нервно дернулась, но 3оя сделала ей знак: «Спокойно!» Моника в квартиру не пошла. Гомункул поцеловал свою красотку на прощание, и она уехала вниз на лифте.

«Будет ждать нас в машине» — поняла Лора и сердце ее застучало тяжело и быстро, до тошноты.

Гомункул змеенышем проскользнул в квартиру. Зоя кивнула ему: «За мной! «Они подошли к кабинету Раймана.

Зоя показала жестом: «Дай телефонную карточку». Гомункул протянул ей карточку. Зоя, немного повозившись, открыла замок.

Сердце Лоры запрыгало в груди, как мяч.

Они вошли в темный кабинет хозяина и закрыли дверь. Кабинет находился в дальнем крыле квартиры, далеко от комнаты Май. Здесь они могли вполголоса переговариваться.

Зоя подошла к картине, сняла ее и поставки на кресло. За картиной оказался сейф. В это время Гомункул быстро-быстро развязывал свой вещмешок с каким-то электронным барахлом. Достал портативный компьютер, открыл, подсоединил к нему массу проводов.

Лора, разинув рот, следила за ними. Чтобы не мешаться, забралась в кожаное кресло с высокой спинкой, обхватила руками колени. Сердце билось уже медленнее, но тяжело и тревожно.

Зоя ногой нажала на что-то под столом — Лора не успела заметить, на что именно, — и стальное «забрало» на дверце сейфа поднялось. Стали видны кнопочки: цифры и буквы.

— Алекс, ты готов? — шепотом спросила Зоя.

Гомункул кивнул.

— Первая цифра кода — три, — продиктовала Зоя. — Вторая — семь или четыре. Я видела, как Райман тыкал пальцем в левый верхний угол. Третью и четвертую не видела, они в правой части, он закрывал ладонью. Успеваешь?

Гомункул кивнул. Пальцы его бегали по клавиатуре легко и быстро, как у пианиста-виртуоза.

— Пятая цифра — ноль, шестая — один, седьмая — не видела, восьмая — четыре…

Гомулкул, едва касаясь подушечками пальцев клавиатуры, делал свое дело.

Лора дышать боялась, не то что вопросы задавать. Она смотрела на тускло светящийся экран портативного компьютера, по которому бежали в пять рядов бесконечные колонки меняющихся цифр. Ясно было без вопросов: они взламывают сейф Раймана!

— Так, теперь пароль. Алекс, ты немец, сам угадай слово, я видела только пару букв.

— А почему ты уверена, что он выбрал немецкое, а не польское? — хладнокровно, словно дело его и вовсе не касалось, спросил Гомункул.

— О!

— Зоя словно ткнулась лбом в стену. Я об этом не подумала.

— Он поляк. Скорее всего, выбрал родной язык, — спокойно объяснил Гомункул. — Ничего. У меня есть польский словарь. Ты видела начальные буквы или последние?

— Последние.

— Это хорошо.

— Почему?

— Словарь рифм, — коротко пояснил Гомункул. — Сравнительные окончания.

— А немецкий словарь на всякий случай есть?

— Есть.

— Проверим и его?

— Проверим. Только не все сразу. Сначала математический код.

3оя сидела у ног Гомункула и смотрела на него, как смотрят на волшебника, широко распахнутыми глазами. Перевела взгляд на Лору, подбадривающе улыбнулась ей, прижала ледяные ладони к пылающим щекам.

Произнесла одними губами:

— Ничего! Скоро все кончится!

Да, мысленно согласилась Лора, ты права: скоро все кончится…

Компьютер считал очень быстро, но время тянулось до тошноты медленно. Лору поражало спокойствие Гомункула. Ведь он же знает, чей сейф взламывает. Какая выдержка! Потом вспомнила, как он себя вел в ту ночь, когда Райман застрелил Катю. А может, этот Алекс всегда такой? Эмоционально заторможенный?

— Какие у нас шансы? — чтобы чем-то занять мысли, спросила Зоя.

— Шансы — один к трем тысячам пятистам сорока семи.

— Это плохо? — уточнила Зоя.

— Почему? — не отрываясь от экрана, сказах Гомункул. — Вероятность средняя. Три тысячи пятьсот комбинаций проверяются максимум три часа.

Лора быстро подсчитала в уме: сейчас начало седьмого, плюс три часа, выходит — начало десятого. Май в это время уже на боевом посту.

Но Зоя сжала руку Лоры, не дала высказать опасения вслух.

— Задачу осложняет другое, — спокойно объявил Алекс.

— Что?

— Мы не узнаем, правильно ли подобран цифровой код, пока не найдем нужное слово пароля. И наоборот, без цифрового кода не проверим правильность пароля.

— Это плохо? — повторила Зоя.

Но для Гомункула не существовала понятий «хорошо» или «плохо». Он пожал плечами:

— Я скопировал слова с окончанием «skie» в отдельную папку. Их около пяти тысяч, чуть меньше. Программа проверяет математический код и заодно тестирует польский словарь.

— Ищет совпадение?

Гомункул кивнул.

Лора изумилась: три тысячи пятьсот с хвостиком комбинаций цифр и еще около пяти тысяч польских слов? Да это же безнадежно. Зойка сумасшедшая! Сумасшедшая, под стать этому плешивому недоноску…

Правильная комбинация выпала на тридцать второй минуте. Замок сейфа щелкнул.

— Бинго? — воскликнул Гомункул. — Pod-mi-ej-ski-e — произнес он почти по буквам слово пароля. — Что это значит? Ты не знаешь?

— Спросишь у Моники, — ответила Зоя. — Быстро, теряем время!

Гомункул принялся отсоединять от портативного компьютера разноцветные провода, складывать в свой огромный вещмешок.

Зоя потянула на себя круглую ручку, и бронированная дверь небольшого кабинетного сейфа легко открылась. Лора вскочила в кресле, глядя в черные недра сейфа хозяина, как в пещеру Али-Бабы.

— Алекс! — скомандовала Зоя. — Сумку!

Гомункул подставил вещмешок. Зоя широким жестом сгребла в мешок пачки банкнот. Пошарила в глубине сейфа, вытащила целлофановый пакет, вытряхнула на стол. Из пакета посыпались золотые цепочки, ювелирные украшения. Гомункул потянулся за ними, но Зоя остановила его руку:

— Брось, нам они не нужны, купишь Монике новые.

Она снова сунула руку в глубь сейфа, вытащила пачки документов, пролистала, бросила на стол… Бумаги, бумаги, чековые книжки, банковские сертификаты, не то, не то! Зоя вытряхнула на стол очередной пакет, и из него посыпались на пол сотни паспортов.

— О господи! Сколько же их?!

Гомункул опустошал сейф, а Зоя, опустившись на колени, быстро разгребала кучу чужих документов, выискивая среди иностранных свою «краснокожую паспортину».

— Румыния, Украина, Украина… Россия, Молдова, Литва… Болгария, Польша, Беларусь, Украина… Черт! На этого мерзавца половина Варшавского блока работает!

На Лору никто не обращал внимания.

Она дотянулась до верхней полки, сжала черную рукоятку пистолета.

Достала, повертела пистолет в руке.

Передернула предохранитель.

— Аккуратно, — заметил Гомункул. — Вдруг он заряжен?

Лора спрыгнула с кресла на ковер. Отошла назад, к двери. Выставила пистолет на вытянутых руках. Окликнула их:

— Эй, вы!

Зоя с Гомункулом обернулись.

— Да, вид у тебя боевой, — похвалила Зоя. — Лучше помоги искать твой паспорт. Пора уходить.

— Эй, вы! Я не шучу, — повторила Лора.

Больше ей ничего не приходило в голову. А что сказать? «Руки вверх!», как в кино? Глупо…

— Хватит, отдай мне.

Гомункул двинулся к Лоре, протянул руку, желая забрать у нее ствол. Лора без предупреждения нажала на спусковой крючок.

Грохнуло. Из ствола вырвалось пламя. Из стены за спиной Алекса полетела штукатурка и почему-то в стороне, на другом конце кабинета, со звоном брызнула осколками китайская ваза. В нее рикошетом попала пуля.

— Ты что, взбесилась? — крикнул Гомункул, порываясь отнять пистолет.

Но Лора наставила ему ствол в лицо, рявкнула:

— Сто-ятъ!

И Гомункул замер на месте.

Зоя, не шелохнувшись, опустив руки, смотрела на Лору. Но Лора не видела ее. Дверь кабинета открылась. Первым вошел Райман, за ним стеной — плечо в плечо — сумрачные телохранители.

— Молодец, малышка, — одобрительно произнес Йорг, забирая у Лоры пистолет.

Пальцы девушки впились в рукоятку с такой силой, что она с трудом их разлепила. Ее тело сотрясала мелкая дрожь.

Райман левой рукой взял Лору за плечи — то ли обнял, то ли укрылся ею, словно щитом. В другой руке крутанул играючи, по-ковбойски, пистолет и внезапно выстрелил в Гомункула.

Алекс рухнул лицом вниз, не успев понять, что умирает.

— А ты, стерва, подойди сюда! — стволом поманил хозяин Зою. — Ближе… Ближе…

День сто девятым

После появления Лоры жизнь не подала мне ни одного условного знака, по которому можно ориентироваться: да, я двигаюсь в верном направлении. Уже три месяца, как я здесь. Как в басне про виноград! Знаю код к сейфу (ладно, вру, не знаю, а почти знаю!), но выйти не могу. Не дай мне, Бог, сойти с ума, нет, лучше посох и сума…

Ах, Александр Сергеевич, милый! Но это уже из другой оперы, как говорит бабушка Гедройц. Я начинаю мыслить цитатами из старой жизни, как Катя.

Ничего хорошего!

Что мне дает силы не рехнуться в этом дурдоме? Райман утверждает, что в каждой женщине сидит б…, и в определенных условиях это качество проявляется. О тех единичных случаях, когда девушки предпочитали сразу наложить на себя руки, нежели подчиниться. Райман отзывается: «упрямая б…». То есть все мы одним миром мазаны.

Я думала: так ли это? Что мне дает силы встречать «гостей»? Самодовольство (я пользуюсь среди друзей Раймана определенным успехом)? Развратность? Скотское равнодушие?

С ума сойти есть от чего. Здесь нет книг, нет телевизора, радио, газет, журналов, нормального общения. Я Робинзон на необитаемом острове! Хуже: Робинзон оказался наедине с природой, а тут — четыре стены и тупое ожидание: вот-вот друзья Хозяина пресытятся тобой, и тебя отправят на конвейер, как корову на бойню.

В старой, любимой в детстве музыкальной комедии «Летучая мышь» муж говорил о жене. «Она знакома, как давно прочитанная книга». Для меня такой книгой становится каждый «гость». Они никогда не рассказывают о себе, но порой любят поговорить «за жизнь». Им нравится, что я умею слушать. Я хорошо понимаю немецкий, лучше, чем говорю на нем. Дважды попадались земляки — русские или русскоязычные, все едино. Никаких эмоций, я для них такая же «матрешка», как и для немцев. Может быть, даже хуже: а, своя? чего с ней церемонится?!

Лучше других ко мне относится Манфред. Он спокойный, обстоятельный. Зачем он приходит сюда? Чего не нашел в нормальном жизни? Манфред и не догадывается», что мы здесь не совсем но доброй воле. Это тайна Раймана. Манфред думает, нам здесь нравиться. Мы, по его представлению, хорошо зарабатываем. В его глазах Райман — наш агент, не больше.

День сто двенадцатый

Я давно заметила: жизнь движется неровно, рывками. То плетется еле-еле, день как кисель, то вдруг понесет, поскачет, события перекрывают друг друга.

Вчера нас вывозили на шопинг. Повезло: вывозил Брану, с ним проще. Он и не заметил, как выдал мне резюме на всех ближайших (в плане географии) сподвижников Хозяина. Решение пришло, как второе дыхание: Моника и Алекс! Алекс и Моника!

Удалось выкроить двадцать минут свободы. За это время я успела бешеным галопом до отдела радиотоваров и со сладчайшей улыбочкой купить два мобильника по кредитной карте Манфреда. Для него это капля в море, не заметит пропажи, а если и спохватится — поздно! В холле первого этажа «Леффертс» я давно приметила телефоны-автоматы. Наличных денег ни копья, пожертвовала единственным сокровищем — телефонной карточкой. Теперь, пока не уведу другую, — прощай, свобода перемещения по квартире. Но игра стоит свеч!

Попросила агента Моники передать ей сообщение: забрать мои покупки из магазина и в семь утра ждать меня на стоянке 313 в подземном гараже квартирного комплекса на Потсдамском шоссе. Всю ночь, ожидая встречи, страдала: вдруг Моника — обычная психопатка? Пообщалась, улыбнулась и исчезла из моей жизни навсегда. Кто я ей?

По Моника приехала и все привезла! Теперь я могу общаться с ней по телефону.

День сто четырнадцатый

Сегодня меня осенило: я совсем забыла про «бады», которыми Павел, то есть Райман, щедро питался с моей подачи все это время. Не они ли стали причиной его визита к врачу?

Решила проверить. Сегодня пятница, время Манфреда. Когда он приехал, я завела разговор про средства для похудания. Показала ему коробку от того самого, Катиного.

Манфред посмотрел, сказал:

— С твоим весом достаточно одной капсулы в день. Упаковки — на три месяца. Старайся не увеличивать дозу. У этого лекарства масса побочных эффектов. «Бады» вообще вещь опасная. Может появиться расстройство кишечника.

— А с алкоголем совместимо?

— Ни в коем случае. Алкоголь усиливает действие в два-три раза.

И тут меня дернуло за язык:

— Не говори Йоргу, что я принимаю. У него паранойя на лекарства.

Манфред печально усмехнулся, и в этой усмешке было что-то личное… Ну как если бы я высказала вслух его собственные мысли!

И тут меня понесло:

— По-моему, лечить Йорга — сущая морока. Со мной-то ты можешь быть откровенен, я знаю Раймана как облупленного. Он параноик. В самолете он надевает защитную маску, потому что боится заразиться от других пассажиров. Он питается одними энергетическими смесями. Панически боится общественного транспорта. У него аллергия даже на аквариумных рыбок. Если бы он мог, то и одеколон сначала пробовал бы на собаках…

Манфред рассмеялся. Я отлично играла дурочку:

— Нет, серьезно! А если в газете пишут, что появился новый вирус, он тут же мчится делать себе прививку. Наверное, одни врачи и любят параноиков. Идеальный пациент! Готов платить даже за тесты на беременность.

— Ну, до этого дело пока не доходило, — смеясь, ответил Манфред. — Но лечить невротика не любит ни один врач.

Я была права. Райман его пациент. И Райман был у него в этот вторник!

День сто семнадцатый

Все снова складывается само собой. Как тогда, у Даши в Москве, я едва поспеваю следить за событиями. Ситуация так напоминает московскую, что берет жуть, если вспомнить, чем она закончилась!.. Но остановиться уже не могу.

Я планировала, что Моника вотрется в доверие к Алексу, вызовет его на откровенность и уточнит — может ли он с помощью своих знаний подобрать код, если известна часть данных?

Заказала ее агенту «подарок ко дню рождения для молодого человека», продиктовала номер кредитки Манфреда. Но вышло невероятнее: после первом сеанса Моника с Алексом стали встречаться, и оба на седьмом небе. Моника, пуская слезу, исповедуется мне по телефону: благодарит, что сосватала. Она, тертая и опытная, тает от наивности Алекса, а он… Тоже, видимо, нашел, что искал. Но теперь слово Моники для него закон.

День сто девятнадцатый

Сегодня…

Точнее, по календарю это произойдет завтра, но для меня — сегодня. Это как Новый год: празднуется сегодня, но наступает только завтра.

Последний день! Последний!

Завтра я стану свободной.

Сегодня утром, когда Май пошла по магазинам, я в последний раз встретилась с Моникой и Алексом в гараже. Мы обсудили все снова. Алекс спокоен и уверен в успехе. Мы — две женщины! — надеемся на него. Сегодня — вернее, завтра, потому что утром! — я впущу Алекса в квартиру. Пока Май спит, он вскроет сейф. Мы договорились: Алексу — пятьдесят процентов того, что лежит в сейфе. Нам с Лорой по двадцать, Монике десять. Алекс согласился. Он знает: в сейфе Раймана должен быть Клондайк.

А мне нужны паспорта! Мой и Лоры. В крайнем случае, если там не окажется наших документов… ладно! С большими деньгами, наверное, даже в Германии можно обзавестись фальшивым паспортом…

Пород прощанием Моника вдруг занервничала, сжала мою руку: «А может, плюнешь на этого мерзавца? Поедем с нами прямо сейчас. Я тебя спрячу. Потом вывезем во Францию или в Швейцарию. Поедем?»

Какое искушение! Но, стиснув зубы, отказалась. Пусть все будет, как я решила, чтобы потом не кусать локти. Я же себя знаю!

Когда вернулась в квартиру, Май уже пришла, но тревоги не подняла. Я сорвала скотч с замка, заперла парадную дверь и мышью юркнула к себе.

Еще позавчера, чтобы нейтрализовать на эти дни (вернее — ночи) нашего Хозяина, за ужином в «Матрешке» я подмешала в «мохито» Раймана содержимое капсул, которыми меня снабдил Борис. Если у меня после приема одной такой штучки сердце колотило весь день, как бешеное, то и Павел должен почувствовать недомогание. По крайней мере, от активной ночной жизни это его на пару дней отлучит. Райман выпил и не заметил. Я подумала: лиха беда начало и всыпала вторую. Подействовало, на все последующие ночи Райман оставил нас в покое.

А я подумала: хорошо, что мне не достать цианид, а то ведь могла бы не сдержаться…

День прошел как обычно. Последний гость ушел и начале четвертого утра. Лора уже спит. У ребенка крепкий детский сон! Почему я называю ее ребенком? Она старше меня на полгода. Я чувствую себя очень старой, очень умной. В одиночестве выпила кофе на кухне и ушла к себе.

Сна нет. Лежу с открытыми глазами, рассматриваю цветы на атласном балдахине к мысленно прощаюсь с этой комнатой. с этой жизнью. Планирую, что буду делать завтра, когда все кончится.

Первым долгом — уеду из Берлина. Куда — будет зависеть от того, найдем мы с Лорой свои документы или нет. Если найдем, то сразу уедем поездом в Швейцарию. Там — к врачам. Пансион в горах, сон двадцать четыре часа в сутки и мораторий на общение с людьми. Молчание и книги. Это для меня. Лора пусть как хочет. Сразу же вызову к себе бабушку Гедройц и братьев. Мне домой возвращаться нельзя, но им ко мне — можно. Виза? Надо придумать…

И я отчетливо, гораздо отчетливее, чем бывает в реальности, увидела себя в купальнике, в соломенной шляпе, лежащую в полосатом шезлонге на краю искусственного водоема, а рядом — бабушку Гедройц» помолодевшую в Швейцарии, похожую на бодрых европейских пенсионеров. В бассейне плещутся братья… На фоне двускатных крыш пансиона проступают в дымке белесые горы… Монблан.

День сто двадцатый

Оказывается, боли не существует… Стоит только телу дать трещину, и жизнь начинает выходить, как воздух из проколотой шины… С жизнью уходят чувства. Первым теряю зрение. Сначала начинаю видеть то, чего не видят окружающие. Потом этот мир темнеет и исчезает, зато ярким-ярким становится другой мир. С переходом в него теряешь последние чувства, связывающие с этим миром, например чувство боли. Там боли нет…

Она появляется с возвращением сюда. Не сразу, постепенно. Я оживаю и начинаю видеть, слышать, понимать и чувствовать… Вот тут-то и подкрадывается боль, и набрасывается, и терзает, но я понимаю — это уже не Та Боль, а лишь слабый ее отголосок, тень императрицы. Той Боли меня не догнать.

— А ты, стерва, подойди сюда! Ближе… Ближе…

Райман поманил меня вороненым стволом. Я не двинулась с места. Не было такой силы, чтобы заставила меня сделать шаг навстречу Хозяину. Райман обошел лежащее на полу тело Алекса. Обернулся к своим, сказал им что-то по-польски, и телохранители выволокли Алекса в холл. На паркете осталась широкая кровавая дорожка. Райман брезгливо сморщился, словно его беспокоил дурной запах.

Посмотрел на меня.

— Я бы тебя сейчас же пристрелил, — спокойно сказал, — да ты легко отмучаешься. Я отдам тебя парням. Ты будешь гнить заживо в собственных червях и умолять, чтобы тебя пристрелили. Возьмите ее!

Чувствуя, что проваливаюсь, лечу в бездонную прорву, я выкрикнула на последнем дыхании, яростно, уже без страха и сожаления, — словно задохнулась от нахлестнувшей веселой, пузырящейся, как шампанское. прохладной волны:

— Ничего, передам привет Кате! Скажу, что она молодец. Скоро ты к нам присоединишься. Сходи к врачу, Павлик! Купи себе пару лет счастливой жизни в барокамере! До видзеня, панове! И умоляю, не ешь на ночь сырых помидоров, они не помогают при СПИДе!

Телохранители Раймана (кажется, и Брану был среди них, но я ничего не видела, меня несло) заломили мне руки, но я почти не ощутила боли, только вдруг спину скрючило, как у старухи. и головы не поднять. Когда меня волокли мимо Хозяина, Райман ногой ударял меня в лицо, но я успела отвернуться, и удар пришелся по уху. Оно сразу оглохло, в глазах у меня почернело, и я стала видеть бледные живые теми, которых не видели другие.

Меня трясло от хохота:

— Посмотри на себя в зеркало, Павлик, ты уже похож на покойника. Неужели Манфред ничего тебе не сказал?! Ты скоро сдохнешь, Йорг Райман! Катя знала, что у нее, и ока тебя заразила. Никому не хочется умирать в одиночку, слышишь, Павел? Ты пойдешь с нами!

Потом — Брану (кажется, это все же был он) вырубил меня электрошокером, и — провал…

Очень милосердно с его стороны… Боли не было…

Боль появилась, когда я пришла в себя. Некоторое время сознание бродило между сном и реальностью. «Сном» — это, конечно, не то слово, по подходящего нет в запасе.

Ноги и руки по-прежнему не шевелились. Я смогла немного повернуть голову. Увидела: руки примотаны проволочными петлями к спинке металлической кровати. Проволока впилась в кожу, кисти рук разбухли и почернели. Наверное, и ноги тоже… Я скосила глаза вниз, но ничего не увидела. В ногах металлической кровати рядом со мной сидел Брану.

— Ты настоящий или мираж?

Своего голоса я не услышала, но темная фигура Бритоголового вздрогнула и пошевелилась. Значит, не призрак.

Он встал и наклонился ко мне. Что-то хотел спросить? Что? Я плохо слышала… Но догадалась.

— Да, у меня тоже… Я ведь была с Райманом после Кати.

Брану смотрел на меня, смотрел.

— Сделан слабее, — попросила я.

Он понял. Поколебался, но ослабил проволочные петли.

Руки стали постепенно оттаивать, и сразу появилась боль — словно под ногти, до самой кости, мне тыкали иголки. Я закусила губы, чтобы не стонать. Но сознание меня не покинуло. Это была не та боль, от которой умираешь, эта боль означала — я жива, и я буду жить…

Брану сидел, обхватив руками голову, словно решал непостижимый вопрос. Потом резко поднялся и, не взглянув на меня, вышел за дверь. Я услышала его шаркающие шаги на лестнице. Там, наверху, хлопнула вторая дверь, и свет погас. Стало темно, словно я лежала с закрытыми глазами. Темно, как в космосе. Сколько я ни моргала, глаза нс привыкали к темноте, я ничего не видела. Я поняла, что нахожусь не в квартире на Потсдамском шоссе, что меня куда-то увезли, но любопытства не было: куда, зачем, что со мной будет…

День сто двадцатый

Меня посетил Райман. Его мучит вопрос: что я знаю о Кате? Увидев меня, он усмехнулся с чувством победителя. Наверное, мой вид вызвал в нем прилив энтузиазма. Он ткнул серебряным наконечником трости мне в грудь:

— Ты пытаешься меня обмануть. Никогда не поверю, что эта одноклеточная тварь что-то замышляла.

— Бацилла чумы тоже одноклеточная, — ответила я. — Чем меньше мозговых извилин, тем совершеннее орудие убийства.

— Что ты хочешь сказать? — спросил Райман. — Не виляй хвостом, говори.

— Я ничего не хочу тебе говорить, Павел! Я просто думаю о Кате. В последнее время она странно себя вела. Неужели Май ничего не рассказывала? Ну да, она же боится тебя до смертной дрожи. А мне на тебя плевать. Я узнавала у Манфреда, ВИЧ в первую очередь поражает мозг, а уже потом иммунную систему… Даже отсутствие антител крови не означает, что человек не инфицирован. У одной трети ВИЧ-инфицированных вообще — не появляется антитела. А Катя в последнее время вела себя очень странно. И как тут отличить больного от здорового? А никак. Больные даже могут быть донорами…

Райман презрительно фыркнул:

— Бред! — но не ушел.

Что-то его настораживало, что-то вроде совести — нет, не совести, а животного инстинкта самосохранения — подсказывало прислушаться к бормотанию полудохлой рабыни…

После ухода Раймана меня избили обрезками резинового шланга, но когда я плюнула кровью в морду одному костолому, он закрылся руками, заорал и бросился наверх, промывать глаза. Второму я сказала:

— Только подойди. Сдохнешь, как хозяин. Закопают в одну яму.

Больше они меня не трогают.

День сто двадцатый

Я пришла в себя от звуков человеческого голоса.

Они стояли надо мной с обрезками резиновых шлангов в руках и совещались, что делать.

— А если она права?

Их тоже что-то волновало.

— Она знает, как его открыть.

— Алекс…

— Она была с ним?

Они долго шушукались надо мной, потом слегка побили шлангами по полу и пошли наверх. Крысы бегут с тонущего корабля…

Я пыталась отыскать в себе хоть капельку эмоций, но меня охватило полное равнодушие. Какая разница, что будет после того, как я умру? Что станет с Лорой, с Райманом? Как будут жить без меня мои близкие? Что нового произойдет на планете? Мир, война, землетрясение… Это все не имеет значения.

— Смерть — это тот экзамен, который не пересдашь, Зинаида Семеновна! — сказала я пожилой директирисе, тенью стоявшей в углу.

Она качала головой и улыбалась. Потом я поняла, что это моя Смерть.

День сто двадцатый

Хозяин отправил ко мне Лору. Она боялась приблизиться, так и осталась стоять у двери и смотреть на меня круглыми голубыми глазами. Красивенькая глупенькая девочка. Она пыталась объяснить то, что сделала.

Шептала:

— Мне пришлось… Меня заставали, но ты не бойся, я тебе помогу…

— Ты бойся! — предупредила я ее. — Бойся его костоломов. Крысы бегут с тонущего корабля. Они думают, что ты знаешь, как открыть сейф.

Лора похлопала глазами:

— Но ведь я ничего не знаю.

— Они думают, что знаешь.

Уходя, она спросила:

— Зоя, правда? Неужели я тоже больна?

— И ты тоже.

Она заплакала.

— В моей комнате лежит Катин журнал, — сказала я. — Под обивкой стула, там, где телефон. Покажи его Райману.

Все еще день сто двадцатый

Или тридцатый?

Или двухсотый?

Я потеряла чувство времени… Но какая разница, когда я умру — вчера, сегодня или завтра?

Пришел Брану. Ослабил проволочные петли. Теперь мои руки и ноги связаны только для видимости. Но какая разница? Шевелиться я уже не могу. Брану поднял меня, усадил, поддерживая за спину. Дал попить. Сказал на ухо:

— Не бойся. Я тебя увезу.

Я сначала допила до капли. Потом сказала:

— Где умирать, какая разница? Здесь быстрее.

Брану посмотрел на меня глазами побитой собаки.

Дверь приоткрылась. На пол упала полоска света, на ней нарисовалась чья-то тень. Затем в дверь просунулась голова. На меня сверху вниз смотрело вытянутое от любопытства, совершенно незнакомое девичье лицо. А я смотрела на него.

Не знаю, долго ли мы так усматривали друг друга. Затем раздался голос:

— Помоги!

Не уверена, что это произнесла я. Даже не уверена, на каком языке прозвучала просьба. Но голова кивнула, и за ней в щель просунулось все тело. Я уже ничему не удивлялась.

Совершенно незнакомая девушка подошла ко мне и проворно размотала проволоку. Затем, жуя жвачку, уставилась на меня любопытными серыми глазами.

— Ты кто такая? — спросила она по-русски. — Че ты тут делаешь? Я по-немецки нихт фершейн. Ты меня понимаешь? Че тут ваще такое происходит? А те, наверху, кто они?

Разглядывая девушку, я напрягала остатки сознания. Это еще что за явление? Сплю я или брежу?

Для большей доступности Явление подкрепляло вопросы активной жестикуляцией.

Я попыталась шевельнуться, застонала, перевалилась со спины на живот и замерла, отдыхая. Увидев меня с тыла, Явление присвистнуло:

— Ух ты! Ни фига себе!

— Ты кто? — спросила я.

— Света, — ответило Явление.

— Откуда?

— Приехала.

Да, кажется, я свихнулась. У меня галлюцинации наяву. Я уже не отличаю бред от реальности.

Наверное, новая поза показалась мне удобной, потому что я закрыла глаза и уснула. Проснулась оттого, что Брану разговаривал с Явлением на странной смеси русско-английских слов.

— Дрим.

— Да, дрим. Слип. Бай-бай.

— Йс.

— Э… Ю… Черт, как это будет? Вау! Вот влипла, блин…

Брану взял меня на руки, осторожно прижал к себе и понес куда-то наверх, тяжело топая «казаками» по бетонным ступенькам. Каждым шаг отдавался во мне тупой болью. Я разлепила ресницы. Явление шло за нами следом по коридору и жевало жвачку… На свету оно выглядело материалистичнее, чем в подвале.

День последний

Брану поднялся по винтовой лестнице, открыл раздвижную дверь и прошел через разгромленную подпольную видеостудию. Под ногами хрустело битое стекло, повсюду валялись разноцветные кабели и штативы.

Черный фотограф лежал за диваном. Вернее, оттуда торчали его неподвижные ноги… Вряд ли живые лежат в такой позе.

Рона я увидела на полу рядом с лестницей. Он лежал на боку, скрючившись, уткнувшись носом в ковер, подтянув к животу окровавленные острые колени.

Брану перешагнул через него и стал подниматься по лестнице. Явление, зажмурившись, перепрыгнуло через покойника и испуганно взбежало вверх за нами, боясь отстать даже на шаг… Брану принес меня в спальню Хозяина и уложил на узкую, хоть и роскошную, кровать. Никогда бы не подумала, что Райман предпочитает спать в кровати не шире гроба.

— Как себя чувствуешь? — спросил Брану.

— Глупый вопрос, — едва усмехнулась я.

Он ударом кулака взломал антикварный шкафчик, достал открытую бутылку «Камю», плеснул в стакан и протянул мне:

— Пей.

— Открой непочатую.

Брану выплеснул коньяк из стакана прямо на ковер, распечатал новую бутылку.

Судя по тому, что творилось в доме, возвращения Хозяина здесь никто не ждал.

Брану дал мне выпить. Потом предупредил:

— Сейчас будет немного больно, терпи.

Он разорвал на мне ошметки блузки, плеснул на спину, на плечи пригоршнями коньяка и принялся растирать. Я заорала, словно в меня плеснули серной кислотой… Потом коже стало прохладно, легко, хорошо…

Брану ощупывал мои кости, искал переломы: «Здесь болит? Подними руки. Набери воздух, выдохни… Болит?» Мне казалось, что у меня не осталось ни одной целой кости, но Брану обнаружил только пару сломанных ребер. Тут же разорвал льняную простыню и перемотал меня так туго, что я едва могла дышать, как дама в корсете.

Явление, не вынимая жвачки изо рта, стояло, прислонясь к косяку, и смотрело на меня. Простая девчонка, как три копейки, кого-то она мне напоминает?

Я вскочила:

— Где Лора? Что с ней?

Явление фыркнуло:

— Хотела бы и я знать!

— Сейчас мы туда поедем. — пообещал Брану, глядя на меня.

Он закатал окровавленную штанину, перебинтовал раненую ноту, разорвав зубами остатки простыни на две широкие полоски и предварительно плеснув на рану коньяк. Вторая царапина была у него на предплечье. Я помогла затянуть потуже повязку. Остатки «Камю» Брату вылил себе в горло, бросил бутылку под кровать и вытер губы ладонью. Подошел к столу, взял черный атташе Раймана, взломал его широким лезвием складного ножа, осмотрел содержимое. Пистолет Хозяина, мобильный телефон и пачку банкнот обстоятельно рассовал по своим карманам.

Я смогла встать и подойти к гардеробу. Нашла подходящий по размеру пуловер и натянула прямо на голое тело, поверх тугой повязки. Отыскала более-менее подходящие по размеру брюки, сбросила свои — грязные, в пятнах крови и натянула эти.

Брану листал деловом ежедневник Хозяина. Подумав, и его положил во внутренний карман. Окинул меня взглядом:

— Ты готова? Идем.

Свою одежду он менять не стал, да в шкафу хозяина и не нашлось бы ничего на его рост.

Путь до гаража мы совершили в обратной последовательности: через мертвого Рона, мимо ног черного фотографа, по битому стеклу, сквозь раздвижные двери… В гараже Брану выбрал новый «мерседес» Хозяина. Распахнул передо мной дверь:

— Садись.

Я села я обернулась. Явление дергало задние ручки машины, но они были заблокированы. Бpaнy включил двигатель.

— Эй! — по-русски завопила незнакомая девчонка, поняв, что мы не собираемся ее брать с собой. — Не оставляйте меня, вы что?!

Она захлопала ладонью по стеклу с моей стороны, заверещала белкой:

— Не бросайте меня здесь, имейте совесть! Довезите хоть куда-нибудь!

— Чего она воет? — спросил Брану, медленно выезжая из гаража.

В лицо мне ударил яркий, слепящий солнечный свет. Я зажмурилась, закрылась руками. Нашарила на козырьке солнечные очки… Узнала оплетенный плющом тупик и улицу в Бабельсберге, чугунную ограду вокруг особняка Хозяина.

Брану проехал метров сто вперед и притормозил. Щелкнула блокировка.

Девчонки, запыхавшись, добежала до машины и бухнулась на заднее сиденье, так что скрипнули подушки. И тут же, повиснув на спинке моего сиденья, попросила:

— Эй, не знаю, как тебя зовут, скажи своему, что моя сумка осталась на крыльце. Пусть вернется.

— Сядь и заткнись, пока он тебе мозги не вышиб, — не поворачиваясь, посоветовала я сквозь зубы.

Машина плавно набрала скорость и понесла вперед.

Я знала, куда мы мчимся. Меня не интересовало, куда делся сам Райман, но я не понимала другого: неужели Брану всерьез думает, что я смогу открыть сейф Хозяина в квартире на Потсдамском шоссе?

Ведь Райман не идиот. Сколько времени прошло!. Он должен был сменить код!

Глава 5. НИКТО НИКОГДА НЕ УЗНАЕТ…

Райман проснулся совершенно разбитым. Прописанное снотворное закончилось, и, чтобы уснуть после нервного перенапряжения последней ночи, он выпил в комнате Май полбутылки коньяка. Вернувшись в Потсдам, свалился спать как убитый, но через час проснулся, словно кто-то сдернул его за ноги с постели. В сердце — нытье, во рту — Сахара, в животе мучительные спазмы.

Доплелся до очка и свалился, подпирая руками голову, в позе роденовского «Мыслителя», разглядывая плитку на полу и задавая себе вопрос всех людей, оказавшихся в подобном положении: «Что же я вчера ел?» Ответ: не ел ничего. То есть не то чтобы ничего вообще, но точно ничего такого, отчего потом можно так мучиться. И не первый день. И даже не второй…

Медвежья болезнь… даже как-то стыдно… Где-то он читал, что многие известные люди страдали подобными желудочными расстройствами. Знаменитый неврастеник-кинорежиссер Ингмар Бергман, кстати говоря, заводил в каждом театре в кабинете персональное очко… Слабое утешение!

В юности, читая скандальные мемуары знаменитого шведа, Павел надрывался от хохота, особенно над тем отрывком, в котором Бергман признается, как обделался на Эйфелевой башне. Поднялся полюбоваться весенним Парижем и не заметал, что лифт закрылся на обед. Когда прихватило — пришлось ему бежать со всех ног с эдакой верхотуры. Бежал, бежал — и не добежал, обделался. Да не один, а в компании любовницы. Комедия!

Да, когда-то ему казалось это очень смешным. Нo теперь было не до смеха.

Райман пытался вспомнить, когда это началось? И с ужасом думал, что давно, очень давно, еще зимой, только поначалу он не обращал на это внимания. Принимал обычные лекарства, продающиеся в аптеках без рецепта. Временами наступало облегчение. Потом лекарства помогать перестали. Пробовал пить антибиотики. Корень женьшеня. Отвар сушеной груши. По совету Май принимал толченый древесный уголь. Советовался с лечащим врачом, но Манфред, как ему показалось, отнесся к жалобам несерьезно. Порекомендовал пройти обследование.

Павел отмахнулся:

— Нет времени.

Да и причина какая-то смехотворная. Ладно бы, как у людей, болело сердце или почки (тьфу-тьфу, лучше не надо!), а то — диарея в течение двух месяцев. Да это просто смешно!

Однако в последнее время, глядя на себя в зеркало, Райман не смеялся. Собственный вид не забавлял. Щеки ввалились, под глазами залегли лиловые тени, нос заострился. Одежда вдруг повисла мешком, так что пришлось сменить весь гардероб. По-настоящему стало страшно, когда однажды за ужином Лора захихикала:

— А что это граф Суворов ничего не ест? — и обменялась с Зоей многозначительным взглядом.

Зоя заметила нервное подергивание щеки хозяина, объяснила:

— Это из одного рекламного ролика. Просто глупость.

В самом деле, бывало, он целыми днями сидел на одних орешках, но и радикальное голодание не помогло.

Тем мучительнее были спазмы. Никогда еще его тело не выходило из-под контроля.

Райман спал не раздеваясь, в халате, сунув ноги в узконосые комнатные туфли, прижимая грелку к животу. И вскакивал по три-четыре раза за ночь, бежал к унитазу. От постоянной бессонницы бросало в дрожь. Лоб и спину покрывала холодная испарина.

Май заметила однажды:

— Ти совсем ничего не кусаес? Худой как смерть. — Она втянула щеки и показала на свое лицо.

Что же это такое? Что с ним? Ничего подобного никогда раньше не происходило.

В минувший вторник он все же решился навестить Манфреда.

— Как, тебя все еще беспокоит желудок? — удивился врач. — Я думал, давно прошло.

Райман вымученно усмехнулся:

— Спасай, больше месяца мучаюсь.

— M-да, вижу, — пробормотал врач, внимательно разглядывая серовато-землистое лицо пациента и друга. — Приляг на кушетку.

Обстановка кабинета ничем не напоминала медицинское учреждение: пастельных тонов стены, пейзажи в багетных рамах, обычная мебель. Укладываясь на элегантную, обитую атласом оттоманку с кистями, пациент не должен был испытывать мучительного страха.

Как угодно, только не Райман… Его буквально трясло. Стоило врачу легкими массирующими движениями прикоснуться к его животу, как он подскочил и, пробормотав извинения, скрылся за дверью туалета.

Манфред поправил золотую оправу очков.

— И на сколько ты полудел за этот месяц? — спросил он, когда Райман вернулся.

— Н-не знаю, к-килограмма на т-три.

Зубы мелко выстукивали, мешали четкости речи. Павел промокнул лоб надушенным шелковым платком, вытер вспотевшие ладони.

Врач с сомнением посмотрел на пациента. Лжет. Не три, а добрых семь, а то и больше.

Он долго мял живот, выстукивал печень, слушал сердце, легкие, прощупывал лимфоузлы. Задавал вопросы. Долго и подробно объяснял, какие анализы и для чего сейчас возьмет у пациента медсестра.

— A может быть, останешься у меня в клинике на день-два? Пройдешь полное обследование? Здесь, на месте, скорее всего выяснится.

Райман содрогнулся отвращения: остаться в больнице, пропитанной чужими микробами? Спать на кровати, где до тебя спал другой, может быть смертельно больной?

— Ты подозреваешь у меня что-то серьезное?

Манфред хмыкнул про себя: вот и лечи неврастеника!

— Нет, но… А впрочем, я тебя не уговариваю.

Медсестра аккуратно выполнила все указания врача.

— Вам нужно сделать еще один тест, — остановила она Раймана, когда он собирался откатать рукав пуловера. — Необходимо еще сдать кровь на ВИЧ.

Райман нервно дернул бровью.

— Ho зачем?

— Это обычная процедура, — успокоила его медсестра.

Но Райман пошел за объяснениями к Манфреду.

Объяснение затянулось. Чтобы тактично отделаться от навязчивого пациента, Манфред пригласил Раймана вместе поужинать. Но и за ужином разговор вертелся вокруг медицинских проблем.

— Ведь ВИЧ-инфицированные — это еще и больные СПИДом, не так ли? — уточнял Райман. — Они вроде сейфов, носят в себе этот вирус и ничего, живут? Это не смертельно?

— Все они умрут в течение ближайших десяти лет, — спокойно отрезая кусочек шницеля, ответил Манфред.

— Все?

— Да, от этой болезни умирают все. При черной оспе смертность достигала сорока процентов, при бубонной чуме — семидесяти, но при СПИДе сто процентов. Забавно, да? — улыбнулся врач. — А мы говорим о прогрессе. При этом больной натуральной оспой в среднем заражал пять человек, а один ВИЧ-инфицированный наркоман — сто. Прогресс!

— Но ведь есть лекарства? Ведутся разработки? Их чем-то лечат…

Манфред топко улыбнулся — дескать, уж мы-то знаем, что все это полная ерунда.

— Йорг, если ты надумал вложить деньги в биотехнологическую лабораторию… Как деловой человек — деловому человеку: да, рынок привлекательный. Сейчас в мире сорок миллионов ВИЧ-инфицированных. Спрос на вакцину — три миллиарда долларов в год. Но я тебя предупреждаю: даже если тебе предлагают суперидею, не верь. Технологические возможности создания панацеи от смерти исчерпаны. Многие компании сейчас вообще прекратили разработку этих проектов. Понесли убытки такие биотехнологические гиганты, как «Бритиш биотех» и «Америкен хоум продакт». Вот почему оставшиеся без работы лабораторные крысы бросаются за помощью к вам, частным финансистам. Ищут новую кормушку для паразитов с пробирками.

— То есть вакцины от СПИДа нет?

— И быть не может. Ведь я тебе объяснял: зрелый вибрион…

И Манфред терпеливо стал повторять все то, о чем он говорил Райману еще в кабинете клиники.

— А какие конкретно есть симптомы у ВИЧ?

— Да самые различные. Туберкулез, пневмония, внезапная значительная потеря веса. Диарея… Йорг! — Лечащий врач широко улыбнулся. — Дорогой мой Йорг. Я понимаю, о чем ты сейчас подумал. Но не бери в голову. Может быть, мне попросить нашего психолога побеседовать с тобой?

Райман решительно запротестовал.

— И правильно, — одобрил Манфред. — Сейчас ты поедешь домой, примешь теплую хвойную ванну… Примешь натощак вот это лекарство. Не бойся, обыкновенное успокоительное. — Врач протянул Райману рецепт. — Расслабишься и подождешь результатов обследования. Это самое мудрое решение!

Разговор состоялся в минувший вторник, с того дня прошло восемь дней. Слова Зои упали на вспаханную неврастенией почву. В голове Раймана сразу всплыл давешний разговор с врачом.

Было еще кое-что, о чем Зоя не догадывалась: раз в полгода Манфред тестировал всех «матрешек» Раймана на всевозможную заразу. Недоработки в этом плане грозили хозяину потерей клиентуры и большими убытками, и Райман не скупился. Все эти годы он был уверен, что подстраховался на все сто двадцать процентов. Но отчаянные крики Зои, ее внезапный бунт (да не просто бунт, а дворцовый заговор!), память от Кити — царапина на шее… И внезапное ухудшение здоровья!

Нет, чушь, конечно. Такое могло случиться с кем угодно, но только не с ним! Подхватить вирус? Ерунда. Ведь он не в Эфиопии… Однако ноги сами понесли его в подвал, допросить Зою уже наедине… Вышел Райман в смешанных чувствах и сразу же позвонил Манфреду.

— Ты мне можешь сказать, когда одна из моих «матрешек» проходила последнее обследование на ВИЧ?

— Да, — спокойно ответил Манфред. — Кто из них?

— Кити.

— Помню ее. Кстати, я давно ее не видел.

— Она переехала.

— Далеко?

— Очень далеко. Вряд ли ты скоро с ней встретишься.

— Жаль, — ответил врач.

Он нашел нужную информацию.

— Последний тест Кити на ВИЧ делала августе. Девять месяцев назад.

Райман мгновенно сосчитал: август, а Кити переехала в лучший из миров — забетонировавшую яму под гаражом — в конце декабря. Итого — пять месяцев.

Стараясь нс заострять внимание эскулапа на косвенных обстоятельствах — исчезновение проститутки и тому подобное, — Павел спросил о главном: мог ли августовский тест Кити на ВИЧ не содержать антител, в то время как она уже того… Спеклась…

(И от кого она могла заразиться? С кем была в то время? Это должна знать Май, она следила за документацией. С кем же она была? Со спортсменом? Вот бы узнать его результаты тестирования на ВИЧ. Но проклятая анонимность и права человека! Не узнаешь ни за какие деньги. Это знает только личный врач. Даже в медицинской карте — сплошные шифровки. «Тест номер такой-то, результат — положительный», и поди пойми, что за тест. Масонство!)

Манфред ответил на вопрос почти так же обтекаемо, как Райман его задал.

Он терпеливо объяснил природу и структуру РНК-вирусов и ДНК-провирусов, со смаком произнося умные слова «геном», «иммуноглобулин», «сероконверсия»… И чем подробнее Манфред объяснял, тем недоступнее становился смысл сказанного.

Райман нетерпеливо перебил:

— Так могла Кити быть… ВИЧ-инфицированной?

— А у тебя есть основания этого опасаться? — вопросом на вопрос ответил друг и постоянный клиент.

Райман осекся. Каверзный вопрос. Скажи: «Да», спросит: «Какие конкретно?» Что сказать в ответ? «Пыталась три месяца назад перерезать мне горло осколком стакана»?

Он постарался взять себя в руки.

— Нет, никаких. Просто так… Из чистого любопытства…

— Если тебя это беспокоит, свяжись с Кити, — дружески посоветовал Манфред. — Передай ей от меня привет и попроси ее пройти новое тестирование на ВИЧ.

Райман представил: вскрытый могильник под гаражом, полуразложившийся труп Кити… Нет, при всей своей лояльности такого зрелища Манфред не вынесет.

Но наступающий день оказался мучительнее предыдущих. За минувшие сутки Райман спал не больше часа. В предыдущие дни — всего на пару часов больше. После разгонял с Зоей он почувствовал себя так плохо, что впервые испугался одиночества и вызвал к себе, в потсдамский особняк, Май и Лору.

Они с собачьей преданностью копошились рядом. Райман отдал им комнату, смежную со своей спальней. К обеду за стеной все стихло. Райман решил, что женщины уснули, заглянул к ним, раздраженный таким равнодушием, но готовый сорваться с губ злой окрик застрял у него в горле. Райман замер на пороге.

Женщины не спали. Май жгла ароматические палочки перед картинками своих божков и, расставив перед ними на полке тарелочки с жертвенным рисом, сладостями и жареными побегами бамбука, медитировала с закрытыми глазами. Лора неподвижно сидела в углу и плакала.

Спина Раймана покрылась холодным потом. Он никогда раньше не видел Май молящейся. Значит, дела его совсем плохи. Он тихо вернулся к себе и лег в постель, прижав к животу грелку. Лора вошла, застыла неподвижно у двери. Райман смерил ее злым взглядом:

— Что?!

— Зоя сказала, что у нее в комнате остался Катин журнал. Просила показать его тебе. Попросить кого-нибудь съездить на квартиру, привезти его?

Райман нервно дернул щекой. Какой журнал? Небось пугающая медицинская дрянь? Но мазохист внутри него спокойно ответил:

— Скажи Брану. Пусть съездит.

Лора выскользнула из спальни и через некоторое время вернулась со смятым журналом, сложенным вдвое, от крытым на середине.

Райман концом трости брезгливо ткнул в журнал:

— Покажи обложку!

Лора показала. С глянцевой страницы улыбались представители всех рас и национальностей, соединившиеся наступившем на земле Тысячелетнем Царстве Божие Райман презрительно хмыкнул:

— Что за иеговистская фигня? Откуда?

Лора пожала плечами:

— Не знаю.

— Дай посмотреть!

Райман нашел заложенную страницу, и глаза сразу впились в отчеркнутые желтым маркером строчки: «Еще Мартин Лютер в одном из своих трактатов рассказывал о явлении… Некоторые люди, чувствуя, что заболевают, ничего об этом не говорят и общаются со своими собратьями в надежде передать им пожирающую их заразу. Проникшись этой мыслью, они бродят по улицам, входят в дома. Пытаются поцеловать прислугу или детей, надеясь таким образом спастись. Хочется верить, что эти люди действовали по наущению дьявола. Однако я слышал, что зависть и отчаяние толкает этих горемык на подобное преступление, потому что они не хотят умирать в одиночку».

— Черт? — Райман, словно обжегшись, отшвырнул журнал.

«Никто не хочет умирать в одиночку!» Эти слова крикнула сегодня Зоя там, в кабинете…

Он сполз с постели, подошел к зеркалу в ванной и попытался беспристрастно оценить свое положение, но внутренности свело в мучительном спазме, и он поспешил в туалет. Какое унижение — подохнуть от поноса!

— Йорг! Тебе что-нибудь нужно? — жалобным голосом спросила Лора из спальни.

Он прикрикнул на нее… Боль в груди усилилась.

Вымыв руки, Райман дополз до телескопа и позвонил

Манфреду.

— Йорг?

— Да, это снова я. Скажи… Пришли наконец результаты моего обследования?

— Пришли. Я собирался сегодня вечером тебе позвонить, — спокойно ответил врач. — Не знал, что ты сейчас не спишь. Обычно в это время…

— Так что со мной? — нетерпеливо перебил Райман.

— Поздравляю. Ты абсолютно здоров.

— Я? Здоров?! — Райман едва не завизжал от ярости. — Ты что, не видел меня? Да я месяц не сплю. У меня все кишки наизнанку, ты, мясник хренов! Меня от ветра шатает, а ты говоришь, что я здоров? Ну, конечно! Я здоров! Говори сразу, не скрывай: у меня СПИД, да?

— Йорг! — Казалось, врач лишился дара речи. — Йорг, ты принимал тот препарат, что я тебе назначил?

— Да! Да! Да! И не помогает, слышишь? Мне ничего не помогает. Не могу есть, не могу спать! О господи! Что со мной, Манфред? Что?! Помоги мне, я не хочу умирать, мне страшно умирать!

— Йорг, ты можешь сейчас приехать ко в клинику? А лучше подожди, я сам к тебе приеду.

Райман обернулся, увидел испуганный, остановившийся взгляд Май. Она понимала по-немецки во много раз лучше, чем говорила. И она поняла, что хозяин болен, серьезно болен.

— Что вылупилась, обезьяна? Помоги одеться!

Май засуетилась, схватила из гардероба вешалку с темным костюмом. Раймана перекорежило: заживо хоронит, ведьма! Радуется, что он подыхает! Конечно: фирма на ней, квартира на ней. Предатели, кругом одни предатели. Стоит ему пошатнуться — и придушат подушкой.

— Не этот, белый подай!

Наряженный, надушенный, элегантный, Райман вышел из своей спальни, спустился в видеостудию. При появлении хозяина все вскочили со своих мест, но от придирчивого взгляда Раймана не укрылось, с каким замешательством смотрели на него вассалы.

— Что? — спросил он. — Как я выгляжу?

— Отлично!

— Прекрасно!

— Очень хорошо, как всегда! — наперебой загалдели прихлебатели.

— Паразиты, — прошипел Райман. — Свиньи… Радуетесь? Ничего. Вы не надолго меня переживете! Все сдохнете!

Он медленно прошел мимо, каждому заглянул в глаза. Протянул руку фотографу, и тот не смог уклониться от рукопожатия, но было заметно, с каким внутренним содроганием он это делает. Райман плюнул ему и ладонь, но фотограф успел отдернуть клешню. Плевок упал на ковер.

— Сдохнете, как собаки!

Райман дошел до раздвижной двери, ведущей в гараж, но спуститься по ступенькам не смог. Он вдруг стал задыхаться, рвать шелковый воротник рубашки. Лицо его налилось синюшным румянцем, округлившиеся от ужаса глаза бессмысленно таращились на помощников. Ни один из них не сдвинулся с места. Райман рухнул на пол. Май, шедшая следом, взвыла кошкой и бросилась к хозяину…

Открыв глаза, Райман увидел склоненное над собой лицо Манфреда

— Что со мной?

— Обычный сердечный приступ, — улыбаясь, ответил врач. — Заурядный сердечный приступ, вызванный обезвоживанием организма.

Все для него — обычное. И смерть, и болезнь, опустошенно думал Райман.

— По-видимому, приступ спровоцировала связанная с обезвоживанием повышенная вязкость крови. Останешься на пару дней у меня в клинике.

— Скажи правду: я умираю?

— Йорг, у тебя не в порядке нервы. У тебя неврастения.

— У меня СПИД. Я знаю, можешь мне не лгать. Скажи: сколько у меня в запасе? Лет десять?

— Подлечишь нервы и пойдешь домой.

Райман закрыто глаза. Он понял: никто здесь не скажет ему правды. Его дела так плохи, что врачи и медсестры будут улыбаться и говорить: «О, да у вас просто грипп… О, да вы подхватили у нас в больнице легкую пневмонийку, это вас продуло из окна»… Он знал, как это делается. Его отец умер от рака легких, уверенный, что лечит застарелую язву желудка.

Солнечным днем первого марта самолет авиакомпании «Люфтганза» приземлился в берлинском аэропорту Тэгель. О том, что скоро Пасха, напоминали пассажирам украшенные цветочными гирляндами витрины магазинов и выставленные в них игрушечные барашки, крольчата и цыплята. Но Света Рябинина не облизывалась на витрины. Эта особа понимала кое-что в жизни, ее механическими мельницами было не прельстить!

Она раздраженно оглядываюсь по сторонам: ну и где обещанный эскорт? Кажется, ее забыли встретить? И как теперь она доберется до дома Раймана? Ну она особо не расстраивается. Девушка самостоятельная. Как говорится, не первый год замужем, хи-хи! Плевала она на герра Раймана. Для нее главное — виза! И теперь, когда она вырвалась в Германию, — держись, Европа! Не знаешь ты наших девчонок. Однако переночевать пару деньков на халяву у нового заграничного «жениха», приглядеться, что это за Германия и с чем ее едят, было бы неплохо.

И Света Рябинина решительно пошагала к автобусной остановке. По-немецки она говорила на уровне восьмого класса средней школы, но такие люди, как она, и в Африке не пропадут. Поэтому нет ничего удивительного в том, что не более, чем через час после приземления Света Рябинина вылезла из белого пикала на Мюггельзеештрассе, в Потсдаме.

Дом герра Раймана произвел на русскую невесту благоприятное впечатление: фасад в два этажа, зеленый газон, белые статуи. Света позвонила у чугунной калитки. Где-то вдали красиво прозвенел музыкальным звонок: «динь-дон!» В ожидании ответа Рябинина погуляла перед витой оградой особняка, но не дождавшись милостей от природы, решила взять их своими руками: смело перелезла через низкую ограду, спрыгнула на зеленый газон и пошагала прямо к дому.

Парадная дверь ответила таким же приятным звонком: «ди-ли-дон!», и снова никто не вышел на крыльцо.

Ладно, мы люди не гордые! Света поставила свою сумку на крыльцо и пошла в обход дома, дергая все двери подряд. Интересно, кто в эдаком домище занимается уборкой? Должно быть, служанки, решила она. Значит, кто-нибудь дома должен быть.

И не ошибись. Одна из боковых дверей оказалась не заперта… Света вошла в дом и очутилась в просторной, сверкающей чистотой кухне. Она сразу представила, как будет пить здесь по утрам кофе, сидя вон за тем маленько столиком у окна, заплетенного виноградом.

— Эй! Хало! — крикнула Света, продвигаясь вперед — Эни бади хиа? — Она не знала точный перевод этой фразы, запомнившейся по американским триллерам, но смысл угадывала.

В фильме ужасов те же события происходили бы обязательно ночью, во время жуткой грозы… У героини внезапно сломалась машина, и она побежала к ближайшему от шоссе незнакомому дому… В мокрой одеже, сексуально облепившей фигуру, героиня ходила бы из комнаты в комнату в темноте (электричество в Америке, судя по их фильмам, регулярно пропадает во время грозы, не то что у нас, в Самаре!) по огромному дому, выкрикивая дрожащим голосом: «Хэлоу? Эни бади хиа?» — а в окна голубыми вспышками светила бы молния, и вокруг дома раскинулось бы старое индейское кладбище…

Но это в кино! В жизни был приятный, солнечный день. Природа благоухала, птицы пели, от деревьев на зеленый газон ложились длинные тени… Вокруг стояли такие же аристократические особняки. И Света Рябинина не испытывала никакой внутренней дрожи оттого, что бродит по чужому дому. На всякий пожарный у нее была заранее припасена пара фраз на немецком: «Йорг Райман — мой жених. Я — его невеста» — знакомые опытные девчонки научили — на скучай, если вдруг немцы прицепятся на таможне с вопросом, какого черта она прется в их страну? Но на таможне к Свете никто не цеплялся.

Из кухни она прошла в столовую, поглазела на шикарную меблировку. Ух ты, настоящее серебро в буфете! Или не настоящее? Интересно, заперто?… Света потянула на себя стеклянную дверцу. Открыла… Ну и народ! Двери в доме нараспашку, серебро никто не замыкает — заходи, бери что хочешь.

Света испуганно вздрогнула, услышав за спиной шорох. Оглянулась — увидела бритоголового верзилу с пушкой в руке. Блин! Охранник! Сейчас за воришку примет… И чтобы сразу пресечь недоразумения, выпалила заранее приготовленную фразу, гордо вскинув голову:

— Я невеста Йорга Раймана! Йорг — мои жених!

Бритоголовый окинул ее оценивающим с ног до головы взглядом. Почему-то посмотрел на часы, неопределенно покачал головой, словно решая, что с ней делать? Лихо крутанул пушку в руке и спрятал за спину, под кожаную жилетку.

И как им теперь общаться? Света заучила пару фраз из разговорника, но они относились к ее потенциальному жениху и вряд — ли могли быть использованы в разговоре с незнакомым верзилой. На всякий случай она повторила не использованный на таможне монолог. Бритоголовый не стал слушать, нетерпеливо перебил, взмахом руки указал на дверь: пошла, пошла! Но Света с занятого плацдарма отступать не собиралась. Как это «пошла»? Она приехала и будет ждать своего жениха Йорга Раймана в его доме, в этой комнате, и вообще — кто ты такой? Чего от меня хочешь?

— Вас волен зи?

Бритоголовый нетерпеливо отмахнулся от нее и пошел в глубь дома, а Света последовала за ним. Бритоголовый оглянулся, увидел, что она топает следом, что-то себе под нос пробормотал помахал руками…

Маши, хоть тресни, а я отсюда никуда не уйду! — peшила Света…

Бритоголовый спустился по лестнице вниз, в полуподвальное помещение.

— Во хин геен зи? Куда вы идете? — не отставала ни на шаг Света. — Вас ис лост? Где Йорг? Во ист Йорг?

Она не поняла, почему вдруг со всех сторон ей на голову посыпались деревянные щепки и битое стекло… Опомнилась на полу. Вокруг по-прежнему грохотало. Она сидела, скорчившись, под лестницей (и как только успела туда заползти?!) закрывая голову руками, а прямо над ней, распластавшись спиной по стенке, бритоголовый верзила палил с двух рук одновременно вверх, в лестничный пролет, откуда они только что спустились, и вниз, за угол, в глубь помещения, откуда в него тоже стреляли…

Раздался хриплый крик. Сверху мешком рухнул кто-то, скатился по винтовой лестнице и засиял возле последней ступеньки. Света зажмурилась и открыла глаза, когда стало тихо… И то не сразу…

Тот, что скатился, по-прежнему неподвижно лежал возле лестницы. Вспотевший от нервного перенапряжения Бритоголовый бродил по подвальному помещению, как грибник, задумчиво глядя себе под ноги… Под его остроносыми «казаками» хрустело битое стекло. Затем он вспомнил про Свету. Поманил за собой одним пальцем. Вывел ее в гараж, где стояла уйма шикарных машин (это Света успела заметить!)

— Вас ист лост? — спросила Света, досадуя на бедность словарного запаса.

Да разве «в чем дело?» хотела она спросить! Когда тут такое творится! Но как передать все разнообразие распиравших ее чувств? Как объяснить Бритоголовому, в каком обалденном восторге она от его крутизны?! Вау!

Бритоголовый откинул с пола кусок peзинового ковра, дернул за кольцо и приподнял крышку люка в бетонированном полу. Внизу горел свет, туда вели ступеньки… Бритоголовый кивком скомандовал; спускайся.

— Штуфэн…

Света замотала головой, стала тыкать пальцами.

— Туда? Вниз? Наин, найн. Я с тобой! — показала она жестами.

О, блин! Да как же ему объяснить, что она в доску свой человек, хоть бы Бритоголовый перемочил у нее на глазах пол-Берлина. А то ведь сейчас посадит, как овцу, в подпол и прижжет, и прощай, белый свет, а все оттого, что она не сумела двух слов связать.

— Донт шут! — всплыл из подкорки крик какого-то полицейского из кино. — Ноу! Ю фаин.

Слава Голливуду, какие еще фразы она помнит?!

— Донт килл ми. Ам сорри.

Бритоголовый нетерпеливо помахал стволом, что-то залопотал на дикой смеси немецкого с английским. Рыбак рыбака видит издалека, Света сразу поняла — он не собирается ее убивать, а просит для чего-то спуститься в подвал. Он посторожит здесь наверху, потому что могут появиться другие «паф-паф»… А если они вдвоем спустятся в подвал и придут другие «паф-паф», им обоим крышка.

Cвета оценила решение как правильное, закивала:

— Гут. Файн. Момэнт маль.

Бритоголовый подпер крышку люка металлическим стержнем, и Света пошла по ступенькам вниз. По ногам тут же потянуло холодом, вечной, не просыхающей погребной сыростью. В конце крутой лестницы оказалась дверь. Света толкнула ее. Разбухшая, она с трудом, но подалась. За дверью оказалась темнота…

Света просунула голову в щель. В лицо дохнуло холодной сыростью. На серую стену в подтеках плесени упала полоска света… Когда глаза стали различать предметы, Света увидела в стене ржавые железные кольца. С них свисали цепи. Она поняла, что видит потолок, пол был внизу, до него — метра два, целый ряд бетонных ступенек… Там, под свисающими цепями, на сетчатой металлической кровати, лежала связанная девушка.

— Халфен! — крикнул сверху Бритоголовый. — Помоги!

Р. S.

По дороге Брану рассказал мне, что произошло после того, как Раймана увезли на «скорой». Следом за Хозяином в клинику на машине отправились Май и один из его телохранителей. Остальные остались в доме, ждать вестей…

Первым не выдержал Кшиштоф. Сначала он нервно расхаживал взад-вперед по студии, затем поднялся наверх. Вскоре все, сидящие внизу, услышали его крик и вопли Лоры. Оставшийся в доме телохранитель Раймана пошел наверх узнать, в чем дело… Он долго не возвращался. Затем они спустились вдвоем — поляк и телохранитель Хозяина. Лору они тащили под руки, лицо ее было в крови. Кшиштоф окончательно узурпировал власть на корабле, оставшемся без капитана. Размахивая пушкой, он приказал телохранителю отвести девушку в машину. В это время кто-то позвонил у ворот. Из динамика донеслась мелодия колокольчика: «динь-дон». Кшиштоф нервно содрогнулся. Приказал югославу подняться и посмотреть, кого принесло. Брану вышел из студии, поднялся к парадному входу, выглянул из-за занавески.

— Это была она, — кивком указал он на девчонку на заднем сиденье.

В это время в студии началась стрельба. То ли телохранитель Раймана решил не делиться с поляком и Брану, то ли сам Кшиштоф решил убрать сообщников, но там вышла сплошная мясорубка. В результате Кшиштоф был убит. Рон тоже. Брану слегка задело — он показал мне две царапины от пули, на ноге и на предплечье. Телохранитель Раймана исчез вместе с Лорой…

Я скушала Брану, верила ему и не верила — больно уж белым и пушистым сам он выходил из мутной воды. Но после пережитых суток и выпитого только что стакана коньяка все происходящее казалось непонятным, будто я быстро-быстро кружилась на карусели. Сильнее всего меня удивляло, что со дня неудавшегося побега прошло только двадцать шесть часов. Мне казалось — несколько дней, не меньше.

— Почему они взяли Лору? — спросила я. — Почему не выпытали код у меня?

Брану обернулся. Объяснил:

— Я сказал им, что ты доходишь. Что, уже не можешь говорить.

Невероятно — этот подонок спас мне жизнь.

— Спасибо.

Брану кивнул — не стоит!

Да, прошло всего двадцать шесть часов, и из них примерно шесть Райман находился в клинике. Как я ему и напророчила… Из-за этот-то югослав и смотрел сейчас на меня со смесью восхищения и удивления. Сейчас он сильно напоминал Германа… Но это уже из другой оперы, как говорила бабушка Гедройц.

— Хозяин не успел сменить код, — читая мои мысли, произнес Брану.

Мы оба думали об одном и том же, и, повинуясь моему внутреннему нетерпению, «мерс» Раймана рванул вперед с такой скоростью, что я ощутила легкий толчок в груди и боль в переломанных ребрах. Девчонка на заднем сиденье не падала ни звука. Следовало выбросить ее где-нибудь по дороге, но не хотелось терять ни секунды. Я надеялась, что Лоpa еще жива…

Подняв задними шинами облако красной гравиевой пыли. Брану лихо развернулся на подъездной аллее возле входа в квартирный комплекс на Потсдамском шоссе. Опережая друг друга, мы выскочили из машины и бросились к стеклянным дверям мраморного холла. Дверь перед ними услужливо распахнул охранник в красном пиджаке, полосатом галстуке.

Только возле лифта я заметила, что девчонка увязалась за нами.

— Вернись в машину! — крикнула я.

— Я захлопнула дверь.

— А, зачем выходила?

Но ругаться было некогда.

Мы поднялись в лифте, вышли на площадке. Девчонке я приказала стоять в кабине и держать палец на кнопке «стоп». Брану посмотрел на меня, я — на него. Мы поняли друг друга без слов. Он протянул мне ключ-карту, сам достал оба ствола. Задержал меня сгибом руки и неожиданно поцеловал в щеку, рядом с разбитым, распухшим ухом. Шепотом спросил:

— Ведь ты его обманула, да?

Bpать не имело смысла. Я глазами ответила: да, обманула. Брану восхищенно улыбнулся, я тоже не удержалась. Он наклонился, поцеловал меня и сказал:

— Эта прическа тебе не идет. Смени ее, когда уйдем.

Знаю, это прозвучит неожиданно, но целовалась я второй раз в жизни, и оба раза мой визави сжимал в руке оружие.

Брану встал спиной к стене, рядом с дверью нашей квартиры, и приготовился.

Я присела на корточки с противоположной стороны, стараясь укрыться за стеной, вставила ключ-карту в прорезь электронного замка и открыла дверь. Как только щелкнул замок, я отшатнулась назад, ожидая выстрелов в лицо. Но выстрелов не было. Брану концом ствола толкнул дверь, и она раскрылась нараспашку. В зеркальной кабине лифта отразился наш холл. Брану скосил глаза. Я тоже. Не знаю, видно ли было югославу с его точки то, что увидела я, но мы с ним вошли в холл одновременно. Девчонка хотела было шагнуть за нами, но я показала ей кулак — стоять на месте! Она скривилась, но послушалась.

В шикарной квартире все было перевернуто. В коридоре рядом с кухней, лицом вниз, поджав под себя руки, как человек, пытавшийся ползти, лежала мертвая Лора Сычова. Я узнала ее по светлым волосам. На ее теле не было ни одного живого места. Я наклонилась пощупать пульс у нее на шее, но при первом же прикосновении поняла, что Лора мертва, мертва безнадежно… Мы опоздали.

Потом меня иглой пронзила догадка: а что, если тот, кто это сделал, все еще здесь?

Кажется, Брану подумал о том же. Он взглядом показал мне на открытую дверь кухни. Я кивнула, зашла туда и спряталась за притолокой. Брану, едва не касаясь спиной стены, боком, неслышными тигриными шагами подкрался к двери кабинета Раймана. Даже eгo остроносые «казаки» превратились в бесшумные индейские мокасины. Пока все было тихо… Брану занял позицию напротив кабинета и взглядом позвал меня. Боюсь, у меня не получилось пройти по коридору так же бесшумно. Я была где-то посередине, когда поднялась стрельба. Брану что-то громко крикнул — наверное, мне: уходи? Но я ослепла и оглохла от выстрелов, от запаха стреляного пороха, от грохота разбитого стекла, шума падающих тел и страшного, рычащего мужского крика на одной ноте: а-а-а!!!

Потом вдруг резко наступила тишина. Я открыла глаза и увидела, что Брану полулежит у стены в противоположном конце коридора, совсем не там, где я видела его в последний момент осмысленной реальности. Он посмотрел на меня, попытайся что-то сказать, но едва разлепил губы, как изо рта на рубашку хлынула черная кровь, и Брану уронил голову.

Я обеими ладонями зажала себе рот, чтобы не заорать. По губам, по пальцам полилась соленая влага. Вытерла лицо ладонями, — это была не кровь, а слезы. Я размазывала их рукавом пуловера, но слезы катились и катились, застилали пеленой глаза, и я ничего не видела.

Потом до меня из кабинета донесся протяжный стон. Еще и еще… Подстреленный телохранитель хозяина выл от боли. Это привело меня в чувство. Я решительно встала и шагнула к двери кабинета. Он катался по полу, прижимая окровавленные руки к животу. Увидев меня, заорал:

— Неlfen! Fordere den Arzt auf! Вызови врача?

Я ногой отшвырнула валявшийся на ковре пистолет.

Он вылетел в холл. Не знаю почему, но мне не было ни страшно, ни жалко раненого костолома. Не обращая внимания на его вопли, я подошла к сейфу. Судя по тому, что я увидела, телохранитель успел выпытать у бедной Лоры, как на дверце сейфа поднимается стальное «забрало».

— Зачем ты убил? — крикнула я. — Она ничего не знала!

В ответ послышалось хлюпающее вытье… Я набрала польское слово-пароль, которое врезалось мне в память по буквам, как произнес его Алекс радостным голосом всего двадцать шесть часов назад: «подмиейские» — podmiejskie. Если останусь цела — обязательно узнаю, что это значит. Цифровой код запоминался проще, ведь я и так знала его наполовину… Открыв сейф, я сунула руку на верхнюю полку и вытащила уже знакомый пакет с паспортами всех стран бывшего Варшавского блока.

— Ты что, его кокнула?! — раздался у меня за спиной дрожащий от возбуждения знакомый голос.

Девчонке все же надоело сидеть в лифте, и она пришла сюда за новой порцией зрелищ. И получила. С избытком.

— Сколько тебе лет? — вместо ответа спросила я у девчонки.

— Семнадцать.

«Новое поколение выбирает пепси»? Господи, она моложе меня всего на полтора года, а я чувствую себя старой, такой старой! Опытной, как змея, и патриархальной, как Домострой. По крайней мере, я считаю, что человек должен пугаться убитых. Особенно если они убиты практически у тебя на глазах. Нет, сама я их уже не боялась. Почти…

— Ух ты, сколько бабок! — ахнула девчонка, сунув нос в открытую дверь сейфа.

Я молча бросала пачки пятисотмарочных банкнот в пластиковый хозяйственный мешок, прихваченный на кухне. Вытряхнула на кресло пакет с документами, разворошила, вытянула первый попавшийся паспорт с гербом СССР, развернула, и оказалось — мой.

— А мне можно взять немного? — жадно глядя в сейф, спросила девчонка.

— Если не боишься.

Костолом Раймана пришел в себя, снова застонал, зашевелился. Я сунула в карман брюк свой паспорт, подумала, сгребла в пакет остальные паспорта, взяла в одну руку его, к другую — мешок с деньгами. Девчонка, недолго думая, выхватила из сейфа пару пачек и бросилась за мной.

В коридоре я остановилась, опустилась на колени рядом с Брану. Мертвый, он не был похож на себя. Вот почему смерть выглядит красиво только в кино: там мертвецов изображают живые, одушевленные люди. В действительности мертвые страшны именно своей неодушевленностью.

— Брану! — по-немецки прошептала я, дотрагиваясь до его восковой щеки. — Брану, если ты меня сейчас слышишь, знай: я тебя простила. И ты меня прости.

Я нашарила во внутреннем кармане его жилета мобильный телефон Раймана и его деловой ежедневник, броски их в свой пакет.

Уходя из квартиры, я закрыла дверь, но не заперла. Когда миновали мраморный холл и охрану, девчонка подай голос:

— А машина?

Я в нерешительности остановилась посреди подъездной аллеи. Призналась: не умею водить. Девчонка беззаботно фыркнула:

— Зато я умею.

Она поболтала перед моим носом ключами от «мерседеса».

— Садимся?

Я покачала головой:

— Нет. И тебе не советую. Убираемся отсюда, быстро. Девчонка усмехнулась:

— Ты как хочешь, а я сажусь.

Ее глаза горели предвкушением новой, красивой жизни. Я тоже ответила:

— Как хочешь. Пока!

Я шла по аллее, когда мимо пронесся, сверкая полировкой и никелированными деталями, новенький темно-синий «мерс» Раймана, выехал за ворота квартирного комплекса и исчез из виду и из моей жизни.

На перекрестке я заметила свободное такси и махнула водителю рукой.

— Аэропорт Шёнефельд, пожалуйста.

Прежде чем сесть в машину, я позвонила по номеру 115 и вызвала «скорую помощь» на адрес квартиры на Потсдамском шоссе.

В аэропорту я купила билет в бизнес-класс на внутренний рейс до Мюнхена, потому что этот рейс оказался ближайшим по времени и географической близости к Швейцарии. Оставшееся до рейса время я провела в магазинах аэропорта, где сменила пуловер я брюки Раймана на нормальную одежду и приобрела приличную сумку для ручной клади…

У меня было искушение позвонить Монике, и даже уже сидя в самолете, я мучилась от мысли: почему, ну почему же я ей не позвонила? Не хочу делиться деньгами иди не доверяю ей? Ни то, ни другое… Что же меня останавливает? Наконец я нашла ответ: Моника — это то, что связывает меня с прошлым. Позвони я ей, и эта связь сохранится навсегда, олицетворится в конкретном человеке. При встрече с Моникой я вечно буду вспоминать, что мне пришлось пережить. Но даже если я сама не вспомню, то Моника не забудет, кто я и что.

«Никто никогда нс узнает, что со мной произошло в Германии!» — поклялась я себе и сразу почувствовала облегчение.

Откинувшись в кресле, я закрыла глаза и подумала: как только прилечу в Мюнхен, остановлюсь в гостинице, рассортирую паспорта и отправлю бандероли в посольства соответствующих стран в Берлине с припиской о том, чьи это документы. Пусть в посольствах узнают, сколько их граждан работает «матрешками» в Германии. Или этого мало? Куда еще я могу анонимно обратиться: в газету, в представительство Интерпола? И туда, и туда?…

Мысли бежали все быстрее, быстрее… Меня охватило сладкое блаженство: Господи, ведь я свободна, свободна! В это трудно поверить. У меня на коленях стоит элегантный кожаным саквояж, набитый пачками банкнот. У меня еще не просрочена виза… Я обязательно придумаю, как распорядиться деловым ежедневником Раймана так, чтобы эта информация не пропала. У меня будет время… Да, будет, в отличие от тех, у кого его уже нет: Кати… Лоры… Алекса… Брану… А Катин ребенок все еще ждет маму… И родители Лоры Сычовой не подозревают о судьбе своей дочки… Cepдце болезненно сжалось при мысли о том, что никакое возмездие не вернет нам наших близких. Если найду в пакете паспорта Кати и Лоры, постараюсь отправить денег их семьям. Но разве это поможет?

Брану… Я отогнала коварную мысль: почему Брану стал мне помогать? Только из-за сейфа или из-за меня самой тоже? Все равно. Больше я никогда не подумаю о Брану плохо, и пусть его душа, где бы она сейчас ни находилась. покоится с миром, вместе с душами Катьки, Лоры и Алекса…

Один вопрос так и остался открытым: почему я осталась жива? Если бы у меня была вера, как у бабушки Гедройц, я ответила бы: чтобы отмолить их всех. Нo такой веры нет. И потому я говорю, как сказала бы Зоя: «Сама не знаю, почему мне так везет. Кажется, кто-то там, наверное неплохо ко мне относится…»