Лицо в темноте

Глава 9

Лу Кессельринг храпел как раненый слон. А если ему еще случалось перед сном перебрать пива, то он храпел как два раненых слона. Супруга, на которой он был женат вот уже семнадцать лет, боролась с этим еженощным злом с помощью берушей. Лу знал, что Мардж любит его, серьезно и непреклонно. Он неоднократно думал о том, как ему повезло, что у него хватило ума не спать с ней до свадьбы. Человеком он был честным, но одну маленькую тайну хранил свято. К тому времени как она узнала о ней, он уже успел надеть ей кольцо на палец.

Но сегодня ночью он выдавал такие рулады, что превзошел сам себя. Прошло уже тридцать шесть часов с тех пор, как он в последний раз спал в собственной постели. И теперь, когда дело Каларми было закрыто, собирался не только отоспаться всласть, но и весь уикенд посвятить блаженному ничегонеделанию.

Ему снилось, будто он возится во дворе, подстригает розы и играет в мяч с сыном. Потом они собирались поджарить бургеры на гриле, а Мардж приготовит свой фирменный картофельный салат.

Двенадцать часов назад он убил человека.

Пусть и не в первый раз, но, слава богу, это случалось не так уж часто – лишь тогда, когда работа заводила его настолько далеко, что он всей душой жаждал вернуться к повседневности. К картофельному салату и подгорелым бургерам, ощущению крепкого тела жены, прижимающегося к нему ночью. К смеху сына.

Он был копом. Он был хорошим копом. За шесть лет, что он прослужил в убойном отделе, сегодня ему пришлось прибегнуть к оружию всего второй раз. Подобно большинству коллег, он знал, что охрана правопорядка состоит из монотонной рутины – беготни, писанины, телефонных звонков. И мгновений, нет, долéй секунды, наполненных ужасом.

Кроме того, он знал, что, будучи копом, ему доведется видеть, прикасаться и испытывать такие вещи, о которых подавляющее большинство людей даже думать не хотят, – убийства, войны в гетто, поножовщина в темных переулках, вышибленные мозги, нечистоты.

Лу прекрасно знал все это, но работа не снилась ему. Ему стукнуло уже сорок, и он никогда, с тех самых пор, как получил свою бляху в возрасте двадцати четырех лет, не приносил работу домой.

Правда, иногда она сама приходила к нему.

Он перевернулся на спину, и храп его оборвался, когда зазвонил телефон. Лу машинально протянул руку и, по-прежнему не открывая глаз, нащупал трубку.

– Да. Кессельринг.

– Лейтенант, это Бестер.

– Какого хрена? – Он знал, что может не сдерживать себя в выражениях, разговаривая по телефону, потому как Мардж вставила в уши свои затычки.

– Прошу прощения за то, что разбудил вас, но у нас очередное чрезвычайное происшествие. Вы знаете Макэвоя, Брайана Макэвоя, певца?

– Макэвой? – Он с силой провел ладонью по лицу, пытаясь прогнать сон.

– «Разрушение». Рок-группа, – подсказали на том конце провода.

– А-а, да, вспомнил. – Сам он рок не слишком-то и жаловал – разве что в исполнении Пресли или братьев Эверли. – Что случилось? Кто-то из детишек слишком громко включил музыку и поджарил им мозги?

– Кто-то убил его маленького сына. Похоже на неудавшееся похищение.

– Вот дерьмо! – Уже проснувшись, Лу включил свет. – Дай мне адрес.

Зажженный свет разбудил Мардж. Приподняв голову, она увидела, что Лу голый сидит на краю кровати и что-то записывает в блокнот. Она безропотно встала, сунула руки в рукава своего байкового халата и отправилась вниз готовить ему кофе.

Брайана Лу разыскал в больнице. Пожалуй, он бы затруднился сказать, чего именно ожидал. Несколько раз он мельком видел этого Макэвоя, его снимки в газетах или трансляцию по телевизору, когда тот выступал против войны, – но не более. Его еще называли сторонником мира, вспоминал Лу. Собственно, он был не слишком высокого мнения о тех, кто имел привычку до потери сознания накачиваться наркотиками или алкоголем, отращивал волосы до задницы и раздавал цветы на всех углах. Впрочем, о войне он тоже старался особо не думать: в Корее он потерял брата, а три месяца назад сын его сестры отправился во Вьетнам.

Но сейчас Лу занимали отнюдь не политические взгляды Макэвоя или его прическа. Глядя на Брайана, ссутулившегося на стуле с обивкой в цветочек, он приостановился. «А в жизни он выглядит моложе», – отметил Лу. Пожалуй, склонен к худобе и неожиданно красив для мужчины. На лице у Брайана застыло то ошеломленное, отсутствующее выражение, которое обычно приходит вместе с шоком. В комнате находились еще несколько человек, над пепельницами клубами вился дым.

Брайан механическим жестом взял сигарету, поднес к губам, затянулся, вновь положил ее и выдохнул дым.

– Мистер Макэвой?

Повторив операцию с сигаретой, Брайан поднял голову. Он увидел перед собой высокого поджарого мужчину, темные волосы которого были тщательно зачесаны назад, открывая вытянутое сонное лицо. На нем был серый костюм, галстук в тон и накрахмаленная белая рубашка. Черные туфли начищены до блеска, ногти аккуратно подстрижены, на подбородке – крошечная царапина: порезался, когда брился.

«Странно, на какие вещи обращаешь вдруг внимание», – подумал Брайан, вновь затягиваясь сигаретой.

– Да.

– Я лейтенант Кессельринг. – Лу достал свою бляху, но Брайан продолжал смотреть ему в лицо, а не на удостоверение личности. – Мне нужно задать вам несколько вопросов.

– Это не может подождать, лейтенант? – Пит Пейдж внимательно изучил удостоверение. – Мистер Макэвой пребывает сейчас не в том состоянии, чтобы отвечать на них.

– Нам всем будет легче, если мы поскорее покончим с предварительным опросом. – Лу опустился на стул. Спрятав бляху, он положил руки на колени. – Мне очень жаль, мистер Макэвой. Я не хочу усугублять ваше горе, я хочу найти того, кто виноват в нем.

Брайан прикурил новую сигарету от окурка предыдущей и ничего не ответил.

– Что вы можете сообщить мне о том, что случилось сегодня ночью?

– Они убили Даррена. Моего маленького мальчика. Они вытащили его из кроватки и бросили на полу, – заговорил Брайан ровным заторможенным голосом.

У Джонно защемило сердце. Схватив пластмассовый стаканчик с кофе, он поспешно отвернулся.

Лу сунул руку в карман, достал оттуда блокнот и остро отточенный карандаш.

– Вы знаете кого-либо, кто мог желать зла вашему сыну?

– Нет. Даррена любили все. Он такой… умненький и смешной. – У Брайана перехватило горло, и он невидящим взглядом стал озираться по сторонам в поисках своей чашки.

– Я понимаю, что вам сейчас нелегко. Вы можете описать мне то, что случилось сегодня ночью?

– У нас была вечеринка. Завтра мы все собирались лететь в Нью-Йорк, а сегодня прощались с друзьями.

– Мне понадобится список гостей.

– Не знаю. Может, у Бев… – Он оборвал себя на полуслове, вспомнив, что Бев лежит в комнате внизу, забывшись тяжелым сном после лошадиной дозы успокоительного.

– Пожалуй, мы сами сможем составить более-менее точный список, – вмешался в разговор Пит. Он попробовал было сделать очередной глоток кофе, но от него уже и так жутко горчило во рту. – Но вы можете быть уверены в том, что никто из тех, кого Брайан пригласил в свой дом, не мог сделать этого.

Лу намеревался убедиться в этом лично.

– Вы знали всех гостей, присутствовавших на вечеринке, мистер Макэвой?

– Не думаю. Пожалуй, что нет. – Он уперся локтями в колени и с силой потер ладонями глаза. Физическая боль немного унимает душевную. – Друзья и друзья друзей – что-то в этом роде. Вы открываете дверь, и к вам приходят люди. Без особого приглашения. Вот как бывает, – цокнул он языком.

Лу кивнул словно бы в знак того, что понимает. Он вспомнил вечеринки, которые устраивала Мардж: тщательно составленный список гостей, пометки напротив каждой фамилии о согласии присутствовать, проверенный и перепроверенный список блюд, – пятнадцатую годовщину своей свадьбы они планировали с такой же тщательностью, как и правительственный обед.

– Хорошо, над списком мы поработаем позже, – решил Лу. – Вашу дочь зовут Эмма, правильно?

– Да.

– Во время вечеринки она была наверху?

– Да. Спала. Они оба спали.

Его детки, каждый в своей кроватке, укрытые одеялами, здоровые и невредимые…

– В одной комнате?

– Нет, у них отдельные комнаты, – все так же вяло и неспешно отвечал Брайан. – С ними наверху была Алиса Уоллингсфорд, наша няня.

– Понятно. – Он уже получил рапорт о том, что няню обнаружили перепуганной до смерти, связанной и с кляпом во рту в собственной постели. – А малышка упала со ступенек?

Рука Брайана с чашкой дрогнула, и пальцы непроизвольно смяли тонкий пластмассовый корпус. Кофе пролился на пол.

– Я услышал, как она зовет меня. Я как раз выходил из кухни с Бев. – С пугающей отчетливостью он вдруг вспомнил тот быстрый, будоражащий поцелуй, которым они обменялись перед тем, как раздался крик. – Мы выбежали на звук, но она уже лежала на полу у подножия лестницы.

– Я видел, как она падала. – Пи-Эм беспомощно заморгал покрасневшими глазами. – Я поднял голову, когда она как раз катилась по лестнице. Все произошло очень быстро.

– Вы говорите, она кричала. – Лу оглянулся на Пи-Эма. – Она закричала до того, как упасть, или после?

– Я… до того, – напряг память барабанщик. – Да, именно поэтому я успел поднять голову. Она закричала, а потом словно потеряла равновесие.

Лу записал его слова. Ему придется побеседовать с девочкой.

– Надеюсь, она не сильно пострадала? – поинтересовался он.

– Врачи. – Сигарета Брайана догорела до фильтра. Уронив ее в пепельницу, он переключился на холодный горький кофе, которого еще оставалось на палец в изуродованном стаканчике. – Они до сих пор не вышли. Они ничего мне не сказали. Я не могу потерять и ее тоже. – Рука у него задрожала, и кофе расплескался.

Джонно присел с ним рядом.

– Эмма – крепкая девочка. Дети падают все время, – успокаивал Джонно, одарив Лу сердитым взглядом. – Неужели вы не можете оставить его в покое?

– Еще несколько вопросов. – Лейтенант убойного отдела привык к гневным взглядам. – Ваша супруга, мистер Макэвой, это она обнаружила вашего сына?

– Да. Она поднялась наверх после того, как мы услышали сирену скорой помощи. Она хотела посмотреть… – Горло у Брайана опять перехватило. – Понимаете, она хотела убедиться, что он не проснулся. А потом я услышал, как она кричит и кричит не умолкая. И побежал к ней. Когда я ворвался в комнату Даррена, она сидела на полу и баюкала его на руках. И кричала. Им пришлось дать ей какое-то лекарство, чтобы она заснула.

– Мистер Макэвой, поступали ли угрозы лично вам, вашей жене или детям?

– Нет.

– Совсем ничего?

– Нет. Ну, письма с угрозами и оскорблениями приходят время от времени. В основном политического характера. Ими занимается Пит.

– Мы бы хотели получить все, что пришли к вам за последние шесть месяцев.

– Это довольно большая куча, лейтенант, – заявил ему Пит.

– Мы справимся.

Брайан проигнорировал обоих и вскочил, когда в комнату вошел врач.

– Эмма… – только и выговорил он. Сказать что-либо еще он просто не мог.

– Она спит. У нее сотрясение мозга, сломана рука и трещины в нескольких ребрах, но внутренние повреждения отсутствуют.

– С ней все будет в порядке?

– В течение следующих нескольких дней за ней потребуется тщательный уход, но да, перспективы выздоровления самые благоприятные.

И тогда он заплакал. Он не плакал, увидев безжизненное тело сына. Не плакал и тогда, когда у него отняли семью и оставили одного в комнате с зелеными стенами. А сейчас…

Горячие слезы сочились сквозь пальцы, когда он закрыл лицо руками.

Лу осторожно прикрыл блокнот и, подав знак доктору, вышел в коридор.

– Я лейтенант Кессельринг. Отдел по расследованию убийств. – Он вновь махнул своим удостоверением перед лицом врача. – Когда я смогу поговорить с малышкой?

– Не раньше чем через пару дней.

– Мне нужно допросить ее как можно скорее. – Достав визитную карточку, он протянул ее врачу. – Позвоните мне, как только она сможет говорить. А жена, Беверли Макэвой?

– Спит, получив сильнейшую дозу успокоительного. В себя она придет не раньше чем через десять или двенадцать часов. И даже тогда я не гарантирую, что она сможет говорить или что я позволю вам расспросить ее.

– Просто позвоните. – Лу оглянулся на комнату ожидания. – У меня тоже есть сын, доктор.

Эмме снились кошмары. Она хотела позвать отца или маму, но не могла. Чья-то рука закрыла ей рот и глаза. Тяжесть давила ей на лицо, заставляя проваливаться в черную глубину.

Детский плач. Эхо его разносилось по комнате и отдавалось у нее в голове, пока ей не начало казаться, будто Даррен оказался у нее внутри и теперь кричит, пытаясь выбраться наружу. Она хотела подойти к нему, должна была подойти – но путь ей преграждали две двухголовые змеи и рычащие, щелкающие зубами твари с черными, сочащимися слюной клыками, со всех сторон обступившие ее кровать. Стоило ей только опустить ноги, чтобы слезть с нее, как они бросались к ней, шипя, плюясь и злобно скалясь.

Если она останется в постели, то будет в безопасности. Но ведь ее звал Даррен.

Она должна быть храброй, храброй настолько, чтобы подбежать к двери. Когда это случилось, змеи исчезли. Пол под ее ногами казался живым, теплым, пульсирующим.

Она оглянулась. Это была ее комната, с игрушками и куклами, аккуратно расставленными по полкам, и Микки Маус жизнерадостно улыбался ей. Но, пока она смотрела на него, его улыбка сменилась злобным оскалом.

Она выбежала в коридор, где ее поджидала темнота.

Здесь играла музыка. Тени, такое впечатление, танцевали под нее. Из темноты доносилось дыхание, тяжелое, хриплое дыхание, рычание и шорох, как будто что-то сухое скользило по доскам. Когда же она бросилась на крик Даррена, то ощутила, как чье-то горячее дыхание обожгло ей руки, а скользкие пальцы ухватили ее за лодыжки.

Дверь была заперта. Она тянула ее на себя и стучала, крики братика становились все громче, но их заглушала музыка. А потом под ее маленькими кулачками дверь вдруг растаяла. Она увидела какого-то мужчину без лица. Она видела лишь блеск его глаз и зубов.

Он шагнул к ней, и она испугалась его сильнее, чем змей и чудищ, зубов и когтей. Обезумев от страха, она бросилась прочь, слыша за спиной пронзительные крики Даррена.

А потом она поняла, что падает, падает куда-то в темный и глубокий колодец. Она услышала какой-то звук, словно переломилась сухая веточка, и попыталась закричать от боли. Но она могла лишь падать, падать молча, бесконечно и беспомощно, слыша, как отдается в ушах музыка и крики братика.

Когда она очнулась, было уже светло. На полках не было никаких кукол. Да и полок тоже не было, одни лишь голые стены. Сначала она решила, что оказалась в гостинице. Она попыталась вспомнить, как сюда попала, но у нее тотчас же разболелась голова – горячей, тягучей болью, отдающейся во всем теле. Застонав, она повернула голову.

В кресле спал ее отец. Голова его откинулась, клонясь к плечу. Заросшее щетиной лицо было бледным, лежавшие на коленях руки – сжаты в кулаки.

– Пап!

Уже пребывая в полудреме, он быстро стряхнул с себя сонную одурь. Дочка лежала на белых больничных простынях, широко раскрыв глаза, в которых стоял страх. У него перехватило горло, а глаза вновь наполнились обжигающими слезами. Он постарался проглотить их, собрав последние остатки самообладания.

– Эмма? – Он подошел к ней, присел на краешек постели и обессиленно уткнулся носом ей в шею.

Она попыталась было обнять его, но оказалось, что руку ее оттягивает белая гипсовая повязка. Страх тотчас же выплеснулся на поверхность. В ушах у нее опять раздался тот сухой щелчок, а по телу растеклась обжигающая боль.

Если это был не сон… Если все это случилось наяву, то, значит…

– Где Даррен?

«Она должна была задать этот вопрос первым», – подумал Брайан и крепко зажмурился. Что он может ей сказать? Как можно объяснить то, чего он не понимал и во что не верил сам? Она ведь была совсем еще ребенком. Его единственным ребенком.

– Эмма! – Он поцеловал ее в щеку, в висок, в лоб, как будто это могло облегчить боль для них обоих, и взял ее за руку. – Ты помнишь, я рассказывал тебе сказку об ангелах, о том, как они живут на небесах?

– Они летают, играют музыку и никогда не причиняют друг другу боль, – откликнулась девочка.

«Да, я был умен, – с горечью подумал Брайан, – чертовски умен, раз сочинил такую сладкую сказку».

– Правильно. И иногда некоторые люди становятся ангелами. – Обратившись к остаткам своей католической веры, он ощутил, как они тяжелым бременем легли ему на плечи. – Иногда Бог любит этих людей так сильно, что забирает их к себе, на небо. И сейчас там находится Даррен. Он стал ангелом, в раю.

– Нет. – В первый раз за все время, прошедшее с того момента, как она выползла из-под грязной раковины три года назад, она оттолкнула отца. – Я не хочу, чтобы он стал ангелом.

– Я т-тоже, – стал заикаться Брайан.

– Скажи Богу, пусть вернет его обратно, – гневно сказала она. – Прямо сейчас!

– Я не могу. – На глаза у него вновь навернулись слезы: на этот раз сдержать он их уже не мог. – Он ушел, Эмма.

– Тогда я тоже полечу на небо и стану там заботиться о нем.

– Нет. – Страх холодной змеей свернулся у него в животе и высушил слезы. Пальцы его впились ей в плечи, впервые в жизни оставляя на коже синяки. – Ты не можешь. Ты нужна мне, Эмма. Я не могу вернуть Даррена, но не хочу потерять еще и тебя.

– Я ненавижу Бога, – яростно заявила она, глядя на него сухими глазами.

«Я тоже, – подумал Брайан, прижимая ее к себе. – Я тоже!»

В ночь убийства в доме Макэвоев побывало около сотни гостей. В блокноте Лу уже не умещались имена, пометки и впечатления, но к разгадке он так и не приблизился. И окно, и дверь в комнате мальчика были открыты, хотя нянечка горячо утверждала, что закрыла окно после того, как уложила ребенка спать. И не просто захлопнула, она настаивала на том, что окно было заперто. Но следов взлома обнаружить не удалось.

Зато под окном остались следы от чьей-то обуви. Примерно одиннадцатый размер, прикинул на глаз Лу. Но отпечатков, которые должна была оставить на земле лестница, не было, на подоконнике тоже никаких следов.

Няня почти ничем не смогла помочь. Она проснулась, когда чья-то рука зажала ей рот. Ей завязали глаза, связали руки и ноги, а в рот сунули кляп. В ходе двух допросов, которые устроил ей Лу, она изменила оценку времени, в течение которого оставалась связанной, с тридцати минут до двух часов. В его списке подозреваемых она занимала далеко не первое место, но он ожидал результатов проверки ее прошлой жизни, до работы у Макэвоев.

Теперь ему предстояла встреча с Беверли Макэвой. Лу откладывал допрос так долго, как только мог. И сейчас отложил еще – чтобы просмотреть полицейские фото маленького Даррена Макэвоя.

– Только недолго, – предупредила его врач, останавливаясь вместе с Лу у двери. – Ей дали легкое успокоительное, но она находится в здравом уме. Быть может, слишком здравом.

– Я не хочу причинять ей страдания помимо тех, что ей уже пришлось пережить.

«Только возможно ли это?» – спросил себя Лу, когда перед глазами у него встал образ погибшего малыша.

– Но еще мне также нужно допросить девочку. Она в состоянии отвечать на вопросы?

– Она в сознании. Но вот захочет ли она говорить с вами, я не знаю. Если не считать ее отца, она ни с кем не обменялась и парой слов.

Кивнув, Лу вошел в комнату. Женщина сидела на кровати. Хотя глаза ее были открыты, она его не видела. Выглядела она очень маленькой и едва ли достаточно взрослой для того, чтобы родить ребенка. «А потом еще и потерять!» – представил Лу.

На ней была светло-голубая стеганая кофточка, руки, лежавшие плетьми поверх белых простыней, казались парализованными.

Рядом с нею на стуле сидел Брайан, внося серостью своего небритого лица неуместный диссонанс в обстановку светлой палаты.

Глаза его превратились в глаза старика: красные и припухшие от слез и недосыпания, затуманенные горем. Лишь когда он поднял голову, Лу увидел в них кое-что еще. Ярость.

– Прошу прощения за то, что помешал вам.

– Врач предупредил нас о вашем приходе. – Брайан не сделал попытки встать, как и не пригласил его присесть. Он просто продолжал неотрывно смотреть на копа. – Вы уже знаете, кто это сделал?

– Еще нет. Но я бы хотел поговорить с вашей женой.

– Бев? – Брайан накрыл ладонью руку супруги, но ответа не последовало. – Это полицейский, который пытается найти… установить, что произошло. Прошу прощения, – сказал он, оглянувшись на Лу, – я не запомнил вашего имени.

– Кессельринг. Лейтенант Кессельринг.

– Лейтенанту нужно задать тебе несколько вопросов.

Она не шелохнулась и по-прежнему сидела неподвижно, едва дыша.

– Бев, пожалуйста.

Быть может, именно отчаяние в его голосе проникло в те глубины, где она пыталась укрыться от себя. Ее ладонь вдруг ожила в его руке. На мгновение она прикрыла глаза и застыла, от всего сердца желая только одного – умереть.

Она вновь распахнула их и взглянула прямо в глаза Лу:

– Что вы хотите знать?

– Все, что вы сможете рассказать мне о той ночи.

– Мой сын умер, – ровным голосом ответила она. – Какое значение имеет все остальное?

– То, что вы мне расскажете, может помочь мне найти того, кто убил вашего сына, миссис Макэвой.

– Это вернет мне Даррена? – с интонацией риторического вопроса уточнила Беверли.

– Нет.

– Я больше ничего не чувствую. – Она пристально смотрела на него своими огромными усталыми глазами. – Я не чувствую ни рук, ни ног, ни головы. А когда пытаюсь ощутить их, то чувствую только боль. Так что лучше даже не пытаться, верно?

– Может быть. Поначалу. – Он придвинул к кровати стул. – Но все-таки не могли бы вы рассказать мне о том, что вы помните о той ночи?

Она запрокинула голову, глядя в потолок. Ее монотонное описание вечеринки совпадало с рассказом мужа и тех, кого Лу уже успел допросить. Знакомые и незнакомые лица, люди, которые приходили и уходили. Кто-то, заказывающий по телефону на кухне пиццу.

Это было уже кое-что новенькое, и Лу записал ее слова.

Разговор с Брайаном, потом крик Эммы – и они нашли ее лежащей у подножия лестницы…

– Вокруг столпились люди, – негромко продолжала она. – Кто-то, не знаю, кто именно, вызвал скорую. Мы боялись дотронуться до нее. Потом услышали звуки приближающихся сирен. Я хотела поехать с ней в больницу, с ней и Брайаном, но сначала мне нужно было взглянуть на Даррена и убедиться, что с ним все в порядке, а потом разбудить Алису и рассказать ей о том, что произошло. По пути я задержалась только, чтобы захватить халат Эммы. Даже не знаю зачем, но я подумала, что Эмме он может понадобиться. И пошла по коридору. Я рассердилась из-за того, что свет был погашен. Мы всегда оставляли свет в коридоре для Эммы. Она боится темноты. А Даррен – нет, – с мягкой улыбкой добавила она. – Он никогда ничего не боялся. В его комнате мы включаем только ночник, на тот случай, если он проснется, просто потому, что так легче нам самим. Это нередко случается, ему нравится компания. – Она поднесла ладонь к лицу, когда голос ее задрожал. – Он не любит быть один.

– Я понимаю, как вам сейчас тяжело, миссис Макэвой, – вздохнул Лу.

«Но она первой оказалась на месте преступления, первой обнаружила и прикасалась к телу», – звучало в голове сыщика-профессионала.

– Мне нужно знать, что вы увидели, когда вошли в его комнату.

– Я увидела своего ребенка. – Она стряхнула руку Брайана. Чье-либо прикосновение вдруг стало ей невыносимым. – Он лежал на полу, у кроватки. Я подумала… подумала: о господи, он перелез через стенку и выпал наружу. Он лежал совершенно неподвижно на маленьком голубом коврике. Я не видела его лица. Я подняла его на руки, но он даже не думал просыпаться. Я трясла его, потом закричала, но он не просыпался.

– Вы видели кого-нибудь наверху, миссис Макэвой?

– Нет. Наверху никого не было. Только ребенок, мой ребенок. Они увезли его, не позволили мне оставить его себе. Брайан, ради всего святого, почему ты не дал мне забрать его? – Она закрыла глаза от боли.

– Миссис Макэвой. – Лу тяжело поднялся на ноги. – Я сделаю все, что в моих силах, чтобы найти того, кто совершил это злодеяние. Обещаю вам.

– Какая теперь разница… – И она заплакала, молча и беззвучно, лишь по лицу потекли слезы. – Какая теперь разница, я вас спрашиваю?

«Разница есть», – подумал Лу, вновь выходя в коридор.

Наверняка.

Должна быть.

Эмма смотрела на Лу прямо и строго, отчего он почувствовал себя неловко. Впервые на его памяти под взглядом ребенка ему вдруг захотелось убедиться, что на его рубашке нет пятен.

– Я видела полицейских по телевизору, – сообщила она после того, как он представился. – Они стреляют в людей.

– Иногда. – Он не знал, с чего начать, потому попытался для начала завязать разговор: – Ты любишь смотреть телевизор?

– Да. Больше всего нам с Дарреном нравится «Улица Сезам».[11]

– А кто тебе нравится больше, Большая Птица или Лягушонок Кермит?

Она слабо улыбнулась.

– Мне нравится Оскар: он такой грубиян!

После этой ее улыбки он рискнул и опустил ограждения кровати. Эмма не возразила, когда он присел на край ее постели.

– А вот я уже давненько не смотрел «Улицу Сезам». А Оскар по-прежнему живет в мусорном баке?

– Да. И все так же кричит на всех.

– Да уж. Пожалуй, иногда громкий крик облегчает душу. Ты знаешь, почему я пришел сюда, Эмма?

Девочка ничего не ответила, а лишь прижала к груди старую плюшевую собаку.

– Мне нужно поговорить с тобой о Даррене.

– Папа говорит, что он превратился в ангела и теперь живет на небе.

– Я уверен, что так оно и есть.

– Это нечестно, что он улетел вот так. Он даже не сказал «до свидания».

– Он не мог.

Она и сама знала это, потому что в глубине души догадывалась о том, что нужно сделать, чтобы стать ангелом. Умереть.

– Папа сказал, что Бог захотел взять его к себе, но я думаю, что это ошибка и что Бог должен вернуть его обратно.

– Лу ласково взъерошил ей волосы. Упрямая логика девочки тронула его ничуть не меньше горя матери.

– Это было ошибкой, Эмма, ужасной ошибкой, но Господь не может вернуть его обратно.

Она оттопырила губку, но это был скорее вызов, а не обида.

– Бог может сделать все, что захочет.

– Не всегда. – Лу с опаской ступил на тонкий лед. – Иногда люди делают что-нибудь плохое, а Бог не исправляет этого. И тогда нам приходится делать это самим. Думаю, что ты можешь помочь выяснить, как случилась такая ошибка. Ты не могла бы рассказать мне о той ночи, когда ты упала с лестницы?

Она опустила взгляд на Чарли и принялась теребить его шерстку.

– Я сломала руку.

– Я знаю. И мне очень жаль. У меня тоже есть сын. Ему почти одиннадцать. Он сломал руку, пытаясь скатиться на роликах с крыши.

Его слова явно произвели на нее впечатление, и девочка подняла на него широко раскрытые глаза:

– Правда?

– Правда. Он сломал себе еще и нос, приземлившись прямо на куст азалии.

– А как его зовут?

– Майкл.

Эмме вдруг захотелось встретиться с этим мальчиком и узнать у него, каково это – лететь с крыши. Наверное, это был храбрый поступок. Даррен наверняка захотел бы повторить его. Она снова принялась теребить шерстку Чарли.

– В феврале Даррену должно было исполниться три годика.

– Знаю. – Он взял ее за руку. Спустя мгновение она ответила ему пожатием.

– Я любила его сильнее всех, – просто сказала она. – Он умер?

– Да, Эмма.

– И он не вернется, пусть даже это была ошибка?

Лу едва заметно покачал головой.

Эмма почувствовала, что должна спросить у него о том, о чем не решалась спросить у отца. Ее папа заплакал бы и мог бы не сказать ей правды. А этот мужчина со светлыми глазами и негромким голосом плакать не станет.

– Это я во всем виновата? – повернула она к нему голову. Глаза ее были полны отчаяния.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что я убежала. Потому что не позаботилась о нем. Я обещала, что буду всегда заботиться о нем, но не сдержала слова.

– А от кого ты убежала?

– От змей, – без колебаний ответила девочка, вспомнив свой ночной кошмар. – Там были змеи и чудища с большими зубами.

– Где?

– Вокруг кровати. Они прячутся в темноте и едят плохих девочек.

– Понятно. – Он достал из кармана блокнот. – Кто сказал тебе об этом?

– Моя мама – та, что была до Бев. Бев говорит, что никаких змей нет вообще, но она просто не видит их.

– А в ту ночь, когда ты упала, ты видела змей?

– Они пытались не дать мне пойти к Даррену, когда он плакал.

– Даррен плакал?

Довольная тем, что он не стал поправлять ее насчет змей, Эмма кивнула.

– Я слышала его плач. Иногда он просыпается среди ночи, но после того, как я поговорю с ним и отдам ему Чарли, снова засыпает.

– Кто такой Чарли?

– Моя собачка. – Она протянула Лу игрушку.

– Очень славный песик, – сказал Лу, потрепав Чарли по пыльной голове. – А в ту ночь ты тоже понесла Чарли к Даррену?

– Я собиралась. – Личико девочки затуманилось, когда она стала припоминать случившееся. – Я взяла его с собой, чтобы отпугнуть змей и других тварей. В коридоре было темно. Хотя там никогда не бывает темно. И там были они.

– Кто «они»? – Его пальцы стиснули карандаш.

– Чудища. Я слышала, как они шуршат и шипят. А Даррен плакал так громко. Он звал меня.

– Ты вошла в его комнату, Эмма?

Она покачала головой. Она отчетливо видела саму себя, стоящую в полном теней коридоре, где со всех сторон доносилось шипение и щелканье зубов.

– Я остановилась у двери, из-под нее просачивался свет. Чудища схватили его.

– Ты видела их?

– Да. В комнате Даррена были два чудища.

– Ты видела их лица?

– У них не было лиц. Одно держало его, держало крепко, и он сильно плакал. Оно позвало меня, но я убежала. Я убежала и оставила Даррена с чудищами. И они убили его. Они убили его, потому что я убежала!

– Нет. – Он прижал ее к себе и стал гладить по голове, давая ей выплакаться у себя на груди. – Нет, ты ведь побежала за помощью, правда, Эмма?

– Я хотела, чтобы пришел папа.

– Ты поступила правильно. Это были не чудища, Эмма. Это были люди, плохие люди. И остановить их ты не могла.

– Я обещала заботиться о Даррене, обещала, что не позволю ничему плохому случиться с ним.

– Ты старалась сдержать слово. Никто не винит тебя ни в чем, маленькая.

«Он ошибается», – подумала Эмма. Она винила себя. И всегда будет винить.

Время близилось к полуночи, когда Лу вернулся домой. Несколько часов подряд он просидел за столом, тщательно разбирая каждую заметку и каждый клочок информации. Он прослужил полицейским слишком долго, чтобы не понимать: главное его оружие – объективность. Но убийство Даррена Макэвоя стало для него личным делом. Он не мог забыть черно-белую фотографию малыша, едва вылезшего из пеленок. Его образ навечно отпечатался в памяти детектива.

Еще перед глазами у него стояла спальня ребенка. Бело-голубые стены, разбросанные игрушки, которые не успели сложить, маленький комбинезончик, аккуратно сложенный на кресле-качалке, потрепанные кеды под ним.

И – шприц, заполненный фенобарбиталом, валяющийся в нескольких футах от кроватки.

Убийцам так и не представилось возможности воспользоваться им, угрюмо думал Лу. Они не успели воткнуть его в вену и усыпить малыша.

А что дальше? Они что же, собирались вынести его через окно? А через несколько часов позвонить Брайану Макэвою и потребовать деньги за благополучное возвращение ребенка?

М-да, теперь не будет ни телефонного звонка, ни выкупа.

Глаза щипало, словно в них насыпали песка. Протирая их, Лу стал подниматься по ступенькам. «Любители, – подумал он. – Растяпы. Убийцы. Но, черт возьми, кто же они такие? Кто они такие, черт бы их подрал?»

Какая теперь разница?

«Нет, разница есть», – сказал он себе, и руки его непроизвольно сжались в кулаки. Справедливость всегда меняет мир к лучшему.

Дверь в комнату Майкла была открыта. Негромкое дыхание сына привлекло внимание Лу. В тусклом свете луны он увидел игрушки и одежду, разбросанные по полу, сваленные кучей на кровати, громоздящиеся на комоде. Обычно подобное зрелище вызывало у него тяжкий вздох. Жизнерадостная неряшливость Майкла неизменно приводила Лу в недоумение. И он, и его жена были людьми аккуратными и организованными. А Майкл был похож на торнадо, на порывистый ветер, перескакивающий с места на место, оставляя после себя хаос и разрушение.

Да, обычно он вздыхал и планировал нотацию на следующее утро. Но сегодня при виде знакомого беспорядка на глаза Лу навернулись слезы благодарности – неизвестно кому, Богу, наверное. Его мальчик был в безопасности.

Осторожно ступая, он пробрался к кровати. По пути пришлось отодвинуть в сторонку дорожную пробку из игрушечных машинок, чтобы расчистить место, где можно было бы присесть. Майкл спал на животе, прижавшись правой щекой к подушке и разбросав руки. Простыни сбились в комок в ногах.

Несколько мгновений, пять, потом десять, Лу просто сидел, глядя на ребенка, которого произвели на свет они с Мардж. Густые темные волосы, унаследованные мальчиком от матери, закрывали ему лицо. Кожу покрывал ровный загар, но она еще не утратила влажную свежесть юности. Нос его венчала горбинка, придавая характера лицу, которое можно было бы счесть чересчур симпатичным для мальчика. У него было крепкое, поджарое маленькое тело, которое уже начало вытягиваться. Украшенное, конечно же, синяками и ссадинами.

Шесть лет и два выкидыша, ужаснулся Лу. Но потом им с Мардж удалось наконец соединить сперматозоид и яйцеклетку в сильную и жизнеспособную жизнь. И сын получился лучшим, способнее их обоих.

Лу вспомнил лицо Брайана Макэвоя. Ошеломление, горе, ярость, беспомощность. Да, он понимал его, как отец отца.

Лу погладил Майкла по щеке, тот пошевелился и приоткрыл глаза:

– Пап?

– Да. Я просто хотел пожелать тебе спокойной ночи. Спи.

Зевнув, Майкл заворочался, и машинки с шумом посыпались на пол.

– Я не хотел ломать это, – пробормотал он.

Негромко рассмеявшись, Лу прижал ладони к глазам. Он не знал, что это было, и его это нисколько не беспокоило.

– Ничего, все нормально. Я люблю тебя, Майкл.

Но его сын уже крепко спал.